Йен Бэнкс — Взгляд с наветренной стороны

(Культура-7)

Iain M. Banks. Look To Windward (2000)

 

Библиотека Луки Бомануара — http://www.bomanuar.ru/

Вычитка — Грязнов В.А

 

 

Бэнкс Йен М.

Б97            Взгляд с наветренной стороны: Фантаст. роман / Бэнкс Йен М.; Пер. с англ. В. Рохмистрова. — М.: ООО «Издательство ACT», 2003. — 317, [3] с. — (Координаты чудес).

 

ISBN 5-17-017551-5

УДК821.111(73)-312.9

ББК 84 (7Сое)-44

 

Йен М. Бэнкс — один из признанных мастеров «интеллектуальной космической оперы», писатель, создавший свою собственную Вселенную.

Вселенную, в которой идет ВОЙНА...

Война двух крупнейших галактических цивилизаций — республиканской культуры и Идиранской империи.

Война, в которую Культура втянулась, только чтобы спасти свой душевный покой — самое ценное, что имела.

Война, которую идиране начали, потому что понимали: джихад должен расширяться, чтобы не стать бессмысленным.

Война, которая растянулась на сорок восемь лет и один месяц. Общее число павших — 851,4 миллиарда. Потери кораблей — 91 215 660. Количество уничтоженных планет — 53.

Ученые считали эту войну самым значительным конфликтом за последние пятьдесят тысяч лет Галактической истории.

Перед вами — один из самых СТРАННЫХ эпизодов этой войны Эпизод, в котором судьбу миллионов «чужих» суждено решить не армиям и не полководцам, а просто одному-единственному человеку — убийце-«камикадзе» Тибайло Квилану.

 

 

ПРОЛОГ

 

Уже приближалось время, когда, как мы оба прекрасно понимали, мне придется уйти. И трудно было определить, чем освещается горизонт — вспышками молний или взрывами энергетического оружия Невидимых.

Вот к небу взметнулся очередной лепесток сине-белого света, озаривший рваные тучи, а под ними сквозь струи дождя — жуткий пейзаж внизу: в отдалении руины зданий, разрушенных еще раньше, на вершине кратера торчали искореженные столбы, вывернутые наружу остатки труб и туннелей. И громоздилось массивное изуродованное тело земельного разрушителя, который валялся на дне гигантской ямы, утонув наполовину в грязной луже... Вспышка погасла, оставив лишь мимолетную память в сетчатке глаза и печальные следы пожара на корпусе разрушителя.

Квилан сильнее сжал мне руку:

— Пора. И прямо сейчас, Уороси:

Другая, не яркая, вспышка осветила его лицо и потеки машинного масла там, где его тело уходило прямо под изуродованную военную машину.

Я сделала вид, что сверяюсь с компьютером на шлеме. Флаер возвращался и возвращался один. Экран показывал, что с ним не было никакого груза, а отсутствие связи по открытому каналу говорило о том, что нас не ждет ничего хорошего. Шансов на спасение оставалось мало. Я переключила экран на ближний тактический обзор, но и там не было ничего нового. Пульсирующие линии свидетельствовали лишь об абсолютной неясности и неуверенности. А на первый взгляд казалось, что мы на правильном пути и скоро опрокинем Невидимых. Наверное, осталось уже минут десять. Или пятнадцать. Или пять. До победы. Но и в этом не было уверенности. И все же я улыбнулась и заставила себя сказать как можно равнодушней:

— Пока флаер здесь, мне никуда не деться. Никому из нас никуда не деться. — И я оперлась на грязный склон, стараясь найти более надежную опору ногам.

Снова раздалось несколько взрывов. Я упала прямо на незащищенную голову Квилана и услышала, как несколько осколков вонзилось в склон неподалеку, а затем что-то плюхнулось в воду. В следующий момент, открыв глаза, я заметила, как грязные волны лизнули узкий бронированный нос разрушителя. Потом вода совсем успокоилась.

— Уороси, — позвал он, — я и не собираюсь никуда идти. Особенно с этой штуковиной на себе. Я вовсе не собираюсь выглядеть героем, как, впрочем, и ты. Но... Прошу тебя, уходи отсюда. Уходи сейчас же.

— Время еще есть, — остановила его я. — Мы вытащим тебя отсюда. Ты просто слишком нетерпелив, как всегда.

Над нами снова запульсировали вспышки, высвечивая каждую каплю дождя.

— А ты...

Его слова утонули в грохоте очередного взрыва; нас, как шатром, накрыла ревущая волна, создавая впечатление, будто сам воздух рвется в клочья.

— Громовая ночка, — заметила я, снова наваливаясь на Квилана. В ушах звенело, и я увидела в его глазах боль. — Даже погода против нас, Квилан. Чертовский сегодня гром!

— Это не гром.

— Гром, гром. Слышишь? А вот и молния, — я все теснее прижималась к нему.

— Иди. Иди отсюда немедленно, Уороси, — прошептал он. — Ты делаешь глупости.

— Я... — начала было я, но тут моя винтовка соскользнула с плеча и стукнула Квилана по лбу.

— Ох, — выдохнул он.

— Извини, — я поддернула ремень.

— Я знаю, что виноват. Я потерял шлем.

— Но ведь ты добил разрушителя, — напомнила я, похлопав по траку, подобно скале нависавшему над нами.

Он попытался рассмеяться, но только скривился. Потом положил руку на поверхность ведущего колеса и прошептал:

— Забавно. А ведь я даже не уверен, действительно ли это сделали мы или они сами его разрушили.

— Неправда. Ты знаешь. И я знаю. — Я посмотрела на изувеченный каркас разрушителя. Пожар внутри, кажется, разгорался сильней; через пробоину на месте главной турели показались тоненькие сине-желтые язычки.

Подбитый разрушитель застрял на склоне, один его бок провалился в кратер. Разбитые гусеницы лежали на холме, напоминая гигантский эскалатор для подхода к отверстию кратера. Прямо перед нами зависли огромные ведущие колеса, неуклюже вылезавшие из-под обшивки. Квилан попал под них, и его затерло в грязь, оставив на свободе лишь верхнюю часть тела.

Все другие наши товарищи погибли. Остались только мы двое и пилот легкого флаера, вернувшийся подобрать нас. Но корабль, зависший в паре сотен километров наверху, помочь ничем не мог. Я попыталась вытащить Квилана, не слушая его приглушенные стоны, но застрял он крепко. Потом на траках я сожгла свою форму в слабой надежде, что от температуры они станут податливей и я смогу его вытащить. И долго проклинала наше оружие энного поколения, столь быстро убивающее живое и пробивающее броню, но оказавшееся столь бесполезным при необходимости разрезать толстый металл.

Где-то рядом послышалось шипение — это искры, вылетавшие из горевшего разрушителя, гасли под дождем. Земля вздрагивала от взрывов, а вместе с ней и мы, и сломанная машина.

— Давай-давай, двигай, — уже сурово приказал Квилан. — Время уходит.

— Нет. Думаю, еще можно что-то сделать, чтобы...

— А я не думаю. Тут скоро все само сделается. Иди.

— Не пойду. Мне здесь вполне уютно.

— Что?

— Уютно.

— Это уже идиотизм.

— Вовсе нет. И прекрати пытаться избавиться от меня.

— Почему, если ты на глазах становишься идиоткой?

— И перестань называть меня так, слышишь? Ты, старый любитель препираться.

— Я не препираюсь. Я только стараюсь заставить тебя вести себя разумно.

— Я именно так и делаю.

— Мне твое благородство по фигу, ты же знаешь. Твой долг — спасти себя.

— А твой — не отчаиваться.

— Не отчаиваться!? Мой товарищ и однополчанин ведет себя, как дебил, а я, значит... — Квилан широко распахнул глаза. — Обернись! — вдруг прошипел он, указав мне за спину.

— Что? — Я резко повернулась, схватив винтовку, и замерла. На верхушке кратера лежал солдат Невидимых и внимательно всматривался в искореженную машину. На нем было некое подобие шлема, который не закрывал глаз и, кажется, не отличался особенной сложностью. Я до боли всматривалась в него через пелену дождя. Солдата, вооруженного одной винтовкой, освещало пламя горящего разрушителя, мы же оставались в тени. Я лежала, не шевелясь.

Тут он поднес что-то к глазам, стал внимательно оглядывать нашу сторону и, наконец, замер, глядя прямо на нас. Я подняла винтовку и выстрелила как раз в тот момент, когда он только начал целиться. Солдат распался на клочки света, смешавшись с другими вспышками на лиловом небе. Остатки соскользнули по склону прямо на нас: это оказались ошметки руки и голова.

— А ты не промах,— заметил Квилан.

— Я такой всегда и была, мой милый, — ответила я, похлопав его по плечу. — Только всегда таила это в секрете, чтобы тебя не расстраивать.

— Уороси, но ведь это не последний, — прошептал он, снова сжимая мою руку. Действительно, пришло время уходить.

— Я... — но я не успела закончить, потому что обшивка разрушителя и весь кратер затряслись, как от подземного взрыва, и над нашими головами засвистела шрапнель, летевшая, казалось, из места, где находилась турель машины. Квилан аж задохнулся от боли. Нас забрызгало комьями грязи, и останки Невидимого подкатились еще ближе. Рука в бронированной перчатке все еще сжимала оружие. Я снова посмотрела на экран шлема. Флаер висел почти над нами. Действительно, пора уходить.

Я повернулась, чтобы хоть что-то сказать ему.

— Не надо, — остановил он меня. — Лучше дай-ка мне винтовочку этого ублюдка. — Он махнул рукой в сторону останков: — Будь уверена, я успею прихлопнуть парочку-другую.

— Хорошо. — Я проползла среди осколков по грязи и взяла винтовку убитого.

— Посмотри, не было ли с ним еще чего! — крикнул Квилан. — Гранат там или...

Я соскользнула обратно, перезарядила винтовку и подала ее Квилану. Ботинки мои были полны воды.

— Все, что есть.

— И так сойдет. — Он проверил оружие и, приложив приклад к плечу, попытался повертеться в разные стороны, насколько позволяло ему придавленное туловище. В конце концов, ему удалось выбрать две или три удобные позиции. — А теперь ступай, а не то я сам тебя пристрелю! — Последние слова Квилану пришлось почти прокричать из-за вновь усилившегося обстрела.

Я наклонилась и поцеловала его.

— Увидимся на Небесах, — едва слышно прошептала я.

Квилан неожиданно нежно посмотрел на меня, губы что-то прошептали, все заглушил мощный взрыв. Я попросила его повторить. Эхо умирало где-то вдали, и над нами медленно угасал столб желтоватого света. Сигнал на экране шлема настойчиво мигал, давая понять, что флаер уже над головой.

— Я сказал, нечего расстраиваться, Уороси, — улыбаясь, повторил он. — Просто живи. Живи за меня. За нас обоих. Обещай.

— Обещаю.

Он махнул рукой:

— Удачи, Уороси.

Я хотела хоть что-то ответить, хотя бы просто «пока», но не сумела произнести ни звука, а только безнадежно поглядела на моего мужа в последний раз, отвернулась и заставила себя лезть наверх, скользя и падая, по этой ужасной грязи, туда, через труп убитого Невидимого, вдоль разбитого разрушителя, чтобы укрыться под его задней турелью от участившихся взрывов среди дождливого неба и быстро поднимающейся воды.

Склоны кратера были скользкими не только от грязи, но и от пролившегося масла, и казалось, что мне уже никогда отсюда не выбраться. Я почти отчаялась, но в этот момент добралась до широкой металлической ленты гусеницы. И то, что убило мою любовь, теперь спасло меня. Используя траки в качестве ступеней, я в конце концов добралась до вершины.

Оттуда в дымном свете разрушенных горящих зданий через мутную пелену дождя я увидела двигающуюся в нашу сторону еще одну огромную машину, а за ней крошечные пригнувшиеся фигурки.

Из-за тучи вынырнул флаер, я прыгнула на борт, и мы мгновенно взмыли. В последний момент пыталась обернуться, посмотреть назад... Но дверцы оказались плотно закрытыми, очень плотно, а меня просто швырнуло на кучу груза. Маленькое наше суденышко, уворачиваясь от прожекторов и осколков, направилось к ожидавшей его «Зимней буре».

 

ГЛАВА ПЕРВАЯ

ОТСВЕТ ДРЕВНИХ ОШИБОК

 

Баржи покоились в темноте застывшего канала. Укрывший их перинами снег неузнаваемо смягчал линии. Вся поверхность самого канала, пирсов, причальных кнехтов и подъемных мостов тоже несла нежный груз снега, а высокие здания по берегам с разнообразными окнами, балконами и водосточными желобами мягко светились белизной.

Кэйб знал, что канал — это, наверное, самый спокойный район города во все времена, но сегодня даже он казался неправдоподобно застывшим. Он отчетливо слышал свои шаги в нетронутой белизне — тихий скрип, тишина, тихий скрип и вновь тишина. Он остановился, поднял голову и принюхался. Воздух ничем не пах. Кэйб впервые наблюдал город при такой тишине, густой снег гасил всякий звук и запах. К тому же был полный штиль, и канал, еще и не скованный льдом, стоял неподвижно, без единого плеска.

Ни один огонек не отражался в черной воде, и потому казалось, что ее не существовало вовсе, этакое абсолютное ничто, в котором летят ничем не поддерживаемые баржи. Это тоже было непривычным, ведь весь остальной город, весь мир сияли сейчас огнями.

Кэйб задрал голову. Снегопад прекратился, тучи над городом и дальними горами бледнели и таяли, открывая яркие звезды. В вышине начинала светиться дымная, едва заметная линия, становившаяся все шире и шире по мере того, как медленно исчезали тучи. В небе не было видно ни одного судна, ни грузового, ни пассажирского. Птицы, казалось, притаились в своих гнездах.

Не было слышно и музыки. Обычно в городе Акьюме музыка если прислушаться (а Кэйб умел очень хорошо слышать), лилась отовсюду. Но этим вечером даже он ничего не слышал.

Приглушенность — нашлось подходящее слово. Город был приглушен этой необычной, редкой ночью («Сегодня вы танцуете при свете древних ошибок!» — сказал утром в одном из интервью Циллер, и в словах почувствовалось любование красивой фразой). Это состояние почувствовалось на всей территории Ксаравва, а может, и на всей Орбите Мэйсак.

Но все же казалось, что этой приглушенностью город обязан лишь снегу. Кэйб постоял еще немного, гадая, чем еще можно объяснить эту тишь. Существовало что-то таинственное, что он и раньше видел, но никогда еще он не попытался понять как следует, в чем тут соль. Чтобы иметь дело с самим снегом...

Он обернулся, посмотрел на свои следы в глубоком снегу и неожиданно увидел не одну, а три цепочки. Кто, какое четвероногое могло сделать вторую тропинку? Конечно, он подозревал, и Хаб, без сомнения, подтвердил бы его подозрения, — что это были следы нашего уважаемого гостя хомомдана, посла Кэйба Ишлоера.

Ах, как мало тайн в эти дни! Кэйб огляделся, затем неожиданно подпрыгнул в каком-то странном танце и принялся изучать следы с грацией, которую невозможно предположить в таком большом теле. Он делал это очень внимательно, явно стараясь остаться незамеченным. Следы шли, в точности следуя его маршруту. Так-то лучше. И о чем он думал? Только о снеге и снежном безмолвии.

Следы складывались в некое подобие звука, аккомпанировавшего погоде; в нем слышались вздохи и рев ветра, шипенье и барабанная дробь дождя, туман и свет, капли и струи. Но сам снег падал бесшумно, как с экрана телевизора с отключенным звуком, словно Кэйб внезапно оглох. Да, все было именно так.

Удовлетворенный, Кэйб упал на тропу, как глыба снега падает с высокий крыши, и посмотрел на длинную белую линию барж, на миниатюрную лавину падающих снежинок — и засмеялся.

Тихо, чтобы не потревожить тишины.

Наконец, на плавном изгибе канала появилось несколько огней большой баржи и одновременно намек на какую-то музыку. Мягкую, нетребовательную, но все же несомненно музыку — предчувствие музыки, как порой это называлось. Не сам концерт, но лишь только звук настраиваемых инструментов.

Концерт. Кэйб удивился, зачем его пригласили. Посольский дрон И. X. Терсоно в послании, врученном сегодня в полдень, требовал его присутствия. Послание было написано чернилами на плотной бумаге и вручено маленьким дроном, вернее, летающим серебряным подносиком, да. Обычно Кэйб и так всегда являлся на концерты Терсоно, происходившие каждый восьмой день. Особое приглашение нечто означало. Хотели ли ему дать понять, что, приходя раньше на концерты один и не приглашенным, он был слишком самонадеян?

Но это странно — теоретически концерты были открыты для всех. Неужели только теоретически? Культурные привычки дронов, особенно таких старых, как И. X. Терсоно, не переставали удивлять Кэйба. Никаких правил и писаных законов, но... слишком много нюансов, ритуалов, способов выражения вежливости. И моды. Она проявлялась в стольких деталях, от тривиальных до самых важных.

Тривиальные: это последнее письмо было вручено на серебряном подносе. Означало ли это, что теперь все получают такие «подвижные» сообщения ежедневно вместо того, чтобы делать это обычным путем, через знакомых дронов, компьютеры или имплантанты? Что за странная и утомительная идея! И все же — это непременно станет ретроспективной модой на сезон, а то и больше.

Да, они живут и умирают по капризу! Некоторые из известных людей заявляли, что жить будут однажды, а умирать вечно, и миллиарды последовали такому примеру. Потом пошло другое поветрие — полностью обновлять или даже заново выращивать тела. Или превращаться в андроидов, если не во что-нибудь похлеще. Или... впрочем, достаточно, воистину фантазиям нет предела. Нет сомнения лишь в том, что и эту штучку с подносом переймут миллиарды, это станет модным.

Неужели именно так и должно вести себя зрелое общество? Смерть как выбор стиля жизни? Кэйб знал, как ответили на этот вопрос люди его собственной страны — сумасшествие, детские сады, неуважение к личности и к жизни вообще, ересь. Сам он, впрочем, отнюдь не был в этом уверен, что говорило и о том, что он уже слишком много времени провел здесь, и о том, что он просто-напросто выказывает к культуре, которая помогла ему занять здесь столь важное место, недопустимую симпатию.

Таким образом, размышляя о тишине, церемониях, моде и своем собственном месте в этом обществе, Кэйб, наконец, добрался до затейливо украшенного входа в старинную церемониальную баржу «Уединение», экстравагантное помещение резного дерева. Снег был притоптан множеством ног, бесчисленные тропинки вели к близлежащим домам. Кэйб по-прежнему радовался снегу, но ведь он не жил в этом горном городе, а его собственного дома в этой стране никогда не касались ни снег, ни лед. Словом, снег был ему в новинку. И перед тем как подняться на борт, хомомдан посмотрел на ночное небо, чтобы увидеть прямо над головой большой клин снежно-белых больших птиц, пролетавших над мачтами, держа путь в глубь страны, подальше от Соленого моря. Когда они скрылись за домами, он почистил пальто, стряхнул снег со шляпы и вошел.

— Похоже на каникулы.

— На каникулы?

— Да, на каникулы. Раньше это слово означало нечто совершенно противоположное нынешнему своему значению. Почти абсолютно противоположное.

— Что вы имеете в виду?

— Послушайте, это вообще съедобно?

— Что?

— А вот это.

— Не знаю, попробуйте и поймете.

— Но оно все еще шевелится.

— Шевелится? То есть двигается по своей воле?

— Думаю, да.

— Но, послушайте, это же вещь, полученная от настоящего хищника, типа нашего друга Циллера, и естественно было бы сказать «да», но...

— Так что насчет каникул?

— Циллер был...

— Он утверждал нечто о противоположном значении этого слова. Когда-то каникулы означали время, когда ты куда-то уезжал.

— Неужели?

— Да, я когда-то слышал об этом. Древние времена, век лишений. Люди были вынуждены работать беспрерывно, создавая богатства для себя и общества, а потому не могли роскошествовать со временем. Короче, они работали половину дня большую часть года, и потом им за это давали определенное время, которое можно было потратить на себя, используя некий обменный эквивалент...

— Деньги, у них был такой технический термин.

— Вот именно. И тогда на это время они уезжали.

— Простите, вы съедобны?

— Вы, что, действительно пытаетесь разговаривать с нищей?

— Не знаю. То есть не знаю, пища ли это?

— Но в самых примитивных обществах не было и того: свободными оставались всего лишь несколько дней в году!

— Но я полагаю, что примитивные общества могли быть вполне...

— Он имеет в виду примитивизм в индустриальном смысле. Не обращайте внимания. И не прекратите ли вы тыкать в это? Испортите!

— Но вы-то сами можете это есть?

— Вы можете съесть все, что угодно, если только сумеете донести это до рта и проглотить.

— Вы прекрасно понимаете, о чем я.

— Так спрашивайте, идиот!

— Именно это я и делаю.

— Нет, не это! Гриф, что вы делаете? Перестаньте сейчас же! Где ваш майндер* [Майндер (от англ. mind — разум) — прибор, исполняющий функции мозга. (Прим. переводчика).], где комп, наконец?

— Но я вовсе не хотел...

— Вижу. Так что? Они уезжали все разом?

— Как это возможно? Все бы остановилось, если бы все они так уехали.

— М-да, разумеется.

— Но иногда бывало, что инфраструктурой занимались подсобные команды. Словом, они все-таки уезжали и ездили с места на место время от времени.

— А!

— А ведь теперь каникулы — это время, когда мы остаемся дома, ведь иначе у нас не было бы возможности вот так собираться вместе, и ты никогда не узнал бы, кто твой сосед.

— На самом деле, я и сейчас точно в этом не уверен.

— Это потому что вы столь легкомысленны.

— Ах, если бы были только одни длинные каникулы!

— В старом смысле, конечно?

— В гедонистическом* [Гедонистический (от греч. hedone — удовольствие) — имеющий отношение к наслаждению. (Прим. редактора).].

— Шило у вас в заднице.

— И в заднице, и в руках, и в ногах, и везде...

— Хаб, так можно это есть или нет?

— ...и в крыльях, и в ребрах, и в печенках...

— Хорошо, мне кажется, есть идея.

— ...и в коленках, и в копытах, и в рогах...

— Так что же, Хаб?

— ...и в панцирях, и в мускулах, и в голове...

— Заткнешься ты, наконец?

— Хаб, а, Хаб? Черт, мой комп не работает! Или Хаб просто не отвечает.

— Может быть, он на каникулах?

— ...и в плавниках, и в волосах, и еще где? М-м-м... Где же? В зубах ничего нет?

— Предлагаю его все-таки заткнуть.

— Одобряю.

— Хаб! Хаб! Никогда еще ничего подобного не случалось!

— Ишлоер?

— Извините? — Наконец произнесено его имя. Кэйб вынужден был признаться, что все-таки втянут в один из тех странных, напоминающих транс разговоров, в которые попадал на подобных сборищах. В таких случаях диалог — или же несколько диалогов разом — тянулся каким-то головокружительным, доводящим до тошноты образом и действовал на него так, что он совершенно терял нить разговора, не понимая, кто, что, кому и зачем говорит.

Правда, в следующий момент он легко вспоминал все сказанные слова, но уловить связывающие их эмоции так и не мог. И сейчас он пребывал в каком-то странном дурмане, пока в разговоре не образовалась брешь, пробитая обращением непосредственно к нему. Он находился в верхней бальной зале церемониальной баржи «Уединение» вместе с сотней других людей, большинство которых были действительно людьми, хотя и не в собственно человеческом обличий. Концерт композитора Циллера — античная челгрианская мозаика — закончился полчаса тому назад. Настроение царило тихое и спокойное, несмотря на то что финал слушатели встретили взрывом аплодисментов. Теперь все занимались едой и выпивкой. И, конечно, беседой.

Кэйб вместе с группой мужчин и женщин стоял посередине зала у буфетного столика. Воздух был теплым, полным ароматов и тихой музыки. Над головами сгибались деревянные и стеклянные светильники, сделанные на какой-то старинный манер так, что, хотя и не давали полного спектра, озаряли все вокруг уютным ласковым светом.

В носу его тихо позвякивало кольцо. Когда Кэйб впервые прибыл сюда, ему совсем не понравилась идея имплантации компьютера прямо под черепную коробку (да и вообще куда бы то ни было). Единственной вещью, с которой он действительно не расставался, было это фамильное кольцо в носу, поэтому компьютер вживили ему именно туда.

— Прошу прощения за беспокойство, господин посол. Это Хаб. Вы оказались ко мне ближе всех и потому передайте господину Олсьюлу, что он пытался говорить не по компу, а по обыкновенной брошке.

— Хорошо. — Кэйб обернулся к молодому человеку в белом костюме, державшему в руках какую-то драгоценность и с большим удивлением на нее взиравшему. — Это вы господин Олсьюл?

— Слушаю вас, — молодой человек отступил на шаг, чтобы получше рассмотреть хомомдана. Лицо отражало такую растерянность, что Кэйб понял: он действительно введен в заблуждение этой скульптуркой, или монументальной бижутерией. Здесь это часто случалось. Молодой человек, прищурившись, изучал свою крупную брошь. — А ведь я мог это испортить...

— Еще раз простите, господин посол, благодарю за помощь, — пропищало кольцо.

— Не стоит благодарности.

Сверкающий пустой поднос подплыл прямо к молодому человеку и, качнувшись, произнес:

— Хай! Это снова Хаб. То, что вы держите в руках, господин Олсьюл, это драгоценный камень в форме двадцатигранника, оправленный в платину и саммитиум. Изделие студии господина Ксоссина Наббарда, последователя школы Кварафид. Настоящий шедевр, сделанный с настоящим мастерством. Но, к сожалению, не компьютер.

— Черт побери! А где же тогда мой компьютер?

— Вы позволили ему остаться дома.

— Но почему вы мне не сказали об этом раньше?

— Вы просили меня не делать этого.

— Когда?

— Сто два...

— Ах, неважно! Но тогда смените инструкции. В следующий раз я отправлюсь из дома без компьютера и...

— Хорошо, так и сделаем.

Господин Олсьюл, наконец, оторвал взгляд от брошки:

— Может быть, мне надо было взять тот шнурок или что-нибудь другое из этих имплантированных штук?

— Может быть. Главное, не забывайте дома голову, это может привести к серьезным затруднениям. А теперь я рад сказать вам, что готов сопровождать вас весь остаток вечера, если вам будет угодно.

— Разумеется, мне это угодно. — Молодой человек прицепил брошь к лацкану пиджака и повернулся к буфету, где чего только не было. — Но все-таки — могу я это есть или... О, господи, оно уходит!

— Ах, шило в заднице! — ухмыльнулся проплывающий мимо поднос.

— Что?

— Кэйб, дружище, вот вы где! Спасибо, что пришли! Кэйб обернулся и обнаружил рядом с собой хозяина, дрона И. X. Терсоно, подплывшего к нему на уровне головы человека, но немного ниже хомомдана. Дрон был чуть меньше метра в высоту и около полуметра в ширину и длину. Его округлые формы из нежного розового фарфора украшали мягко сиявшие синие камни. Сквозь прозрачный фарфор — тонкую керамическую кожу — прекрасно просматривалось все внутреннее устройство дрона. Его аура, как раз под гладким основанием, вспыхивала глубоким лилово-красным светом. Это означало, если Кэйб правильно помнил, что дрон занят. Занят разговором с ним?

— Терсоно, ведь вы меня пригласили!

— Разумеется, пригласил. Представляете, до меня только потом дошло, что вы сможете неверно истолковать такое приглашение — как вызов или даже требование. Конечно, если приходит послание...

— Да-да. Вы хотите сказать, что это не было требованием?

— Скорее, просьба. Видите ли, у меня к вам действительно есть просьба.

— Вот как? — Такое случилось впервые.

— Да. И теперь я думаю, как бы нам с вами побеседовать приватно?

«Приватно», — удивился Кэйб: это слово редко употреблялось здесь. А если и употреблялось, то, скорее, в сексуальном плане, да и то редко.

— Конечно, — поспешил, однако, согласиться он, — пойдемте.

— Благодарю, — ответил дрон, поднимаясь под потолок и оглядывая толпу, словно ища в ней что-то. Или кого-то. — Пожалуй, полного уединения не найти... Ага, вот здесь. Прошу вас сюда, господин Ишлоер.

Они приблизились к группе людей во главе с Махраем Циллером. Челгрианец был почти так же высок, как сам Кэйб, и полностью зарос шерстью, очень светлой вокруг лица и темно-коричневой на спине. Он явно имел вид хищника, с большими, близко посаженными глазами на широкоскулом лице. Ноги были длинными и мощными, а между ними, украшенный серебряной цепью, изгибался сильный хвост. Но если его далекие предки имели по две средних ноги, то Циллер обладал лишь одной, зато широкой и чуть ли не полностью прикрытой темным жилетом. Его руки, очень напоминавшие человеческие, заросли золотистой шерстью и заканчивались шестипалыми кистями, больше похожими на лапы.

Едва только они присоединились к группе Циллера, Кэйб почувствовал, как снова его уносит волна другого, столь же сводящего с ума разговора:

— ...Разумеется, вы не имеете понятия, о чем я говорю. Вы не знаете контекста.

— Удивительно! Неужели у каждого есть свой контекст!?

— Отнюдь нет. Чаще всего есть ситуация, так сказать, окружение, — а это не контекст. Вы, конечно же, существуете, и отрицать этого я не могу.

— Ну, спасибо.

— Не за что. В противном случае вы разговаривали бы сам с собой.

— Так вы утверждаете, что реально мы все-таки не существуем?

— Это зависит от того, что подразумевать под словом «существование». Но давайте все же согласимся, что мы не существуем...

— Прелестно, прелестно, мой милый Циллер, — вмешался И. X. Терсоно: — Я полагаю...

— ...ибо мы не страдаем.

— Не страдаем, потому что едва ли наделены способностью к страданию.

— Отлично сказано! А теперь, Циллер...

— О, это слишком старый аргумент.

— Но только способность к страданию...

— Эге! А я вот страдаю! Лемил Кимп разбил мое сердце.

— Заткнись, Тьюлай.

— ...вы прекрасно знаете, что вынуждает вас «страдать» — это не страдание в прямом смысле.

— Но я страдаю!

— Так вы сказали, что это старый аргумент, миссис Сиппенс?

— Да.

— Старый означает плохой?

— Старый означает дискредитированный.

— Дискредитированный? Кем?

— Никем. Чем.

— То есть?

— Статистикой.

— Ах, вот как! Статистикой... Ну, а теперь, Циллер, дружище...

— Это несерьезно.

— Я думаю, она считает себя более серьезной, чем вы, Цил.

— Страдание облагораживает.

— И это утверждение тоже почерпнуто из статистики?

— Нет. Но я полагаю, что здесь требуется найти моральную разумность:

— А-а-а, вы имеете в виду необходимость вежливого общества? В таком случае, мы все согласимся. А теперь, Циллер...

— Моральная разумность говорит нам, что любое страдание есть зло.

— Нет. Моральная разумность, скорее, склонна трактовать страдание как зло до тех пор, пока не доказано обратное.

— А-а-а, так вы признаете, что страдание может быть добром.

— За некоторыми исключениями.

— Ага.

— Как мило!

— Что?

— А вы знаете, как это работает в некоторых языках?

— Что? Что работает?

— Терсоно, — обратился Циллер к дрону, опустившемуся до его плеча и приникавшему все ближе, словно он хотел привлечь внимание. Аура дрона потемнела до серо-голубого оттенка вежливо скрываемой фрустрации* [Фрустрация (от лат. frustratio — обман, неудача) — психологическое состояние, возникает в ситуации разочарования, неосуществления значимой для человека цели, потребности.]

Махрай Циллер, композитор, наполовину изгнанник, наполовину бродяга, поднялся со своего места и, сделав из средней конечности подобие полки, поставил туда бокал, одновременно передними лапами пытаясь одернуть жилет и причесать брови.

— Помоги-ка мне, — попросил он дрона. — У меня серьезные намерения, и так просто я ее сегодня не отпущу.

— В таком случае, я думаю, что вам следует отложить это дело и поймать ее позже, когда она будет в менее упрямом и язвительном настроении. Вы знакомы с послом Кэйбом Ишлоером?

— Знаком. Мы старые приятели.

— Вы льстите мне, сэр, — вмешался хомомдан. — Я, скорее, только журналист.

— Но все предпочитают называть вас послом, не так ли? Я уверен, что этим очень хотят вам польстить.

— Без сомнения. И это у них получается.

— Однако будет слишком много амбиций, — добавил Циллер, оборачиваясь к стоявшей рядом женщине. Та подняла бокал и слегка кивнула.

— Когда вы оба прекратите критиковать своего щедрого хозяина? — уточнил Терсоно.

— Вы имеете в виду себя?

— Именно. Простите слишком эксцентричного дрона.

— Ладно.

— Хорошо.

И дрон направился мимо столов на корму. За ним последовал Циллер, который словно парил над полированной палубой, грациозно отталкиваясь единственной средней и двумя мощными задними лапами; в средней руке он продолжал держать нерасплескивающийся бокал. Кэйб заметил, что Циллер умудрился еще и помахать одной рукой паре людей, которые в ответ тоже кивнули, приветствуя его.

В сравнении с композитором последовавший за ним Кэйб чувствовал себя очень тяжелым и неуклюжим. Он попытался вытянуться во весь рост, чтоб хотя бы немного смягчить свою тяжеловесность, но едва не налетел на старинный замысловатый светильник, свисавший с потолка.

Наконец, все трое уселись на корме в небольшой каюте, выходящей иллюминаторами на чернильно-черную воду канала. Циллер согнулся над низким столиком, Кэйб уютно устроился на подушках, а Терсоно примостился на хрупком с виду и явно очень древнем деревянном кресле. Кэйб знал дрона Терсоно все десять лет своего пребывания на Орбите Мэйсак и давно заметил, что тот любит окружать себя антиквариатом, таким, например, как сама эта древняя баржа и та старинная мебель, которая ее наполняла.

Даже внешность дрона напоминала об этой страсти. Вообще в этих краях существовало известное и вполне достоверное мнение, что чем крупнее дроны, тем старее цивилизация. Первые их экземпляры появились восемь-девять тысяч лет назад и по размерам напоминали массивного человека. Последующие модели постепенно уменьшались, и уменьшались до тех пор, пока удобным размером не оказался карманный. И сегодня, глядя на метровое тело Терсоно, можно было подумать, что его сделали миллион лет назад, хотя на самом деле ему было всего несколько сотен, и его величина была обусловлена слишком свободным расположением внутренних частей да стремлением конструкторов демонстрировать это через прозрачную керамическую оболочку.

Циллер допил вино, вынул трубку и сосал ее все время, пока дрон обменивался любезностями с хомомданом. Композитор все еще старательно пускал колечки, когда Терсоно наконец обратился и к нему:

— Что привело меня к мысли собрать здесь вас обоих?

— И что же? — уточнил Циллер.

— Мы ждем гостя, дорогой композитор.

Циллер внимательно поглядел на дрона, осмотрел каюту и уставился на дверь:

— Что, прямо здесь и сейчас? Кого?

— Нет. Не здесь. И не сейчас. В течение тридцати или сорока дней. И боюсь, что в точности мы даже не знаем, кто он. Но это будет один из ваших, Циллер. Кто-то с Чела. Челгрианец.

Шерсть на лице Циллера поднялась, и сквозь нее над орехово-серым голым носом сверкнули крупные полукруглые глаза. В них было выражение, до сих пор Кэйбом не виденное (хотя, если честно говорить, он и вообще виделся с челгрианцем очень редко; всего несколько раз случайно и только в последний год).

— Он придет к нам? — ледяным тоном поинтересовался Циллер.

— Разумеется. Сюда, на Орбиту и, возможно, в город.

— Каста?

Слово было скорее угадано, чем услышано.

— Один из... Возможно, Данный, — тихо ответил Терсоно. — Ах, да, их кастовая система... То, почему Циллер теперь тут, а не там.

Циллер снова затянулся, не сводя глаз с трубки.

— Возможно, говоришь, Данный? — пробормотал он. — Ты, знаешь, Терсоно, я тебя уважаю и надеюсь, что в дальнейшем ты будешь лучше следовать этикету. Можешь начать прямо сейчас.

— Мы предполагаем, что это лицо непременно явится сюда, чтобы увидеть вас, — продолжал дрон, вертясь в кресле и одновременно выставив манипуляционные поля, при помощи которых пытался с помощью золотых шнуров задернуть гардины на окнах, закрыв вид на спящий канал и сугробы.

Циллер постучал по трубке, прочищая ее:

— Неужели? Ну надо же. Какой стыд. В таком случае я подумаю о длительном круизе. В глубокий космос. Эдак на полгодика. А то и подольше. Да, я уже решил. А ты передашь мои извинения этому дипломату или просто дворянину, которого они соизволят послать. Я уверен, он поймет.

— А я уверен, что нет, — тихо ответил дрон.

— Ладно, я пошутил. Но насчет круиза — это серьезно.

— Циллер, они непременно захотят встретиться с тобой, — спокойно сказал Терсоно. — Даже если ты действительно отправишься в круиз, они попытаются догнать тебя и встретиться прямо на корабле.

— И ты, конечно, и не подумаешь их остановить?

— Но как?

— Мне кажется, они хотят моего возвращения, — задумчиво пососал он остывшую трубку. — А ты как думаешь?

Аура дрона отразила недоумение:

— Мы не знаем.

— Неужели?

— Я совершенно откровенен с вами, господин Циллер.

— Тогда скажи, какими еще могут быть цели их визита?

— Любыми, мой друг, любыми, и все маловероятны, кроме названной. Но, как я уже сказал, точно мы ничего не знаем. Однако, пожалуй, с вашей догадкой я вынужден согласиться. Ваше возвращение на Чел — вот их главная задача.

Циллер пожевал мундштук, и Кэйб уже стал опасаться, что он его откусит:

— Но вы не можете заставить меня вернуться.

— Мой дорогой, не будем даже думать об этом. Они вам это предложат, но решение полностью зависит от вас. Вы наш уважаемый и высокочтимый гость, Циллер. Все население города единогласно примет любое ваше решение. Ваши поклонники, среди которых и моя скромная персона, давно считают вас своим, если только это не звучит навязчиво.

Циллер задумчиво кивнул, а Кэйб мельком подумал, естественный ли это жест для челгрианца или просто заученный.

— Прелестно, — пробормотал Циллер, и Кэйбу показалось, что композитор изо всех сил старается выглядеть как надо. — Но все же я пока еще челгрианец и не натурализовался.

— Разумеется, ваше присутствие здесь — большая удача для нас. Если бы вы считали бы наш дом своим, это было бы...

— Излишним, — резко закончил Циллер. Аура дрона стала грязно-кремовой, что свидетельствовало о замешательстве, в то время как несколько красных искр говорили об явном оскорблении.

Кэйб откашлялся, и дрон обернулся к нему:

— Терсоно, — сказал хомомдан, — я вообще-то не совсем понимаю, зачем я здесь, но могу ли из всего услышанного сделать вывод, что вы — представитель контакта?

— Можете. Да, я действительно выступаю от лица секции контактов. И в полном взаимодействии с Хабом.

— Но и я не без друзей и поклонников, — вдруг брякнул Циллер, уставясь на дрона.

— Не без?.. — переспросил Терсоно, меняя цвет ауры на ярко-оранжевый. — Но ведь вы изгнанник...

— Я имею в виду здешнее население, Терсоно, дрон контактов! — холодно пояснил Циллер. Дрон зарокотал в ответ, но с места не сдвинулся. «Все это смахивает на мелодраму», — мелькнуло у Кэйба. Циллер продолжил: — И я запросто могу пригласить кого-нибудь из них сопровождать меня в круизе, обеспечив себе полное уединение. Такое, которое вашему эмиссару будет весьма трудно нарушить.

Аура дрона стала почти пурпурной, и он беспокойно завертелся в своем старинном кресле:

— Попробуйте, попробуйте, мой дорогой Циллер! Хотя это и может быть воспринято как чудовищное оскорбление.

— И хрен с ним.

— Ладно, хрен с ним. Но я говорю о нас. Оскорбление будет для нас. Настолько тяжкое, что при определенных обстоятельствах...

— Помилосердствуйте! — насмешливо фыркнул Циллер и отвернулся.

«Ах да, война и ответственность за нее, — подумал Кэйб. — Посольство так щепетильно».

Дрон, весь малиновый, какое-то время сидел молча. Кэйб тоже молчал, раскинувшись на своих подушках.

— Дело в том, что даже самое мощное судно может не отвечать требованиям, которые вы предъявляете, исходя из вашей цели, — неожиданно продолжил дрон. — Я вообще сомневаюсь, есть ли здесь что-нибудь подобное.

Циллер еще немного пожевал трубку:

— А это известно всем?

Терсоно снова завертелся:

— Давайте лучше скажем, что ветер носит...

— Давайте. А заодно и то, что ваши суда никогда не лгут.

— Да, они не лгут. Они притворяются, ускользают, меняются, смущаются, отталкивают, темнят, запутывают и создают полную иллюзию, что будут действовать так-то, в то время как на самом деле намерения у них совершенно противоположные. Но они не лгут. Они боятся даже мысли об этом.

Тут Кэйб весьма порадовался, что взгляд огромных черных глаз Циллера обращен не на него. Дрон заметно нервничал.

— Все ясно, — подытожил композитор. — В таком случае я могу остаться дома и просто отказываться покидать свои апартаменты.

— Почему бы и нет? Это не очень-то вежливо, но ваше полное право...

— Спасибо. Если не будет другого выбора... — он сунул нос в трубку.

— Именно поэтому я и пригласил сюда Кэйба. — И дрон обратился к хомомдану: — Кэйб, мы были бы очень вам благодарны, если бы вы согласились сыграть роль хозяина для нашего челгрианского гостя, когда он или она появятся здесь. Вы будете действовать в паре со мной и при помощи Хаба, если получится. Мы еще не знаем, сколько это займет времени и как долго продлится визит, но так или иначе нужно сделать необходимые приготовления. — Тело дрона наклонилось на несколько градусов влево: — Не возьмете ли вы это на себя? Я знаю, что вопрос сложный, и потому не требую немедленного ответа. Обдумайте все хорошенько. И... решительно храня молчание об этом, вы окажете нам неоценимую услугу.

Кэйб откинулся на подушки и несколько раз сморгнул:

— Нет, отчего же, я могу ответить сразу. Буду счастлив помочь. — Он перевел взгляд на Циллера: — Но я совсем не хочу расстраивать Махрая Циллера...

— Ничего, я совсем не расстроюсь, — бросил тот, — если вам удастся внушить отвращение этому эмиссару, то вы окажете неоценимую услугу и мне.

Дрон издал звук, похожий на вздох, приподнялся и снова упал в кресло:

— Итак, все завершилось... вполне удовлетворительно. Нам с вами надо будет переговорить подробнее завтра, Кэйб. В течение ближайших дней придется поработать. Ничего особо серьезного, но, учитывая несчастливые обстоятельства общения с челгрианцами в последние годы, мы никоим образом не должны допустить, чтобы вы попали впросак, если не будете знать их привычки и дела.

Циллер откровенно фыркнул.

— Конечно, я все понимаю, — согласился Кэйб и развел всеми тремя своими руками в трех направлениях: — И я в вашем распоряжении.

— Премного благодарен, — дрон поднялся в воздух. — А теперь... Боюсь, я задержал вас болтовней так долго, что мы пропустили небольшую речь аватара Хаба* [Avatar (англ.) означает «ипостась, воплощение»; здесь имеется в виду Hub of the Universe — «пуп земли». (Прим. переводчика).], а если мы и сейчас не поспешим, то опоздаем и на главное событие вечера.

— Уже столько времени? — удивился Кэйб, тоже вставая. Циллер захлопнул крышечку трубки и спрятал последнюю в жилет. Через пару минут все трое оказались снова в бальной зале, где уже были потушены огни, а крыша отодвинута и видно небо с бледными рваными облаками, множеством звезд и яркой полосой в дальней части Орбиты. На небольшой сцене на носу стоял, опустив голову, аватар Хаб, оказавшийся тощим человеком с серебристой кожей. Холодный воздух обдувал собравшихся, дружно смотревших на небо, кроме аватара. И Кэйб подумал, что сейчас вот так же смотрят вверх еще множество жителей города, и не только города, но и всей Орбиты, и всей стороны Великого Браслета. Он тоже задрал свою массивную голову, не совсем точно понимая, на что же именно надо смотреть.

Наступила тишина.

Потом несколько человек пробормотали что-то невнятное, и из разбросанных в пространстве персональных компьютеров послышался тоненький перезвон.

На небе вспыхнула новая звезда. Поначалу она казалась лишь намеком на вспышку, потом робкое пятно света начало становиться все ярче, разгораясь, словно лампа с реостатом. Соседние звезды начали блекнуть, их слабое сияние поглощалось светом новой звезды. Спустя несколько мгновений новая звезда засияла ровным, почти не дрожащим серо-голубым светом, едва ли не затмевая всю дальнюю сторону Мэйсака.

Кэйб услышал рядом с собой шумное дыхание, а чуть подальше — сдавленные вскрики:

— О!

— Горе, — прошептала какая-то женщина. Неподалеку зарыдали.

— Ничего хорошего, — пробормотал Циллер, но так тихо, что его услышали только дрон и Кэйб.

Они посмотрели еще немного, и тут раздался голос сереброкожего, одетого в темное аватара:

— Благодарю вас, — произнес он тем самым негромким, но глубоким и проникновенным голосом, который обычно предпочитал, и сошел со сцены.

— Может быть, это вовсе и не аватар, а реальное лицо? — задумался Циллер и поглядел на Терсоно, который испустил легкую вспышку аквамариновой вежливости в ответ.

Крыша вернулась назад, мягко качнув палубу под тремя ногами Кэйба, словно снова возродились старые двигатели баржи. Огни светили слабее, но им вторил мощный свет вновь вспыхнувшей звезды, широким потоком лившийся через иллюминаторы и отверстие в потолке. В зале стало темнее, но разглядеть друг друга можно было явственно.

Кэйб подумал, что собравшиеся стали похожи на привидения. Многие еще смотрели на звезду, выходя на открытую палубу. Сложились новые компании и пары. Хомомдан никак не мог подумать, что появление новой звезды так сильно подействует на людей — он ожидал лишь смеха, не более. «Значит, я так и не понял их за все это время», — решил он.

— Это патология, — пробурчал ему в ухо Циллер. — Я ухожу домой. У меня много работы. Не говоря уже о том, что последние известия меня отнюдь не вдохновляют.

— О, простите грубого нетерпеливого дрона, но могу ли я узнать, над чем вы сейчас работаете, господин Циллер? — вступил в разговор Терсоно. — Вы давно уже ничего не публиковали, а выглядите все время очень занятым.

— У меня есть заказ, — широко улыбнулся Циллер.

— От кого? — аура вспыхнула радугой удивления. Кэйб увидел как взгляд композитора метнулся к пустой сцене:

— Всему свое время, Терсоно. Но это отличный заказ, о котором никто ничего не узнает вплоть до первого исполнения.

— Ах, как таинственно!

Циллер выпрямился, далеко отставил назад сильную пушистую ногу и весь напрягся:

— Вот именно. И если я не начну работать сейчас же, то... могу не успеть. Так вы будете держать меня в курсе насчет этого окаянного эмиссара?

— У вас будет доступ ко всей информации.

— Отлично. Спокойной ночи, Терсоно. — Он поклонился дрону. — И вам, посол.

Кэйб тоже поклонился в ответ. Дрон кивнул. И Циллер пошел к выходу, ловко лавируя в толпе.

Кэйб снова посмотрел на новую звезду и задумался.

Свет восьмисоттрехлетней давности уверенно лился на баржу.

«Отсвет древних ошибок», — вспомнилось ему. Именно так назвал это Циллер в интервью сегодняшним утром. «Сегодня ночью вы будете танцевать в отсвете древних ошибок!» — так он и сказал и ошибся лишь в том, что никто не стал танцевать.

 

Это было одним из последних крупных сражений Айдайранской войны — и одним из наиболее жестоких. Айдайраны тогда поставили на карту все, выплеснув свое негодование в адрес тех, кого прежде считали друзьями. Это вылилось в ряд отчаянных, разрушительных и зверских попыток изменить уже определившийся не в их пользу ход войны. За пятьдесят лет было уничтожено всего (если это слово можно употребить в подобном контексте!) шесть звезд. В битве же, длившейся менее ста дней, оказались взорваны целых два солнца — Портиция и Джунс.

Все эти события известны в истории как битва Новых Близнецов. Но то, что на самом деле произошло со взорванными солнцами, оказалось больше, чем простое появление на их месте суперновых светил.

Звезд не стало вообще, миры погибли, все биосферы оказались напрочь размазанными, а миллиарды мыслящих существ в результате двойной катастрофы очутились в опасности и много страдали.

Айдайраны совершили этот акт, величайший смертный грех, преступление против биосферы, своим чудовищным оружием, но все же Цивилизация должна была предусмотреть и предотвратить подобную возможность. Айдайраны несколько раз до того выходили с предложениями о мире, а Цивилизация продолжала настаивать на безусловной капитуляции, и потому война разгорелась с новой силой и два солнца погибли.

Все это произошло давным-давно. Война закончилась восемьсот лет назад, и жизнь шла своим чередом. Но космический свет крался через пространство все эти столетия, и вот — звезды вспыхнули только теперь, и только теперь, в этот самый момент, миллиарды давным-давно погибших действительно умерли и для жителей Мэйсака. Разум, который заключался в Хабе Орбиты Мэйсак, имел собственные соображения по поводу того, чтобы обновить память о битве Новых Близнецов и попросить прощения у жителей, объявив, что между появлением первой новой звезды и второй будет период траура. Предполагалось, что в это время произойдет и еще одно событие, которое ознаменует собой полное окончание войны, но что конкретно это будет, пока не открывалось.

Теперь Кэйб начинал подозревать, в чем именно будет заключаться это событие. Он бросал задумчивый взгляд то в направлении ушедшего Циллера, то туда, куда взглянул композитор при вопросе о заказчике, для которого он сейчас работает.

Но «всему свое время», как сказал Циллер.

На сегодня же, по всей видимости, Хабу достаточно лишь того, чтобы все люди посмотрели на внезапно возникший тихий свет и задумались; может быть, немного пожалели о чем-то. Кэйб был почти уверен, что местное население не придаст этому большого значения в череде ежедневных дел, но тем не менее желание Хаба оказалось исполненным.

— Ужасно жаль, — проговорил рядом с Кэйбом дрон И. X. Терсоно и издал звук, означающий вздох, который прозвучал вполне искренно.

— Спаси всех нас, — отозвался Кэйб, чьи далекие предки были учителями айдайранов и принимали участие в той древней войне на их стороне. И хомомдан чувствовал свою ответственность за случившееся ничуть не меньше, чем Цивилизация.

— Мы пытаемся учиться, но все еще совершаем ошибки,— снова вздохнул дрон.

Последнее явно относилось к Челу, челгрианцам и кастовой войне. Он отвернулся от дрона и стал глядеть на медленно движущуюся в призрачном свете толпу.

— Всегда можно просто ничего не делать, — тихо заметил он. — Но обычно потом сожалеешь об этом.

«Порой я как-то невоздержан на язык, — подумалось ему вдруг. — Я говорю им именно то, что они хотят услышать».

Дрон чуть спустился, чтобы посмотреть на хомомдана снизу, но ничего не сказал.

 

ГЛАВА ВТОРАЯ

ЗИМНЯЯ БУРЯ

 

Обшивка старого судна расползлась во все стороны, отрываясь и нависая над головой. Там, где раньше был потолок, обнаружился свет, мягко отражавшийся в отполированном полу. Блики сверкали и сами по себе, и отражая остатки оборудования, назначение которого определить было уже невозможно.

Квилан попытался найти более или менее понятное место, отключил поля костюма и ступил ногой на поверхность. Пол, кажется, был стеклянный, хотя через подошву это чувствовалось плохо. Похоже, присутствовала и гравитация.

Он еще раз осмотрелся. Все сильно повреждено, всюду зияли круглые и овальные дыры, все симметричные и с гладкими краями: нигде ничего рваного. Единственное отверстие, которое вело наружу, располагалось справа на носу, в семнадцати метрах от него и более или менее в центре вогнутого, как ложка, пола. Дыра в два метра была вырезана в обшивке пару недель назад, чтобы иметь доступ внутрь после того, как все будет осмотрено и опечатано. Через нее-то он и попал сюда.

На поверхности, при свете заново установленного освещения, было видно много бесцветных полос, откуда-то свисали звенящие при касании трубки и проволочки. Он еще удивлялся, зачем так беспокоились об освещении, ведь все было вывезено, открыто космосу, и никто не решился бы прийти сюда без скафандра, внутреннее оснащение которого делает весь другой свет ненужным, бессмысленным. Он снова посмотрел на пол. Наверное, электротехники просто были людьми эмоциональными: ведь при свете место казалось не таким заброшенным и опустошенным.

Квилан понимал, что у чувствительного человека такое хождение без оружия запросто может вызвать ужас. Они нашли многое из того, что надеялись найти, и вполне достаточно для их миссии, которая может спасти тысячи душ. Но этого казалось недостаточно, чтобы сбылись его надежды. Он еще раз огляделся. Видимо, все сенсорное и мониторинговое оборудование, использовавшееся для исследования разрушенной «Зимней бури», было убрано. Но вдруг началась легкая вибрация, и, глянув вправо, он увидел, что вырезанная дыра исчезла. Он оказался закрытым в этом корабле смерти.

— Изоляция установлена, — прозвучало у него в голове, и компьютер в ранце скафандра слегка задрожал.

— Близость систем скафандра мешает. Выключите компьютер. Прошу, снимите ранец.

— И тогда мы сможем продолжить разговор?

— Вы и я сможем говорить друг с другом.

— Ладно, — вздохнул он, снимая ранец. — А огни не надо тушить?

— Свет есть свет и ничего больше.

— Куда же мне его положить... — Квилан огляделся в поисках подходящего места для ранца, но тот неожиданно стал совсем легким и выплыл из рук.

— Вам необходимо знать, что здесь имеется сила собственных мотиваций, — сообщил голос в голове.

— Ах, конечно, конечно! Тогда давайте побыстрее. Мы ограничены временем, поскольку рядом военный корабль Цивилизации, и пока мы тут болтаем, он уже подходит...

— И что это меняет, майор?

— Не знаю, но заодно будьте и повнимательней.

— Квилан, полагаю, нам надо делать то, что мы делаем, но если вы действительно хотите...

— Нет. Не хочу. Простите, не хочу.

— Я знаю, что вам это тяжело, Квил. Я оставлю вас ненадолго с самим собой.

— Благодарю.

Голос Хайлера пропал. Пропал и свист, постоянно сопровождавший разговор.

Какое-то время он рассматривал плавающего прямо перед ним навигационного дрона. Серебристая стальная машина напоминала ранец старинного скафандра. Она медленно проплывала неподалеку, держась в метре над полом, и, приблизившись к носу корабля, стала искать проход.

Квилан подумал, что расспрашивать бесполезно. Шансов очень мало. И так произошло небольшое чудо, чудо, позволявшее рискнуть этими душами во второй раз. Просить о большем — наверное, бессмысленно, хотя и естественно.

Что же остается делать разумному существу, наделенному чувствами и мудростью? Мы всегда желаем большего, мы всегда хотим, чтобы нам воздалось за наши прошлые успехи, и считаем их основой для будущих триумфов. Но на сердце универсума лежат не наши мечты и надежды, и представить себе, что на самом деле это не так, даже хотя бы мгновение, — совершить непоправимую ошибку.

Надеяться, как надеялся он, вопреки очевидности, вопреки статистике, вопреки самому универсуму — это значит почти наверняка прийти к поражению. Но животное в нем рвалось к чему-то такому, что отвергал высший разум. Это было нечто непонятное, прожигавшее его раскаленным железом. Низший разум с почти химической примитивностью боролся с его сознанием, не желая осознавать реальность. Никто не мог победить, но никто и не собирался сдаваться. И жар этой битвы полыхал у него в мозгу.

И он подумал: «А вдруг Хайлер, несмотря на свое последнее предложение оставить его в одиночестве, каким-то образом все же слышит хотя бы отголоски этой борьбы?..»

— Все наши испытания подтверждают, что конструкция полностью восстановлена. Все ошибки исправлены. Теперь конструкция доступна для взаимодействия, — объявила техническая сестра в его голове. Казалось, она старается говорить таким механическим голосом, каким никогда не говорит даже машина.

Квилан открыл глаза и поморгал. Уголком глаза он мог видеть край стеклянного щитка своего шлема. То, на чем теперь лежал Квилан, казалось жестким, но удобным. Он находился в госпитале корабля ордена Нищих сестер под названием «Пьета». Техническая сестра разговаривала с ним через ряды сверкающей, не имеющей ни единого пятна медицинской аппаратуры. Это была молодая девушка с серьезным лицом, темной пушистой шерстью и частично выбритой головой.

— Сейчас я посажу ее, — продолжала она. — Хотите вступить во взаимодействие немедленно?

— Да, хочу.

— Минутку.

— Подождите, есть ли у вас хотя бы какой-нибудь опыт?

— Не беспокойтесь. Все в допустимых пределах.

Сестра достала из шлема маленькую палочку и постучала ею по голове Квилана:

— Слышите, он будет проявляться как ваш внутренний голос. Продолжать?

— Да.

Послышалось тихое шипенье и сонный низкий мужской голос произнес:

— ... семь, восемь... девять... Привет? Что? Где это? Что это? Где... Что случилось?

Голос словно очнулся от сна и внезапно сбился, запутался, но быстро пришел в себя и зазвучал гораздо моложе, чем вначале. Да и не из-за чего было ему быть старым.

— Шоулан Хайдеш Хайлер, — спокойно произнес Квилан. — Я приветствую вас.

— Кто это? Я не могу двигаться. — В голосе снова прозвучали нотки неуверенности и беспокойства. — Это не...

— Я майор Квилан из Айтарвейна, призванный к оружию из Данных. Приношу свои извинения за то, что вы не можете двигаться, но не надо ни о чем беспокоиться. Ваша персональная конструкция временно находится внутри субстрата, куда вы были помещены первоначально в институте военных технологий в Кравайнире на Аорме. В настоящий момент этот субстрат помещен на борт корабля «Пьета». Судно находится на орбите луны планеты Решреф-4 в созвездии Лука вместе с останками звездного крейсера «Зимняя буря».

— А, так это вы. Ага. Вы говорите, что у вас майорское звание. А я был генерал-адмирал. Получается, что я выше вас по чину.

Теперь голос полностью контролировал себя, оставаясь по-прежнему глубоким, но каким-то резким. Голосом человека, привыкшего отдавать приказы.

— Конечно, тот ранг, который вы имели в момент смерти, выше моего, сэр.

Сестра повернула что-то на стоявшей перед ней консоли.

— Чьи это руки? Выглядят как женские.

— Они принадлежат технической сестре, которая приглядывает за вами, сэр. Вы видите все через ее шлем.

— И она меня слышит?

— Нет, сэр.

— Попросите ее снять шлем и показать, как она выглядит.

— Сэр, неужели вы...

— Я приказываю, майор.

Квилан невольно вздохнул, но попросил сестру выполнить просьбу Хайлера. Она сделала так, но скрывать своего возмущения не стала.

— Честно говоря, не очень. В общем, не волнует. Так что же произошло, майор? Что я тут делаю?

— Произошли великие дела, сэр. После нашего контакта вам дадут полную историческую справку.

— Дата.

— Девятое весны 3455.

— Только восемьдесят шесть лет? Я думал, больше. Итак, майор, зачем меня восстановили?

— Если сказать честно, сэр, я и сам этого не знаю.

— В таком случае, откровенность за откровенность, майор, лучше вам побыстрей связать меня с тем, кто знает.

— Была война, сэр.

— Война? С кем?

— Внутренняя война, сэр. Гражданская.

— Что-то вроде столкновения каст?

— Да, сэр.

— Этого всегда можно ожидать. Так я вновь призван? Неужели и мертвых призывают как резервистов?

— Нет, сэр. Война закончилась. Теперь снова наступил мир, хотя многое изменилось. Была попытка освободить вас, и других, и этот субстрат в Военном институте еще во время войны — попытка, в которой участвовал и я, но она удалась лишь частично. До последнего дня мы думали, что не удастся достигнуть и этих пустяков.

— Так... Значит, я возрожден для того, чтобы отдавать новые приказы? Или переучиваться? Или быть наказанным за старые ошибки? Для чего?

— Наши наставники полагают, что вы сможете быть полезны в решении задачи, стоящей теперь перед нами.

— Перед «нами»? Ха-ха. Но какова же эта задача, майор?

— Сейчас я не могу сказать вам этого, сэр.

— Вы слишком легкомысленно относитесь к тому, кто напрягает сейчас все силы, майор.

— Прошу прощения, сэр, но думаю, что отсутствие информации в данный момент только обеспечивает безопасность. Одно могу с уверенностью сказать: ваш опыт относительно Цивилизации сослужит нам хорошую службу.

— Мои соображения относительно Цивилизации в мое время считались весьма непопулярными, майор. Это оказалось одной из причин, из-за которых я согласился на предложение: загреметь в хранилище на Аорме, вместо того чтобы просто банально умереть и отправиться на небеса или дать повесить свою голову на стене Комбинированных сил разведки. Неужели что-то изменилось с тех пор?

— Возможно, сэр. Возможно, ваше знание Цивилизации будет теперь действительно очень нужным.

— Даже если этому знанию восемьдесят с лишним лет? Квилан помолчал, а потом выдал то, над чем много раздумывал в те дни, когда готовили его субстрат к контакту:

— Сэр, для нашей задачи равно важны и ваше знание, и мои усилия, и я надеюсь, что ни мысль, ни усилие не пропадут впустую и будут направлены на общее дело.

— Но рядом со мной в Институте было еще около пятисот... Их тоже... вытащили?

— На самом деле их было около тысячи, и с ними действительно работают, но не на таком уровне, как с вами, сэр.

— Хорошо, солдат, тогда, может быть, мы перейдем непосредственно к задаче?

— Все, что знаю, я уже сказал вам, сэр. Могу сообщить лишь, так сказать, легенду. Потому что на данное время я вынужден забыть про настоящую цель миссии.

— То есть?!

— Это мера безопасности, сэр. Потом вам сообщат все в подробностях, и уж вы-то их не забудете. Сам я действительно знаю мало, но уверен, что вы в случае неблагоприятного развития событий будете возвращены в прежнее состояние.

— Они боятся, что кто-то может читать ваши мысли, майор?

— Думаю так, сэр.

— Но Цивилизация так поступать не будет.

— Мне говорили это. Значит, просто принимаются меры предосторожности вообще. Должно быть, дело действительно важное. Но если вы все же помните хотя бы то, что есть некая миссия, какая-то задача, то... то я знаю и то, что через пару дней забуду и это.

— Интересно, интересно... Но у вас есть легенда.

— У меня есть культурно-дипломатическая миссия в мир Цивилизации.

— Культурная миссия в мир Цивилизации? Ха-ха.

— Это фигурально, сэр.

— Ладно, это просто старая солдатская шутка, сынок. Расслабься, понял?

— Виноват, сэр. Но мне еще нужно получить ваше согласие на участие в миссии и на переход в другой субстрат вместе со мной. Это может занять некоторое время.

— Вы имеете в виду некий аппарат внутри вас?

— Да, сэр. Это устройство у меня под черепом, выглядящее как обыкновенный хранитель душ, но способное вместить и вас.

— У вас не слишком-то крупная голова, майор.

— Устройство не больше мизинца, сэр.

— А как ваш хранитель?

— Это устройство действует заодно и как хранитель, сэр.

— Неужели дошло до таких тонкостей?

— Да, сэр, возможности теперь большие. Но сейчас, наверное, не время вдаваться во все эти технические подробности.

— Хорошо, примите извинения от старого солдата, боевого генерала, но не забывайте и того, что от технических подробностей зависит немало. Кроме того, мы не на равных, сынок. Ты контролируешь ситуацию, а я восемьдесят с гаком лет просидел в неведении. Я даже не знаю, правда ли все то, о чем ты говоришь мне сейчас. Все звучит чертовски подозрительно. Особенно вся эта галиматья о переносе меня в твое устройство. То есть я даже не обрету своего старого, проклятого богом, тела?

— Извините, но больше у меня нет времени, сэр. Мы вообще думали, что потеряли вас. Потеряли дважды. И когда узнали, что ваш субстрат выжил, моя миссия была уже готова. Но, увы, ваше сознание действительно будет трансплантировано в меня, вы будете иметь доступ ко всем моим чувствам, можете общаться, хотя и будете неспособны контролировать мое тело, если только я не окажусь в глубоком обмороке или не получу серьезных повреждений мозга. Единственная техническая подробность, которую могу вам сообщить, это то, что все устройство выполнено в виде кристаллической матрицы, связанной с моим мозгом.

— Значит, я буду ездить на вас в одиночестве? Что за бредовая миссия!? И кто впутал вас во всю эту дрянь, майор?

— Это будет новый опыт для нас обоих, сэр, но привилегия, конечно, остается, за мной. Все верят, что ваше присутствие и конкретные советы увеличат возможность успеха. А что касается того, кто меня в это вовлек, то я проходил тренинг в команде под руководством Эстодина Висквила.

— Висквила? Неужели это чудовище еще живо? Надо же, черт побери!

— Он шлет вам свои сожаления, сэр. У меня есть для вас личное частное послание от него.

— Дайте же послушать.

— Но, сэр, мы полагали, что нужно немного больше времени для...

— Послушайте, майор Квилан, я гораздо более хитер, чем кажусь на первый взгляд. И... я буду откровенен с тобой, парень: еще неизвестно, соглашусь ли я участвовать в твоей дерьмовой неизвестной мне миссии даже после того, как прослушаю послание Висквила, — но я уж точно ни на что не соглашусь, пока не услышу, что скажет этот старый подонок. Поэтому чем раньше ты дашь мне его выслушать, тем лучше. Да сделай-ка, парень, звук почище.

— Слушаюсь, сэр. Сестра, пожалуйста, передайте письмо от Эстодина Висквила для Хайдеша Хайлера.

— Выполняю, — отозвалась сестра.

И Квилан вновь остался наедине со своими мыслями. Только теперь он понял, каким напряженным оказалось общение с призраком Хайдеша Хайлера, и осторожно расслабился, выпрямив спину. Его взгляд снова заскользил по сверкающим поверхностям медицинского оборудования, но перед глазами уже стояла внутренность корабля, шедшего рядом — звездного крейсера «Зимняя буря».

Он был там всего лишь раз и давно, когда они пытались найти и поймать душу Хайлера среди тысячи других таких же душ в спасенном субстрате, помещенном на крейсере специально адаптированным навигационным дроном. Ему обещали, что позже, если останется время, ему позволят вновь вернуться на крейсер с этим дроном и попытаться найти другие души.

Но время уходило быстро. На визит ему потребовалось брать разрешение, что заняло немало времени, да и техники, готовившие дрона, тоже не торопились. Тем временем сообщили, что военный корабль Цивилизации уже подходит и через несколько дней окажется совсем рядом. Тогда техники пожалели, что не успели наладить дрона, но было уже поздно.

А облик искореженного крейсера прочно засел у него в мозгу.

— Майор Квилан?

— Да, сэр.

— Сообщите о готовности, майор. Разрешение получено.

— Отлично, сэр. Сестра, перенесите субстрат Хайдеша Хайлера в меня.

— Слушаюсь. Выполняю.

Квилан гадал, что он при этом почувствует, но ощутил лишь легкий звон, а потом разлившееся тепло сзади шеи. Сестра постоянно держала его в курсе процесса; переход прошел хорошо и занял около двух минут. Лежа на своем жестком ложе, Квилан думал, какие странные судьбы уготовили им современные технологии: «Вот я лежу здесь, мужчина, внезапно забеременевший призраком старого мертвого солдата для того, чтобы путешествовать за пределами времени и выполнить некую задачу, для чего тренировался почти год, но о которой я по-прежнему так ничего и не знаю». Жар в шее прошел, но теперь ему показалось, что лоб стал чуть более теплым, чем обычно. Наверное, это жар двойного изображения.

— Ты теряешь свою любовь, свое сердце, свою душу, но получаешь разрушитель, — услышал он слова, как-то фальшиво-бодро и радостно прозвучавшие в его мозгу, и над головой у него вспыхнуло разрывами дождливое небо, и тяжелые гусеницы опять его все прижимали к грязной земле. Воспоминание о той боли и отчаянии выдавили на его глазах слезы...

— Процесс закончен.

— Пробуй, пробуй! — раздался сухой лаконичный приказ Хайдеша Хайлера.

— Здравствуйте, сэр.

— Ты в порядке, сынок?

— В полном, сэр.

— Это не повредило тебе, а, майор? Ты кажешься немного того... расстроенным.

— Нет, сэр. Просто старые воспоминанья. А как вы?

— Чертовски странно, честно говоря. Но, думаю, привыкну. Кажется, будто ты заперт. Вот дерьмо, эта техничка даже мужскими глазами выглядит не лучше, чем через камеру! — Ах, да, Хайлер видит то же, что и он сам. — Ты точно в порядке? — повторил генерал прежде, чем Квилан успел ответить.

— Точно, сэр. Я в абсолютном порядке.

Квилан стоял внутри «Зимней бури». Навигационный дрон разъезжал взад-вперед по гладкому, почти нереальному полу, ища электронные решетки, и наконец прошел в дыру, где находился субстрат, добытый на Аорме.

Два дня после обнаружения нужного субстрата Квилан упрашивал техников перекалибровать дрона, чтобы искать субстраты меньшие, чем тот, в котором заключался Хайлер, субстраты размером с хранителя душ. Все было приготовлено для стандартных поисков, но он почти убедил их по крайней мере попробовать поискать более тщательно. В этом ему здорово помогли сестры из ордена Нищеты: любая возможность освободить еще одну душу у них радостно приветствовалась.

К тому времени, когда дрон был готов, судно Цивилизации находилось уже слишком близко. Навигационный дрон теперь имел время лишь для единственной экспедиции. Единственной.

Квилан смотрел на его движения, обусловленные невидимой электронной решеткой в полу, и все пытался представить себе внутренность корабля еще до того, как тот был разрушен, и гадал, где же тогда стояла она, куда шла и где преклонила голову, чтобы забыться в обманчивой ночи внутри космического корабля.

Главный двигатель должен был находиться там, занимая едва ли не половину судна, а ангар флаеров — вот здесь, на корме; тут и там тянулись палубы; а личные каюты, должно быть, над этими блоками.

И он все думал о том, что, может быть, еще есть шанс, может быть, техники ошиблись, и здесь осталось еще что-то, что можно найти. Ведь держалась же до сих пор каким-то непостижимым образом обшивка! И еще много загадок таил в себе этот огромный богатый корабль. Может быть, где-нибудь прямо в обшивке...

Дрон подплыл к нему, звякнул, огни на потолке вспыхнули и отразились на его металлическом каркасе.

— Простите, что вмешиваюсь, Квил, но вам надо отойти.

— Ах, конечно. Извините. — Квилан сделал шаг в сторону. Это получилось у него довольно неуклюже из-за порванного скафандра.

— Я снова оставляю вас в одиночестве.

— А, все в порядке. Говорите, если вам так удобней.

— Хм... Хорошо. Я удивлен.

— Что?

— Мы провели столько времени, занимаясь калибровкой, но никак не учли того, что здесь можно слышать не только слова, но и мысли. По-моему, это чертовски важная деталь.

— Ах да, мне говорили об этом. А что, разве у вас есть какие-то намеки...

— Нет, просто когда ты смотришь на что-то как бы глазами другого и думаешь о своем, то в конце концов начинаешь сомневаться в том, что думаешь сам, и чувствуешь как будто истечение чужих мыслей.

— Кажется, я понимаю, о чем вы.

— Так, может быть, попробуем?

— Наверное, можно, сэр.

— Тогда попробуй увидеть то, о чем я думаю.

— Я не думаю, сэр... — хотел сказать он, но вдруг наступила неестественная тишина, словно исчезли его собственные мысли. Он подождал еще немного. Потом еще. Дрон ползал по полу в поисках, с каждым поворотом удаляясь все дальше и дальше.

— Ну, поймал что-нибудь?

— Нет. Я, сэр...

— Ты просто не знаешь, что пропустил, майор. Ладно, твоя очередь. Давай думай о чем-нибудь. О чем хочешь.

Квилан вздохнул. Вражеский корабль — нет, о нем думать не стоит. Корабль может быть уже рядом. Он чувствовал, что то, чем они занимаются сейчас с Хайлером, есть просто пустая трата времени. Однако, с другой стороны, они не могли теперь сделать ничего, что заставило бы дрона ускорить поиски, а посему на самом деле никакого времени не теряли.

«Что за странная пауза, — думал он, — находиться в этом герметичном мавзолее, стоять в пустоте с чужим разумом внутри себя и выполнять нечто, о чем ничего не знаешь».

И он вспомнил длинную улицу в Старом Брайрае, осень и ее, шуршащие среди янтаря опавших листьев, шаги. Как она подбрасывала их вверх, какими золотыми были эти взрывы! А он размышлял о брачной церемонии в роскошных садах, что находились в поместье ее родителей, о горбатом мостике над озером. Он вспомнил, как ветер с окрестных гор нагонял на воду рябь, дробя их отражения, срывал шляпы и заставлял священника придерживать полы сутаны. И как этот же сильный, пахнущий весной ветер бесцеремонно раскрывал бутоны цветов, и сверкающая белизна лепестков падала вокруг, словно снег.

Несколько лепестков так и остались на ее волосах и ресницах, и после окончания церемонии он повернулся, снял эти лепестки и поцеловал ее. Все закричали «ура» и стали бросать в воздух шляпы, которые новые порывы ветра уносили на островок посредине озера или просто опускали на воду, они плыли, как маленькая флотилия ярко раскрашенных лодочек.

Квилан снова увидел ее лицо и услышал голос тех последних мгновений. «Живи за меня», — сказал он ей тогда и заставил ее пообещать ему это. Откуда они могли знать, что она не исполнит этого обещания и жить за другого выпадет ему?

Его прервал голос Хайлера:

— Закончил, майор?

— Да, сэр. Поймали что-нибудь?

— Нет. Психологическая штучка. Кажется, мы по-прежнему сохраняем свою автономность. О, машина сообщает, что поиск закончен.

Квилан посмотрел на дрона, который остановился в дальнем конце судна.

— Что такое... Посмотрите, Хайлер, могу я обращаться к нему напрямую?

— Я думаю, что могу уйти в сторону, раз поиск закончен. Буду только слушать.

— И я...

— Попробуй.

— С машиной? С дроном?

— Да, майор Квилан.

— Есть здесь еще кто-нибудь?

— Нет. Только тот, кого я обнаружил раньше и кто теперь сотрудничает с вами — адмирал-генерал Хайлер.

— Ты уверен? — уточнил Квилан, надеясь, что связь не передаст ни его надежды, ни отчаяния.

— Да.

— А как насчет материала самой обшивки?

— Но это не относится к делу.

— Ты осмотрел ее?

— Я не могу. Она закрыта для моих датчиков.

Дрон был просто умен, но отнюдь не чувствителен и поэтому никак не мог прочитать в голосе Квилана никаких чувств, даже если связь и передавала их.

— Ты абсолютно уверен? Ты все обшарил?

— Уверен. Да. На корабле в форме, доступной моим датчикам, присутствуют только трое: вы, тот, через кого я с вами общаюсь, и я сам.

Квилан посмотрел под ноги, и голова у него на мгновение закружилась от умопомрачительного блеска пола. Значит, никакой надежды. Никакой.

— Спасибо.

— Рад стараться.

Она ушла. Ушла полностью и навсегда. Ушла новым путем, где нет сострадания и жалости. До этого мы верили, что душу можно спасти. Теперь наши технологии, наше глубокое понимание универсума и проникновение в прошлое отняло эту безумную надежду, и вместо нее определились свои правила, своя алгебра выживания и продолжения существования. Это подарило нам проблеск рая, но сделало реальность еще более отчаянной. Теперь мы окончательно поняли, что тех, кого мы так любили, никогда больше здесь не будет. Он включил параллельную связь. Его ждало послание. ОНИ ЗДЕСЬ — высветилось на маленьком экране. Послание пришло одиннадцать минут назад.

— Ну-ка посмотри, кто к нам пожаловал/

— Слушаюсь, сэр. Сейчас дам им знать, что мы готовы.

— Действуй, майор!

«Майор Квилан здесь, — передал он. — Я понимаю, что наши гости прибыли».

— Майор, — это был голос полковника Астрема из миссии КО, — все в порядке?

— Все отлично, сэр, — он еще раз посмотрел по сторонам и на пол. — Все отлично.

— Вы нашли то, что искали, Квил?

— Нет, сэр. Я не нашел, что искал.

— Простите, Квил.

— Спасибо, сэр. Вы можете снова открыть люк. Дрон закончил работу. Пусть техники посмотрят, что еще они смогут найти таким копанием.

— Открываю. Один из наших гостей хочет зайти и поздороваться с вами.

— Зайти сюда? — удивился Квилан.

— Да. С вами все в порядке?

— Надеюсь. — Квилан оглянулся на дрона, замершего там, где остановился: — Только прикажите машине отключиться.

— Приказываю.

Навигационный дрон опустился на пол.

— Хорошо, отправляйте их сюда, если они этого хотят. В черноте вновь поставленного и открытого люка появилась фигура. Она выглядела человеком, но все-таки им не была: никто из людей не смог бы выжить в вакууме без скафандра, а гость был без него. Квилан отключил зуммер, сразу же запищавший, едва только существо начало спускаться на палубу. У него оказалась угольно-черная кожа и яркое серое одеяние. Выглядело существо очень тощим, и ноги его скользили по гладкому полу, несмотря на то что оно старалось расставлять их при ходьбе пошире и раскидывало в стороны руки.

— Выглядит, как хищник, только жертвы не хватает.

Квилан не ответил. Он продолжал внимательно смотреть через щиток шлема до тех пор, пока не смог разглядеть существо во всех подробностях.

Лицо его оказалось заостренным и узким, нос тонким, а синие глаза на черном, как ночь, лице маленькими, живыми и обведенными белым.

— Вот дерьмо. Чем ближе, тем гаже.

— Майор Квилан? — уточнило существо. При этом задвигался не его рот, а кожа над глазами.

— Да.

— Как поживаете? Я аватар корабля Союза быстрого нападения «Цена досады». Рад с вами встретиться. Я пришел, чтобы начать ваше путешествие на Орбиту Мэйсак.

— Вижу.

— Ишь, какой шустрый! Спроси, как его называть.

— У вас есть имя, должность? Как вас называть?

— Я корабль, — ответило существо и пожало узкими плечами. — Называйте меня Досадой, если нравится. — Рот, наконец, дрогнул по краям: — Или Аватар. Или просто Корабль.

— Или просто гадость.

— Хорошо, Корабль.

— Прекрасно, — существо подняло руки: — Я просто хотел поприветствовать вас лично. Мы ждем вас. И сообщите, когда будете готовы отправиться. — Существо огляделось: — Мне сказали, что сюда можно прийти. Надеюсь, я ничему не помешал?

— Я как раз закончил дела, вел поиски и ничего не нашел.

— Какая жалость.

— Сам ты жалость, сраный червь.

— Ничего. Так идемте? — И Квилан двинулся к выходу. — Аватар пошел рядом в двух шагах, периодически поглядывая на потолок.

— Что случилось с этим судном?

— Точно неизвестно. Оно проиграло сражение, и что-то очень сильно по нему ударило. Обшивка чудом уцелела, но все внутри начисто разрушено.

— Да, вид как после взрыва. А команда?

— Мы по ней идем.

— Еще раз простите. — И существо немедленно зависло в метре от пола, прекратило движение и приняло сидячую позу, скрестив руки и ноги. — Я знаю, на войне всякое бывает.

Они подошли к борту и стали подниматься, и тогда Квилан, не оборачиваясь, бросил:

— Да, Корабль, но это случилось на вашей войне.

 

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

ИНФРАКРАСНЫЙ РАССВЕТ

 

— Но ведь ты можешь умереть.

— Вполне возможно.

— Действительно возможно.

— Но я все же не думаю, что так случится, а ты?

— И я тоже, конечно же.

Женщина рассмеялась и продолжила примерять костюм для полета. Весь пейзаж вокруг заливал свет, напоминавший о засыхающей крови.

Кэйб стоял на шаткой, но все еще вполне элегантной платформе из дерева и камня, опираясь на край длинной гряды. Он разговаривал с Фели Витрув — женщиной с черными спутанными волосами, темно-коричневой кожей и прекрасным тренированным телом. На ней красовался новенький синий комбинезон в обтяжку с маленьким ранцем на животе. Теперь Фели натягивала амуницию для полета на крыльях, представлявшую собой сложную конструкцию, опутывающую все тело от шеи до лодыжек разными ремешками, шлангами и застежками. Около шестидесяти других участников акции — половина из них тоже в летных костюмах — суетились возле платформы, окруженной густым лесом.

Рассвет только начинался. Первые робкие лучи слегка подрумянивали отуманенное легкими облаками ярко-синее небо. Слабый свет отдельных звезд все еще достигал пределов планеты, но и эти последние светочи ночи уже исчезали одна за другой под напором разгоравшегося рассвета. Правда, некая отважная горсточка звезд в отдалении все еще даже пыталась привычно мерцать. Еще одним видимым небесным объектом был Дортесилай, самый крупный из двух кольцеобразных газовых гигантов системы, а на более отдаленном расстоянии можно было рассмотреть и белое пятно новой Портиции.

Кэйб оглянулся по сторонам. Солнечный свет стал уже настолько ярок, что казался даже коричневым. Он лился из отдаленной атмосферы над Орбитой, над грядой гор, через темную долину с ее светлыми островами тумана и клонился к далеким холмам и равнинам. В лесу крики ночных животных постепенно утихли, и еще по-ночному зябкий воздух стал наполняться птичьим щебетом, доносившимся из многочисленных кустарников.

Деревья — блимперы — выглядели среди прочих растений словно темные купола соборов и смотрелись почти угрожающе в своем рыжеватом сиянии. Их корни змеились по земле, как гигантские пентакли, очерчивая свою территорию и ограждая себя от прочих простых растений. Легкий бриз качал ветви деревьев, заставляя листья мирно шуршать, и поначалу, казалось, не затрагивал мощных крон блимперов. Но вскоре и они зашумели, заскрипели и заскрежетали и стали напоминать каких-то древних монстров.

Малиновый свет уже касался верхушек отдаленных деревьев в сотне метров от платформы. Несколько крылатых летунов исчезли из виду и, наверное, приземлились где-то в глубине леса. С другой стороны взгляд тянуло к скалам и теням глубокой долины, где болота и коровьи озерца реки Тьюлум уже начинали сверкать, освобождаясь от тумана.

— Кэйб.

— А, Циллер!

На Циллере красовался отлично сшитый и идеально сидящий на его мощном теле темный костюм, открывавший только голову, кисти и ступни. Ткань на месте средней ноги была усилена кожей. Он выглядел простым челгрианцем, захотевшим посмотреть на летунов. Кэйб уже знал этот специфический вид спорта. Он видел их полеты несколькими годами раньше, почти сразу по прибытии на Мэйсак, правда, издалека. Тогда он стоял на палубе речной баржи, плывшей по Тьюлум к Ленточным озерам, Великой реке и городу Акуме, и смотрел на далекие темные пятна на чистом небе.

Сегодня Кэйб и Циллер впервые встретились после того свидания на барже «Уединение» пять дней назад. Кэйб уже закончил работу над многочисленными статьями и проектами и только что взялся за изучение материалов по Челу и челгрианцам, которые послал ему дрон контактов И. X. Терсоно. Кэйб предполагал, что Циллер вообще не захочет с ним общаться, и потому оказался весьма удивлен, когда композитор принял предложение встретиться с ним на летной платформе сегодня рано поутру.

— Ах, господин Циллер, — воскликнула Фели Витрув, увидев, что челгрианец усаживается на низкую скамеечку между ней и Кэйбом. Она напружинила руку, и прозрачная синевато-зеленая мембрана крыла натянулась, распростершись на несколько метров, а затем опала. Фели удовлетворил это опыт. — Мы так и не преуспели в нашем желании вовлечь и вас в это дело, — улыбнулась она.

— Нет, не преуспели. А как в отношении Кэйба?

— Я слишком тяжелый.

— Это ерунда, — заявила Фели. — Просто снаряжение должно быть соответствующим, вот и все. Я думаю, что такое есть, например, для грузов. Хотя, в общем, это будет, конечно, жульничество.

— По-моему, весь спорт такого рода — жульничество. Женщина проверила крепления на бедрах и открыто усмехнулась чуть ли не в лицо Циллеру:

— Вы так думаете?

— Это обман смерти.

— О, да! Но ведь это только игра слов, не так ли?

— Так ли?

— А-а-а... Но это обман... обездоленности. Нет обмана в техническом смысле в том, чтобы поначалу следовать установленным правилам, а потом тайно нарушить их. Ведь все так делают.

— Угу, — согласился челгрианец, помолчав немного. Фели выпрямилась и заулыбалась:

— С каких это пор вы стали соглашаться со мной, господин Циллер?

— Я не уверен, что согласился, — Циллер оглядел платформу, где оставшиеся спортсмены уже заканчивали последние приготовления, а публика распаковывала провизию для пикника или перемещалась к небольшим пассажирским самолетам, стоявшим неподалеку. — Разве все это не обман?

Но Фели уже выслушивала последние напутствия и пожелания удачи от своих товарищей. Только напоследок она кивнула обоим своим прежним собеседникам и махнула рукой в сторону одного из самолетиков:

— Пойдемте. Мы вас обманем, а потом поговорим спокойно.

Самолетик напоминал натянутый лук, красуясь большой открытой кабиной. Кэйбу показалось, что он вообще больше похож на небольшой мотобот, чем на настоящий самолет, несмотря на то что самолетик вмещал никак не меньше восьми человек. Правда, он сам весил, как трое пассажиров, и Циллер тоже тянул на пару, так что с их приходом самолетик исчерпывал все свои возможности. Под их весом пол слегка вздрогнул, а сиденья тут же сами переделались в форму, более подходящую для двух этих нечеловеческих существ. Фели уселась на переднее сиденье, и ее сложенные крылья защелкали и зашумели, когда она убирала их не к месту выступающие части. Затем женщина пощелкала переключателями на приборной панели.

— Ручное управление, пожалуйста.

— Выполнено, — ответила машина.

Фели огляделась, потянула рычаги, и самолетик, мягко отделившись от платформы, взмыл над верхушками деревьев. Защитные поля ограждали пассажиров от сильного ветра, пропуская лишь освежающий бриз. Кэйб свесил руку и, потыкав в пространство пальцем, сразу ощутил невидимое сопротивление невидимого пластика.

— Ну так как, все это обман? — вернулась к разговору Фели.

— Вы можете все это разрушить? — махнул рукой в сторону Циллер.

— Это требование? — рассмеялась она.

— Нет, только вопрос.

— Хотите, чтобы я попробовала?

— Особо не хочу.

— Тогда я и не буду пытаться. А, наверное, и не смогу. Я, конечно, управляю самолетом. Но если вдруг я захочу предпринять уж совсем что-то дикое, то меня просто лишат такой возможности и тут же всех нас спасут.

— А это не обман?

— Смотря как понимать. Но я обманом называю не это. — Она послала самолет в пике на группу блимперов. — Я называю это разумным сочетанием забавы и опасности. — Фели обернулась, чтобы взглянуть на обоих, а самолет тем временем, едва не касаясь брюхом листвы, пролетел между двумя высокими деревьями. — Хотя, конечно, пурист может сказать, что я не должна использовать самолет в первую очередь для достижения своих целей.

Деревья с рокотом пролетали по сторонам, и Кэйб даже почувствовал, что невольно сжался. Что-то задело о борт, и, оглянувшись назад, он увидел, как несколько срезанных веток, кружась, упали в сонный ручей. А самолет теперь летел прямо под крону огромного блимпового дерева, намереваясь проскочить между высоко торчащим сплетением гигантских коричневых корней, образующих темно-коричневые узлы.

— А что сейчас сказал бы пурист? — усмехнулся Циллер.

— Тю-тю. — И, сделав неуловимый маневр, Фели посадила самолет на корни. — Вот он, наш мальчик. — Она задрала голову и указала на темный черно-зеленый баллон, почти закрывший утреннее небо над их головами.

Блимповое дерево возвышалось над ними как пятнадцатиметровая башня, отбрасывая на все глубокую тень. Кора у него была грубой, словно пронизанной тысячью вен, но в то же время производила впечатление тонкой, подобной бумаге, пленки. Кэйб подумал, что дерево очень напоминает грозовую тучу.

— Но как они-то попадут в этот лес? — удивился Циллер.

— Вот вы о чем. — Фели выпрыгнула из кабины, устроилась на широком корне и снова занялась своим снаряжением, хитро поглядывая на них в полутьме. — Большая часть прибудет подземкой, — пояснила она, щурясь на золотистый свет, проникавший сквозь листву. — Некоторые другие — мощным напором. — Тут женщина нахмурилась, глядя на блимпер, который вдруг как-то напрягся. Кэйбу даже показалось, что он слышит странные звуки, идущие из-под земли. — А некоторые тоже самолетом. А теперь извините, мне пора.

Она вытащила из ранца пару длинных перчаток и не спеша надела их. Их пальцы заканчивались изогнутыми черными когтями длиною в палец. Фели залезла на сук, и крылья заполоскались за ее спиной. Дерево закряхтело и выпустило газ, стало душно.

— Остальные могут приехать на машинах, велосипедах, лодках и погулять. Конечно, настоящие пуристы, наркоманы неба, живут не здесь, а в лачугах или под тентами, живут охотой или собирают дикие фрукты и овощи. Они путешествуют повсюду пешком или на крыльях, и вы никогда не увидите их в городе. Они живут ради полетов, и для них это ритуал и... как это вы называете? Сакральное, почти религия. Они ненавидят таких, как я, потому что мы сделали полеты развлечением, забавой. Большинство из них даже не разговаривают с нами. Правда, они и между собой-то редко разговаривают, и, я думаю, некоторые уже вообще потеряли дар речи — у-у-у!!! — Фели собралась с духом и ринулась в воздух как огромный черный пузырь, выпущенный из коричневого рта.

И тут же поднялся настоящий шквал зеленых листьев шириной метров в восемь. Фели плыла в их потоке, ныряя и переворачиваясь, то появляясь, то исчезая за густой зеленой занавесью из листьев. И все больше их срывалось с дерева и уносилось вверх. Фели пинала их ногами, сбивала в кучи, а дерево все выпускало в небо новые и новые листья.

Дерево оголилось, и вокруг посветлело. Затем и само дерево с тяжким вздохом взмыло вверх.

— Ха-ха! — кричала им сверху Фели.

— Отправимся за ней? — склонился к Кэйбу Циллер.

— Почему бы и нет?

— На машине? — уточнил Циллер.

— Хаб здесь, господин Циллер, — раздался голос из подголовников.

— Поднимите судно. Мы хотим сопровождать мисс Витрув.

— Разумеется.

Самолет поднялся прямо с места, быстро и спокойно, и пошел вверх до тех пор, пока не завис на уровне черноволосой женщины, которая продолжала вертеться в клубах листьев. Кэйб посмотрел за борт. Они были уже метрах в шестидесяти над землей на приличной скорости и продолжали набирать высоту. Поглядев вниз, он увидел, как в воздух поднимаются последние опавшие листья блимпера.

Фели широко улыбалась, и листья хлопали и вертелись в ревущем ветре.

— Как вы там? — спросила она, смеясь. Волосы обвивали ее лицо, и она встряхивала головой, пытаясь от них освободиться.

— Думаю, что в порядке, — прокричал Циллер. — А вы?

— Лучше не бывает!

— Так вернемся к вопросу о жульничестве, — предложил Циллер.

— Ну давайте, — снова засмеялась она.

— Все это место — жульничество.

— Как так? — Она рискнула согнуть руку и перчаткой с когтями убрать с лица волосы, попадавшие в рот и мешавшие говорить. Кэйб сразу занервничал. Если бы он был ее возлюбленным, то наверняка разорвал бы в этот момент платок или сделал бы еще что-нибудь.

— Вы смотритесь, как планета! — прокричал Циллер. — А ведь это не так!

Кэйб же не участвовал в разговоре и продолжал смотреть на восходящее солнце. Теперь оно стало ярко-красным. Рассвет на Орбите, равно как и закат, длился гораздо дольше обыкновенного. Сначала светлело небо над головой, затем поднимающееся солнце, казалось, медлило и лишь спустя долгие минуты появлялся его краешек над дымчатой линией горизонта в дрожащем киноварью ореоле и начинал скользить вдоль нее, светя еще неверно и зыбко. Лишь постепенно оно выходило целиком и позволяло начаться дню. Кэйб всегда думал, что именно восходы и закаты и придают дням наибольшую красоту и завершенность.

— Так как? — Фели справилась со своей задачей.

— Ладно, незачем сейчас заниматься этими глупостями, — вдруг решил Циллер. — Просто плывите! Да не забудьте о безопасности! Не будет ли так меньше обмана?

— Вопрос не в этом! Вопрос в том, не будет ли в этом меньше забавы?

— И что, будет?

— Абсолютно, черт возьми! — И волосы Фели, поднятые ветром, вдруг взметнулись над ее головой как языки черного пламени.

— Так вы думаете, что это только забава, когда здесь явно присутствует реальная опасность?

— Нет, забавы больше, — крикнула она. — Некоторые люди эти полеты считают основным своим развлечением, но делают это только в... — Голос вдруг пропал, за ревом налетевшего порыва ветра.

— В чем?

— Во снах! Есть такие пуристы, которые зареклись делать что-либо в реальности!

— И вы презираете их? — потребовал Циллер.

Женщина, кажется, удивилась, но снова быстро сняла перчатку с левой руки — действие, еще более опасное, чем первое, — порылась в ранце и что-то прицепила к ноздре. Потом снова сунула руку в перчатку и раскинулась на воздушном потоке. Когда она опять заговорила, голос ее звучал нормально, и обоим, благодаря кольцу в ноздре Кэйба и какому-то хитрому устройству, используемому Циллером, казалось, что она сидит рядом с ними в кабине.

— Вы сказали «презираете»?

— Да.

— Но с чего бы я стала презирать их?

— Они с минимальным усилием и при полном отсутствии риска достигают того, чего достигаете и вы, но рискуя жизнью.

— Это их выбор. Я тоже могла бы так делать, если бы захотела. И в любом случае, это все даже не совсем одно и то же. — Она восторженно оглядела простирающееся вокруг пространство.

— А точно ли так?

— Точно. Ведь человек знает, что это лишь грезы, а не реальность.

— Во все можно поверить. Фели вздохнула и скривила губы:

— Извините, но мне пора лететь дальше, и я предпочла бы теперь остаться одна. Не обижайтесь. — Женщина снова с риском сняла перчатку, вытащила крошечный компьютер и убрала его в ранец, а потом с заметным усилием опять надела свою когтистую конечность. Кэйб подумал, что она, наверное, замерзла. Они уже находились на высоте более чем в полкилометра над грядой, и воздух, обдувавший самолет, леденил обшивку самолета. Их подъем приостановился. Волосы Фели теперь не путались больше вокруг головы, а черным крылом осеняли ее слева. — Еще увидимся! — крикнула она и позволила себе отдаться воздушному потоку воздуха.

Женщина плыла, раскинув руки и ноги, и блестящие когти перчаток отражали оранжево-желтый рассвет. Скоро Фели была уже далеко.

Циллер и Кэйб еще долго смотрели ей вслед, приостановив самолет, и видели, как она радостно махала руками и ногами, как пластались широкие крылья, превращая фигуру то в огромный факел, то в дивную сине-зеленую птицу. А Кэйб еще долго слышал ее победные крики. Женщина летела прямо на рассвет, но потом, вероятно, передумала, резко развернулась и пропала из виду. Неподалеку от места, над которым они зависли, Кэйбу были видны и другие летуны — крошечные точки и кувыркающиеся в небе фигурки в плащах из листьев деревьев блимп. Скоро, сделав круг, Фели снова показалась и начала делать крутой разворот, чтобы пролететь прямо под ними. Самолет тоже стал медленно разворачиваться, чтобы не потерять ее из виду. Она проплыла метрах в двадцати под ними и сделала спираль, улыбаясь всем лицом; потом резко взмыла и снова начала пике, сложив крылья. И вдруг оба увидели, что она так и продолжает камнем падать вниз.

— О! — вырвалось у Кэйба.

«Неужели она умерла?» В голове у него уже начали складываться строки, которые он отправит в Службу новостей Хомомдана. Такие иллюстрированные письма Кэйб посылал туда каждые шесть дней уже около девяти лет и приобрел себе небольшой, но преданный кружок слушателей. Но никогда ни в одном своем репортаже он не описывал смерти от несчастного случая и сейчас никак не смог бы отказаться от этого.

Но тут сине-зеленые крылья снова расправились, вспыхнув на солнце, и Фели поднялась вверх уже далеко от них, окончательно скрывшись из глаз.

— А наш ангел не бессмертен? — спросил Циллер.

— Нет. — Кэйб не знал, что такое ангел, но спросить у Циллера или Хаба постеснялся. — Она настоящая.

Фели Витрув принадлежала к той части летунов, у которых не существовало записей мозга для того, чтобы в случае несчастного случая можно было воссоздать их. При одной только мысли об этом Кэйбу стало не по себе.

— Они называют себя одноразовыми, — вспомнил он. Циллер помолчал.

— Странные люди, которым нравятся эпитеты, напоминающие им об их смертности. Некоторые даже играют этим. — Желто-оранжевый свет весело мерцал на хромированных поверхностях самолета. — У челгрианцев есть каста, которая называется Невидимые.

— Я знаю.

— Как твои штудии?

— Ничего. У меня было, правда, только четыре дня, поскольку пришлось закончить много собственных дел. Тем не менее, я начал.

— Муторное дело ты на себя взвалил, Кэйб. Я бы даже принес свои извинения за это, если бы не считал их излишними, поскольку речь, так или иначе, идет обо мне и моей работе.

— О, да, — смутился Кэйб и еще больше смешался от собственного смущения.

— И все-таки чертовски странное развлечение, — добавил Циллер, кивая в сторону кружащихся в ясном небе пятен. — Он откинулся на сиденье и достал из кармана трубку. — Посидим еще немного, полюбуемся восходом?

— Да, хорошо.

Сверху им была видна расстилающаяся на километры долина Фреттл. Солнце системы Лэйслер все еще поднималось, медленно приближаясь к зениту, раздвигая толщи воздуха и освещая раскинувшиеся вокруг земли до мельчайших подробностей. Впереди, за причудливо вьющейся широкой дорогой, под ярким светом, сверкавшим в небе подобно драгоценному браслету, постепенно бледнела линия горизонта и поднимались горы Тьюлир со снежными шапками на вершинах. Справа взгляд тонул в саваннах, теряющихся в дымке. Слева в отдалении, намеком, едва синели горы и было видно широкое устье Великой Реки, впадающей в море Фреттл.

— А тебе не кажется, что я слишком извожу людей, а? — вдруг спросил Циллер, посасывая трубку и хмурясь.

— Я думаю, они этому радуются.

— Неужели? — голос Циллера прозвучал несколько разочарованно.

— Мы помогаем им определиться. И это не может не нравиться.

— Определиться? И все?

— Я не думаю, конечно, что это единственная причина, по которой им нравится наше присутствие здесь, особенно, если говорить о вас. Но мы даем им некий новый стандарт, как взгляд на себя будто со стороны, позволяющий заново оценивать себя.

— Звучит, конечно, получше, что простое указание на хорошее отношение к любимым домашним животным из высшей касты.

— Но к вам это и вовсе не относится, дорогой Циллер. Они называют вас композитором, маэстро — странное обращение, никогда его раньше не слышал! — Они действительно гордятся вашим пребыванием здесь. И Цивилизация, и Хаб, и уж народ Мэйсака точно.

— Точно, — промурлыкал Циллер, отворачиваясь от так и не разгоревшейся трубки и глядя вниз на равнину.

— Вы звезда для них.

— Трофей.

— В определенном смысле, но очень уважаемый трофей.

— У них полно своих композиторов. — Циллер нахмурился и принялся постукивать по трубке указательным пальцем. — Компьютеры, всякие их машины, их Разум могут писать любую музыку.

— Но это будет обман, — заметил Кэйб.

Плечи челгрианца вздрогнули, и он издал некий лающий звук, который должен был обозначать смех.

— Но обман убежать от их проклятого эмиссара они мне все-таки не позволят. — Он быстро глянул прямо в глаза хомомдану: Есть новости на этом фронте?

Кэйб уже знал через Хаба, что Циллер начисто игнорирует какую-либо возможность сотрудничества с человеком, присланным прямо к нему домой по этому поводу.

— Они отправили корабль, чтобы привезти его сюда. Словом, процесс пошел. И, кажется, они резко изменили свои планы насчет Чела.

— Почему?

— Как я понял, они сами не знают. Свидание было согласовано, но затем сроки перенесены самим Челом. Тут, кажется, что-то связано с каким-то поврежденным кораблем.

— Что за поврежденный корабль?

— А... Хм. Надо уточнить у Хаба. Вы слышите нас, Хаб? — Кэйб тронул носовое кольцо, но тут же вспомнил, что движение это совершенно излишне, и на мгновение почувствовал себя идиотом.

— Хаб слушает, Кэйб. Чем могу помочь?

— Это поврежденное судно, которое посетил представитель Чела...

— И что?

— У вас есть подробности?

— О своей собственности на него заявил клан Айтаревайн. Это лоялистское судно было повреждено на последней стадии Кастовой войны. Обшивка его обнаружена неподалеку от звезды Решреф несколько недель назад. Судно называлось «Зимняя буря».

Кэйб посмотрел на Циллера, который явно прислушивался к разговору, но тот только пожал плечами.

— Никогда ни о чем подобном не слышал.

— А есть ли еще какая-нибудь информация о личности посылаемого эмиссара? — уточнил Кэйб.

— Немного. Нам до сих пор неизвестно его имя, но, кажется, он офицер высокого ранга, ставший позже исполнять и религиозные обязанности. Или, по крайней мере, он был офицером высокого ранга.

Циллер презрительно фыркнул.

— Каста? — веско бросил он.

— Мы думаем, что он принадлежит к Данным из дома Айтаревайн. Должен, однако, заметить, что это мнение спорное. Чел не очень-то балует нас информацией.

— Ах, не скажите, — вдруг брякнул Циллер, глядя на достигшее полного сияния и ставшее желто-белым солнце.

— Когда же следует ожидать прибытия эмиссара? — не унимался Кэйб.

— Приблизительно через тридцать семь дней.

— Понял, спасибо.

— Не за что. Я или Терсоно переговорим с вами позже, Кэйб. Оставляю вас наслаждаться рассветом.

Циллер пробормотал что-то невразумительное в трубку.

— А что, кастовый статус этого посланца что-то меняет? — спросил у него Кэйб.

— Относительно. Меня, честно говоря, не волнует, кого или чего они там послали. Я просто не хочу с ними разговаривать. Правда, тот факт, что они прислали кого-то из военной клики, и к тому же еще святого отца, показывает, что они не очень-то намерены возиться со мной. Во всяком случае, я не знаю, принять это за оскорбление или за честь.

— Может быть, он поклонник вашей музыки.

— Конечно, может быть, ко всему прочему он еще и профессор музыкологии из какого-нибудь известного университета, — усмехнулся Циллер, снова принявшись посасывать трубочку, из которой, наконец, пошел дым.

— Я хочу задать вам один вопрос, Циллер, — собрался с духом Кэйб. — Челгрианец внимательно посмотрел на него, но промолчал. — То, над чем вы сейчас работаете... Будет ли это означать конец периода Новых Близнецов? — И хомомдан невольно посмотрел в сторону ярко горящей Портиции.

Циллер нехотя улыбнулся:

— Между нами?

— Разумеется. Даю слово, что никому...

— Не надо. Да, это большая симфония, призванная обессмертить конец периода скорби. Она являет собой и медитацию об ужасах войны и празднование мира, который, не считая мелких неурядиц, воцарился теперь. Симфония будет исполняться на рассвете того дня, когда вспыхнет вторая новая звезда. Если я сумею исполнить все с должным расчетом и верно выберу время, то звезда вспыхнет как раз в начале финала. Хаб полагает, что можно присоединить к этому еще какое-нибудь световое шоу. Не уверен, что позволю это, но посмотрим.

Кэйбу показалось, что челгрианец весьма доволен заданным ему вопросом, давшим возможность поговорить на приятную ему тему.

— Ах, какая прекрасная новость, Циллер! — воскликнул хомомдан. (Симфония оказалась бы первой полностью законченной крупной работой Циллера во время его полудобровольной ссылки. Некоторые — в том числе и Кэйб — очень боялись, что композитор так больше и не напишет ничего монументального, несмотря на то, что именно большие вещи были его коньком.) Я уже в предвкушении. Симфония закончена?

— Почти. Я на стадии обработки, — Циллер тоже посмотрел в сторону новой Портиции. — Все идет отлично, — многозначительно добавил он. — Материал замечательный. В него действительно стоит вонзить зубы. — Он улыбнулся Кэйбу, но не с симпатией, а совершенно холодно. — Даже катастрофы других Вовлеченных все же находятся на другом уровне элегантности и эстетики, который невозможно сравнить с этим. Здесь вполне будет выражено мое отвращение к страданию и смерти, причем отнюдь не в лубочной форме. Словом, вдохновением я обеспечен вполне.

Кэйб помолчал немного.

— Неужели вы так ненавидите свой народ, Циллер? Это грустно.

— Да, грустно, — согласился композитор, глядя куда-то за Великую Реку. — Зато очень весело, что ненависть так вдохновляет меня на работу.

— Я знаю, что вы никогда не вернетесь, Циллер, но увидеться с эмиссаром, наверное, все-таки нужно.

— Да неужели?

— Ваше нежелание будет расценено как страх перед их аргументами.

— Ах вот как? Перед какими же это аргументами?

— Я думаю, он просто-напросто заявит вам, что вы необходимы для них, — тихо пояснил Кэйб.

— Чтобы стать трофеем не Цивилизации, а их собственным.

— Полагаю, что трофей — неверное слово. Лучше сказать — символ. Символы важны, они работают эффективно. А если символ воплощен в личности, то он становится... подвластным управлению. Символическая личность до определенной степени может изменить все направление жизни, влияя не только на частные судьбы, но и на судьбу всего общества. В любом случае, мне кажется, они будут доказывать, что ваше общество, вся ваша цивилизация нуждаются в мире с наиболее известными диссидентами, ибо только так они смогут жить в мире с самими собой и самовосстановиться.

Циллер лениво посмотрел на него:

— Они удачно тебя выбрали, а, посол?

— Но совсем не в том смысле, как вы подумали. Я не сторонник, но и не противник подобных аргументов. Просто я думаю, что они непременно скажут нечто в таком духе. Даже если вы действительно об этом не думали и не пытались высчитать их возможные предложения, то все равно должны знать, что им нужно, и решить для себя.

Циллер посмотрел на него в упор, и Кэйб вдруг понял, что выдержать тяжелый взгляд этих больших черных глаз не так уж и трудно, как он думал сначала. И все-таки за удовольствие счесть такой взгляд было нельзя.

— Неужели ты считаешь, что я диссидент? — наконец спросил Циллер. — Я, скорее, привык думать о себе как о культурном беженце или личности, ищущей политического убежища. Это совершенно разные вещи.

— Но ваши предыдущие замечания начисто опровергают это утверждение, Циллер. Как и все ваши действия, начиная с того, что вы вообще прибыли сюда; а потом вы остались уже после того, как стали известны последствия войны.

— Последствия войны, мой милый хомомданский студиозус,— это три тысячи лет бесправия, угнетения, подавления культуры, экономической эксплуатации, систематических пыток, сексуальной тирании и культа жадности, возведенных в ранг необходимой генетической наследственности.

— Это ужасно, мой дорогой Циллер. Никакому стороннему наблюдателю, конечно, не дано с такой горечью и безжалостностью перечислить болезни вашей недавней истории.

— Ты называешь три тысячи лет недавней историей?

— Вы уходите от разговора.

— Да, я считаю смешным, что три тысячи лет для тебя — это недавно. И, согласись, поговорить на эту тему куда интересней, чем спорить о степени вины моих соотечественников, которые пришли к восхитительной идее кастовой системы.

Кэйб вздохнул.

— Мы долгожители, Циллер, и составляем часть галактического сообщества уже много тысячелетий. Три тысячи — это солидный срок, с нашей точки зрения, но с точки зрения разума и жизни разумных существ вообще, согласитесь, это немного.

— Неужели тебя так волнуют все эти вещи, Кэйб?

— Какие вещи, Циллер?

Чубуком трубки челгрианец указал куда-то в сторону:

— Ты переживаешь за эту человеческую женщину, ты боишься, что она готова врезаться в землю и разбрызгать по долине свои мозги. Ты чувствуешь себя неуютно из-за того, что, как ты заметил, я ненавижу собственный народ.

— Увы, это так.

— Неужели твое существование настолько зависит от твоих переживаний за других?

Кэйб откинулся на сиденье и задумался:

— Думаю, что так.

— Следовательно, ты идентифицируешь себя с Цивилизацией.

— Наверное.

— И, значит, ты испытываешь, скажем так, замешательство и из-за Кастовой войны?

— Даже имея в виду массу из тридцати одного триллиона населения Цивилизации, можно сказать, что да, я испытываю.

Циллер тонко улыбнулся и посмотрел на зависшую в небе Орбиту. Далеко впереди разворачивалась яркая лента, уходящая в небо. Где-то там плескались океаны и возносили свои вершины снежные горы; поверхность вспыхивала зеленым и коричневым, голубым и белым на разбросанных островах Крайних морей. А здесь впереди тянулась Великая река, видимая на многие сотни километров. Над головами же дальняя сторона Орбиты казалась просто яркой линией, чьи географические подробности терялись в пылающем накале.

Порой, если вы обладали прекрасным зрением и смотрели прямо на дальнюю сторону, можно было различить крошечное черное пятно Хаба, зависшее в открытом космосе на расстоянии в полмиллиона километров отсюда, в пустом центре браслета мировой бесконечности.

— Да, населения действительно много, — вздохнул Циллер.

— А запросто могло бы быть и еще больше. Просто выбрали стабильность, а не увеличение.

— А ты знаешь, что есть люди, которые плавали по Великой реке еще до того, как была завершена Орбита?

— И некоторые из них плывут сейчас по второму кругу. Они называют себя Путешественниками-во-Времени, потому что двигаются немного быстрей, чем остальные на Орбите и, таким образом, снижают относительное расширение времени, как бы ни были отрицательны последствия всего этого.

Циллер кивнул, и его темные глаза заплыли, словно у пьяного:

— Кто же рискнул пойти против течения?

— Их немного. Но они есть всегда. Хотя ни один из них еще не совершил круга по всей Орбите — для этого нужно жить слишком долго. Их путь сложнее.

Циллер наконец распрямил свою среднюю конечность и убрал трубку:

— Вот так. — Он сделал движение ртом, желая изобразить улыбку. — Возвращаемся в Акьюм? Пора работать.

 

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

ВЫЖЖЕННАЯ ЗЕМЛЯ

 

— Неужели наши суда не настолько хороши?

— У них суда быстрее.

— До сих пор?

— Боюсь, что да.

— А я так ненавижу все эти пересадки и перескакивания. Сначала одно судно, потом другое, третье, четвертое... Я начинаю чувствовать себя багажом.

— Но надо все же понимать, что это отнюдь не скрытая форма оскорбления или попытка задержать нас.

— Это по поводу того, что нам не разрешают путешествовать на собственном корабле?

— Да.

— А я не думаю. Во всяком случае, это завуалированная попытка произвести на нас впечатление. Они говорят, что так заботятся об исправлении сделанных ошибок, что не хотят вырывать из привычного расписания никаких кораблей.

— А четыре судна, которые надо состыковать во времени?

— Я думаю, они таким образом собирают силы — первый корабль очень смахивал на военный — и держат их поближе к Челу на случай, если война снова разгорится. Конечно, определенную дистанцию держать надо, хотя бы для того, чтобы перевезти нас, но не больше. То, на чем мы летим сейчас — вообще суперлайнер, сверхскоростной. Я тот, к которому сейчас приближаемся — судно Общей системы — род базы, материнское судно. У него на борту другие военные корабли, которые можно пустить в ход в любой момент, если ситуация выйдет из-под контроля. Эта база может патрулировать гораздо большее пространство, чем то, которое способны освоить простые военные корабли. И одновременно позволяет контролировать пространство вокруг Чела. Последнее же судно — старый демилитаризованный военно-грузовой корабль обычно используется в галактике как пикет.

— Значит, это распространено по всей галактике. Странно, странно.

— Да уж. Но они утверждают, что все делается исключительно ради нашей безопасности и спокойствия.

— Если им верить, то это единственное, чем они озабочены.

— И ты веришь им, майор?

— Вроде, да. Я только не уверен, что моей веры в это вполне достаточно.

— Да, черт побери.

 

Первые три дня их путешествия прошли на борту судна класса «палач» Союза быстрого нападения, называвшегося «Цена досады». Это был массивный сложный объект, переплетение гигантских двигателей под прикрытием единственного бортового орудия и крошечной жилой каюты, которая казалась прилепленной к судну в последний момент.

— Ну а кроме того, эти люди, вероятно, еще и декадентствующие эстеты, — заметил Хайлер, когда они во главе с чернокожим аватаром в сером костюме переходили с борта «Зимней бури» в крошечный шаттл.

— Существует теория, утверждающая, что они просто стыдятся своего сооружения. До тех пор, пока оно столь неэлегантно, грубо и не соответствует лучшим представлениям, они могут делать вид, что оно принадлежит не им, не является частью их культуры или, по крайней мере, взято только на время, поскольку остальные их вещи удивительно рафинированы.

— А, может быть, просто таковы его функции. Я, правда, никогда с таким не сталкивался. А кто из университетских высоколобых умников придумал эту теорию?

— Я думаю, что вам будет приятно узнать, генерал, что в Морской разведке у нас теперь есть секция металогики Цивилизации.

— Боюсь, что Мне придется изрядно попотеть с современной терминологией. Что означает мета-логика?

— Это род психо-физио-философской логики.

— Ах, да, конечно. Спасибо за информацию.

— Это, кстати, термин Цивилизации.

— Термин долбаной Цивилизации?

— Именно, сэр.

— Ясно. И какой хренотенью занимается эта секция?

— Она пытается рассказать нам, как мыслят Вовлеченные.

— Вовлеченные?

— Это тоже их понятие. Оно означает всех космических существ, находящихся ниже определенного технологического уровня развития, но которые хотят и могут сотрудничать друг с другом.

— Тоже ясно. Но когда кто-то начинает пользоваться терминами врага — это плохой знак, сынок, ведь выводы при этом делаются иные.

Квилан посмотрел на аватара, сидевшего на соседнем сиденье и как-то неуверенно улыбавшегося.

— Я бы тоже согласился с вами, сэр. — И он снова посмотрел на военный корабль Цивилизации. Тот, несомненно, был уродлив. Но еще до того, как Хайлер озвучил свои соображения, майор уже подумал о том, насколько мощной должна быть эта махина. Как все-таки странно иметь в голове еще кого-то, кто смотрит на мир твоими глазами и видит то же самое, что и ты, но при этом, опираясь на иной опыт и эмоции, делает иные выводы.

Корабль уже маячил во весь экран. Шаттл быстро приближался, хотя впереди, конечно, оставалось еще несколько сотен километров. Бегущая строка под экраном ничего не сообщала о мощностях и параметрах судна, но становилось абсолютно ясно, что перед ними огромная силища. Тут в мысли Квилана вновь ворвался Хайлер:

— Что, твои слуги уже там?

— У меня нет никаких слуг, сэр.

— Как?

— Я путешествую один, сэр. Не считая, конечно, вас.

— Ты путешествуешь без слуг? Ты что, какой-то пария, майор? Надеюсь, ты не принадлежишь к этим Отрицателям каст?

— Нет, сэр. Отчасти отсутствие слуг отражает некоторые изменения, произошедшие в обществе со времени вашей смерти. И это, несомненно, будет объяснено вам во время брифинга.

— Ладно, так и быть. Разберемся, когда будет время. Только ты не очень-то верь всей той информации, которую они напихают в меня, когда ты будешь спать. Я им напомню, что и таким, как я, нужен сон, иначе пусть просто выбрасывают меня прочь. Но смотри, майор, что касается слуг... Я читал, что война кончилась, но теперь думаю, это лишь ловушка... Ах, дьявольщина, неужели мы проиграли?

— Нет, сэр. Война закончилась компромиссом после интервенции Цивилизации.

— Знаю, но разве компромисс уничтожил слуг?

— Нет, сэр. Слуги по-прежнему имеются. У офицеров тоже есть шталмейстеры и управляющие. Тем не менее, мое задание исключает использование чьей-либо помощи.

— Висквил говорил что-то на этот счет, будто ты монах или нечто-то в этом роде. Но я не думал, что уж настолько.

— Есть и другие причины для одиночного путешествия, сэр. Как вы знаете, тот челгрианец, с которым мы должны встретиться, — Отрицатель.

— Ах, да, этот Циллер! Этот одурманенный всяческими бреднями псевдолиберальный сопляк, который думает, что несет возложенную на него богом обязанность ныть за всех тех, кто занят чем-нибудь более интересным, чем он сам. Самое лучшее в общении с такими личностями — попинать их хорошенько. Эти говнюки не имеют ни малейшего представления ни об ответственности, ни о долге. Твоя каста — это твоя суть. И нам придется иметь дело с этим выродком!?

— Он великий композитор, сэр. И мы не собираемся тащить его обратно: Циллер добровольно отправился в изгнание в Цивилизацию. Он заявил о своем статусе Данного и взял...

— Подожди, дай отгадаю дальше. Он, конечно, заявил, что он Невидимый.

— Да, сэр.

— Жаль, что он не пошел до конца и не сделал себя еще и Кастратом.

— Как бы то ни было, он плохо расположен к челгрианскому обществу. Короче, идея была такова, что без слуг и без всякого прочего нашего антуража я быстрее смогу расположить его к себе.

— Мы не те существа, чтобы располагать к себе кого-то или приспосабливаться к чему-либо, майор. Тем более — к такому дерьму.

— В нашем положении у нас нет выбора, сэр. Решение было принято на уровне кабинета — мы должны сделать все, чтобы убедить его вернуться. Я взялся исполнить это дело, как и вы. Мы не можем его заставить сделать это, но соблазнить обязаны.

— И он станет нас слушать?

— Понятия не имею, сэр. Я знал его, когда мы оба были еще детьми, я следил за его карьерой и радовался его музыке. Я даже изучал ее. Тем не менее, это все, чем я располагаю сейчас. Конечно, мою миссию могли бы взять на себя те, кто знает его лучше по родству или убеждениям, но оказалось, что никто из них не готов взяться за это. И я вынужден был принять как факт, что, несмотря на бесконечное собственное несовершенство, все же являюсь лучшим кандидатом на эту работу, — и согласился.

— Звучит немного жалко, майор. Я беспокоюсь насчет твоей морали.

— Мой дух, конечно, надломлен, сэр, но это лишь по причинам личного характера. Тем не менее мои убеждения и чувство ответственности тверды, и, что бы ни говорилось, приказ есть приказ.

— А все ли этим сказано, майор?

 

Команда «Цены досады» состояла из двадцати человек и горсточки маленьких дронов. Двое людей приветствовали Квилана прямо в низком ангаре для шаттлов, после чего показали ему его апартаменты, состоявшие из единственной каюты с низким потолком. Багаж и продукты находились уже там, предоставленные морским фрегатом, который отвозил его еще на «Зимнюю бурю».

Каюта Квилана представляла собой нечто вроде рубки морского офицера. Для поручений ему выделили дрона, который объяснил, что внутри каюты все можно переделать по его вкусу вид. Квилан ответил, что его устраивает то, что есть, и что он будет счастлив остаться один, распаковать багаж и сам снять оставшиеся детали скафандра.

— Неужели этот дрон пытается быть нашим слугой?

— Сомневаюсь, сэр. Но он будет помогать нам, если мы очень его об этом попросим.

— Хм.

— Впрочем, они все кажутся вежливыми и сгорающими от желания быть полезными.

— Точно. Что и подозрительно.

Итак, Квилан остался с дроном, который оказался действительно весьма любезным слугой, действующим к тому же в абсолютном молчании. Он вычистил одежду, разобрал снаряжение и дал несколько необходимых советов относительно этикета, принятого на борту судна.

После этого начался официальный праздничный ужин.

— Что, у них так и нет формы? Это просто сборище каких-то диссидентов! Чего ж удивляться, что я их ненавижу!

Команда встретила Квилана с почтением, за которым нельзя было прочесть ничего. Казалось, что большую часть времени они тратят на некую показуху и совсем не обращают внимания на него самого. Он даже подумал, что они и вообще хотели бы избежать общения с ним, но только не отваживаются это сделать.

Короче, в конце концов Квилан был счастлив снова остаться один и пошел изучать архивы судна в корабельную библиотеку.

У Хайдеша Хайлера на это время нашлось свое дело, заключавшееся в изучении исторических и информационных файлов, вмонтированных в Хранитель душ вместе с ним.

Они договорились о некоем расписании, дающем Квилану возможность своего частного времяпрепровождения. При отсутствии чего-либо непредвиденного или важных обстоятельств имел четыре часа уединения перед сном и четыре после пробуждения.

Вопреки совету Квилана Хайлер сразу взялся за детальную историю Кастовой войны, что привело его в крайнее удивление, наполнило неверием, гневом, злостью и под конец, когда стала очевидна роль Цивилизации, яростью, закончившейся ледяным спокойствием.

Все эти разнообразные эмоции Квилан испытывал в собственной голове целые полдня и счел это крайне утомительным.

Только к вечеру старый солдат вернулся к началам хроник и изучил в полагающемся хронологическом порядке все то, что произошло после смерти его тела.

Как все возрожденные конструкции, Хайлер нуждался во сне и отдыхе, но и нахождение в коматозном состоянии давало возможность восстанавливать силы не за восемь, а лишь за полчаса сна. Первую ночь он, правда, спал столько же, сколько и Квилан; но вторую он уже больше работал, чем спал. Наутро, насладившись часами одиночества, Квилан возобновил их связь, и голос в его голове произнес:

— Майор!

— Да, сэр?

— Ты потерял жену. Прости меня, сынок. Я не знал.

— Я не говорю на эту тему, сэр. Никогда.

— Так это ее душу ты искал на корабле, когда обнаружил меня?

— Да, сэр.

— Она тоже была офицером?

— Да, сэр. Майором, как и я. Мы поженились как раз перед войной.

— Должно быть, она сильно тебя любила, раз пошла за тобой в армию.

— Скорее, это я за ней пошел, сэр. Это была ее идея. И попытаться вытащить на свет души, хранящиеся в Военном институте на Аорме, тоже было ее идеей.

— Но ощущается она как настоящая женщина.

— Она такой и была, сэр.

— Прости еще раз, майор. Я сам никогда женат не был, но что такое любить и терять — знаю. Я только хотел сказать, что сочувствую тебе — вот и все.

— Спасибо. Я очень ценю это.

— И еще вот что: может быть, нам с тобой надо поменьше работать да побольше общаться друг с другом, а? Два человека находятся в такой близости, — а еще так мало друг о друге знают. Что скажешь, майор?

— Хорошая мысль, сэр.

— Тогда давай начнем с того, что бросим это дурацкое «сэр», а заодно и выканье. Изучая все эти файлы, я понял, что все мое генерал-адмиральство кончилось со смертью тела. Теперь мой статус — Почетный офицер резерва. А в этой миссии я и вообще подчинен тебе. Так что если кого и величать сейчас сэром, так это тебя. Словом, зови меня просто Хайлер, если хочешь. Меня так все обычно звали.

— Как скажете, с... Хайлер. Конечно в такой близости чего уж и говорить о званиях. Ты зови меня просто Квил, идет?

— Заметано, Квил.

Несколько дней прошло спокойно. Они шли на сумасшедшей скорости, оставив пространство Чела далеко позади. С «Цены досады» на том же грузовом шаттле они перебрались на суперлайнер, еще более крупный и уродливый, чем первое судно. Он приветствовал их вообще одним только голосом, полностью соответствуя своему названию «Пошляк». Человеческой команды на нем не было. Квилан сидел в каком-то небольшом открытом пространстве и наслаждался тихо играющей музыкой.

— Так неужели ты никогда так и не был женат, Хайлер?

— Непростительная ошибка со стороны нежных, гордых и бесполезных патриоток, Квил. Они всегда говорили, что моя единственная любовь — это армия, и ни одна из этих бессердечных сук не оказалась готова поставить судьбу отечества и будущего мужа выше собственного эгоизма. Если бы у меня только было поменьше здравого смысла, то я, конечно, давно был бы счастливо женат — и, кстати, наверняка, остался бы жив! Представь, теперь я имел бы преданную жену и несколько уже взрослых чад.

— Звучит не очень убедительно.

— Как для кого.

 

Судно Генеральной системы «Санкционированный список» появилось на экране суперлайнера как свет еще одной звезды. Но его серебряное пятно стало быстро расти и скоро заполнило собой весь экран, правда, не позволяя различать подробностей.

— Это оно.

— Наверняка.

— Мы, должно быть, прошли мимо нескольких судов эскорта, хотя они ничем не выдали своего присутствия. Этот транспорт класса высокой ценности, таких никогда не выпускают в одиночку.

— А я думал, они выглядят более впечатляюще.

— Они всегда выглядят очень не впечатляюще. Снаружи. Суперлайнер вошел в центр серебристого пространства, которое окружило его как облаком, потом прошел еще одну стену, потом еще, и так раз десять; поверхности только шелестели за ними, как страницы древней книги.

Через последнюю мембрану они вошли в огромное пространство, затянутое дымкой и освещенное лишь линией желто-белых ламп наверху, где-то над хрустящими облаками. Вероятно, это была корма. Корабль имел двадцать пять километров в длину и десять в ширину. На носу располагался парк; поросшие лесом холмы и скалы разделялись реками и озерами.

Окаймленные колоссальными силовыми красно-синими полями красно-синего цвета борта судна отливали тусклым золотом и имели покрытые листвой платформы, балконами и несли огни. Все это походило на город, вознесенный на песчаный утес, напоминавший очертаниями топор с километр высотой. Воздух обогревался тысячами приборов всевозможных типов, о которых Квилан даже никогда не слышал. Одни были крошечные, другие — размером едва ли не с суперлайнер. В воздухе проплывали крошечные точки, бывшие людьми.

Там же находились и еще два гигантских судна, окруженные, в свою очередь, своими небольшими флаерами.

— Да, изнутри впечатление более сильное.

Но Хайдеш Хайлер ничего не ответил.

 

Квилан был встречен аватаром самого судна и группой людей. Предоставленная квартира оказалась роскошной до экстравагантности: был личный бассейн, а окно одной из комнат выходило на площадку длиною в километр заканчивавшуюся реактором. Прилагался и слуга в виде очередного дрона.

Его настолько часто приглашали на всевозможные обеды, вечеринки, церемонии, фестивали, вернисажи, юбилеи и прочие события, что одно только простое их перечисление занимало несколько компьютерных страниц. Некоторые приглашения Квилан принимал, особенно те, где ожидалась живая музыка. Люди были с ним вежливы, и он в ответ тоже. Некоторые выражали сожаление по поводу войны, но он держался замкнуто, хотя и миролюбиво. А Хайлер в это время бушевал, исторгая проклятия.

Квилан гулял и путешествовал по отдаленным районам, привлекая всеобщие взгляды — на судне было около тридцати миллионов жителей, и далеко не все из них оказались людьми или дронами; но челгрианец он был единственный, — и в разговоры с ним вступали неохотно.

Аватар предупредил его, что некоторые из желающих завязать беседу будут на самом деле журналистами и разнесут его ответы по всем корабельным каналам новостей. При таких обстоятельствах сарказм и возмущение Хайлера являлись совершенно неуместными. Квилан и сам вынужден был тщательнейшим образом взвешивать в разговорах все слова, чему, кстати, очень мешали хайлеровские комментарии; мысли путались, и скоро Квилан с удивлением узнал, что приобрел здесь репутацию весьма загадочной личности.

Однажды утром, еще до связи с Хайлером, в свой свободный утренний час, Квилан поднялся с постели и подошел к окну, из которого открывался странный вид. Приказав окну стать прозрачным, он почему-то ничуть не удивился, увидев перед собой равнины Фелен — выжженные, испещренные кратерами, тянущиеся в дыму под пепельным небом. Они пересекались пунктирной лентой разрушенных дорог, по которым, как полузамерзшее насекомое, двигался черный искореженный танк... Тогда Квилан понял, что просто-напросто еще не проснулся...

 

Разрушитель дернулся и затрясся, заставляя содрогаться от боли. Он услышал собственный стон. Содрогалась, наверное, вся земля. Как это могло быть, если он находился вроде бы под машиной, а не внутри нее? И такая боль! Неужели он умер? Должно быть, умер. Он ничего не видел и с трудом дышал.

Каждые несколько секунд Квилан воображал, что Уороси то вытирает ему лицо, то просто усаживает поудобней или говорит с ним, тихо, ободряюще, помогая ласковой шуткой, — но каждый раз он как-то непростительно засыпал именно в этот момент и просыпался только тогда, когда ее уже снова не было рядом. Он попытался открыть глаза, но не смог. Пытался заговорить, крикнуть, позвать, вернуть мгновение, но тоже не смог. Проходили мгновения, он снова вздрагивал и снова знал, что пропустил ее прикосновение, ее запах, ее голос.

— Еще живой, а, Данный?

— Что это? Что?

Вокруг разговаривали люди. Голова раскалывалась. Ныли ноги.

— Твоя замечательная броня так тебя и не спасла, а? Скормить бы тебя рыбам, даже на фарш не молоть, — рассмеялся кто-то. Боль пронзила его с ног до головы, земля снова зашаталась. Наверное, он каким-то образом оказался внутри этого разрушителя, где находилась и вся его команда. Они разозлены за подбитую машину, и сейчас убьют его. Но почему они говорят с ним? Ведь машина лишилась турели и сгорела, или, быть может, она очень большая внутри, и он находится в ее неповрежденной части. И команда машины не погибла.

— Уороси? — произнес чей-то голос, он не сразу осознал, что голос принадлежит ему самому.

— У-у-у, Уороси, Уороси, — завыл кто-то, передразнивая его.

— Пожалуйста, — сказал он и попытался пошевелить рукой. И снова ощутил только боль.

— У-у-у, Уороси, у-у-у, Уороси, пожалуйста!

Они поместили его в старое здание Военно-Технического Института в городе Кравинере, на Аорме. Там сохранялись души старых солдат и генштабистов, не нужных в мирное время. Теперь их рассматривали как важный ресурс. Кроме того, это была тысяча душ, спасенных от уничтожения восстанием Невидимых. Это было дело Уороси, отчаянное и рискованное. Она много сделала для этого еще до их женитьбы.

Кажется, он помнил, как выглядело это место: перепутанные коридоры, тяжелые двери, все холодное и темное, обманчиво блестевшее, искаженное щитком шлема. Вот еще: два его управляющих, самых преданных и верных — Хальп и Ноулика и еще морской офицер. А рядом Уороси, с винтовкой наперевес, с движениями, грациозными даже в скафандре. Его жена. Надо было остановить ее, но она очень хотела сделать это дело. Осуществить свою идею.

Вот и хранилище субстратов, оказавшееся намного больше, чем они предполагали, размером с погреб. Такое никогда не затащить во флаер. По крайней мере, вместе с нами.

— Эй, Данный! Ну-ка, помоги! Поможешь? Избавляйся! — смеялся кто-то.

Избавься. Ничего не вернется. Флаер. Она была права. Ничего не вернется. Никогда. Неужели это Уороси? Ведь она только что вытирала пот с его лица, он мог в этом поклясться. Он снова попытался позвать ее, сказать хотя бы что-то.

— Что он говорит?

— Черт знает. Да и наплевать.

Одна рука болела невыносимо. Левая или правая? Он ненавидел себя за то, что был не в состоянии определить даже такой мелочи. Какой абсурд. О! О! О... Почему, Уороси?..

— Ты пытаешься стянуть это?

— Только перчатку. Она должна слезть. У него должны быть там кольца или что-то еще. Они всегда носят.

Уороси шептала что-то прямо ему в ухо, и он заснул. И она снова ушла. А он вновь и вновь пытался вернуть ее.

— Уороси!

Пришли Невидимые с тяжелым вооружением. Должно быть, и с кораблем. Возможно, с эскортом. «Зимняя буря», конечно, попытается остаться незамеченной. Они ждали флаер, который Должен был вернуться за ними. Потом обнаружение, атака, потеря всего. Безумие, вспышки разрывов, атаки лоялистов. Огонь, осколки. Они бежали под стеной дождя, здание за ними полыхало, клонилось и падало, превращаясь в сияющий шлак. И всюду была ночь, и они были одни в этой ночи.

— Да оставь его!

— Мы просто...

— Прекрати и делай, что тебе говорят, сука, а не то я размозжу тебе голову, понял? Если он жив, то мы потребуем за него выкуп, а если мертв, так он все равно лучше, чем вы оба, вместе взятые, с вашими куриными мозгами! Так что убедитесь, что он жив, и мы отправим его в Гольш, а не то, сами отправляйтесь за ним на небеса!

— Убедиться, что он жив!? Да посмотрите на него! Его счастье, если он хотя бы одну ночь переживет.

— А все-таки приведите ваших поганых медиков, и пусть они проверят это. А пока вы сами. Тут. И немедленно. Индивидуальный пакет. Быстро! Клянусь, если он выживет, вы получите повышенный рацион. И ничего не брать.

— Но мы тоже хотим долю выкупа, а?

Они скатились в кратер, и их тут же, заставив зарыться лицами в грязь, накрыл колоссальный взрыв. Этот взрыв уничтожил бы их, если бы не скафандры. Что-то врезалось в его шлем, и слепящий свет залил щиток. Квилан рванул шлем прочь, и тот укатился в лужу на дне кратера. Еще взрыв, и снова соленый привкус грязи на губах.

— Эй, ты, Данный, куча дерьма с костями!

— А это что?

— Хрен его знает. Разрушитель, уже без турели, исходящий дымом и оставивший половину гусеницы на склоне, натужно рыча, пытался вползти в кратер... Уороси заметила это первой и, дико закричав, попыталась оттащить Квилана, но инстинктивно отпрыгнула, когда машина накрыла его. Он заорал, чувствуя, как вся тяжесть махины вдавливает его в землю, как ноги запутываются в железе, как ломаются кости, разрывая мускулы и кожу...

Потом он видел, как взлетел флаер, унося ее на корабль — в безопасность. Все небо вспыхивало огнями, уши звенели от разрывов. Разрушитель сотрясался при каждом взрыве, и каждое движение заставляло его кричать от боли. А дождь все шел и шел, заливая лицо, скрывая слезы. Вода в кратере поднималась, предлагая ему различные варианты смерти. Но вот очередной взрыв в горящей машине снова заставил землю содрогнуться, воздух побелел, и все вокруг оказалось в узком туннеле. Одна сторона кратера рухнула, нос разрушителя совсем зарылся в землю, закрутился, ревя, и чуть-чуть, слегка, освободил его ноги.

Квилан попытался подтащить свое тело, словно чужое, на руках, но не смог. Тогда он возобновил попытки освободить ноги.

На следующее утро разведка Невидимых нашла его в полубессознательном состоянии, среди осколков и вырытых ногтями ямок, свидетельствовавших о том, как он пытался освободиться. Один из разведчиков несколько раз пнул его ботинком по голове и приставил к виску дуло, но у Квилана еще хватило сил и соображения назвать им свой чин и титул, и потому они вытащили его из грязных железных объятий и засунули в какую-то машину, полную мертвых и умирающих...

 

Повозка с выбитыми дверьми, и совершенно не приспособленная для такого количества пассажиров едва ползла. Кое-как отерев с глаз кровь, он видел, как плывет под ним и остается позади равнина Фелен. Вся она была выжженной и черной, насколько хватало взгляда, и только порой на горизонте слабо поднимался дымок. Низкие серые тучи едва не касались земли, и то и дело из них, словно дождь, падал жирный мягкий пепел.

Настоящий дождь возобновился лишь однажды, когда повозка оказалась в низине, буквально плавая в мутном потоке грязи, заливавшей все ее отсеки. Его подняли, заставив застонать, и кое-как усадили на боковую скамью. Квилан смог даже повернуть голову и приподнять одну руку, после чего в бессильной тоске увидел, как трое умирающих из последних сил боролись с заливающей их водой. И он видел, как они проиграли эту битву. Он и еще кто-то закричали, но их никто не услышали.

Повозка карабкалась, пытаясь вырваться из водного плена, мотаясь из стороны в сторону. Вода плескалась в отсеках, то обнажая, то пряча головы захлебнувшихся и облизывая его колени. И тогда он решил, что спасен лишь для того, чтобы еще раз увидеть Уороси. И действительно, скоро они выбрались из топи и медленно потащились дальше.

От жара двигателей вода скоро испарилась, оставив после себя лишь густо покрытые пеплом мертвые тела.

Они с трудом объезжали многочисленные воронки, перебрались через пару понтонных мостов, то и дело застревая в потоке других машин, несколько раз низко над ними пронеслись самолеты, и с их крыльев тоже сыпались пыль и пепел. Но повозка упрямо двигалась вперед.

За ним присматривали два ординарца, явно из Неслышимых — была такая каста, которая, по понятиям лоялистов, стояла выше Невидимых. Эти двое испытывали к нему странное чувство; с одной стороны — облегчение от того, что он не отдал концы и тем самым давал им возможность получить куш от выкупа; с другой — жалость от того, что он все-таки не сдох. Он же про себя называл их одного Говном, другого Пердуном, и даже гордился тем, что не знает их настоящих имен.

Квилан грезил в полубеспамятстве. И чаще всего ему мерещилась Уороси, будто бы не знавшая, что он выжил. И когда он вдруг являлся перед нею, она приходила в неописуемый восторг. И Квилан все пытался представить себе выражение ее лица после этого, и не мог.

Но, конечно, подобного случиться не могло. Если бы они поменялись местами, то он, как, наверное, и она сейчас, сделали бы все возможное, чтобы узнать, где каждый из них находится и как себя чувствует. И он бы никогда не поверил, что она погибла. И она сейчас не верит... конечно же. А потому она найдет его сама или ей сообщат, что он жив. И потому ему никогда не увидеть того выражения неожиданного удивления на ее лице. И все же Квилан упорно продолжал воображать это удивление и проводил за этим занятием часы, а повозка все скрипела, подпрыгивала и тряслась через выжженную равнину.

Когда он смог говорить, то сообщил ординарцам свое имя, но они, кажется, не обратили на это особого внимания. Их интересовало лишь то, что он был дворянин, в дворянском облачении и с дворянским вооружением. Так что имя его уже не играло никакой роли. Он бы мог попросить их связаться с начальством и передать сведения о себе, чтобы Уороси скорее нашла его, но какая-то инстинктивная животная часть старого вояки сопротивлялась этому. Сопротивлялась потому, что жив-то он, конечно, жив, но что от него осталось — неизвестно. И каким он теперь явится к ней — тоже непонятно. К тому же, он слабел день ото дня и мог умереть в любую минуту, так что обмануть ее сообщением, которое в любую минуту может оказаться ложным, он тоже не хотел.

Это было бы слишком жестоко: сначала узнать, что он выжил несмотря ни на что, а потом получить сообщение о его смерти от ран. И Квилан молчал.

Если бы у него была хотя бы малейшая возможность заплатить сейчас же выкуп или хотя бы деньгами ускорить эту поездку, он не остановился бы ни перед какой суммой, но денег у него не было, а силы лоялистов отступили, чтобы перегруппироваться во внутреннем пространстве Чела. Но это временно. Скоро Уороси все равно будет здесь. С ним. Живая. И он продолжал представлять себе это выражение счастья на ее лице.

Затем Квилан впал в кому. Впал еще до того, как они добрались до руин города Гольш. Выкуп и обмен произошли уже без его участия. А еще через три месяца закончилась война, и он снова оказался на Челе. И сразу же узнал, что «Зимняя буря» уничтожена... И Уороси погибла...

 

Квилан покинул этот корабль рано утром, когда задымился горизонт и сочный красный свет омыл три больших судна. Вслед за этим над ними замелькали стаи самолетов поменьше.

Скоро он оказался уже на другом судне. Теперь скоростной пикетный корабль преодолевал вместе с ним свой последний отрезок пути к Орбите Мэйсак. Скоро судно быстро прорвалось сквозь внутренние поля «Санкционированного списка» и быстро отделилось от его серебристой поверхности, беря курс на звездную систему Лэйслер, навсегда оставив суперлайнер, уже начавший совершать свой длинный разворот обратно к Челу — этой бездонной пещере, вспыхивающей меж звездами.

 

ГЛАВА ПЯТАЯ

АЭРОСФЕРА

 

Ученый Оген Цлеп свисал с нижних ветвей бегемотового дерева Йолеус, цепляясь за него хвостом и левой рукой. Правой ногой он держал писчую таблетку и правой же рукой писал в ней. Свободной, таким образом, оставалась лишь левая нога, которая им использовалась для дополнительной поддержки. На нем были толстые, протертые на коленях, светло-красные панталоны, подпоясанные крепким ремнем, короткий черный жилет с капюшоном, зеркальные браслеты на лодыжках, цепочка с четырьмя мелкими тусклыми камушками на шее и приплюснутая квадратная шляпа на голове. Кожа его отдавала зеленью, а полный рост составлял около двух метров, если не считать хвоста.

Взгляд ученого пронизывал переплетение грубых шероховатых ветвей и листьев, а затем тонул в призрачной голубой дымке, которая обнимала все вокруг, разве что кроме существ, плававших в небе.

Из семи солнц едва были видны два; одно — справа, большое и красное, другое — слева, маленькое и желто-оранжевое. Никакой другой фауны не замечалось, хотя Оген прекрасно знал, что на самом деле все есть, но все это находится сразу над деревом Йолеус. Дерево, на котором он теперь висел, пылало страстью к другому дереву по имени Муетенайв, и жар этой страсти пылал вот уже три стандартных года. И все эти три стандартных года дерево воевало со всевозможными обитателями над и под ним, спорило, огрызалось, но терпеливо ждало своего времени.

Согласно стандартам бегемотовых деревьев, три года свидетельствовали уже о гораздо большем, чем простом увлечении, флирте или забаве. Но Йолеус не унимался. И именно эта страсть заставила его так низко опуститься в воздушную сферу Оскендарай всего пятьдесят стандартных дней тому назад. Обычно такие огромные растения предпочитали оставаться повыше, там, где воздух прозрачней. А здесь, где воздух плотен и вязок так, что Оген Цлеп замечал даже бесконечное вибрирование своего голоса, бегемотовому дереву стоило больших сил контролировать биологическое состояние корней, ствола и ветвей. Но Муетенайв постоянно чувствовала его запах, и это его устраивало.

Где-то неподалеку от этой романтической пары — может быть, всего в пяти или шести днях медленного передвижения — существовал гигантский ленточный мир по имени Бьюселн. Там они могли бы, наконец, спариться, хотя, возможно, и нет.

Все их будущее вообще вызывало большие сомнения, а особенно то, что они доберутся когда-либо до огромного живого континента. Птицы-посланцы постоянно приносили сюда вести об огромном пузыре, который, похоже, уже поднимался с низин аэросферы и в ближайшие несколько дней мог обеспечить достаточно быстрое и простое восхождение к тому плавающему миру, который и звался Бьюселном. Но время неотвратимо уходило.

Слухи, ходившие среди многочисленных обитателей Йолеуса и Муетенайв — то есть всевозможных зависимых организмов, симбиозов, паразитов и гостей, говорили о том, что у Муетенайв появляется прекрасный шанс, прицепившись к пузырю, со всей скоростью рвануть в воздух — и посмотреть, сможет ли Йолеус догнать ее и тем самым доказать свою страсть. Если все получится, то они роскошно войдут в Бьюселн, где огромный парламент из тысячи пэров сможет наблюдать их торжественное прибытие.

Проблема заключалась в том, что за последние несколько тысяч лет Муетенайв в том, что касалось подобных вещей, зарекомендовала себя очень рискованным игроком. И чаще всего подобные гонки для спаривания заканчивались для нее ничем.

Словом, вожделенного события могло так и не произойти, и два дерева-гиганта со всеми их поселенцами, ползающими, висящими под и летающими над ними, так и останутся с носом, не считая суеты и, что еще хуже, поплывут, наоборот, вниз, в то время, как пузырь будет подниматься в воздушную сферу.

Наиболее преданные Йолеусу и встревоженные его возможным печальным будущим существа рассказывали о Бьюселне сказочные легенды, а птицы-посланцы сообщали, что пузырь очень велик и что Бьюселн намерен изменить сценарий и сам также подняться в высшие слои. И если это действительно произойдет, то потребуются годы, а то и десятки лет, прежде чем можно будет добраться до другого гигантского ленточного мира. И века — чтобы снова увидеть Бьюселн.

Апартаменты приглашенных гостей Йолеуса состояли из тыквообразных наростов, расположенных как раз перед третьим дорсальным* [Дорсальный — спинной] комплексом недалеко от центра. Изнутри они напоминали Огену полые фрукты, имеющие пятьдесят метров в окружности. Там ученый когда-то жил. Теперь Оген находился на Йолеусе, наблюдая за самим деревом и за всей экологией воздушной сферы вот уже тринадцать лет. И теперь уже часто подумывал о том, как бы изменить свою жизнь и костюм применительно к долготе жизни обитателей здешней сферы.

Все девяносто лет, что ученый прожил в Цивилизации, Оген считался существом, созданным на человеческой основе, и его нынешняя обезьяноподобная форма казалась лишь наиболее приспособленной к здешней сфере. Впрочем, технологических разработок на эту тему было мало, поскольку мегадеревьями никто никогда специально не занимался. И теперь ученый начал все чаще и чаще задумываться о том, как бы стать более похожим на гигантскую птицу и действительно жить очень долго и беззаботно. Например, так долго, чтобы испытать всю тысячелетнюю медленную эволюцию самого бегемотового дерева.

Если, скажем, Йолеус и Муетенайв спарятся, обменяются и поделятся личностями, то как в таком случае будут называться два появившихся после этого спаривания новых дерева? Может быть, Йоленайв и Муетелус? И вообще, как скажется спаривание на этих протагонистах* [Протагонисты (греч.) — 3 главные действующие лица в театре]? Как будет происходить обмен? Останутся ли они равными или один из партнеров станет после этого доминировать? Куда пойдут ростки? Умирают ли бегемотовые деревья естественным путем? Ответов на все эти вопросы никто не знал, и еще тысячи подобных вопросов оставались неразгаданными. Мегадеревья воздушной сферы тщательно хранили свои секреты, и во всей зафиксированной истории вселенских существ сведений об их эволюции не существовало. По крайней мере, в той ее части, которая была доступна ученому в пределах Цивилизации.

Оген отдал бы почти все многое за то, чтобы стать существом, впервые зафиксировавшим этот процесс и ответившим на все вопросы, но это требовало долгой жизни и колоссальных приготовлений.

Он знал, что если он действительно хочет это сделать, то ему надо вернуться обратно на Орбиту и обсудить все со своими коллегами-профессорами, с матерью, с родственниками, с друзьями и так далее. Они ждали его возвращения уже лет пятнадцать, но он был убежден, что принадлежит к той категории ученых, которые отдают науке всю свою жизнь, и никак не к той, которые предпочитают, какое-то время интенсивно поработав, жить затем в свое полное удовольствие. Оген не чувствовал сожаления, что останется здесь навсегда; по гуманоидным стандартам к тому моменту, когда он решил стать студентом, Оген уже прожил долгую, очень насыщенную событиями жизнь.

Кроме того, путешествие домой за советом представляло собой вещь далеко не простую. Воздушная сфера Оскендарай не имела регулярных контактов с Цивилизацией, и, как слышал Оген, очередное судно оттуда прибудет по расписанию не раньше, чем через два года. Конечно, могут появиться и другие транспорты, и гораздо раньше, но дорога на чужом судне займет еще больше времени, если его вообще возьмут на борт.

Ведь даже на судне Цивилизации дорога займет не меньше года, потом год там, потом — обратно... И неизвестно, когда еще будет обратный рейс: расписания на такое отдаленное будущее не было.

Одно время он даже хотел нанять собственный корабль, но узнал, что бегемотовое дерево готово принять его как ученого Цивилизации. Фрахтовать же звездное судно для единственного человека, да еще и с условием, что он будет пользоваться им только дважды за тридцать лет, казалось слишком расточительным даже по меркам Цивилизации. Но все же, если он и в самом деле собирается остаться здесь навсегда и больше никогда не увидеть в живых ни друзей, ни родных, то... словом, об этом надо было подумать как следует.

Квартиры гостей располагались так, чтобы дать им возможность насладиться наиболее роскошными видами и чистым воздухом. Но в связи с ухаживаниями Йолеуса и его погоней за Муетенайв все обитатели стали в конце концов испытывать определенные неудобства. Многие уехали, а оставшиеся своими сплетнями и разговорами начинали действовать Огену на нервы. Ученый находился здесь не для пустой и глупой болтовни, а для серьезной научной работы.

И теперь Цлеп старался как можно меньше общаться с местными обитателями и практически все свое время проводил в написании заметок или исследовании шишкастой поверхности дерева.

Итак, он висел, сосредоточенно работая. Над ним, в виде столбов и облаков, реяли сонмы фалфикоров, и именно это он и пытался сейчас зафиксировать в своей писчей таблетке.

Конечно, слова «писал» или «делал записи» на самом деле мало подходят к совершаемым в эти моменты Огеном действиям. В таблетке нельзя писать в собственном смысле этого слова. В ее голографическое пространство входят с помощью специального стила, которым вырезают, формируют, раскрашивают, текстурируют, смешивают и аннотируют его содержимое единым действием. Это даже, в своем роде, настоящая поэзия. Внутри возникают образы, идеи и целые системы.

Таблетки эти были изобретены Разумом (или его эквивалентом), и ходили неясные слухи о том, будто изобретены они лишь для того, чтобы создать новое средство общения, недоступное людям (или их эквивалентам). Однако люди, подобные Огену, потратили свои жизни на то, чтобы опровергнуть это параноидальное мнение.

— Итак, кончено, — пробормотал ученый, убирая таблетку от лица и разглядывая ее. Затем, еще немного повертев головой, он показал таблетку своему компаньону, переводчику 974 Прафу, висевшему поблизости, прямо над его плечом.

974 Праф, существо пятидесятого порядка, служил в 11 корпусе Очистки листвы Йолеуса. Он занимался также вопросами разведки и перевода, отчего и был прикомандирован к Огену. Праф тоже внимательно посмотрел на таблетку.

— Ничего не вижу, — сказал переводчик на марианском языке Цивилизации.

— Ты слишком далеко висишь.

Существо покачало крыльями и уставилось прямо на Огена:

— А разве есть какая-то разница?

— Да, есть. Таблетка отсвечивает. Смотри, — Оген повернул таблетку другим боком и поднес ее поближе к глазам переводчика.

Праф вздрогнул, сжался и сделал движение, будто хочет улететь, но потом, видимо, собрался с духом.

— Да, там действительно что-то есть.

— Я пытался использовать известнейшее явление: обычно мелкие частицы не видны с далекого расстояния, но зато потом, собираясь в плотные группы, они вдруг становятся отчетливо видимыми, словно проясненная метафора в опыте концептуального понимания.

Праф снова повернул голову, открыл рот, вытянул длинный язык, дотронулся им до поверхности таблетки и опять съежился.

— И именно это сейчас зафиксировано?

— Да, и с большим умением, — ответил Оген и счастливо рассмеялся, но ученый не удержал стило, и оно упало в бездонную синеву под ними. — Ах, черт, — выругался Оген. — Надо было прикрепить его к поясу.

Тем временем стило превратилось в точку. И оба, не отрываясь, продолжали смотреть на нее.

— Это твой инструмент для писания? — поинтересовался 974 Праф.

— Да, — схватил свою правую ногу Оген.

— И у тебя нет другого?

Оген начал нервно кусать ногти на правой ноге.

— Хм... В общем-то, нет.

— Хм, — повторил и Праф.

— Наверное, лучше отправиться за ним, — почесав голову, предположил Оген.

— Только без меня.

И Оген, отпустив хвост и левую руку, упал в пространство, стремясь догнать свой инструмент. 974 Праф вдруг тоже расцепил коготки и последовал за ним.

Воздух был жарок и густ, он мягко гудел в ушах.

— Напоминаю, — сказал Праф, поравнявшись с ученым.

— Что? — Оген прикрепил таблетку к ремню, нацепил на уже слезящиеся глаза, чтобы защитить их от ветра, очки и завертелся в воздухе, пытаясь обнаружить пропавшее стило. Это было очень маленькое и очень ценное стило, и падало оно почему-то с пугающей быстротой. Одежда Огена раздувалась и трепетала, как флаг.

Шляпа с головы слетела, ученый было ухватил ее, но та снова выскользнула и унеслась куда-то вдаль. Наверху, как туча, нависало бегемотовое дерево, но и оно стало все более удаляться по мере их дальнейшего падения.

— Поймать шляпу? — спросил 974 Праф, перекрывая свист ветра.

— Нет, спасибо. На обратном пути найдем.

Праф снова перевернулся и уставился в синюю глубину. Стило мелькало где-то далеко черной точкой.

Праф подплыл к Огену так, чтобы рот переводчика оказался у самого уха ученого, а перья касались плеча.

— Как я уже говорил... — начал он.

— О, да?

— Йолеус хотел бы знать побольше о твоих выводах относительно теории эффекта гравитационной восприимчивости, влияющей на религиозность существ с частичной отсылкой к их эсхатологическим верованиям.

Оген потерял из виду стило и нахмурился:

— Что? Что еще там за верования?

— Я просто напомнил.

— Хм. Подожди-ка минутку. Мне кажется, оно полетело вот сюда, — ученый нажал кнопку на правом запястье, и одежда перестала реять по ветру и облепила его, как мокрая перчатка, прекратив болтаться на ветру. Затем Цлеп принял удобную позицию, сложил руки и обвил ноги хвостом. Праф тоже сомкнул крылья и принял более аэродинамическую форму.

— Но я не вижу того, что ты уронил.

— А я вижу. Так...

Стило уходило все ниже и ниже.

Дело было в том, что его воздушное сопротивление было гораздо меньшим, чем у Огена, даже при таком нырке вниз головой. Ученый на мгновение задумчиво посмотрел на Прафа:

— Я думаю, придется применить мощности.

Праф как-то подобрался, сложил крылья еще плотнее и вытянул шею. Так он быстро догнал Огена, но тут же расслабился, стал парить и заявил, что быстрее двигаться не может.

— Ладно. Увидимся позже.

Оген нажал пару кнопок на запястье, и сразу же завыли крошечные моторы на его ножных браслетах.

— Не пропадай! — крикнул он переводчику под все усиливающееся жужжанье моторных пропеллеров. В первые моменты Оген очень боялся столкнуться с чем-нибудь или кем-нибудь, а больше всего задеть переводчика. Впрочем, тот парил уже в нескольких метрах позади.

— А я попытаюсь пока поймать твою шляпу и постараюсь не попасть на обед к фалфикорам.

— Давай.

Скорость ученого все возрастала; ветер свистел в ушах, и этот свист лучше всего показывал ему, как растет давление на его тело. Оген на мгновение снова потерял стило из виду, испугался, что инструмент пропал навсегда, и обеспокоенно заметался в океане безмятежной синевы.

Наверное, стило ушло в сторону. Вероятно, какой-нибудь хорошо замаскированный хищник, по ошибке приняв за пищу, давно проглотил его. Может быть, стило зашло за боковую поверхность сферы. Но тогда был бы виден край, граница. Интересно, насколько покат склон? Дело в том, что сфера не была собственно сферой и не имела ни одной из полагающихся сфере двух долей, просто на определенном уровне ее дно изгибалось, уходя под массу детритиевой горловины.

Как далеко находился теперь Оген от края! А вроде бы и совсем близко, и, кажется, Бьюселн тоже должен быть где-то поблизости, по крайней мере, так было месяц назад. Наверное, надо опуститься на горловину. Оген вгляделся в даль, но ничего определенного не увидел. К тому же, как говорили, до Бьюселна надо было падать несколько дней. Словом, как бы то ни было, стила, конечно, уже не найти. А, кроме того, здесь, наверняка, полно всяких едоков, и он, как верно напомнил Праф, тоже может оказаться кем-нибудь съеденным.

А что, если он приземлится на горловину, когда она выпрямляется!? Тогда Оген непременно умрет. В вакууме! Какой ужас!

Воздушные сферы мигрировали по галактике, завершая круг от одного раза до пятидесяти за сто миллионов лет, в зависимости от того, насколько близко оказывались к центру. Они испускали газ и пыль с передних сторон, а с задних сбрасывали неперерабатываемые остатки жизнедеятельности их флоры и фауны, которые, как известно, и сами питались падалью. Кроме того, они роняли несколько небольших лун, похожих на коричневых карликов, таким образом, оставляя за собой хвост детрития* [Детритий — видимо, из «детрит» от латинского «detritus — истертый», мелкие частицы органического или частично минерализованного вещества, взвешенные в воде или осевшие на дно водоема].

Все были уверены, что воздушные сферы — это продукт разума, но как, зачем и для чего они созданы, — никто не знал и, кажется, знать не хотел. Это, должно быть, знали мегадеревья, но, существа, подобные Йолеусу, к вящей досаде таких ученых, как Оген Цлеп, находились слишком далеко и оставались почти недоступными для изучения.

Теперь Оген падал очень быстро, так, пожалуй, можно будет напороться прямо на стило и погибнуть! Какая утонченная ирония! Пожалуй, чересчур болезненная. Ученый сбросил скорость. Сначала он падал на двадцать два метра в секунду, и скорость неуклонно росла, но Огену удалось отрегулировать скорость, доведя до двадцати без ускорения.

Успокоившись, ученый снова оглядел синие потоки, и вдруг внизу, немного впереди, опять увидел свой инструмент, падающий по какой-то замысловатой спиралевидной траектории. Оген почувствовал, что удача не покинула его. Рассчитав скорость, ученый схватил стило. Теперь требовалось немедленно остановиться и сменить направление. И Оген, как личность, склонная к решительным действиям (еще со времен своего студенчества он всегда искал самых необычайных приключений, правда, не всегда заканчивавшихся удачно), попытался перевернуться ногами вниз, так, чтобы пропеллеры на лодыжках гнали его теперь уже вверх. По идее, ученый вполне должен был справиться с ними, но вдруг потерял контроль и хаотически завертелся в воздухе, крича, чертыхаясь и пытаясь держать хвост кверху, подальше от треклятых пропеллеров. И вот досада, из-за этого кавардака стило снова выпало у него из рук.

Раскинув конечности и кое-как справившись с собственным телом, Оген опять зашарил взглядом по небу и увидел где-то далеко-далеко над собой смутный намек на Йолеуса и еще какую-то точку, бывшую, вероятно, 974 Прафом. Стило тоже плавало, теперь почему-то над ним, но по-прежнему по весьма причудливой траектории. Наконец, кое-как удалось разобраться и с пропеллерами.

Шум ветра стих, и стило неожиданно мягко упало прямо ему в руку. Оген спрятал его в таблетку и опять попытался подняться вверх. Но в голове у него шумело, и синее пространство вокруг вдруг стало вдруг темным и пульсирующим. Ожерелье — подарок тетушки Зилдер как раз накануне отъезда сюда — сползло под подбородок.

Дав пропеллера успели немного покрутиться вхолостую, затем Оген снова дал газ и, несмотря на тяжелую голову, отправился назад. Лететь теперь стало легче, густой воздух нес его мягко, ветер, обжигавший лицо, превратился в приятный ветерок. Наконец, Оген остановился, включил капюшон и лениво завис в воздухе. И тут глаза его сузились.

Там внизу, еще не совсем понятное, но уже видимое, появилось в дымке — нечто. Нечто огромное, заполняющее собой почти все пространство и все же настолько далекое, что было едва различимым. Оген прищурился еще больше и убедился, что это действительно есть, во всяком случае, очень напоминает, другое бегемотовое дерево. Но Оген, со слов Йолеуса, прекрасно знал, что на такой высоте Муетенайв быть не может. Да и выглядело новое дерево несколько не так — слишком много плавников и слишком асимметричная форма. Очень непривычная форма и даже внушающая некоторую тревогу. В следующий момент радом раздался деликатный шум:

— Вот твоя шляпа.

В вязком воздухе трепыхался 974 Праф со шляпой во рту.

— О, благодарю! — воскликнул Оген и натянул на себя шляпу покрепче.

— Нашел свое стило?

— Хм... Да. Да, нашел. Но вот посмотри-ка. Видишь?

Праф посмотрел вниз и небрежно заметил:

— Это тень.

— Да, вот это — тень. А я говорю вон про то. Правда, похоже на дерево?

— Нет, — пару раз дернул головой переводчик.

— Как нет?

— Да.

— Как да?

— И да, и нет.

— Ага. Что же это может быть?

— Я бы тоже хотел знать. Но ведь мы возвращаемся на Йолеус?

— Хм. Не знаю пока. А что, должны?

— О, да. Мы падали очень долго. Я даже не вижу Йолеуса и нервничаю.

— Ах, дорогой мой! — Оген снова посмотрел на призрак и обнаружил, что тот исчез. — Так вижу я что-либо или нет? Вот вопрос.

— Вот именно.

— И все-таки хотелось бы знать.

Тень под ними стала, если можно так выразиться, стационарной, несмотря на то что воздушные потоки временами на мгновения затягивали ее дымкой, оставляя в глазах одну только рябь. Потом тень снова появлялась, различимая, правда, не более как пустая форма — глубокая синяя тень на воздушном потоке.

— Надо возвращаться на Йолеус.

— А ты думаешь, Йолеус знает, что это?

— Да.

— Но ведь оно и вправду выглядит как бегемотовое дерево.

— И да, и нет. А может, оно просто больное?

— Больное?

— Ну, поврежденное.

— Поврежденное? Как это бегемотовое дерево может быть поврежденным?

— В общем, все это очень странно. Надо вернуться на Йолеус.

— Но, может быть, стоит поглядеть поближе? — предложил Оген. Он не был уверен, что действительно хочет этого, но чувствовал себя обязанным что-то подобное предложить. Все-таки вопрос был интересный. Но и опасный тоже. К тому же, они потеряли визуальный контакт с Йолеусом. Конечно, найти его будет нетрудно, дерево двигается медленно и по прямой, так что простой подъем приведет их прямо на место, но все же...

— А что, если Муетенайв решила присоединиться к пузырю не через пару дней, а прямо сейчас? И они с Прафом останутся тут блуждать, поскольку Йолеус наверняка не знает, что они ушли. Он рванет за Муетенайв, и они останутся на растерзание всяким блуждающим едокам без какого-либо надежного прикрытия.

Оген огляделся в поисках фалфикоров. У него не было с собой никакого оружия. Однажды он отказался от любого защищающего тело устройства, в университете настояли, чтобы он, по крайней мере, прихватил пистолет, — но Оген так и не распаковал до сих пор эту проклятую штуку.

— Надо возвращаться, — быстро повторил переводчик, и в голосе его уже явно слышались нервозность и опасения. 974 Праф, пожалуй, впервые оказался в ситуации, когда рядом не было дерева, служившего ему домом, хозяином, вождем, родителем и возлюбленным. И теперь он боялся, если вообще мог испытывать когда-либо страх.

Оген тоже боялся, но не признавался в этом. Конечно, он не очень боялся, но все же достаточно для того, чтобы надеяться, что Праф откажется сопровождать его к таинственной тени. И тогда они сразу же возвратятся. Сколько же километров отделяло их теперь от Йолеуса? Об этом ученый вообще даже думать не хотел.

— Надо возвращаться, — в очередной раз пропищал Праф.

— Ты, правда, так думаешь?

— Надо возвращаться.

— Хм... Впрочем, я тоже так думаю. Пусть лучше Йолеус решит, что делать дальше.

— Надо возвращаться.

— Да-да! — Оген включил капюшон, тот зашевелился, надулся, как шар, и ученый начал парить в воздухе.

— Надо возвращаться.

— Мы уже возвращаемся, Праф. Возвращаемся. Уже. — Оген чувствовал, как его тянет вверх.

— Надо возвращаться.

— Ладно, хватит, Праф! Мы это и делаем. Не...

— Надо возвращаться.

— Да возвращаемся мы! — рявкнул Оген и надул капюшон сильнее, так что черный баллон плыл теперь над его головой и сильно тянул вверх все сильнее.

— Мы должны...

— Праф!

Праф, наконец-то, расправил крылья как следует и воззрился на черный шар капюшона своего спутника.

— А вот еще, — вдруг заявил он.

Оген посмотрел вниз. Огромная тень начала уже исчезать в дымке, и он с непониманием уставился на переводчика:

— Что такое?

— Йолеусу было бы интересно узнать побольше о вакуумных дирижаблях Цивилизации, — ответил Праф, не спуская взгляда с капюшона. Внутри него сейчас действительно был вакуум, поднимавший Огена вверх.

— Что? Ах, ты про это, — но пускаться в объяснения ученый сейчас не решился и подумал, что надо будет привезти сюда библиотеку получше той, которой он располагает на данный момент. — Я не специалист. Конечно, я путешествовал на них как турист у себя дома, но...

— Ты говоришь о помповых вакуумах. Как они сделаны? — Праф вертелся вокруг капюшона, хлопая крыльями настолько быстро, насколько позволяла густая атмосфера вокруг них.

— Ну, как я понимаю, вакуум находится прямо в сфере.

— В сфере?

— Очень тонкостенной сфере. Ты наполняешь пространство между стенками этим... как его... гелием или водородом, в зависимости от своих склонностей. Правда, чистых газов, наверное, не используют, так, несколько процентов.

— И дальше?

— Потом накачиваешь газ в сферу.

— Ясно. А каков характер этого накачивания?

— Хм... — Оген снова посмотрел вниз, но огромная тень исчезла окончательно.

 

ГЛАВА ШЕСТАЯ

КРАЙНЕ ПРИВЛЕКАТЕЛЬНАЯ СИСТЕМА

 

Запись.

— Это великая симуляция.

— Это не симуляция.

— Конечно. И все-таки, это так.

— Толкайте! Толкайте!

— Я и толкаю!

— Толкайте сильнее!

— Но все-таки, разве вам не кажется, что это долбаная симуляция?

— Ах, нет, не долбаная.

— Посмотрите, я не знаю, что вы делаете, но чтобы вы ни делали, вы делаете это неправильно. Пламя идет прямо из шахты!

— Так полейте его водой!

— Я не могу достать...

— Я действительно нахожусь под большим впечатлением.

— Вы на чем-то стоите, правда?

— Я очень рад, что мы дождались ночи. А вы?

— Конечно. Посмотрите на дневную сторону! Я никогда не видел, чтобы она так сверкала. А вы?

— Не припомню.

— Ха! Мне это нравится! Блестящая симуляция!

— Это не симуляция, вы, буффон! Будете вы слушать?

— Уберите отсюда это пугало!

— Но все-таки — что же это такое?

— Кто, а не что. Хомомданское чучело! Называется Кэйб.

— О!

Они сплавлялись по лаве. Кэйб сидел в центре плоскодонного судна и смотрел на расплавленный ярко-желтый поток реки с оплывающими от жара скалами впереди и на темный унылый пейзаж, через который протекала эта лава. Он слышал человеческий разговор, но не обращая внимания на то, кто это говорит.

— Он уже почти выскочил.

— Просто блестяще! Посмотри-ка! И какое пекло!

— Согласен. Надо вытащить!

— Все в огне!

— Жмите на черные кнопки, а не на светлые, идиот!

— Вложите и выньте!

— Что?

— Блин, горячо!

— Ага! Никогда не испытывал такого пекла!

— Это вовсе не симуляция, а вы идиот.

— Да может кто-нибудь?..

— Помогите!

— Кидайте скорее! Возьмите другое весло!

Они находились на одной из восьми последних ненаселенных равнин Мэйсака. Здесь — и еще на три равнины дальше — Великая река делала опасную петлю через туннель в семьдесят пять тысяч километров, пересекая еще до сих пор формирующийся ландшафт.

— О, горячо! Горячо! Горячо! Охладите!

— Выкиньте отсюда это чучело. Его вообще не приглашали. Он новичок, и без спасательного обмундирования! Если он думает, что он в бассейне, то может делать, что хочет.

— Лучше остановиться!

— Просто нужно больше нагрузки на правый борт.

— Куда?

— На правый. Правый. Борт. На этот правый борт. Блин!

— Хватит ругаться. Впереди туннель! Становится еще жарче!

— О, черт!

— Жарче уж быть не может! Никто не позволит!

— Да будете вы слушать или нет? Это не симуляция.

— Вы упали на, а не в. И не смотрите на меня так — это плотность.

— Могу поспорить, что я и сам все знаю про плотность. Есть комп?

— Нет.

— А имплант?

— Нет.

— У меня тоже. Попытайся найти того, у кого он есть, и вышвырни его отсюда.

— Но он не хочет.

— Болван! Стукни его как следует.

— Это дело.

Люди, особенно люди Цивилизации, вне зависимости, были ли они гуманоидами или чужими, создавали Орбиту на протяжении тысяч лет, но еще задолго до появления высокоразвитых технологий некоторые личности из них, особо любящие развлечения и риск личности, придумали использовать потоки раскаленной лавы для нового вида спорта.

— Извините, у меня есть комп.

— А, это, конечно, Кэйб.

— Что?

— У меня есть комп. Вот он.

— Суши весла! Берегите головы!

— А глаза уже слепит, ребята!

— Прикройте угол!

— Прикрываю.

— Хаб! Видишь это чучело? Говнюк! Выкини его отсюда! Словом, сплав по рекам из лавы стал вдруг с некоторого времени модным развлечением. Причем, традиция предписывала сплавляться без применения всяких передовых технологий и призывала не пользоваться никакими достижениями материальной науки. Наоборот, всяческий риск приветствовался и делал забаву еще более возбуждающей. Это называлось спортом с минимальным фактором безопасности.

— Смотри, весло!

— Поймал.

— Толкай!

— Вот дерьмо!

— Что...

— А-а-а!

— Все в порядке, в порядке!

— Блин!

— Да вы все просто сумасшедшие! Вот развлеченьице! Сам по себе плот — некая платформа с ровным днищем, размером четыре на двенадцать метров, — был керамическим, остальные части делались из алюминизированного пластика, а весла брались деревянные.

— О, моя шевелюра!

— Хочу домой!

— Отчерпывайте!

— Где это чучело?

— Да не ной!

— Вот несчастье!

Этот вид спорта всегда был щекочущим нервы и опасным. И по мере того, как равнины наполнялись воздухом, он становился все опасней. Расходящаяся жара соединялась с воздухом, и скоро дыхание без дыхательных приборов, приводившее к буквальному к сжиганию легких, превратило эту забаву практически в ее прямую противоположность.

— Ах, мой нос, мой нос!

— Спасибо.

— Прыскай!

— Ага.

— А я с другим чучелом. И вообще ничему не верю. Кэйб согнулся: — полотнище паруса билось прямо над его головой, и хотя материал более-менее отражал жар, идущий от потолка туннеля, температура вокруг все еще была экстремальной. Некоторые уже лили на себя воду и брызгались ею беспрерывно. Потоки пара заполняли узкое пространство между лавой и потолком. От огней по краям плота стоял красный полумрак.

— Повреждение!

— Остановите!

— Заберите меня отсюда!

— Мы уже почти... ого-го! Мы нарвались на зубы!

У потока лавы имелись еще и так называемые зубы — некие потеки, напоминающие сталактиты.

— Пики! Спасайтесь!

Один из сталактитов проколол мягкое защитное покрытие плота и унес его прямо в раскаленную изжелта лаву. Покрытие мгновенно загорелось и захлопало от потоков горячего воздуха, напоминая мечущуюся обожженную птицу. Волна жара прокатилась по плоту. Люди дико закричали. Кэйб был вынужден откатиться назад, чтобы избежать новых ударов, и почувствовал, как под ними что-то хрустнуло и завизжало.

Но в тот же момент поток вышел из туннеля в широкий каньон остроконечных скал, чьи черные базальтовые грани освещались отблеском текущей мимо лавы. Кэйб кое-как уселся на место. Большая часть людей продолжала обливаться или брызгаться водой, охлаждаясь после финального аккорда пекла. Одни потеряли шевелюры, другие лежали почти бездыханными, но при этом беспечно и весело смотрели вперед, словно они прошли посвящение в некую тайну. Какая-то пара, сидевшая на корме, дружно и громко кричала.

— Что с тобой? — спросил Кэйб у человека, расположившегося прямо за ним.

Человек держал на весу левую ногу и кривился от боли:

— Кажется, она сломана.

— Я тоже так думаю. Виноват, простите. Могу я чем-то помочь?

— Постарайтесь больше не падать на меня, по крайней мере, пока я тут.

Кэйб посмотрел вперед. Сверкающий поток оранжевой лавы уходил и терялся между стенами каньона, и впереди больше не было видно никаких туннелей.

— Думаю, что уж это я могу вам гарантировать, — вздохнул он. — Еще раз прошу прощения. Просто мне велели сидеть в центре. Вы можете передвигаться?

Человек кое-как, с помощью одной руки на ягодицах, отодвинулся от него подальше. Люди вокруг постепенно успокаивались. Некоторые, правда, еще кричали, но в этих криках уже слышались и радость, и торжество, и счастье от сознания того, что впереди больше нет туннелей.

— Вы в порядке? — спросила одна из женщин человека со сломанной ногой. Ее жакет все еще дымился, брови были сожжены, а светлые волосы торчали, напоминая обгорелую паклю.

— Нога сломана. Но ничего, выживу.

— Это я виноват, — пояснил Кэйб.

— Я достану шину.

И женщина направилась к ящику на корме. Кэйб снова огляделся. Повсюду стоял запах горелых волос, прожженных тканей и слегка поджаренного человеческого мяса. У некоторых на лицах багровели чудовищные ожоги, другие так и не вынимали рук из ведер с водой. Влюбленная парочка продолжала стонать. Но большинство весело переговаривались, поддерживая друг друга, и на их изуродованных лицах весело плясали отсветы лавы и отполированных до стеклянного блеска базальтовых скал. А высоко надо всем этим, безумно подмигивая в коричневом небе, улыбалась новая Портиция.

«И это называется забавой», — подумал Кэйб.

— Все это смешно...

— Что?

— Да не совсем...

Кто-то вдруг истерически зарыдал:

— Хватит, насмотрелся! А вы?

— Да уж тоже. Одного раза, пожалуй, хватит.

Конец записи.

 

Кэйб и Циллер смотрели друг на друга через огромную, изящно обставленную комнату, залитую золотым светом из открытых балконных окон, наполовину прикрытых нежно покачивающимися ветками вечно синей растительности. Мириады мягких, похожих на иголочки теней шевелились на кремовом полу, лежали на ногах, на причудливых коврах с абстрактным рисунком, перебегали по поверхностям деревянных скульптур, по богато украшенным бюстам и пышным накидкам диванов.

На хомомдане и челгрианце были надеты специальные устройства, которые могли казаться и защитными шлемами, и украшенными драгоценными камнями головными украшениями.

— Выглядим шикарно, — фыркнул Циллер.

— Может быть, эта одна из причин, по которой люди носят импланты.

И они оба сняли устройства. Кэйб, восседавший на хрупком грациозном кресле, сделанном как раз для трехногих, положил свой шлем на соседнюю кушетку.

Циллер, свернувшийся калачиком на широкой тахте, поставил свой шлем рядом на пол. Он несколько раз поморгал, но все же вытащил из жилетного кармана неизменную трубочку. Сегодня на нем были бледно-зеленые леггинсы и украшенная эмалями рубашка. Жилета не было видно под каскадом драгоценностей.

— И когда это было? — спросил он.

— Дней восемьдесят назад.

— Хаб был прав — все они просто сумасшедшие.

— И все-таки все эти люди уже сплавлялись раньше до этого, причем с не меньшими потерями и опасностями. Я, конечно, зарекся, но трое из двадцати трех решительно намерены продолжать заниматься подобным спортом. — Кэйб поиграл бахромой подушки. — И это при том, что двое из них уже испытали состояние временной смерти, когда лава поглотила их каноэ, а один их приятель и вообще был раздавлен ледником.

— И совсем умер?

— Абсолютно. И навсегда. Им пришлось вырубать его тело и вызывать похоронную команду.

— И сколько ему было?

— Тридцать один стандартный год. Едва стал взрослым. Циллер пососал трубочку и посмотрел на балконные окна.

Они находились в большом доме поместья в Тирианских горах неподалеку от Ксаравва. Кэйб делил это дом с одной большой человеческой семьей из шестнадцати человек, с двое из которых были детьми.

Для него специально построили отдельный верхний этаж. Кэйбу нравилось общество людей и особенно их малышей, хотя он должен был себе признаться, что оказался не таким уж общительным, как всегда о себе думал.

Он представил челгрианца полудюжине остальных обитателей дома, присутствующих на данный момент, и показал Циллеру окрестности. Изо всех окон, балконов и из садика на крыше видны были голубоватые долины, а за ними скалы массива, по которому протекала Великая Река Мэйсака.

А теперь они сидели и ждали дрона И. X. Терсоно, который уже спешил к ним с важными, как он выразился, новостями.

— Я, кажется, вспомнил, что когда-то согласился с утверждением Хаба об их сумасшествии, а ты мне ответил на это — «но все-таки», — Циллер нахмурился. — Однако все дальнейшее, сказанное тобой, лишь подтверждает мнение об их сумасшествии.

— Я имел в виду то, что как бы они ни ненавидели этот свой опыт, они никогда не променяют его ни на какой другой...

— Наверняка еще более идиотский...

— ...потому что этот, каким бы ужасным он ни казался на первый взгляд, все же дает им нечто положительное.

— Хм. Но что это может быть? То, что они живы, несмотря на занятия этим ненужным, травматичным и тупым спортом? Единственное положительное, что можно вынести из подобного приключения, заключается в решении никогда его больше не повторять. Или хотя бы нежелание повторять.

— Им кажется, что они испытывают себя, проверяют себя.

— И все приходят к выводу, что они свихнулись. И это называется позитивным результатом?

— Они чувствуют, что испытывают себя в борьбе с природой...

— Да какая там природа?! — возмутился Циллер. — До настоящей природы оттуда десять световых минут! — Он громко зафырчал. — С этим поганым солнцем!

— Я не думаю, что они озабочены этим. На самом деле у Лэйслера существует потенциальная нестабильность, которая продуцирует ускорение и... Словом, это было известно еще до того, как началась вся эта дикая забава, — Кэйб, наконец отпустил подушку.

— Значит, ты утверждаешь, что солнце может взорваться? — воззрился на него Циллер.

— Ну, теоретически... Это очень возможно.

— Ты шутишь!

— Конечно, шучу. Но шанс...

— Никогда не говори мне об этом!

— Конечно, оно не взорвется в прямом смысле, но может вспыхнуть...

— Так оно и так вспыхивает! Я сам видел вспышки!

— Ну да. И здорово, правда? Но шанс, — правда, небольшой, один из нескольких миллионов — на то, что оно может как-нибудь однажды вспыхнуть так, что ни Хаб, ни защитные силы Орбиты не смогут ни отразить, ни прикрыть опасность...

— И потому они построили эту штуку?

— Я так понимаю, это очень привлекательная система. И, кроме того, я верю, что со временем они установят новую добавочную защиту, которая сможет противостоять любым воздействиям новой звезды.

— Могли бы и меня поставить в известность, — покачал головой Циллер.

— Вероятно, риск настолько ничтожен, что они не беспокоятся.

— Я не верю этим людям, — заявил Циллер, поднимая шерсть на лбу и бросая трубку.

— Но возможность катастрофы действительно очень мала, особенно в ближайшее время или даже в продолжение разумной жизни. — Кэйб поднялся и проковылял к серванту, откуда взял вазу с фруктами.

— Фрукты?

— Нет, спасибо.

Тогда Кэйб сам выбрал спелый солнечный хлебец. Ему пришлось здорово поработать со своим вкусовым аппаратом, чтобы научиться есть обычную пищу Цивилизации, но и сейчас ему еще порой приходилось напрягать все обонятельные и вкусовые рецепторы для поглощения стандартной местной еды. Отвернувшись от Циллера, он засунул хлебец в рот, прожевал и с трудом проглотил. Есть, отвернувшись, стало его привычкой: у Кэйба, как и у всех его сородичей, был очень большой рот, и потому многие люди находили процесс поглощения пищи хомомдавами весьма раздражающим и опасным.

— Но вернемся к теме, — продолжил он, вытерев рот салфеткой. — Давай не будем больше употреблять термин «природа». Скажем просто, что они ощущают, будто выиграли в борьбе с силой, гораздо более мощной, чем они сами.

— А это отчасти признак здравого ума, — Циллер покачал головой. — Нет, Кэйб, ты сам, должно быть, пробыл там слишком долго.

Хомомдан вышел на балкон и посмотрел вдаль:

— И все-таки я утверждаю, что эти люди отнюдь не сумасшедшие. Они живут совершенно здоровой жизнью.

— И остаются похороненными под ледниками?

— Это частный случай.

— Да. Они делают еще много такого же маразма, например, фехтуют обнаженными на остро отточенных шпагах, лазают в горы без страховки, летают на искусственных крыльях...

— Но очень мало кто из них занимается только этим — большинство ведут абсолютно нормальную жизнь, помимо...

— По стандартам Цивилизации, — напомнил Циллер и поднял трубку.

— Да. И почему нет? Они социализированы, у них есть работа, хобби, они читают, смотрят, они занимаются бизнесом. Они учатся, путешествуют...

— Ха-ха!

— Им нравится то, что они делают. Кроме того, среди них особенно много художников, писателей, архитекторов... — Кэйб улыбнулся и широко развел всеми тремя своими руками. — А некоторые даже пишут музыку.

— Они просто проводят так время. И только проводят. Например, проводят время, путешествуя. Время висит на них слишком тяжелым грузом, потому что у них нет никакого контекста, никакой высшей цели в жизни. Они все надеются, что в других местах они найдут нечто, что даст им удовлетворение, то есть полноту жизни, которую они заслужили, — и никогда и нигде этого не находят. Ни в чем, — Циллер совсем нахмурился и ожесточенно стал выколачивать трубку о ладонь. — Некое вечное путешествие в тщетной надежде. И перманентное разочарование. Остальные, чуть менее зацикленные на себе, просто считают, будто путешествие само по себе предполагает если не удовлетворение, то освобождение от чувства, будто это удовлетворение непременно должно присутствовать в этом мире. Кэйб смотрел на набухшие бутоны, усеявшие все ветки, на веселых прыгунцов, перескакивающих с дерева на дерево, на их рыжий мех и длинные хвосты; он слышал тоненькие голоса человеческих детей, играющих и плещущихся в бассейне рядом с домом.

— Да ладно, Циллер. Весьма спорно, чтобы какое-нибудь разумное существо доходило в своих ощущениях до такого.

— Неужели? А ты?

Кэйб осторожно прикрыл мягкие занавеси на окне.

— Мы намного старше людей, но, скорее всего, и мы когда-то... — Он посмотрел на челгрианца, свернувшегося на тахте тугой пружиной, готовой развернуться в любую минуту. — Вся чувственная жизнь неутомима. До определенного, разумеется, предела.

Циллер подумал немного, и покачал головой. Кэйб так и не понял, означал ли этот жест, что он сказал нечто недостойное ответа, или только то, что челгрианец не смог найти адекватного ответа.

— Дело в том, что, тщательно построив свой парадиз на принципе исключения всех возможных конфликтов между собой и всех естественных угроз... — Он умолк и печально посмотрел на то, как солнечный зайчик играет на полированной ножке тахты. — Словом, на исключении всех природных угроз, они вдруг обнаружили, что их жизнь настолько пуста, что они вынуждены создавать фальшивые версии тех страхов и угроз, которые целые поколения их предков так долго старались победить.

— Мне кажется это немного похожим на критику некой личности за то, что она одновременно пользуется душем и зонтиком, — возразил Кэйб. — Важен выбор. — Он еще плотнее задернул гардины. — Эти люди контролируют свои страхи и угрозы. Они могут выбирать их, повторять или избегать. А это не то же самое, что жить на вулкане, когда от одного извержения может погибнуть не один человек, а весь город. В общем, это приложимо ко всем обществам, которые вышли из эпохи варварства. И никакой загадки здесь нет.

— Но Цивилизация очень упорствует в своем утопизме, — напомнил Циллер, и, как показалось Кэйбу, весьма горько. — Они носятся со своими опасностями, как ребенок с игрушкой, которую требует лишь для того, чтобы завтра же выкинуть.

Циллер снова раскурил трубку, встал и в облаке дыма перешел на толстый ворсистый ковер перед кушеткой Кэйба.

— Необходимость страдания приводит к тому, что оно появляется в виде столь странного спорта. Но это естественно. Даже страх может приносить отдых, — продолжал свою мысль Кэйб.

Циллер внимательно посмотрел в глаза хомомдану:

— А отчаяние?

— Отчаяние? — Кэйб пожал плечами. — Только не в больших дозах. Отчаяние, когда что-то не выходит, когда проигрываешь в игре. Первоначальное отчаяние только увеличивает сладость от последующей победы.

— Это не отчаяние, — тихо возразил Циллер. — Это временное — обида, проходящее раздражение, может быть, разочарование. Я имел в виду вещи не столь тривиальные. Я имел в виду такое отчаяние, которое грызет душу, парализует разум, приводит к мыслям о самоубийстве.

— Нет, — вскочил Кэйб. — Нет. Они должны надеяться, что такое они миновали.

— Да, миновали, оставив другим.

— Мы говорим о том, что постигло твой народ? — спросил Кэйб. — Что ж, некоторые из них действительно испытывают по этому поводу сожаление, близкое к отчаянию.

— Но это в большей степени наше собственное дело, — Циллер выдохнул последний дым, выбил трубку и стал прочищать ее маленьким серебряным инструментом. — Мы непременно выиграли бы эту войну, если бы не вмешательство Цивилизации.

— Не обязательно.

— Не согласен. Но не жалею. По крайней мере, после войны мы смогли заняться борьбой с нашими собственными идиотами. Вы бы страдали от последствий войны, если бы не смогли извлечь полезных уроков из наших страданий. А мы еще стали укорять Цивилизацию. Трудно придумать худшее, чем наш внешний разгром, но порой мне кажется, что и надо было дойти до конца.

Кэйб не отвечал и смотрел, как из трубки Циллера вновь вьется голубоватый дымок.

Когда-то Циллер был Одаренным Махраем Циллером Восьмым Уэскрипским, рожденным в семье высокопоставленных чиновников и дипломатов; подавал колоссальные надежды в музыке с самого рождения, написал свою первую симфонию для оркестра в том возрасте, когда простых челгрианских детей еще учат не есть собственную обувь.

Внезапный уход из колледжа стоил ему потери двух уровней каст, и это весьма скандализовало его родителей.

Но это были еще цветочки. Очень скоро он довел их до болезни. Тогда, когда стал радикальным Отрицателем каст, стал заниматься политикой как сторонник равенства и всячески использовал свой престиж для борьбы с прогнившей, как он утверждал, кастовой системой. Постепенно общественное и политическое мнение стало поддаваться, начались разговоры о том, что давно обещанная Великая Перемена должна, наконец, состояться.

Но до этого на самом деле было слишком далеко, а Циллер за свои попытки приблизить эти времена поплатился тем, что стал членом самой последней, не считая криминальных, касты, то есть Невидимым.

Второе покушение ему едва не удалось, но он оказался в госпитале, где провел почти при смерти три месяца. Эти месяцы бездействия дали пищу его уму, и скоро он ясно осознал, что, несмотря на начавшийся в обществе процесс, возможность коренных изменений потеряна еще, по крайней мере, на поколение вперед.

Музыкальный дар Циллера за годы этой политической активности весьма очень пострадал; по крайней мере, в количественном отношении. Но он продолжал утверждать, что общественная жизнь важнее всякой иной, и его слушали, даже несмотря на его нынешний статус Невидимого.

Его престиж и популярность все росли; на него лились реки наград, призов и почестей; газеты называли его величайшим из всех живущих ныне челгрианцев, ходили даже слухи о том, что его сделают церемониальным президентом.

И, пользуясь своим положением и всеми благами, он вдруг решился на транслирующейся по всей сфере Чела великой церемонии в Шелизе, столице Челгрианского государства, во всеуслышание объявить, что взгляды его отнюдь не изменились, что он был, есть и будет либералом и поборником равенства, что он горд своей работой с низшими кастами, что презирает консерватизм еще больше, чем в юности, что по-прежнему ненавидит государство, общество и людей, потакающих кастовой системе, что он не хочет принимать от них никаких наград и почестей и вернет все обратно и что собирается оставить челгрианское государство немедленно и навсегда, поскольку, в отличие от его друзей-либералов, которых он любит, и уважает и которыми восхищается, не имеет больше моральных сил продолжать жить в этой порочной, позорной, ненавистной стране.

Речь его была встречена гробовым молчанием.

Он оставил сцену, сопровождаемый шипеньем и шиканьем, и провел ночь в посольстве Цивилизации, окруженном толпой, требовавшей его крови. На следующий день судно Цивилизации увезло его с родины. Он несколько лет путешествовал по всем ее провинциям, пока, наконец, не остановился на Орбите Мэйсак.

Циллер не оставил Орбиту даже и после того, как на Челе президентом был выбран сторонник равенства, спустя семь лет после его отъезда. Начались реформы, Невидимым и другим кастам были полностью предоставлены все права, но даже после этого, несмотря на все требования, запросы и приглашения, Циллер не вернулся на родину и никак не объяснил свой отказ.

Люди оправдывали его поступок тем, что на самом деле касты все еще сохранялись. Компромисс заключался, скорее, в том, что титулы и кастовые названия представителей высших каст перешли как наименования должностей новой номенклатуры, а новый земельный закон объявил земли всех членов семьи собственностью главы клана. Зато люди всех уровней и сословий могли теперь свободно жениться, касты могли смешиваться, стал возможен переход из одной касты в другую по браку, дети теперь могли наследовать любую из двух каст родителей; был отменен закон о наказании людей, пытавшихся пробиться в более высшую касту, — и в целом, теоретически конечно, каждый мог теперь стать тем, кем он хотел, хотя закон по-прежнему требовал, чтобы каждый назывался именем той касты, в которой родился.

Это была колоссальная юридическая и социальная перемена, старая система действительно дала трещину, но касты все же оставались — а это Циллера никак не устраивало. Затем правящая коалиция на Челе выбрала этого Кастрата (личность из касты кастратов) президентом, представив его как эффективный, хотя и странный символ перемен. Его режим сумел пережить даже заговор гвардейских офицеров и, казалось, только усилился в своей преобразовательной деятельности, но Циллер, чья популярность стала еще более широкой, все-таки не возвращался. Казалось, что он ждет дальнейшего хода событий.

Потом случилось нечто ужасное — Кастовая война, разразившаяся через девять лет после его изгнания; она была, по его мнению, исключительно делом рук Цивилизации. Но и после ее окончания он все равно не вернулся.

— Мой народ однажды воевал с Цивилизацией, — вдруг признался Кэйб.

— В отличие от нас. Мы воевали между собой. И какой урок вы вынесли из этого опыта? — бросил Циллер, разглядывая своего собеседника проницательным взглядом.

— Да, мы вынесли урок. Мы потеряли многое и многих; отважных людей и благородные корабли; мы не достигли собственных первоначальных целей войны, но доказали всем, что поддерживаем общий цивилизующий курс, мы внесли свою лепту в достойное существование мира. И с тех пор наши общества сотрудничают и являются союзниками.

— Но ведь вас не разгромили начисто?

— Этого сделать никто и не пытался. Ни они, ни мы. Это была не та война. А такую войну, о которой говорите вы, теперь уже вообще никто не ведет. Для нас эта война была, скорее, вооруженным диспутом и всегда аргументировалась теми военными действиями, которые наш враг вел в это время с Айдайранами.

— Ах да, знаменитая битва Новых Близнецов,— насмешливо хмыкнул Циллер.

Кэйб был поражен этим тоном:

— Так ваша симфония уже закончила эту тему?

— Давно.

— И вы по-прежнему довольны ею?

— Да. Очень. Музыка на удивление. И все же энтузиазм все еще не оставил меня. Возможно, я был неправ, настолько увлекшись этим «мементо мори»* [«Memento mori (лат.)» — Помни о смерти!] — Циллер одернул жилет и махнул рукой. — О, не обращайте внимания. Я всегда становлюсь немного несправедлив, когда только что закончу вещь такого объема. И скажу больше, я даже начинаю нервничать, когда подумаю, что мне придется стоять и дирижировать перед таким огромным скоплением публики, которое обещал Хаб. К тому же я не совсем уверен в тех спецэффектах, которыми он намерен сопровождать исполнение, — Циллер коротко фыркнул. — Оказывается я пурист гораздо в большей степени, чем предполагалось.

— Но я уверен, что все будет прекрасно. Когда Хаб намерен объявить концерт?

— Теперь уже очень скоро. Отчасти поэтому я и здесь. Если бы я остался дома, меня бы задергали.

Кэйб кивнул:

— Я рад помочь вам. И сгораю от нетерпения услышать хотя бы отрывок.

— Благодарю. Но помочь ничем не могу. И тебе не советую наслаждаться ужасами, как это любит Хаб.

— Ну я не стал бы называть это так. Старые солдаты не наслаждаются ужасами. Они бывают подавленными, взволнованными, разочарованными, но никак не наслаждающимися ужасами. Это занятие гражданских.

— Но разве Хаб не гражданский? — потянул носом Циллер. — Разве он может быть подавлен или разочарован? Неужели он скрыл от меня это?

— Как мне известно, Хаб Орбиты, конечно, не может быть ни подавлен, ни разочарован, — ответил Кэйб. — Тем не менее он как-то принимал участие в войне на борту судна Общей Системы в битве Новых Близнецов в конце боевых действий и сильно пострадал от действий Айдайранского флота.

— Ну, не очень сильно.

— Достаточно.

— Ладно, давайте сойдемся на том, что от отчаяния он точно не страдает, — примирительно ответил Циллер и начал выколачивать трубку.

— Дрон И. X. Терсоно здесь.

— Замечательно.

— И вовремя.

— Пригласите.

Дрон появился через балконное окно, солнце сияло на его розовой фарфоровой коже и синих светящихся камнях.

— Я увидел, что окно открыто и решил воспользоваться этим.

— Рады вас видеть.

Дрон осторожно опустился на стул.

— Ах, мой дорогой Циллер, как я рад вас видеть. Так вы говорили обо мне?

— Нет.

— Вы прекрасно сделали, что навестили нас, Терсоно, — вмешался Кэйб. — Но я думаю, что вашему визиту мы обязаны, в первую очередь, неким важным известиям.

— Да. Я узнал личность эмиссара, посланного к нам с Чела. Его полное имя таково, цитирую: Призванный в Армию из Данных майор Тибайло Квилан Четвертый 47-мой осени Айтайревайна, Скорбящий.

— Святый боже! — прошептал Кэйб, глядя на Циллера. — У вас такие длинные имена...

— Да. Утомительное дело, не правда ли? — Циллер не поднимал глаз от трубки и хмурился. — Так, значит, ваш эмиссар — военный, дворянин и священник. Один из тех мальчиков из благородных семей, что находят интересным послужить или сделать вид, что служат, а потом удариться в веру — или сделать вид, что ударился. И он, конечно, вдовец?

— Вы его знаете? — удивился Кэйб.

— Разумеется, знаю. И давно. Мы когда-то учились вместе в школе. Даже, предполагаю, были друзьями, хотя и не особенно близкими. Потом потерялись. И с тех пор я ничего о нем не слышал. — Циллер совсем засмотрелся на трубку, словно раздумывал, не раскурить ли ее снова. И все-таки спрятал ее обратно в жилет. — Но даже если бы мы и не были знакомы, имя, в котором столь много пустозвонства, расскажет вам все, что хотелось бы знать. — Он злобно фыркнул: — Полное имя в Цивилизации служит адресом — наши работают как исторические хроники. И, конечно, говорят о том, сколько раз следует поклониться, один или два. Нашему майору Квилану придется, пожалуй, дважды.

— У меня имеется его полная биография. И если вам интересно... — предложил Терсоно.

— Нет, избавьте, — промолвил Циллер и демонстративно стал разглядывать картины, развешанные по стенам. На них были изображены давно умершие, но воинственно выглядящие хомомданы верхом на каких-то огромных существах, с развевающимися флагами и мечами.

— Я посмотрю ее попозже, если позволите, — попросил Кэйб.

— Конечно.

— Так значит, до его прибытия осталось двадцать три или двадцать четыре дня?

— Около того.

— Я надеюсь, его ждет приятное путешествие, — заметил Циллер странным, каким-то детским голосом. Вытянув руки, он погладил их поочередно от запястий к плечам, и постепенно из-под густой шерсти показались когти — сверкающие черные когти размером с человеческий мизинец, отливающие в солнечном свете, словно обсидиановые лезвия.

Дрон Цивилизации и посол Хомомдана обменялись удивленными взглядами. Кэйб невольно опустил голову.

 

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

СОПРОТИВЛЕНИЕ СОЗДАЕТ ХАРАКТЕР

 

Квилан долго раздумывал над названием их судна. Это походило на некую весьма изысканную шутку — отправить их в последний перегон на борту корабля, бывшего когда-то боевым гангстером класса Союза быстрого нападения, а теперь выведенного из военного ведомства и превращенного в простой скоростной сторожевой катер с названием «Сопротивление создает характер». Безусловно, это могло быть только шуткой. Но с такими шутками Квилан еще не сталкивался.

Челгрианские суда, как правило, носили романтические, полные поэзии названия, суда же Цивилизации, напротив — всегда отдавали иронией, насмешкой, были запутанными или откровенно абсурдными. Возможно, это происходило из-за слишком большого количества судов, возможно, просто отражало тот факт, что все их корабли были частными, и хозяева сами выбирали им имена.

Первое, что сделал Квилан, вступив на борт этого нового судна со сверкающим полом и сине-зелеными растениями, — это глубоко вздохнул.

— Пахнет, как... — начал он.

— Дома, — ответил голос в его голове.

— Да, — выдохнул Квилан, испытывая при этом странную слабость и некую приятную грусть. — Он неожиданно вспомнил детство.

— Осторожней, сынок.

— Приветствуем вас на борту, майор Квилан, — раздался откуда-то уверенный голос. — По внутреннему пространству судна распространен запах, который должен вам напомнить атмосферу озера Айтир на Челе в весенний период. Вы не возражаете?

— Да. Да, я согласен, — кивнул Квилан.

— Прекрасно. Ваши апартаменты прямо впереди. Прошу вас, чувствуйте себя как дома.

Он представлял себе каюту, столь же убогую, как и на «Цене досады», но оказался приятно удивлен: внутренние помещения его нового жилища могли удовлетворить любой самый изысканный вкус и могли вместить не одного, а полдюжины придирчивых обитателей.

Команды на судне не оказалось, равно как и всяких аватаров и дронов. Вся связь осуществлялась непосредственно через возникавший в воздухе голос, а все действия совершались посредством внутренних манипуляционных полей, так что одежда, например, просто летала вокруг сама собой, также сама собой чистилась и укладывалась.

— Живешь, как в сказочном домике, вашу мать, — выругался Хайлер.

— Однако работа мастерская.

— И к тому же все это означает, что за тобой постоянно подглядывают, подслушивают, короче — шпионят.

— Но это можно расценить и как своеобразную форму гостеприимства.

— Или высокомерия. Эти вещи порой слишком легко перепутать.

«Сопротивление создает характер». Все-таки такой девиз казался слишком бесчувственным, слишком напоминал о войне. Что они хотели этим сказать ему, а через него и всему Челу? То, что их не волнуют проблемы челгрианцев, несмотря на все их протесты? Или то, что хотя и волнуют, но не позволяют забыть о несомненной пользе всего с ними происшедшего прежде всего для них же самих?

Скорее всего, конечно, это простое совпадение. Порой Цивилизация проявляет удивительную беспечность, являющуюся обратной стороной осторожности и настойчивости общества, когда среди размеренной и правильной жизни вдруг хочется совершить что-нибудь из ряда вон выходящее, фривольное и безответственное. А может, они вовсе и не беспокоятся о том, чтобы выглядеть хорошими?

Может быть, они просто устали от своей выдержки, бесконечной изобретательности, рационализма и хотят создать хотя бы крошечную неразбериху, хотя бы ненадолго, хотя бы для того, чтобы показать свою способность к этому?

Впрочем, возможно, подобные мысли выдают лишь его собственную наследственную склонность к животной злобе? Челгрианцы всегда гордились, что ведут свое происхождение от хищников. Конечно, это несколько сомнительное достоинство, тем более что в чем-то оно даже противоречит другой их гордости, ведь, кроме гордости своими дальними предками-хищниками, они в то же время гордились и тем, что их раса сложилась и окрепла сама, без влияния каких-либо сильных защитников и предшественников.

И, может быть, так думает лишь существо со столь древней легализацией кровожадных инстинктов, как он? Или же люди, у которых, конечно, нет в прошлом столь ярко выраженного хищничества, как у челгрианцев, но которые, тем не менее, вели себя столь же кровожадно по отношению и к другим расам, и к себе подобным, они тоже думают так же, как он? Только так не думают их машины? Может быть, именно поэтому они отдали такую роль машинам в своей Цивилизации? Они не верят себе и отгораживаются от себя же самих колоссальной мощью и энергией своей науки и технологии.

Но при всем внешнем благополучии многие люди продолжают беспокоиться и, — как подозревал Квилан, — от этого не чувствует себя уверенной и вся их Цивилизация.

Большая часть цивилизаций, стремившихся создать искусственный разум, создала его и пользовалась им в большей или меньшей степени. И при этом совершенно явным стало то, что, создав существо, которое есть или в любой момент может стать значительно сильнее тебя самого, не в твоих интересах допустить, чтобы это случилось.

Искусственный разум, особенно поначалу, имел тенденцию отражать поведение самих представителей Цивилизации, и даже когда он начал свою эволюцию — с помощью, а иногда и без оной со стороны его создателей, — сперва в ней отчетливо различался интеллектуальный характер и мораль, присущие человечеству. Но постепенно эти качества стали исчезать и с каждым новым поколением искусственных разумов замешаться другими, воспринятыми неизвестно откуда или просто смутированными в процессе развития. Тогда Вовлеченные, включая и Цивилизацию, решили создать сознание вне морали, так называемую металогику. И созданный ими с такими тенденциями разум получил название совершенного Искусственного разума.

Однако создание таких машин наряду с существовавшими ранее не решило проблемы. Наоборот, ситуация усложнилась; особенно тогда, когда новым машинам дали возможность делать то, что они хотят. Они, конечно, не бросались убивать всех налево и направо, но и не создали замкнутого вожделенного государства машинного солипсизма.

Первое, что они сделали при появившейся возможности, они сублимировались каким-то образом и, объединив материал всего универсума, отстранились от него. Так возникло правило, превратившееся скоро в закон: совершенный Искусственный разум всегда сублимирован.

Большая часть цивилизаций обдумала эти сложности и или признала их естественными, или пропустила мимо ушей и решила, что нечего тратить время и ресурсы, создавая, по сути, бесполезные вещи. Только Цивилизация восприняла этот феномен буквально как личное оскорбление, если только можно рассматривать всю Цивилизацию как личность.

Таким образом, момент двойственности, некий элемент моральной раздвоенности так или иначе присутствовал в Разуме Цивилизации...

Все эти мысли не расстроили Квилана, что, конечно, было странно. Некая его часть, некая спрятанная тайная часть его души даже нашла эту идею если не приятной, то, по крайней мере, удовлетворительной, даже полезной.

Его не оставляло растущее предчувствие, что в предпринятой им миссии есть еще много неразгаданного, что миссия эта крайне важна и что он должен исполнить ее идеально.

Он предчувствовал, что скоро узнает о своей миссии гораздо больше, больше вспомнит, потому что уже сейчас, вспоминал все больше и больше с каждым часом.

 

— Как мы сегодня, Квил?

У его постели присел полковник Ярра Димирай, потерявший свою среднюю конечность и руку в воздушном бою в один из последних дней войны. Их выращивали заново. По госпиталю ходили всевозможные шутки о потерянных и вновь растущих руках и ногах.

Полковник Димирай предпочитал держать свои восстанавливающиеся конечности прикрытыми, что Квилан находил наиболее достойным. Полковник, кажется, считал своей обязанностью ежедневно беседовать со всеми обитателями госпиталя. Сейчас наступила очередь Квилана, который подумал, что полковник сегодня выглядит очень бодрым и активным; должно быть, ему обещана скорая выписка.

— Я в порядке, Ярра.

— Ну-ну. Как укрепляется твое новое «я»?

— Вполне прилично. У меня явный прогресс.

Они находились в военном госпитале в Лапендейле, на Челе. Квилан был все еще прикован к постели, которая могла вертеться, подниматься, возить его при желании через весь госпиталь и даже вывозить в садик. Передвижение таких постелей создавало хаос, но персонал всячески вдохновлял пациентов на подобные вылазки. Однако Квилан упорно не желал этим воспользоваться. Он лежал, где лежал, рядом с высоким окном, которое, как говорили, выходило в сад и из которого можно было увидеть берег далекого лесного озера.

Но он не смотрел в окно. Он ничего не читал, не считая букв на экране при проверке зрения. Он не смотрел ни на что, кроме входящего и выходящего персонала, раненых и посетителей. Иногда, когда дверь оставалась закрытой, он только слушал шаги в коридоре. Но чаще всего он просто смотрел в стену, в белую стену на другом конце палаты.

— Это хорошо, — одобрил полковник. — А что они говорят? Скоро ты встанешь?

— Говорят, еще дней через пять.

У него были значительные повреждения. Еще один день там, под гусеницами, на равнине Фелен на Аорме, — и он бы погиб. Переправленный из Гольша на транспортный корабль Невидимых, он был почти безнадежен, хотя местные врачи делали все, что было в их силах. Но он уже несколько раз переживал клиническую смерть.

Военное ведомство лоялистов и семья оплатили его выкуп. Нейтральный медицинский шаттл какого-то Ордена Милосердия переправил его, еле живого, на госпитальный корабль Навигации. Тело ниже пояса пришлось отрезать напрочь; некроз съел почти всю среднюю конечность и значительно повредил внутренние органы. Потом пришлось ампутировать и среднюю конечность, полностью подключив его к поддерживавшему жизнь аппарату до тех пор, пока часть за частью не вырастет новое тело — сначала скелет, потом органы, мускулы, сухожилия, кожа и шерсть.

Процесс почти подходил к концу, хотя и двигался гораздо медленнее, чем Квилан ожидал. Теперь с трудом верилось, что он несколько раз почти умер, и грызла досада, что сделать этого ему так и не удалось.

Возможно, он не умер только потому, что там, изуродованный траками гигантской машины на страшной равнине, он все время представлял себе Уороси, ее удивление при будущей неожиданной встрече, выражение ее лица. Возможно. Он не мог утверждать это с точностью, поскольку все, что он помнил о том времени, заключалось в отрывочных и мгновенных ощущениях: боль, запах, вспышки света, неожиданные позывы к рвоте, обрывки бессмысленных фраз. О чем же он думал в бреду, в горячке, если предположить, что все-таки думал? Теперь он не помнил этого, но ему казалось, будто и тогда в мозгу у него плавали лишь грезы об Уороси.

Ныне его мучили другие мысли. Быть так близко к смерти, о которой он теперь уже мечтал, и избежать ее лишь благодаря нелепой обманувшей надежде на то, что снова увидит ее живой. О ее смерти ему сообщили уже в Лапенлэйде. А ведь это было первым его вопросом после главной операции на медицинском судне, когда от него осталась лишь верхняя часть тела.

О, как он кричал в ответ на слова врачей о том, что нижней частью пришлось пожертвовать ради жизни, как требовал сказать, что с ней, несмотря на дикие приступы боли и тошноты. Но врачи ничего не знали. Или просто ничего не хотели говорить.

Капеллан Ордена Милосердия навел все справки, какие только мог, о судьбе «Зимней бури», но война все еще продолжала бушевать, и никто не имел права открывать ни местонахождение, ни судьбу этого боевого корабля.

Он стал думать, где же можно узнать о том, что с кораблем? Погиб он или просто пропал без вести? Единственным шансом оставалось найти кого-то из Навигации. Но никто из их клана тоже не имел такой информации. Неизвестность вконец измучила Квилана, и он не раз мечтал о смерти, чтобы прекратить эти мучения.

Правду сказал ему шурин, ее близнец, на следующий же день после того, как гибель судна стала официально известной: корабль потерян, скорее всего, взорван. Он и единственный сопровождавший его шаттл неожиданно столкнулись с флотом Невидимых, уже выйдя из пространства Аорме. Враг атаковал их чем-то, напоминающим гравитационную волну, оружием соприкосновения. Первым попал под удар большой корабль. С судна, проводившего впоследствии экспертизу, поступило сообщение, что «начинка» и люди внутри корабля были уничтожены практически мгновенно. Никаких следов ничьих душ там обнаружить не удалось.

Шаттл попытался уйти, но его преследовали и вынудили сделать посадку. Он даже не успел сообщить свои координаты. Тем не менее несколько душ оттуда спасти удалось, и позже они поведали все детали трагедии.

Уороси умерла мгновенно. Это Квилан мог бы считать настоящим благом, если бы не одно обстоятельство: именно эта быстрота уничтожения не дала возможности находившимся на борту людям задействовать свои Хранители душ.

Правда, и примененное оружие свидетельствовало о том, что хотели уничтожить именно эти устройства.

Только спустя полгода Квилан смог оценить ту иронию судьбы, по которой оружие, уничтожившее все Хранители душ живых, не затронуло сделанные еще по старым технологиям и вывезенные с Аорме субстраты.

Когда шурин сообщал Квилану свою страшную новость, он кричал и плакал. Квилану было стыдно за родственника, ибо сам он не мог ни кричать, ни плакать — его охватило абсолютное безразличие, полная потеря каких бы то ни было эмоций, за исключением, пожалуй, удивления перед тем, зачем он вообще живет.

Квилан подозревал, что шурину стало стыдно за свою истерику или, наоборот, он оскорблен его равнодушием, но как бы то ни было, шурин больше не приходил, отправившись в далекое путешествие. Бывали другие родственники — отец, кузены. Квилан не знал, что и как им говорить, поэтому, когда посещения закончились, он даже вздохнул с облегчением и немного расслабился.

Потом появилась советник по горю, но Квилан не представлял, как и разговаривать-то с ней, чувствуя, что надо просто отказаться от ее услуг, понимая, что никому не дано увести его в область рая амнезии. От капеллана тоже было толку не больше.

За несколько дней до столь неожиданного окончания войны он подумал, что будет рад этому, но более не чувствует ничего. Когда все объявили, радостные раненые и персонал плакали, смеялись, и те, кто могли, пили и уходили парочками в ночь, а он ощущал себя совершенно чужим среди них и испытывал лишь раздражение от шума в то время, когда привык спать. Отныне его единственным посетителем, не считая врачей, стал полковник Димирай.

— Голову даю, что ты еще не слышал, — пробасил полковник, чьи глаза сверкали, как у человека, который только что избежал смерти или выиграл неслыханную сумму.

— О чем, Ярра?

— О войне, вестимо. О том, как она началась, кто был причиной, и почему она столь неожиданно закончилась.

— Нет. Об этом я ничего еще не слышал.

— А тебе не кажется, что прекратилась она как-то дьявольски быстро?

— Честно говоря, я об этом не думал. Это, наверное, из-за ранения. Просто поверить не могу, что она закончилась, так все дьявольски быстро случилось.

— Ладно. Зато мы теперь знаем, почему это произошло, — майор похлопал здоровой рукой по кровати. — Все из-за этих ублюдков из Цивилизации.

— Они остановили войну?

У Чела имелись контакты с Цивилизацией последние несколько сотен лет. Этот народ был известен как обладающий высокими технологиями и широко распространившийся по универсуму, но, конечно, без той челгрианской утонченности. Правда, еще во время войны некоторые надеялись, что Цивилизация вступит в войну и каким-нибудь образом разведет воюющие стороны.

Но этого не случилось. А то, что произошло, было куда более прозаичным, хотя и не менее удивительным: две стороны — лоялисты и Невидимые — вдруг приступили к переговорам и с потрясающей скоростью пришли к соглашению. Это был компромисс, никого реально не устраивавший, но все же такой мир снимал угрозу раскола челгрианской цивилизации. Почему же полковник говорит о каком-то вмешательстве Цивилизации?

— Все-таки это они ее остановили, — повторил Димирай, наклоняясь над лицом Квилана. — Хочешь узнать, как?

Квилану было совершенно все равно, но признаться в этом — значило обидеть полковника:

— Как? — тихо спросил он.

— Они сказали нам и Невидимым правду. Они показали нам настоящего врага.

— Так они все-таки вошли в контакт. И кто же этот враг?

— Они! Кто же еще? — воскликнул Димирай, снова энергично похлопывая рукой по кровати. Глаза его так и горели. — Они остановили войну, признавшись, что они ее и начали, — вот в чем дело.

— Не понимаю. Война началась тогда, когда освобожденные и набравшие силу Невидимые повернули свое недавно созданное оружие против тех, кто в недавнем прошлом в кастовом обществе стоял на самом верху.

— Новая армия и Гвардия Равенства были созданы в результате разложения армии после того, как некоторые ее части попытались совершить переворот вскоре после первых выборов. Неустанные тренировки и воля дали возможность бывшим низшим кастам довольно быстро получить доступ к командованию большинства кораблей, что тоже было попыткой демократизировать армию и устроить так, чтобы оружие не контролировалось какой-нибудь одной из сил государства.

— Это было сложное и затратное решение, оно требовало много сил, зато и давало возможность пользоваться мощным оружием слишком многим людям — зато теперь никто не чувствовал себя обделенным. Но затем Муонзе, президент из касты Кастратов, неожиданно перешел на сторону плебса. И при чем тут Цивилизация?

— Это Цивилизация посадила президентом перед Муонзе этого идиота-либерала Капиро, — пояснил Димирай, снова склоняясь над Квиланом. — Они, оказывается, все время держали руку на пульсе, так сказать. Это они обещали парламентариям всю галактику, если те проголосуют за Капиро. Они обещали все — население, корабли, технологии, еще бог знает что. Так к черту полетели и здравый смысл, и тысячелетние традиции, и вся система, а мы получили это долбаное равенство и кретина Муонзе в придачу. И еще знаешь что?

— Не знаю.

— И Муонзе также они посадили, используя какие-то непонятные тактики. Всеобщий подкуп.

— О!

— А знаешь, что они говорят теперь? Квилан покачал головой.

— Они говорят, будто не знали, что все так обернется. Видите ли, еще не случалось такого — вдруг кому-то равенства показалось мало, и нашлись кретины, которые захотели большего. Чушь какая! — Последние слова полковник буквально выплюнул сквозь стиснутые зубы. — И им совершенно наплевать на наши потери, на смерть. На тех, кто в изгнании или скрывается! В общем, получается, что на самом деле никакой гражданской войны и не было, а все это дело рук всяких «доброхотов». Честно говоря, теперь я не уверен, что и это правда. Кто знает, что скрывается и за этими их признаниями? Может быть, они нас просто боятся? Квилан молча пытался переварить известие.

— Хорошо, но зачем было во всем этом признаваться? — наконец спросил он.

— Ха! Может быть, это вот-вот должно было и так выплыть наружу, поэтому они захотели выглядеть чистенькими и признались сами.

— Но если они сказали и нам, и Невидимым прекратить войну...

— Никакой разницы. Они просто как можно лучше сделали грязную работу. Я имею в виду, неужели ты веришь, что они действительно имели целью сделать из нас статистов, марионеток? — Димирай нервно постукивал острым когтем по спинке кровати. — Говоря нам, что все это, по их представлениям, едва ли могло случиться, на самом деле они как раз этот единственный процент возможности тщательно высчитали, и все шло по плану, по которому они действительно виноваты и потому помогут нам... — Полковник тряхнул головой. — Черт возьми! Если мы еще не потеряли все лучшее в себе в этой проклятой войне, которую они нам устроили, то я пойду воевать против них!

Квилан посмотрел на полковника: его глаза сверкали, а шерсть на загривке встала дыбом.

— И это вся правда? — печально покачал головой Квилан. — Действительно вся?

Полковник встал, словно подкинутый гневом.

— Ты еще услышишь новости, Квил! — Пообещал он и огляделся, словно ища, на ком бы выместить свою злобу, но справился с собой и перевел дыхание. — Еще не конец. Это я тебе говорю, майор! Это не конец, а только начало. Начало очень долгого пути. Увидимся позже. А пока — до свиданья. — И он вышел, хлопнув дверью. И тогда Квилан впервые за много месяцев решил посмотреть на экран и обнаружил, что дела действительно обстоят очень похоже на то, как рассказывал полковник, что путь реформ в его стране действительно инспирирован Цивилизацией и именно теми действиями, которые она называла помощью, а все другие — подкупом. И инспирирован этот процесс был для того, чтобы все устроилось как можно лучше для Чела, лучше — с ее точки зрения.

Секретные силы были тайно приведены в боевую готовность поблизости от всех сфер влияния Чела и их колоний на случай, если дела пойдут не так, как задумывалось. Но они пошли именно так и даже еще хуже, — то есть — лучше, чем они думали.

Все было в точности так, как излагал полковник, но Квилану показалось, что здесь присутствует еще нечто, обычно не применяемое при подобной информационной обработке других стран. Может быть, причиной тому являлось их хищническое происхождение... Но ощущение неудовлетворенности не покидало Квилана, существовал какой-то неуловимый фактор...

Трудно было поверить во все происшедшее, но другого выхода не оставалось. Квилан просмотрел немало информации, еще несколько раз поговорил с полковником и другими ранеными, с посетителями, которые снова стали появляться у него в палате. Все было правдой. Все.

Однажды, как раз накануне того дня, когда ему было позволено впервые подняться с постели, он услышал, как за окном поет птица. Квилан нажал кнопку на панели управления кроватью, развернул ее и поднял себя так, чтобы стало видно окно. Птица, должно быть, уже улетела, зато он увидел затянутое тучами небо, деревья на краю мрачно сверкавшего озера, его волны, лизавшие каменистый берег, и траву госпитального садика, пригибаемого порывами ветра...

Однажды на рынке в Робунде он купил ей птичку в клетке. Купил, потому что пичужка прелестно и звонко пела. И поставил в комнату, где она заканчивала свой проект по акустике замков.

Уороси вежливо поблагодарила, но потом прошла к окну, открыла дверцу клетки и выпустила птицу. А та вылетела и запела. Уороси долго смотрела на птичку, пока она не скрылась из глаз, и обернулась к нему со сконфуженным извиняющимся лицом. А он стоял тогда, прислонившись к дверному косяку, и улыбался ей...

Остаток видения затуманили слезы.

 

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

ГРУППА СВЕРСТНИКОВ

 

Самых важных гостей на Мэйсаке обычно перевозили в гигантской церемониальной барже из сверкающего золота, с развевающимися флагами. Баржа эта наполнялась внутри ароматизированным воздухом при помощи полумиллиона зажженных ароматизированных свечей. Но в случае с челгрианцем Хаб подумал, что такая церемония может показаться гостю насмешкой, ибо праздновать было нечего, и потому вместо уродливой, хотя и стильной громадины ему навстречу выслали простой бывший военный корабль с названием «Сопротивление создает характер».

Группа встречающих состояла из тонкого и серебристого аватара Хаба, дрона И. X. Терсоно, хомомдана Кэйба Ишлоера и женщины по имени Эстрей Лассилс, представляющей Генеральное консульство Орбиты и выглядевшей весьма старой, что, впрочем, вполне соответствовало действительности. Она носила длинные седые волосы, собранные в хвост на затылке, и от выражения ее сухого узкого лица всегда веяло тоской. Но фигура у нее (для ее возраста) казалась хорошей — гибкой и стройной, особенно в официальном черном костюме с единственным украшением — брошью. Большие глаза женщины горели все еще ярко, хотя тонкая сетка морщин густо покрывала увядшую кожу. Эстрей сразу же понравилась Кэйбу, который решил, что такое впечатление она производит не только на него: ведь Эстрей была избрана и человеческим населением Орбиты, и дронами.

— Хаб, ваша кожа сегодня более матовая, чем обычно, — своим чуть удивленным голосом заметила она.

Сегодня на аватаре Орбиты были надеты белые брюки и узкий жилет, а его серебристая кожа действительно сверкала не так ярко, как обычно.

— Существуют некоторые челгрианские племена, у которых имеются большие предубеждения в отношении зеркал, — ответил аватар низким грудным голосом, и черные глаза моргнули. Эстрей быстро посмотрела на свое отражение в двух зеркальных веках, на секунду прикрывших глаза. — Я думаю, это будет самым разумным...

— Конечно.

— Как дела в консульстве, госпожа Лассилс? — поинтересовался Терсоно, который сверкал нынче сильнее обычного, его розовый фарфор и прозрачные камни так и сияли.

— Как обычно, — пожала плечами Эстрей. — Я не видела никого уже пару месяцев. Следующая встреча состоится... — И женщина вдруг глубокомысленно замолчала.

— Через десять дней, — подсказала ее брошь.

— Благодарю. — Эстрей кивнула дрону. — Вас будут ждать.

На собраниях в консульстве жители Орбиты представлялись Хабу, так сказать, на высшем уровне. Там каждый мог обратиться к нему непосредственно по любому вопросу. Единственная сложность заключалась в том, что представители наиболее аутократичных* [Автократия (греч. — autokrateia) — система управления, при которой одному лицу принадлежит неограниченная верховная власть; самодержавие.] или отдаленных сообществ должны были заручиться подтверждением своей личности у кого-нибудь из официальных лиц.

Но главной причиной, по которой Кэйбу понравилась Эстрей Лассилс, — если не считать ее высокого положения и роли представительницы около пятидесяти миллиардов населения, — было то, что она привела с собой племянницу, шестилетнюю девочку по имени Чьомба.

Тоненькая белокурая девчушка в ожидании идущего на посадку корабля спокойно сидела на своем месте в круглом центральном зале для церемоний. Малиновые шорты и ярко-желтая просторная курточка ярким пятном выделялись среди официальных цветов делегации. Она болтала ножками и улыбалась.

Остальные стояли, за исключением Терсоно, парившего перед большим экраном в полстены. Его размеры были настолько внушительными, что когда он загорался, казалось, будто ты сам плывешь в открытом космосе, стоя на огромном диске. А поскольку пол и потолок тоже являлись экранами, то всякого впервые попавшего сюда охватывало чувство некой неуверенности в реальности происходящего.

Кэйб смотрел прямо в глубину экрана, но, как ни вглядывался, не видел ничего, кроме россыпи звезд и медленно передвигавшегося красного кольца, что свидетельствовало о приближении корабля. Потом от пола к потолку экран пересекли две пограничные группы, где-то вдалеке взметнулся кратковременный штормовой всплеск. Однако все это было гораздо меньше интересно, чем человеческое дитя, слезшее со стула и игравшее теперь в бассейне с рыбками.

В обществе, где люди жили уже четыре столетия, детей было мало, да и те, как правило, в основном находились вместе с себе подобными в замкнутых группах, отчего казалось, что их еще меньше, чем есть на самом деле.

— Все хорошо, — улыбнулась девочка, заметив, что Кэйб внимательно за ней наблюдает, и кивнула в сторону рыбок: — Они не кусаются.

— А ты уверена? — шутливо спросил Кэйб и, чтобы оказаться поближе к ребенку, согнулся втрое. Она смотрела на его телодвижения, широко распахнув глазенки, но от комментариев все же удержалась.

— Да. Они не едят мяса.

— Но у тебя такие аппетитные пальчики, — продолжал шутить Кэйб, в глубине души уже опасаясь, что пугает девочку.

Малышка нахмурилась, но быстро рассмеялась:

— Но ведь ты сам не ешь людей, правда?

— Пока не очень голоден, — серьезно провозгласил Кэйб и снова внутренне чертыхнулся. Теперь он начинал смутно понимать, почему дети его собственной расы всегда относились к нему с подозрением.

Девочка засомневалась, но после продолжительного обдумывания такой новости, все же улыбнулась снова:

— Хомомданы — вегетарианцы. Это точно.

— О, — удивился Кэйб. — У тебя есть имплант?

Как правило, у детей их не было; они довольствовались в своей повседневной жизни игрушками или аватарами своих сверстников. Обладание собственным имплантом в традициях Цивилизации неофициально приравнивалось к ритуалу инициации. Другим ритуалом была смена детской говорящей игрушки на более сложные подростковые устройства и, наконец, на со вкусом подобранный комп — какую-нибудь брошь или кольцо с драгоценным камнем.

— Да, есть, — гордо ответила девочка. — И я его спросила.

— Она слишком докучает вам, — вмешалась Эстрей, подходя к бассейну.

— Не более чем любое другое нормальное разумное дитя в таких обстоятельствах, — выдала девочка, имитируя какой-то мужской голос.

— Чьомба — ранняя ягодка, — пояснила Эстрей, взъерошив светлые кудри девочки. — Она очень нестандартный ребенок.

При этих похвалах Чьомба затихла и только продолжала болтать ногами в бассейне, разгоняя рыб.

— Я полагаю, что сначала ты должна была поздороваться с господином послом Кэйбом Ишлоером, — напомнила девочке Эстрей. — Ты стала слишком развязной.

Девочка театрально вздохнула, встала на дно бассейна в воду, протянула ручку и дотронулась до массивной конечности Кэйба.

— Рада представиться: Синтриерса Чьомба Лассилс, дама Палакоуп. — Она низко поклонилась. — Как вы себя чувствуете?

— Прекрасно, — склонил голову Кэйб. — А вы, Чьомба?

— Как ей вздумается, — ответила за девочку Эстрей, и та выкатила глаза.

— Если я не ошибаюсь, ваше раннее развитие все же еще не дает права на упоминание среднего имени.

Девочка хитро улыбнулась, и Кэйб вдруг подумал, что, наверное, употребил слишком витиеватую форму выражения.

— Ей просто очень этого хочется, — прищурилась Эстрей. Чьомба задрала носик и широко улыбнулась Кэйбу:

— А у вас есть дети, господин посол?

— К сожалению, нет.

— И вы здесь совсем один?

— Да, увы.

— И вам не грустно?

— Чьомба! — предостерегающе воскликнула Эстрей.

— Все в порядке. Нет, мне не грустно, Чьомба. У меня много знакомых и много дел.

— А что вы делаете?

— Изучаю, занимаюсь, отправляю репортажи.

— Что, о нас?

— Да. Много лет назад я решил попытаться понять людей и таким образом, возможно, универсум в целом, — Кэйб медленно развел руками и постарался улыбнуться. — Попытки мои продолжаются до сих пор. Я пишу статьи, эссе, немного стихов и прозу и отсылаю их к себе домой, стараясь в силу своих способностей объяснить Цивилизацию и ее народ как можно полнее. Конечно, формально наши сообщества и так все друг про друга знают, но иногда этого мало для понимания, нужно чувство, субъективная интерпретация. И своими работами я стараюсь обеспечить именно это личное прикосновение, понимание.

— И вам не странно жить в нашем окружении?

— Все это начинает быть утомительным, — вмешалась Эстрей. — Скажите ей об этом, господин посол.

— Да нет, все нормально. Да, Чьомба, порой странно, порой непонятно, порой даже горько. Но всегда это открытие и награда.

— Но ведь мы совсем другие. У нас только две ноги, а у вас три. А других хомомданов вы избегаете?

— Только одного.

— Кого же это?

— Того, кого я любил. К несчастью, она не отвечала мне взаимностью.

— И поэтому вы отправились сюда?

— Чьомба!

— Может быть, и поэтому, Чьомба. Расстояние и новые впечатления — прекрасные врачи. По крайней мере, здесь, окруженный людьми, я никогда не встречусь с тем, кто обманет мои ожидания. Я не встречусь с нею.

— У-у-у... Вы, видно, очень сильно ее любили.

— Должно быть.

— А вот и мы, — послышался голос аватара. На изгибе экрана появился цилиндрик «Сопротивления» и быстро заскользил в темноте. Скоро стали угадываться сложные защитные поля корабля, которые окружали его, словно облачка газа, и судно плыло в них, как большая лодка в туманном озере.

Встречающее судно подплыло к аккомодационному люку в передней части бывшего боевого корабля, где контуры обозначились восьмиугольником маленьких огней. Оба судна состыковались совершенно бесшумно, и Кэйб, специально смотревший на бассейн, заметил, что вода в нем даже не шелохнулась. Первым перешел на другой корабль аватар, за ним дрон, паривший на уровне плеч.

— Высуши ноги, — приказала Эстрей племяннице.

— Зачем?

Но туг дверной проем открылся, явив украшенный растениями вестибюль и высокого челгрианца, одетого в официальный серый плащ священника. За ним стелилось нечто, похожее на длинный шлейф, несущий два модных чемодана.

— Майор Квилан, — обратился к нему сереброкожий аватар, быстро подходя ближе и кланяясь. — Я представлю Хаба Мэйсака. Мы приветствуем вас.

— Благодарю, — негромко ответил челгрианец, и Кэйб почувствовал терпкий запах.

Представление прошло нормально. Челгрианец казался учтивым, но скрытным. По-мариански он говорил ничем не хуже, чем Циллер, с тем же акцентом, что и Циллер. Он явно предпочитал всегда выучивать язык, чем пользоваться услугами переводящего устройства.

Последней представлялась Чьомба, которая снова повторила свое полное имя, сунула руку в карман и подарила челгрианцу маленький букетик цветов.

— Это из нашего сада, — объяснила она. — Извините, что они немного помялись, но это потому, что они лежали в кармане. И не беспокойтесь, они совсем-совсем немного грязные. А хотите посмотреть рыбок?

— Майор, мы так рады тому, что вы нашли возможность посетить нас, — запел Терсоно, проплывая как раз между челгрианцем и девочкой. — Итак, когда я утверждаю, что ваш визит для нас высокая честь, то говорю это не только от имени присутствующих, но и от имени всех жителей Орбиты Мэйсак.

Кэйб вдруг подумал, что именно сейчас этому майору надо было упомянуть и про Циллера, дабы подчеркнуть свою учтивость, но тот только улыбнулся.

Чьомба во все глаза глядела на дрона, который, загоревшись синим, облетел гостя, вежливо, но молча склонившего голову в сторону девочки.

Чемоданы тем временем перенесли на корабль, двери закрылись, и все снова оказались в комнате-экране.

— А теперь мы не только приветствуем вас, но и сообщаем, что полностью находимся в вашем распоряжении во время вашего визита, сколь бы он ни продолжался, — заливался дрон.

— Не нужно. У меня есть свой штат.

— Ну что вы! Но я, конечно, не имел в виду ребенка. Скажите, как прошел ваш вояж? Удовлетворительно, я надеюсь?

— Вполне.

— Прошу вас, садитесь.

Все расселись по кушеткам, судно отправилось в обратный путь. Чьомба снова опустила ноги в воду. Сзади нее на экране «Сопротивление создает характер» сделало финальный разворот и исчезло.

Кэйба потрясла разница между Квиланом и Циллером. Это были единственные челгрианцы, которых он видел лицом к лицу, хотя он немало времени посвятил изучению этой расы с того времени, как Терсоно обратился к нему на барже «Уединение». Он понял, что этот майор моложе композитора, и выглядит собранней и худей. Его коричневый мех был более ухожен, а фигура значительно мускулистей.

Но при этом он выглядел значительно более усталым, и какая-то темная печаль складка залегла между больших черных глаз от широкого носа. Впрочем, удивительного в этом не было ничего — Кэйб уже достаточно знал о майоре Квилане.

— А вы официально представляете здесь Хомомдан, господин посол Ишлоер? — обратился к нему майор.

— Нет, майор, — начал Кэйб.

— Господин посол присутствует здесь как гость, — пояснил Терсоно.

— Меня попросили участвовать в вашем приеме. Я, конечно, оказался позорно слаб перед таким соблазном и немедленно согласился, хотя и не имею никакого дипломатического опыта или образования. Сказать правду, я нечто среднее между журналистом, туристом и студентом — ничего больше. Надеюсь, вы простите мне эти речи, поскольку они, наверняка, нарушают дипломатический протокол. По крайне мере, хочется верить, что мои ошибки не отразятся на вашем визите никаким отрицательным образом, — Кэйб кивнул в сторону Терсоно, который уже начинал недовольно светиться.

— И на Мэйсаке немало хомомданов? — поинтересовался Квилан.

— Я единственный. Квилан медленно кивнул.

— Честь представлять наших рядовых жителей выпала мне, майор, — в свой черед заявила Эстрей Лассилс. — Господин посол действительно никого не представляет, хотя он безмерно мил. — Она улыбнулась Кэйбу, и он не понял, заключается ли в этой фразе симпатия или унижение. — Мы действительно пригласили на встречу господина посла, дабы доказать вам, что мы здесь, на Мэйсаке вовсе не так страшны, что отпугиваем всех гостей не человеческого происхождения.

— Теперь я понимаю, почему Махрай Циллер не смог сопротивляться вашему гостеприимству, — едва улыбнулся Квилан.

— Композитор Циллер по-прежнему продолжает дарить нам счастье своим присутствием здесь, — согласился Терсоно. Его аура была уже густо-розовой, что особенно выделялось на фоне светлой кушетке. — Мы не будем сейчас перечислять все добродетели Орбиты Мэйсак, но позвольте вас все же вас уверить, что это место бесчисленных удовольствий...

— Я полагаю, что Махрай Циллер знает о моем визите, — тихо, но твердо прервал его Квилан, переводя взгляд с дрона на аватара.

Сереброкожее существо кивнуло:

— Он постоянно находится в курсе всех ваших передвижений. К несчастью, сегодня он не мог поприветствовать вас лично.

— Я этого и не ждал.

— Господин посол — один из ближайших друзей композитора, — пояснил Терсоно. — Я уверен, что при первой же возможности у вас троих будет о чем поговорить.

— Да, мне кажется, я могу утверждать, что здесь, на Мэйсаке, я его лучший друг. Из хомомданов, разумеется, — подтвердил Кэйб.

— Как я понимаю, когда-то вы тоже знали господина Циллера, — уточнила Эстрей. — Кажется, по школе, не так ли?

— Да. Но с тех пор мы ни разу не встречались. Нас можно назвать скорее случайными знакомыми, чем старыми друзьями. И как поживает наш отсутствующий гений, господин посол?

— Прекрасно, он как раз пишет большую вещь.

— О далекой родине? — уточнил майор, и по его широкому лицу пробежало подобие улыбки.

— Вряд ли, — ответил Кэйб. — Но я думаю, что в его творчестве последних лет я действительно стал замечать некоторые мотивы, свойственные челгрианской народной музыке, правда, тщательно обработанные и навеянные условиями нынешнего развития жизни вашего общества. — Краем глаза Кэйб видел, как аура дрона вспыхнула при этих словах от удовольствия. — Что, конечно, ни о чем в общем-то не говорит, — поспешил добавить он. — И аура Терсоно мгновенно стала сине-белого оттенка.

— Так вы его горячий поклонник, господин посол?

— Я думаю, все мы здесь являемся таковыми, — быстро ответил за Кэйба дрон. — Я, например...

— А я нет!

— Чьомба! — воскликнула Эстрей.

— Ребенку, конечно, еще трудно понять музыку господина Циллера, — поспешил вмешаться дрон, и Кэйб успел заметить вспышки малинового и красного, направленные в сторону девочки, по-прежнему беспечно продолжавшей болтать ногами в бассейне. Ее рот продолжал шевелиться, но ничего не было слышно — Терсоно явно отгородил девочку некими защитными полями. Потому что в следующий момент все услышали, что она что-то говорит, но понять смысл сказанного оказалось невозможно. Саму же Чьомбу это совершенно не волновало.

— Я, например, считаю себя одним из самых восторженных почитателей композитора Циллера, — громко провозгласил Терсоно. — И сам видел, как госпожа Эстрей Лассилс аплодировала ему на нескольких концертах. И знаю, что по сей день Хаб помнит все те места, где ваш соотечественник давал концерты, избрав своим вторым домом нашу Орбиту. И сейчас мы находимся в восторженном ожидании будущего концерта, на котором господин композитор собирается сыграть свою новую симфонию. Это произойдет буквально через несколько недель. И я уверен, что мы получим ни с чем не сравнимое наслаждение!

Квилан кивнул и потер руки:

— Хорошо. Вы, как я уверен, уже давно догадались, что задачей моего визита является попытка уговорить Махрая Циллера вернуться на Чел. — Майор обвел всех взглядом и остановился на Кэйбе: — Я знал, что мне предстоит непростая задача. Господин Ишлоер...

— Прошу вас, называйте меня просто Кэйб.

— Хорошо. Что вы думаете по этому поводу, Кэйб? Прав ли я, предполагая, что мне предстоит тяжелая борьба?

Кэйб задумался.

— Не могу даже вообразить, чтобы господин композитор пропустил шанс встретиться с первым челгрианцем...

— Я думаю, что ваши предположения совершенно справедливы, майор Квилан, — ответил наконец Кэйб.

— ... оказавшимся...

— Спасибо. Зовите меня просто Квил.

— ...на Мэйсаке ...

— Честно говоря, Квил, чертовски трудную задачу они вам поставили!

— ...за столько лет!

— Именно так я и думал.

— Все в порядке?

— Да. И спасибо тебе за все.

— Мы рады вас видеть! — прогундосил Хайлер, имитируя голос аватара. — Уж не буду комментировать дальше.

— Да, в этом нет необходимости.

Они оба боялись, что странное свойство Квилана будет так или иначе обнаружено. Его громкие ответы на никому не слышимые мысли Хайлера еще на борту «Сопротивления...» могли насторожить хозяев, и поэтому они договорились, что хотя бы поначалу генерал останется за бортом, храня молчание до тех пор, пока не заметит что-нибудь подозрительное, чего не заметит Квилан.

— Ну, что интересного, Хайлер?

— Прямо зверинец какой-то, а? Только один человек!

— А что насчет ребенка?

— Ах, да, ребенок! Если только это действительно ребенок...

— Давай все-таки не впадать в паранойю, Хайлер.

— Но давай не впадать и в невинность, Квил. Все-таки все это похоже на то, что они чувствуют себя совершенно неуязвимыми.

— Знаешь, такое ощущение, будто эта Эстрей Лассилс — прямо президент Универсума, а этот железный аватар находится под прямым контролем какого-то бога, который распоряжается жизнью и смертью на всей Орбите.

— Да, но с точностью до наоборот: у бабы нет никакой власти, а чучело — просто марионетка.

— А дрон? А хомомдан?

— Машина, похоже, существует лишь для контакта, но для контакта весьма специального. А трехногое чудище кажется очень и очень неглупым малым. Но эти идиоты, по-моему, используют его в качестве члена свиты лишь потому, что у него три ноги, то есть, в их понимании, он похож на нас.

— Вероятно.

— Но, как бы то ни было, мы здесь.

— Здесь. И это «здесь» выглядит впечатляюще, а?

— Точно.

Квилан тонко улыбнулся и, опершись о балюстраду, огляделся. По одну сторону уносилась вдаль река, по другую — взгляд терялся в совершенно пустынном пространстве.

Великая Река Мэйсака была длинным водным потоком, огибавшим всю Орбиту. Течение ее было очень медленным. Питаемая маленькими речками и горными потоками, она тем не менее почти иссякала, пробиваясь через пустыни. Потом река снова наполнялась проходящими дождями и раздавала себя морям, болотам и ирригационным системам, создавала гигантские озера, сети каналов и наконец снова становилась рекой — только в колоссальном эстуарии. Это «воронкообразное однорукавное устье реки, впадающей в океан, море, подверженное действию приливов», здесь скорее было бассейном, создающим возможности для нового начала, незаметно переходил в начало той же реки.

Она несла свои бесконечные воды через лабиринты пещер, давая жизнь в их глубинах корням и началам гор; пересекала медленно изменявшийся, еще не до конца сформированный ландшафт равнин, на которых пыхтели вулканы, еще не описанные вулканологами и не занесенные на карты в реестры.

Путь ее лежал через множество маленьких городков, типа Осинорси, находившихся ниже течения реки. Она протекала мимо через холмы, через саванны, пустыни и болота, пересекала массивы скал, возносящихся на тысячи метров над ее уровнем,— через висячие сады и вертикальные поселки, сквозь туннели и каньоны. И протяженность ее составляла никак не менее десяти миллионов километров. Ее берега здесь, всего в нескольких километрах от скал, обозначавших начало Ксаравва, представляли собой цветущий склоны не менее чем в десять метров шириной.

И отсюда, уже стоя на мостике все же поданной церемониальной баржи «Бариатрикист», Квилан мог видеть туман, покрывавший горы и болотистые леса на несколько километров вокруг. Встречавшие спросили его, хочет ли он сразу отправиться в отведенный ему дом или предпочтет прежде осмотреть Великую Реку и одну из самых известных барж, где для него тоже приготовлена небольшая каюта. Он предложил сделать выбор самим. Всем, кажется, это очень понравилось; по крайней мере дрон Терсоно нежно засветился розовым одобрением.

Корабль встречающих мягко вошел в атмосферу Орбиты, и его потолок тоже сразу превратился в экран, показывая гостю вечернюю и ночную стороны Орбиты в то время, когда судно медленно погружалось в теплый утренний воздух над Осинорси. На границе с Ксараввом судно приземлилось у «Бариатрикиста».

Баржа оказалась старинным кораблем, оснащенным множеством палуб и мачт, на которых развевались паруса, флаги и вымпелы.

На палубе толпился народ, явно не составлявший команды.

— Надеюсь, это не ради меня? — спросил Квилан дрона, когда они ступили на среднюю палубу.

— М-м-м... Нет, — неуверенно ответил тот. — Но, может быть, вы желаете все же иметь отдельное судно?

— Нет, я просто поинтересовался.

— Здесь одновременно происходит много других событий, вечеринок, приемов, концертов, — пояснил аватар. — К тому же, для нескольких сотен присутствующих эта баржа — временный или постоянный дом.

— А сколько собралось специально, чтобы увидеть меня?

— Около семидесяти.

— Майор Квилан, если вас что-нибудь не устраивает... — начал дрон.

— Нет.

— Могу я сделать вам одно предложение? — обратилась к нему Эстрей Лассилс.

— Прошу вас...

 

Затем Квилан сошел прямо на баржу. С ним в качестве гида отправилась Эстрей и оставила его только тогда, когда, пройдя через пеструю, шумящую толпу, он нашел себе подходящее место на носу.

Там было всего несколько человек, в основном парочки. И Квилан вдруг вспомнил жаркий день, день, утопающий в горячей солнечной дымке, там, на маленькой лодке, посредине крошечной лесной речушки, в тысяче световых лет отсюда. Он вспомнил ее прикосновения... и запах... и тяжесть ее маленькой руки на своем плече...

 

Люди сначала смотрели на него с любопытством, но потом быстро потеряли интерес и ушли. Он глядел на воду. День стоял прозрачный, но холодный; река была пустынна и спокойно несла его вперед вместе с людьми.

 

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

УДАЛЕНИЕ В КАДЕРЦИТ

 

Потом Квилан просто отвернулся.

Но вот из толпы танцующих появилась запыхавшаяся и раскрасневшаяся Эстрей Лассилс. Женщина подошла к нему и повела его в другую часть баржи, не туда, где был приготовленный для него номер.

— Вы уверены, что счастливы видеть всех этих людей, майор? — поинтересовалась она.

— Вполне. Благодарю.

— Но все же скажите, когда захотите уйти. Мы не подумаем, что вы невежливы. Я немного занималась вашей историей и знаю, что челгрианцы склонны к аскетизму и траппизму* [Траппизм — от названия французского монастыря Нотр Дам де ла Траппе. Католический монашеский орден, выделившийся в XVII веке из ордена цистерцианцев (по названию первого монастыря ордена — Цистерциум, XI век), отличающегося очень суровым уставом, требующим среди прочего и отказа от бытовой устной речи.]. И поэтому, ручаюсь, мы все поймем, если наше веселье вдруг покажется вам утомительным.

«Интересно, насколько глубоко они копались в моих историях?»

— Не волнуйтесь, я чувствую себя вполне нормально.

— Вот и замечательно. Я занимаюсь всеми этими массовыми мероприятиями уже бог знает сколько времени, и порой нахожу их чересчур утомительными. Но это часть культуры, и поэтому я не знаю, хорошо это или плохо.

— Думаю, это зависит от настроения.

— Хорошо сказано, сынок. Но я ухожу в укрытие. Разбирайся с ней сам, и поосторожней — она хитра, я это чувствую.

— Надеюсь, вы понимаете, майор, насколько наш народ огорчен тем, что произошло на Челе, — начала женщина, глядя сначала себе под ноги, а потом — прямо ему в лицо. — Я знаю, что вам нечего ответить на это, а я могу только извиняться, но, поверьте, порой хочется сказать нечто большее, чем одни лишь формальные сожаления. — Она смотрела куда-то за горизонт. — Война была нашей виной. Разумеется, мы выплатим все репарации и еще раз принесем свои извинения... — Она сделала какой-то неопределенный жест маленькой сморщенной ручкой. — Думаю, каждый из нас чувствует, что мы находимся в неоплатном долгу перед вашим народом. — Эстрей снова посмотрела на кончики своих туфель. — И не надо стесняться напоминать нам об этом.

— Благодарю. Я ценю вашу симпатию и ваше предложение. И не делаю тайны из своей миссии.

Глаза старой дамы на мгновение сузились, и она нерешительно улыбнулась:

— Хорошо. Посмотрим, что можно будет сделать. Я надеюсь, вы не очень спешите, майор?

— Не очень, — подтвердил он.

— Надеюсь также, что вам понравится дом, приготовленный для вас Хабом, — продолжила она уже более легким тоном.

— Как вы уже заметили, меня не волнуют ни роскошь, ни местоположение. А в том, что вы здесь обеспечите меня даже большим, чем мне нужно, я не сомневаюсь.

— Думаю, что все именно так и есть. Но все-таки дайте нам знать, если вам чего-то не будет хватать, — и мы сделаем все возможное.

— В таком случае, предоставьте мне дом рядом с жилищем Махрая Циллера.

Эстрей рассмеялась:

— Увы. Это не в наших силах. Зато у вас будет прелестный вид и доступ к источникам информации. — Она прищурила глаза и посмотрела на Квилана: — Вы понимаете, о чем я говорю? То есть — нашу терминологию?

— Я тоже готовился к этой поездке, миссис Лассилс, — усмехнулся он.

— О, конечно! Тогда просто сообщите, какие виды компьютеров, имплантантов или искусственного разума вам нужны. Если у вас есть с собой собственные средства связи, то Хаб, вероятно, уже подключил вас или готов это сделать. Также он может предоставить в ваше распоряжение своего аватара или что-нибудь более привычное для вас... Итак, что же вы предпочтете?

— Полагаю, всего лишь обычный стандартный комп.

— Такой, я думаю, уже ждет вас дома. — Они вышли на широкую верхнюю палубу, хорошо оснащенную всевозможным богатым такелажем и усеянную народом. — Отсюда вид значительно лучше. И помните, в любое время...

— Амен.

Все обернулись к челгрианцу.

— Что ж, ввязываемся в драку, майор...

 

Действительно, на встречу собралось около семидесяти человек, включая трех представителей из генерального консульства, которых тут же узнала Эстрей. Явилось и несколько ученых, занимавшихся Челом или тех, чья специализация включала приставку «ксено», по большей части профессоров. Присутствовала и группа не-людей, о которых Квилан никогда не слышал, но которые летали, плавали, балансировали или ползали по палубе, столам и кушеткам.

Ситуация осложнялась еще и тем, что, помимо негуманоидов, присутствовали еще какие-то существа, которых Квилан поначалу тоже принял за чужих. Но при более пристальном знакомстве они оказались просто детенышами каких-то животных. Да и сами люди постоянно говорили на многих наречиях и делали какие-то непонятные жесты.

— Межкультурный миметический транскрипционер? Что это такое, черт побери?

— Понятия не имею. Предположим самое худшее: газетный репортер.

Аватар Хаба начал представлять собравшихся: чужих, людей и дронов. Все они претендовали на то, чтобы их рассматривали не только как полноправных граждан, но и как существа, имеющие полноценный статус существования. Квилан кивал, улыбался, пожимал руки и делал еще какие-то жесты, которые считал подходящими к случаю.

— Мне кажется, что этот серебряный выродок прямо-таки хозяин всего здешнего стада. Всех знает и про все знает, про страхи, склонности, симпатии-антипатии, короче — хозяин.

— Нам говорили совсем иное.

— Ах, да! Что он знает только твое имя и то, что сейчас ты так или иначе находишься под его юрисдикцией. Какие басни! Видите ли, он знает только то, что ты хочешь, чтобы он знал. А тебе не кажется, что в это трудновато поверить?

Квилан не имел понятия, в какой мере Хаб наблюдает за всем этим скопищем жаб Орбиты, но это и не имело сейчас значения. Квилан знал еще не так много об этих аватарах, но то, что он знал и слышал от Хайлера относительно их общественных умений, выглядело вполне правдоподобно. Не устававшие, бесконечно радушные, с безукоризненной памятью и телепатическими способностями, они своим присутствием в любом скоплении людей вносили всегда столь необходимые дисциплину и порядок.

— При наличии этой серебряной фигни и имплантов люди могут и вообще не помнить имя другого человека!

— Мне кажется, они порой и своего-то не помнят.

Квилан постепенно переговорил со множеством присутствующих и присел за стол, уставленный едой на тарелочках и подносах. Все оказалось снабженным краткими надписями, пояснявшими, что для кого подходит.

Он поглядел за борт и обнаружил, что они уже прошли колоссальный акведук и теперь движутся среди широкой травянистой равнины, усеянной огромными невиданными деревьями, похожими на зонтики.

— Деревья, как соборы!

— Угу.

В этом месте река разливалась до километра в ширину, а впереди, все в той же дымке, уже виднелись новые скалистые горы.

Как он и предполагал, вершины этих гор были украшены снежными шапками и обвиты цепями облаков. Горы, стоявшие почти отвесными склонами, сверкали на солнце какими-то серебристыми лентами, должно быть, это были настоящие горные ручьи и реки. Некоторые из них скользили от самого верха до самого низа, другие, более узкие и светлые, таяли и исчезали еще на половине пути.

— Массив Акьюм. Река огибает его с двух сторон и подходит к городу Акьюму, расположенному на берегах Высокого Соленого моря. Именно там живет наш друг Циллер.

Квилан еще раз бросил взгляд на наполовину укрытые снегом вершины, внезапно четко материализовавшиеся из тумана и продолжавшие становиться все реальней с каждым ударом его сердца...

 

В Серых Горах находился монастырь Кадерцит, принадлежавший Ордену Шерахт. Квилан удалился туда сразу же после выписки из госпиталя и всецело отдался скорби. Впрочем, он вышел из армии не в отставку, а в продолжительный отпуск, что и дало ему возможность сразу получить высокий монашеский сан. К тому же у него оставалась возможность в любой момент снова восстановиться в армии, получить действительную почетную отставку, а заодно и хороший пенсион.

Квилан имел целую кучу наград. Что-то он получил за службу в армии вообще, что-то за участие в сражениях с оружием в руках, или за то, что, принадлежа к Данным, мог запросто избежать боевых действий в первой линии, но даже не попытался воспользоваться этим правом. Наградили его также за ранение (плюс ленточка за особую его тяжесть) и за выполнение специальной миссии. Имелись и общие награды, которые давали всем, когда стало ясно, что война — дело рук не враждующих каст, а Цивилизации. Солдаты называли эту медаль «Не наша вина». Квилан держал все свои медали в маленькой коробочке в сундуке, в своей келье, вместе с вещами, принадлежавшими Уороси.

Монастырь, в котором обосновался Квилан, располагался на скалистом выступе высокой горы. В монастыре имелся небольшой садик, раскинувшийся прямо по берегу шумно струящегося вниз потока и сверху едва заметный среди валунов, снега и льда возвышающегося горного кряжа. За садиком, прямо по изящному старинному мосту, имеющему трехтысячелетнюю историю, шла дорога из Оукона на центральное плато.

Во время войны отряд солдат Невидимых, уже убивших немало своих бывших хозяев в других монастырях вверх по этой дороге, захватил Кадрацит и взял в плен половину монахов — в основном не успевших убежать стариков. Солдаты швырнули их с моста в ледяную стремнину. Не все монахи умерли сразу, и еще сутки из реки доносились стоны барахтающихся в холодной воде. Все стихло только к рассвету. Спустя два дня отряд лоялистов отбил монастырь и долго пытал Невидимых, прежде чем сжечь их живьем.

Опять все та же история: ужаса, ненависти и горя, которые царили тогда повсюду. Война длилась всего пятьдесят дней. Многие войны на планете, даже можно сказать, большая их часть, за это время едва-едва начинали мобилизацию, определяя территории и направления для ударов. Войны же в космосе, теоретически требующие нескольких минут или даже секунд, тоже затягивались на годы, а порой и века, и требовалось несколько поколений, чтобы стороны пришли к какому-нибудь завершению. И все это базировалось, в основном, на высоких технологиях вовлеченных в конфликт цивилизаций.

Кастовая война оказалась совсем иной войной — гражданской, поскольку в нее втянулось все общество. Это объясняло ярость и бескомпромиссность всех, даже самых мелких стычек, разжигало ненависть не только к военным, но и к гражданским лицам. Первая волна убийств накатила столь быстро, что люди даже не успели ничего толком понять; дворянские семьи поголовно вырезались простыми ножами прямо в постелях, толком даже не осознавая, что происходит. Преданных им слуг травили газами в их запертых комнатах, пассажиров и шоферов, капитанов судов, пилотов самолетов или космических кораблей просто расстреливали, без всяких церемоний; граждане были неумолимы.

Сам по себе Кадарцит избежал всех ужасов войны, даже несмотря на короткое время оккупации; были разграблены лишь некоторые комнаты, похищено несколько икон и сожжено или осквернено несколько священных писаний. Сами же постройки монастыря не понесли ощутимых потерь остались почти нетронутыми.

Келья Квилана находилась в глубине монастырского здания, расположенного на третьем внутреннем дворе, и выходила на каменистую дорогу, ведущую в темно-зеленые дебри маленького монастырского садика, где все больше желтели листья у дерева вздохов. Внутреннее убранство кельи состояло из тюфяка, брошенного на каменном полу, маленького сундучка с личными вещами, стула, уродливого деревянного стола и умывальника.

Кроме чтения и письма, никаких связей с внешним миром монастырь не имел. Для первого имелось немало рукописей и палимпсестов, а для последнего, для тех, кто не умел разбирать запутанные строки древних листов, существовали бумага, чернила и перья.

Разговаривать в келье было строжайше запрещено; запрещение это распространялось даже на беседы вслух с самим собой и на ночные крики во сне. За эти проступки следовало суровое церковное покаяние и возложение дополнительных обязанностей по хозяйству. Квилану снились страшные сны, которые начались еще в госпитале Лапендейла, и он часто просыпался посреди ночи в холодном поту и панике, но, кажется, так ни разу и не вскрикнул. Он проверял это по соседям в кельях, никто из них действительно ничего ни разу не слышал. А он верил своим соседям.

Разговор разрешался до и после вкушения пищи и во время исполнения общих обязанностей. Но Квилан и так говорил мало, намного меньше, чем остальные. Он совсем замолкал на полях, где они выращивали себе пищу, и во время коротких походов вниз за водой или топливом. Его ни о чем не расспрашивали. Физические упражнения быстро сделали его снова сильным и гибким, так что даже изнурительная физическая работа в монастыре не могла отвлечь его от бессонных шагов ночью по келье, бдений, в которых перемешались тьма и свет, боль и смерть.

Чаще всего он бывал в библиотеке. Защитные поля не давали возможности монахам получать какую-либо информацию, кроме религиозных, религиоведческих или разрешенных церковью научных трудов. Незадолго до появления Квилана разрешили отчасти пользоваться искусственным разумом.

Его наставником и духовником стал Фронайпель, старейший, единственный оставшийся в живых после войны монах. Он спрятался от банды Невидимых в старом сарае для зерна и оставался там целых два дня уже после того, как лоялисты освободили монастырь, еще не зная, что спасен. Слишком слабый, чтобы выбраться из ямы наружу, он почти умирал от жажды и был обнаружен совершенно случайно, когда лоялисты проверяли все монастырские помещения в поисках оставшихся Невидимых.

Все тело старика, и это можно было увидеть по тем местам, которые не скрывала ряса, давно покрылось грубой жесткой шерстью, испещренной глубокими шрамами. Встречались и страшные проплешины, обнажавшие сухую старческую кожу. Он едва передвигался, особенно когда разыгрывалась непогода и становилось сыро, что часто случалось в Кадерците. Глаза его, спрятанные под старинными очками, смотрели ясно, но были обведены по орбитам темными кругами.

Этот древний монах носил свою старость без всякого намека на гордость или отчаяние и исполнял все положенные в монастыре службы наравне с остальными монахами.

Порой они с Квиланом беседовали в пустой крошечной келье, неизвестно для чего предназначенной, где единственным убранством были колченогий стул и маленькое оконце.

Монах, зная его первое имя, называл Квилана просто Тибайло, и Квилан чувствовал себя снова маленьким мальчиком. Наверное, где-то в глубине души ему и хотелось этого. Он же, в свою очередь, обращался к Фронайпелю — «Опекун».

— Опекун, порой я чувствую... ревность. Это начало сумасшествия или просто грех?

— Ревность к чему, Тибайло?

— К ее смерти. К тому, что она умерла... — Квилан отвернулся к окну, будучи не в силах выдерживать взгляд мудрых старческих глаз. Вид из этой кельи мало чем отличался от вида из его собственной. — Если бы у меня было что-то, что помогло бы вернуть ее... Сначала я думал, что безоговорочно принял всю неизбежность, но теперь... понимаете ли... Все равно что-то остается. Что-то есть... крохи надежды опять воскресли... благодаря нашим технологиям, нашему пониманию... эта пытка надеждой мучительна... — Тут Квилан все-таки посмотрел в затуманенные глаза старого монаха: — В былые дни люди умирали, и этим все кончалось. Оставалась надежда увидеться с ними на небесах, но все же, умерев, они становились лишь мертвыми, и не больше. Все было ясно, все определенно... А теперь... — Он зло дернул головой. — Теперь люди умирают, но их Спасители душ могут оживить их или забрать на те небеса, которые действительно существуют и не требуют никакой веры. У нас есть клоны, восстановленные и заново выращенные тела — вот я, например, восстановлен больше, чем наполовину! — и порой я просыпаюсь и думаю, — а я ли это? Действительно ли это все еще я? Знаю, вы можете быть уверены, что это ваш мозг, ваши мысли, но относительно меня не так все просто... — Он отер пот рукавом рясы.

— Ты ревнуешь к былым временам?

— Может быть, и так, — Квилан помолчал некоторое время. — Но главное — я ревную ее. Если бы я не мог совсем вернуть ее, то единственное, с чем я остался бы — это желание не жить дальше. Нет, это не желание убить себя, но простое понимание того, что нет другого выхода, кроме как умереть. Если она не может разделить мою жизнь, значит, я разделю ее смерть. И все-таки я не могу даже этого, и потому сгораю от зависти. От ревности.

— Это не совсем одно и то же, Тибайло.

— Я знаю. Порой то, что я чувствую... это... Я не уверен... Слабое... Нет, не знаю. Порой это действительно подходит под определение зависть, а порой — это настоящая жгучая ревность. Я почти ненавижу ее за то, что она умерла без меня. — Он покачал головой, сам едва веря своим словам. Слова все же, так или иначе, придавали окончательную форму мыслям, в которых он никому не хотел признаваться. Даже себе. И сквозь слезы он снова посмотрел в глаза старому монаху: — Опекун, я все еще люблю ее, несмотря ни на что. Я люблю...

Старик медленно склонил голову:

— Я знаю, что любишь, Тибайло. Если бы ты не любил, ты не страдал бы так.

Квилан снова отвернулся:

— Я ничего другого не знаю. Я не знаю ничего вообще. Вот я сказал, что люблю ее, и я думаю, что люблю. И я действительно думаю, что люблю, но люблю ли? Может быть, то, что я чувствую — это вина за то, что не любил так раньше?.. Не знаю. Больше ничего, ничего не знаю...

Старик, кряхтя, вытянул облезлую ногу:

— Ты точно знаешь, что ты жив, Тибайло, и что она мертва, и что ты можешь снова увидеть ее.

Квилан вскинулся:

— Без ее Хранителя душ? Я не верю в это. Не верю. Я даже не уверен в том, что увижу ее, если когда-нибудь ее и восстановят.

— Как ты сам сказал, мой мальчик, мы живем во времена, когда смерть обратима.

Они оба знали, что теперь наступило время, которое рано или поздно наступает в развитии любой цивилизации, длящемся довольно долго. Теперь обитатели цивилизации могут восстанавливать свое сознание, делать его дубликат, клон или просто инсталлировать в любую подходящую форму устройства или организма.

Со стороны разума отношение к таким восстановленным людям не вызывало проблем, но со стороны чувств... Это устраивало далеко не всех.

Были такие сообщества, которые начисто отвергали подобные превращения из религиозных соображений. Некоторые даже не видели в этом и здравого смысла. Но в Цивилизации к этому относились как к обычному явлению. Люди специально создавали свои разумные версии, и использовали их как посланцев, для выполнения сложной работы, для присутствия одновременно во многих местах, для разнообразия собственных форм, и эти дубли общались с по-настоящему живыми людьми абсолютно на равных, не смущаясь метафизической стороной такого общения.

Не так было на Челе. Вмонтированные в челгрианцев устройства под названием хранители душ редко использовались для оживления личности. Вместо этого они служили лишь для передачи души, личности умирающего на небеса в полной ее сохранности.

Раньше большинство челгрианцев, как и большинство разумных существ, долго верили в существование места, куда после смерти уходят мертвые. Имелось множество разных религий, верований и культов, разъясняющих порядок переселения душ. И та система веры, что в далекие времена воцарилась на Челе и которую его жители разнесли по всем ближайшим планетам и звездам (пусть там и приняли ее не буквально, а как символ), заключалась в утверждении о некой мифической после-жизни, в которой добрые будут награждены вечной радостью, а злые осуждены на вечное мучительное служение злу.

Челгрианцы, в отличие от других, очень долго упорствовали в этих верованиях и сохранили свою веру, равно как и наличие кастового общества, гораздо дольше, чем можно было ожидать после того, как весь универсум стал единым в смысле общения и доступа к информации. Сублимация стала восприниматься как некая таинственная часть галактической жизни. Она означала переход от материальной жизни формы к более высокому статусу существования, основанному на чистой энергии. Теоретически сублимироваться мог любой — организм или машина, но на практике почти всегда получалось так, что вместе с сублимацией исчезала и сама цивилизация.

И всегда этому предшествовали явные предостерегающие признаки: воскресали какие-то забытые религии и непонятные верования, возрастал интерес к мифологии и методологии сублимации — и это почти всегда случалось именно с хорошо налаженными и уже долго существующими цивилизациями.

И тут их сообщество тоже оказалось неким исключением, ибо не поддалось сублимации полностью, но в то же время и не отвергло ее совсем, приспособив на свой манер и свой лад для своих нужд.

Сама по себе сублимация так и оставалась до сих пор необъясненной до конца, и единственной возможностью понять ее, казалось, был способ пройти ее до конца, ведя постоянные наблюдения.

Но это путь оказался на удивление разочаровывающим (его можно было сравнить с тем, как человек пытается поймать себя на моменте засыпания; каждый знает — гораздо легче наблюдать за засыпанием другого, хотя сам момент перехода от бодрствования ко сну зафиксировать не удается практически никому), однако эксперименты в этой области не прекращались.

Челгрианцы сублимировались частично, степень их сублимированности оценивалась в шесть процентов. В эти проценты входили представители всех каст, всех верований, от атеистов до сторонников древних культов, и некоторые наделенные разумом машины, которые на Челе создали, но которыми никогда по-настоящему не пользовались. Никакой системы в том, именно кого и почему сублимировали, увидеть практически не удавалось.

Но что особенно обращало на себя внимание и даже тревожило, так это то, что сублимированные элементы постоянно поддерживали активные связи с остальным обществом.

Эти связи принимали формы снов, манифестаций во время богослужений (а также спортивных мероприятий), внесения новых данных в правительственные и кастовые архивы и манипуляции с физическим содержимым в лабораториях. Были вдруг обнаружены многие из давно утерянных артефактов и сделано немало неожиданных и каких-то странных научных открытий. Несколько карьер оказались погубленными скандалами.

И слухи обо всем этом существовали самые смутные.

Наилучший ответ, который находили почти все, заключался в том, что с кастовой системой надо что-то делать. И тогда группа Вовлеченных решила понаблюдать за челгрианцами в течение нескольких сотен дней. И ко всеобщему удивлению в результате этой проверки от малоинтересных и вообще-то еще несколько варварских существ средних возможностей и небольших перспектив удалось неожиданно добиться того мистического блеска, которого многие цивилизации добивались веками. Сразу же по всей галактике возобновились сублимационные программы; их буквально вытащили из-под сукна, оживили и бросили на их развитие колоссальные средства и силы.

Но страхи Вовлеченных оказались напрасными. Единственное, на что пустили челгрианцы свое неизвестно откуда взявшееся могущество, — так это построение Небес, То есть они решили реально создать то, во что так долго верили. Теперь, когда челгрианец умирал, его устройство под названием «хранитель душ» становилось мостом, уносившим его в иную жизнь.

И как бы подозрительно Вовлеченные ни относились к этой операции, даже самые скептически настроенные из них были вынуждены признать, что личности мертвых челгрианцев действительно живут после смерти и даже могут с помощью относительно примитивных устройств контактировать с живыми.

Эти души описывали небеса очень похожими на те, какие существовали в челгрианской мифологии и рассказывали о наличии там тех челгрианцев, которые умерли еще задолго до изобретения хранителей душ и находились именно там. Единственная разница заключалась в том, что те, ранние покойники не могли входить в непосредственные контакты со смертным миром. Короче, получалось так, что Небеса действительно существовали изначально.

И их предки были не менее реальны, чем те, которые попали туда при помощи хранителей душ, и они пребывали вместе с потомками в одном и том же раю.

— Но те умершие, которые возвращаются... Действительно ли это те же люди, которых мы знали, Опекун?

— Кажется, что да, Тибайло.

— И неужели достаточно этого «кажется»?

— Точно так же, Тибайло, как ты можешь ежедневно спрашивать о том, а тот ли ты человек, что был раньше, когда ты просто просыпаешься по утрам.

— Я и спрашиваю, — горько усмехнулся Квилан.

— И каков же ответ?

— Увы, тот же.

— Ты говоришь «увы» только потому, что тебе сейчас горько.

— Я говорю «увы» только потому, что если бы, просыпаясь, люди становились другими, то однажды я проснулся бы не тем, кто потерял жену.

— И все же с каждым новым рассветом мы меняемся, Тибайло. Пусть очень немного, но меняемся.

— С таким же успехом можно сказать, что мы меняемся с каждым движением ресниц, Опекун.

— Только в самом тривиальном смысле. Мы стареем с каждым мгновением, но реальное изменение нашего опыта меряется днями и ночами. Во снах и грезах.

— В грезах, — повторил Квилан и снова отвернулся. — Да. Мертвые избегают смерти, попадая на Небеса, а живые уходят от жизни, погружаясь в грезы.

— Есть ли еще нечто, о чем бы ты хотел спросить себя?

В эти времена стремление людей уйти от страшных воспоминаний войны в грезы и сны стало явлением широко распространенным; жизнь в вымышленном мире казалась порой более реальной, чем невыносимое существование в действительности.

— Вы имеете в виду, действительно ли я подменяю жизнь грезами?

— Да.

— Нет. Это означало бы, что я предаю и отрицаю ее, — Квилан вздохнул. — Простите, Опекун. Вы, должно быть, устали слышать от меня одно и то же каждый день.

— Ты не всегда говоришь одно и то же, Тибайло, — старик хитро улыбнулся. — Все меняется.

Квилан тоже улыбнулся в ответ, но скорее из вежливости:

— Не меняется только мое самое серьезное и страстное желание умереть.

— Я знаю, сейчас тебе трудно поверить, что настанет момент, когда жизнь снова покажется тебе достойной и нужной, — но он настанет.

— Нет, Опекун. Не думаю. Не настанет хотя бы потому, что я не хочу быть таким существом, которое сначала страдает и думает, как я сейчас, а потом отойдет, смирится и все забудет. Но это уже только мои проблемы. Я предпочитаю смерть моему нынешнему состоянию, но я предпочту это состояние забвению и улучшению, потому что они будут означать лишь то, что я никогда не любил ее по-настоящему. А этого я вынести не смогу. — На глазах Квилана показались горячие слезы.

Фронайпель откинулся к стене и взволнованно заморгал: — Но ты должен поверить мне, что изменение твоего состояния отнюдь не будет означать уменьшения твоей любви. И Квилану на мгновение, в первый раз со времени, когда он узнал о смерти Уороси, стало лучше. Нет, ему не стало легче, но на мгновение он ощутил некую ясность, род некоего просветления. Он понял, что надо принять какое-то решение, что-то сделать, чем-то заняться.

— Но я не могу поверить в это, Опекун.

— И что же тогда, Тибайло? Неужели ты так и останешься погруженным в скорбь до самой смерти? Неужели ты хочешь этого? Тибайло, я не вижу в тебе этого желания, это всего лишь тщета скорби. Я видел людей, которым скорбь давала некие неиспытанные доселе эмоции, и они цеплялись за свою потерю, — какой бы страшной она ни казалась, — цеплялись, не желая перебороть скорбь. И мне ненавистна даже мысль о том, что я могу увидеть тебя в числе подобных эмоциональных мазохистов.

Квилан кивнул. Он старался казаться спокойным, но с каждым словом старого монаха его все более охватывать пугающий гнев. Он знал, что Фронайпель говорит искренне, что не верит в то, что он может стать таким, и тем не менее даже простое сравнение с подобными личностями приводило его в ярость.

— Я надеюсь достойно умереть еще до того, как меня смогут обвинить в подобном!

— Так именно этого ты желаешь, Тибайло? Именно смерти?

— Кажется, это мой единственный выход. И чем больше я о ней думаю, тем лучше она мне кажется.

— А ведь самоубийство ведет к полному забвению. Старая религия была амбивалентна* [Амбивалентность (греч. amphi — вокруг, около, с обеих сторон, + лат. valentia — сила) — двойственность переживания, выражающаяся в том, что один объект вызывает у человека два противоположных чувства.] к такого рода вещам. Они, конечно, не одобрялись, но спор о том, правильно это или неправильно, не прекращался во всех поколениях. Однако с тех пор, как были доказаны настоящие Небеса, самоубийство стало жестко осуждаться, благодаря поступившей информации о том, что убивший себя сам ради скорейшего переселения на Небеса, никогда не будет туда допущен. Он не окажется даже в чистилище, он не будет спасен вообще. Конечно, это не относилось ко всем самоубийцам огульно, но открывать ворота рая руками, запятнанными в собственной крови, считалось просто неприличным.

— В самоубийстве мало чести, Опекун. Я предпочел бы умереть с пользой.

— В бою?

— Хорошо бы.

— Это не в традициях твоей семьи и рода, Тибайло.

Семья Квилана на протяжении тысячи лет гордилась крупными землевладельцами, банкирами и промышленниками. Он оказался первым, кто сменил белый воротничок на что-то более серьезное, чем церемониальное оружие.

— Возможно, пора сменить традицию.

— Война кончена, Тибайло.

— Войны есть всегда.

— Но они не всегда благородны.

— Можно недостойно умереть на достойной войне. А можно и наоборот. Почему не попробовать?

— Но пока мы все-таки в монастыре, а не в штабе и не в землянке.

— Я удалился сюда, чтобы все обдумать, Опекун. Я никогда не говорил о настоящем пострижении.

— Значит, ты намерен вернуться в армию?

— Думаю, что да.

Фронайпель долго смотрел во влажные большие глаза Квилана и, наконец, оторвав спину от стены, произнес:

— Ты майор, Квилан. Ты командир. А командир, который ведет в бой свои войска только для того, чтобы найти смерть, становится опасен.

— Я никого не собираюсь втягивать в мою смерть, Опекун.

— Это легко только на словах.

— Я знаю, что сделать так действительно трудно. Но я не спешу умереть любым способом и как можно быстрее. Я вполне готов ждать и дождаться времени, когда я буду уверен в необходимости своей смерти.

Старый монах снова приоткинулся к стене, снял очки и вытащил из кармана рясы серое и рваное подобие платка. Подышав на толстые стекла, он тщательно протер их, осмотрел и снова осторожно надел. Квилану показалось, что они ничуть не стали чище.

— Но это уже некое изменение сознания. Ты должен это понимать, майор.

— Скорее, это... это... прояснение сознания, сэр, — кивнул он.

И старик медленно кивнул ему в ответ.

 

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

ДИРИЖАБЛЬ

 

Ученый Оген Цлеп уже приготовился было заняться завариванием листьев ягеля, как в окне его маленькой кухоньки вдруг появился 974 Праф.

Преобразованный в обезьяну человек и его помощник пятого уровня вернулись на бегемотовое дерево Йолеус после потери и обнаружения стила и еще чего-то непонятного в синих воздушных глубинах совершенно благополучно. Праф тут же полетел донести обо всем своему хозяину, а Оген решил всхрапнуть после всех треволнений. Это оказалось нелегким делом, так что ученому пришлось долго себя усыплять всевозможными колыбельными и звуками «ш-ш-ш!». Проспав ровно час, Оген встал, облизнулся и пришел к выводу, что хорошо бы выпить ягелевого чаю.

Круглое окно его кухоньки выходило как раз на лесистый склон, бывший верхней частью кроны Йолеуса. На окошке имелись и занавески, которые можно было задергивать, но Оген всегда предпочитал не делать этого, тем более что вид открывался замечательный. Однако последние три года этот чудесный вид портила тень от нависающей громады Муетинайв, предполагаемой супруги Йолеуса. В этой тени кора и листва последнего начинали постепенно блекнуть и становиться анемичными. В очередной раз вздохнув, Оген усердно занялся процессом заварки чая.

Он очень ценил эти листья ягеля, поскольку смог доставить из дому всего несколько килограммов. Теперь от запасов оставалось не более трети, и ученый позволял себе лишь по одной чашке раз в двадцать дней, и не больше. Конечно же, следовало, уезжая, взять гораздо больше ягеля, но в суматохе отъезда Оген как-то позабыл об этом.

Заваривание ягелевого чая стало для Огена своеобразным ритуалом. Даже приготовление успокаивающего напитка расслабляло уже само по себе. Возможно, когда чай совсем подойдет совсем к концу, ему придется воспользоваться каким-нибудь плацебо* [Плацебо (лат. placebo, буквально — понравлюсь) — лекарственная форма, содержащая нейтральные вещества; применяют для изучения роли внушения в лечебном эффекте лекарственного вещества и подобных случаях; здесь переносно.] и довольствоваться тем воздействием, которое дает сама церемония приготовления чая.

Нахмурившись от сосредоточенности, он начал переливать исходящую паром мутно-зеленоватую жидкость в подогретую чашку через специальное устройство, содержащее двадцать три особенных фильтра, постепенно охлаждавших напиток до четырех градусов.

974 Праф постучал в окно безо всякого предупреждения, Оген вздрогнул, и часть горячей драгоценной жидкости пролилась ему на руку.

— У-у-у! М... привет, Праф. Ай-яй-яй! У-у-у!

Ученый отставил чайник в сторону и полил ошпаренное место холодной водой.

Праф проскочил в круглое окно, сложив поплотней кожистые крылья, и показался вдруг необычайно большим в этой маленькой кухне. Переводчик увидел лужицу расплескавшегося чая.

— Надо идти, — пробормотал он.

— Что? Ах, да! — Оген посмотрел на покрасневшую руку: — Чем могу помочь, Праф?

— Йолеус хочет говорить с тобой.

— Что, прямо сейчас? — Это было совсем не в традиции.

— Как можно быстрее.

— Прямо-таки сию секунду?

— Да.

Оген даже немного испугался. О расслаблении теперь не было и речи.

— А как же мой ягелевый чай? — растерянно спросил он, глядя на чайник, стоявший на вычищенной плиточке.

— Его присутствие не требуется, — немного подумав, ответил 974 Праф...

— Вы уверены, Йолеуе? Хм... Я думаю... м-да...

— Вполне уверен. Вы хотите, чтобы это было выражено в процентах?

— Нет. Нет, мне совсем не надо никаких процентов. Это ужасно. Я не уверен. Это очень...

— Оген Цлеп, ученый, вы не заканчиваете предложений.

— Как, разве? Хорошо, я думаю... — ученый почувствовал, что сглатывает тягучую слюну. — Неужели вы действительно думаете, что мне нужно отправиться туда?

— Да.

— О!

— Хм. Ххм... Ведь оно не может отправиться сюда?

— Нет.

— Вы уверены?

— Вполне уверен. Я думаю, лучше вас для этой ситуации никого нет.

— А, я понимаю.

Оген осторожно поднялся. Он находился в самых глубинах бегемотового дерева Йолеуса, в помещении, в котором до этого оказался лишь однажды, и очень надеялся не оказаться больше ни разу.

Помещение было размером с бальную залу, с полукруглым потолком и всяческими изгибами повсюду. Всевозможные изогнутости были даже на полу. Стены казались гигантскими занавесями, собранными в пучок под потолком. Внутри царила темнота, и Огену пришлось использовать свое встроенное устройство искусственного видения, через которое все смотрелось серым, мутным и угрожающим.

Везде стоял запах скотобойни, из стен торчали всякие дохлые, полудохлые и живые штуки. Одной из них, слава богу, относящейся к последней категории, был 974 Праф. Под ним, вцепившись друг в друга, висели два тельца фалфикоров, но с уже безвольно болтающимися крыльями и когтями. Рядом висела еще чья-то тушка побольше.

Праф выглядел плохо: измученным, изможденным, с неестественно сложенными крыльями. Существо же, висевшее рядом, размером почти с самого Огена и крыльями с размахом метров в пятнадцать, казалось уже и вовсе близким к смерти. Глаза затянуты пленкой, голова свесилась на грудь, крылья каким-то образом пришпилены к стенам, а ноги болтались, как палочки.

Из головы существа уходило в стену нечто, похожее на кабель, и там, где это нечто выходило, виднелись напоминавшие кровь подтеки, пачкавшие темную вялую кожу. Неожиданно существо задрожало и застонало.

— Рапорт раптора недостаточен, — заявил Йолеуе через переводчика Прафа. — Пойманные фалфикоры тоже знают не больше — только то, что ходят слухи о какой-то пище где-то внизу. Твой рапорт должен дать больше информации.

— Хм... — сглотнул Оген и снова посмотрел на раптора-разведчика. Разумеется, по местным стандартам он отнюдь не подвергался никаким пыткам, но зрелище от этого приятнее не становилось. А все происходило из-за того, чтобы понять, какую же форму, напоминающую темное облако, видели Оген и Праф в своем путешествии за пропавшим стилом.

Разведчик был отправлен в воздушные глубины и приземлился на то, что поначалу посчитали за другое бегемотовое дерево, возможно, больное или поврежденное и потому сбившееся с курса и потерявшее рассудок. Произведя небольшую разведку, раптор помчался что есть силы обратно к Йолеусу. Выслушав рапорт, Йолеуе пришел к выводу, что разведчик не в состоянии в полной мере озвучить увиденное — он даже не был уверен в том, что это действительно другое бегемотовое дерево! — и решил залезть непосредственно в его сознание, подключив мозг разведчика напрямую к своему собственному. Последствия этого и видел теперь Оген Цлеп. Ничего необычного в этом не было, это даже не считалось жестоким; разведчик-раптор так или иначе составлял часть бегемотового дерева, и не должен был иметь никаких интересов и даже самого отдельного существования вне своего хозяина. Возможно, ему надлежало даже гордиться, что информация передается именно таким путем, что Йолеуе хочет просмотреть ее напрямую. Тем не менее Огену все это упорно напоминало прикованных цепями к стене несчастных в камере пыток. Раптор снова застонал.

— Хм... А... Ага... — Оген не знал, что и сказать. — То есть, это я должен сделать правильный рапорт? Хм. Надеюсь, можно словами?

— Да, — великодушно передал через Прафа Йолеуе. Оген почувствовал некоторое облегчение. Переводчик вдруг как-то скрючился на стене, заморгал и тоже произнес «Хм».

— Что? — переспросил Оген, неожиданно почувствовав во рту странный привкус, и зачем-то схватился за подаренное теткой Зильдер ожерелье. Затем ученый заставил себя вытянуть руки по швам, но они все равно дрожали.

— Да.

— Что «да»?

— Это могло быть также...

— Чем? Чем?

— Твоей глиптической таблеткой.

— Что?

— Глиптической таблеткой, которая принадлежит тебе! Если она использовалась для записи твоих впечатлений, то это могло бы принести пользу.

— А! Таблетка! Да-да! Конечно! Да!

— Тогда иди.

— Хм. Хорошо, я полагаю... Да.

— Я освобождаю переводчика, и он пока будет только переводчиком. — Тут раздался звук, напоминавший громкий поцелуй, и Праф спорхнул со своей стены, неуклюже прокувыркался пару метров, но потом быстро собрался, зашумел, зацокал крыльями и был готов. Он подлетел к Огену и замахал крыльями прямо у него перед лицом; от них явственно пахло гнилью.

— С тобой полетят еще семь рапторов, — прочистил горло Праф. — Они возьмут с собой освещение и сигнализацию. Они готовы и ждут.

— Что, прямо сейчас?

— Быстрота ведет к добру, промедление к беде, Оген Цлеп. Так что, собирайся.

— Хм...

Вся компания выпала в темно-синюю бездну воздуха. Оген поеживался и глядел по сторонам. Одно из солнц уже зашло, другое медленно надвигалось. Конечно, это были не настоящие солнца, скорее просто постоянные световые пятна, шарики размером с маленькую луну, чьи аннигиляторные топки включались и выключались в соответствии с расписанием, диктуемым из некоего центра для их медленного танца вокруг огромного мира.

Порой они светили лишь для того, чтобы удержать себя от падения в поле притяжения Оксендарая. Иногда вспыхивали, купая всю воздушную сферу в лучах радиации, и этот освобожденный свет швырял их по всей сфере.

Эти солнца-луны существовали достаточно давно, чтобы изучить их досконально, хотя изучали их лишь немногие сумасшедшие ученые, интересовавшиеся физикой, вроде него самого. Оген включил обогрев костюма, — Йолеус все-таки дал ему время вернуться в квартирку и надеть что-нибудь более подходящее для роли исследователя, — но вскоре вспотел. Наверное, это происходило не столько от холода, сколько от страха, но ученый снова выключил обогрев.

Три раптора летели кругом, их черные длинные тела напоминали пущенные стрелы, слегка вздрагивавшие, когда они меняли курс. Моторы на лодыжках Огена мягко гудели, подгоняя его скорость к скорости разведчиков. Праф уцепился ему за его шею и обвил крыльями грудь. Это объятие было настолько прочным и сильным, что Оген уже несколько раз чувствовал, как ему становится трудно дышать, и вынужден был просить своего коллегу ослабить хватку.

Он очень надеялся, что это другое бегемотовое дерево уже как-нибудь исчезло, но оно неожиданно оказалось на месте — подозрительно огромная площадь неизвестно чего прямо под ними. Оген почувствовал, как сердце у него уходит в пятки, и еще больше испугался, подумав, что дерево заметит его страх.

Затем ученый попытался решиться спросить себя, правда ли ему стыдно за свой страх, и пришел к выводу, что неправда. Страх, наоборот, был полезен. Он говорил о том, что организм жив и нормально реагирует на окружающее. Чем больше человек отходил от природы, тем меньше он начинал полагаться на страх и боль, которые на самом деле сигнализируют лишь о том, что ты жив. Конечно, можно игнорировать их, поскольку под рукой имеются другие доказательства, но все же...

Оген еще раз поразился и тому, как действует на него воображение. Любой организм научается избегать того опыта, который раньше привел к повреждениям и боли, но с развитием разума это ощущение как бы затушевывается. «Ах, надо бы все записать на глиптическую таблетку», — подумал Оген и решил, что непременно так и сделает, если только останется жив.

Он оглянулся. Йолеуса уже не было видно, он скрылся за призрачной дымкой воздуха. Единственное, что видел ученый, это сигнальную лодку, которую сопровождали остальные разведчики, стремясь ни на метр не отставать от основных сил. А вокруг, отбрасывая гигантскую тень, плыли в теплом густом воздухе какие-то темно-синие непонятные формы.

На мгновение показалось, что они вдруг еще расширились, вытянулись и охватили своими темными крыльями уже всю атмосферу. Праф оторвался от спины Огена и стал падать отдельно, немного расправив крылья.

Теперь Оген мог уже рассмотреть некоторые детали на внешней поверхности этого бегемотового дерева: просеки и перелески, холмы, на многие километры укутанные каким-то газом.

— Выглядит, словно его как следует пожевали, да? — крикнул Оген Прафу.

Тот повернул голову и даже постарался подлететь немного поближе:

— Йолеус уверен, что подобные повреждения еще не имели прецедента в памяти ныне живущих.

Оген кивнул и вспомнил, что бегемотовые деревья живут по десять миллионов лет, по крайней мере. Действительно, отсутствие подобного прецедента за такой продолжительный срок выглядело весьма подозрительно.

Ученый посмотрел вниз. Искореженное шрамами, какое-то кривое и косое безымянное бегемотовое дерево поднималось, чтобы встретить их. Теперь отчетливо было различимо поднявшееся на нем движение. Несколько рапторов и человекообразная обезьяна оказались здесь не первыми посетителями.

Взорам разведчиков предстала картина, напоминавшая нечто среднее между последней стадией болезни радам и последствиями гражданской войны. Экосистема бегемотового дерева Сансемина распадалась на части.

Имя его они узнали почти случайно. Праф летал повсюду, записывая все происходящие изменения, и случайно присел на обнажившуюся поверхность где-то наверху, поблизости от того места, на котором рапторы разбили базовый лагерь. Переводчик передавал сведения через напоминавший огромное семечко сигнальный корабль, который подавал световые сигналы находящемуся в нескольких десятках километров Йолеусу и через некоторое время принимал ответы. Так, получив информацию и пошарив в своей библиотеке, Йолеус определил, что умирающее дерево называется Сансемин.

 

Сансемин всегда считался аутсайдером, ренегатом, существом почти вне закона. Он ушел из приличного общества еще тысячи лет назад и предпочел болтаться в далеких и плохо приспособленных к жизни слоях воздушной сферы, возможно, в одиночку, а возможно, в небольшой компании других бегемотовых деревьев, избравших такой же ложный путь бытия. Первые несколько веков добровольной ссылки их еще кто-то видел, но потом перестали доходить даже слухи о них.

Теперь Сансемина открыли заново, но он уже находился в состоянии войны с самим собой и почти в агонии.

Гиганта тучами окружали фалфикоры, жадно отрывающие его листву и наружную кору. Смерины и фуелериды, самые крупные существа воздушной сферы, проводили время между пожиранием плоти дерева и набегами на колонии фалфикоров, которые совсем потеряли чувство самосохранения от изобилия пищи. То тут, то там в воздухе появлялись два огрина — редкая форма бегемотового дерева размером всего в сотню метров и самый крупный в мире хищник. Они тяжело кружились, отрывали от дерева огромные куски и всасывали целые гроздья беспечных фалфикоров, а иногда и зазевавшихся смерин и фуелеридов.

Оторвавшиеся куски бегемотового дерева падали в синие небеса, словно темные паруса разбитого циклоном клипера. Из поверженных наружных баллонов вырывались газы, создавая рваные облака. Разодранные тела фалфикоров, смерин и фуелеридов заворачивались в воздухе в кровавые спирали.

Разведчики-рапторы, атаковщики туч, защитники коры и другие существа, бывшие частью Сансемина, разбежались и разлетелись кто куда и пропали, вместо того чтобы давать отпор агрессорам. Трупы их иногда попадались, но уже никто их не обирал. Наиболее выразительной иллюстрацией к этой ситуации служила пара скелетов атаковщиков, найденных с челюстями, замкнутыми друг у друга на шее.

Оген Цлеп стоял на более или менее уединенном участке дерева и глядел на искореженный пейзаж, где кору так и рвали на части сотни фалфикоров. Рядом с ним возвышалась семиметровая громада сигнальной лодки. Она была прикреплена к коре десятками маленьких якорей, сделанных из когтей фалфикоров и существ, мало чем отличавшихся от 974 Прафа.

Разведчики Йолеуса расположились вокруг лодки и Огена, создав таким образом живую круговую оборону. Над ними кругами летало не менее пятидесяти-шестидесяти любопытствующих хищников. Рапторы отразили уже не одну атаку, не потеряв при этом ни одного бойца. Даже один из огринов, заинтригованный суматохой вокруг лодки, направился было туда, но был встречен хорошо организованной контратакой и счел за лучшее отойти, дабы снова начать вгрызаться в беспомощное тело Сансемина.

В двухстах метрах за лодкой, совсем рядом с хребтом лонжерона, устроилась смерина, с наслаждением пожиравшая отчаянно визжащие неизвестные маленькие существа; она вытаскивала их из зияющей раны в коже дерева, и Оген видел, как края раны расходятся все шире и шире.

Но вдруг хищник распростер свои двадцатиметровые крылья и, вытянув длинную голову, улетел в неизвестном направлении.

Лишенный крепежа, из раны вылетел газовый баллон и медленно начал подниматься. Смерина проводила его долгим взглядом, но не тронула. Зато на него тут же набросилась стая фалфикоров, стала драть и дырявить его, так что скоро раздался хлопок выходящего газа, и визжащие фалфикоры скрылись в его туманности.

Тут на ноги Огену шлепнулся комок грязи.

— О, Праф! — подскочил он и действительно увидел рядом Прафа, отправившегося с парой разведчиков обследовать внутренности дерева. — Нашел что-нибудь?

— Кое-что, — вздохнул Праф и посмотрел в сторону останков газового баллона. — Пошли и увидишь.

— Внутрь? — нервно уточнил Оген.

— Ну да.

— А это безопасно? Там внутри ничего?..

— Хм. Я думаю, хм, — посмотрел на него переводчик. — Центральный газовый пузырь. Водородное ядро. Но там, мне кажется, существует некая возможность... Возможность... Хм...

— Возможность взрыва?

— Хм... Да. Но это будет просто катастрофа.

— Катастрофа? — сглотнул Оген.

— Да. Все бегемотовое дерево-дирижабль Сансемин будет уничтожено.

— Да. И что... хм... А мы?

— Тоже.

— Как... тоже?

— Мы тоже будем уничтожены.

— Да. Ну ладно.

— И чем дольше мы будем медлить, тем быстрее это случится. Так что медлить неразумно. Разумно пойти и посмотреть, — Праф отряхнул крылья. — Это самое разумное.

— Праф, но почему мы обязаны идти туда? — взмолился Оген.

— Да потому что это наш долг перед Йолеусом, — удивился Праф и выпустил коготки.

— А если я откажусь?

— Что ты имеешь в виду?

— Что я не пойду внутрь и не стану смотреть на то, что вы там нашли.

— Тогда наше расследование просто потребует больше времени.

— Еще больше!?

— Разумеется.

— А что вы нашли?

— Я не знаю.

— Тогда...

— Могу только сказать, что это существо.

— Существо!?

— Вернее, много существ. Все мертвые, кроме одного. Неизвестный науке тип.

— А какой вид неизвестного типа?

— Это-то и неизвестно.

— Но на что он похож?

— Немного смахивает на тебя.

 

Существо выглядело, как чужая детская кукла, которую швырнули об стенку, а она за что-то зацепилась, да так и осталась висеть. Оно было длинным и с хвостом в половину длины тела. Голова оказалась широколобой, покрытой шерстью и, как показалось Огену, в каких-то полосках, хотя в окружающей беспросветной темноте трудно было разглядеть хоть что-либо, пользуясь только своим прибором внутреннего видения. Глаза существа, большие и прямо поставленные, были прикрыты, а руки на широких плечах напоминали по размерам руки взрослого человека, хотя с гораздо более широкими и тяжелыми ладонями, скорее, напоминающими лапы, а не руки. Сказать, что найденное напоминало Огена Цлепа, могло, конечно, только бегемотовое дерево или его насельник.

В пещере находилось еще около двадцати таких же существ, но все они были явно мертвы и гнили.

Под руками существа находились еще нечто, поначалу показавшееся Огену огромным наростом покрытой шерстью кожи, но, приглядевшись повнимательней, он понял, что это тоже была конечность. Темная полулапа восьмиугольной формы оканчивалась тупыми наростами вроде когтей. Снизу из широких бедер росли две мощные ноги, а на месте гениталий курчавился густой мех. Хвост оказался тоже полосатым. Кабель, очень похожий на тот, что Оген видел внутри Иолеуса, шедший из головы раптора-разведчика, вел из головы существа в стену. Запах здесь стоял еще хуже, чем у Иолеуса, и самочувствие Огена было ужасным. Внутренности бегемотового дерева оказались испещрены трещинами, провалами, ямами и туннелями, позволявшими внутренним обитателям быстрее исполнять свои обязанности. Теперь весь рельеф настолько расползся, что по этим каналам разом могли проходить несколько рапторов.

Весь пол стал скользким от каких-то жидкостей, стекавших со стен и отвратительно вонявших, с потолка свисали, как флаги, ошметки какой-то плоти, а в трещины то и дело проваливались то нога, то крыло, а то все тело ступавших разведчиков. То тут, то там еще можно было встретить каких-то живых тварей, питавшихся разлагающимся телом дерева, которое они обслуживали. По дороге раптор и Праф по привычке смахивали со стен паразитов, рвали их на кусочки и бросали на пол позади себя.

Наконец, они добрались до помещения, где дерево хранило знания, полученные от предков, родственников и гостей. Как только они зашли в пещеру, по ней пробежала судорога, заставившая затрястись все стены и переместиться несколько полусгнивших тел. Двое разведчиков быстро приблизились к стене, где висело вроде бы еще живое существо, и принялась изучать то место, куда входил кабель. Один из них держал что-то маленькое и блестящее.

— Ты знаешь природу этого существа? — уточнил Праф.

— Нет, — признался Оген, посмотрев на висевшее тело. — То есть не совсем. Выглядит как-то очень знакомо. Наверное, я видел его на экране или еще где-то. Но я не знаю, что это.

— Но это точно не из ваших?

— Конечно, нет! Посмотри сам. Он гораздо больше, глазищи, как у собаки, и совсем другая голова! Мне кажется... м-м-м... я и сам не своего сорта, ну, изначально, если ты понимаешь, о чем я. — Оген обернулся к Прафу, раскрывшему рот от таких речей. — Но самое главное отличие — это, естественно, эта конечность... Кажется, это называется экстранога или экстраступня. Ну, она такая же, как и те, что растут нормально, но только вот в середине... Видишь? Сдается мне, что когда-то и тут было две полноценные ноги, но они как-то смутировали, и вот, пожалуйста...

— Так ты не знаешь, кто это?

— Хм-м-м, пожалуй, нет. Извини. Нет, не знаю.

— А как ты думаешь, если мы сможем сделать так, что оно заговорит, ты сможешь с ним объясниться?

— Что?

— Да оно не мертвое! Подсоединено, конечно, к мозгу Сансемина, который мертв, но все-таки само существо еще пока живо. Если мы сумеем отсоединить его от мозга покойника, тогда оно, может, и заговорит. Словом, если все получится, ты сможешь понять, что оно говорит?

— О! Хм... Сомневаюсь.

— Вот несчастье! — Праф помолчал минутку. — Но все-таки надо постараться отсоединить его, и чем быстрее, тем лучше. И для существа, и для нас, у которых останется меньше шансов взлететь на воздух вместе с Сансемином.

— Да ты что!? — Всплеснул руками Оген. — Так и не раздумывай больше! Давай, отсоединяй скорей! И бегом отсюда! Я хотел сказать, побыстрее отсоединяй!

— Сейчас, — важно ответил Праф и стал грозно наскакивать на двух рапторов, возившихся у стены. Те что-то пищали и издавали странный клекот. Но вдруг они бросили работу. Возникло какое-то недоразумение.

Стены пещеры снова затрясло, пол под ногами заходил ходуном, так что Огену пришлось растопырить руки, чтобы сохранить равновесие. Во рту у него подозрительно пересохло. Откуда-то явственно потянуло теплым воздухом, от которого подозрительно пахло метаном. Этот запах мгновенно перебил вонь гниющего мяса, но Огена стало теперь подташнивать уже от страха. Кожа похолодела и стала липкой.

— Пожалуйста, пойдем, — прошептал он.

Оба раптора делали что-то с обеих сторон безжизненного тела исследуемого экспоната, копались и суетились. Вдруг по существу волной прошла дрожь, и оно подняло голову. Потом слегка зашевелило челюстью и открыло глаза, оказавшиеся огромными и черными. В следующее мгновение существо поглядело на рапторов с обеих сторон, на разбросанные по пещере останки и медленно перевело взгляд на Прафа и Огена Цлепа. И тогда произнесло что-то на языке, явно Огеном доселе не слышанном.

— Эта форма речи тебе неизвестна? — засуетился Праф под умирающим взглядом отчаянных черных глаз.

— Нет. Эти звуки, боюсь, ничего мне не говорят. Но, прошу тебя, нельзя ли все же как-нибудь побыстрей выбраться отсюда?

— Вы... вы... — прошептало существо на стене на марианском, но с сильным акцентом. — Помогите, — прохрипело оно и уставилось своими пронзительными глазами на Огена, который даже попятился под этим взглядом.

— Ч-ч-что? — пролепетал он.

— Прошу... Цивилизация... Агент... — Существо говорило, явно преодолевая боль. — Заговор. Убийство. Необходимость. Не хватает слов. Прошу. Помогите. Очень срочно. Прошу. Необходимо...

Оген попытался ответить, но не смог. В воздухе, задувавшем в пещеру, все отчетливей слышался запах чего-то горелого.

Праф едва не упал от третьего содрогания, потрясшего пещеру, и все никак не мог отвести глаз от висевшего существа.

— Ну, это ты понимаешь? — спросил он, наконец. Оген только молча кивнул в ответ.

 

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

ПАМЯТЬ О БЕГЕ

 

Фигура возникла, казалось, из ничего, просто из воздуха. Чтобы заметить это медленное падение пыли в радиусе километра на зеленые травяные поля, требовалось иметь более чем естественные чувства восприятия. Все стало проясняться гораздо позже, когда странный ветер вдруг взвихрился, поднял траву на широкой равнине и произвел то, что казалось медленно вращавшимся пылевым облаком — дьяволом, тихо оседавшим из воздуха. Затем, постепенно сгущаясь, темнея и ускоряя движение, облако вдруг исчезло, оставив после себя фигуру, напоминавшую рослую и грациозную челгрианку из касты Данных, одетую в одежду для загородных работ.

И первое, что сделала женщина, оказавшись на земле, это присела на корточки и стала прямо пальцами выкапывать землю из-под травы. Ее когти работали неутомимо, выбрасывая комочки земли, и наконец у нее в ладони оказалась целая горсть перемешанной с травой почвы. Челгрианка поднесла ее к широкому темному носу и принюхалась.

Она явно чего-то ждала. Судя по всему, делать ей здесь было особенно нечего, и потому она тяжелым взглядом обвела окрестность, втягивая воздух раздувающимися ноздрями.

Самые разнообразные запахи наполняли атмосферу. Естественно, более всего благоухала трава, но к ней то и дело примешивался тяжелый дух земли, и свежий — воздуха и ветра.

Еще через некоторое время женщина подняла голову, позволяя ветерку шевелить шерсть на ее голове, и снова присмотрелась к окружающему пейзажу. Все вокруг было идеально простым — по щиколотку во всех направлениях подымалась трава. Где-то на северо-востоке, у гор Ксисселай, собирались облака, на остальном же небе царила аквамариновая ясность. Вокруг было хорошо. Солнце стояло уже на южной половине, на севере показывали свои лица обе луны, а на восточном горизонте мерцала дневная звезда.

Какая-то часть сознания челгрианки считывала всю эту льющуюся с неба информацию и определяла данные: местоположение и время, а также направление, куда она теперь почти неотрывно смотрела. Но все это происходило так, словно совершенно не зависело от нее, ощущаясь лишь как будто посторонний в прихожей деликатно сигналящем о своем прибытии легким постукиванием или кашлем. Неожиданно женщина увидела, как через все небо протягивается бесконечная цепочка бесконечных сателлитов, а за ними несется несколько суборбитальных транспортных судов, которые даже вполне можно распознать.

Вскоре женщина увидела и два пятна на восточном горизонте, на которые и обратила теперь немигающий взгляд черных глаз. Сердце ее забилось часто и гулко, и земля просыпалась из разжавшейся ладони.

Пятна оказались птицами, пролетавшими в нескольких сотнях метров от нее.

Челгрианка успокоилась.

Птицы кружились, глядя друг на друга и бешено махая крыльями. Все это казалось какой-то наполовину борьбой, наполовину игрой. В мозгу женщины отрешенно проносилась информация о научном и расхожем названии этих птиц, об их способах питания и размножения, о привычках и пристрастиях и еще бог знает о чем. Птицы присели на траву, и до нее отчетливо доносились их голоса. Женщина знала, что они звучат именно так, как должны, хотя раньше никогда их не слышала.

Возможно, эти птицы лишь казались такими безопасными и невинными, а на самом деле являлись самыми настоящими реальными или мутированными животными, а то и вовсе не имели ничего общего с биологическими видами. В любом случае, они оставались частью системы надзора. Однако делать по-прежнему было нечего — надо было ждать.

Женщина снова принялась изучать землю в руке, поднося ее прямо к глазам. Она нашла здесь множество разных видов травы и других крошечных растений, все в основном бледно-желтого цвета. Она видела семена, корешки, лепестки, тычинки и пестики, и знания обо всех этих составляющих деталях растительного мира тоже проносились где-то на задворках ее сознания.

Теперь она боялась только одного — что восприятие ее присутствия здесь тоже проходит почти в подсознании мозга. Правда, утешало то, что если бы нечто здесь оказалось неправильным или не на месте (например, птицы бы двигались так, будто притворяются, что они тяжелее, чем есть на самом деле), тогда ее внимание было бы привлечено к этой аномальности, но в данном случае все выглядело абсолютно нормальным. И все же у нее оставалась какая-то смутная тревога, гнездившаяся на дальних подступах к ее восприятию.

По траве, оказавшейся в ладони челгрианки, медленно ползли несколько крошечных существ. Она знала их названия, как знала и все о бледном дождевом черве, слепо извивавшемся в гумусе.

В конце концов женщина высыпала землю обратно в ямку, утрамбовала ее и вытерла руки. Вокруг по-прежнему все было в порядке; птицы летали неподалеку, по траве прошла волна теплого воздуха, и там, где ее шерсть не была прикрыта жилетом и брюками, слегка подняла ее дыбом. Женщина подняла с земли плащ, накинула его на плечи, и он тут же стал ее частью, так же, как жилет и брюки.

Ветер дул с запада. Он освежал ее и уносил от ее слуха крики играющих птиц, так что теперь они казались совсем безгласными.

В этом ветре постепенно стал чувствоваться легкий привкус соли, и это переполнило чашу ее терпения. Хватит ждать.

Челгрианка обернула плащом длинный пушистый хвост и повернулась лицом к ветру.

Ей хотелось выбрать себе имя и выкрикнуть его в чистый прозрачный воздух как некую декларацию ее намерения, — но у нее не было имени, потому что она была совсем не тем, чем казалась; она не была ни женщиной, ни челгрианкой, ни даже просто биологическим существом. «Я — ужасное оружие Цивилизации, — подумала она о себе, — созданное для устрашения и тревоги, и потому любое мое имя оказалось бы ложью».

Она проверила задачи, чтобы удостовериться, что все в порядке. Да, все так, она полностью свободна в своих действиях. Отсутствие инструкций тоже можно понимать как специфическую инструкцию. Она вольна делать все, что угодно, она вне правил.

Отлично.

Потом женщина встала на четвереньки, распрямила задние ноги, подтянула к ним передние, предварительно надев на них висевшие за поясом перчатки, и пошла по траве быстрым галопом, стремительно уносящим ее сильное тело вперед на пяти мощных конечностях.

Этот бег доставлял ей радость и понимание древнего права бежать вперед, глотая ветер и развевая шерсть. Бежать, преследовать, охотиться, настигать и убивать.

Плащ полоскался за ее спиной в дикой пляске, и длинный хвост, вторя ему, метался из стороны в сторону.

 

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

СТРАНА ПИЛОНОВ

 

— Я уже почти забыл о существовании этого места. Кэйб недоверчиво посмотрел на сереброкожего аватара:

— Неужели?

— Здесь ничего не происходит вот уже двести лет, — пояснил тот.

— А нельзя ли этого сказать и про всю Орбиту? — вмешался Циллер деланно невинным тоном.

Аватар предпочел промолчать, но сделал обиженное лицо.

Они сидели в подрагивающей и покрякивающей старинной машине и в этот момент проезжали высокий полуразрушенный пилон. Вдалеке на холмах равнины виднелись еще несколько подобных сооружений.

— А разве вы вообще можете что-либо забывать, Хаб? — удивился Кэйб.

— Если только захочу, — ответил низкий голос. Аватар полулежал на одном из красных полированных боковых сидений, и его обутые в ботинки ноги покоились на медной решетке, отгораживающей пассажирский отсек от кабины пилота. Там, рассматривая всяческие старинные инструменты, показывающие уровень топлива, высоты и прочего, стоял Циллер.

— А вы хотели этого когда-нибудь? — не унимался Кэйб, сидевший прямо на полу, поскольку в этом старинном судне, украшенном всякими излишествами, места для него почти не оставалось.

Аватар нахмурился:

— Не могу припомнить.

— Словом, вы можете захотеть забыть нечто, а потом захотеть забыть, что забыли, — рассмеялся Кэйб.

— Да, но потом мне придется забыть и второе желание, — усмехнулся аватар.

— Я думаю, вы именно так и делаете.

— Нет. Это как свободное путешествие — полный дрейф.

— Но мы не дрейфуем, — уточнил Циллер. — Мы занимаемся исследованием.

— Может быть, вы и занимаетесь, а лично я — нет, — поправил аватар. — Я могу видеть, где мы сейчас находимся, и прямо из центра Хаба. Что вы хотите здесь увидеть? Могу обеспечить вас сразу подробнейшими картами и всей информацией, если желаете.

— Дух исследований и жажда приключений равно чужды вашей компьютерной душе, — подытожил Циллер.

Аватар отвернулся и стряхнул прилипшую к ботинку пылинку.

— Разве у меня есть душа? Это что, комплимент?

— Конечно, души у вас нет, — ответил Циллер, дергая за какие-то веревки и завязывая их узлами. Корабль стал набирать скорость, мягко и равномерно покачиваясь. Кэйб смотрел на тень корабля, плавно несущуюся за ними по пыльной растительности и красноватой земле. Над рекой с каменистыми берегами тень задрожала и немного расплылась. Порыв ветра поднял клубы пыли, ударил по машине и заставил зазвенеть стекла, неплотно сидевшие в своих деревянных гнездах.

— Прекрасно, — продолжил аватар. — Я тоже надеюсь, что ее у меня нет, а ежели бы и была, то о ней стоило бы забыть.

— Ага, — согласился Кэйб. Циллер только возмущенно фыркнул.

Они пересекали ущелье Эпсайзер, огромное полудикое пространство на равнине Кантроуп, не так далеко от дома Циллера и Кэйба на Ксарраве и Осинорси. Ущелье представляло собой русло высохшей реки на пространстве в тысячу километров шириной и в три раза больше длиной. Из космоса их машинка, должно быть, выглядела как одна из миллионов серых пылинок, летящих над унылыми равнинами Кантроупа.

В ущелье всегда было мало воды; равнину орошали лишь случайные дожди, и район оставался наполовину почти бесплодным. Правда, приблизительно раз в столетие здесь бушевала сильная буря, несущаяся через всю равнину, и только тогда речная система по-настоящему оживала и несла мощные потоки по грозному ущелью. Они сверкали и пенились несколько дней, вызывая неожиданно буйный рост растительной и животной жизни, а потом снова высыхали, оставляя после себя камни и соль.

Впрочем, ущелье и было спланировано для этого, причем столь же тщательно, как и все остальное на Мэйсаке. В этом удивительном ущелье были практически все формы географического рельефа, благоприятные для человека гравитация и атмосфера, но почему-то оно не пользовалось уважением Хаба. Может быть, из-за дикости пейзажа. Люди, соответственно, тоже его не жаловали.

Конечно, на Мэйсаке должны были быть и непригодные земли, и ущелье Эпсайзер считалось лишь одной из сотен различных неплодородных земель, разбросанных повсюду, земель засушливых, продуваемых ветрами и пустынных. Но люди так или иначе всегда появлялись там, шли в путешествия, разбивали туристские лагеря под звездами и чувствовали себя отделенными от всего прочего мира...

Некоторые даже пытались там жить, хотя никому не удавалось продлить эту иллюзию жизни больше, чем на несколько сотен дней.

Кэйб смотрел через голову Циллера в широкое лобовое стекло. Там среди скал опять проглядывались пилоны — каждый от двадцати до шестидесяти метров в высоту, формой они напоминали несколько искаженную большую латинскую букву L. Действительно, ущелье Эпсайзер было известно и под именем Страны пилонов.

— Но как была изобретена эта машина? И эти пилоны? — снова вернулся к интересующему его вопросу Кэйб, с которого его сбили разговоры о памяти.

— Это идея человека по имени Бреган Латри, — пояснил аватар, встав с кушетки и заложив руки за спину. — Одиннадцать столетий тому назад ему пришло в голову, что можно сделать аппарат, управляемый канатами, как парусами, и для их остановок наставили тут пилонов.

— Но зачем?

— Понятия не имею, — пожал плечами аватар. — Это не забывчивость, а лишь следствие того, что дело происходило еще до моего дежурства. Вся информация у моего предшественника, а он сублимирован.

— То есть вы хотите сказать, что не наследуете от него никаких записей? — недоверчиво уточнил Циллер.

— Не смешите меня, конечно, наследую все архивы и файлы в полном объеме, — аватар уставился в потолок и покачал головой. — Просто о Брегане Латри не существует точной информации, и зачем он наставил тут этих пилонов — никому и никогда не было известно.

— Он просто думал, что тут... тут будет...

— Возможно.

— Замечательная мысль! — воскликнул Циллер и дернул за один из канатов, натягивая его как парус, отчего машина накренилась.

— И потому ваш предшественник устроил здесь все это?

— Разумеется, нет, — презрительно дернул плечом аватар. — Это место было запланировано именно как дикое, и ему в голову не могло прийти расставлять тут пилоны. Он просто велел Латри заняться этим самому.

Кэйб посмотрел на затянутый дымкой горизонт и снова увидел сотни пилонов:

— И он построил все это сам!?

— Как сказать, — ответил аватар, не отрываясь от потолка, расписанного сценами из древней деревенской жизни. — Он выпросил кредиты, время на исследования и нашел какой-то корабль, тоже считавший, что усеять ущелье пилонами будет круто. Он спроектировал столбы и канатную машину, сделал их, а потом на этом судне еще с несколькими людьми, которых увлек своей безумной идеей, начал расставлять эти пилоны и натягивать между ними канаты.

— И никто не возражал?

— Он достаточно долго держал проект в тайне, но, конечно, возражающие нашлись.

— Критики есть всегда, — пробормотал Циллер, не отрываясь от большой карты, которую рассматривал через увеличительное стекло.

— Но они разрешили ему продолжать?

— К сожалению, нет. Они стали разрушать пилоны, и некоторые дошли в этом до полной дикости.

— Но все-таки мистер Латри победил, — заметил Кэйб. Они снова приближались к невысоким горам, продолжая внимательно разглядывать ущелье. Тень от машины подбиралась к ним все ближе.

— Он только продолжал строить, а самолет и компания продолжали их устанавливать. Презерватисты же — их противники получили такое название — продолжали рушить пилоны. К обеим сторонам присоединялось все больше и больше народу, и это продолжалось до тех пор, пока в ущелье не стало тесно от людей, устанавливающих пилоны и натягивающих канаты. Затем их сменяли делающие обратное.

— Но почему не провели голосование? — Кэйб знал, что таким образом в Цивилизации решалось многое.

Аватар выпучил глаза:

— О, разумеется, голосовали!

— И мистер Латри победил!

— Нет, он проиграл.

— Но тогда как же...

— Да, они проиграли голосование. Это была одна из тех скоротечных кампаний, когда голоса быстро продаются и покупаются. Потом было второе голосование, развернулся пиар* [Пиар — от начальных букв английских слов «public relation», означающих «отношение публики»; собственно организация такого отношения, повышение рейтинга, с помощью встреч, рекламных компаний и подобных мероприятий.]. — Аватар покачал головой. — Поверьте мне, демократия в действии может выглядеть крайне неприятной. Да, так он проиграл, и теоретически мой предшественник имел полное право закрыть завод по производству пилонов, но люди, не участвовавшие в голосовании, возмутились и назначили повторное голосование. На этот раз вышло так, что в нем приняло участие уже все население Мэйсака.

— И на этот раз он выиграл.

— Нет, и на этот раз он проиграл. У презерватистов были очень хорошие пиарщики* [Пиарщик — организатор таких мероприятий (см. пиар).], лучше, чем у пилонистов.

— У них тоже появилось имя?

— Естественно.

— Надеюсь, все это не переросло в один из тех идиотских диспутов, в который втягивается вся Цивилизация? — фыркнул Циллер, так и не оторвавшись от карты и лишь мельком взглянув на аватара. — Думаю, в данном случае этого не произошло?

— Произошло, — невозмутимо ответил аватар. — И вообще это происходит гораздо чаще, чем вы думаете. Но в данном случае ссора не вышла за пределы юрисдикции Мэйсака. — Он нахмурился, словно обнаружил в потолочных росписях что-то странное. — О, Циллер, кстати, впереди пилон.

— Что? — Челгрианец оторвался от карты и увидел, что пилон уже метрах в пяти от машины. — А, черт! — Он бросил карту и лупу и быстро схватился за канаты. Кое-как выправив ход и едва не разбив машину, Циллер все же сумел вывести ее из почти смертельного пике. — Ничего, — наконец облегченно выдохнул он.

— И постепенно мистер Латри все-таки перетянул всех на свою сторону? — опять вернулся к интересовавшей его теме Кэйб.

— В принципе, да, — согласился аватар. — В конце концов энтузиастов оказалось достаточно. Последнее голосование происходило уже по всей Орбите. Презерватисты сохранили лицо только благодаря тому, что вынудили его согласиться не заполонять этими пилонами другие дикие места, хотя никаких подобных планов у него и в помине не было.

— Итак, он продолжал свое дело: делал пилоны, натягивал канаты и выпускал машины для них. Ему помогало множество народу, он даже создал несколько отдельных команд, каждой из которых придавался еще и самолет. Некоторые шли даже собственным путем, на свой страх и риск, правда, в целом все-таки следуя генеральному плану Латри.

— Процесс прекращался только во время Айдайранской войны и еще, кажется, во время Шеладианского кризиса, когда мне пришлось отдать приказ о переводе всей промышленности на военные рельсы. Но даже и тогда пилоны делались и ставились с помощью каких-то доморощенных приспособлений, созданных адептами пилонистов. Латри закончил свое дело через шестьдесят лет и покрыл пилонами практически все ущелье, отчего оно и стало называться Страной пилонов.

— Но это почти три миллиона квадратных километров, — заметил Циллер, который снова вытащил карту, лупу и углубился в ее детальное изучение.

— Почти, — ответил аватар, беспрерывно двигая ногами. — Когда-то я сосчитал количество пилонов и километраж канатов.

— …?

— Очень большие цифры, — покачал головой аватар. — Но все это не слишком-то интересно. Конечно, я могу найти для вас эти сведения...

— Увольте, — замахал руками Кэйб.

— Так мистер Латри умер, благополучно завершив дело своей жизни? — уточнил Циллер, отвернувшись к боковому окну и почесывая голову. Другой рукой он поворачивая карту то так, то эдак.

— Нет. Он не умер. Несколько лет он провел в путешествиях на своих машинах, потом вдруг охладел к этому занятию и ринулся в космические путешествия. Вскоре он осел на Квилере, в шестидесяти тысячах световых лет отсюда. Насколько мне известно, он не интересуется своей системой вот уже более века. Последнее, что я о нем слышал, это то, что он пытался зарегистрировать патент на исчисление солнечных пятен на своей местной звезде с присвоением каждому пятну имени и девиза.

— Отлично. Говорят, у каждого человека должно быть хобби, — подытожил Циллер, так и не оторвавшись от карты.

— Кстати, в данный момент мы находимся на расстоянии в два миллиона километров между вами и майором Квиланом, — заметил аватар.

— Боже правый, — спокойно поднял голову Циллер. — Неужели мы настолько далеко от дома?

— Достаточно далеко.

— И что же наш эмиссар? Он доволен собой? Шлет ли домой памятные открыточки?

С того момента, как Квилан прибыл сюда на «Сопротивлении», прошло шесть дней. Майор был вполне удовлетворен своими апартаментами в городе Йорле в двух континентах от Акьюма, где жил Циллер. Пару раз майор уже наведывался в Акьюм, один раз в сопровождении Кэйба, второй раз — один. Каждый раз он не скрывал своих намерений и просил Хаба передать их Циллеру. Но тот мало времени проводил дома, болтаясь по Орбите то в поисках новых мест, то возвращаясь на любимые старые.

— Он в порядке, — передал через аватара Хаб. — Сказать ему, что вы о нем спрашиваете?

— Лучше не надо. Я не хочу, чтобы он перевозбудился. — Циллер приник к окну и долго смотрел, как покачивается под порывами ветра машина и, по-прежнему скрипя, продолжает набирать скорость. — Удивляюсь, что ты с нами, а не с ним, Кэйб, — обратился он к хомомдану. — Кажется, это была твоя идея — не спускать с него глаз.

— Майор надеется, что я способен добиться у вас аудиенции для него. Естественно, я не смогу сделать этого, вообще не отходя от него.

— Скажи-ка мне, Кэйб, он действительно хочет быть с тобой столь обезоруживающе откровенным или это просто твоя обычная наивность?

Кэйб рассмеялся:

— И то, и другое понемножку.

Циллер покачал головой и постучал лупой по карте:

— А что означают эти пересечения канатов, окрашенные в розовое и красное?

— Розовым цветом обозначают заведомо небезопасный путь, — пояснил аватар. — А красным — тот, что прямо ведет к падению.

— То есть по этим маршрутам вообще лучше не ездить? — спросил Циллер, тыкая когтем в какое-то место на карте.

— Во всяком случае, на канатной машине.

— И вы просто так наблюдаете то, как они постепенно, одна за другой, падают? — воскликнул Циллер, как показалось Кэйбу, с негодованием.

Аватар пожал плечами:

— Во-первых, это не мое дело. Мне все равно, падают они или нет, это их собственный выбор, и машины не входят в мою инфраструктуру. К тому же, вряд ли кто-нибудь в наше время решит тут кататься. И я лично только рад их постепенному энтропическому разрушению.

— Но все-таки на это затрачены труд, время, — протянул Кэйб.

— О! Если бы я строил и ставил эти столбы, то в первую очередь закрепил бы их! — живо отреагировал аватар. — Незакрепленность опор — вот основная причина падения и аварий. Пилоны постоянно подмываются водными потоками, они не укреплены никаким субстратом, их даже не потрудились как следует вкопать! После суперциклона несется суперпоток, и — пфф! — падает целая куча этих палок. Кроме того, упавшие на канаты столбы через канаты тянут за собой другие. Никакой системы безопасности не предусмотрено. С момента окончания этого, так сказать, строительства, прошло всего четыре суперциклона, — и еще удивительно, что не все до сих пор разрушено!

— Но все-таки нехорошо оставлять что бы то ни было на произвол судьбы, — тихо заметил Кэйб.

— Вы серьезно так думаете? — удивился аватар. — А мне так, например, кажется, что в этом постепенном разрушении даже есть что-то романтическое. Действие сил природы... естественные проявления времени... Мне это нравится.

Циллер снова уткнулся в карту:

— А эти синие линии?

— Эти могут стать опасными.

На лице Циллера выразилось отчаяние:

— Но мы как раз сейчас на одной из них!

— Да? — спокойно ответил аватар, еще более внимательно вглядываясь в пасторальные росписи. — Неужели?

— Хаб, — крикнул Циллер, скомкивая карту. — Нам угрожает опасность?

— Реально нет. Существуют системы подстраховки, мы не упадем дальше нескольких метров. Так что, пока я здесь, бояться нечего.

Циллер посмотрел на сереброкожее существо, лежащее на скамье, и снова расправил карту.

— Место для первого исполнения моей симфонии уже выбрано? — буркнул он.

— Я думаю провести его в зале Штульен, в Гуэрно. Циллер вскинул голову, и в его глазах Кэйб явственно прочел удивление и радость:

— Неужели?

— Выбор был не особенно широк. Необходимо помещение с максимальной вместимостью.

Циллер широко улыбнулся, и очень скоро улыбка перешла в какое-то застенчиво-трогательное выражение.

— И, кстати, Циллер, майор Квилан просил меня узнать, как вы смотрите на то, что он переберется в Акьюм.

— Что? — прошипел Циллер и отшвырнул карту.

— Йорль — хорошее место, но очень отличается от Акьюма, — равнодушно продолжал аватар. — Там тепло, даже в это время года. А он хочет попасть в те же условия, что и вы. Во всем.

— Тогда пошлите его на Бычью Голову! — отрезал Циллер.

— Это вас устроит? Вряд ли в ближайшее время вы там окажетесь.

— Зато это там, где я хотел бы, наконец, приклонить однажды свою голову! Так что это место меня вполне устраивает.

— Значит, мне надо передать ему, чтобы в Акьюм он не совался.

— Именно.

— А вы уверены в этом? Он же не просит поселиться в соседнем доме. Просто где-нибудь в центре города.

— Какое молниеносное желание!

— Хаб, — начал Кэйб.

— Он просил еще передать, что будет счастлив, если вы будете знать его местонахождение, чтобы случайно не...

— А, твою мать! — Циллер вскочил, выбросил несчастную карту за борт и запихнул лупу в жилетный карман. — Только подумайте! Я не хочу нигде видеть это чучело, ни далеко, ни близко, не хочу с ним встречаться и не хочу! Я всей душой желаю лишь одного: чтобы мне разрешили не встречаться с этим сукиным сыном! Никогда!

— Мой дорогой Циллер... — начал Кэйб и осекся, вспомнив, что начинает походить на дрона И. X. Терсоно.

Аватар спустил ноги с сиденья и принял сидячую позу:

— Никто не заставляет вас встречаться с ним, Циллер.

— Да, но никто и не разрешает мне отправиться от него подальше, куда мне вздумается!

— В данный момент вы от него далеки, — напомнил Кэйб.

— Конечно! Сколько времени займет обратное путешествие, а? Всего ничего, немногим более часа, так?

— Хмм... Ну, хорошо...

— Практически я пленник! — театрально развел руками Циллер.

— Отнюдь нет, — холодно опроверг аватар.

— Пленник, пленник! У меня нет возможности написать ни ноты с того момента, как появился этот ублюдок!

— Что!? — встревожился аватар. — Но вы же закончили свою...

— Симфония завершена, — безнадежно махнул рукой Циллер. — Но обычно после большой вещи у меня остаются неиспользованные кусочки, из которых я делаю прелестные вещицы, а на этот раз у меня нет такой возможности. У меня запор!

— Но, послушайте, если все так толкает вас к свиданию с майором, то почему бы вам вдруг не взять и не пойти этому навстречу, и покончить разом со всеми проблемами? — мягко предложил Кэйб.

Аватар демонстративно рухнул обратно на скамью и задрал ноги.

— И это говоришь мне ты? — уставился на хомомдана Циллер. — Ты используешь свое искусство убеждать для того, чтобы убедить меня встретиться с этим куском дерьма!?

— По вашему тону можно сделать заключение, что мое искусство не подействовало, — уже невольно закипая, ответил Кэйб.

Циллер покачал головой.

— Убеждение. Это, конечно, разумно. Конечно, я волен поступать, как мне заблагорассудится, но точно так же волен и он, — Циллер посмотрел в сторону аватара: — Ваши люди бывают порой вежливы настолько утонченно, что их вежливость становится хуже любого оскорбления. Все эти ваши онеры* [Со всеми онёрами (устарело, шутливо) — со всем, что полагается, со всеми полагающимися принадлежностями.], хождения вокруг да около, «нет-нет», и «только после вас» и тому подобное говно! — Циллер уже почти кричал и размахивал руками. — Ненавижу все эти так называемые манеры! Вашу мать! Неужели никто не в состоянии делать что-либо просто!?

Кэйб хотел возразить, но передумал. Аватар немного удивился и даже несколько раз сморгнул.

— Что вы хотите этим сказать? — спросил он. — Чтобы майор просто вызвал вас на дуэль? Или просто входил через другую дверь?

— Вы можете просто вышвырнуть его отсюда!

— Почему я должен это делать?

— Потому что он раздражает меня!

— Циллер, — улыбнулся аватар.

— Меня душит желание убить его! Я все-таки хищник! Мы прячемся только для того, чтоб напасть! И не можем ощущать себя жертвой!

— Вы можете вернуться домой, — предложил Кэйб.

— Он попрется за мной!

— Вы можете продолжить ваши путешествия.

— Но почему? Почему я должен куда-то ездить? Мне нравится мой дом, я люблю тишину и вид из моего окна, я даже люблю некоторых людей. В Акьюме три концертных зала с прекрасной акустикой. Почему же мне надо куда-то уезжать?! Только из-за того, что Чел вдруг вздумал прислать этого военного шаркуна черт знает для чего!

— Что вы хотите сказать, употребляя выражение «черт знает для чего»? — поинтересовался аватар.

— А, может, он здесь вовсе не для того, чтобы уговорить меня последовать за ним!? Может, он здесь для того, чтобы меня похитить? Или просто убить?

— Да, действительно, — взволновался Кэйб.

— Похищение невозможно, — ответил Хаб. — Если только он не притащил за собой военной флотилии, каким-то образом нечаянно оставшейся не обнаруженной нами. Убийство еще более нереально, — Аватар нахмурился. — Попытка убийства, конечно, всегда возможна, но если это действительно вас беспокоит, то я могу устроить так, что при всех ваших возможных встречах неизменно будет присутствовать несколько боевых дронов, вполне прилично вооруженных, или что-нибудь в этом духе. И, к тому же, у вас будут защищенные тылы.

— Я не нуждаюсь ни в каких дронах, оружии и защищенных тылах, — гордо отказался Циллер. — Не нуждаюсь, потому что не собираюсь ни с кем встречаться.

— Но ведь вас раздражает даже одно его присутствие здесь, — напомнил Кэйб.

— Неужели это так заметно? — осклабился Циллер.

— Если предположить, что он все равно не уедет отсюда, пока не увидится с вами, легче согласиться на встречу и покончить со всем разом.

— И вы думаете, что одной этой встречи будет достаточно? — взорвался снова Циллер.

— Возможно, — веско ответил аватар. — Кстати, И. X. Терсоно знает, где мы, и скоро упадет нам на головы.

— Вот как! Значит, я не могу избавиться и от этой чертовой железяки тоже?

— Боюсь, что так, — вздохнул Кэйб.

— Итак? — зло улыбнулся Циллер. Кэйб вздохнул.

— Терсоно где-то поблизости?

— Да. Он уже на пути сюда, в десяти минутах, — признался аватар. — Летит из ближайшего порта.

По всему ущелью передвигаться действительно было можно лишь на канатных машинах или просто по воздуху.

— Что ему надо? — Циллер отпустил пару канатов, натянул пару других, но курс машины изменился слабо.

— Общественный визит, как он утверждает, — пояснил аватар.

— Вы уверены, что этот компас вообще работает? — Циллер постучал по мутному стеклу прибора.

— Вы, что, обвиняете меня в том, что я не создаю видимого магнитного поля?

— Я только спросил, работает ли этот прибор. — Циллер снова стукнул по стеклу, на этот раз посильнее.

— Должен, — равнодушно ответил аватар, потягиваясь и кладя руки за голову. — Тем не менее толку от него весьма мало.

— Я хочу развернуть машину по ветру при следующем повороте, — сказал Циллер, вглядываясь в приближавшуюся гору с пилоном посередине.

— Надо включить пропеллер.

— У них есть пропеллеры? — удивился Кэйб.

— Два больших винтокрылых пропеллера сзади. На электричестве. На случай отключения генератора, — аватар лениво махнул рукой куда-то назад.

— Как их включить? — И Циллер не менее лениво вытащил из жилетного кармана трубку.

— Видите большой диск справа, как раз под лобовым стеклом, со светящимся значком?

— Ага.

— Стрелка на черно-коричневой секции или на ярко-синей? Циллер всмотрелся, не вынимая трубки изо рта:

— Здесь нет никакой стрелки. Аватар на мгновение задумался.

— Плохо. Плохо. — Пилон был уже на расстоянии пятидесяти метров, земля резко бежала вверх. — Уберите бизань.

— Что?

— Дерните за третью веревку слева.

— А... — Циллер высвободил веревку и дернул. Машина заскрипела, скособочилась, колеса завертелись вхолостую, и они свернули буквально в нескольких сантиметрах от пилона. Он поймал взгляд аватара. — Ладно, пусть этот хренов эмиссар переползает в Акьюм, — выдавил он. — Только следите, чтобы наши дорожки не пересекались.

— Разумеется, — усмехнулся аватар, но тут же выражение его лица изменилось. — Ого-го! — воскликнул он, глядя вперед.

Кэйб невольно вздрогнул:

— Что? Неужели Терсоно уже здесь?

Но его голос перекрыли страшный шум и треск, машина быстро стала падать прямо вниз и, резко дернувшись, застыла. Аватар сполз с сиденья, Кэйб едва не ударился лицом об пол кабины, но успел вовремя выставить вперед руку и уцепиться за медную решетку, отделявшую пассажирскую часть кабины от летчиков. Ограждение погнулось и со звоном вылетело из пазов. Циллер оказался на полу между двумя нактоузами* [Нактоуз (гол. nachthuis) — деревянный шкафчик цилиндрической или призматической формы, на верхнем основании которого устанавливается судовой компас.].

— Что за херня? — спросил он, выплевывая обломившийся кусочек трубки.

— Вероятно, мы напоролись на дерево, — ответил, поднимаясь, аватар. — Все в порядке?

— Вполне. Извините за решетку, — вздохнул Кэйб.

— Решетка!.. Моя трубка перекушена пополам! — воскликнул Циллер и поднял с пола половину любимой трубки.

— Починится, — успокоил аватар и, отодвинув ковер, открыл деревянную дверцу в полу, потом лег и засунул голову прямо в отверстие. Оттуда хлестал ветер. — Точно, дерево. Должно быть, выросло уже после того, как по этой линии ездили в последний раз.

— Оно, конечно, не выросло бы, отвечай вы за эту систему, — заметил Циллер.

— Естественно, нет. Ну что, вызывать ремонтных дронов или справимся сами?

— У меня есть идея получше, — глядя в боковое окно, ответил Циллер. Кэйб тоже посмотрел в окно и увидел подлетавшее к ним розовое существо. Циллер открыл окно и крикнул подлетавшему дрону: — Терсоно! Рад тебя видеть! Видишь эту кашу внизу?..

 

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

МОРСКИЕ ПАЛЬЦЫ ЮМИРА

 

— И Терсоно справился с заданием?

— Более чем справился, несмотря на все протесты и опасения, что его разорвет на части. Но он, конечно, не мог настолько уронить свой престиж и потому преспокойненько занялся делом.

— И было действительно возможно высвободить машину из дерева?

— Конечно, хотя и потребовалось немало времени и сил. Каша была полнейшая, сорвало главный парус, сломало мачту и снесло полдерева.

— А как циллеровская трубочка?

— Перекушена надвое. Но Хаб починил ее специально для него.

— А! А я-то уже надеялся преподнести ему подарок!

— Не думаю, что он принял бы его, находясь в том состоянии, Квил. Особенно, если этот подарок был бы трубкой, которую он обычно не вынимает изо рта.

— Вы хотите сказать, он думает, что я могу отравить его?

— Может, и думает.

— Ясно. Так мне пора?

— Пора.

— И как далеко мне придется топать?

— Три-четыре километра, — Кэйб посмотрел на солнце. — Мы как раз успеем туда к завтраку.

Кэйб и Квилан шли по горному хребту полуострова Вильстер, что недалеко от Фзана... Справа, в тридцати метрах ниже, о скалы бился океан Фзан, а на горизонте маячили разбросанные то тут, то там острова. Несколько ближе к берегу пробивали себе путь в волнах несколько парусных лодок и большое грузовое судно.

С моря дул теплый ветер, который путался в полах пальто Кэйба и вздувал рясу за спиной Квилана. Они шли друг за другом по узкой тропе, заросшей высокой травой. Слева хребет спускался в глубокую долину, заканчивавшуюся лесом. Впереди виднелись горы, в которые вливался хребет. Дорогу они выбрали самую короткую и красивую, но опасную.

Квилан повернулся и посмотрел на волны, лижущие камни где-то далеко внизу. Оттуда крепко пахло рассолом.

— Снова вспоминаешь, Квил?

— Да.

— Ты очень близко к краю. Смотри, не упади.

— Смотрю...

 

Снег падал на внутренний двор монастыря Кадерцит, лениво летя с тихого серого неба. Квилан оставил тепло очага, предпочитая прогуляться в одиночестве и тишине, в то время как все прочие здешние обитатели остались за высокими каменными стенами. Там было тепло, горел огромный камин в трапезной, и не было видно, как снег нежно покрывает грубые плиты двора. Он зашел на галерею, поставил корзину с дровами в ряд таких же корзин и вдохнул крепкий и острый на морозе запах дерева.

Этот запах мгновенно напомнил ему время, когда они сидели в охотничьей избушке-засаде в Лустрайанских горах. Топор тогда затупился, и Квилан точил его на камне, надеясь поразить любимую своим уменьем. Однако когда, решив продемонстрировать его остроту, он метнул его в первое попавшееся на глаза дерево, то промахнулся, и топор улетел в глубокий снег. Как она смеялась тогда, как целовала его, словно в награду за пропавший топор!

Они ночевали под грудой мха, и Квилан отчетливо помнил то холодное утро, когда костер горел, не согревался, а лишь наполняя избушку удушливым дымом, и приходилось заниматься любовью, чтобы согреться. Он нежно покусывал шерсть у нее на затылке, стараясь двигаться как можно более плавно и не отводя глаз от облачка пара, выходившего у нее изо рта; этот маленький клубочек пара становился розовым в лучах поднимавшегося солнца и плыл через всю избушку к окну, где замерзал, припав к стеклу, и создавая сказочный неповторимый узор, маленький хаос серебряных линий.

Квилан вздрогнул и отер непрошеные холодные слезы.

Посередине двора стоял кто-то и, не отрываясь, смотрел на него.

Это была женщина, одетая в плащ, наполовину открывавший армейскую форму. Снег падал между ними, завиваясь в причудливые спирали. Квилан прикрыл глаза. Всего на мгновение... Но потом встряхнул головой, вытер о рясу руки и твердо шагнул навстречу, откинув капюшон скорбящего перед ним.

И только сделав несколько шагов, он вдруг осознал, что не видел женщину во плоти и крови вот уже целых полгода.

Стоявшая совсем не походила на Уороси; она была выше, с более темной шерстью, а глаза смотрели серьезней и казались уже. К тому же, она была старше его лет на десять. Кокарда на ее фуражке свидетельствовала о звании полковника.

— Чем могу служить, мадам? — спросил он.

— Всем, майор Квилан, чем можете, — сухо ответила она... Фронайпель принес им по кубку глинтвейна. Его келья, которая была лишь раза в два больше кельи Квилана, вся оказалась заваленной бумагами, книгами и свитками, хранящими тайны священного писания. Втроем они едва разместились здесь.

Полковник Гайалайн согрела руки о кубок, сняла фуражку и перебросила плащ через спинку стула. Они обменялись несколькими дежурными фразами по поводу ее путешествий по старой горной дороге и об участии ее в войне по ведомству космической артиллерии.

Фронайпель уютно устроился в старом кресле, — новое он, разумеется, отдал полковнику — и сказал:

— Это я пригласил сюда полковника Гайалайн. Ей известна твоя история, и, я надеюсь, она может предложить тебе нечто достойное.

— Да, майор. Есть нечто, в чем Вы можете нам помочь, — подтвердила женщина, впервые улыбаясь и словно признавая тем самым, что не зря проделала весь этот долгий и опасный путь.

Квилан растерянно посмотрел на улыбавшегося Фронайпеля.

— Кого нынче считают «нами», полковник? — уточнил он. — Армию?

— Не совсем,— нахмурилась женщина. — Армия тоже имеет к этому отношение, но дело не подчиняется военному ведомству напрямую. Это, скорее, будет дело, похожее на то, что вы с женой выполняли на Аорме, хотя, конечно, более высокой секретности и важности. Под словом «мы» я имела в виду челгрианцев вообще, и в особенности тех, чьи души находятся в чистилище.

— И что мне предстоит сделать? — выпрямился на своем табурете Квилан.

— Пока я не могу рассказать вам этого во всех подробностях. И здесь я лишь для того, чтобы узнать, согласны ли вы на исполнение такой секретной миссии или нет.

— Но я даже не знаю, в чем она заключается...

— Майор Квилан! — Женщина сделала маленький глоток из дымящегося кубка, кивнула старику в знак одобрения и поставила кубок обратно на стол. — Я скажу вам сейчас все, что могу, — она поудобней устроилась в кресле. — Дело, которое мы хотели бы поручить вам, действительно очень и очень важное. Это все, что я знаю. Почти все. Да, конечно, я знаю чуть больше, но не имею разрешения рассказывать об этом вам. Вам предстоит пройти долгие тренировки, какие — я также не имею права сказать. Подробнее вам все будет сообщено лицами, находящимися на самой верхушке нашего общества. — Она перевела дыхание. — Я располагаю столь малыми подробностями потому... потому что это смертельно опасная миссия, майор. — И она посмотрела ему в глаза долгим взглядом.

Квилан уже давно позабыл сладкое наслаждение смотреть в глаза женщине; наслаждение, даже если перед ним сидела не Уороси, но чувство радости смешивалось в нем теперь с ощущением горя, потери и чувством вины. Он печально и кротко улыбнулся:

— В таком случае, полковник, я решительно согласен...

— Квил?

— Что? — Он обернулся туше хомомдану, глядя на его высокое треугольное тело.

— С вами все в порядке? Вы как-то странно остановились вдруг. Что-то увидели?

— Нет, ничего. Я в полном порядке. Просто... Нет, все хорошо. Пойдем дальше. Я голоден.

И они пошли...

— Я просто вспомнил. Мадам полковник сказала тогда, что это смертельно опасная миссия.

— Да-да, и это именно так.

— Но ведь все возвращаются.

— Только не мы. Это они приготовили для нас. На это мы оба согласились. И это так и будет.

— Значит, ты тоже все знаешь?

— Да. Это было частью сообщения Висквила.

— Поэтому они хранили тебя в субстрате?

— Поэтому они вытащили меня из субстрата.

— Ну да. Я не мог ждать следующего...

 

Квилан вышел на середину тропы и посмотрел на город: белые башни и белые шпили лежали в долине, как в колыбели, и были окружены лесом и меловыми горами; залив отделялся от моря тонкой песчаной косой. Волны с белой пеной ластились к берегу. Скоро к нему присоединился хомомдан, став внушительно рядом и практически закрыв весь вид. В воздухе запахло дождем...

На следующий день полковник оставила свою лошадь вместе с формой в монастырской конюшне и переоделась в жилет и леггинсы Врученных; он же должен был изображать ремесленника и потому надел брюки и фартук. Сверху оба набросили серые зимние плащи. Квилан попрощался лишь с Фронайпелем.

Они подождали, пока все разойдутся по делам, и только тогда вышли по нижней тропе прямо в падающий снегопад. Где-то далеко, под голыми деревьями, еще были видны собиратели хвороста. Их песня доносилась сквозь снежную пелену, словно голоса призраков. Через полчаса переодетые майор и полковник попали в тучу, где серый плащ полковника практически стал невидим, а вскоре гулко забарабанил дождь, и они спустились в низину, заросшую гниющими деревьями с черными листьями. Там они свернули и пошли по узкой тропе вдоль реки, где-то позади шумел водопад.

Дождь скоро стал редеть и наконец совсем прекратился.

На пути им встретился отряд охотников из касты загонщиков, которые предложили обоим помочь со спуском, но они вежливо отказались. И грузовик, доверху наполненный тушами животных, начал свой медленный спуск. Колея вслед за ним была густо закапана кровью.

Наконец, у подножья Серых Гор, уже ближе к закату, они вышли на шоссе, по которому широким потоком мчались машины, трейлеры и автобусы. У обочины их ждала машина, и молодой человек, чувствовавший себя явно неуверенно в гражданской одежде, распахнул дверцы, не забыв все же отдать честь полковнику. В машине оказалось тепло и сухо; оба, наконец, сняли плащи. Машина сразу же вывернула на шоссе и рванула в сторону далеких равнин.

Женщина натянула форму, оказавшуюся в чемодане на заднем сиденье, прикрыла глаза и предоставила Квилана его собственным мыслям. Он бездумно смотрел на дорогу; в темноте то тут, то там мелькали огни: это были окраины города Урбента. Там уже вовсю шли восстановительные работы, и город выглядел гораздо лучше, чем тогда, когда Квилан видел его в последний раз.

Через час оба путника оказались уже в аэропорту, где их ждал черный лайнер класса «суборбита». Квилан уже хотел вылезти и тронуть полковника за руку, дабы предупредить, что они приехали, но Гайалайн сама открыла глаза, сняла наушники и кивнула в сторону лайнера, как бы говоря: «Вот и прибыли».

Квилана вдавило в кресло, как всегда бывает при взлете, но он не отрывал глаз от иллюминатора, глядя, как проплывают мимо огни прибрежных городов Шерджейма, острова Деллюна и на крошечные искорки океанских судов. Звезды на небе засветились ярче из-за разреженности среды и приблизились в близкой к полному вакууму тишине полета почти прямо к его лицу.

Лайнер вошел в атмосферу с натужным ревом, вспыхнули посадочные огни, и вот мягкий толчок приземления и короткий пробег до полной остановки. Их принял частный аэродром, откуда обоих немедленно увезла другая военная машина.

Потом они пересели в открытый геликоптер, и до ноздрей Квилана донесся крепкий запах моря. Они летели в темноте под проливным дождем до тех пор, пока не приземлились, наконец, в огромном круглом дворе. Квилана отвели в небольшую, но уютную комнату, где он немедленно заснул мертвым сном.

 

Наутро, проснувшись как будто от каких-то звуков, напоминавших отдаленные раскаты грома и отдаленное щебетанье птиц, он раскрыл ставни и увидел внизу перед собой зеленовато-синее море с пенными волнами, набегавшими на берег примерно в пятидесяти метрах от него. Сам же он, видимо, находился в башне, поскольку до земли было никак не меньше ста метров. Линия береговых скал терялась вдали, а неподалеку от берега раскинулся каменистый уродливый остров. В рассветных лучах носились тучи морских птиц, белых, словно ожившая морская пена.

Квилан узнал это место. Он много раз видел его в книгах и на экранах компьютеров.

Так называемые «морские пальцы» Юмира были частью горной системы страны, одними из тех далеких островов, что составляли непроходимых кряжей к востоку от Мейорана. Скалы тут уходили в океанские воды на сто, а то и на двести метров в глубину, и семнадцать утесов — уже давно торчали, как пальцы утопающих и в последний раз взывающих о помощи.

Местные легенды действительно говорили о том, что это руки двух влюбленных, которые предпочли утопиться, но не соединить свои жизни с нелюбимыми, навязанными им обществом и семьями, по старозаветным законам.

Поскольку скалы действительно были похожи на пальцы, то самая маленькая из них, высотой всего метров сорок, называлась Мизинцем. Остальные имели высоту от ста до двухсот метров; все они были почти округлыми внизу, поскольку море и ветер ни на секунду не прекращали свою работу, облизывая их базальтовые основания.

Строительство здесь началось около четырех тысяч лет назад, когда эти земли принадлежали семье, построившей небольшой каменный замок на одной из здешних скал, а затем соединили его с берегом деревянным мостом. По мере того, как росла власть этого семейства, рос и замок, до тех пор, пока одной скалы стало мало, и строительство захватило остальные «пальцы».

В результате была создана мощная крепость, ощетинившаяся башнями и бастионами, соединенными между собой системой мостов, сначала деревянных, позже каменных, а еще позднее железных или стальных. Крепость стала правительственным центром, местом паломничества и некоей школой. Столетие за столетием каждая скала, за исключением Мизинца, застраивалась все больше, и на защиту крепости стало привлекаться различное оружие, начиная с тяжелых корабельных пушек и кончая воздушными катерами. В конце концов крепость превратилась в город и захватила часть территории уже и за горами.

В течение последней Унификационной войны пятнадцать столетий назад ее постигла судьба всех небольших городов — она подверглась атомной бомбардировке, полностью уничтожившей одну из скал и очень испортившей остальные. Кроме того, после бомбежек остался кратер в виде гигантской восьмерки.

Город заново не отстроили. Скалы, отрезанные от материка двойным кратером, на века превратились в дореликтовые заповедники, посещаемые лишь сумасшедшими туристами-экстремалами и оставшиеся домом лишь для нескольких колоний термитов и миллионов морских птиц. На двух скалах во время религиозного подъема разместился монастырь, а потом министерство контрразведки устроило там учебную базу, для чего военному ведомству пришлось-таки восстановить почти всю крепость, за исключением мостов на материк.

Теперь этой крепости суждено было стать его домом.

Квилан облокотился на подоконник и всмотрелся в полосу прибоя, омывающего основание Среднего Пальца Мужчины, в трехстах метрах внизу.

Отсюда движение воды казалось медленным и тягучим, словно волны, пройдя столь долгий путь из глубин породившего их океана, уже устали и выдохлись.

Он пробыл там два лунных месяца, тренируясь почти без отдыха. По-прежнему суть его задания оставалась ему совершенно непонятной, если не считать ее конечного результата — собственной смерти. Но Квилан не знал даже, действительно ли его допустят к выполнению этого задания, поскольку претендентов на эту сомнительную честь оказалось много. Он уже согласился с тем, что, если ему не повезет и его не выберут, то просто вернется в монастырь и передаст свой мозг с его уменьями и знаниями другому монаху. На половине его тренировок присутствовала полковник Гайалайн, но только в качестве наблюдателя. Непосредственным инструктором во всех упражнениях и заданиях был здоровый, весь в шрамах челгрианец по имени Хулом. Он явно служил или продолжал служить в армии, но почему-то не имел звания. Другой наставник по имени Чулфир, оказался хрупким стариком с седой шерстью; его возраст, казалось, ему самому уже давно неведом.

Появлялось и несколько армейских специалистов, которых он видел каждые несколько дней, лбы этих вояк неизменно оказывались закрытыми зелеными повязками, соответствующими их званию. Вели они себя фамильярно и передвигались по скалам, исключительно с помощью отточенных когтей.

Квилану выходить со своей скалы не разрешалось. Он имел сильное подозрение, что на других скалах как раз находятся в том же положении его коллеги-соперники.

Подняв руку, Квилан долго рассматривал свои неподрезанные когти и накачанные, как сталь, мускулы. Никогда еще он не чувствовал себя в столь хорошей физической форме, но продолжал недоумевать по поводу того, действительно ли она необходима для той странной миссии, задуманной армейским ведомством — или еще неизвестно кем, — которую ему почти уже предложили.

Плац-парад был устроен высоко на скале со стороны моря и продувался ветрами со всех сторон, хотя сверху и был прикрыт тентом, сделанным из того же материала, из которого в старину шили паруса. Здесь его учили фехтовать, боксировать, пользоваться защитным вооружением и лазерными винтовками. Ему преподавались все виды борьбы с ножами, с применением когтей и зубов. Рукопашный бой с противником не из числа своей породы также имел много трудностей и своеобразных приемов.

Однажды прилетела бригада медиков и увела Квилана в просторный, но практически пустой госпиталь, находившийся в подвалах под скалами. Они снабдили его только хранителем душ, а он предполагал, что его начинят вообще всем, чем угодно, поскольку не раз слышал рассказы о том, что имплантируют людям, выполняющим всякие секретные миссии: соединенные с мозгом коммуникационные кольца, антидотовые гланды, продуцирующие яд капсулы, биологическую самозащиту и тому подобное. Однако ничего такого ему не досталось, и Квилан недоумевал, почему.

Вероятно, миссия требовала полной естественности и отъединенности от мира. И об этом он тоже много думал.

Но не все его тренировки сводились к боевым искусствам; почти на полдня он снова превращался в студента и внимал лекциям старого Чулфира.

Старик преподавал ему челгрианскую историю, религиозную философию, новую историю галактики и многие другие подобные вещи.

Квилан узнал очень многое, о чем никогда даже и не подозревал. Он понял, как работает хранитель душ и на что похожи чистилище и небеса. Он узнал о существовании множества ересей, сектантских ловушек и о том, как их преодолевать. Правда, войти в контакт хотя бы с одним из ушедших ему не дали, но он и без этого понял все о том, что происходит после жизни, словно уже сам побывал там. И порой, уже почти не сомневаясь в том, что Уороси никогда не воплотится ни на этом, в этой, ни даже в той жизни на том свете, он думал, что они выбрали его специально, чтобы мучить, что все это — изысканная и жестокая пытка — вонзать острый «нож потери» Уороси в его плоть и там беспрестанно с наслаждением его поворачивать.

Он узнал все, что возможно, о Кастовой войне и о роли Цивилизации в тех изменениях, что привели к ней.

Он изучил личности всех тех, кто действовал за кулисами войны, и даже прослушал несколько произведений Махрая Циллера, которые привели его в странное состояние боли и гнева. В его мозгу рождались сотни подозрений и всевозможные сценарии развития событий, но он предпочитал хранить их про себя.

Квилан все еще продолжал мечтать об Уороси. Одной из самых его любимых грез была их свадьба здесь, на скалах. И шляпы с гостей сдувал уже не ласковый ветерок, а мощный шквал с моря. Он ловил ее, несомую порывом ветра к парапету, и сжимал в немыслимых объятиях, а ее флер д'оранж так и улетал в кипевшие волны. Он собирался уже броситься за ним, но в этот момент всегда вдруг осознавал, что Уороси нет и не может быть, что она мертва, и скоро и он уйдет из этой жизни вслед за ней. И тогда он улыбался волнам и приходил в себя, а его подушка становилась соленой и влажной, как море.

 

Однажды утром он шел по плацу под хлопанье белой парусины, направляясь на первый урок Чулфира, и неожиданно увидел впереди небольшую группу людей. Полковник Гайалайн, Чулфир и Хулом стояли вокруг фигуры в черно-белых одеждах.

Было и еще пятеро, трое слева и два справа, — все мужчины, одетые, как чиновники. Стоявший в центре был невысок, стар на вид, и Квилан пришел в некоторое замешательство, обнаружив, что старик одет в черно-белую полосатую робу Оценивающих, тех, кто был связующим звеном между этим и тем миром. Шерсть его лоснилась, будто смазанная маслом.

Квилан собирался поприветствовать полковника, но при его приближении все расступились, и он невольно оказался лицом к лицу с Оценивающим.

— Ваша честь, — Квилан склонился как можно ниже.

— Майор Квилан, — тихим приятным голосом ответил ему старик и протянул руку, но Квилан вдруг увидел, что старик уже не перед ним, а справа. Он повернул голову и в тот же момент увидел его слева, а потом старик и вовсе исчез, оставив после себя лишь слабую тень. Все это подсказало Квилану, что сейчас он будет атакован. Он не понимал, но чувствовал, что слабый старик исчез неспроста, и постарался сохранить дистанцию с тем, что грозило насилием.

Квилан мгновенно встал в классическую стойку, вытянув среднюю конечность. К нему подскочил один из чиновников, из-под рубашки которого были видны мускулистые руки, правда, с когтями, выпущенными всего наполовину. Глаза с лица его, заросшего белой шерстью, глядели с бешенством. Но мягкий взгляд старика остановил его, и чиновник склонился в почтительном поклоне.

Квилан остался в стойке, незаметно поводя глазами то влево, то вправо, однако не теряя из виду светлошерстного чиновника. Но ощущение угрозы вдруг исчезло.

На какие-то мгновения повисла тишина, нарушаемая лишь криками чаек и глухим рокотом волн, потом Оценивающий взмахнул рукой, и группа встала так, как увидел ее Квилан с самого начала.

— Майор Квилан, — снова обратился к нему старик. — Встаньте, пожалуйста, как следует. — Он еще раз протянул руку. — Больше не будет никаких сюрпризов, по крайней мере, сегодня. Даю вам слово.

Квилан пожал протянутую руку и немного расслабился. К нему подошла полковник, выглядевшая, как показалось Квилану, вполне довольной.

— Это Висквил, майор.

— К вашим услугам, сэр. — Старик освободил его руку.

— А это Ивайрл, — пояснил Висквил, показывая на светлошерстного слева. Верзила улыбнулся и кивнул. — Надеюсь, вы поняли, майор, что прошли сейчас два испытания, а не одно?

— Да, сэр. Или одно и то же дважды, сэр.

Висквил широко улыбнулся, обнажив мелкие острые зубы:

— Вам не стоит обращаться ко мне «сэр», майор, хотя я и действительно что-то вроде этого. — Он обернулся к его учителям: — Неплохо, неплохо. А теперь, майор, пойдемте, поговорим.

— Нам говорили, что совершать подобные ошибки им несвойственно. Нам говорили, что такой интерес к нашим делам должен настораживать. Нам говорили, что они нас уважают. Нам говорили, что все это болезни развития и просто эволюция галактики, звезд, планет и существ на определенном уровне развития технологий. Нам говорили, что случившееся — всего лишь неудача, но с нее можно получить дивиденды. Нам говорили, что они честные люди, которые хотят только помочь нам и теперь чувствуют себя в огромном долгу перед нами. Нам говорили, что от их вины мы получим гораздо больше выгоды, чем от их простого попечительства. — Висквил тонко улыбнулся. — Но это все ничего не значит.

Они сидели вдвоем в маленькой комнате башни, выходившей окнами на море, которое шумело в полутораста метрах под ними. Было видно только море да небо, и теплый воздух продувал круглую комнату с востока на запад, оставляя запах рассола.

Они сидели на полу на травяных матах.

— А значение имеет только то, что решил бог. Наступила пауза, и Квилан почему-то решил, что надо ее заполнить:

— А что это?

От шерсти старика пахло изысканными духами. Он встал и подошел к открытому окну:

— Это составляющая нашей веры вот уже двадцать семь столетий, — осторожно начал он. — То, что души ушедших из этого мира целый год находятся в чистилище, прежде чем разделить славу на небе. И то, что небеса стали реальными, не изменило ничего, как не изменило ничего и принятие нашей религией еще множества других доктрин. — Он быстро оглянулся на Квилана и снова стал смотреть на воду.

— То, что я открою вам, знают очень и очень немногие, майор Квилан. И так должно оставаться и впредь. Понятно, о чем я говорю?

— Да, ваша честь.

— Этого не знает ни полковник Гайалайн, ни ваши наставники.

— Понимаю, ваша честь.

— Почему вы хотите умереть, Квилан? — вдруг резко обернувшись, потребовал от него Висквил.

— Я просто не хочу жить, ваша честь. Я не хочу быть.

— Вы хотите умереть, потому что умерла ваша жена, и вы скорбите о ней. Это так?

— Это больше, чем скорбь, ваша честь. Ее смерть лишила смысла мое существование вообще.

— Неужели жизни ваших родственников и общество совсем ничего для вас не значат в наше трудное время нужды и восстановления?

— Не совсем ничего, ваша честь. Но и не достаточно. Я бы хотел чувствовать по-другому — но не могу. Я все знаю, все понимаю, но... я не жилец на этом свете.

— Но она была всего лишь женщиной, майор, обыкновенная личность и ничего больше. Что делает ее столь дорогой для вас, что вы презираете все нужды всех живых, для которых еще можно что-то сделать?

— Ничего, ваша честь. Не...

— Вот именно. Это не ее память, это ваша. Это не за ее уникальность вы цепляетесь, а за свою. Вы романтик, майор. Вы находите романтичной идею трагической смерти, вы находите романтичной идею соединения с ней, даже прекрасно понимая, что смерть ведет именно к забвению ее. — Старик направился к двери, словно собрался уходить. — Я ненавижу романтиков, Квилан. Они и себя-то толком не понимают, не то что... но гораздо хуже другое — они и не хотят себя понимать, решительно, как и никого другого, — потому что думают, что найдут разгадку вне жизни. Они дураки, майор. И вы тоже дурак. И ваша жена, кажется, тоже принадлежала к тому же сорту. — Он перевел дыхание. — Вероятно, вы оба были романтическими дураками. Дураками, осужденными на жизнь и горькое разочарование с того момента, как обнаружили, что ваш драгоценный романтизм первых лет супружества испарился, и вы остались лицом к лицу не только с собственной неадекватностью, но и с неадекватностью и вашей жены. Вам-то повезло, что она умерла — не повезло ей, что на ее месте не оказались вы.

Квилан молча смотрел на Висквила; тот дышал несколько чаще и глубже привычного, но, видимо, прекрасно контролировал себя и свои эмоции. Конечно, как Оценивающий он мог быть возрожден или реинкарнирован таким образом, каким и когда захочет. Это, тем не менее, не застраховывало его физического тела и от того, чтобы однажды оказаться вышвырнутым в окно или быть задушенным еще до тех пор, как Ивайрл или кто-нибудь другой успеют что-либо сделать.

— Ваша честь, — тихо сказал Квилан. — Вы слышите, ваша честь. Я думал обо всем этом и через все это прошел в своих мыслях. Я уже обвинял себя во всех грехах, о которых вы теперь говорите, и даже в менее парламентских выражениях, нежели вы. Вы застали меня в конце того процесса, который желали бы возбудить во мне.

— Неплохо, неплохо, — сказал Висквил. — В таком случае, говорите более откровенно и подробно.

— Я не собираюсь применять насилие к тому, кто, хотя никогда и не знал ее, назвал мою жену дурой. Я прекрасно знаю, что на самом деле она таковой не была, и с меня этого вполне достаточно. А вы, как мне кажется, просто хотите проверить, насколько быстро я впадаю в агрессивность.

— Не все так просто, майор, — ответил старик. — Не все испытания можно только либо пройти, либо не пройти.

— Я и не собираюсь проходить какие-то там испытания, я только пытаюсь быть вполне откровенным. Вероятно, ваши тесты и в самом деле хороши. И если это действительно так, и я, даже приложив все усилия, провалюсь и преуспеет кто-нибудь другой, в таком случае будет лучше, если я сразу же скажу вам все, что я думаю, а не то, что я чувствую.

— В этом спокойствии уже кроется слабость, майор. Возможно, эта миссия потребует больше агрессивности и жестокости, чем того самообладания, которое вы тут выказываете.

— Возможно, ваша честь.

Старик долго и откровенно рассматривал Квилана, после чего снова отвернулся к окну:

— Погибшие на войне не попадают на небеса, майор. Квилан даже не поверил своим и ушам и наклонил голову, чтобы убедиться в том, правильно ли он все расслышал:

— Ваша честь?

— Это была настоящая война, майор, а не обычный гражданский бунт, и не стихийное бедствие.

— Кастовая война? — тупо переспросил Квилан.

— Да, именно, Кастовая война. И бог открыл нам, что к ней приложимы все старые правила.

— Старые правила? — кажется, Квилан уже все понял.

— Они должны быть отомщены.

— Душу за душу?

Это напоминало варварские времена старых жестоких богов. Смерть каждого челгрианца непременно должна была быть уравновешена смертью врага. И до тех пор, пока такое равновесие не будет достигнуто, ни один павший в бою воин не попадет на небеса.

— Да. Но, с другой стороны, чем уж так хороша идея множества смертей? — спросил старик с холодной улыбкой. — Возможно, достаточно всего одной смерти? Одной, но очень значительной смерти. — Старик вновь отвернулся.

Квилан сидел молча и не шевелился до тех пор, пока старик не отошел наконец от окна и не присел рядом с ним.

— Одной смерти?

Старик посмотрел прямо в глаза майору:

— Одной. Но очень значительной смерти. От этого будет зависеть многое.

Старик опустил голову и начал насвистывать. Он насвистывал мелодию Махрая Циллера.

 

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

ОТСУТСТВИЕ ГРАВИТАЦИИ

 

— Вопрос таков: что происходит на Небесах?

— Непознаваемые чудеса.

— Нонсенс. Ответа на этот вопрос не существует. На Небесах ничего происходить не может, поскольку, если там что-либо происходит, если там что-либо может происходить, то Небеса, фактически, не будут представлять никакой вечности. Наши жизни находятся в развитии, в процессе мутации и есть возможность изменений; наличие таких изменений — это почти определение любой жизни.

— И вы всегда так считали?

— Если вы неспособны к переменам, если вы останавливаете время, если вы вынуждены принимать превентивные меры, чтобы исключить возможности изменений ваших обстоятельств — тогда жизни после смерти вы не увидите, вы просто умрете и все.

— Есть такие, которые считают, что после смерти душа возрождается к иному бытию.

— На мой взгляд, это консервативная и несколько ограниченная точка зрения, хотя и не совсем идиотская.

— А есть и те, которые утверждают, что после смерти душе позволено создавать свой собственный универсум.

— Маниакальная и смешная идея, а главное — совершенно ложная.

— А есть те, что верят, будто душа...

— Да, есть множество разных верований, но меня в данный момент интересует сама идея Небес. Это идиотизм, который раздражает меня гораздо больше других.

— Разумеется, но вы просто можете быть неправы.

— Не будьте смешным.

— В любом случае, даже если никаких Небес первоначально и не было, люди их создали. И теперь они существуют. На самом деле существует множество различных небес.

— А! Технологии! Эти так называемые небеса находятся в состоянии войны или чего-то там еще в этом духе.

— А сублимированные?

— Они вне небес. И к несчастью, практически бесполезны. Но это начало. Или лучше — конец. Нет, все-таки начало другого рода жизни. Но это только доказывает мою точку зрения.

— Но вы потеряли меня.

— Мы потеряли все. Мы мертвы.

— А вы действительно профессор богословия?

— Разумеется! Вы хотите сказать, что по мне этого не видно?..

— Мистер Циллер, а встречались ли вы еще с какими-нибудь челгрианцами?

— Вы имеете в виду, встречались ли мы уже с вами?

— Да, именно это.

— Нет. Кажется, нет.

— В таком случае, меня зовут Трелсен Скоффорд. Мы встречались на Джидхутане.

— Неужели?

— Вы говорили, что я назвал вас «единственным» или «уникальным».

— А я думал, что сам это слышал где-то.

— Великолепно. Так вы уже встретились с этим чучелом?

— Нет.

— Нет? Но он тут уже дней двадцать. Но кто-то говорил, что он живет...

— Вам действительно все равно, или вы только стараетесь изобразить безразличие, Трелсен, и все это некая бравада?

— Простите?

— Наверное, это все-таки бравада.

— Я просто действительно слышал, что здесь есть еще один челгрианец...

— Хорошо. Этот «другой челгрианец» есть пережиток феодализма, профессиональный громила. Он, видите ли, собирается уговорить меня вернуться в общество, которое я презираю. И я не имею никакого желания встречаться с этим выродком.

— О, я не знал.

— Тогда вам действительно все равно. Поздравляю.

— Так вы не собираетесь встречаться с ним вообще?

— Вот именно. Вообще. Мой план таков: пробыв тут несколько лет без всякого результата, он или устанет ждать и вернется домой, где подвергнется ритуальной каре, или постепенно привыкнет к тому привлекательному, чего так много на Мэйсаке и в Цивилизации вообще, и станет простым здешним гражданином. Тогда я, может быть, и встречусь с ним. Отличная стратегия, не так ли? Как вы считаете?

— Это вы серьезно?

— Я всегда говорю серьезно. Даже когда шучу.

— И вы всерьез думаете, что ваш план сработает?

— Не знаю и даже не собираюсь об этом думать. Просто я ненавижу этого урода — вот и все.

— А зачем они так хотят вашего возвращения?

— А затем, что я подлинный император. При рождении я был похищен ревнивой божьей матерью и заменен моим злым братом-близнецом Фиммитом.

— Как? Действительно?

— Нет, конечно, шучу. Он здесь, чтобы вручить мне вызов на дуэль.

— Да вы меня обманываете!

— Угадали. На самом деле суть в том, что каждый клан челгрианцев имеет в каждом поколении одного-двух мужчин, продуцирующих его суть. Без таких производителей мужчины клана становятся бесплодными. Если они хотя бы раз в месяц не... Впрочем, это слишком интимные подробности. К несчастью, мой кузен Кехенаханаха Третий Младший попал в аварию, лишившую его возможности производить эту жизненную секрецию — и потому я нужен им, иначе все мужчины моего клана бесславно помрут. Конечно, есть хирургическая альтернатива, но, к сожалению, лицензия на эти врачебные действия хранится у клана, о котором мы ничего не слышим уже более трех столетий. Но, вообще, мы не любим обсуждать такие подробности.

— Надеюсь, это тоже... шутка?

— Ах, никак вас не проведешь!

— Зачем вы меня все время разыгрываете? Вы, наверное, действительно, не знаете, зачем они хотят вернуть вас домой?

— Да, действительно не знаю. А зачем?

— Только не спрашивайте меня!

— А я так на это надеялся!

— А почему бы вам просто не спросить об этом самого их представителя?

— Так вы, которому это столь интересно, и спросили бы у этого представителя, вашего так называемого другого челгрианца, зачем вы, мол, так хотите заполучить назад господина Циллера?!

— Нет, я имел в виду, спросить у Хаба.

— Ах, он-то, конечно, все знает. Вот, его аватар тут как тут!

— Ах, точно! Давайте-ка... Да вы опять шутите.

— Верно подмечено...

— И что в действительности делает эта женщина?

— Она слушает меня.

— Слушает? Неужели?

— Да. Я говорю, а она слушает, что я говорю.

— Как? А мне казалось, что сейчас вас слушаю я. Что же такого специального она делает?

— Она просто слушает, не задавая глупых вопросов, какие задаете вы, уж простите.

— Что вы имеете в виду? Я просто спрашиваю...

— Ладно, неужели вы не видите? Вы уже становитесь агрессивным, вы не хотите понять, что кто-то может просто слушать.

— А она только слушатель?

— Да! Да! Но именно это и есть настоящее слушание!

— У вас нет здесь друзей?

— Разумеется, есть.

— Так они вас не слушают?

— Не всегда и не все.

— А ваш дом?

— У меня есть привычка разговаривать с домом, но потом я вспоминаю, что обращаюсь лишь к машине, которую даже другие машины не считают разумной.

— А ваша семья?

— Я мало чем делюсь со своей семьей. Они немного понимают в тех вопросах, о которых я говорю.

— Неужели? Какой ужас! Мне жаль вас. Но есть еще Хаб, он прекрасный слушатель.

— Понимаю, но, скорее всего, это обман. Его внимание ко всем — кажущееся.

— Как? Но он ведь создан для осуществления внимания.

— Нет, он создан для того, чтобы казаться внимательным. С живым же существом общаешься на некоем животном уровне.

— На животном уровне?

— Да.

— И вы считаете, это хорошо?

— Да. Это некое общение на уровне инстинктов.

— Так вы считаете, что Хаб не обладает таким свойством?

— Хаб просто машина.

— Но ведь и вы...

— Только в самом широком смысле. Я всегда предпочитаю говорить с человеком. Некоторые, кстати, считают, что Хаб слишком контролирует наши жизни.

— Вот как? А мне казалось, что если ты ничего не хочешь делать, то и не делаешь.

— Да, но ты продолжаешь жить на Орбите.

— То есть?

— Играть по ее правилам.

— Так вы хотели бы жить на какой-нибудь другой, маленькой скромной планете?

— Нет, я считаю их слишком тесными и неудобными.

— Но не опасными? Метеориты и тому подобное?

— У них есть системы безопасности.

— Словом, я понял, вы хотите вернуться к каким-то старым варварским временам или что-то в этом духе?

— Нет, просто есть ощущение, что общаться все-таки надо не с домами, и не с Хабом, и не с дронами, а с себе подобными.

— Но с ними очень сложно общаться. И таких, как вы, много?

— Не очень много, но есть.

— У вас партия? Собрания? Самоназвание?

— И да, и нет. Насчет названия было много идей. Были предложения называться привередами, или келейниками, или пещерниками, или молчальниками, или антагонистами бесед, или окраинниками, или планетистами, — но не думаю, что мы примем какое-нибудь из этих названий.

— Почему?

— Потому что все их предложил Хаб.

— Извините...

— Кто это был?

— Посол Хомомдана.

— Немного похож на чудовище, но... Что? Что!?

— Они очень хорошо слышат...

— А, мистер Циллер, забыл спросить! Как вещичка?

— Трелсен, если не ошибаюсь?

— Да, конечно.

— Какая вещичка?

— Ваша музыка, разумеется!

— Музыка? Ах, да. Я ведь уже написал ее столько...

— Не скромничайте! Как продвигается дело?

— Вы имеете в виду вообще или что-то конкретно?

— Я имею в виду ваше новое произведение!

— Ах да, конечно, конечно.

— Итак?

— Вы говорите, в какой стадии работа над симфонией?

— Да, конечно, как она продвигается?

— Прекрасно.

— Прекрасно?

— Да. Она продвигается прекрасно.

— Великолепно. Отлично. Жажду услышать. Воистину замечательно.

— Да пошли вы на хрен, кретин! Надеюсь, я употребил не слишком крепкое выражение?..

— О, привет, Кэйб! Ты все еще здесь? Как ты?

— В порядке. А вы?

— А я — беспрерывно осаждаем идиотами. Хорошенькая у них работенка.

— Но что поделаешь...

— Ах, Кэйб, если я когда-либо и получаю наслаждение от общения с дураками, то, уверяю, только от разговоров с тобой.

— Хм. Ладно. Надеюсь, это все-таки комплимент. Надежда вообще очень приятная эмоция.

— Твои бездонные запасы галантности потрясают меня, Кэйб. Как там наш эмиссар?

— Квилан?

— Вроде, он.

— Он настроился на долгое ожидание.

— Я слышал, вы таскались с ним на прогулку?

— Да, по берегу Вильстера.

— Ага. Километры горной тропы, и везде надо быть начеку, так?

— Он оказался весьма приятным спутником и очень вежливым существом. Может, только излишне суров.

— Суров?

— Закрыт и сдержан, очень серьезен. Что-то в нем есть такое... стальное.

— Стальное?

— Да, как в третьей части «Бурной ночи», где ветры вдруг умолкают, и звучат только ударные.

— А, в симфоническом смысле. И это сравнение с одной из моих работ говорит о его симпатии ко мне?

— Это лишь мое предположение.

— Ты совершенно бессовестный, Кэйб.

— Я?

— И тебе совершенно не стыдно исполнять их подобные просьбы?

— Чьи просьбы?

— Хаба, Департамента контактов, Цивилизации в целом, не говоря уже о моей драгоценной родине и замечательном правительстве.

— Не думаю, чтобы ваше правительство о чем-то меня просило.

— Кэйб, но ведь ты не знаешь, какой помощи они просят или требуют от этой встречи!

— Да, но...

— Извини...

— Кого я вижу! Дорогой Циллер! Посол Ишлоер! Счастлив видеть вас, дорогие друзья!

— Терсоно, ты выглядишь блестяще.

— Благодарю.

— И собрал вокруг, как всегда, дивную компанию!

— Кэйб, вы ужасный любезник, только вы досконально знаете все тонкости политеса, и потому мне всегда так важно ваше мнение!

— А Кэйб рад твоей радости. Кстати, я только что расспрашивал его о нашем челгрианском дружке.

— Ах, о бедном Квилане!

— Бедном?

— Да, вы знаете, жена...

— Нет, ничего не знаю. Что, уродлива до отвращенья?

— Нет, она умерла!

— Смерть — состояние, которое порой делает существо воистину прекрасным!

— Циллер, Циллер, как не стыдно! Бедняга потерял жену во время Кастовой войны, разве вы не знали?

— Нет.

— Мне кажется, Циллер самым тщательным образом избегает любой информации о майоре Квилане, которую я с таким терпением собираю.

— А вы не делитесь с ним этой информацией, Кэйб? Камой позор!

— Кажется, мой позор — самая модная тема сегодняшнего вечера. Но я действительно не делюсь. Хотя бы потому, что подошел за минуту до вас и еще не успел сделать этого.

— Да, так это была настоящая трагедия. Они поженились совсем недавно.

— Но они же могут надеяться на воссоединение в том абсурдном месте, которое называют рукотворными Небесами.

— Увы. Ее имплант оказался не включенным в момент гибели или был не способен... Словом, она ушла навеки.

— Какая беспечность! А что имплант самого майора?

— Какой из них вы имеете в виду?

— Так их много? Ну, значит, я говорю о тех, которыми пользуются всякие спецагенты, шпионы, убийцы. Так что насчет них?

— Все обстоит совсем тихо. Может быть, они сломаны?

— А я думаю, что они прекрасно функционируют.

— Но дело в том, что эмиссар Квилан несколько раз был сканирован самым тщательным образом еще на пути сюда. Без предварительного сканирования пассажиры на корабль не допускаются.

— Ты уверен?

— Мой дорогой Циллер, он летел сюда на военном судне Цивилизации, и не на одном. Вы даже не представляете себе, какому детальному обследованию подвергаются там пассажиры, тем более представляющие потенциальную опасность?!

— А что насчет его Хранителя душ?

— Его нельзя сканировать непосредственно, поскольку там могут содержаться крайне невежливые вещи.

— Ха-ха!

— Что «ха-ха»?

— Циллер беспокоится, что майор прибыл, дабы похитить или убить его.

— Это невозможно.

— Тем не менее.

— Циллер, дружище, неужели вы серьезно так думаете? Оставьте свои страхи. Похищение совершенно невероятно. А убийство... О, нет! У майора нет с собой никакого более серьезного оружия, чем церемониальная дага.

— А! Значит, я могу погибнуть церемониально! Это меняет дело. Давайте-ка встретимся завтра. Можно отправиться за город. Полежим под одним зонтиком. Он, случайно, не голубой? А то можно будет потрахаться... пока Хаб спит.

— Перестаньте смеяться, Кэйб, вы только его подзадориваете! Циллер, дага это просто дага. Ничего больше.

— Не граната, не бомба, не уничтожитель памяти, это просто серебро и сталь. Конечно! Можно даже попросить, чтобы он убрал ее...

— Да оставьте вы в покое эту глупую дагу!

— Ну, тогда какой-нибудь вирус, зараза.

— Хм...

— Что значит «хм»!? Восемьсот лет назад наша медицина добилась небывалых успехов и победила все болезни, — зато изобрела генетический ключ к разрушению мозга, этакий вирус, работающий настолько быстро, что весьма подходит к нашему случаю. Достаточно всего лишь пяти минут с того момента, как убийца чихнет с вами в одной комнате, и мозги жертвы, — если только они есть, — превратятся в кашу.

— И?

— Мы проверяли его и на это. Майор Квилан чист, как младенец.

— Значит, он представляет собой только систему клеток.

— Да, если не считать Хранителя душ.

— Да, так что Хранитель?

— Это самый простой Хранитель душ, обычного вида и размера.

— Обычного, говорите? А вы уверены?

— Но...

— А тебе известно, мой хомомданский наивный друг, что мой народ не зря заслужил репутацию самых изобретательных лжецов во всей галактике? Им решительно нельзя верить ни в чем.

— Изобретательность? Я бы сказал, эксцентричность.

— Циллер, позвольте рассказать вам одну историю.

— Вы должны мне ее рассказать?

— Наверное, все-таки действительно должен. Однажды некто придумал способ обмануть безопасность контрразведки.

— Серийные номера вместо нелепых названий для кораблей?

— Нет, контрабандой протащить туда бомбу.

— Я бывал на паре таких кораблей, и, надо сказать, эта мысль тоже приходила мне в голову.

— Способ этот заключался в том, чтобы создать гуманоида, у которого был бы физический дефект под названием гидроцефалия. Слышали о таком?

— Вода в мозгу?

— Вода заполняет середину, и мозг расползается тонкой пленкой по внутренней стороне поверхности черепа. Ну, и гуманоидон должен был пронести маленькую бомбу антивещества в такой своей черепушке.

— И она грохнула, как только он помотал головой?

— Отнюдь нет. Просто они думали, что под черепом, окруженная мозгом, она будет недоступна для сканеров Цивилизации, поскольку мы принципиально не заглядываем в мозг никому.

— Так значит, все удалось, корабль разворотило, и все остались довольны?

— Нет. Честно говоря, я тоже так не думаю.

— И правильно. Устройство было обнаружено, и корабль преспокойно спасся.

— Но как?

— Стандартный мозговой сканер сканирует содержимое головы из гиперпространства, из четвертого измерения. Непроницаемая сфера выглядит, как прозрачный круг. Даже закрытые комнаты полностью доступны этому сканеру. Вы и я в нем будем казаться плоскими.

— Плоскими? Хм. Вероятно, я общался с некоторыми критиками, которые тоже смотрели из гиперпространства. Прошу прощения.

— И корабль не стал считывать мозги несчастного урода, — в этом просто не было нужды, — но то, что он несет бомбу, было столь же ясно, как если бы она была просто в руках.

— Я чувствую, что вся эта история — несколько занудный способ убедить меня, чтобы я ни о чем не беспокоился.

— Прошу прощения за занудство, но я действительно хотел вас успокоить.

— Смею вас уверить, что на самом деле я никогда и не думал, что этот мешок дерьма всерьез собирается меня убивать.

— Так вы увидитесь?

— Ни за что и никогда...

— Хаб!

— Циллер! Добрый вечер. Вы довольны собой?

— Нет. А вы?

— Разумеется.

— Разумеется? Может ли настоящее счастье быть настолько... уверенным в себе? Это как-то угнетает.

— Циллер, я — Мировой разум. Мне приходится приглядывать за огромной и сложной Орбитой, не говоря уже о пятидесяти миллиардах ее жителей.

— Л и не собирался о них говорить.

— Непосредственно в данный момент я наблюдаю звезду, угасшую в галактике два с половиной миллиарда лет назад. Ближе к нам вижу умирающую планету, летящую по орбите красного солнца-гиганта и по спирали приближающуюся к его ядру. Так же я прослеживаю последствия разрушения солнца этой планетой сквозь гиперпространство, которое произойдет позже тысячу лет спустя. Я фиксирую миллионы комет и астероидов, исправляю десятки тысяч их орбит, используя одни для изменения ландшафта Орбиты, другие просто отводя с ее пути. На следующий год я собираюсь допустить в нашу атмосферу достаточно большую комету — и это будет по-настоящему увлекательное зрелище. Несколько сотен тысяч небольших осколков уже двигаются в нашем направлении, обещая создать удивительное световое шоу в ту ночь, когда впервые прозвучит ваша новая симфония о конце периода Новых Близнецов.

— Так, значит...

— Разумеется! Но я не закончил. Я связан с сотнями других разумов, с разумными кораблями всех типов, одни из которых мои давние друзья, другие приятели, так сказать, по интересам или просто похожи на меня. Плюс — другие орбиты. Я имею одиннадцать персональных воплощений, перемещающихся в огромной галактике, также контактирующих с другими разумами, кораблями и орбитами. О том, как изменюсь я сам, когда эти мои близнецы вернутся и поделятся своим опытом, я могу только догадываться.

— Все это звучит...

— Кроме того, у меня есть и прямой обмен с другими разумами...

— ...обворожительно. А теперь...

— Кроме того, существует множество подсистем и подсистемных комплексов, которые находятся в постоянном и плодотворном диалоге. Вот, например, в данный момент мне сообщают, что в течение этого часа в пещере под Буцаном рождается новый разум. А вот через одну из планетарных систем я вижу пару циклонов, которые обрушатся на Наратрадьян и создадут сильный атмосферный феномен, который будет иметь влияние на экосферу всех обитателей. А здесь, на Мэйсаке, например, я вижу серию лавин в горах Пилтангуон на Хилдрае. Вижу торнадо, мчащийся через саванны Шэбана на Акроуме, исчезающий остров в море Пича, лесной пожар на Молбене, сейш* [Сейши (франц. seiche) — с периодом от нескольких минут до десятков часов на закрытых водоемах; при этом происходит колебательное движение всей массы воды, причем поверхность водоема приобретает уклон то в одну, то в другую сторону; возникают под влиянием разности атмосферного давления, сгонов и нагонов воды.], зарождающийся в реке Грейдинс, наводнение в Джунцре, сломанный деревянный дом в деревушке Ферл, две пары любовников, занимающихся сексом на вершине горы...

— Прекрасно, но...

— ...Окути. А есть еще и дроны, и другие автоматы, способные непосредственно осуществлять быструю связь, плюс люди с имплантами и другие живые организмы, способные вступать в непосредственный контакт. Кроме того, существуют и миллионы аватаров, которые невидимо ходят меж людей, слушая и наблюдая...

— Так вы закончили?

— Да. Но только еще представьте себе следующее: весь объем информации, собираемый на всех собраниях, концертах, танцах, церемониях, вечеринках и обедах! Подумайте обо всех этих разговорах, идеях, остроумии!..

— О, я очень хорошо представляю себе и это дерьмо, и все прочее. Всю ту чушь, непоследовательность, эгоизм, осуждение всего и вся, утомительную тупость, жалкие попытки произвести впечатление, затеять интригу, мозги в маразме, недальновидность, непонимание, короче, все. Всю эту тоску окружающей повседневности, от которой и в малых-то дозах хочется повеситься!

— Это все мякина, Циллер. Я не обращаю на нее внимания. Я могу вежливо общаться с любым идиотом, и это не стоит мне совершенно никаких усилий. Это так же легко, как игнорировать всякую космическую мелочь, вроде планет, звезд и судов — всей этой пыли. Однако, говоря откровенно, ничего утомительного и скучного я здесь не вижу.

— Я не могу выразить, насколько я рад тому, что какой насыщенной жизнью вы живете, Хаб.

— Благодарю.

— А теперь можно немного поговорить обо мне?

— Сколько хотите.

— Мне приходят в голову ужасные мысли.

— И что это за мысли?

— Например, первое исполнение «Испытания светом».

— Ах, так вы уже придумали название своей симфонии!?

— Да.

— Я тут же дам знать кому нужно. Как только покажется упоминаемый мной ранее метеорит, мы включим подходящий лазер и начнем свое световое шоу, плюс танцы и всевозможные голографические эффекты.

— Да, да, я не сомневаюсь, что музыка будет сыграна в соответствующей обстановке и на должном уровне.

— О, Циллер, надеюсь. Вы понимаете, что все будет сделано превосходно и удовлетворит самый изысканный вкус. Финал как раз совпадет со временем появления звезды!

— Но я беспокоюсь отнюдь не об этом. Что касается симфонии, я уверен, все пройдет блестяще, но...

— Так в чем же дело?

— Ведь вы непременно собираетесь пригласить туда этого сукина сына Квилана?

— М-да....

— Вот и «м-да». Конечно! Я так и знал! Я так и чувствовал! Но я ведь никогда не давал своего разрешения на его переезд в Акьюм! Никого не интересует, что я думаю!

— Зато я скажу вам, что я думаю: не пригласить его будет совершенно неприлично. Концерт, возможно, будет последним культурным событием в этом году на целой Орбите!

— Что значит «возможно»?

— Определенно. Он уже вызывает огромный интерес. Даже такой вместительный зал, как Штульен, не в состоянии обеспечить местами всех желающих. Я вынужден объявить конкурс среди поклонников на звание самых знающих ваших поклонников и распространять билеты только таким образом. Для кого-то это станет событием всей жизни. За места уже началась драка. Это только одна сторона. Плюс — та аудитория, которая услышит вашу музыку в прямой трансляции — это тоже около десяти миллиардов! У меня у самого есть всего три билета! И, боюсь, ажиотаж таков, что придется оставить всего один!

— Вот вам и прекрасный повод не приглашать Квилана.

— Только вы и он — единственные челгрианцы здесь, Циллер. Вы известный композитор, а он почетный гость. Как я могу я не пригласить его?

— А так, что я просто не хочу этого.

— То есть вы намекаете, что в таком случае не придете сами?

— Именно так.

— Вы не будете дирижировать?

— Абсолютно точно.

— Но на первом исполнении вы всегда дирижировали!

— А в этот раз не буду. Не буду, если он будет приглашен.

— Но вы должны!

— Ничего я не должен.

— Но кто же тогда будет за пультом?

— Никто. Эта вещь вообще не нуждается в дирижере. Композитор встает за пульт лишь для того, чтобы удовлетворить собственные амбиции и поучаствовать в спектакле, а вовсе не для пользы дела.

— О, раньше вы говорили совсем другое. Вы говорили, что существуют нюансы, незапрограммированные тонкости, необычные решения, которые дирижер создает по вдохновению, как ответ на реакцию зала, а это требует сильной индивидуальности, анализа, быстрой реакции...

— Я морочил вам голову.

— Тогда вы казались гораздо более искренним.

— Ерунда. Дело лишь в том, что я не встану за пульт, если в зале будет это ничтожество, этот ублюдок. Меня вообще не будет поблизости! Я останусь дома или уеду куда-нибудь подальше.

— Это будет ужасным сюрпризом для всех собравшихся!

— В таком случае уберите подальше этого вашего почетного гостя.

— Но как реально я могу это сделать?

— Вы мировой разум, как вы только что объясняли мне с весьма утомительными деталями. Ваши возможности бесконечны.

— Но почему нельзя просто развести вас по разным концам зала?

— Потому что из этого ничего не выйдет. Найдется какая-нибудь зацепка, и на виду у всех... Потом, конечно, начнут извиняться, да что толку. Встречу легко устроить.

— Но что, если я дам вам мое слово в том, что вы с Квиланом не встретитесь этой ночью лицом к лицу? Он будет там, но вы его не увидите!?

— И вы хотите сделать это, имея лишь одного аватара? Вы, что, окружите нас звуковыми полями?

— Хотя бы и так. Они прекрасно работают, и волноваться вам нечего.

— Предположим. А дальше?

— В конце концов, я постараюсь и снабжу зал несколькими аватарами. Пусть у них не будет серебряной кожи. К тому же, есть дроны.

— Громилы?

— Лучше крошечные, но мощные.

— Ничего хорошего. Толку от них будет мало.

— И гранаты.

— Все равно.

— Но почему? Не могу же я подумать, что вы мне не доверяете! Мое слово — это мое слово. Я никогда не нарушаю его.

— Вам я верю. Но дело в том, что кроме вас, есть еще уйма народу, которые хотят этой встречи.

— Кто же?

— Терсоно. Консульство. Этот Скорбящий. Блядские обстоятельства. Все!

— Хм...

— И если они хотят, чтобы мы встретились, — я имею в виду, хотят по-настоящему, — то можете ли вы поручиться, что этого не произойдет?

— Ваш вопрос приложим к любому моменту времени, начиная со дня прибытия майора Квилана в наши края.

— Да. Но до сей поры возможность встречи была слишком искусственной, слишком специально устраиваемой. Все знают, как я отреагирую на это, и правильно делают, что не лезут на рожон. Но они втихомолку считают, что наша встреча должна выглядеть как результат действия неотвратимой судьбы, как неизбежность, которую создали моя музыка, мой талант. Моя личность, наконец.

— Вы и на концерте сможете уклониться от встречи так же, как вам удается это делать сейчас.

— Ну нет. На этот раз мне это вряд ли удастся. А я не хочу его видеть, просто не хочу.

— Я даю вам честное слово, что сделаю все для предотвращения этакой возможности.

— В таком случае ответьте мне на один вопрос: если консульство сделает все, чтобы устроить эту встречу, в состоянии ли вы будет остановить их?

— Нет.

— Именно так я и думал.

— Да и как это будет выглядеть!?..

— Ясно. Тем не менее, есть одна вещь, которая могла бы изменить мою точку зрения.

— И что это?

— Загляните в сознание этого выродка.

— Я не могу сделать этого, Циллер.

— Почему?

— Это одно из более или менее ненарушаемых правил Цивилизации. Это почти закон. И если бы у нас существовал кодекс, то эта статья стояла бы в нем на первом месте.

— Но ведь вы сказали: более или менее.

— Это делается очень, очень редко, и делающий это неизбежно подвергается остракизму. Было такое судно по имени «Серая площадь», так вот оно как-то раз пошло на подобный шаг. В результате этот корабль все знают теперь лишь под именем «Тот, кто трахает мозги». Если вы посмотрите каталог, то найдете именно это название. А лишение своего собственного имени — это одно из самых тяжких оскорблений в Цивилизации, Циллер. И некоторое время назад это судно пропало. Возможно, просто убило себя из-за всей этой истории.

— Но ведь делаете вы это с животными?

— Это другое дело. Там это мало что значит и делается легко. А принцип святости личного сознания — это один из основополагающих принципов, чем мы и гордимся. Запрет на подобные действия — знак нашего самоуважения, в первую очередь. И потому я не могу этого сделать.

— Вы хотите сказать — «не хочу».

— В данном случае это почти одно и то же.

— Но у вас есть такая возможность.

— Разумеется.

— Тогда сделайте.

— Зачем?

— Затем, что в противном случае я не появлюсь на концерте.

— Знаю. Я имею в виду: объясните, чего я должен искать там?

— Подлинные причины его появления здесь.

— Вы все еще серьезно подозреваете, что он хочет причинить вам вред?

— Вполне возможно.

— А что помешает мне сказать, что я произвел требуемые вами действия и ничего не обнаружил?

— Я попрошу вас дать слово так не делать.

— Но разве вы не знаете, что слово, данное в вынужденной ситуации, силы не имеет?

— Да. Я знаю, что вы можете обмануть меня.

— Я не собираюсь вас обманывать, Циллер. Это было бы слишком неблагородно.

— Значит, похоже на то, что на концерте меня все-таки не будет.

— А я все еще надеюсь, что вы будете на концерте. И я продолжу свои усилия в этом направлении.

— И не надейтесь. Устройте еще один конкурс и найдите приличного дирижера.

— Я подумаю и об этом. Оставляю слово за вами. А теперь пойдемте посмотрим скачки дюн.

 

Челгрианец и аватар отвернулись друг от друга и расположились вместе с другими попутчиками у парапета платформы, с которой можно было смотреть на удивительное зрелище. Стояла облачная ночь, и, зная об этом заранее, люди пришли на склоны Эфайцивейса посмотреть на свечение биольюмов.

Эти дюны не были собственно дюнами — это были гигантские песчаные холмы высотой около трех километров, переползающие с одной стороны Мэйсака на другую.

Люди бежали, катились на серфингах, санках, пятых точках и лодках по склонам огромных холмов и днем, и ночью. Но темной ночью в этом была своя, особая прелесть: в песке жили крошечные существа, родственные тем, кто свечением планктона обеспечивает люминесценцию моря, и движения людей ночью вызывали к жизни удивительные среди тьмы узоры, переплетения этих живых светящихся существ.

Давно уже стало традицией в такие ночи услаждать себя и собравшихся зрителей невиданным световым зрелищем. Бары и рестораны неподалеку в такие часы переполнялись. Некоторые ловкачи спускались с самой вершины на скейтбордах или лодках, выделывая хитроумные хореографические пируэты, создавая потоки, гирлянды и круги свечения, напоминающие то бурю, то пенный прибой. Воздух нежно светился голубыми, зелеными и малиновыми оттенками. Песок вздыхал, люди походили на призрачные планеты.

Циллер долго смотрел на это завораживающее зрелище, потом выдохнул воздух и сказал:

— Так он здесь, не так ли?

— В километре отсюда, — подтвердил аватар. — На другой стороне холма. Но я держу ситуацию под контролем. С ним другой аватар. Вы в полной безопасности.

— Меньшего расстояния я не потерплю. И точка.

— Я вас понял, Циллер.

 

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

ОТСУТСТВИЕ ЭХА

 

— Это вне их территории.

— Я полагаю, когда у тебя территории так много, существовать можно.

— Ты что, думаешь, я настолько старомоден, что меня это волнует?

— Нет. Я считаю, все это вполне естественным.

— У них слишком много всего.

— За исключением подозрения.

— Мы не можем быть в этом уверены.

— Я знаю. И все-таки — как хорошо.

Квилан прикрыл свою дверь без замка, повернулся и посмотрел на галерею в тридцати метрах внизу. Среди растений между бассейнами прогуливались люди, заходя в многочисленные кафе и бары, а может быть, рестораны или выставки. Он не знал, как все это называлось.

Предоставленные ему апартаменты располагались на мансарде одной из центральных галерей Акьюма. Одна их сторона выходила на море, другая — на саму галерею.

Резкий и переменчивый климат Акьюма вынуждал его жителей большую часть времени проводить в закрытых помещениях, и в результате обыкновенные улицы, какие в других городах были просто под открытым небом, здесь очень быстро стали крытыми галереями. Можно пройти весь город из конца в конец прямо в летней одежде даже тогда, когда, как сейчас, дует яростный северный ветер. Вид из окон Квилана был действительно впечатляющим, снегопад не мешал этому. Город строился преимущественно из камня в изящно-архаичном стиле. Здания в нем окрасились в красный, белый, серый и розовый оттенки, а черепица, покрывавшая островерхие крыши, имела зеленый и синий цвет. Леса мысками и клиньями проникали в город почти до середины, привнося в игру красок сочные мазки зелени и придавая городскому пейзажу своеобразную приятную нерегулярность.

На протяжении нескольких километров сверкали под утренним солнцем каналы и доки, а на склоне дальних холмов, особенно в хорошую погоду, Квилан мог видеть высокие башни и куртины причудливого дома-крепости Махрая Циллера.

— Так может, сейчас пойти и просто прогуляться в его апартаменты ?

— Нет. Он запрется на все замки, как только услышит, что пришел я. И это будет явный скандал.

— Нам тоже следовало бы поставить замки.

— Думаю, лучше воздержаться.

— А ведь можно...

— Не надо, иначе будет создаваться вид, будто я что-то прячу.

— Тогда не будем.

Квилан открыл окно, позволяя звукам улицы ворваться в помещение. Он услышал плеск воды, болтовню, смех, пенье птиц и музыку.

Люди и дроны под ним беспечно беседовали, жители квартир напротив занимались своими делами, доносились запахи кухни и косметики.

Он поднял глаза к крыше (она была не из стекла, а из какого-то неизвестного ему абсолютно прозрачного материала) и подумал, что надо будет не забыть спросить у своего маленького компа, что же это за материал, — но тут же забыл об этом и стал рассеянно прислушиваться к завываниям бури снаружи.

— Они, кажется, очень любят это свое замкнутое существование?

— Да, любят.

И Квилан вспомнил галерею, в Шаунесте, на родине, чем-то похожую на эту. Это было как раз перед их свадьбой, через год после встречи. Они шли, держась за руки, и остановились около витрины ювелирного магазина. Он внимательно разглядывал украшения, собираясь что-нибудь купить ей, как вдруг услышал от нее милый нежный звук, который в ее устах всегда означал восхищение — мр-р, мр-р.

Поначалу он даже не удивился, но затем, поймав ее удивленный взгляд, вдруг понял, что и сам произнес этот ласкающий звук вслед за ней, как она, и тогда сердце его взорвалось радостью и любовью.

Он обернулся, схватил ее в объятия и стиснул до боли, смеясь, ликуя, смущаясь и горя желаньем.

— Квил?

— Прости. Проехали.

Кто-то внизу засмеялся высоким, горловым женским смехом, чистым и звонким. Он услышал эхо, пронесшееся по улице, и теперь вспомнил иное место, где эха не было вообще...

 

В ночь перед отбытием они напились. Втроем, с Висквим и его внушительным белошерстным Ивайрлом.

Они сидели в зале старинной церкви, три стены которого были в античном стиле украшены головами разнообразных хищных птиц и животных; четвертая стена своими стеклянными дверями выходила на узкую террасу над морем. Дул теплый ветер, все двери были нараспашку, пропуская терпкие запахи моря. Двое слепых слуг из Невидимых в белых брюках и жакетах подавали всевозможные напитки в традиционной храмовой посуде.

Пища была острой и соленой, опять-таки как предписывала традиция. Звучало много тостов, и потому скоро большая часть компании уже начала расходиться, держась за стены и опасливо обходя террасу, возвышавшуюся над морем не менее чем метров на двести. Один Ивайрл спокойно расхаживал по залу, не выпуская из рук чашу со спиртом. Квилан пил по минимуму, гадая, для чего устроена эта попойка. Он подозревал в ней не что иное, как очередное испытание; изо всех сил он старался держаться в руках, говорил много тостов и вообще вел себя как человек с открытым сердцем.

Ночь подходила к концу. Все постепенно разошлись, и в зале остались лишь Висквил, Ивайрл и он, если не считать слуг, отличавшихся чудовищно мощной комплекцией. Ивайрл в своей полуразвязавшейся зеленой повязке и раздуваемых ветром одеждах бродил между столами и походил в дымном свете догоравших свечей на привидение.

Он постоянно подливал Квилану до тех пор, пока тот не грохнул поднос с бокалами, и тогда светлошерстный вдруг залихватски закинул голову и громко расхохотался. Висквил смотрел на него, как снисходительный папашка на расшалившегося младенца. Слуга тут же вытер лужу, убрал осколки и принес новую порцию. Ивайрл опрокинул еще чашу спирта и полез помериться силой с одним из слуг. Невидимый явно поддавался, Ивайрл вспылил и тут сразу же оказался начисто побежденным. Слуга же невозмутимо натянул обратно жилет и вернулся к своим обязанностями.

Квилан полулежал на старинном кресле и наблюдал за происходящим, прикрыв один глаз. Победа слуги Ивайрлу явно не понравилась, и он продолжал пить дальше. Висквил, казавшийся совершенно трезвым, вдруг стал задавать Квилану множество вопросов: о его жене, военной карьере, семье и вере. Квилан помнил, что старался отвечать как можно подробней и тверже, однако краем глаза все время смотрел на Ивайрла, шерсть у которого то и дело поднималась дыбом.

— И все-таки корабль еще можно найти, Квил, — тихо сказал ему Висквил. — Может быть, он просто сломан. Цивилизация часто помогает нам в поисках пропавших судов. Все еще может вернуться. Я не говорю о вашей жене — она потеряна безвозвратно. Ушедшие говорят, что нет даже никакого намека на ее Хранителя душ и на его работу. Но судно все же можно найти и подробнее узнать, что случилось.

— Это не имеет значения, — равнодушно ответил Квилан. — Она мертва — и значение имеет только это. Ничего больше. То есть ничего больше меня не волнует.

— Даже ваша собственная жизнь после смерти?

— В последнюю очередь. Я отнюдь не хочу ни жить, ни выжить. Даже после смерти. Я хочу умереть. Я хочу исчезнуть, как она. И ничего больше. Ничего. Никогда.

Висквил молча кивнул, прикрыв веки и чуть улыбнувшись. Потом оба посмотрели на Ивайрла.

Белошерстный встал и принялся ходить по пятам за слугой, пока тот не обернулся. С торжествующей ухмылкой Ивайрл толкнул его прямо в грудь. От неожиданности слуга пошатнулся и пролил спирт на жакет Ивайрла.

— А, твою мать! — радостно заорал Ивайрл. — Не видишь, что делаешь!?

— Прошу прощения, сэр. Вы появились так неожиданно, — и слуга протянул Ивайрлу полотенце.

Тот отшвырнул ткань.

— Мне не нужны твои тряпки! — завизжал он. — Повторяю, ты что, слепой, что ли!? — и с силой дернул конец повязки, прикрывающей глаза слуги. Огромный Невидимый инстинктивно дернулся, отшатнулся, попав прямо на подставленную ногу Ивайрла, и грохнулся, уронив на себя груду бокалов и пару стульев. — Давай, нападай на меня, ты! Нападай, слышишь!? — в исступлении закричал Ивайрл и стал стягивать с бедняги жилет, хотя тот явно не собирался вступать ни в какую драку. Он стоял, понуро опустив руки, а Ивайрл продолжал надрывно визжать. Квилан не любил подобные сцены. Он посмотрел на Висквила, но тот казался совершенно равнодушным. Тогда Квилан с усилием поднялся и, оттолкнув удерживающую руку Висквила, нетвердо направился к Ивайрлу.

— Предатель! — гремел тот. — Шпион! — Он толкал слугу, пытаясь снова уронить его. Огромный парень молча уклонялся от ударов за столами и креслами, совершенно не оказывая никакого сопротивления.

Квилан попытался обойти стол, но запнулся за кресло и упал прямо лицом в еду. «Дрянь!» — слышал он непрекращающиеся крики Ивайрла. — «Я упеку тебя в тюрьму!» Квилан снова с трудом поднялся.

К этому времени Ивайрл поставил слугу в такое положение, что мог своими пинками гнать его прямо к дверям, ведущим на террасу. Сначала парень отступал спокойно, но потом, видимо, сориентировался или просто учуял усиливающийся запах соли и дуновение ветра на холке — и остановился, пытаясь что-то жалко возразить. Квилан хотел встать между ними, но до них оставалось еще несколько метров, загроможденных мебелью.

В этот момент Ивайрл сорвал повязку — так что на мгновение Квилан увидел две страшные пустые глазницы — и заткнул ею рот несчастного, а потом, ударив его по ногам, схватил, потащил на террасу и перевалил через каменную ограду, в ночь и бушующее море.

Теперь он стоял, тяжело дыша и почти не обращая внимания на подошедшего к нему Квилана. Одновременно оба склонились через парапет и увидели пышную белую полосу прибоя, лизавшего скалу. Мгновение Квилан еще различал очертания маленькой падающей фигурки на фоне темной воды, а спустя еще пару мгновений раздался далекий слабый вскрик. Фигура исчезла в прибое без всякого всплеска, и крик замер.

— Урод, — подытожил Ивайрл, вытер слюну с уголков рта. И, улыбаясь, поглядел на Квилана: — Впрочем, настоящая трагедия. Высокий дух, а? — Он пьяно обнял Квилана и стиснул его в объятиях. Квилан попытался освободиться, но Ивайрл был сильнее. Повозившись немного, оба рухнули у стены. И Квилан услышал щекочущий ухо шепот: — Неужели ты думаешь, что он хотел смерти, а Квилан? Скажи мне, майор?

— Не знаю, — пробормотал Квилан, наконец, и, чтобы отодвинуться наконец подальше от Ивайрла, пустил в ход среднюю конечность. Затем встал и долго смотрел на белошерстного, испытывая странное состояние не то скорби, не то страха, смешанного с беспечностью. — Я знаю, это ты убил его, — твердо сказал он и тут же вспомнил, что сам может умереть в любой момент. Тогда Квилан решил встать в классическую стойку, но быстро передумал.

Ивайрл снова улыбнулся и посмотрел на Висквила, сидевшего как ни в чем не бывало.

— Трагическая случайность, — развел руками Ивайрл, и от этого движения едва снова не упал. Кое-как прижавшись к стене, он опять развел руками, на этот раз уже обращаясь к Квилану: — Трагическая случайность.

Квилан внезапно почувствовал головокружение и сполз по стене на пол; предметы быстро теряли свои очертания.

— Ты тоже покидаешь нас? — было последним, что он услышал. А потом наступила темнота, исчезнувшая только к утру.

Наутро смеющийся Ивайрл с трудом поднял Квилана с постели. Кое-как придя в себя под ледяным душем, Квилан был тут же вызван в представительство контрразведки, затем переправлен на некую суборбитальную станцию, оттуда потом в Лонч-сити, а уже оттуда коммерческое судно доставило его на орбитальный корабль, которым служило бывшее военное судно, чьи приборы перестроили на работы в глубоком космосе. И только там Квилан наконец понял, что оказался тем, кого выбрали, и по-другому посмотрел на события минувшей ночи.

— Так вы выбрали меня?

— Вы сами себя избрали, майор.

Они с Висквилом сидели на палубе, а где-то вдалеке прогуливался Ивайрл. Больше на судне никого не было, не считая его собственного искусственного разума, управлявшего всеми корабельными функциями. Висквил не любил присутствия людей.

Квилан медленно пил протрезвляющий напиток, явно составленный из какой-то химии. Напиток работал, но действовал он слишком медленно.

— Что сделал Ивайрл с этим серым Невидимым?

— То, что произошло, было просто трагической случайностью, — пожал плечами Висквил. — Такие вещи часто случаются среди пьяных.

— Это было убийство.

— Что бы это ни было, доказать теперь ничего невозможно, майор. Я же, к несчастью, в то время был слишком погружен в себя, — старик улыбнулся, но быстро продолжил: — Кроме того, майор, я думаю, ты должен признать, что в таких обстоятельствах Ивайрл вел себя очень и очень терпимо. — Он похлопал Квилана по руке: — И нечего больше думать о всяких глупостях.

 

Квилан много времени проводил в гимнастическом зале вместе с Ивайрлом, хотя оба при этом не обменялись и парой слов. Квилану было не о чем говорить, а Ивайрлу не хотелось. Они работали, прыгали, отжимались, потели, мылись, обтирались и снова шли на тренажеры, занимаясь почти бок о бок и будто не замечая присутствия друг друга. Ивайрл вообще был в наушниках и часто смеялся чему-то услышанному громко и раскатисто.

Квилан делал вид, что не видит его вообще.

Он вспомнил, как однажды они пошли в спортзал вместе с Уороси во время их медового месяца. Перед его глазами снова явственно всплыло видение серебристой капли ее сладкого пота, катившейся по блестящей шерсти и с нежным звуком упавшей на мягкий ковер.

Кажется, Квилан даже застонал от этого воспоминания и тут же бросил быстрый взгляд на Ивайрла, находившегося в другом конце огромного зала. Но тот в своих наушниках ничего не слышал и только глупо усмехался, глядя куда-то в потолок.

Они шли вот уже пять дней. Судно оказалось очень тихоходным и странно переваливалось с боку на бок. До ушей пассажиров постоянно доносились какие-то шумы, шипенье, хрипы, словно корабль совсем умирал. Квилан сидел в своей крошечной каюте и пытался получить хоть какую-нибудь информацию из компьютера, но безрезультатно. Не было сведений даже о курсе, не говоря уже об отсутствии иллюминаторов и бортовых люков.

Немного погодя он вышел из каюты и обнаружил Висквила на небольшом, но весьма элегантном капитанском мостике, снимающим показания с ручных приборов. На дисплее по-прежнему было пусто.

— Ваша честь... — обратился к нему Квилан.

— Я все равно ничего не скажу вам, майор, — ответил старик, взяв его под локоть и предупреждая дальнейшие расспросы. — Самое лучшее, если вы вообще не будете спрашивать, куда мы двигаемся, зачем и для чего все это предпринимается, поскольку я все равно не могу вам открыть этого. — Он снова улыбнулся: — Лучше представляйте, что все мы едем куца-то по собственным надобностям. Так будет проще всего. И не беспокойтесь — мы в полной безопасности. Воистину в безопасности. — Он тронул средней конечностью спрятанную конечность Квилана. — Увидимся за обедом.

 

Прошло еще двадцать дней; Квилан волей неволей ко многому привык и занялся изучением древней истории Вовлеченных. Но однажды утром он проснулся от громкого гула корабля, включил дисплей компьютер и увидел... перед собой космос. Навигационные дисплеи оставались по-прежнему недоступными, но благодаря всевозможным датчикам у него появилась возможность осмотреть «начинку» судна. Вскоре на простом экране показались туманные очертания, напоминающие букву Y, и Квилан понял, что они где-то на задворках галактики, неподалеку от Облаков.

Прибыть сюда меньше чем за тридцать дней да еще на такой развалине, казалось чудом — тем не менее это было так.

 

Судно остановилось в пузыре вакуума посреди огромного сине-зеленого пространства. Плавающий воздушный рукав трех метров в диаметре медленно подплыл к наружному люку, и на его противоположном конце Квилан заметил что-то похожее на маленький самолет.

Воздух оказался холодным, но с приближением к самолету все теплел и становился плотнее. Под ногами он вообще казался твердым, как деревянный настил. Квилан сам нес свой багаж, Ивайрл также тащил немерянное количество чемоданов, а Висквил шел налегке, сопровождаемый гражданским дроном-носильщиком.

Самолет оказался около сорока метров длиной, с эллипсоидным, темно-малиновым, гладким корпусом, украшенным желтой бахромой, шевелившейся от движения теплого воздуха, как плавники у рыбы. Они прошли в небольшую гондолу, подвешенную под корпусом.

Гондола эта выглядела скорее выросшей, как некий созревший плод, чем построенной; окон в ней тоже не оказалось, зато внутри она была освещалась какими-то газовыми панелями, дававшими призрачный зеленоватый свет. Ощущения в целом были приятными. В следующий момент двери тихо захлопнулись.

Ивайрл вытащил свои «уши» и уселся, кажется, всем довольный. Висквил тоже сел, поставив между колен свою серебряную тросточку, подпер голову руками и принялся смотреть через газовую панель в никуда.

Квилан мог только смутно догадываться, где он. Впереди туманно маячил некий гигантский объект из восьми частей, — какой-то мир, как казалось теперь Квилану, — который постепенно становился все больше и больше и занимал все имеющееся впереди пространство, однако, по-прежнему не давал возможности рассмотреть себя детально.

Наконец стало ясно, что они приближаются к огромному скоплению планет из сверкающей сине-голубой воды.

Появились пять маленьких солнц, вращавшихся в пустом пространстве, слишком маленьких, чтобы быть настоящими звездами. За ними показались еще две, при более детальном знакомстве оказавшиеся чем-то похожими на облака.

— Что это за место? — спросил Квилан, не пытаясь скрыть в голосе удивления и страха.

— Они называют это воздушными сферами, — пояснил Висквил, не выглядевший ни испуганным, ни удивленным. — Это вращающийся двухдольный экземпляр. Имя ему Оскендарай.

Самолет нырнул, зарываясь еще глубже в густой воздух. Они прошли слой легких облаков, плавающих подобно островам в невидимом море. Квилан немыслимо изогнул шею, чтобы рассмотреть их, освещенных снизу лучами солнца, получше, но тут же ощутил полную потерю ориентации.

Снова внизу что-то появилось, некая смутная форма чуть темнее окружающей синевы. Корабль приблизился, и Квилан даже увидел тень от этого объекта, но тут же почувствовал новый приступ головокружения.

Ему дали солнцезащитный щиток. Наладив его, он глянул вперед и увидел, что это нечто синее исчезло, а вместо него сияет раскаленный шар. Квилан снял щиток и предпочел далее пользоваться собственными глазами.

— Бегемотаурус, — пояснил Висквил, и Ивайрл вдруг резко метнулся на другую сторону гондолы, на мгновение нарушив ее равновесие. Форма внизу больше всего напоминала какую-то более сложную версию самой гондолы; вокруг лениво плавали и висели еще какие-то формы поменьше.

Квилан не отрывал глаз от черт тех небольших существ, что проявлялись по мере их приближения. Кожа бегемотового дерева, или дирижабля, оказалась малиновой и синей с длинными полосами желтовато-зеленой бахромы, которая напоминала пропеллеры. Какие-то гигантские сучья торчали то вертикально, то горизонтально и заканчивались округловатыми наростами, напоминавшими топливные баки старинных самолетов. По дереву тянулись три огромных хребта, похожие на позвоночники.

По мере приближения гондолы Квилан был вынужден все плотнее прижиматься к стеклу, дабы видеть всего гиганта целиком. Он был, вероятно, около пяти километров в длину, а то и больше.

— Это один из главных у них, — снова дал пояснения Висквил. — Их здесь семь или восемь штук, впрочем, за точное количество поручиться никто не может. Бегемотаурусы огромны, как горы, и так же стары. Они наделены чувствительностью, разумом и являют собой останки существ, или цивилизаций, сублимировавшихся более миллиарда лет назад. Но это тоже лишь предположение. Этого, например, зовут Сансемин. Он во власти тех, кто в этом деле является нашими союзниками.

Квилан посмотрел на старика в полном недоумении, но тот, вертя в руках сверкающую трость, лишь пожал плечами.

— Вы еще встретитесь с ними или их представителями, майор, но не будете знать, кто они.

Квилан кивнул и снова припал к окну. Еще какое-то время он собирался спросить, зачем они прибыли в столь странное место, но передумал.

— И как долго мы здесь останемся, ваша честь? — вместо этого уточнил он.

— Некоторое время, — уклончиво улыбнулся Висквил. — Может быть, две-три луны, майор. Но мы не останемся в одиночестве. Здесь уже есть челгрианцы — группа монахов из Ордена Абремайл. Они живут на храмовом судне под названием «Душа небес». Судно это находится внутри бегемотауруса. Во всяком случае, его большая часть. Как я понял, от корабля реально присутствуют лишь фюзеляж и отсеки жизнеобеспечения. Все остальное они вынуждены были оставить где-то снаружи, в космосе, — Висквил неопределенно махнул рукой. — Бегемотаурусы, как мне говорили, очень чувствительны к технологиям, применяющим силовые поля.

Наставник храмового судна оказался высоким, элегантным, одетым в простую, но изысканную рясу ордена. Он встретил их на широкой платформе, находившейся на некоем подобии гигантского фруктового дерева, росшего прямо из кожи бегемотауруса. Они сошли с самолета.

— Висквил.

— Кветтер.

Кветтер быстро поклонился Ивайрлу и Квилану.

— Сюда, — коротко бросил он, указывая на расселину в коже бегемотауруса.

Восемьдесят метров гладкого, плавно идущего вниз туннеля заканчивались пещерой, выглядевшей так, словно она была сделана из мягких пород дерева, и имевшей удушливую атмосферу склепа. Храмовое судно оказалось темным цилиндром около девяноста метров в длину и тридцати в ширину, занимавшим половину этой влажной теплой пещеры. Из обшивки у него во множестве торчали какие-то крепежные устройства.

На своем солдатском веку Квилан насмотрелся всяких наскоро разбитых лагерей, временных командных постов, недавно отбитых позиций и тому подобного, а потому прикинул и сделал вывод, что «Душа небес» торчит здесь уже никак не меньше месяца. У основания судна сидели два больших дрона в виде широких конусов. При появлении гостей они немедленно подплыли к ним и вежливо поклонились. Поклонились и Кветтер с Висквилом.

— Ты — Квилан, — сказал затем один из них, но который именно, определить было невозможно.

— Да, — согласился Квилан.

Обе машины приблизились к нему почти вплотную; он чувствовал, как от их движения идет волна воздуха, и шерсть на его лице поднимается, а в нос ударяет мучительно непонятный запах, идентифицировать который ему никак не удавалось. По ногам гулял ветер.

— КВИЛАН, МИССИЯ ВЕЛИКОЙ СЛУЖБЫ ЗДЕСЬ, ЧТОБЫ ПРИГОТОВИТЬ ТЕБЕ ПОСЛЕДНЕЕ ИСПЫТАНИЕ НА СТРАХ СМЕРТИ.

Квилан инстинктивно сделал шаг назад, но заставил себя остановиться и вслушаться в тишину. Неужели он говорил сейчас с ушедшими?

— СТРАХ? — снова прозвучало у него в мозгу.

— Нет, я не боюсь смерти, — тихо ответил он.

— СМЕРТЬ НИЧЕГО НЕ ИСПРАВЛЯЕТ.

Обе машины отплыли и снова опустились у основания корабля.

— ПРИВЕТСТВУЕМ ВСЕХ. ПРИГОТОВЬТЕСЬ. СКОРО.

Квилан почувствовал, как Ивайрл и Висквил отлетели в сторону, словно унесенные порывом ветра, в то время как Кветтер вообще не сдвинулся с места. Обе машины тихонько задвигались и исчезли, уплыв по туннелю в направлении входа.

Помещения для жилья им, слава богу, отвели на наружной стороне гигантского существа, в каком-то огромном наросте. Воздух там тоже был густ и влажен, но пропитан запахом овощей и потому казался свежим по сравнению с пещерой.

Багаж оказался уже выгруженным, и не успели они разобрать его, как были приглашены в небольшое турне по поверхности на том же самолетике, что и прибыли. Их сопровождал Эйнур, изящный, немного напряженный молодой монах, который вполне бойко рассказывал про ходу дела о некоторых эпизодах легендарной истории и предполагаемой экологии бегемотауруса.

— Мы полагаем, что на самом деле их тысячи, — признался он, когда они нырнули под гигантский живот в свисающие джунгли кожной растительности. — Есть еще гигантские литинии, те совсем большие, размером с приличный континент. Люди даже не уверены, обладают ли они сознанием. К сожалению, сейчас мы их не увидим, поскольку находимся слишком низко. Они так низко не опускаются. В этом виноваты имеющиеся у них проблемы с плавучестью.

— Но как же это удается Сансемину? — не выдержал Квилан.

— Он модифицирован, — немного замешкавшись и предварительно посмотрев на Висквила, объяснил монашек. Затем их проводник сразу же указал на дюжину странных семян в виде лодок, способных вместить двух взрослых челгрианцев. — Здесь вы сможете увидеть образчики фауны — из них скоро вылупятся разведчики-рапторы.

 

Квилан, Висквил и Кветтер сидели, опустив головы, в «Душе небес» в некоем сферическом помещении, имевшем несколько метров в диаметре. Их окружали стены двухметровой толщины, сделанные из субстрата, который содержал миллионы ушедших челгрианских душ. Они расположились треугольником, совершенно обнаженные. Стоял вечер дня их прибытия, согласно отсчету времени в «Душе небес». Квилану, однако, казалось, что уже середина ночи. Однако за стенами сиял вечный, хотя и изменчивый день, как сиял он вот уже миллиарды лет.

Висквил и Кветтер разговаривали с богом, а Квилан чувствовал, как по спине его ходит незнакомый холодок. Было ощущение, что голоса раздаются в какой-то пещере неподалеку.

Но наступила и его очередь. Голос был громким, ушами он воспринимался почти как крик.

— КВИЛАН, МЫ — ЧЕЛГРИАНСКИЙ БОГ.

Квилан почувствовал, что ему не надо отвечать вслух, а просто промысливать свои ответы, и он подумал: «Говорить с Вами — высокая честь».

— ЗАЧЕМ ТЫ ЗДЕСЬ?

«Не знаю. Я тренировался. Я думал, что о моей миссии вы знаете больше меня».

— ВЕРНО. ТОГДА ОТВЕТЬ: ИСПОЛНИШЬ?

«Исполню все, что потребуется».

— ЭТО ОЗНАЧАЕТ ТВОЮ СМЕРТЬ.

«Знаю».

— И НЕБЕСА ДЛЯ МНОГИХ.

«Ради этого я и подготовлен».

— НО НЕ ДЛЯ УОРОСИ, КВИЛАН.

«И это знаю».

— ВОПРОСЫ?

«Я могу спросить о чем угодно?»

— ДА.

«Хорошо. Зачем я здесь?»

— ЧТОБЫ ТРЕНИРОВАТЬСЯ.

«Но почему именно в этом месте?»

— БЕЗОПАСНОСТЬ. ПРОФИЛАКТИЧЕСКАЯ МЕРА ОПАСНОСТИ. СОЮЗНИКИ НАСТАИВАЮТ.

«Кто наши союзники?»

— ДРУГИЕ ВОПРОСЫ?

«Что я должен сделать в конце тренировок?»

— УБИТЬ.

«Кого?»

— МНОГИХ. ЕЩЕ ВОПРОСЫ.

«Куда меня пошлют?»

— ДАЛЕКО. ВНЕ ЧЕЛГРИАНСКОЙ СФЕРЫ.

«Включает ли моя миссия композитора Махрая Циллера?»

— ДА.

«Я должен убить и его?»

— ЕСЛИ ТАК, ОТКАЗ?

«Этого я не говорил».

— СОМНЕНИЯ?

«Если так, я хотел бы знать причину».

— ЕСЛИ НЕТ ПРИЧИНЫ, ОТКАЗ?

«Не знаю. Есть некоторые решения, которые нельзя принять без знания их причин. Вы собираетесь открыть мне, зачем нужно убить Махрая Циллера, или нет?»

— ВЕРНО. ВСЕ БУДЕТ ОБЪЯСНЕНО В СВОЕ ВРЕМЯ. ПЕРЕД НАЧАЛОМ МИССИИ. СНАЧАЛА ПОДГОТОВКА И ТРЕНИНГ.

«Как долго я буду здесь?»

— ДРУГИЕ ВОПРОСЫ?

«Что вы имели в виду, говоря слово "опасность"»?

— ПОДГОТОВКА И ТРЕНИНГ. ЕЩЕ ВОПРОСЫ.

«Все, благодарю».

— МЫ ПРОЧТЕМ ТЕБЯ.

«Что под этим подразумевается?»

— ЗАГЛЯНЕМ В ТВОЙ МОЗГ.

«Вы хотите заглянуть в мое сознание?»

— ВЕРНО.

«Сейчас?»

— ДА.

«Хорошо. Надо ли мне что-нибудь для этого делать этого?» Голова у Квилана закружилась, и он с трудом удерживался, чтобы не упасть.

— СДЕЛАНО. ВСЕ В ПОРЯДКЕ?

«Думаю, что да».

— ЧИСТО.

«Вы хотите сказать, что... что я чист?»

— ВЕРНО. ЗАВТРА ПОДГОТОВКА И ТРЕНИНГ.

Висквил и Кветтер улыбались майору Квилану.

 

Едва Квилан заснул, как проснулся от сна, заставившего его вперить усталые невидящие глаза в густую странную темноту. Он натянул щиток, увидел серо-синюю комнату с неровными стенами, поднялся с тюфяка и подошел к единственному окну, где слабый ветерок умирал, едва возникнув, словно истощенный собственным же усилием. Через щиток была видна грубая рама окна и легкие облака снаружи.

Квилан снял щиток. Тьма показалась гуще, и он стоял, продолжая впитывать ее всем телом, до тех пор, пока не осознал, что увидел высоко над собой какую-то синюю вспышку. Он даже не понял, было ли это светом. Эйнур говорил, что такое случается при прохождении больших масс воздуха через термальные уровни хаотической циркуляции воздуха.

Он увидел еще несколько вспышек, одни слабее, другие сильнее, но все по-прежнему очень далеко. Квилан снова натянул щиток и вытянул руку с выпущенными когтями, почти сведя два пальца вместе. Да, вспышка была именно такого размера.

Еще вспышка. Теперь через щиток он увидел всю систему облаков, их башни и крепости, истекающие паром, но они исчезли в тот же миг, как только он осознал их.

Квилан в который раз снял щиток и прислушался к шуму, производимому этими загадочными вспышками. До него донесся слабый шум, словно где-то далеко завывая ветер, продувающий до костей. Может быть, в нем слышались и отдаленные раскаты грома, но звук был однородный и выделить в нем пик, начало и конец оказалось невозможно.

И тогда Квилан вдруг понял, что здесь нет эха. Нет ни скал, ни плотной земли, от которых оно могло бы отражаться. Бегемотаурус поглощал звуки, словно плавучий лес.

Акустически мертвый лес. Он вспомнил, откуда пришла эта фраза. Уороси писала какую-то работу в университете, связанную с музыкой, и показала ему странную комнату, уставленную пенными пирамидками. «Пространство становится акустически мертвым», — пояснила Уороси, и это оказалось правдой: их голоса умирали, едва сорвавшись с губ, и каждый звук глох без резонанса.

— Ваш Хранитель душ есть нечто большее, чем обычный хранитель, — сказал ему Висквил на следующий день, когда они сидели в приемной «Души небес». — Разумеется, в нем есть все, что положено нормальному устройству такого рода, все записи вашего сознания. Тем не менее он обладает способностью нести в себе и сознание другого существа. Словом, при выполнении миссии вас будет двое. Позднее будет дан более подробный инструктаж, но я хотел бы услышать ваши непосредственные вопросы по этому поводу прямо сейчас.

— Кто будет этим вторым, ваша честь?

— Точно еще не решено. В идеале — и в соответствии с характером миссии — это должно быть лицо из разведки, а именно Шоулан Хайдеш Хайлер, генерал-адмирал, один из тех, чьи души хранились в Военном институте на Аорме. Хотя «Зимняя буря» потеряна, возможно, уничтожена, а оригинальный субстрат находится именно там, мы все-таки, может быть, найдем другую кандидатуру. Это сейчас как раз обсуждается.

— Почему это столь необходимо, ваша честь?

— Расценивайте его просто как второго пилота на борту, майор. У вас будет с кем поговорить, посоветоваться, обсудить кое-что относительно исполнения миссии. Сейчас это не кажется столь уж необходимым, но есть причины, по которым мы все же настаиваем на таком решении.

— Надо полагать, миссия будет долгой?

— Угадали. Она может занять несколько месяцев. Минимальный срок — тридцать дней, но ничего нельзя утверждать точно, поскольку многое зависит и от выбора транспорта. Вы можете быть доставлены по назначению на одном из наших судов, а можете и на гораздо более быстроходном корабле других Вовлеченных, возможно, даже на принадлежащем самой Цивилизации.

— Так миссия должна разворачиваться там?

— Да. Вы посылаетесь на орбиту Цивилизации под названием Мэйсак.

— Туда, где живет Махрай Циллер?

— Именно.

— И я должен убить его?

— Ваша миссия заключается не в этом. Ваша легенда же будет состоять в том, что вы прибыли туда убедить его вернуться на родину.

— А реальная миссия?

— Об этом поговорим в свое время, там слишком много особенностей.

— Особенностей?

— Ваша подлинная миссия не будет вам известна даже с ее началом. Вы будете знать легенду и будете в нее верить, при этом понимая, что это неправда.

— Значит, мне будет вручено нечто вроде секретных инструкций, ваша честь?

— Вроде. Но эти инструкции будут засекречены в вашем собственном сознании. Ваша память о настоящем времени — возможно, от окончания войны до окончания тренинга — будет возвращаться к вам постепенно, по мере завершения миссии. К тому времени, когда вы вспомните этот наш разговор, — в конце которого вы узнаете, в чем реально заключается предстоящее вам дело, хотя и не узнаете точно, как ему суждено быть исполненным, — вы будете уже совсем близки к исполнению.

— А можно ли работать с памятью настолько точно, ваша честь?

— Можно, хотя, конечно, допустимы небольшие погрешности. Но именно поэтому вам и придается второй пилот. А еще потому, что речь идет о специфическом мире Цивилизации. Как известно, они никогда не считывают сознания, то, что внутри существа, считается у них сакральным. Слышали об этом?

— Да.

— И мы верим, что это действительно так, но ваша миссия настолько важна для нас, что мы не имеем права ошибиться. Мы представили, что если они и станут считывать сознание, то самым подходящим временем для этого сочтут время вашего пребывания на борту их корабля, особенно, если он будет военным. Если мы сумеем устроить, что вы отправитесь на Мэйсак именно таким образом, они, конечно, не преминут залезть к вам в голову и обнаружат, даже при самом глубоком исследовании, лишь вашу совершенно невинную легенду. Мы верим — и не раз проверяли на опыте, — что такое сканирование может быть выполнено без вашего ведома и знания. Но, если они пойдут дальше, чтобы докопаться до тех воспоминаний, которые мы первоначально скрыли от вас, то процесс себя обнаружит. По крайней мере, вы будете знать, что он происходит или, что несколько хуже, происходил. Если это произойдет, то ваша миссия закончится слишком рано, майор. И вы умрете, не успев совершить намеченного.

Квилан кивнул, что-то обдумывая:

— Скажите, ваша честь, проводились ли уже на мне опыты подобного рода? Я имею в виду, потерял ли я память, согласившись на вашу миссию, — или нет?

— Нет. Эксперименты, о которых я упоминал, проводились на других. Мы с вами предельно откровенны в своих намерениях и действиях, майор.

— Итак, чем больше я стану приближаться к завершению миссии, тем больше буду о ней знать?

— Абсолютно верно.

— А эта личность, «второй пилот», он будет знать все с самого начала?

— Да.

— И этого нельзя будет прочесть сканерами Цивилизации?

— Можно. Но такое прочтение потребует более глубокого и детального чтения, чем требуется для простого биологического мозга. Ваш Хранитель душ станет вашей цитаделью, Квилан, а ваш собственный мозг — стеной, ширмой. Если цитадель падет, стены все равно должны остаться. Далее. Как я говорил, ваш Хранитель душ — не простое устройство. Он содержит — или будет содержать — небольшой полезный груз и то, что обычно известно под названием преобразователь материи. Конечно, это не настоящий преобразователь, но вещь с подобным эффектом. Здесь, честно признаюсь, технические подробности от меня ускользают.

— И он такого же размера, что и Хранитель?

— Да.

— Это наши собственные технологии, ваша честь?

— Это не должно интересовать вас, майор. Главное, будет он работать или нет. — Висквил явно заколебался, но все-таки сказал: — Наши ученые и техники не перестают постоянно удивлять нас новыми открытиями, надеюсь, вам это тоже прекрасно известно.

— Разумеется, ваша честь. А что это будет за полезный груз?

— И это вам не обязательно знать, майор. В настоящий момент, я и сам знаю о нем крайне мало, хотя и меня поставят в известность в нужное время, перед самым началом вашей миссии. Сейчас же мне известно только о производимом им эффекте.

— И каков же он?

— Это, так сказать, некая степень повреждения или разрушения.

Квилан замолчал. Он прекрасно помнил о присутствии миллионов ушедших, хранившихся в окружавшем их субстрате.

— Должен ли я понять все это так, что полезный груз будет преобразован в мой Хранитель?

— Нет, он будет существовать параллельно с ним.

— Значит, он будет преобразован из Хранителя?

— Да. И вы будете контролировать это преобразование. Вернее, сами преобразовывать.

— Я?

— Именно для этого вы здесь, майор. Вас будут учить пользоваться этим устройством так, чтобы, когда придет время, вы смогли передать груз в желаемую точку назначения.

— Я, конечно, немного не в курсе передовых технологий, но...

— Ничего страшного, майор. В этом деле ранее существовавшие технологии значения не имеют. Это новая технология. Такого мы еще не знали, и ни в одной книге данных о ней нет. И именно вы поможете написать такую книгу.

— Понимаю.

— А теперь позвольте мне рассказать вам немного подробней о мире Цивилизации по имени Мэйсак. — Висквил поплотней запахнул полы рясы и сел в старое кресло. — Это так называемая Орбита — лента материи в форме тонкого браслета, вращающаяся по орбите вокруг солнца, — в нашем случае это звезда Лейслер, — в той зоне, где, в принципе, могли бы существовать обитаемые природные планеты.

— Орбита весьма отличается от нашего места обитания в космосе; она, как и большинство орбит Цивилизации, имеет диаметр приблизительно в три миллиона километров и, таким образом, площадь поверхности около десяти миллионов. Ширина стен у основания около шести тысяч, а высота около тысячи. Сверху орбита открыта, атмосфера удерживается гравитацией, создаваемой мировым хребтом.

Все орбиты Цивилизации построены таким образом, что одинаковая скорость при стандартной гравитации, тем не менее, создает разные циклы день и ночь. Местная ночь наступает тогда, когда внешняя сторона Орбиты направлена в сторону, противоположную солнцу.

В центре Орбиты, плывя на равном расстоянии от всех ее частей, находится Хаб. Там есть субстрат искусственного интеллекта, который Цивилизация называет Разумом. Машина контролирует все аспекты жизнедеятельности Орбиты. Существуют тысячи вспомогательных систем, занимающихся тем же, то есть наблюдением и управлением, конечно, не всей жизни, но, прежде всего, самых важных ее процессов. Впрочем, сам Хаб имеет возможность прямого контроля над каждым и над всеми в любое время.

У Хаба существуют также миллионы человекообразных представителей, называемых аватарами, через которых он общается с населением. Кроме того, у него в наличии есть дроны и определенное количество разумных космических судов и мелких разумов.

Каждая орбита и каждый Хаб имеют собственные отличия. У некоторых орбит всего несколько составляющих ландшафта — простые куски земли в квадратных парсеках и море, называемое Тарелкой. У других, таких крупных, как Мэйсак, есть все, что полагается нормальной планете, и население там свыше пятидесяти миллиардов, тогда как на других — не более десяти миллионов.

Мэйсак известен высоким уровнем поддержки своих жителей. Порой это объясняют тем, что многие из них занимаются всякими опасными видами спорта, но на самом деле это происходит потому, что некогда они осознали, что Лейслер не совсем стабильная звезда и может вспыхнуть в любой момент с силой, которой будет достаточно, чтобы убить всех на всей поверхности орбиты.

Махрай Циллер живет там все последние семь лет и, кажется, собирается остаться навсегда. Как я уже сказал, ваша псевдозадача — убедить его прервать ссылку и вернуться на Чел.

— Ясно.

— Настоящая же цель заключается в деструкции Хаба Мэйсака и, таким образом, в уничтожении значительной части его обитателей.

 

Аватар собирался показать ему один из заводов у подножия Бычьей горы. Они ехали в подземной машине — комфортабельной капсуле, мчавшейся над поверхностью Орбиты в полном вакууме. Отмахав с полмиллиона километров, они добрались до огромной петли, которую делала здесь дорога, огибая основание горы. Машина остановилась почти в ее центре и стала быстро вертикально подниматься вверх к заводу, расположенному в сотне километров наверху.

— Ты в порядке, майор?

— Да. А ты?

— Тоже. Цель миссии приближается?

— Да. Как я держусь?

— Отлично, сынок. Никаких явных физических проявлений. Но ты уверен, что с тобой все в порядке?

— Абсолютно.

— И мы по-прежнему в режиме «вперед»?

— Да.

К Квилану обернулся сереброкожий аватар:

— Но вы уверены, что вам действительно интересно будет осмотреть завод?

— Да, но, разумеется, не тот, где делают космические суда. Этим вы меня точно утомите.

— Хорошо, Орбита велика.

— В таком случае у меня есть конкретная вещь, которую хотелось бы посмотреть.

— И что же это?

— Вас. То есть настоящий Хаба.

— О, конечно! — улыбнулся аватар.

 

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

ПОЛЕТ

 

— Мы уже почти там?

— Не уверен. А что говорит существо? Что это значит?

— Ничего это не значит. Мы уже там?

— Это трудно знать с уверенностью. Вернемся к тому, что говорит существо. Его смысл тебе известен?

— Да! Разумеется! Но, прошу, нельзя ли побыстрее?!

— Нельзя. Мы и так двигаемся настолько быстро, насколько позволяют обстоятельства, и поэтому можем занять время тем, что ты расскажешь все, что понял из речей этого существа. Хотя бы вкратце.

— Это вообще ничего не значит! То есть, конечно, значит, но! Да! Черт! Поспешим же! Быстрее! Пойдем же быстрее!

Они — Оген Цлеп, 974 Праф и три раптора-разведчика — все еще находились внутри Сансемина и пробирались по какому-то узкому туннелю, стены которого постоянно тревожно вздрагивали. Отовсюду несло запахом гнилого мяса, отчего Оген с трудом сдерживал позывы к рвоте. Старой дорогой идти назад было нельзя: там перекрывали вход два задушенных разведчика.

Пришлось искать другую дорогу, которая поначалу уводила вниз и вглубь содрогающегося тела умирающего бегемотового дерева. Двое разведчиков вызвались идти впереди из-за возможной опасности, но они так медленно пробирались мимо скользких стен, что Оген был убежден, что один он выбрался бы гораздо быстрее.

Проход снизу оказался весь завален какими-то камнями, так что идти становилось все труднее и приходилось то и дело хвататься за мокрые и дрожащие стены. Оген весьма пожалел, что у него нет перчаток. Он почти ничего не видел, а все, что увидеть все-таки удавалось, представлялось ему серым ночным кошмаром или пляской черно-белых теней. Лучше бы уж он вообще ничего не видел.

Первый разведчик остановился на развилке и явно затруднялся, какой поворот выбрать.

Неожиданно откуда-то донесся звук взрыва, влажный воздух вокруг забился и запульсировал, принося с собой еще более удушающий запах падали. Оген согнулся в приступе рвоты.

— Что это? — пробормотал он.

— Неизвестно, — вздохнул Праф.

Вонь немного ослабела, и разведчик рискнул идти левой стороной, для чего уже сложил поплотнее крылья.

— Туда! — воодушевленно сказал Праф.

 

«Наверное, мне суждено умереть, — ясно, но вполне спокойно подумал Оген. — Придется умереть в этой вони, в этом прогнившем, старом, чужом существе, в тысяче световых лет от человеческой цивилизации. И пустить псу под хвост информацию, которая могла бы спасти тысячи жизней и сделать меня героем!»

Жизнь так несправедлива!

Существо на стене пещеры прожило как раз столько, чтобы успеть сообщить нечто, что могло убить и его, окажись правдой. Знание, полученное им из слов существа, отныне делало Огена мишенью для людей, которые не тратят времени на размышления, когда речь идет об убийстве.

 

— Вы из Цивилизации? — спросил он длинное пятиногое существо, висевшее на стене.

— Да, — ответило оно, стараясь хотя бы во время разговора поднять голову. — Агент. Особые обстоятельства.

Огена едва снова не вырвало. Он-то много чего слыхал об этих особистах. Он даже сам когда-то мечтал стать им, особенно в детстве. Да и когда повзрослел, черт побери, тоже хотел! Но он никогда не думал, что жизнь столкнет его с таким особистом реально.

— О, — только и прошептал он, чувствуя себя совершенным дурачком. — Как дела?

— A y вас? — тихо ответило существо вопросом на вопрос.

— Что? Ах, да. Хм... Я ученый. Оген Цлеп. Да, ученый. Я счастлив... Да. То есть, скорее, нет. Хм... Просто я... Да. — Он схватился за ожерелье тетки, голос его дрожал. — Ничего страшного... Мы можем вас как-нибудь снять отсюда? Это такая дыра, да, это, прямо скажем...

— Нет. Не надо так думать, — попыталось улыбнуться существо и сделало головой движение, напоминающее кивок, отчего тут же сморщилось от боли. — Не хотелось вам говорить, но... Я жив только пока я вишу здесь, связанный с... Впрочем, все равно. Выслушайте же меня, Оген. Вы должны выбраться отсюда.

— Правда? — Это было уже что-то. Пол пещеры так и дрожал, каждый раз сотрясая все вокруг и призрака смерти, висевшего на стене. Один из разведчиков, чтобы не упасть, вынужден был раскинуть крылья и сбил ими Прафа. Тот зацокал, запищал и возмущенно уставился на оскорбителя.

— У вас есть связь? — спросило существо. — Можно дать сигнал за пределы воздушной сферы?

— Нет. У нас ничего нет.

— Дерьмово, — существо снова сморщилось от боли. — Тогда вам надо выбираться из Оксендарая на судно, на любую планету, куда угодно. Куда угодно, где вы сможете связаться с Цивилизацией, ясно?

— Ясно. Но зачем? Что мы должны сказать?

— Заговор. Это не шутка, Оген, не розыгрыш. Заговор. Серьезный, чудовищный заговор. Направленный на разрушение... Орбиты.

— Какой?!

— Орбиты под названием Мэйсак. Слыхали о такой?

— Естественно! Это очень известное место!

— Они хотят уничтожить ее. Челгрианцы. И туда пошлют челгрианца. Я не знаю его имени, да это и не важно. Он уже на в пути туда, если не там. Не знаю, где именно, но будет нападение. А вы... Вы должны выбраться отсюда. Выбраться и рассказать. — Существо неожиданно напряглось, вытянулось и качнулось от сильного взрыва, снова потрясшего пещеру и высоко подкинувшего пару полуразложившихся трупов. Оген и оба разведчика упали навзничь и с трудом поднялись. Существо уже открыло глаза и не сводило с Огена глаз.

— Оген. Сообщите все в контрразведку или в посольство. Меня зовут Джайдин Самертюр. Самертюр, запомнили?

— Конечно. Джайдин Самертюр. Это все?

— Достаточно. А теперь уходите. На Орбиту Мэйсак. Челгрианец. Джайдин Самертюр. Это все. Уходите немедленно. Я попытаюсь удержать... — Голова существа безжизненно свесилась на грудь. Пещеру потряс новый, еще более сильный взрыв.

— Так что говорит это существо? — снова потребовал Праф.

— Бежим отсюда, вот что! — крикнул Оген прямо ему в лицо и схватил переводчика за сухое кожистое крыло.

Они продвинулись уже немало, когда над головами у них снова зашумел порыв ветра, а впереди неожиданно началась настоящая буря. Оба разведчика распустили крылья и стали действовать ими как парусами, маневрируя и стараясь держаться поближе к стенам, чтобы их не унесло потоком. Постепенно они все больше отдалялись от Цлепа, который тоже безуспешно жался к стенам.

— О, — пропищал откуда-то из-под Огена Праф. — Это ни о чем хорошем не говорит.

— Помогите! — завизжал Оген, видя, как обоих разведчиков вдруг резко понесло прямо на него. Он попытался как-нибудь согнуться в кольцо, но ветер не давал ему этого сделать.

— Давай сюда! — услышал он снова писк переводчика и глянул вниз себе под ноги. Праф держался за какой-то крюк в полу.

— Хорошая идея! — И Оген нырнул вниз, тоже за что-то схватившись на полу, успев это сделать именно в тот момент, когда обоих рапторов с шумом пронесло мимо него. Порыв ветра прошел, и, спустя несколько секунд, Оген отцепил от себя Прафа. Взору его представилась весьма печальная картина: от рапторов осталась лишь куча перемешанных крыльев, конечностей и когтей.

Праф отряхнулся и важно заметил:

— В подобном случае разведчиков Йолеуса надо оставить непосредственно здесь, а нам продолжить свое путешествие на поверхность Сансемина. Вот так, Оген Цлеп.

И они двинулись дальше своей дорогой. В желудке у Цлепа поднялась буря, словно он резко ехал вниз на скоростном лифте.

— Мы падаем? — прошептал он.

— Кажется, да. Сансемин быстро теряет высоту, — пробормотал Праф, ловко перебираясь по крючьям пола.

— Хреново. — Он посмотрел вокруг, туннель спускался все ниже и глубже, они шли уже почти как по лестнице.

— Ага, — только и сказал переводчик, когда налетел очередной порыв ветра.

Вдруг что-то резануло Огена по глазам.

— Свет! — заорал он. — Свет! Праф! Я могу видеть! — Но голос его относило ветром.

— Это огонь, — сухо поправил его Праф. — Ближе к полу, Оген Цлеп, ближе к полу.

И Оген едва успел сгруппироваться и закрыть ладонями лицо, как над ними пронесся раскаленный огненный шар. Жар и свет длились не больше пары секунд.

— Поднимайся, — приказал Праф. — Поднимайся.

— Да ты весь в огне! — вскрикнул Оген, поднимаясь и только сейчас догадавшись, что Праф прикрыл его своими крыльями во время прохождения летящего шара.

— Таковы обстоятельства, — невозмутимо ответил переводчик, не обращая внимания на клубы дыма и язычки огня, тянувшиеся от его спины. Он упрямо толкал Огена вперед. Ветер становился все сильнее, идти против него становилось все труднее, тем более что путь шел уже почти вертикально.

Снова показался свет, и, поняв, что на этот раз он не желтый, а сине-белый, Оген застонал от счастья.

— Мы выбрались! — выдохнул Праф.

Они выпали из брюха умирающего, горящего и потерявшего ориентацию великана, быстро несущегося куда-то вниз. Оген прижал к себе Прафа, потушил пламя, пожиравшее его крылья, включил моторы на лодыжках и баллон-капюшона, чтобы остановить их падение вниз. И спустя пару минут после ужасающего полета вниз вперемешку с изуродованными горящими животными, они уже поднялись над тем, что было когда-то прекрасной воздушной сферой, бегемотовым деревом, дирижаблем, бегемотаурусом Сансемином. В воздухе они встретили остатки боевого расчета Йолеуса, которые еще успели спасти их от пары раненых, но по-прежнему хищных огринов.

Праф мелко дрожал в руках у Цлепа, запах горелых крыльев щекотал ему нос, и отряд, понесший большие потери, медленно начал обратный путь на родину.

— Так отправляешься?

— Да. Отправляюсь. Отбываю. Покидаю.

— Прямо сейчас?

— Как можно скорее. Где здесь ближайший корабль? Или еще что-нибудь? Только, чтобы не челгрианское. Да, только не челгрианское.

Никогда в жизни Оген не мог себе представить, чтобы приемная в брюхе Йолеуса показалась ему родным домом, — но на данный момент это было именно так. Он чувствовал себя здесь в совершенной безопасности. И испытал настоящую тоску при одной мысли о том, что нужно покинуть это убежище.

Йолеус разговаривал с ним с помощью соединяющего кабеля и переводчика по имени 46 Цун. Он замещал 974 Прафа, которого принесли домой совершенно без признаков жизни, однако он довольно быстро возрождался в родных стенах. 46 Цун устало прикрыл глаза, а Оген вдруг ощутил, что от его одежды по-прежнему пахнет паленым и тухлятиной. Его передернуло.

46 Цун открыл глаза.

— Ближайший отбывающий объект отбывает из Второго Тропического порта со склона Йондер через пять дней, — пояснил он.

— Поеду на нем. Но, подождите, он не челгрианский?

— Нет. Он принадлежит ювуонианцам.

— Тогда тем более еду.

— Но сейчас для тебя крайне неудобное время, чтобы отправляться из Второго Тропического порта.

— Что!?

— Сейчас для тебя крайне неудобное...

— В таком случае, когда же!?

Переводчик опять прикрыл глаза на некоторое время и, раскрыв их затем, ответил:

— Для такого существа, как ты, понадобится минимум двадцать три дня, чтобы добраться до Второго Тропического порта.

Оген почувствовал, что в голове у него помутилось, а на глаза наворачиваются слезы то есть, на него накатило состояние, которого он не испытывал со времен далекого детства. Но приходилось держаться.

— Когда же следующее судно?

— Неизвестно, — мгновенно ответил переводчик.

— Но, может быть, можно дать сигнал? — спросил он, едва сумев подавить вопль отчаяния.

— Разумеется.

— Сигнал, превышающий скорость света, надеюсь?

— Нет.

— Тогда можно ли просигналить какому-нибудь судну? Неужели у меня нет никакой возможности отправиться пораньше?

— Что ты подразумеваешь под словом пораньше?

— Ну хотя бы в течение ближайших ста дней?!

— На этот период нет заявок ни от каких судов или объектов. Оген дернул себя за волосы и простонал, а потом и просто взревел от отчаяния. Он никогда не выполнит задания. Он вообще ничего не сделает. Только и будет, что реветь да рвать на себе волосы. Ученый посмотрел на обезображенное скорчившееся тельце Прафа, уронил голову и уставился себе под ноги. Его лодыжечные моторчики смотрели на него почти с насмешкой. И тогда он вдруг торжественно поднял голову.

Оген быстро просчитал, что ему известно о ювуонианцах. В контакт вступают только наполовину, очень мирные и заслуживают абсолютного доверия. Находятся все еще в периоде дефицита, корабли маломощные, очень медленные, по стандартам Цивилизации, но все же приемлемые.

— Йолеус, можете ли вы связаться со Вторым Тропическим портом или как его там? — торжественно обратился он.

— Да.

— Сколько времени это займет?

— День с четвертью для исходящего сигнала и примерно столько же для входящего.

— Отлично. Где здесь ближайший порт и сколько времени мне понадобится, чтобы туда добраться?

Повисла небольшая пауза.

— Ближайшим портом будет Девятый Тропический порт, на президентском склоне. Полет туда занимает у разведчика отсюда две целых и три пятнадцатых части дня.

Оген перевел дыхание. «Я, в конце концов, принадлежу к Цивилизации, — сказал он себе. — И я должен знать, как поступить в такой ситуации, и поступить, как можно лучше».

— Тогда, пожалуйста, дайте сигнал ювуонианскому судну, — попросил он. — И скажите, что я заплачу, не скупясь, если они подберут меня в Девятом Тропическом порту на президентском склоне через четыре дня и довезут до пункта назначения, который я объясню им по дороге. Также намекните, что их услуга будет оценена не только мной.

Он рассчитывал отбыть тотчас же, ибо этот корабль становился теперь его единственным шансом, а упускать время в сложившихся обстоятельствах было немыслимо. И тогда Цлеп, вздохнув, добавил:

— Сообщите им, что я гражданин Цивилизации.

Ему так и не удалось как следует попрощаться с 974 Прафом. Несчастный переводчик все еще находился без сознания и висел пришпиленный к стене пещеры. Оген Цлеп отбыл на следующий день. Он собрал вещи, удостоверился, что записи его исследований, глипт и стило находятся в безопасном месте внутри Йолеуса, и занялся приготовлениями к последнему чаепитию. Но стакан ягелевого чаю почему-то теперь не показался ему вкусным.

В Девятый Тропический порт его сопровождал эскорт рапторов. В последний раз через плечо посмотрев на Йолеуса, Оген увидел, как гигантское существо исчезает в голубом мареве под сенью туч по направлению ко все еще вожделенной для него Муетенайв, — и пожелал ему удачи.

Оген даже почувствовал нечто вроде сладостной печали по поводу того, что не сможет разделить их счастья, и на мгновение с чувством стыда ощутил, что был бы даже рад, если бы ювуонианское судно отказалось выполнить просьбу Йолеуса и таким образом вынудило бы его вернуться обратно.

Наконец Йолеус исчез в тучах, и Оген остался наедине со своими мыслями. Его моторчики ровно жужжали, плащ развевался, пытаясь стать подобием крыльев. Настоящие крылья рапторов разрезали воздух вокруг в некоем синкопированном ритме и с приятным шелестящим звуком. Все это вместе создавало приятный и умиротворяющий эффект. Он посмотрел на 46 Цуна, уцепившегося за его шею, но переводчик притворился спящим.

Девятый Тропический порт оказался достаточно занюханным местечком с ограниченными возможностями. Он представлял собой простой люк на поверхности аэросферы около десяти метров диаметром, где каким-то естественным путем создалось чистое окно для выхода в космос. Вокруг этой круглой площадки росли мегафруктовые деревья, в изобилии имевшиеся и на Йолеусе. В одном из таких деревьев еще совсем недавно находилось жилье ученого Огена Цлепа. Мегадеревья образовывали площадку, на которую могли присесть и рапторы, и он сам. Было немного еды, немного воды, но ничего больше.

Оген проводил время ожидания, поглядывая через люк на звезды, наслаждаясь свободой и стараясь забыть совсем еще недавно испытанный ужас от пребывания в теле умирающего Сансемина.

Оген даже решил записать все свое последнее путешествие, но это давалось ему с трудом. Он пытался рассказать, что произошло с Сансемином, додумать, как оказался там агент Цивилизации, — если это существо действительно таковым являлось, — в чем на самом деле состоял заговор и что ему делать, если все происшедшее окажется шуткой, его собственной галлюцинацией или продуктом поврежденного сознания странного существа.

Он шесть раз прерывал это занятие и принимался спорить сам с собой, все более и более запутываясь: его раздирали противоречия. Второй Оген Цлеп упорно уверял первого, что все события двух минувших дней ни что иное, как бред сумасшедшего, что ему надо вернуться на Йолеус и возобновить свои занятия. Под эти споры на дальней стороне порта и появился ювуонианский корабль.

Это оказалось совсем не то, что воображал себе Оген. Ученый почему-то ожидал увидеть квадратных, грубых, волосатых гуманоидов, а они вдруг оказались сборищем каких-то красных перьев. Один из них проплыл через люк, заключенный в прозрачный пузырь с крошечным отростком, присосавшимся к дереву, на котором сидел Оген. 46 Цун внимательно следил за приближением пузыря, размышляя о том, какое прекрасное получилось бы из него гнездо.

— Это вы личность из Цивилизации? — уточнило существо в пузыре, подплывая на уровень лица Огена Цлепа. Голос был тоненький, но акцент не очень сильный.

— Да. Как поживаете?

— Вы оплатите путешествие по указанному вами маршруту?

— Конечно.

— Но наше судно очень хорошее, и путешествия на нем дорогие.

— Разумеется.

— Мы бы хотели заполучить еще одно такое же судно.

— И получите.

Существо завозилось, застучало, обращаясь к переводчику. Тот тоже в ответ что-то запищал.

— Куда же вы хотите отправиться?

— Мне необходимо передать сигнал Цивилизации. Доставьте меня в то место, откуда бы я мог это сделать, а потом просто переправьте на какое-нибудь наше судно.

Оген вдруг подумал, что сигнал можно попробовать послать и прямо отсюда, никуда не уезжая, но надежды на успех было маловато. И все же последующие несколько мгновений он испытывал нервное возбуждение от странной надежды, до тех пор пока существо не сказало:

— Мы сможем доставить вас на Критолетлай, где можно будет выполнить оба ваши пожелания.

— Сколько времени на это потребуется?

— По стандартам Цивилизации — семьдесят семь дней.

— И ничего нет ближе?

— Нет.

— Но можем мы хотя бы послать пораньше сигнал?

— Попытаемся.

— И когда мы сможем это сделать?

— Через пятьдесят дней, по вашим меркам.

— Ладно. Я бы хотел отправиться немедленно.

— Согласен. А плата?

— Через мой банковский счет в Цивилизации. О, я забыл сказать...

— Что? — Красные перья беспокойно замелькали в пузыре.

— В случае успеха будет дополнительное вознаграждение, помимо того, о котором мы договаривались.

— Благодарю, — перья удовлетворенно улеглись.

Пузырь подплыл к парапету, от него отпочковался непонятно откуда взявшийся второй пузырь, что напомнило Огену деление клетки.

— Атмосфера и температура соответствуют стандартам Цивилизации, — пояснили перья. — Гравитация слабее. Вас это устраивает?

— Устраивает.

— Вы сможете сами обеспечить свое существование?

— Попробую. У вас есть вода?

— Есть.

— Тогда выживем.

— Прошу вас на борт.

Двойной пузырь присосался к парапету, Оген взял вещи и посмотрел на 46 Цуна:

— Ну, прощай. Спасибо за все. Мои лучшие пожелания Йолеусу.

— Йолеус просил пожелать вам безопасного путешествия и последующей жизни, которая бы удовлетворяла вас во всем.

— Передай от меня ответную благодарность, — улыбнулся Оген. — Я еще надеюсь с вами увидеться.

— Будет выполнено.

 

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

НЕСКОЛЬКО СПОСОБОВ УМЕРЕТЬ

 

Лифт поднимался против течения водопада. Он медленно двигался за падающей занавесью воды, порой немного выступая за ее поверхность и становясь неким подобием балкона, с которого можно было смотреть на сверкающие брызги и пену километров высоты.

Два судна, похожи по форме на пулю, шли против течения реки у самых берегов; за ними тянулись длинные V-образные хвосты. Эти «челноки» подтягивали вновь прибывшие суда к лифту.

Циллер, одетый в жилет и леггинсы, причем, весьма потертого вида, стоял с аватаром Хаба на прогулочной палубе судна под названием «Укалегон». Оно шло по реке Яхри, на Толуфе. Челгрианец то и дело встряхивался, так как укрыться от бесконечных налетающих брызг было невозможно. Однако скоро и их тоже подтянули к лифту, и, пока шла погрузка, волны упрямо лизали и качали и корабль и лифт. Шум водопада казался угрожающим.

Циллер наклонился к аватару и указал вниз, где в бурунах, словно в неистовом гневе, кипела внизу река:

— А что будет, если стыковка не произойдет? — крикнул он, перекрывая шум воды.

Аватар, чей тонкий темный костюм совершенно промок и теперь плотно облеплял серебряное тело, пожал плечами:

— Тогда произойдет несчастье, вот и все.

— А если шлюзы откроются, когда лифта не будет на месте?

— Опять же — несчастье.

— А если оборвутся тросы лифта?

— Опять несчастье.

— Или лифт будет подниматься слишком быстро?

— Тоже несчастье.

— А если шлюзы вообще не откроются?

— Попробуйте догадаться сами.

— Скажем, эта штука имеет антигравитационный киль или что-то в этом роде, так? — крикнул Циллер.

— Нет, — покачал головой аватар, и капли полетели с его лица в разные стороны.

Циллер тоже тряхнул головой:

— В общем-то, я так и не думал.

Аватар улыбнулся и нагнулся к своему собеседнику:

— Я расцениваю это как весьма положительный знак — вы задаете вопросы подобного сорта лишь после того, как все опасности на самом деле уже позади.

— Вероятно, я становлюсь столь же безрассудным по отношению к смерти, как и остальные ваши сограждане.

— Да-да, — с энтузиазмом закивал аватар. — И это вдохновляет, не так ли?

— Отнюдь нет, угнетает.

Аватар рассмеялся и посмотрел вперед, туда, где поток впадал в Великую реку у города Оссульера.

— А вообще-то нам лучше вернуться. Аилом Доулинс скоро начнет умирать, а Найзил Чазел возвращаться.

— О, разумеется. Как можно пропустить хотя бы одну из ваших гротескных церемоний, а?

Они развернулись и прошли на другой конец палубы. Судно шло среди хаоса волн, нос его то и дело взлетал и зарывался в воду, вздымая пелену зеленовато-белых брызг, падавших на палубу настоящим дождем.

Вот совсем рядом с ними выплеснулась огромная волна, превратив палубу в бурную реку глубиной не меньше метра. Циллеру пришлось крепко ухватиться руками за поручень, чтобы удержаться на судне и кое-как с трудом добраться до ближайших дверей. Аватар пробирался через бурлящую и вихрящуюся вокруг него воду с видом полного равнодушия. Придержав двери, он помог Циллеру войти.

В фойе Циллер снова встряхнулся, забрызгав сверкающие деревянные стены и расшитые портьеры. Аватар же просто стоял, давая воде стечь; через несколько секунд его серебряная кожа и костюм оказались совсем сухими, а лужица, образовавшаяся на полу, испарялась прямо на глазах.

Циллер провел рукой по шерсти на лице и вылил воду из ушей, стараясь не глядеть на безукоризненно элегантную фигуру перед ним. Аватар по-прежнему улыбался. Циллер предпринял жалкие попытки отжать жилет и брюки, но все это выглядело нелепо, особенно на фоне с безукоризненного состояния костюма аватара.

— Вот мерзость, — пробурчал он наконец.

— Я предлагал вам защиту от брызг, — напомнил аватар. Циллер все пытался вылить воду из жилетных карманов. — Но вы заявили, что хотите прочувствовать все сполна. На что я вынужден был заметить, что это лишнее.

Циллер вытащил намокшую трубку и рассматривал ее с явным отчаянием.

— А вот это уже совсем другое дело! — почти с тоской воскликнул он и сжал трубку в кулаке.

Маленький дрон принес огромное, но аккуратно сложенное белое полотенце. Аватар взял его и кивнул машине, чтобы она исчезла.

— Вот, — протянул он полотенце Циллеру.

— Благодарю.

И они пошли по коридору, минуя салоны, где небольшие группы людей любовались кипящими, и бурлящими волнами изнутри.

— И где же наш майор сегодня? — поинтересовался Циллер, ожесточенно вытирая голову полотенцем.

— Он на Неремети, вместе с Кэйбом. Осматривает вертящиеся острова. Сегодня первый день сезона Соблазна.

Циллер уже видел этот спектакль лет шесть или семь назад. Сезон Соблазна начинался тогда, когда взрослые острова понимали, что они созрели для дальнейшей жизни, и начинали покрываться разноцветными дивными цветами, которые со временем должны были превратиться в новые островки.

— Неремети? — на всякий случай уточнил он. — Это где?

— В полумиллионе километров отсюда по прямой. Вы в полной безопасности.

— Звучит малоубедительно. Разве вы сами не скачете с ним туда-сюда? Последнее, что я слышал, будто вы показывали ему завод, — Последние слова Циллер произнес с какой-то издевательской интонацией.

— Да, завод по строительству космических судов, — обиженно уточнил аватар. — Он сам попросил, смею добавить. А у меня нет никакого списка достопримечательностей, которые я обязан ему показывать. На Мэйсаке, Циллер, есть много мест, о которых вы еще и не слыхивали, даже при всей вашей любви путешествовать по новым местам.

— Неужели? — Челгрианец в недоумении остановился и в упор посмотрел на аватара.

— Конечно. — Тот тоже остановился, усмехнувшись. — Но не надо вытягивать из меня все секреты сразу, хорошо? — шутливо развел он руками.

Циллер пошел дальше, продолжая вытирать шерсть и косо поглядывая на собеседника, шедшего рядом.

— А вы знаете, что гораздо больше напоминаете женщину, чем мужчину? — вдруг спросил он.

— Вы действительно так думаете? — поднял брови аватар.

— Решительно.

— А теперь он хочет увидеть самого Хаба, — вдруг ни с того ни сего произнес аватар.

Циллер нахмурился.

— Надо же! Я сам никогда его не видел. И что, там действительно есть на что посмотреть?

— Там даже существует целая обзорная галерея. Хорошая видимость, хотя ничего особенно там, пожалуй, и не увидеть. А честно говоря, и вообще не на что смотреть.

— Неужели вся ваша знаменитая машинерия настолько ничего собой не представляет, что... Впрочем, я так и предполагал.

— И даже в еще большей степени.

— Значит, ему хватит лишь пары минут на всю эту процедуру, — Циллер вытер подмышками и вокруг пятой конечности. — Вы сказали этому ублюдку, что я могу и не появиться на первом исполнении собственной симфонии?

— Еще нет. Но я уверен, что этот вопрос поднимет Кэйб.

— И вы думаете, что он разыграет благородство и не придет сам?

— Я ни о чем не думаю. Этим занимается Терсоно. Я все же не хочу, чтобы он думал о вас как о глупом мальчишке и злопыхателе.

— Однако это так и есть.

— Как дела с симфонией? — сменил тему аватар. — Готова ли она уже для публики? Осталось всего пять дней — дальше тянуть некуда. Это будет настоящее «Испытание светом».

— Да, все готово. Конечно, хотелось бы начисто забыть о ней, хотя бы на пару дней, а потом проверить на свежую голову. Но ничего. — Он быстро глянул на аватара. — А вы уверены, что все это действительно кому-нибудь нужно?

— Что, исполнение симфонии?

— Да.

— Абсолютно. Люди, даже без образования и слуха, все равно понимают основные темы и мысли произведений — и это самое важное. — Аватар похлопал Циллера по плечу, подняв целый фонтан брызг. Циллер поморщился: это хрупкое на вид существо оказалось гораздо сильнее, чем ему представлялось. — Поверьте, Циллер, все это работает. Кстати, тот отрывок, который вы мне прислали, просто изумителен! Благодарю чрезвычайно!

— Спасибо. — Циллер все еще вытирался и как-то задумчиво глядел на спутника.

— В чем дело?

— Я думаю.

— О чем?

— О том, о чем думал с самого первого дня моего приезда сюда, о том, о чем никогда у вас не спрашивал, сначала оттого, что меня беспокоил ответ, а позже — оттого, что, вероятно, уже знал его.

— Вот и хорошо. Но о чем же все-таки вы так долго думаете?

— Можете ли попробовать вы или сам Разум воплотиться в меня как в композитора, — то есть написать вещь, симфонию, например, которую все признали бы моей, и я сам, прослушав ее, мог бы ею гордиться?

Аватар нахмурился, но не замедлил шага, а только крепко сцепил руки за спиной.

— Да, я думаю, это возможно, — наконец нехотя сказал он.

— И это будет просто?

— Нет. Но не более трудно, чем любая другая сложная задача.

— Но ведь вы сделаете это гораздо быстрее, чем я?

— Полагаю, да.

— Хм... — Циллер замолчал и поглядел за спину аватара, туда, где медленно проплывали скалы и тонкая паутина деревьев. Под ногами нежно покачивалась палуба. — Так почему симфонию должен все же писать я или еще кто-либо?

Аватар удивился.

— Да хотя бы потому, что если ее пишете вы, то вы и обретаете чувство удовлетворения от полученного результата.

— Оставим в стороне субъективную сторону. Зачем ее будут слушать?

— Людям приятно, что это создание такого же существа, как и они, а не абстрактного разума.

— Оставим и это. Предположим, им никто не откроет тайну авторства.

— Это нечестная игра, информация всегда должна быть открытой.

— Но если вы можете...

— Циллер, вы что, сомневаетесь в том, что мировой разум или, скажем, искусственный интеллект могут создать оригинальное произведение искусства?

— Они сами — произведение искусства, созданного нами.

— Это неважно, Циллер. Вы напоминаете мне сумасшедшего альпиниста.

— То есть?

— То есть — есть люди, которые тратят море времени, подвергают себя постоянному риску, страданиям, а порой даже гибнут — и все это только для того, чтобы подняться на какую-то дальнюю вершину. И подняться порой всего лишь для того, чтобы обнаружить там компанию, только что прилетевшую туда на самолете и спокойно расположившуюся для пикника.

— Неужели я кажусь вам таким альпинистом?

— Ну хорошо, подниматься на вершину на самолете, особенно в тот момент, когда другие рискуют для этого жизнью, разумеется, неприлично и невежливо, но такое может случиться и иногда случается. Однако хорошие манеры предполагают, что альпинистам предложат разделить завтрак и выкажут им всяческий почет за их рискованное восхождение.

Но в нашем случае важно то, что пропотевшие люди, рискующие в этот момент жизнью, тоже могут нанять самолет, — если только их желание заключается единственно в стремлении оказаться наверху и увидеть красивые виды. Однако торжество достижения заключается не в самой вершине, а именно в дороге, пройденной к ней и обратно. — Аватар сузил глаза и склонил набок голову: — Как далеко могу я продолжить свою аналогию, господин Циллер?

— Вы уже высказались достаточно, но этот альпинист все еще гадает, должен ли он переучивать свою душу и предаваться в дальнейшем радостям полета или лучше ему найти другую вершину?..

— Творите, Циллер. Но пойдемте же: я должен еще увидеться с умирающим.

 

Аилом Доулинс лежал на смертном одре, окруженный семьей и друзьями. Навес, который прикрывал корму судна на время прохождения водопада, был откинут, и постель умирающего стояла теперь на открытом воздухе. Аилом Доулинс полулежал, поддерживаемый специальными плавающими подушками на специальном матрасе, который показался Циллеру похожим на кумулятивное облака.

Челгрианец отступил в толпу и смешался с шестьюдесятью или около того людьми, которых было много, они сидели или стояли вокруг постели.

Аватар же подошел прямо к изголовью старика, взял умирающего за руку и склонился, чтобы в последний раз напутствовать его. Потом он значительно кивнул Циллеру, который, впрочем, попытался не понять этого знака и сделать вид, что заинтересовался яркой птичкой, присевшей на мутно-молочные волны реки.

— Циллер, — раздался настойчивый голос аватара из крошечного компьютера в ручке: — Прошу вас, подойдите. Аилом Доуленс будет рад увидеть вас.

— Да? О, разумеется, — и Циллер весь подобрался, как перед прыжком.

— Я счастлив, что мне на долю выпала честь увидеть вас, господин Циллер, — тихо поприветствовал его старик, пожимая руку. На близком расстоянии он не выглядел таким уж стариком, хотя голос его и звучал очень слабо. Кожа его, наоборот, была гораздо менее морщиниста, чем у многих, седые волосы густы и блестящи. И даже слабое пожатие умирающего оказалось весьма ощутимым.

— Благодарю вас, хотя и несколько удивлен, учитывая ваши... м-м-м... выступления и высказывания в адрес других композиторов, существующих в галактике...

Седовласый человек на постели засмущался и даже скривился, словно от боли.

— О, господин Циллер, я, конечно, виноват. И понимаю, что вы тоже чувствуете себя неуютно. Я был большим эгоистом. И этого бы не случилось, если бы...

— Ничего. Я... Ладно. — Циллер почувствовал, что краснеет, и оглянулся. Люди, стоявшие и сидевшие вокруг, выглядели сочувствующими и все понимающими. Он ненавидел их. — Просто это немного странно — вот и все.

— Могу теперь сказать я, господин композитор? — Старик выпростал руку и снова положил ее на запястье Циллера. — Наши пути могут казаться вам странными.

— Не больше, чем наши вам.

— Я вполне готов к смерти, господин Циллер, — улыбнулся Аилом Доулинс. — Я прожил четыреста пятнадцать лет, сэр. Я видел чебайлитов во время миграции Темных Небес, наблюдал вспышки солнца на Высоком Нудруне, держал на ладонях своих новорожденных детей, проплывал пещерами Сарта и строил арки Лирутейла. Я видел и сделал настолько много, что даже при всей работе моего нейтрального лазера, который убирает все лишние воспоминания, считающиеся неважными и ненужными, я все же многое оставляю в этом мире. — Он слегка сжал руку Циллера. — Оставляю не в памяти — в реальности. Пришло время меняться, или просто остановиться. Я уже вложил версию себя самого в групповой разум на случай, если кто-нибудь вдруг захочет спросить меня о чем-то в будущем, — пожалуйста, но реально жить я больше не хочу. И видеть ничего не хочу, если не считать городок Оссульеру, мимо которого мы проплываем в данный момент. — Он улыбнулся аватару: — Может быть, я и вернусь сюда когда-нибудь. Но лишь после того, как наступит конец света.

— Вы еще высказывали пожелание возродиться в том случае, если город Нотрум выиграет Кубок Орбиты, — грустно напомнил аватар и вздохнул. — Но я бы на вашем месте также предпочел вариант конца света.

— Вы так считаете? — Глаза Айлома Доулинса вспыхнули. — Тогда я замолкаю. — Он ласково похлопал Циллера по руке: — Только вот жаль, что я не услышу вашей последней симфонии, маэстро. Это большой соблазн задержаться, но... Что ж, нас всегда что-то удерживает, если не хватает решимости, так?

— Осмелюсь согласиться.

— Я надеюсь, вы не оскорблены, сэр? Я, правда, очень надеюсь на это.

— А если бы и был, то что это меняет, господин Доулинс? — ответил Циллер.

— Меняет, сэр. Если я буду знать, что вы очень страдаете, то погожу, хотя и вынужден буду испытывать терпение этих милейших людей. — Он обвел рукой собравшихся, но в ответ сразу же послышался дружелюбно протестующий гул. — Видите, господин Циллер? Своей смертью я создал воистину гармоничный мир, чего, пожалуй, мне никогда не удавалось при жизни.

— В таком случае я считаю за честь оказаться в этом мире, — Циллер тоже похлопал по руке умирающего.

— Это великолепная работа, да, господин Циллер? Я так надеюсь на это.

— Мне трудно судить, господин Доулинс, но ваше предположение мне очень приятно. — Он вздохнул: — Все покажет будущее — и только.

Человек в постели широко улыбнулся:

— Я надеюсь, все пройдет замечательно, маэстро.

— Я тоже.

Аилом Доулинс на мгновение прикрыл глаза и ослабил пожатие.

— Почел за честь, господин Циллер, — прошептал он, и Циллер осторожно освободив руку, тихо отошел от постели в глубину толпы.

 

Городок Оссульера неожиданно выплыл после поворота из-за огромной скалы. Он отчасти был вырублен в скалах, а отчасти сложен из камней, привезенных со всего света. Река в этом месте утихала и, прирученная, бежала далее ровно и спокойно, превращаясь в широкий канал, от которого отходили маленькие канальчики где были оборудованы доки. Повсюду виднелись изящные мостики, выполненные из пенометалла и дерева.

Берега каналов представляли собой ровные площадки, посыпанные золотистым песком, на которых в тени растений было множество людей и животных, и павильонов, а также светлых фонтанов и высоких колонн из кружевного металла.

Высокие мощные баржи глубоко осели, переполненные военными моряками, более мелкие суденышки с их зеркальными парусами бросали повсюду на спокойные воды и прибрежные сверкающие пески берегов яркие блики.

Над рекой террасами поднимался город; на галереях и площадях пестрели навесы и зонтичные деревья. В черте города каналы уходили в трубы, специальные ароматные костры дымились сиреневыми и оранжевыми дымками, уходившими в бледно-голубое небо, где завивались в безмолвные спирали, создавая подобия мостов, сверкавших во влажном воздухе всеми цветами радуги. Весь город был усеян дивными цветами, гирляндами листьев, кружевными мхами и лианами.

Разносясь эхом по каньонам, отражаясь от палуб и мостов, играла музыка. Появление каждой новой баржи тут же вызывало всеобщий восторг, и музыка начинала греметь еще громче.

Циллер, стоявший у борта, равнодушно отвернулся от праздничной суеты берегов и посмотрел на постель умирающего. Несколько человек вокруг плакали. Композитор увидел, как аватар положил ладонь на лоб старика, а затем серебряными пальцами прикрыл ему веки. Потом челгрианец снова стал смотреть на город, а когда обернулся вновь, то увидел уже, как длинный серый дрон накрыл собой постель, а люди встали вокруг ровным кругом. Там, где лежало тело, сверкало серебряное поле, которое стало затем быстро угасать и скоро совсем исчезло. На пустом месте расправили одеяло.

«В такие моменты люди всегда глядят на солнце», — вспомнил Циллер слова Кэйба, сказанные им когда-то по такому же поводу. Такой способ перемещения мертвого тела был самым обычным на Мэйсаке, да и во всей остальной Цивилизации. Тело перемещалось в ядро какой-нибудь местной звезды, и именно поэтому люди и смотрят на солнце, хотя и знают, что прежде чем фотоны, сформировавшиеся из перемещенного тела, начнут давать свет, доходящий до места смерти, пройдет никак не меньше миллиона лет.

Миллион лет. Неужели этот искусственный, тщательно сконструированный мир все еще будет существовать тогда? Циллер сомневался. Возможно, не будет даже самой Цивилизации. А Чел останется. Может, поэтому эти люди так и ведут себя, что знают о неизбежности своей судьбы?

 

До ухода из Оссульеры нужно было провести еще одну церемонию. Должна была возродиться женщина по имени Найзил Чазел, хранившаяся в состоянии разума. Она была законсервирована всего восемьсот лет назад и была участницей Айдайранской войны. Женщина просила возродить ее тогда, когда она сможет увидеть свет второго Нового Близнеца над Мэйсаком. Для нее был специально выращен клон ее первоначального тела, и разум ввести в него нужно было в течение часа с таким расчетом, чтобы последующие пять или шесть дней происходила реакклиматизация, которая должна была закончиться как раз к вспышке второй новой звезды.

То, что это возрождение пришлось как раз на печальное событие, смерть Айлома Доулинса, должно было несколько расстроить Циллера, однако композитор нашел это даже впечатляющим. Впрочем, смотреть на подобный процесс Циллер все равно не собирался и, как только баржа причалила к берегу, выпрыгнул, погулял немного по городу и отправился обратно в Акьюм.

— Да, один раз я был и близнецом. Я думаю, эта история всем прекрасно известна, поскольку существует масса ее записей. Кроме того, есть и множество других вариаций на эту тему, есть литературные и музыкальные произведения, в основу которых положен этот сюжет; правда, все они грешат неточностями. Я бы порекомендовал вам...

— Я прекрасно знаю все работы, но хотел бы услышать эту историю из первых уст.

— Вы в этом уверены?

— Разумеется, уверен.

— В таком случае, ладно.

Аватар и челгрианец стояли в восьмиместном модуле, находившемся под внешней поверхностью Орбиты. Модуль был аппаратом совершенным, способным передвигаться и под водой, и в атмосфере, и в открытом космосе, причем на любых релятивистских скоростях. Они стояли, глядя вперед; экран начинался у самых ног простирался по стенам и заканчивался высоко над головами. Казалось, что они все еще стоят перед стеклянным носом космического корабля, на котором были при смерти Айлома Доулинса, случившейся за три дня до концерта в зале Штульен. Циллер, как всегда после окончания работы и перед первым исполнением, был охвачен привычным беспокойством. Он хотел отвлечься тем, чтобы посмотреть новые виды на Мэйсаке, еще не виденные им, и потому попросил об этом, и вот теперь они с аватаром спускались в небольшое космическое пространство, распростершееся глубоко под Акьюмом.

Пространство это под плато Акьюм использовалось отчасти для хранения старых космических судов, а в основном для размещения заводов и фабрик. Глубина погружения здесь достигала почти километра.

Модуль медленно двинулся против направления вращения Орбиты, и навстречу путешественникам сначала медленно, а потом все быстрее полетели звезды.

Внутренняя поверхность мира представляла собой сероватое блестящее вещество, напоминавшее металл, мутно освещенный звездами и солнцем, отражающимся от некоторых близлежащих планет. Циллер подумал, что в этом ровном и совершенном пространстве, равнодушно раскинувшемся у них над головами, было что-то угрожающее. Наконец, они оказались под Бычьей Горой, все еще не снижая скорости. Серый потолок над ними исчез, сменившись чернотой на сотни километров в высоту, освещенной микроскопическими звездочками. Вскоре приблизился и дальний склон горы, казалось, угрожавший в следующее же мгновение раскроить острый нос модуля. Циллер попытался ничем не выдать своего страха, но все-таки вздрогнул. Аватар же не сделал ни единого движения. В следующее мгновение модуль легко вывернул в полукилометре от препятствия.

И аватар стал рассказывать Циллеру свою историю.

Однажды разум, ставший впоследствии Хабом Мэйсака, то есть заместивший его первоначальный разум, который решил сублимироваться незадолго до окончания Айдайранской войны, сделался разумом некоего корабля под названием «Последнее разрушение». Это было судно Генеральной системы Цивилизации, созданное в конце того непростого тридцатилетия, когда стало окончательно ясно, что война между Цивилизацией и Айдайраном скорее всего все-таки произойдет.

Судно «Последнее разрушение» было создано таким образом, чтобы в случае сохранения мира оно могло служить гражданским кораблем, одновременно являясь мощным военным судном, способным уничтожать противника, перевозить грузы, транспортировать войска и — благодаря оружию последних систем — даже принимать непосредственное участие в сражениях.

На протяжении первой фазы конфликта айдайранцы давили Цивилизацию на всех фронтах, и той не оставалось ничего иного, как понемногу отступать, ограничиваясь случайными и бесполезными контратаками. Приходилось эвакуировать заводы, но количество боевых кораблей, способных вести широкомасштабные боевые действия, все еще было недостаточно. За все отдувались одни пограничные суда.

Случались сражения, в которых военная гордость пограничников бросала их в атаки на огромные, втрое превосходящие по силам караваны противника, что по большей части, конечно же, заканчивалось поражением. Но тем временем Цивилизация вовсю продолжала готовиться к широкомасштабной войне, создавая крупные военные суда.

«Последнее разрушение» представляло собой супермощный боевой корабль, запросто поражающий любую цель противника, но и он имел недостаток: корабль не обладал той гибкостью и мобильностью, какими обладали флотилии мелких судов, и потому не позволял достичь необходимого перевеса, даже несмотря на уникальную систему бинарного выживания. К тому же, если флотилия небольших судов могла потерять в бою несколько машин и завтра как ни в чем не бывало снова ринуться в атаку, крупный корабль мог лишь или торжествовать победу — или получить смертельные разрушения.

Потеря такого корабля грозила весьма неприятными и серьезными последствиями, и поэтому все стратегические операции с применением этаких супермашин обдумывались самым тщательным образом.

Но вот однажды, после особенно неудачной операции и проигрыша важного сражения, «Последнее разрушение» отчаянно ринулось в совершенно дикую и опасную область, в самую глубинку процветающей сферы айдайранской гегемонии.

Еще перед отбытием, понимая, что эта вылазка может закончиться для него плачевно и, скорее всего, станет его последней операцией, корабль передал свой разум, — а главное, душу, — другому кораблю такого же класса. Тот корабль, в свою очередь, передал их запись разуму Цивилизации, находящемуся на дальнем краю галактики, где информация о разуме суперсудна пребывала бы в спокойствии и безопасности. Затем, в сопровождении всего лишь нескольких вспомогательных машин, которые едва заслуживали и названия-то военных судов, поскольку были всего-навсего полууправляемыми торпедами, «Последнее разрушение» пустилось в рискованное путешествие по галактике, нависая над звездами, словно огромный коготь хищника.

Судно погрузилось в паутину айдайранских заградительных сетей, логических поддержек и охраняемых проходов, как коршун в гнездо однодневных котят, громя и разрушая все, что попадалось на пути, идя на предельной боевой скорости по пространству, которое Айдайран, естественно, считал совершено безопасным от любых посягательств каких-либо судов Цивилизации.

Заранее было согласовано, что никакой связи с судном не будет, если только оно само каким-нибудь чудом не сумеет возвратиться в сферу влияния Цивилизации. Единственное, что было известно, так это то, что корабль счастливо избежал немедленного обнаружения и уничтожения, а полууправляемые торпеды, по-прежнему нетронутые, шли у него в кильватере, чтобы хоть как-нибудь отражать прямые удары боевых судов противника, если встреча с такими все-таки произойдет. «Последнее разрушение» не оставлял вокруг практически ничего.

Потом, через разные нейтральные суда, проходившие айдайранские пространства, стали доходить слухи о том, что в некоем отдалении, на самых задворках галактики, крутится плотным роем айдайранский флот, и что это странное скопление кораблей закончилось гигантским аннигиляторным взрывом. Проанализировав информацию о взрыве и его последствиях, установлено, что этот взрыв в точности напоминает тот, который мог бы произвести корабль «Последнее разрушение» в своем отчаянном усилии разрушить в предсмертной агонии как можно больше.

Новости о сражении, посмертном успехе и жертве «Последнего разрушения» занимали первое место в репортажах на протяжении всего дня, но война со всеми ее ужасами и смертями, героизмом и предательством, зрелищностью и мерзостью, тем не менее, все еще продолжалась.

Постепенно Цивилизация смогла развернуть свою военную промышленность в полный рост; айдайранцы, вынужденные тратить слишком много времени и средств на контролирование огромных завоеванных территорий и уже неспособные столь же мощно, как раньше, противостоять растущей силе Цивилизации, стали отступать. Флот же новых военных судов Цивилизации все рос, уже независимо от войны.

Новое свидетельство об уничтожении «Последнего разрушения» и вражеских судов, которые он сумел уничтожить в своем последнем усилии, пришло от нейтрального судна одной из Вовлеченных стран, которое проходило неподалеку от места катастрофы. Спасенная в архивах личность погибшего корабля была должным образом извлечена из места хранения и помещена в другое судно такого же класса. Это судно тут же присоединилось к борьбе, бросаясь из битвы в битву, не ведая, что каждая из них может стать для него последней, и храня в своей памяти все воспоминания своего прежнего воплощения.

Сложность же заключалась в следующем.

Первоначальный разум корабля уничтожен не был. Как судно высокого класса, корабль боролся до конца, бескомпромиссно, честно, решительно, не думая о собственном спасении, но в самом конце его существования разум все же успел спастись в одной из торпед.

Отброшенная взрывом саморазрушения большого корабля, торпеда оторвалась от основного тела галактики с количеством энергии, которой еле-еле хватало для поддержания жизни, и летела достаточно долго уже не как корабль, а, скорее, как шрапнель, совершенно безоружная, почти слепая, полностью беззащитная и боявшаяся воспользоваться своими двигателями из страха быть обнаруженной. Но в конце концов к этому пришлось прибегнуть, хотя и тогда торпеда задействовала их лишь по минимуму.

Если бы у айдайранцев было побольше времени, они, конечно, стали бы искать любые выжившие фрагменты «Последнего разрушения» и нашли бы их, но у них было слишком много более неотложных дел. И к тому времени, когда все поняли, что разрушение военного судна было необратимым, полуразрушенная торпеда, находившаяся на колоссальном расстоянии от великого диска звезд, которым являлась галактика, оказалась уже совершенно недосягаемой для обнаружения.

Постепенно она привела себя в порядок. Прошли сотни дней. И торпеда решилась, наконец, использовать свои двигатели в полную мощь, чтобы приблизиться к тем районам, которые, как она надеялась, все еще удерживались Цивилизацией. Не зная, кому принадлежат территории, торпеда решила все же не подавать сигналов, по крайней мере, до тех пор, пока не окажется в районе, точно не находящемся под контролем Айдайрана.

Поначалу вдруг полученный от нее сигнал произвел переполох, но тут же навстречу был выслан торпедоносец, который и взял ее на борт. Ей сразу же сообщили, что у нее есть теперь близнец. Это оказалось первым, но далеко не последним таким случаем в этой войне, несмотря на все усилия Цивилизации каждый раз документально подтверждать смерть всех разумов. Первоначальный разум, перемещенный в другой корабль того же класса, что и его первый обладатель, получил имя «Последнее разрушение I», а корабль с копией — «Последнее разрушение II».

Они старались всегда держаться вместе и бились бок о бок во всех основных сражениях войны еще на протяжении сорока лет. И оба корабля, конечно же, участвовали в знаменитой Битве Новых Близнецов в районе, известном как Шестипалая Рука.

В этой битве один из них выжил, другой был убит.

Но они отправили свои разумы на хранение еще до начала сражения, и потом выживший взял себе душу убитого, как они и договаривались заранее. Вскоре, во время другой крупной битвы, и этот выживший корабль тоже был почти полностью аннигилирован и вынужден передать и свою душу, и душу погибшего близнеца одному крошечному суденышку.

— Так который же из них тогда все же умер, первый или второй? — поинтересовался Циллер.

— Они бились бок о бок, когда это произошло, и потому все очень запутано, — улыбнулся аватар. — Я разобрался в том, кто выжил, а кто умер, уже много лет спустя, проведя колоссальную детективную работу. Убит был второй, первый выжил. — Аватар пожал плечами. — Но это не имеет никакого значения. Тело выжившего корабля все равно вскоре постигла гибель, и оба разума опять стали одним, стали мной. — И, немного подумав, аватар учтиво расшаркался.

Циллер смотрел вперед, модуль незаметно замедлял ход.

— Я думаю, что ситуация оказалась бы на самом деле запутанной лишь в том случае, если бы вы смогли скрыть, кто же умер, — вдруг сказал он.

— Это было бы совсем плохо, — согласился аватар, и на губах его появилась загадочная улыбка. — А после войны и так было плохо.

— Но что подвигло вас на то, чтобы стать аватаром Хаба?

— Вы имеете в виду — что еще, помимо необходимости упорядочить ситуацию и заняться восстановлением Цивилизации после всех этих ужасных десятилетий войны?

— Да.

— Я думаю, вам лучше будет произвести на сей счет собственное расследование, — посмотрел ему прямо в глаза аватар.

— Но я мало знаю о происшедшем. Можете считать меня старомодным или примитивным, но я все-таки предпочитаю слушать истории непосредственно из уст их участников.

— Я вынужден был разрушить целую Орбиту, Циллер. А фактически — целых три за один день.

— Война — это ад, я знаю.

— Как я уже сказал, вся история сохранилась в записях, совершенно открытых для прочтения, — повторил аватар, не спуская с челгрианца глаз и словно решая, насколько далеко его позволил себе зайти в своих расспросах.

— И что, у вас не было выбора?

— Не было. Такое решение являлось абсолютной необходимостью.

— Ваше собственное решение?

— Отчасти. Я был, конечно же, важным, но все же лишь элементом процесса создания этого решения, и потому, даже если бы я и был против, я все равно должен был бы сделать то, что сделал. Таков стратегический план движения.

— Должно быть, это тяжкая ноша. Даже если вы просто повиновались приказу, то...

— Да, есть такое ощущение, что в любом исполнении любого приказа всегда присутствует примесь лжи, или чувства того, что вы участвуете в не совсем справедливом деле. Но... просто нам еще очень далеко до настоящей культуры.

— Но три орбиты — это огромная потеря. И ответственность.

— Орбита — это всего лишь несознательная материя, даже если она представляет собой результат многих усилий и затраченной энергии, — пожал плечами аватар. — К тому же их разумы находились в тот момент уже далеко, и в полной безопасности. Единственное, что действительно ужасно, это смерть людей.

— И много погибло?

— Три тысячи четыреста девяносто два человека.

— Из скольких?

— Из ста десяти миллионов.

— В процентном отношении не так уж и много.

— Да. Одна сотая процента возможности гибели всегда есть.

— Всегда?

— Ну, не совсем всегда, — покачал головой аватар, и свет скользнул по его серебряному лицу.

— Но как выжили эти миллионы?

— Большей частью эвакуировались на судах. Около двадцати процентов были переправлены на спецмашинах и лифтах. Вообще, есть много способов выжить. Можно задействовать суда, можно лифты, можно, в конце концов, если мало времени, снабдить всех скафандрами. В некоторых случаях целые орбиты эвакуировались трансмиссией: тела оставляли, а переправляли только разумы. Хотя это не всегда срабатывает на сто процентов.

— А те, кто остались?

— Они сами сделали свой выбор. Некоторые потеряли любимых, некоторые, как я предполагаю, были просто сумасшедшими, но шанс выжить предоставлялся всем. Были и старики, и уставшие от жизни, и просто замешкавшиеся. В отдельных случаях что-то случилось с транспортами. Некоторые остались по религиозным соображениям. — Аватар не сводил глаз с Циллера. — Я сохранил свидетельства обо всех этих смертях, Циллер. Я не хочу, чтобы они остались безликими жертвами, я не хочу, чтобы их забывали.

— Это был кошмар?

— Называйте, как хотите. Это было то, что я должен был сделать. Война может сильно изменить ваше восприятие, изменить всю систему ценностей. Исполняя требование необходимости, я не хотел думать, что совершаю нечто ужасное или даже, можно сказать, варварское. Я послал на эти три орбиты дронов, микрозаряды, камеры и слушательные устройства. Я наблюдал за каждой смертью. Одни умерли, едва успев моргнуть глазом, уничтоженные моим собственным энергетическим оружием, то есть были аннигилированы.

Другие протянули чуть дольше, испепеленные радиацией или разорванные на куски взрывами. Третьи умирали медленно, вышвырнутые в космос, кашляя кровью, превращавшейся в розовый лед перед их замерзающими взглядами, или же неожиданно теряли вес, и земля уходила у них из-под ног, а атмосфера уносила их прямо в вакуум, словно тент, сорванный ветром...

Некоторых из них я еще мог спасти; те устройства, с помощью которых я производил бомбардировку, еще могли всосать их и вытянуть их сознание для передачи на надежное хранение даже тогда, когда их тела уже горели или замерзали. Но это было бы впустую потраченным временем.

— И вы оставили их?

— Да.

— И наблюдали за ними?

— Да.

— Ведь они сами решили остаться.

— Именно так.

— А вы спросили у них разрешения на то, чтобы фиксировать их смерть!?

— Нет. Уж если они согласились с тем, что я их убью, то запись, наверное, как-нибудь простили. Я объяснил им все заранее, но это предупреждение спасло лишь нескольких человек. Впрочем, признаю, мои действия вызвали тогда резкую критику. Некоторые считали их жестокими.

— А вы сами как чувствовали? И что?

— Сочувствие. Сострадание. Отчаяние. Восторг. Осознание себя богом. Чувство вины. Ужас. Ничтожность. Удовлетворение. Власть. Ответственность. Горечь. Отвращение.

— Восторг? Удовлетворение?

— Это наиболее подходящие слова. В разрушении, в разрушениях такого масштаба, неизменно присутствует восторг. А что касается удовлетворения, то я действительно ощущал удовольствие от того, что некоторые из осужденных на смерть, умерли по собственной тупости, умерли, потому что имели глупость верить в каких-то богов, в какую-то несуществующую послежизнь. Правда, одновременно я ощущал и ужасную горечь за них, потому что они умирали в неведении, вознося хвалы своим глупым кумирам. Я чувствовал удовлетворение и от того, что поле, оружие и датчики работают именно так, как и предполагалось. Чувствовал удовлетворение, так несмотря на сомнения, я действовал в соответствии с моими обязанностями, принимая на себя полную моральную ответственность за все происходящее в столь неординарных обстоятельствах.

— Так именно это сделало вас достойным управления миром в пятьдесят миллиардов душ?

— Именно. Я попробовал вкус смерти, Циллер. Когда я сражался бок о бок со своим близнецом, и тот погиб от выстрелов, я перечувствовал за эти микросекунды смерти все: саму смерть, каплю за каплей, всю жизнь, мгновение за мгновением, кусок за куском, воспоминание за воспоминанием, и этот ужасный конец, когда затухающая жизнь борется, отступает, пытается спастись, пугается, перегруппировывается, давит и, наконец, уходит, из последних сил стараясь сохранить свое «я». А потом становится уже больше нечем жертвовать, некуда спешить и некого спасать.

В конце концов, все уходит в ничто, в пустоту, распыляется до тех пор, пока не превратится в туман субатомных частиц и энергию хаоса. Мы испытали тогда все, что только можно испытать. Всю путаницу и ужас, гнев и гордость, скорбь и возмущение, каждую их йоту, каждый малейший нюанс. Я действительно, по-настоящему, умирал.

Итак, я уже умирал, и потому могу воспроизвести весь этот опыт в самых точных подробностях в любое время, как только захочу. — Аватар ласково улыбнулся и наклонился к Циллеру с конфиденциальным видом: — Никогда не забывайте, что я вовсе не это серебряное тело, Махрай. Я не физиологический мозг, я даже не попытка искусственного интеллекта, не компьютер. Я Мозг Цивилизации. Мы уже почти боги.

Мы действуем быстрей, мы живем быстрей и более совершенно, чем вы, мы обладаем большим количеством чувств, воспоминаний, подробностей. Мы умираем медленней и тоже более совершенно. Никогда не забывайте, Циллер, что я имел возможность сравнить все способы умереть.

Аватар умолк на мгновение. Орбита мчалась над их головами, и в глазах ничего не оставалось, кроме мерцания и блеска. Впечатление от скорости было колоссальное. Циллер посмотрел вниз — звезды будто остановились.

Он прикинул кое-что в уме еще до того, как они зашли в модуль. Их скорость относительно Орбиты была около ста десяти километров в секунду. Модулю потребовался бы целый день, чтобы обогнуть весь мир, в то время как длительность путешествия Хаба не превышала и двух часов от одного порта до любого другого.

— Я видел, как умирают люди в самых чудовищных и невообразимых деталях, — продолжил аватар. — И я чувствовал за них. А вы знаете, что на самом деле длительность субъективного времени измеряется минимальной продолжительностью отдельных мыслей. За секунду умирания человек — или челгрианец — может испытать от двадцати до тридцати чувств и мыслей. — Глаза аватара блеснули, и он приблизил свое лицо к лицу Циллера на ширину ладони. — Тогда как у меня за то же время — миллиарды! — прошептал он и улыбнулся, и от этой улыбки Циллер стиснул зубы. — Я видел умирание этих идиотов миг за мигом, долгие миги, и в то же время следил за собой, убивающим и полностью занятым этим процессом. Для такого существа, как я, убить человека или вас, Циллер, дело примитивное и, как я обнаружил, отвратительное. Поскольку мне не надо представлять себе, что такое умирать, точно так же не надо представлять себе и убийство, Циллер — потому что я уже делал это, и могу вам сказать, что это самое гнусное, бесчестное и всеми ненавидимое на свете дело.

Поэтому, и вы можете теперь понять меня, я решил, что давно заслужил вполне достойную отставку. И я проживу остаток моего существования здесь, на Мэйсаке, и буду длить его до тех пор, пока я нужен и пока могу смотреть с подветренной стороны, предупреждая приближающиеся штормы и защищая, как могу, этот гигантский диск с его хрупкими маленькими телами и маленькими мозгами от любой злой силы, которая захочет обрушиться на них, — буду защищать хотя бы потому, что знаю, как легко их уничтожить. И я отдам жизнь, чтобы спасти их, если понадобится. И отдам спокойно и с радостью, особенно зная, что этим заплачу свой долг за то, что случилось восемьсот лет назад на Шестипалой Руке. — Аватар отступил на шаг, широко улыбнулся и склонил голову набок. Вид у него был такой, будто он только что обсуждал меню какого-то банкета или проект новой подземной трубы. — У вас еще есть вопросы, Циллер?

— Да, — ответил челгрианец, помолчав несколько мгновений и вытаскивая трубку. — Можно я подымлю здесь?

Аватар подошел к нему, обнял одной рукой за плечи и щелкнул пальцами. Из них тотчас вырвалось маленькое сине-желтое пламя.

— Будьте моим гостем, Циллер.

И Орбита на миг остановилась над их головами, а под ногами бешено закрутились звезды.

 

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

ВОЗВРАЩЕНИЕ К ИСХОДНОЙ ТОЧКЕ

 

— И сколько должно умереть?

— Возможно, процентов десять. Таков примерный расчет.

— Значит, получается... пять миллиардов?

— Хм... да. Приблизительно столько мы и потеряли.

— Это вполне подходящее количество душ, погибших после этого визита Цивилизации.

— Это большая ответственность, ваша честь.

— Это массовая бойня, майор. — И на губах Висквила появилась жесткая улыбка. — Вы тоже так думаете?

— Я думаю, что это месть, призванная уравновесить ситуацию.

— И все-таки это массовое убийство, майор. Давайте смотреть правде в глаза и не играть словами. Не будем прятаться за эвфемизмы. Это массовое убийство мирного населения, что, по всем соглашениям галактики, является абсолютно незаконным. Тем не менее мы верим, что этот акт необходим. Мы не варвары и не безумцы, мы не намерены творить зло просто так, немотивированно — в отличие от некоторых, мы творим его во имя добра, во имя освобождения наших людей из чистилища. Цивилизация похитила их у нас, и сожалеет о том, что должно свершиться, но их сожаление бессмысленно. — Висквил положил руку на плечо Квилана: — Майор Квилан! Если в вас закрались сомнения, если вы передумали, скажите нам об этом откровенно сейчас же. По-прежнему ли вы готовы?

Квилан посмотрел в блеклые глаза старика:

— Сожалеть можно лишь об одной жизни, ваша честь.

— Разумеется. Пять миллиардов кажутся просто нереальным числом, так?

— Да. Нереальным.

— Но не забывайте одно: ушедшие прочли вас, Квилан. Они заглянули в ваше сознание и знают о вас гораздо больше, чем вы сам. Они признали вас абсолютно чистым. И они должны быть уверены, что вы сделаете все необходимое, даже если сомневаетесь в себе.

— Это успокаивает, ваша честь, — опустил глаза Квилан.

— Я бы сказал наоборот — беспокоит.

— Возможно, и беспокоит немного. И, возможно, гражданское лицо действительно было бы более обеспокоено этим, чем успокоено, ваша честь. Но я солдат. Солдат, прекрасно знающий свои обязанности и то, что эти обязанности не самые плохие.

— Отлично. — Висквил убрал руку и откинулся. — Что ж. Начинаем. Мы снова начинаем. Еще раз. Пойдемте со мной.

 

Со дня прибытия на аэросферу прошло четыре дня. Большую часть времени Квилан проводил в пещере, где стояла «Душа небес» вместе с Висквилом. Он сидел или лежал в индивидуально подогнанном сферическом углублении, а старик учил его обращению с переместителем Хранителя душ.

— Радиус действия прибора — всего четырнадцать метров, — в первый же день пояснил Висквил. Они сидели в темноте, окруженные субстратом, содержащим миллионы душ. — Чем меньше и чем ближе перемещаемый объект, тем, естественно, меньше требуется энергии и тем меньшее вероятности, что прибор засекут. И четырнадцати метров будет вполне достаточно.

— Но что я должен попытаться послать, ваша честь?

— Когда придет время, вы воспользуетесь неким взрывателем, который...

— Так это...

— Скажем так, это чудо, но тем не менее...

— Так это не бомба?

— Нет. Хотя последствия отдаленно будут напоминать...

— И после того, как перемещение произойдет, я просто тихо уйду?

— Сначала — да, — Висквил отвел глаза. — Вы хотите узнать, когда же наступит момент вашей смерти, майор?

— Да.

— Это было бы слишком просто, майор.

— Но мне описывали мое задание как самоубийственную миссию, ваша честь. Мне ненавистна даже мысль о том, что я смогу выжить и почувствовать какое-то удовлетворение.

— Как нехорошо, что здесь так темно, и я не могу видеть выражение вашего лица при этих словах, майор.

— Я совершенно серьезен, ваша честь.

— Хм... Может быть, это к лучшему. Но позвольте мне дать вашему сознанию отдохнуть, майор, — не волнуйтесь, вы умрете, как только устройство начнет действовать. Умрете тут же. Надеюсь, что это не входит в противоречие с вашими желаниями относительно вида вашей смерти.

— Мне будет достаточно самого факта, ваша честь, — способ не важен, я даже никогда не думал об этом, хотя, конечно, предпочел бы мгновенную смерть долгой агонии.

— Это будет быстро, майор. Даю вам слово.

— Тогда другой вопрос: где я должен заактивировать устройство?

— Внутри Хаба на Орбите Мэйсак. На космической станции, находящейся в центре этого мира.

— И, что, это место вполне доступно?

— Вполне. Они водят туда на экскурсии своих школьников, Квилан, чтобы их отпрыски могли увидеть, где и как работает машина, которая пасет всех этих недоносков. — Квилан услышал, как старик нервно одергивает на себе рясу. — Вы просто попросите показать вам этакую славную достопримечательность. Это не может вызвать никаких подозрений. Вы оставите переместитель там и вернетесь на саму орбиту. В назначенное время все будет задействовано само и Хаб уничтожен.

Орбита будет продолжать жить, используя другие автоматические системы, расположенные на периферии, но жизнь начнет парализовываться, оставшись без централизованного контроля; особенно транспорт. Души, помещенные в собственные субстраты Хаба, тоже будут потеряны. По нашим подсчетам, этих души составляют никак не меньше четырех миллиардов — это число вполне соотносимо с числом ожидающих освобождения наших.

МЫСЛИ КВИЛАНА.

Эти слова неожиданно молнией пронеслись в его сознании, и Квилан вздрогнул. Тут же он почувствовал, что Висквил придвинулся ближе.

«Это, верно, ушедшие, — подумал Квилан и наклонил голову. — На самом деле это лишь одна мысль. И мысль совершенно понятная: почему нельзя освободить наших без этакой ужасной акции?»

МЫСЛИ КВИЛАНА.

— ГЕРОИ НА НЕБЕСАХ. ЧЕСТЬ БЫТЬ УБИТЫМИ ВРАГОМ БЕЗ ОТВЕТНОГО УБИЙСТВА ПОЗОРИТ ВСЕХ ПОГИБШИХ РАНЕЕ. КРОМЕ ТОГО, ЭТА ВОЙНА НЕ НАША ВИНА. ВОЙНА БЫЛА РАЗВЯЗАНА ДРУГИМИ. ОТВЕТСТВЕННОСТЬ И ПОЗОР ЛЕЖАТ НА НИХ. ЗА НИМИ ДОЛГ. РАДУЙСЯ! ПОЗОР ОБЕРНЕТСЯ ТРИУМФОМ, КАК ТОЛЬКО БУДЕТ ДОСТИГНУТО РАВНОВЕСИЕ.

— Мне трудно радоваться, зная, что на моих руках будет столько крови.

— ТЫ, ВСЕ ЗАБУДЕШЬ, КВИЛАН. КРОВЬ НЕ НА ТЕБЕ, ОНА ТОЛЬКО НА ТВОЕЙ ПАМЯТИ. ТЕБЕ ВСЕ ПРОСТИТСЯ, ЕСЛИ МИССИЯ ПОЛНОСТЬЮ УДАСТСЯ. ЕЩЕ ВОПРОСЫ?

— У меня больше нет вопросов.

— Думайте о чашке, думайте о содержимом чашки, думайте о воздушном пространстве, которое принимает форму внутренности чашки, затем снова о чашке, о столе, о пространстве вокруг стола, потом о том пути, каким вы пройдете отсюда к столу, сядете за него и возьмете свою чашку. Думайте о передвижении отсюда туда, думайте о том времени, которое оно займет. Думайте о прогулке отсюда, где вы сейчас, туда, где несколько мгновений назад вы видели чашку... Вы думаете об этом, Квилан?

— Да.

— Посылайте.

Наступила пауза.

— Послали?

— Нет, ваша честь. Не думаю. Ничего не произошло.

— Подождем.

Эйнур сидит за столом, наблюдая за чашкой. Вы должны посылать, даже не зная объекта.

Они посидели еще несколько минут, после чего Висквил вздохнул.

— Думайте о чашке. Думайте о содержимом чашки, думайте о воздушном пространстве, которое является содержимым чашки...

— У меня никогда не получится, ваша честь. Я ничего никуда не могу послать. Может быть, Хранитель душ сломан?

— Нет. Думайте о чашке...

— Не отчаивайтесь, майор. Пойдите, поешьте. У меня много друзей с Узы, так они говорят, что суп жизни и так достаточно соленый, не надо добавлять туда слез.

Они сидели в небольшой столовой «Души небес», за столиком, стоявшим несколько в стороне от стола остальных монахов, у которых тоже по расписанию был завтрак. Подавали хлеб, воду и мясной суп. Квилан пил воду из грубой белой керамической чашки, которую использовал для перемещения этим утром. И мрачно глядел на нее.

— Я серьезно обеспокоен, ваша честь. Может быть, что-то происходит не так. Может быть, у меня не хватает необходимого воображения или чего-то еще, не знаю.

— Квилан, мы пытаемся делать то, чего не делал еще ни один челгрианец. Вы пытаетесь превратить себя в машину для перемещения. И не надо ожидать, что это получится с первого раза, первым же утром, когда вы за это взялись. — Висквил посмотрел на Эйнурва, щуплого монашка, который в первый день показывал им внутренности бегемотауруса, — тот как раз подходил к ним с подносом. Неуклюже поклонившись, монашек едва не уронил содержимое подноса прямо на пол, но удержал и глупо улыбнулся. Висквил кивнул. Эйнур просидел все утро, не отрывая глаз от чашки в ожидании крошечного черного пятнышка, которое должно было появиться на ее белой поверхности. А возможно, перед пятнышком могла на секунду появиться крошечная серебряная сфера.

— Я попросил Эйнура больше не сидеть с нами, — словно угадывая мысли Квилана, сказал Висквил. — Я не хочу, чтобы вы думали и о нем, сидящим над чашкой, — только о ней самой.

— Вы боитесь, что по ошибке я могу переместить объект в Эйнура? — улыбнулся Квилан.

— Сомневаюсь в таком развитии событий, хотя никто ни в чем не может быть уверен. Во всяком случае, если вы начнете видеть и Эйнура, то сообщите мне, и мы отошлем его к остальным монахам.

— А если я все-таки перемещу объект в живое существо, то что будет?

— Насколько я понимаю, практически ничего. Объект слишком мал, чтобы причинить какой-нибудь реальный вред. Предполагаю, что если, например, он материализуется в живом глазу, то будет казаться, что попала соринка, а если попадет в нервное окончание, то почувствуется легкий укол — не более. В остальных других частях тела он пройдет просто незамеченным. Если же вы сможете переместить эту чашку в чей-либо мозг, — тут Висквил повертел в руках свою чашку, как две капли воды похожую на квилановскую, — то голова, конечно, взорвется. Но то, с чем работаете вы, — уникально и по размерам, и по действию.

— Он может закупорить кровеносный сосудик.

— Капилляр, вы хотели сказать? Нет, это вряд ли.

Квилан опустошил свою чашку, поставил ее на стол и долго не отрывал глаз от грубого фаянса.

— Я буду видеть эту чертову чашку даже во сне!

Висквил улыбнулся:

— Это будет не самое плохое продолжение.

— А что случилось с Ивайрлом? Я не вижу его с первого дня нашего пребывания здесь.

— Он занят. Занят приготовлениями.

— К моим занятиям?

— Нет, к нашему отправлению.

— И когда оно произойдет?

— В нужное время, майор, в нужное время, — снова улыбнулся Висквил.

— А оба дрона, наши так называемые союзники?

— Как я сказал, всему свое время, майор.

— Посылайте!

— Да!

— Да?

— Нет. Нет, мне показалось... Впрочем, не важно. Давайте попробуем еще раз.

— Думайте о чашке...

— Думайте о месте, которое вы знаете и знаете хорошо. О маленьком месте. Может быть, о комнате или небольшой спальне, может быть, о каюте, о салоне машины, о чем хотите. Но это должно быть место, которое вы знаете достаточно, чтобы прийти туда не только днем, но и ночью, где вы знаете каждую мелочь, где не заденете ничего и ничего не разобьете. Вообразите, что вы там. Вообразите, что вы там и уронили крошку, семечко, пылинку... уронили в чашку или в...

 

В эту ночь он опять никак не мог заснуть. Квилан лежал, глядя в темноту, свернувшись калачиком, и вдыхал свежий острый воздух гигантских фруктовых деревьев. Он старался думать о проклятой чашке, но мысль ускользала; он просто устал от нее. Вместо этого он решил еще раз обдумать, что же происходит.

Было ясно, что технология внутри этого специально адаптированного хранителя душ была сделана не челгрианцем и не для челгрианца. Значит, в операции принимал участие и кто-то из Вовлеченных. Те, чей уровень технологий равен или даже превосходит уровень Цивилизации.

Двое из их представителей могли находиться внутри пары этих странных конусообразных дронов, которых он видел в самом начале, и еще один — тот, кто говорил с ним мысленно в его голове перед тем, как начали говорить ушедшие. Больше никто из них не появлялся.

Можно было предположить, что дроны действуют откуда-то извне, снаружи воздушной сферы, хотя всем известная антипатия Оскендарая к подобного рода технологиям означала, что союзники могут находиться в дронах и самым реальным образом. Странно и то, что местом его тренировок выбрана эта аэросфера — можно подумать, что если его тренировки не привлекут ничьего внимания здесь, то они останутся незамеченными и Цивилизацией. Впрочем, совсем не обязательно.

Квилан быстро мысленно пробежался по всему, что было ему известно о том сравнительно небольшом количестве Вовлеченных, которые могли соперничать с Цивилизацией. Их было от семи до одиннадцати, в зависимости от выбора критерия. Некоторые их них относились к Цивилизации враждебно, некоторые считались почти союзниками.

Квилан ничего не знал о тех мотивах, которые могли бы подвигнуть этих Вовлеченных ему на помощь, — он знал лишь то, что вообще они очень неохотно позволяют кому-либо вникать в их отношения между собой и другими культурами.

Он знал, что Оскендарайские аэросферы были сказочно древними, даже по стандартам тех, кто причислял себя к старшим расам, и к тому же преуспели в сохранении своих тайн на протяжении всех эр науки. Ходили слухи о том, что между теми, — кто бы они ни были, — кто создал когда-то аэросферы, и населявшими их мега- и гигафаунами осталась какая-то связь.

Эта связь с давно ушедшими создателями аэросфер и была той причиной, по которой все стремящиеся к гегемонии и вторжениям существа, — не говоря уже о бесстыдных представителях Цивилизации, — сталкиваясь с аэросферами, непременно пытались или завоевать их или изучить как можно подробней.

Эти же слухи, подтвержденные какими-то сомнительными записями старших рас, намекали, что когда-то давным-давно некие существа вообразили, что смогут сделать эти свободные блуждающие миры частью своих империй. Но записи эти странным образом исчезли, и имелись прочные доказательства статистики, что миры этих существ тоже исчезали, причем исчезали гораздо быстрей, чем те, которые никогда не входили в конфликт с аэросферами.

Квилан подумал и о том, не могли ли давно ушедшие аэросферы иметь контакты с давно ушедшими Чела. Была ли некая связь между этими сублимированными душами?

Кто знает, как мыслят и как взаимодействуют сублимированные? Кто знает, как работает сознание других рас?

Квилану казалось, что на все подобные вопросы могли ответить только сублимированные, и понять это можно было только одним-единственным путем.

Его попросили создать некий миракль* [Миракль (франц. miracle из лат. miraculum — чудо) — средневековое религиозно-назидательное представление в Западной Европе на тему о чуде, совершаемом святым или девой Марией.]. Его попросили совершить массовое убийство. Квилан попытался заглянуть в себя и подумал, а следит ли и в этот момент за всеми его мыслями суровый челгрианский бог, слушает ли его вопросы, наблюдает ли за возникающими в его мозгу образами, вспыхивающими в его мозгу мгновенными видениями. Взвешивает ли бог достоинства его души? И, наконец, смутно понял, что пока он сомневается в своей возможности создать этот миракль, он полностью обречен на исполнение геноцида.

Вот и этой ночью, проваливаясь в вязкий сон, он вновь вспомнил ту ее комнату в общежитии университета, где они открылись друг другу, где он узнал ее тело лучше, чем свое, лучше вообще всего на свете, и не уставал познавать его в темноте ночи и при свете дня, и изливать свое семя снова и снова.

Но использовать все это сейчас Квилан не мог. Он только мог вспоминать эту комнатку, видеть темную движущуюся тень ее тела, когда она вставала включить свет или прикрыть окно, если шел дождь. Однажды она притащила откуда-то старинные эротические веревки, которыми надо было связывать друг друга, и позволила связать себя. А потом связывала его, и он, всегда считавший себя самым некрасивым из всех юношей, гордился своей нормальностью, своей силой, своей неутомимостью в этих плотских играх...

Он и сейчас видел перед собой ее сказочную тень, изгибающуюся в розоватых огнях ночника. Да, сейчас, здесь, в этом странном мире, через столько времени и в миллионах световых лет от тех блаженных дней и мест, он все еще воображал себя встающим с постели и идущим на другую сторону комнаты, где на полке стоял маленький серебряный кубок. Когда она желала порой стать совсем обнаженной, то хотела снять и серебряное кольцо, подаренное матерью, и его обязанностью, его правом, его миссией было снимать это кольцо с ее тонкой руки и класть его в серебряный кубок.

 

— Все нормально. Вы там?

— Да, мы там.

— Итак, посылайте.

— Да. Нет.

— Хм... Что ж, начнем сначала. Думайте о...

— Да, о чашке.

— Вы абсолютно уверены, что устройство работает, ваша честь?

— Абсолютно.

— Значит, дело все-таки во мне. Я просто не могу... Это просто не мое. — Квилан уронил в суп кусочек хлеба и горько рассмеялся. — Или мое, но я никак не могу выцарапать это из себя.

— Терпение, майор. Только терпение.

— Вот так. Вы там?

— Да-да, мы там.

— Посылаю.

— Жду. Кажется...

— Да! Ваша честь! Майор Квилан! Оно работает!

Эйнур мчался к ним прямо из столовой.

— Ваша честь, а какую выгоду получат от моей миссии союзники?

— Не уверен, что знаю, майор. И это не тот предмет, о котором нам стоит беспокоиться и вам и мне.

Они сидели в маленьком прогулочном суденышке на два лица, принадлежавшем «Душе небес».

Потом все тот же самолетик, что доставил их сюда, забрал Висквила и Квилана в обратившую дорогу. Но теперь они набирали скорость в направлении одного из тех солнц-лун, которые обеспечивали аэросферу светом. Луна быстро приближалась, и ее свет исходил из того, что казалось гигантским ровным кратером с ровными краями, занимавшим половину поверхности. Он казался полуприкрытым зрачком какого-то невиданного инфернального* [Инфернальный — адский (лат.).] существа.

— Все дело в том, что технология работает, майор, — ни с того ни с сего заметил Висквил.

Они уже провели десять успешных испытаний с запасом объектов, погруженных в Хранителя душ. Сначала несколько часов Квилан безуспешно пытался закрепить первый успех, и, в конце концов ему удалось переместить даже два объекта. После этого чашку прятали в разных частях судна, и у Квилана лишь два раза ничего не вышло, а потом все пошло как по маслу. На третий день он переместил всего два объекта, зато сразу в разные концы корабля. На четвертый день чашку впервые вынесли за пределы «Души небес».

— Мы следуем к той луне, ваша честь? — уточнил он, когда громадная луна закрыла перед ним весь горизонт.

— Рядом. — И Висквил указал рукой: — Видите? — Крошечное серое пятно плавало с одной стороны солнца-луны, едва заметной в волнах сияющего света. — Вон туда.

Это было нечто среднее между кораблем и станцией. И, вероятно, было создано на ранней стадии одной из тысяч цивилизаций Вовлеченных. Место представляло собой сборище серо-черных цилиндров, яйцеобразных фигур и шаров, соединенных прочными проводами. Эти фигуры медленно вращались на орбите солнца-луны, сконструированной таким образом, что они никогда не пересекали мощный поток света, идущий со стороны, обращенной к аэросфере.

— Неизвестно, кто ее построил, — заметил Висквил. — Она болтается тут вот уже несколько десятков тысяч лет и даже здорово модифицирована теми, кто когда-то пытался использовать ее для изучения лун и самой аэросферы. И она отлично экипирована, чтобы обеспечить нужные нам условия.

Маленькое суденышко скользнуло в ангар, приютившийся в одном из крайних цилиндров. Они подождали, пока подадут воздух, и вышли в холодную атмосферу, пахнущую чем-то едким. На другом конце ангара тут же появились два конусообразных дрона и приблизились к ним, оказавшись с двух сторон.

В голове у Квилана на этот раз не зазвучало никаких голосов, лишь из глубины одного дрона раздался гулкий металлический звук:

— Ваша честь, майор, следуйте за нами.

Они прошли по проходу мимо множества зеркальных дверей и вышли в какое-то подобие галереи с единственным большим и сферическим окном. Это могло быть и обзорным куполом океанского лайнера, и рубкой межзвездного круизного судна. Шагнув ближе, Квилан обнаружил, что окно — или экран — гораздо выше и глубже, чем казалось на первый взгляд.

Впечатление стекла или экрана, впрочем, тут же пропало, едва только Квилан осознал, что видит перед собой единую огромную ленту медленно вращающегося вокруг странного мира. Сверху и снизу слабо светили звезды, среди которых выделялась пара поярче.

Мир казался ровным, огороженный внизу и по краям серо-голубыми прозрачными стенами; поверхность делилась на части длинными пронумерованными полосами серо-коричневого, белого и серо-черного цвета. Через весь мир от стены к стене тянулись горы, так же деля его в разных направлениях.

Между ними лежало множество земель и целый океан. Земли были, по большей части, в виде отдельных материков, а частью — в виде достаточно крупных островов, тонущих в зеленых и голубых морях и в огромных зарослях малинового, коричневого и красного. Острова эти тянулись тоже от одной стены до другой, и кое-где имели моря, озера, были покрыты лесами, застроены городами и деревнями.

Надо всем этим великолепием клубились, скользили, извивались, скручивались в кольца, волновались и выгибались в дуги облака, создавая над водой и сушей призрачную фантастическую дымку.

— Вот что вы увидите, — прогудел один из дронов. Висквил похлопал Квилана по плечу:

— Добро пожаловать на Мэйсак, майор.

— Пять миллиардов, Хайлер. Мужчин, женщин, детей. Нам предстоит ужасная вещь.

— Да, но нам не пришлось бы этим заниматься, если бы они прежде не сделали того же самого с нами.

— Они? Эти люди, Хайлер? Эти, которые здесь, на Мэйсаке?

— Да, эти люди, Квил. Ты видел их. Ты разговаривал с ними. Когда они узнавали, откуда ты, как удерживались они, чтобы не оскорбить тебя! Только благодаря тому, что они слишком гордятся своей хваленой демократий, только эта гордость удерживает их! Они чертовски заносчивы, как носятся со своими правами и возможностями говорить и делать всякие глупости!

Да-да, именно эти люди. Эти люди должны нести коллективную ответственность за то, что натворили их разумы, включая разумы посольств и Специальных обстоятельств. Они сами заварили эту кашу, и сами будут ее расхлебывать. Здесь нет презираемых, Квилан, нет эксплуатируемых, нет Невидимых, нет парий, на все века осужденных на то, чтобы быть изгоями, — здесь все хозяева, все как один. Они все могут говорить все, что придет им в голову. И именно эти люди своей безответственностью допустили то, что произошло на Челе, даже если на самом деле полную правду знали всего лишь некоторые из них.

— Я только думаю, не слишком ли это... грубо?

— Квил, а разве ты слышал, как хотя бы один из них говорил о своей вине? Разве они покаялись? Разве мы слышали?

— Нет.

— И никто этого не слышал. Они говорят, мать твою, они выражают нам свои соболезнования так мило, они утверждают, мать их так, что они обо всем сожалеют, в таких цветистых выражениях, такими элегантным словами! Для них это просто игра, Квил. Они словно соревнуются друг с другом, кто из них выразится изящнее и убедительней! Но разве они готовы действительно что-то сделать?! Сделать, а не болтать языком?

— У них специфическая слепота. Мы разговариваем с машинами.

— Так именно машины ты и должен уничтожить.

— Но пять миллиардов...

— Они сами взвалили на себя эту ношу, майор. Они могли бы бороться, кто-то мог бы просто уехать куда угодно в знак протеста против их долбаной политики постоянного вмешательства во все, во что их не просят.

— И все же наша задача чудовищна, Хайлер.

— Согласен. Но мы должны ее выполнить. Я не хотел облекать это в слова, Квил, но уверен, что и ты сам думаешь об этом так же — словом, я должен тебе напомнить о том, что спасение четырех с половиной миллионов челгрианских душ зависит полностью от тебя. От тебя одного, майор. Ты — их единственная надежда.

— Я знаю. А если Цивилизация отплатит нам той же монетой?

— Почему они будут мстить нам, если с ума сойдет их машина?

— Потому что они не дураки, Хайлер. Не такие дураки, какими нам хочется нам их видеть, — совсем потерявшими всякую бдительность.

— Но даже если они что-нибудь и заподозрят, то быть уверенными не смогут ни в чем. Если все пройдет по нашему плану, то картина будет такой, будто Хаб сделал все сам. Но наши стратеги считают, что даже в самом неблагоприятном случае Цивилизация примет это как благородную месть, не больше.

— Ты сам знаешь, как она это примет, и не пудри мне мозги своей Цивилизацией.

— Я нигде не купил идею насчет правил общения с этими людьми, Квил. Я думаю, это дело рук самой Цивилизации, пропаганда, так сказать.

— Пусть даже так, но это правда. Будь с ними ласковым, и они начнут быть ласковыми вдвойне. Относись к ним плохо, и они...

— И они будут хуже некуда. В этом есть некое противоречие. Надо прибегнуть к действительно ужасному насилию, чтобы заставить их сбросить свою маску ультрацивилизованной державы.

— Но как знать, а вдруг и уничтожение пяти миллиардов они не воспримут как действительно ужасное насилие?

— Это просто цена. Они должны узнать, что есть и такая месть, и такие отношения. Око за око. Жизнь за жизнь. Они не станут отплачивать той же монетой, Квил. Все это придумано умами, посильнее наших с тобой. Цивилизация не унизится до того, чтобы мстить, — иначе она слишком подорвет свое реноме и то моральное превосходство, которым она так кичится. Они примут наше деяние как соответствующую плату и просто подведут жирной чертой итог. Да, это будет расценено как трагедия, но трагедия, вписывающаяся в их понимание дела, трагедия, являющаяся лишь заключительной частью их вмешательства в наши дела, трагедия — но не вероломное нападение.

— Они могут захотеть сделать из нас пример.

— Мы занимаем слишком незначительное место среди Вовлеченных, Квилан, чтобы быть достойными оппонентами. Наказывать нас — мало для них чести. К тому же мы уже вполне наказаны. И мы с тобой лишь пытаемся предотвратить наше дальнейшее наказание.

— Я боюсь только, что мы сейчас так же слепы в отношении их реальной психологии, как и они были слепы в отношении нашей, когда вторгались. Со всем их опытом и знаниями они ошиблись в нас. Но и мы тоже еще очень мало сведущи в отношении реакций других существ мира. Как можем мы быть уверены, что рассчитали правильно, если даже они так позорно провалились?

— А так, что мы занимаемся правым делом, ясно? Мы долго и трудно обдумывали эту акцию, которая и началась лишь потому, что они провалили точно такую же. Они настолько возомнили о себе, что рискнули предпринять вторжение всего несколькими судами, с небольшим количеством ресурсов, собираясь исполнить все с математической элегантностью. Они решили сделать судьбы целой цивилизации частью игры, посмотреть, какую культурную выгоду можно от этого получить. А когда из этого ничего не вышло, и ветер смерти подул в лицо, страдали и умирали не они, — но мы! Четыре с половиной миллиарда душ, лишенных благословения из-за того, что какие-то нечеловеческие разумы решили, что так будет лучше, что можно запросто изменить устои любого общества, даже такого, которое отличалось стабильностью целых шесть тысяч лет!

Они не имели права вмешиваться в наши дела, а если уж и решились на это, то должны были быть уверены, что действуют единственно правильным и соответствующим способом, и действительно подумать о тех невинных жизнях, с которыми им придется иметь дело.

— И все же мы можем тоже совершить ошибку. И они окажутся менее толерантными* [Толерантность (лат. tolerantia — терпение) — терпимость, снисходительность к кому или чему-либо.], чем мы себе воображаем.

— Но даже если это так, Квилан, даже если они на самом деле и не обладают своей хваленой мощью, — что, конечно, весьма сомнительно, — то и тогда это не имеет значения, Квилан! Если мы преуспеем здесь, эти четыре с половиной миллиарда душ там будут спасены. Они попадут на небеса! И после того, как бог допустит их на небо, уже ничто другое не будет иметь значения.

— Он может позволить им это и сейчас, Хайлер. Он может просто поменять правила игры, поменять правила — и взять их к себе сейчас же.

— Я знаю, Квилан. Но быть здесь и совершить великое дело освобождения — великая честь для нас. И когда открылось, что наши с тобой смерти послужат...

— Это не открылось, Хайлер. Это было сделано. Это сказочка, которую мы рассказали сами себе, а не божье откровенье.

— Все равно. Когда мы обнаружили, что есть способ, которым можно отдать свои жизни с честью, разве мы не подумали о том, что простые люди воспримут это как бессмысленную смерть. Подумали. Но наш путь — это путь чести, потому что мы свято выполняем принцип — жизнь за жизнь. Наши враги знали, что мы не успокоимся, пока не отомстим за смерть своих сограждан. И это не сухая догма, Квилан, пылящаяся в старинных книгах в кельях монахов по заброшенным монастырям. Это урок, который мы должны преподать. Жизнь после этого будет идти своим чередом, но эта доктрина, эти правила должны быть приняты каждым новым поколением и каждой новой расой, с которой нам предстоит еще сталкиваться. Когда все это закончится, и мы погибнем, когда это станет лишь мимолетной секундой истории, линия общей жизни не прервется, и концы этого провода будем держать в зубах мы. Что бы и как бы ни произошло, в будущем люди будут знать, что нападать на Чел значит подвергать себя серьезной опасности. И потому ради их же пользы, в равной степени, как и ради пашей, Квил, предстоящее нам дело мы должны исполнить с честью.

— Я рад, что ты так крепок в своих убеждениях, Хайлер. Твоя копия останется жить со знанием того, ради чего мы сделали все это. Я же умру бесповоротно, без возврата. И не буду знать, за что.

— Я сомневаюсь, что все происходит без твоего понимания и участия.

— Я сомневаюсь во всем, Хайлер.

— Квил?

— Да?

— Ты еще в строю, а? Ты еще намерен исполнить свой долг?

— Да. Намерен.

— Молодчина. И позволь мне сказать тебе вот что: я восторгаюсь тобой, майор Квилан. Делить с тобой твое сознание для меня не только честь, но и подлинное наслаждение. Жаль только, что времени у нас осталось так мало.

— Но я еще ничего не сделал. Я не совершил перемещения.

— Ты сделаешь это. Они ничего не подозревают. Чучело ведь берет тебя в самое сердце их дурацкой цивилизации, в самое средоточие их лжи. И ты справишься.

— Я умру, Хайлер. И умру в забвении — вот единственное, что меня волнует.

— Прости, Квил. Но то, как ты уйдешь... лучшего пути нет.

— Хотел бы в это верить. Но скоро и это не будет иметь никакого значения. Скоро ничего не будет...

Терсоно издал звук, будто имитирующий прочищение горла:

— Замечательный вид, не правда ли, посол? Просто потрясающий. Известно, что некоторые люди стоят или сидят здесь и пьют часами. Да и вы сами, Кэйб, стоите здесь уже, кажется, полдня?

— Вероятно, так, — ответил хомомдан, и его низкий голос эхом отдался в галерее обозрения. — Прошу прощения, я забыл, что для машины половина дня — это колоссальное время. Простите меня, Терсоно.

— О, тут нечего прощать. Мы, дроны, прекрасно приспособлены к терпению и спокойно переносим время, пока люди заняты своими мыслями и делами. Мы обладаем целым набором процедур, специально выработанных тысячелетиями на период подобных задержек. И мы, смею вас уверить, гораздо более дроны — простите мне подобный неологизм, — чем большинство людей.

— Как удачно, — заметил Кэйб. — Благодарю вас. Я всегда считал вас выдающимся созданием.

— Вы в порядке, Квилан? — спросил аватар. Квилан повернулся к сереброкожему существу.

— Я в полном порядке, — и он жестом указал на перспективу поверхности Орбиты, медленно проходившую перед ними, торжественно и победно вспыхивающую мириадами огней. Несмотря на расстояние в полмиллиона километров, она казалась почти рядом. Обозрение было сделано правильно, не так, чтобы казалось, будто между наблюдающим и объектом находится всего лишь стекло, дело было, скорее, в сильном увеличении, дающем возможность рассмотреть детали.

Впрочем, сама галерея вводила зрителей в гораздо больший обман, поскольку медленно вращалась в сторону, противоположную вращению поверхности.

 

— Квилан.

— Хайлер.

— Ты готов?

— Теперь я знаю причину, по которой они дали мне тебя, Хайлер.

— Неужто знаешь?

— Думаю, что да.

— И какова же она?

— Ты не мой тыл, Хайлер — ты их.

— Их?

— Висквила и наших союзников — кто бы они ни были, — а также тех высокопоставленных военных и политиков, которые санкционировали эту резню.

— Выскажись яснее, майор.

— Казалось, что старому вояке думать особенно незачем, а?

— Что?

— Ты ведь здесь не для того, чтобы я имел возможность поплакаться кому-то в жилетку, и не для того, чтобы у меня была компания, и даже не для того, чтобы помогать мне советами относительно Цивилизации, а, Хайлер?

— Разве я был в чем-то не прав?

— О, нет. Нет, они дали тебе полную базу данных по Цивилизации, но все это можно было почерпнуть и из стандартных общественных источников, типа библиотек и т. д. Ты мой надсмотрщик, Хайлер, — я повязан.

— Я в шоке, Квилан. Тебе не кажется, что это звучит настоящей клеветой?

— Но ведь ты мой «второй пилот», а?

— Им я должен был быть, им я и являюсь.

— Да, на одном из тех старомодных аэропланов с ручным управлением, где второй пилот всегда готов заменить первого, если тот по каким-то причинам не справляется со своими обязанностями. Разве это не так?

— Точно.

— Словом, если я сейчас изменю свои намерения, если решу перемещения не производить, если скажу, что не желаю убивать всех этих невинных детей и женщин... То что? Что случится? Скажи-ка мне, Хайлер? И, пожалуйста, будь откровенен. Нам с тобой иначе нельзя.

— А ты уверен, что хочешь это узнать?

— Уверен.

— Вероятно, ты прав. Если ты не захочешь произвести перемещение, это за тебя сделаю я. Я знаю, как это делается твоим сознанием... всю процедуру от начала до конца. И, можно сказать, знаю даже лучше, чем ты.

— То есть, теперь перемещение будет произведено независимо ни от чего.

— Абсолютно верно.

— Что станет со мной?

— А вот уж это полностью зависит от того, что ты попытаешься сделать. Если ты захочешь предупредить их, то рухнешь мертвым, или тебя разобьет паралич, или начнешь нести всякую околесицу, или станешь кататоником. Выбор за мной.

— Нет, за мной. Я не верю, что ты можешь все это сделать.

— Боюсь, что все-таки смогу, сынок. Все это заложено в инструкции. Я ведь уже знаю все, что ты еще только собираешься сказать, Квил. Буквально. Только на секунду раньше, но этого достаточно. Я мыслю здесь чуть быстрее. Но, Квил, я не хочу ничего этого делать, и не думаю, что мне придется. А почему ты не говорил о своих сомнениях раньше?

— Я думал об этом давно и только не хотел спрашивать, чтобы не испортить наших отношений, Хайлер.

— А теперь собираешься испортить, так, что ли, тебя понимать? А я не хочу.

— Но ведь ты все это время только и караулил меня, чтобы я не подал им знака.

— Поверишь ли ты, если я скажу, что бывали часы, когда я вовсе не следил за тобой?

— Нет.

— Ладно, теперь это не имеет значения. Но теперь, конечно же, ты понимаешь, что я не оставлю тебя ни на миг. И все-таки, Квилан: ведь ты сделаешь это, правда? Я не хочу...

— Я сделаю. Сделаю. Тебе не придется ни о чем заботиться.

— Ну и славно, сынок. Все это действительно отвратительно, но надо сделать. И скоро все кончится, по крайней мере, для нас обоих.

— И еще многих и многих. Но... что теперь говорить... Мы идем...

Он сделал шесть удачных перемещений в самом центре того макета Хаба, который был встроен в станцию, вращавшуюся по орбите солнца-луны аэросферы. Шесть попаданий из шести попыток. Он смог это сделать. И сможет еще.

Они стояли в центре галереи наблюдения маленькой станции, и лица их освещались искусственным светом макета. Висквил объяснял то, что должно последовать за миссией:

— Мы понимаем, что через несколько месяцев Хаб Орбиты Мэйсак отметит прохождение света от двух вспыхнувших звезд, которые названы по имени Битвы Новых Близнецов во время Айдайранской войны.

Висквил стоял почти рядом с Квиланом, и широкая полоса света — симуляция того, что он увидит, когда действительно будет стоять на обзорной галерее Мэйсака, — казалось, проходила через уши старика. Квилан с трудом удержался от смеха и постарался полностью сосредоточиться на том, что он говорит ему.

— Разум, который сейчас находится в Хабе Мэйсака, когда-то был воплощен в военном судне, сыгравшем значительную роль в Айдайранской войне. Он разрушил три орбиты Цивилизации только для того, чтобы те не попали в руки противника. Он прекрасно помнит сражение и те два звездных взрыва... И особенно вспомнит их, когда свет второй из звезд будет проходить через Мэйсак.

— Вы должны получить допуск к Хабу и совершить перемещение перед вспышкой второй звезды. Вам ясно, майор Квилан?

— Ясно, ваша честь.

— Разрушение Хаба должно будет совпасть по времени с реальным светом второй звезды. Таким образом, будет казаться, что Хаб разрушил себя по своей вине и из-за ответственности за все, содеянное им во время Айдайранской войны. Смерть Хаба и людей будет выглядеть трагедией, но отнюдь не нападением. А души тех челгрианцев, что томятся в чистилище в скорби и страданиях, будут, наконец, допущены на небеса. Цивилизация подвергнется удару, который подействует на все хабы, на все разумы, на всех людей. Мы совершаем свою святую месть и только, и мы не берем больше жизней, чем требуется, — мы лишь справедливо наказываем людей, которые беспричинно и вероломно вмешались в наши дела. Так я говорю, майор Квилан?

— Так, ваша честь.

— Посмотрите, Квилан.

— Я смотрю, ваша честь.

Они покинули станцию на той же двухместной лодке; оба дрона плыли радом, как черные конусообразные торпеды.

Старинная космическая станция с ее уже ненужным содержимым вылетела с орбиты, словно от мощного удара, и, вспыхивая, начала падать за орбиту, уходя на большой скорости за обращенную к аэросфере сторону солнца-луны.

Они некоторое время наблюдали эту катастрофу. Станция все ближе подлетала к краю невидимой световой колонны. На маленьком дисплее лодки прочертилась линия, показывающая, что край близок. И за минуту до того, как станция вошла в периметр света, Висквил сказал:

— Последнее перемещение не было макетом, майор. Там был настоящий заряд. Другой его конец расположен или в самом солнце-луне, или еще где-то далеко впереди. То, что произойдет, будет очень похоже на то, что случится на Мэйсаке. Поэтому-то мы именно здесь, а не где-либо еще.

Но станция не успела войти в полосу света. За миг до этого она медленно задрожала, и ее очертания растворились в ослепляюще ярком и чудовищно громком взрыве, отбросившем лодку далеко назад. Квилан инстинктивно прикрыл глаза. Но и из-под век его продолжало слепить оранжевым и желтым. Он слышал, как вскрикнул Висквил. Вокруг лодки свистело, гремело и стонало.

Когда Квилан открыл глаза, так и не сумев избавиться от слепящего света под веками, то от старинной космической станции осталось лишь оранжевое сияние на бархатной черноте бесконечного космоса.

— Вот.

— Мне кажется, хорошо. Думаю, что тебе удалось. Отлично сделано, Квил. Сынок...

— Вот, — произнес Терсоно, водя по экрану красным светящимся кольцом и показывая им группу озер на одном из континентов. — Вот где находится зал Штульен, место завтрашнего концерта. — Дрон обернулся к аватару: — Все готово для великого действа, Хаб?

— Все, за исключением композитора, — пожал плечами аватар.

— О! Я надеюсь, что он все же сжалится над нами, — поспешно воскликнул Терсоно, и его аура засветилась ярким рубином. — Конечно, господин Циллер появится. Как же ему не появиться? Я совершенно уверен.

— А я так воздержался бы от подобной уверенности, — пробормотал Кэйб.

— Нет, он непременно будет! Я решительно уверен!

— А вы приняли приглашение, правда, майор Квилан? — повернулся дрон к челгрианцу.

— Что? Ах, да. Конечно. Конечно, я жажду услышать. Разумеется.

— Хорошо, но я думаю, что все же придется искать какого-нибудь другого дирижера, — опустил массивную голову Кэйб.

«Майор кажется рассеянным», — подумал Кэйб, но тут же увидел, что челгрианец взял себя в руки.

— Впрочем, нет, — сказал он. — Если мое присутствие будет мешать тому, чтобы премьерой дирижировал сам автор, я, конечно, останусь дома.

— Ах, нет! — взвизгнул Терсоно, став на мгновение синим. — В этом нет никакой необходимости! Совсем нет! Я уверен, что господин Циллер примет наше приглашение. Конечно, он волен уйти в любое время, но не прийти!.. Прийти он обязательно должен. Прошу вас, майор Квилан, не отказывайтесь от концерта! Это первая симфония Циллера за последние одиннадцать лет, первая премьера после того, как он покинул Чел, и вы с ним здесь только два челгрианца на миллионы... Лично обязательно должны быть там! Это будет событие века!

Квилан внимательно и долго глядел на дрона:

— Я думаю, что на концерте гораздо важнее присутствие Махрая Циллера, чем мое. И то, что я своим появлением не дам ему возможности дирижировать, будет крайне невежливым, эгоистическим и нечестным поступком, вам так не кажется? И давайте больше не будем говорить об этом.

Квилан покинул аэросферу на следующий же день. Провожал его один Висквил.

Квилану показалось, что старик расстроен.

— Что-нибудь не так, ваша честь? — поинтересовался он.

— Нет, — посмотрел на него Висквил и снова задумался. — Нет, но мы провели разведку, и ее данные принесли нам два не очень хороших известия. Стало известно, что среди нас есть шпион — это раз, и два... то, что на аэросфере может находиться гражданин Цивилизации. — Старик потер рукоять серебряной трости и посмотрелся в нее, как в зеркало. — Конечно, было бы лучше, если бы подобные известия поступили к нам раньше, но... лучше поздно, чем никогда. — Висквил улыбнулся. — Не смотрите так опечаленно, майор. Я уверен, что все пока идет под контролем. Или скоро будет идти.

Подали под посадку самолет. Откуда-то появился широко улыбающийся Ивайрл и весело поклонился Квилану. Потом он гораздо более низко и почтительно склонился перед Висквилом, который похлопал его по широкому плечу.

— Видите, Квилан? Ивайрл здесь и не допустит ничего плохого. Возвращайтесь, майор, и готовьтесь к вашему делу. Скоро с вами будет и ваш «второй пилот». Удачи.

— Благодарю, ваша честь. — Квилан посмотрел на улыбающегося Ивайрла и поклонился старику. — Надеюсь, все здесь будет хорошо.

Висквил положил руку на плечо беломордого.

— Уверен, что так и будет. До свиданья, майор. Было приятно работать с вами. И еще раз — удачи. Уверен, мы будем гордиться вами.

Квилан поднялся на самолетик, посмотрел через мутные стекла вниз и увидел, что Висквил и Ивайрл давно позабыли о нем, занятые своим разговором.

Обратное путешествие показалось ему зеркальным отображением путешествия на аэросферу, если не считать того, что из Лаунча он отправлялся в закрытом шаттле прямо в Урбент, а оттуда на машине, ночью, был доставлен непосредственно к воротам монастыря Кадерцит.

Квилан стоял на древней тропе, ночной воздух благоухал соком деревьев вздохов и казался прозрачным после густой, как суп, атмосферы аэросферы.

Он возвратился лишь для того, чтобы немедленно быть вновь отозванным. На какой-то момент ему показалось, что никогда и не приходила к этим воротам странная женщина в черном плаще, и не спускались они с ней по закапанной свежей кровью дороге, ведущей в мир.

Завтра его вызовут и попросят взять на себя миссию в мире Цивилизации под названием Мэйсак, попросят сделать все возможное, чтобы вернуть домой ренегата и диссидента композитора Махрая Циллера, дабы он снова стал символом ренессанса Чела.

А сегодня ночью, пока он спит, — если только все пойдет по плану, и верно сработают все микроструктуры, химические и биологические процессы, — он забудет все, что произошло с ним с тех пор, как полковник Гейалайн появилась из падающего снега посреди монастырского двора всего лишь сто с лишним дней назад.

Квилан будет помнить только то, что нужно помнить, не больше. Но память его будет оживать кусок за куском, хотя в то же время его наиболее доступные воспоминания будут надежно защищены от проникновения и понимания со стороны кого бы то ни было. Майор подумал, что, наверное, сможет даже зафиксировать сам процесс забывания, если только он не начался уже сейчас.

Теплый летний дождь шелестел вокруг. Шум мотора и свет от фар привезшей его сюда машины давно скрылись во тьме. Квилан поднял руку к небольшой калитке в воротах.

Служка открыл ее быстро и бесшумно...

 

— Да, все сделано.

Только сейчас он окончательно понял, что все действительно сделано, миссия исполнена, и теперь-то он уже точно может рассказать — или хотя бы попытаться рассказать — дрону Терсоно, аватару Хаба, хомомдану Кэйбу или всем им, вместе взятым, что он только что сделал. И тогда Хайлеру ничего не останется, как обезоружить его, то есть попросту убить. Но Квилан промолчал.

Хайлер может и не убивать его, а лишь обезоружить... да и зачем все это. Все должно казаться нормальным — так будет лучше для Чела, для миссии... Пусть все идет своим чередом, пока свет от второй звезды не достигнет орбиты Мэйсак.

— Итак, наше путешествие окончено, — провозгласил аватар.

— Да, друзья, мы можем возвращаться, — радостно объявил дрон И. X. Терсоно, и его аура мягко засветилась розовым.

— Да, пойдемте, — услышал свой ответ Квилан.

 

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

КОНТРОЛЬ ВОИСТИНУ ПОТЕРЯН

 

Квилан просыпался медленно, голова у него немного кружилась. Было еще очень темно. Он лениво потянулся и вдруг почувствовал рядом с собой Уороси. Полусонная, она прижалась к нему, приникая к нему всем тело. Он обнял ее за плечи, и она почти слилась с ним...

Квилан проснулся окончательно и понял, что хочет ее, но не успел даже пошевелиться, как она повернула к нему лицо, улыбаясь приоткрытым ртом.

Уороси скользнула по нему, Уороси раскрылась, и началось то безумие, когда занятия любовью уже не различают ни мужского, ни женского, когда становится не важно, кто ты, какие части тела кому принадлежат.

В такие моменты «бамбук и раковина» принадлежат обоим сразу и никому в отдельности. Его член магическим жезлом пронизывал обоих, а ее вагина цвела, как розовый куст, поглощая оба тела, превращая обоих любовников в какое-то странное чувственное существо.

Они упоенно занимались любовью, а за окнами медленно вставал рассвет. Но вот оба любовника насладились и теперь лежали рядом, в поту, слюне и сперме, не в силах оторвать глаз друг от друга. Затем Квилан скорчился, как от боли. Ничему помочь уже невозможно. Он огляделся, не понимая до конца, где находится. Комната казалась незнакомой, потолки слишком высокими и свет чересчур ярким. Создавалось впечатление, что у него что-то не так с глазами, но это было не так.

Квилан посмотрел на Уороси. Она лежала, подперев голову кулачком, и смотрела прямо на него. И когда он взглянул в это лицо и понял его выражение, то испытал некий шок. В следующее за этим шоком мгновение его пронзил чудовищный непереносимый ужас: Уороси никогда не смотрела на него так — не на него, а через...

В этих больших темных глазах таились холод и расчетливая злоба, нечто-то беспощадное смотрело прямо ему в душу.

Ее шерсть лежала плотным серебристым щитом, и Квилан почти мог смотреться в ее длинное гладкое тело, как в зеркало, теплое и холодное одновременно. Майор разлепил губы и собрался что-то сказать, но язык оказался слишком велик для съежившегося пересохшего горла.

И тогда заговорила она:

— Не думай, что я была одурачена хотя бы на мгновение, Квилан.

Это был голос не Уороси.

Она распрямила руку и поднялась с постели движением, полным властной грации. Он долго смотрел ей вслед и только спустя какое-то время обнаружил, что на другом конце кровати сидит обнаженный старик и, не моргая, смотрит на него.

Старик молчал и выглядел смущенным, старик, совершенно неизвестный и вместе с тем до боли знакомый...

 

Наконец, Квилан проснулся и дико огляделся по сторонам.

Он лежал на широкой кровати в своих апартаментах в городе Акьюме. Вероятно, наступало утро, и с купола небеса сыпался густой снег.

— Света, — прошептал Квилан и быстро осмотрел комнату. Комната мгновенно осветилась. Ничего не изменилось. Он был один.

Это был день, который заканчивался концертом в зале Штульен — первым исполнением новой симфонии Махрая Циллера, которая называлась «Испытание светом». Концерт должен был закончиться именно в тот момент, когда свет от новой звезды Джунс наконец-то, через восемьсот лет, достигнет системы Лейслер и Орбиты Мэйсак.

С непередаваемым чувством тошноты Квилан вдруг вспомнил, что до конца исполнил свою обязанность, и теперь от него уже ничего не зависит. Ни от его рук, ни от его головы. Что должно произойти, то произойдет. Он уже ничему помочь не в силах, как и никто иной. И никто иной здесь не имеет в своем сознании другого сознания, подслушивающего каждую мысль... Разумеется, с прошлой ночи, если не раньше, у Квилана не осталось и тех часов одиночества по утрам и вечерам, о которых было договорено раньше.

— Хайлер?

— Я здесь. Снилось ли тебе такое раньше?

— Тебе тоже снилось?

— Я смотрел и слушал, ловя каждый знак, которым ты мог бы предупредить их о том, чем закончится нынешний вечер. Я не вмешивался в твои сны, я только наблюдал за твоим телом, потому как знал, что это один из тех дьявольских снов, которых можно действительно испугаться. Не хочешь ли рассказать мне его подробней?

Квилан колебался. Он знаком приказал свету погаснуть и некоторое время лежал в полной темноте.

— Нет, — наконец объявил он.

И тут же понял, что не думает, а произносит эти слова вслух, но сразу же осознал, и то, что больше произнести ничего не сможет.

Спустя мгновение он обнаружил, что не может и шевельнуться, и его пронзил страх, страх от того, что он парализован, и его судьба зависит теперь полностью от кого-то другого.

— Прости. Ты говорил сам с собой, без связи. Теперь пройдет.

Квилан передвинулся на кровати, прокашлялся и убедился, что снова вполне владеет своим телом.

— Я хотел только сказать «нет». У меня нет необходимости рассказывать тебе об этом.

— Ты уверен? Ты никогда еще не был в таком состоянии за все то время, что мы с тобой вместе.

— Но я говорю, что со мной все в порядке, тебя устраивает?

— Устраивает, устраивает. Ладно.

— А если бы и было по-другому, то что это теперь меняет? Лучше попытаюсь снова заснуть. Поговорим позже.

— Как хочешь. Спи крепко.

— Сомневаюсь.

Квилан лег на спину и смотрел, как летят по небу пушистые полосы снега, как беззвучно завиваются они в причудливые спирали, и гадал о том, точно ли так же видит этот снег другое сознание, смотрящее на мир его глазами.

Но заснуть он, естественно, не смог.

С дюжину цивилизаций, которые постепенно шли той же дорогой, что и сама Цивилизация на протяжении своих веков дефицита, тратили огромные усилия на то, чтобы виртуальная реальность стала, по возможности, по-настоящему реальной и осязаемой. Даже когда была создана сама Цивилизация, потребовались определенные серьезные затраты энергии и времени — как биологических существ, так и машин — на то, чтобы усовершенствовать различные методы, благодаря которым человеческий сенсорный аппарата смог бы испытывать то, чего в реальности не происходило.

Благодаря этим предварительным усилиям уровень точности и достоверности виртуальной реальности, доступной любому гражданину Цивилизации, стал очень высоким, высоким настолько, что потребовалось внедрение определенных синтетических ключей, дабы порой напоминать субъекту, что то, что в данный момент ему кажется реальным, на самом деле не всегда таковым является.

Но даже после внедрения таких ключей живость и непосредственность виртуального мира оказались настолько сильными, что большая часть населения все-таки забывала о нереальности происходящего. В результате постепенно, век за веком, сложилось странное мнение, будто любому жителю Цивилизации в любое время можно испытать все что угодно, где угодно и как угодно, не сходя с места, и беспокоиться о том, происходит ли это в действительности или нет, совершенно не обязательно.

Естественно, что почти все жители хотя бы раз, — а некоторые и постоянно, — испытывали (то есть видели, слышали, нюхали, пробовали, чувствовали и т.д.) нечто, чего в реальности просто никогда быть не могло.

Аватар фыркнул:

— И все-таки они делают это!

В его смехе Кэйбу послышалась удивительная сердечность, которую было странно слышать и от машины, и даже от человекообразного воплощения машины.

— Что делают? — уточнил он.

— Подделывают деньги, — усмехаясь и качая головой, ответил аватар.

— Разве это возможно? — нахмурился Кэйб.

— В целом, конечно, нет, но отчасти... Есть такая старая присказка, — посмотрел он на хомомдана.

— Да, я знаю, «подделывай, но не попадайся» или что-то в этом духе, — процитировал он.

— Именно, — аватар кивнул. — Так вот, они подделывают билеты на концерт Циллера. Но это еще что. — Происходят вообще неслыханные вещи: люди ради билетов устраивают для тех, кто может их достать, космические круизы, меняют любовников, соглашаются забеременеть, меняют внешность в угоду желаниям партнера, да что внешность! Они даже меняют пол, лишь бы угодить кому нужно — и все ради билетов! — Аватар развел руками. — Какое удивительное, трогательное, романтическое варварство! Не правда ли?

— Абсолютно, — согласился Кэйб. — Только вот насчет «романтичности»...

— Нет, они воистину романтичны в этом. Представляете — опуститься до натурального банального обмана, забыв все достижения миллионов лет!

— Как необычно!

— Да-да, очень необычно, — подхватил аватар. — Вдруг, разом, все оказались музыкальными фанатами. Я уже устал объяснять, что места для танцев не будет. — Он снова развел руками и махнул в сторону зала. — Вот так. А вы что по этому поводу думаете?

— Все это очень впечатляет.

Зал Штульен был пока еще практически пуст. Но уже вовсю и строго по расписанию шли приготовления к вечернему концерту. Аватар и хомомдан стояли на краю амфитеатра рядом с батареей софитов, лазеров и других сложных осветительных приборов, по мнению Кэйба, весьма напоминавших оружие.

Прозрачный синий день клонился к концу, солнце медленно опускалось. Тени становились все меньше и меньше, но еще доходили до четырехсотого ряда.

Зал имел около километра в ширину — настоящий Колизей, построенный из угольной фибры и прозрачных бриллиантов. Посередине находился круг, который мог по мере надобности трансформироваться то в спортивную арену, то в конную площадку, то в театральную сцену. Имелась на случай непогоды и прочная крыша, никогда, впрочем, не употреблявшаяся.

Действительно, основной ценностью этого зала и являлось то, что он открыт небу. Даже, если бы погода подпортила, Хаб решился бы, хотя и делал это весьма и весьма редко, вмешаться в метеорологическую систему, воспользовавшись энергетическими проекциями и полями. Желаемый эффект так или иначе, но был бы достигнут. Такие вещи не поощрялись, но иногда, особенно ради удовольствия такой огромной массы людей, все-таки можно было прибегнуть к таким возможностям.

Технически зал Штульен представлял собой гигантскую специализированную баржу, которая плавала по сети каналов, медленно преодолевая реки, озера и небольшие моря, разбросанные по всему Мэйсаку, плавала сама по себе, создавая, таким образом, широкий выбор различных декораций, видимых через прозрачные стены, с балконов и амфитеатра. Чего там только не было: снежные шапки гор, кристальные башни городов, огромные водопады и заросли диких лесов.

На определенные случаи существовала и более высокая скорость, по могучим рекам зал мог сплавляться как скоростное судно и мог преодолевать даже водопады.

Однако для предстоящего в этот день представления зал должен был оставаться на прежнем месте, на самом мысу небольшого полуострова, рядом с озером Бандель, в десяти континентах от Ксаравва. Все побережье в этом месте было усыпано барами, кафе, ресторанами и прочими развлекательными заведениями, а сам док, в котором стоял зал, заново отремонтирован.

Внутри тоже все было механизировано, управление всеми системами не требовало человеческого присутствия и в обычные дни, — а сегодня за состояние зала и вообще за все отвечал сам Хаб.

Кроме Штульена, на Мэйсаке существовало еще пять подобных залов для супермассовых мероприятий, которые всегда могли быть доставлены в нужное время в нужное место.

— Но ведь на самом деле достаточно было бы и одного такого, — задумчиво произнес Кэйб. — Вы вполне могли бы двигать Штульен по всей Орбите и везде успевать.

— Могли бы, — согласился аватар.

Прямо у них над головой в вечерней дымке висела крошечная точка, сиявшая отраженным светом.

— Что это?

— Это судно Генеральной системы «Испытание значительного недостатка гравитации», — пояснил аватар. Кэйб увидел, как глаза существа прищурились и на губах заиграла довольная улыбка. — Он изменил свой курс и расписание, вероятно, лишь для того, чтобы поприсутствовать на концерте. — Точка все росла, приближаясь, и аватар в конце концов нахмурился: — Надо все же отодвинуть его подальше, не то попадет под салют моих метеоритов, которые так красиво будут взрываться в воздухе.

— Взрываться в воздухе? — удивленно повторил Кэйб, не сводя глаз со все приближающегося корабля. — Это весьма драматично, — пробормотал он, про себя полагая, что гораздо лучше здесь подошло бы слово «опасно».

Аватар покачал головой, тоже не отрываясь от судна, уже входящего в атмосферу.

— Нет, это совершенно не опасно, — словно прочитав мысли хомомдана, ответил он. — Подобная хореография метеоритов — дело проверенное. Конечно, нескольким небольшим осколкам придется придать новые траектории, но в целом все абсолютно управляемо. К тому же у меня заготовлен целый запас реактивариторных зарядов. Впрочем, думаю, они не понадобятся.

Оба снова посмотрели на небо: корабль был уже размером с кулак, и на его золотисто-белой поверхности можно было разглядеть некоторые подробности.

— Ракеты на полном ходу, предельная скорость. Однако ничего страшного, — тихо комментировал приближение судна аватар, и Кэйб глядел во все глаза на корабль, напоминавший теперь странную золотую луну, заливавшую своим ярким светом окружающий пейзаж. — О таких кораблях Хабу даже нечего беспокоиться: триллион тонн веса способны, тем не менее, лететь, как выпущенная из лука стрела, и в любой момент останавливаться, как вкопанные, если понадобится. — Он покачал головой и добавил тоном, которым говорят об избалованных, но обожаемых детях: — Судно Генеральной системы, что поделаешь!

— Вы думаете так, потому что сами когда-то были одним из них? — спросил Кэйб. Судно уже занимало полнеба, но вдруг остановилось, и под его брюхом заклубились черные облака. Стали видны расходящиеся кругами защитные поля.

— Именно поэтому, — подтвердил аватар. — Облака из-под брюха гигантского лайнера все расходились вокруг, и вот, наконец, он медленно задрейфовал прочь. Тучи вокруг него постепенно превращались в пар. — Нет, вы только посмотрите! Замутил нам все небо и смывается, — снова покачал головой аватар. — Типичное СГС! Тучи теперь придется разгонять, чтоб не испортить вечер. Пойдемте, проигнорируем этого нахала, и я вам лучше покажу эту махину изнутри.

— Но, господин Циллер, ваша аудитория!

— Она предпочтет меня увидеть вернувшимся на Чел, повешенным, колесованным и сожженным.

— Мой дорогой Циллер, я вас понимаю, вы всегда говорите чудовищно преувеличивая, но даже, если признать, что все это правда, то я скажу вам на это вот что: здесь, на Мэйсаке, тоже есть миллионы людей, которые готовы за вас отдать свои жизни. И я отвечаю за свои слова. Многие из них будут сегодня на концерте, остальные, которым не повезло, смогут наблюдать и слушать.

Они терпеливо ждали все эти годы, надеясь, что в один прекрасный день вы все же вдохновитесь закончить свой долгий труд. И теперь, когда все это свершилось... Они все отчаянно хотят быть в зале, услышать вашу музыку собственными ушами и увидеть вас собственными глазами! Они умоляют вас встать за дирижерский пульт сегодня вечером!

— Меня могут умолять, о чем вздумается и сколько угодно, но они все же будут разочарованы. Я не намерен идти на концерт, если там собирается быть этот кусок говна.

— Но ведь вы не встретитесь! Мы не дадим вам встретиться!

Циллер внезапно и зло ткнулся своим крупным черным носом прямо во вспыхнувшее розовым керамическое лицо И. X. Терсоно. Тот от неожиданности отскочил.

— Я вам не верю.

— Как? Только потому, что я сотрудник Посольства? Но это смешно!

— Да вы с Кэйбом просто сговорились!

— Да помилуйте, у меня нет никакого желания сводить вас с этим майором!

— Зато вы будет рады, если я сам с ним встречусь, а?

— Ну... — аура дрона вспыхнула всеми цветам радуги, что явно говорило о смущении.

— Так или не так!?

— Ну, конечно... так! — Завертелся дрон, выказывая одновременно и гнев, и полнейшее замешательство.

— Ха-ха! Вот вы и раскололись!

— Разумеется, я буду рад вашей встрече, это вообще абсурд, что вы еще до сих пор не встретились, но мне только хотелось, чтобы все произошло естественным образом, не противореча вашим желаниям!

— Ш-ш-ш! Сюда кто-то идет!

— Но...

— Ш-ш-ш!

Лес Пфесайн неподалеку от Астранхуана славился своей охотой.

Вчера Циллер прибыл туда из Акьюма поздно вечером, остановился в веселом охотничьем домике, спал долго, поздно проснулся, нашел проводника и отправился охотиться на прыгающих джанмандресилов Кюсселя. И теперь ему показалось, что он слышит приближение одного из них, приближение вожделенной добычи, которая подходит к густым зарослям кустарника как раз под высоким деревом, где он прятался.

Циллер поглядел на гида, упрямое чучело в старинном камуфляже, повизгивающее метрах в пяти внизу. Тот кивнул и указал в направлении шума. Циллер спустился на ветку ниже и прищурился, пытаясь увидеть животное.

— Прошу вас, Циллер, — снова, но как-то странно зазвучал в ухе голос Терсоно.

Челгрианец вдруг резко обернулся и впился глазами в дрона, потом приложил палец к губам и покачал головой. Дрон стал густо-кремовым от замешательства.

— Я ведь разговариваю с вами с помощью прямой вибрации мембраны, — пояснил он обидчиво. — Никакое животное этого не услышит...

— Зато это мешаете мне сосредоточиться! — прошипел, стиснув зубы, Циллер. — Можешь ты, наконец, заткнуться, урод!?

Аура дрона на мгновение вспыхнула негодованием, быстро сменившимся серым разочарованием с пурпурными пятнами противоречия. Потом цвет быстро перешел в желто-зеленый, показывающий прощение и дружбу, сопровождаемый красными полосами, говорившими о том, что резкость принята как шутка.

— И прекратите эту долбаную радугу! — совсем взбесился Циллер. — Вы меня отвлекаете! А животное, если вас и не слышит, так уж точно видит!

И Циллер полностью переключился на что-то большое и пятнисто-синее, проходящее под ветвями. Голова у животного оказалась размером с тело самого охотника, а спина такая широкая, что на нее влезли бы с десяток челгрианцев.

— О, Боже! — прошептал Циллер. — Каков экземпляр! Он глянул снова на проводника, и тот яростно закивал головою.

Циллер сглотнул слюну и прыгнул. Падать было всего метра два, он приземлился на все пять конечностей прямо на шею животному и мгновенно обвил ее ногами, одной рукой схватился за огромные веерообразные уши, а другой за темно-коричневый нарост на голове. Зверь так и не успел опомниться. Тут же подплыл и Терсоно. Только сейчас джанмандресил Кюсселя догадался, что нечто сидит у него на шее, и издал пронзительный рев. Он стал изо всех сил мотать головой и телом и бросился в чащу.

— Ого-го! — заливался Циллер, мертвой хваткой вцепившись в гигантское животное и трясясь от галопа и возбуждения. Ветер хлестал ему в лицо, мимо проносились ветки, листья, кусты, жаркий пот заливал глаза, не хватало дыхания. Шерсть вокруг глаз мешала видеть, все видимое смешалось в единый сине-зеленый поток. Животное по-прежнему мотало головой, силясь избавиться от неожиданного груза.

— Циллер! — надрывался И. X. Терсоно, стараясь не отставать. — Я ведь только хочу заметить, что вы без защитной экипировки! Это очень опасно!

— Терсоно!

— Что?

— Отвяжешься ты или нет?

Впереди появился какой-то просвет, и животное припустило еще сильнее, тем более что дорога пошла под уклон. Прижавшись к шее как можно плотнее, Циллер из всех сил старался удержаться, чтобы не перелететь через голову, не попасть под копыта и не оказаться раздавленным. Впереди, в тучах поднимаемых листьев и клочков мха, показалось солнце, осветившее край леса. Там заблестела река, и джанмандресил помчался еще быстрее, топоча по тропе, а затем с разбегу бросился в глубокую воду. Он сразу стал нырять, пытаясь передними ногами как-нибудь содрать со спины надоедливого седока.

 

Циллер очнулся на берегу реки и обнаружил себя лежащим на спине. Оглядевшись, он увидел Терсоно, окружавшего его защитными полями и всего серого от беспокойства.

— И долго я там прокувыркался? — откашлявшись и сплюнув какую-то гадость изо рта, нехотя поинтересовался Циллер.

— Несколько секунд, — с готовностью ответил дрон и кое-как помог композитору сесть. — Я бросился вас спасать сразу же, как только вы скрылись под водой. Чудище еще долго наблюдало за вами с той стороны реки, словно не отказалось от намерения утопить или, вытащив на берег, растоптать. — Терсоно зашел за спину Циллера и придерживал его, пока тот окончательно не откашлялся.

— Благодарю, — буркнул Циллер, выплевывая последние остатки речной воды. Но не думайте, что этим вы заставите меня встать за дирижерский пульт, — ни за какие шиши.

— Будто бы я ожидал от вас такой благодарности, — обиделся дрон.

Циллер снова огляделся, отпихнул дрона с его полями, просморкался и пригладил шерсть на лице.

— Ты что, и вправду расстроился? — удивился он. Дрон так и вспыхнул:

— Конечно, расстроился, господин Циллер! Вы едва не убились! Вы всегда столь безрассудны, столь неосторожны, вечно ищете приключений на свою голову!

Циллер угрюмо смотрел в песок; жилет на нем порвался, а трубка осталась забытой дома. Перед ним медленно несла свои воды река, над которой, жужжа, звеня и чирикая, проносились огромные насекомые и птицы. На противоположном берегу кто-то пасся, обрывая ветви с деревьев, кто-то на длинных ногах с большими ушами выглядывал из близлежащих кустов с нескрываемым любопытством. Циллер покачал головой.

— Что я здесь делаю? — вырвалось у него, и композитор быстро поднялся, превозмогая слабость.

Дрон хотел было раскинуть вокруг него поддерживающие поля, но, глянув в лицо великого творца, отказался от этой мысли.

— И что дальше, господин композитор?

— Я возвращаюсь домой.

— Правда?

— Правда, — Циллер выплюнул остатки воды сквозь зубы и поднял руку к уху, где должен был находиться комп. Потом оглядел еще раз реку, вздохнул и обернулся к Терсоно: — Где самый ближайший вход в подземку?

— Да зачем же, у меня самолет наготове, на случай если вам вдруг надоест...

— Самолет? И сколько это займет времени?

— Ну, это, конечно, не самолет, а маленький космолет... Циллер отфыркнулся, отчего шерсть у него на лбу поднялась дыбом. Дрон опасливо отскочил в сторону.

— Ладно, сойдет, — вдруг спокойно согласился челгрианец. Через мгновение в воздухе показалась серебристая точка, быстро пролетевшая над рекой и лесом и приземлившаяся прямо на песок. Точка оказалась черным в камуфляжных пятнах судном с приглашающе открытым люком. Циллер, прищурившись, посмотрел на дрона.

— И без фокусов, слышишь, — прорычал он.

— Да что вы!

И они поднялись на борт.

 

Снег снова залеплял стекла кругами и петлями, сливавшимися в еще более причудливые и странные узоры. Квилан долго смотрел в окно, на горы за дальним краем города, но снег все больше мешал ему, танцуя всего в каком-нибудь метре перед глазами, отвлекая, раздражая, заколдовывая.

— Так ты собираешься идти?

— Не знаю. Вежливее в такой ситуации все-таки было бы не пойти, поскольку Циллеру обязательно надо там быть.

— Это правда.

— С другой стороны, о какой вежливости может идти речь, когда скоро все эти люди все равно умрут? Где мне лучше быть тогда?

— То, как эти люди станут вести себя перед лицом смерти, откроет тебе их настоящую суть, Квил. И тогда ты поймешь, надо ли думать здесь о какой-то там вежливости...

— Я все сделаю и без твоей лекции, Хайлер.

— Извини.

— Я могу остаться здесь и просто посмотреть концерт по трансляции, а могу и пойти, чтобы соединиться с четверть-миллионной толпой народа; можно умереть одному, а можно — окруженному людьми.

— Ты умрешь не один, Квил.

— Да, но ты возродишься, Хайлер.

— Нет, возродится лишь та часть меня, что существовала и до нашего путешествия.

— Даже так. Но, я надеюсь, ты не обидишься, что гордиться этим делом все же надо больше мне, чем тебе.

— Конечно, не обижусь.

— По крайней мере, циллеровская музыка отвлечет меня на эти пару часов. Умереть в разгар уникального концерта, зная, что финал срежиссирован тобой — что ж, это вполне хорошая декорация для расставания с жизнью, гораздо лучше, чем скопытиться где-нибудь за столиком в кафе или быть найденным раздавленным на полу.

— Не буду спорить.

— И вот еще что. Хаб, кажется, собирался управлять всеми этими атмосферными эффектами, да?

— Да. Толковали что-то о метеоритном потоке, фейерверках и тому подобном.

— Но если Хаб будет разрушен, то и в зале все пойдет наперекосяк. А если Циллера там не будет, он может остаться жив.

— А ты этого хочешь?

— Да, хочу.

— Он немногим лучше простого предателя, Квил. Ты жертвуешь за Чела жизнью, а он просто плюнул на всех нас. Ты приносишь свою великую жертву, самую великую, какую только может принести солдат, а он позорно убежал, на всех наклеветал и теперь наслаждается жизнью. И ты считаешь справедливым, что ты уйдешь, а он останется?

— Считаю.

— Этот сын подзаборной бляди заслужил... Ладно, проехали. Извини. Я, правда, все еще думаю, что в этом ты неправ, — зато прав в другом, в том, что будет с нами сегодня ночью. Это и в самом деле больше касается тебя, чем меня, и поэтому не буду портить тебе настроения, отравляя последние часы. Иди на концерт, Квил. Так и быть, и я удовлетворюсь тем, что этого подонка на небесах не окажется.

— Кэйб? — раздался отчетливый голос в компьютере.

— Я слушаю вас, Терсоно.

— Я, кажется, отчасти преуспел, уговорил Циллера вернуться к себе! Может быть, стоит нажать и дальше? С другой стороны, я только что узнал, что Квилан все же решил идти на концерт. Надеюсь, вы согласитесь присоединиться ко мне и удвоить наши попытки уговорить Циллера присутствовать на концерте?

— Вы думаете, что мое участие может что-то изменить?

— Как знать.

— Хм... Подождите минутку.

Кэйб и аватар стояли перед главной сценой, над ними летали всевозможные технические дроны, а в оркестр уже начали свозить инструменты. Кэйбу было интересно смотреть, но неприятно слушать: какофония настраиваемых инструментов почему-то напоминала ему шум водопада.

Музыканты — не все из них были людьми, да и среди людей попадались какие-то весьма непривычного вида — волновались и шушукались из-за того, что, по последним слухам, симфонией собирается дирижировать один из аватаров Хаба, а не сам Циллер, который всегда восхищал музыкантов своим бешеным темпераментом, дурным языком и цветистыми ругательствами. Автор будет отсутствовать не только за дирижерским пультом, но и в зале, — при первом исполнении его симфонии!

— Хаб, — обратился Кэйб.

— Я слушаю, Кэйб. — На сей раз хомомдан был одет очень строго в официальный серый костюм.

— Как вы думаете, успею я отправиться в Акьюм и вернуться к началу концерта?

— С легкостью. А что? Терсоно ищет подмоги по поводу Циллера?

— Вы правы. Ему кажется, что я смогу помочь в этом безнадежном деле.

— Может быть, это и справедливо. Я тоже, пожалуй, отправлюсь с вами. Поедем подземкой или возьмем корабль?

— Корабль быстрее?

— Вероятно. Отправимся на предельной скорости. А впрочем, лучше переместимся.

— О, я никогда еще так не путешествовал. Давайте!

— Но должен обратить ваше внимание на то, что в одном случае из шестидесяти одного миллиона подобное путешествие может закончиться смертью субъекта. — Аватар усмехнулся: — Вы все еще настаиваете?

— Конечно.

Вдруг около них появилось некое сияние, и рядом оказался еще один аватар, одетый едва ли не точно так же, как и первый, но все-таки чуть-чуть иначе.

Кэйб тронул носовое кольцо:

— Терсоно?

— Слушаю, — раздался голос дрона.

Оба сереброкожих существа изысканно поклонились друг другу.

— Мы выезжаем.

Кэйб испытал нечто, что потом объяснял как мгновенное головокружение, вспышку, во время которой голова аватара как-то странно мотнулась, — и в следующий момент они уже оказались стоящими в приемной Циллера в Акьюме, где их ждал дрон И. X. Терсоно.

 

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

ИСПЫТАНИЕ СВЕТОМ

 

Солнце, клонившееся к закату, сияло в километровом просвете между горами и тучами.

Циллер вышел из ванной, отфыркиваясь и вытираясь. Нахмурившись, он уставился на Терсоно и выразил еще большее недовольство, увидев рядом с ним Кэйба с аватаром:

— Всем привет. Я не иду. Что еще?

Композитор упал на широкий диван и вытянулся, с наслаждением растирая шерсть на животе.

— Я взял на себя смелость просить господина посла и Хаба прибыть сюда, чтобы помочь мне в последней попытке, — важно заявил Терсоно. — Еще есть время успеть в зал Штульен и...

— Дрон, я не собираюсь вникать в твои расчеты — все очень и очень просто, — усмехнулся Циллер. — Если он идет, — я не иду. И наоборот. Дисплей, пожалуйста, зал Штульен.

На стене вспыхнул голографический экран, на котором во всевозможных ракурсах высвечивался гигантский концертный зал, различные группы людей, болтающих и смеющихся. Звука не было. Репетиция заканчивалась, и многие гуляли по фойе. Дрон быстро завертелся, оборачиваясь то к аватару, то к Кэйбу. Но оба молчали, и Терсоно пришлось говорить самому:

— Циллер, прошу вас!

— Терсоно, ты мешаешь мне смотреть.

— Кэйб, может быть, вы с ним поговорите!?

— Конечно, — Кэйб наклонил свою массивную голову: — Циллер, ну как же так?

— Вот так, Кэйб.

— Я думал, что вы все-таки...

— Честно признаться, я немного устал. Этим утром я охотился на джанмандресилов, и один из них сбросил меня весьма неприятным образом.

— Но вы, по крайней мере, не ранены?

— Пустяки, царапины.

— Значит, вам не понравилось такое занятие?

— Можно считать, что так, но вообще...

— И вы никому не порекомендуете этого?

— Уж вам-то точно не порекомендую. Если вы прыгнете на шею джанмандресилу, то рискуете сломать ему шею.

— Вероятно, вы правы, — поперхнулся Кэйб и почесал в задумчивости подбородок. — Хм... Джанмандресилы Кюсселя, они ведь водятся только в...

— Да остановитесь же вы! — взвизгнул дрон, и его аура вспыхнула белым гневом.

Кэйб, моргая, повернулся к нему и развел руками, уронив при этом подсвечник:

— Но вы же попросили поговорить с ним!

— Но не о том, как он занимается каким-то идиотским псевдоспортом! Я имел в виду поговорить о концерте! О том, чтобы он сам дирижировал симфонией!

— Во-первых, такой спорт далеко не идиотский. Я проскакал на этом гиганте приличное расстояние.

— Всего шестьдесят два метра, и вообще — прыжок неудачный, — отрезал дрон, имитируя голосом человеческое презрение. — Это вообще не прыжок! Вы просто свалились на бедное животное. Случись это на соревнованиях, вас бы запросто вынесли с поля!

— И все же я не собираюсь...

— Вы просто все время выхваляетесь и кичитесь собой! — заорал дрон. — А тот, кто прятался там, в кустах у реки, был Марел Помайхекер, папарацци, журналист горячих точек и партизанской войны! Смотрите! — Дрон подлетел к экрану и завозился в углу. Появилось изображение Циллера, пригнувшегося к ветке в джунглях.

— Вот дерьмо! — выругался Циллер. Камера перешла на огромное пурпурное животное, пробиравшееся внизу. — Вырубите это, — приказал он, и изображение исчезло. Циллер оглядел всю троицу, и шерсть у него на лбу поднялась дыбом: — Я решительно объявляю, что никуда не пойду, ясно? — саркастически глянул он на Терсоно.

— Но ведь стоит вам только захотеть, Циллер! — заныл дрон. — Никого не волнует, что утром вы грохнулись с этого тупого животного!

Циллер еще раз бросил взгляд на аватара и хомомдана и на мгновение прикрыл глаза.

— Терсоно просил меня помочь ему уговорить вас, — тихо произнес Кэйб. — Но я полагаю, ничто из мною сказанного не изменит вашего решения.

Циллер кивнул.

— Если идет он, я остаюсь. — Он посмотрел на старинный будильник, стоявший на наборном столике у окна. — Есть еще немногим более часа. — Композитор вольготно растянулся на диване, заложив руки за голову, а потом начал демонстративно растирать плечо. — Да и к тому же я сомневаюсь, что смогу сегодня нормально дирижировать. Вероятно, растяжение. — Он снова улегся: — Надо полагать, наш майор уже одевается?

— Он уже одет, — ответил аватар. — Они уже в пути.

— В пути? — переспросил Циллер.

— Отправился в зал, сейчас он в машине и заказывает спиртное.

Циллер просиял и выдохнул:

— Ха!

 

Квилан сидел в большой наполовину пустой машине. Впрочем, по местным стандартам, машина считалась заполненной. В ее дальнем конце, за вышитыми занавесками и живыми растениями, слышался молодой смех и крики. Иногда раздавался одинокий взрослый голос, пытавшийся призвать всех к порядку.

Вот из-за растений выглянуло детское лицо, повертелось и собиралось уже убраться восвояси, как увидело Квилана. Глаза ребенка широко распахнулись, и он пробрался прямо к майору. Черные волосы растрепались и прилипли к мокрому от пота бледном лбу.

— Привет, — весьма уверенно и свободно произнесло дитя. — Вы Циллер?

— Нет, меня зовут Квилан.

— Джелдри Чойз, — ответил ребенок и протянул руку. — Как дела?

— Отлично. А у тебя?

— Вы едете на фестиваль?

— Нет, на концерт.

— Ах, на этот, в зале Штульен?

— Да. А ты? Ты разве не едешь на концерт?

— Нет, — фыркнуло дитя. — Нас тут много, мы гоняем по всей орбите на этой машине до тех пор, пока нам не надоест. Квем хочет объехать ее как минимум трижды, потому что Ксидди уже объехала два раза вместе со своим кузеном. Но я думаю, что двух раз все-таки хватит.

— А зачем вам это путешествие? Джелдри с удивлением воззрился на Квилана.

— Просто для смеху. — Ребенку это казалось вполне достаточным объяснением. Из-за занавесей снова послышался смех.

— Отчего такой шум? — поинтересовался Квилан.

— Мы боремся, а до этого соревновались, кто громче пукнет.

— Слава богу, что я пропустил такое развлечение.

Из-за портьер снова раздался взрыв смеха.

— Я лучше вернусь, — заявил Джелдри. — Приятно было познакомиться. Надеюсь, концерт вам понравится.

— Благодарю и до свиданья.

Мальчик бегом помчался обратно. Смех и визги усилились.

— Я знаю.

— Что ты знаешь?

— Могу отгадать, о чем ты думаешь.

— Можешь ли?

— Что они, возможно, окажутся в подземке, когда сломается Хаб.

— И неужели я действительно думал об этом?

— Об этом думал я. Это почти одно и то же.

— Что ж, благодарю.

— Прости.

— Мы все виноваты, Хайлер.

Путешествие майора заняло чуть больше времени, чем обычно, поскольку на подъездах к Штульену скопилось очень много народа и машин. В лифте Квилану пришлось раскланиваться с какими-то людьми, узнавшими его, благодаря передачам новостей, в которых он, так или иначе, мелькал. Он даже увидел, что некоторые при встрече с ним нахмурились, вероятно, зная, что его присутствие лишает их присутствия Циллера за дирижерским пультом. Квилан добрался до своего места и сел, рассматривая абстрактную живопись на стенах, но затем, выйдя на поверхность, решил пройтись вокруг и осмотреться, пока есть время.

Зал еще не заполнился — люди предпочитали пока прогуливаться под сенью мощных прямоствольных мощных деревьев. На вечернем небе горели мягкие огни, льющие мерцающий золотой свет. В воздухе стоял запах еды, и люди ломились в кафе и рестораны, во множестве разбросанные по обеим сторонам прогулочной эспланады, в конце которой и высился Штульен, закрывая собой полнеба.

— Майор Квилан! — крикнул, приближаясь к нему, высокий красивый человек в ярком пиджаке. — Чонгон Лиссер, — представился он, протягивая руку, которую Квилану оставалось только пожать. — «Новости, последние новости отовсюду».

— Как дела? — механически спросил Квилан, не замедляя шага, а высокий человек заходил чуть спереди и сбоку, чтобы постоянно смотреть ему в лицо.

— Отлично, майор, чего и вам желаю. Майор, скажите, это правда, что Махрай Циллер, автор сегодняшней симфонии, которая прозвучит сейчас здесь, в Штульене, заявил, что если на концерте будете вы, то его не будет?

— Нет.

— Это неправда?

— Мне он ничего подобного не говорил.

— Но возможно ли будет сказать, что вы должны были слышать о подобном заявлении с его стороны?

— Не могу отрицать.

— И все-таки вы решили прийти?

— Да.

— В таком случае, майор Квилан, не скажете ли вы мне, в чем все-таки заключается суть разногласий между вами и Махраем Циллером?

— Спросите об этом у него. У меня с ним никаких разногласий нет.

— Но вы не можете отрицать, что сегодня он поставил вас в очень двусмысленное положение?

— Я не считаю мое положение двусмысленным.

— Можете ли вы сказать, что Махрай Циллер в этом случае мелочен или несправедлив?

— Нет.

— То есть вы имеете в виду, что он ведет себя абсолютно разумно?

— Я не специалист относительно поведения Махрая Циллера.

— Но вы, конечно, поймете людей, которые назовут ваш поступок эгоистичным, поскольку он не дает возможности Циллеру дирижировать первым исполнением своей новой работы, что, конечно, снизит остроту восприятия для большинства публики?

— Да, пойму.

Они были уже в самом конце широкой эспланады, где возвышалась высокая прозрачная стена, сияющая молочным светом, — это было силовое поле, призванное отделить счастливых обладателей билетов от их несчастных собратьев. Толпа стала реже.

— Так вы не чувствуете никакой...

Квилан зачем-то взял с собой билет, хотя и был предупрежден, что это всего лишь сувенир и для входа не потребуется. У Чонгона Лиссера билета явно не было, он неловко уткнулся в прозрачную стену, Квилан спокойно обошел его с легким поклоном и насмешливой улыбкой.

— Приятного вечера, — пробормотал он.

Но за стеной его сразу же окружили другие корреспонденты, которым он продолжал отвечать вежливо, но очень немногословно, продолжая идти на свое место, которое указывал ему компьютер.

 

Циллер следил за передвижениями Квилана едва ли не раскрыв рот:

— Во дает, сукин сын! И вправду пришел! И ни капли смущения! Идет, садится, и плевать ему на меня! И на мой, блин, концерт! Во паскуда. Сучий потрох. Кастратовский выблядок...

Циллер, Кэйб и аватар просмотрели еще несколько эпизодов, происшедших с майором по дороге на его пути к своему месту, представлявшему собой специально подогнанное под фигуру челгрианца кресло. Рядом пустовали места хомомдана, Терсоно и еще нескольких почетных гостей. Камера показывала им Квилана, спокойно сидящего в кресле и рассматривающего заполняющую зал толпу. Вот он включил свой персональный дисплей, на котором высветилась программа.

— Кажется, я вижу здесь и свое место, — задумчиво пробормотал Кэйб.

— А я свое, — в тон ему ответил Терсоно, и его аура изобразила явное возбуждение. Он обернулся к Циллеру и хотел Что-то сказать, но не решился. Аватар сидел не двигаясь, но хомомдану показалось, что он контактирует с Хабом и дроном помимо него.

Потом аватар сложил руки на груди и принялся ходить по комнате, глядя на город. Над горами тугой аркой выгнулось холодное чистое кобальтовое небо. Ясно была видна соборная площадь Акьюма. Там расположился гигантский экран с прямой трансляцией из Штульена. Перед ним уже набралась толпа.

— Честно признаться, я думал, что он не придет, — тихо произнес аватар.

— А он, вашу мать, взял и пошел! — сплюнул Циллер. — Мудак долбаный, падаль вонючая, челгрианский подонок...

— Мне кажется, что он все же очень надеялся увидеть вас, — сказал Кэйб и опустился рядом с композитором. — Простите меня, Циллер, что я спутал вам карты, хотя и совсем неумышленно, но я и сейчас остаюсь в твердом убеждении, что Квилан не должен был идти на этот концерт. Остается только предположить, что нечто, неизвестное нам, изменило направление его мыслей.

И снова Терсоно хотел что-то сказать, и снова передумал, аура его почти совсем погасла, он приподнялся немного вверх, направился к Циллеру и снова отказался от своего намерения. Аура стала совсем серой.

Аватар отвернулся от окна, с по-прежнему сложенными на груди руками:

— Итак, Циллер, если вы во мне более не нуждаетесь, я возвращаюсь обратно в Штульен... Лишних помощников на таких мероприятиях не бывает. Всегда найдется какой-нибудь кретин, который забудет, как управлять автоматом с напитками. Кэйб, Терсоно, могу я предложить вам перемещение обратно?

— Перемещение? — удивился дрон. — Конечно, нет! Я возьму машину.

— Хм, — промычал аватар. — Берите. Но лично я выбираю перемещение и вам советую.

Дрон заколебался, что мгновенно отразилось и на его ауре.

— Ладно, я тоже с вами, если, конечно, господин Циллер не захочет оставить меня у себя.

Оба поглядели на Циллера, который все никак не мог оторваться от экрана и продолжал почти беззвучно изрыгать проклятия.

— Нет, — ответил он, беззаботно сделав им ручкой. — Идите, идите и поторапливайтесь.

— Но все-таки мне кажется, что я должен остаться, — вдруг выпалил дрон, подплыв почти вплотную к челгрианцу.

— А мне кажется, что ты должен выкатываться, — резко отрезал Циллер.

Дрон внезапно остановился, будто налетел на стену. Аура его засияла радугой удивления и раздражения. Он неловко поклонился прямо в воздухе.

— Ах, так. Ладно, смотрите. Ага... Да. Счастливо! — И он рванулся к дверям, распахнул их и бесшумно закрыл с другой стороны.

Аватар вопросительно посмотрел на хомомдана:

— Кэйб?

— Мне понравились эти мгновенные путешествия, и я буду рад повторить такой опыт. — Кэйб посмотрел на Циллера: — И все-таки я буду не меньше счастлив, оставшись здесь. Мы можем и не смотреть этот концерт, ты мог бы...

Циллер вскочил на ноги.

— К дьяволу! — прорычал он сквозь зубы. — Я иду! Этот рвотный порошок не заставит меня остаться дома! Не заставит отказаться от моей, блин-разблин, симфонии! Я иду. Иду и буду дирижировать сам! Но только запомните, что если этот урод Терсоно или кто-то другой — все равно! — попытается представить меня этому педерасту, я прокушу ему горло и не задумаюсь.

Аватар подавил усмешку и посмотрел на Кэйба:

— Звучит разумно, а, господин посол?

— Абсолютно.

— Я одеваюсь, — бросил Циллер, уходя в глубину дома, — и не займу у вас много времени.

— Воспользуемся перемещением, чтобы сэкономить побольше времени, — заключил аватар.

— Идет, — уже откуда-то изнутри глубины апартаментов крикнул Циллер.

— Но существует один шанс из...

— Знаю, знаю, плевать мне на этот риск.

Кэйб поглядел на широко улыбавшегося аватара. Тот удовлетворенно кивнул и шутливо поклонился. Кэйб жестами обозначил аплодисменты.

— Твои догадки оказались неверными.

— Догадки о чем?

— О том, что Циллера здесь не будет. Он вот-вот появится здесь.

— Он появился?

Но, еще задавая вопрос, Квилан уже заметил оживление в толпе и уловил летучий шепот «Циллер». Зал был почти полон, гигантский контейнер с людьми, звуками, светом и аппаратурой. Пустая сцена, сверкание различных инструментов, шум.

Потом все затихло, как перед бурей.

Квилан старался ни о чем не думать. Какое-то время он просто устраивался поудобнее в своем кресле, стараясь, чтобы сцена была видна, как можно лучше.

— Так он действительно выехал?

— Он здесь. Они переместились.

— Итак, я зря старался.

— Возможно, твое беспокойство излишне. Все произойдет так далеко отсюда, что реальной опасности этому месту нет.

Квилан окинул взглядом небо над залом; оно оказалось местами пронзительно синим, кое-где густо-фиолетовым или почти черным из-за слепящих огней зала.

— Несколько сотен тысяч осколков скал и ледников полетит сюда со всех сторон. Я не думаю, что здесь вполне безопасно.

— Успокойся, Квил. Ты просто их не знаешь. У них тут напихана защита на защите.

— Посмотрим. И я еще вот что подумал...

— Что?

— Предположим, наши союзники, — кто бы они ни были, — создали свой собственный план того, что должно произойти.

— Продолжай, продолжай.

— И, как я понимаю, сила зарядов не ограничена. Предположим, что вместо той энергии, которой достаточно, чтобы разрушить Хаб, они заложили ее столько, сколько необходимо вообще для полной аннигиляции. Взрыв погубит все или выстрелит антивеществом, пропорциональным массе Хаба. Кстати, сколько он весит?

— Около миллиона тонн.

— Взрыв в миллион тонн антивещества убьет на орбите все. Ведь так?

— Полагаю, что да. Но зачем бы нашим союзникам — кем бы они ни были, как ты правильно выразился — захотеть убивать всех?

— Не знаю. Дело только в том, что это теперь вполне возможно. Ведь мы с тобой не знаем, о чем договорились наши хозяева, и какую часть правды сказали нам. И, таким образом, мы оставлены на милость этих таинственных союзников.

— Ты слишком о многом беспокоишься, Квилан.

Квилан посмотрел на сцену и увидел, что оркестр уже занимает места. Воздух вокруг буквально задрожал от аплодисментов. Правда, оркестранты прибыли еще не в полном составе, и Циллер не показывался. В первом отделении звучала не его музыка, но и без этого музыкантов встречали очень живо.

— Быть может. Но теперь это уже ничего не значит. Теперь уже ничто больше ничего не значит.

Он увидел, как из ближайшей двери появились хомомдан Кэйб Ишлоер и дрон И. X. Терсоно. Оба вошли как раз в тот момент, когда начал гаснуть свет. Кэйб махнул майору рукой, и Квилан ответил тем же.

«Терсоно! Мы собираемся взорвать Хаб», — эти слова были уже готовы слететь с языка Квилана. Он должен был сейчас встать и выкрикнуть их, выкрикнуть на весь зал.

Однако Квилан не поднялся и ничего не сказал.

— Я не вмешивался. Потому что на самом деле ты никогда и не собирался делать этого.

— На самом деле?

— На самом деле.

— Очаровательно. Любой философ оценит такое по достоинству, а, Хайлер?

— Проще, сынок, будь проще.

Кэйб и Терсоно уже подходили к своим местам, и оба заметили, что майор тихо плачет, однако сделали вид, что ничего не заметили.

 

Первые звуки музыки разнеслись по залу, огни полностью погасли, зато вспыхнула настоящая световая феерия на небе.

Квилан не видел перламутровых туч, весь поглощенный зрелищем лазеров, огней, фейерверков, вспышек первых падающих метеоритов, чьи траектории прочерчивали небо изящными летящими линиями. Небо над залом превратилось в разноцветную живую картину.

Полилась музыка, захватывающая слушателей с каждой минутой все больше, все было подчинено какому-то пока еще никому неведомому целому. Квилан не знал, чья это идея, Циллера или Хаба, но вся программа была выстроена так, что каждым своим мгновением целенаправленно готовила финал — новую симфонию. Сначала шли небольшие произведения, отчасти Циллера, отчасти других композиторов. Все они были написаны совершенно в разных стилях, часто весьма противоречащих друг другу. Но каким-то непостижимым образом очень друг друга дополняли.

Короткие паузы, в которые оркестр все увеличивался, давали возможность осознать только что услышанное, и скоро всем вдруг стало до боли ясно, что главная тема этого музыкального вечера — война.

Два потока музыки представляли собой протагонистов — Цивилизацию и Айдайран. Музыка все нарастала по мощи, вызывая ощущение злобной силы.

Квилан обнаружил, что невольно восстанавливает про себя историю этой Айдайранской войны, чтобы проверить правильность своих ощущений.

Неожиданно музыка стихла, словно умерла. Аплодисментов почти не было, словно люди все еще ожидали чего-то. На сцене сидел оркестр в полном составе, за ним полукольцом расположились танцовщики. На сцену вышел Циллер и встал впереди оркестра. Он был окружен сияющим кольцом защитных и световых полей. Овации грохнули внезапно, обрушившись, как водопад, и так же резко стихли.

Оркестр и дирижер замерли на мгновение в абсолютной торжественной тишине. И тогда где-то на краю неба замерцало зарево, — это появилась из-за туч новая Портиция.

Симфония началась тихим шорохом, шелестом, вспыхнувшим в хаосе, казалось, неорганизованных звуков; этому хаосу вторил в небе ослепительный яркий свет единственного метеорита, пронизавшего атмосферу прямо над залом и взорвавшегося. Этот гулкий, завораживающий, рвущий барабанные перепонки звук неожиданно заставил музыку умолкнуть, а всю публику, не исключая Квилана, вскочить на ноги.

Загрохотал гром, идущий неизвестно откуда, в небе вспыхнули столбы ослепительного света, и все оно заполнилось целыми эскадронами и флотилиями метеоритов; они били по глазам, а музыка гремела в уши.

Воздух заполнили изображения каких-то военных сцен и просто абстрактного ужаса, в которых метались полуобнаженные тела танцовщиков.

И пока гремел центр зала, пока волна ужаса заливала публику своей неотвратимой жестокостью, метеориты в небе не заканчивали свою жизнь, постоянно взрываясь и падая в озеро, окружавшее зал, и поднимая фонтаны кипящей воды, словно чьи-то невидимые руки из глубины вод пытались дотянуться до безумного клокочущего неба.

Квилану показалось, что в зале начался крик; весь зал содрогался и трясся; волны озера раскачивали его, словно какое-то обычное корыто. Но вот музыка достигла своего апогея, и публика уже не могла более справиться с раздиравшими ее эмоциями, как неопытный всадник не может совладать со своенравным конем.

Квилан, оглушенный звуками и ослепленный светом, теперь уже сидел, не шевелясь, его охватила какая-то чудовищная апатия. Ему казалось, что под черепом у него образовался какой-то канал, сквозь который его душа постепенно выходит, выходит через некое странное окно, открывшееся в универсуме, и падает по длинному темному коридору в направлении далекого маленького кружка света. «Подобно падению в черную дыру" — подумал Квилан. Или это была мысль Хайлера?

Но, кажется, он и действительно падал, падал и уже не мог остановиться. Мир, универсум, зал, люди — все стало отдаленной точкой. Квилан еще ощутил какую-то смутную печаль от того, что так и не дослушает концерта, особенно заключительной части симфонии. И теперь все, что он еще мог видеть, стало мутным от навернувшихся на глаза слез, а едва доносившиеся звуки почти и совсем заглушил голос его совести, говорившей о страшной вине, о том, что он сделал и чего могло бы не быть.

Тьма вокруг становилась все гуще, и только где-то внизу светилась неяркая точка, словно свет от новой звезды. Квилан подумал, что ему, вероятно, просто подсыпали какой-нибудь наркотик. Почему бы и нет? Ведь он так и не сумел познать всех тонкостей и сложностей психологии жителей Цивилизации.

Неожиданно майор упал с глухим звуком на что-то твердое и в следующее мгновение сел и осмотрелся.

С одной стороны лился отдаленный свет, тоже неяркий, молочный. Квилан поднялся; пол оказался теплым и податливым. Вокруг не было ни звука, ни запаха. Он слышал собственное дыхание и биение своего сердца. Вокруг не было ничего и никого.

— Хайлер? — позвал он и подождал мгновение. — Хайлер! ХАЙЛЕР?!

Ничего. Тогда Квилан тихо пошел в сторону света.

Вскоре он оказался на галерее, весьма напоминавшей обзорную галерею Хаба, но место это было совершенно пустынным, не считая ряда длинных сидений. Квилан пошел вдоль ряда, пока не обнаружил наконец что одно из них занято.

Аватар, освещаемый отраженным светом Орбиты, спокойно сидел и смотрел на него. Затем он приглашающим жестом похлопал ладонью по рядом стоящему сиденью. На этот раз он был одет в темно-серый безукоризненный костюм.

— Квилан, спасибо вам, что пришли. Прошу вас, садитесь. — Гладкая серебристая кожа отразила на мгновение печальное лицо Квилана.

Майор сел, и сиденье оказалось на удивление удобным и мягким.

— Что я здесь делаю? — тихо спросил он, и голос его прозвучал глухо и странно. Квилан понял: здесь тоже не было эха.

— Я думал, мы просто поговорим, — так же тихо ответил аватар.

— О чем?

— О том, что же нам делать.

— Не понимаю.

Тогда аватар протянул ему на ладони крошечный драгоценный камень, почти неразличимый на фоне серебристого блеска. Камень сверкал, как бриллиант.

— Посмотрите, что я нашел, майор.

Квилан не знал, что ответить, и на всякий случай еще раз жалобно позвал:

— Хайлер!

Время шло и одновременно не двигалось. Аватар по-прежнему сидел спокойно и неподвижно.

— Их было три, — прохрипел Квилан.

Аватар улыбнулся и достал из кармана еще два таких же камешка.

— Я знаю. Спасибо вам за это.

— У меня был подельник.

— Это чучело у вас в голове? Так мы и думали.

— Я не сумел, да?

— Да. Но за это полагается утешительный приз.

— Что это?

— Узнаете позже.

— А что происходит теперь?

— Теперь? Теперь мы послушаем окончание симфонии. — Аватар протянул ему серебряную руку: — Держите.

Квилан взялся за руку и снова оказался в зале Штульен. Но теперь он был словно везде, он видел зал под тысячью разных углов, с разных точек, он был самим залом, его светом, и звуком, аппаратурой.

В то же время он видел и все вокруг зала, небо, горизонт, звезды, все. Поначалу у него мучительно закружилась голова и стало казаться, что его бросает одновременно на все четыре стороны, что он исчезает, превращается в ничто.

— Потерпите, это пройдет, — раздался голос аватара.

— Я и пытаюсь.

И скоро музыка стала наполнять его, пробегая по жилам, как кровь. Симфония шла к концу, выражая в последних каденциях все, весь остальной концерт, всю войну, всю жизнь.

— Эти вещи, которые я переместил, они...

— Я знаю. Все улажено.

— Простите.

— Прощаю.

Музыка поднялась девятым валом и замерла на мгновение, прежде чем обрушиться и повергнуть все в прах, в небытие, в ничто. Танцоры, изможденные, упали, образы войны стали таять над сценой, небо наполнилось светом.

Затем все пропало, Квилан ощутил, как время замедляет свой бег. Музыка превратилась в острый нож, резавший сердце тягучей мучительной болью, танцовщики лежали на сцене мертвыми опавшими листьями, и все стало затягиваться чернотой, словно поднимавшиеся из глубин его души тучи заволакивали все пространство вокруг.

Время тянулось все медленней, и на небе рядом с новой Портицией появился еще какой-то намек на свет. Но вот время окончательно остановилось.

И наступило сейчас, сейчас, вытянутое в тонкую линию его жизни, звенящую музыкой и темнотой. Пространство начало как-то странно складываться и складывалось до тех пор, пока он снова не обнаружил себя в галерее, сидящим в кресле и держащим аватара за руку.

И тогда Квилан понял, что для него нет больше ни страха, ни отчаяния, ни сожаления. А голос, которым вдруг заговорил аватар, был почти его собственным, квилановским голосом.

— Должно быть, вы очень любили ее, Квилан.

— Прошу вас, если вы можете, если хотите, прочитайте об этом сами у меня в душе.

Аватар долго и внимательно смотрел на него:

— Вы уверены?

— Уверен.

Аватар улыбнулся и надолго умолк.

— Правда. Она была удивительной женщиной. Я понял, что вы видели в ней. — Раздался звук, похожий на вздох: — Мы действительно сделали с вами страшное дело, а?

— Мы сделали его сами, но не без вашей помощи.

— И все же с вашей стороны такая месть была слишком жестокой, Квилан.

— Мы верили, что у нас нет иного выбора. Наши убитые... Впрочем, я полагаю, вы сами все знаете.

— Знаю, — кивнул аватар.

— Но все обошлось, правда?

— Большая часть.

— А мой сон сегодня утром?

— Ах, да, — Аватар снова улыбнулся. — Это, должно быть, я переборщил с вашим сознанием, или просто заговорила ваша совесть.

Квилан понял, что ему все равно не узнать ответа.

— И давно вы все знали? — вместо этого спросил он.

— Еще до того, как вы прибыли сюда. Но я не мог говорить в силу определенных обстоятельств.

— Вы позволили мне совершить эти перемещения. Разве это не было опасно?

— Только чуть-чуть. У нас были надежные тылы. Рядом постоянно находились два СГС, и поскольку мы знали о ваших намерениях, то защитить меня не представляло никакого труда. Мы позволили вам все сделать, дабы узнать, где находятся противоположные концы зарядов. А теперь, может быть, расскажете мне, кто же были ваши таинственные союзники?

— Я сам хотел бы узнать это.

Аватар нахмурился:

— Хотите знать одну нехорошую вещь?

— А не хватит ли их уже?

— Хватает. Но порой нехорошая мысль, высказанная вслух, предотвращает нехорошие дела.

— Верю.

— Разумеется, вам кто-то помогал.

— Существует немало Вовлеченных, которые были бы рады видеть вас наказанными.

— Все должно идти своим чередом. В последние восемьсот лет жизнь Цивилизации развивается прекрасно. Понятно, что для Старших рас это мгновение ока, но для Вовлеченных — период значительный. Увы, в этом ровном течении жизни есть один подвох: мы подбираемся к расцвету, а за ним предстоит декаданс.

— А между ними — пауза, которую я и должен был заполнить? Кстати, сколько еще осталось до вспышки второй звезды?

— Возвращаясь в реальность — полсекунды. Здесь — множество жизней. — Аватар поднял глаза к небу: — Словом, не исключено, что те, кто затеял это дело и помогал его выполнению, не кто иные, как группа неких разумов Цивилизации.

— Разумов Цивилизации? — повторил потрясенный Квилан.

— Вот вам и нехорошая мысль. Мы сами против себя же самих.

— Но зачем!?

— Затем, что мы становимся слишком мягкотелыми, затем, что грядет декаданс, упадок, затем, что некоторые из наших разумов полагают, что пришло время пустить кровь и огонь, чтобы мы не забывали о жестокости универсума и не наслаждались беспрепятственно, затем, чтобы мы помнили о великих и все же погибших империях... — Аватар пожал плечами. — Но не надо так пугаться, Квилан. Может быть, это и ошибочное мнение. — Жаль, что с вашей миссией ничего не вышло. Жаль. Мы могли бы и не узнать о ней. — И Квилан с ужасом увидел на лице аватара тоскливое выражение. — Ведь вы хотели умереть с тех самых пор, как потеряли ее, как пришли в себя после ранения? Ведь это так, Квилан? — в голосе аватара сквозила почти надежда.

— Да.

— Я тоже.

Квилан, конечно, знал историю его близнеца и разрушенных им миров, и теперь тоже в тоске и растерянности смотрел на аватара, представляя себе, сколько муки и потерь перетерпел он за эти восемьсот лет и как много потерял при его-то возможностях.

— А что будет с Челом?

— Группа заговорщиков — не больше — поплатятся за это жизнью. Больше ничего — Аватар медленно покачал головой: — Мы не можем вернуть вам эти души, Квилан, но мы попытаемся снестись с вашим так называемым богом. Общение с Сублимированными — это сложная процедура для нас, но какие-то контакты в этой области все же существуют. — Аватар снова улыбнулся, и на его тонком серебряном лице Квилан увидел отражение собственного широкого и заросшего густой шерстью лица. — И все же мы в долгу перед вами и сделаем все возможное, чтобы исправить положение. Но души... — он сжал руку Квилана. — Этого не будет. Простите меня.

— Неужели и вас снедает тоска? — вырвалось у Квилана.

— Жизнь — грубый материал, но из него порой получаются удивительные вещи.

— Не собираетесь же вы в самом деле покончить с собой?

— С нами обоими, Квилан.

— Вы действительно...

— Я устал, Квилан. Я все это время ждал, что страшные воспоминания потеряют свою силу и власть, но проходили годы, десятилетия, века, а они были столь же сильны. Я не мог уйти от них ни на мгновение, и где бы я ни был, они находились со мной. Я врос в них, а они в меня. Мы стали друг другом, и мне нет обратного пути. — Аватар почти застенчиво улыбнулся и крепче стиснул руку Квилана. — Вселенную я оставлю в порядке, в хороших руках. Все пройдет гладко, ни один человек не пострадает от моего ухода.

— Но как же люди останутся без вас?

— У них будет другой Хаб, и очень скоро. И они примут его, я уверен. Но я надеюсь также, что и обо мне они немного пожалеют и будут помнить только хорошее.

— И тогда вы будете счастливы?

— Я не буду счастлив. Или несчастлив. Меня просто не будет. Как и вас. — Аватар вдруг порывисто обернулся к Квилану и взял его за обе руки: — Готов ли ты, Квилан? Станешь ли моим близнецом в смерти?

— Если ты станешь моей женой.

Аватар прикрыл глаза, и время взорвалось вокруг них обоих. Квилан еще успел вспомнить, что так и не спросил, а что же все-таки стало с Хайлером.

В небе над Штульеном полыхнуло ослепительное зарево.

 

Кэйб, пришедший в полное замешательство от беспорядочного мерцания света, тьмы и звуков, почти растерянно смотрел, как вспыхнула на небе новая звезда Джунс рядом с новой звездой Портицией.

Неожиданно Квилан, сидевший рядом с ним совсем молчаливо и неподвижно, рухнул на пол и скорчился, словно от боли, прямо у него в ногах. Кэйб даже не успел подхватить его.

— Что!? — отчаянно крикнул дрон И. X. Терсоно.

Грохнули аплодисменты.

Изо рта майора вылетело облачко дыхания, и тело его вытянулось.

А Кэйб уже не слышал ни аплодисментов, ни криков, пытаясь оживить мертвое существо. Затем он вызвал Хаба, но не получил никакого ответа.

 

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

ПРОСТРАНСТВО И ВРЕМЯ

 

Сердце его наполнили страх и боль, а перед глазами возникло огромное, заросшее белой шерстью лицо. Отчаяние и ужас завладели им, и запоздалым жестом — слишком запоздалым! — он поднял вверх руки. Однако мощные челюсти белошерстного существа сомкнулись у него на шее, и сталью вонзились в плоть, в воздух полетели клочья мяса, в голове помутилось, жизнь уходила из него...

Что-то звонко хрустнуло, — это пропало ожерелье тетушки Зильдер. Что-то длинное и тонкое вонзилось в шею, и оттуда тонкой пульсирующей струйкой потекла кровь. «Вот ублюдок!» — еще мелькнуло у него в голове, но в следующий момент сознание ушло.

Боль продолжалась, хотя уже и слабее, а его куда-то тащили, вцепившись зубами в шею. Тащили, кажется, по какому-то странному кораблю. Ноги и руки висели безвольно, наверное, был перегрызен позвоночник, сам он был похож на большую тряпичную куклу. Пахло гнилыми фруктами, глаза заливало кровью. Надежды ни на что не осталось, и ничего невозможно было предпринять.

Потом раздался механический шум, и его уронили лицом на пол, но голова каким-то образом встала на место. Вокруг стоял гул от рычания, ударов, разрываемого мяса, всех звуков, связанных с болью, но боли не было. Только темнота и невозможность пошевелиться. Странно и подозрительно заныла шея.

Итак, он не сумел. Не сумел вернуться. Не сумел предупредить. Не сумел стать героем. Совсем не так хотел умереть, не в одиночестве, не в тоскливой и непонятной боли, испытывая лишь страх, безнадежность и обиду.

Шипение. Боль. Холод. По лицу прошелся слабый прохладный ветерок.

А потом абсолютная тишина, абсолютный холод и невесомость. И залитые кровью глаза Огена Цлепа, ученого, не дали ему перед смертью увидеть, как мерцают в вакууме далекие прекрасные звезды.

 

— Великий Иолеусенив. Вот то, что мы обнаружили в пространстве за Хайаранкебином в шести тысячах трехстах километрах ниже. Разведчики сначала нашли это и послали вам, надеясь, что вы сможете более точно определить, что же это такое.

— Эта форма должна быть мне известна, вернее, она навевает какие-то ассоциации и воспоминания. Хотя и очень древние. Ступайте и задействуйте архивы. Это, конечно, займет определенное время. Поговорим об этом позже, когда будут закончены все исследования.

— Хорошо. Замечу только одну интересную подробность: клеточное строение этого существа говорит о том, что при рождении оно сильно отличалось от того, в каком виде прибыло сюда. Уже проведенное исследование клеточной структуры дает нам возможность сделать следующие выводы.

Эту форму мы когда-то уже знали, — за это мы ручаемся, — и даже, возможно, знали непосредственно это существо. Можно говорить о том, что подобная структурная решетка отсылает нас к форме, известной под названием человек. Надеюсь, архивы расскажут нам об этом более подробно, хотя вряд ли помогут восстановить первоначальный облик.

— Человек. Интересно, интересно. Впрочем, природа этого интереса, безусловно, чисто историческая.

— Исследование этого существа показало также, что ему были причинены тяжелые физиологические повреждения. Кроме того, у него практически отсутствуют внутренности. Также странно, что голова практически не соединена с туловищем, что невозможно ни с каких точек зрения. Вероятно, это результат насильственных действий.

— Можно предположить, что существо били, кусали и рвали.

— Все эти действия можно считать несовместимыми с выживанием подобных существ.

— А что известно об этих повреждениях и, особенно, о времени их нанесения, если иметь в виду, что мы знаем время обнаружения существа?

— Представляется, что повреждения были причинены весьма незадолго перед тем, как существо выбросили в пространство из какого-то артефакта. Повреждения говорят о том, что существо было уже не в состоянии поддерживать свою жизнедеятельность — этому могла бы помочь только высокотехнологичная медицинская помощь. После того, как его выбросили в вакуум, оно, естественно, умерло окончательно. Циркулирующая внутри жидкость была вытеснена из тела в результате низких температур и вакуума.

— Так вы представляете мне это существо в том виде, в котором его обнаружили?

— Да. Мы только поместили его в специальный прозрачный пузырь, предварительно собрав и взяв на анализ лишь мельчайшие частицы, которые не могут самостоятельно влиять на жизнедеятельность. Анализ показал, что когда существо было выброшено в вакуум, оно еще было живо. Но Хайаранкебин утверждает, что это не так.

— Глупости, в этом ему нельзя верить.

— По направлению и скорости тела можно определить источник, откуда оно выброшено?

— Можно. Этот вектор говорит нам о мире в четверти парсека отсюда.

— Архивные исследования ничего не дали, зато исследование частиц говорит вот о чем: замороженные капли жидкости, взятые по краям ран на шее, помогли определить биологическую информацию о том, кто нанес эти раны. Это особь из рода, известного под именем Малые оскорбленные.

— Интересно, интересно. Кажется, раньше, до нападения на Сансемин, они назывались челгрианцами. До какого уровня был проведен анализ существ, нанесших повреждения так называемому человеку?

— До уровня, вполне позволяющего создать полное изображение.

— А возможно ли восстановление образа потерпевшего?

— Это уже было проделано Хайаранкебином.

— Прекрасно.

— К тому же удалось обнаружить, что существо все еще одето и на шее у него имеются остатки какого-то предмета, возможно, из драгоценных камней.

— Проведено ли исследование камней?

— Еще нет, великий Йолеусенив.

— Я лично просмотрел архивы и теперь с полной ответственностью могу заявить вам, что существо, найденное вами в вакууме, есть Оген Цлеп, ученый, прибывший изучать меня из места, когда-то известного под названием Цивилизация.

— Это название нам неизвестно.

— Не важно. Значит, тело этого несчастного продрейфовало в вакууме немногим больше периода полного мирового цикла, когда течение времени снова вернуло его обратно в наш регион. Это дает нам большие возможности, увеличивает сумму наших знаний и будет должным образом зафиксировано и передано Хайаранкебину для сведения. Я удовлетворен.

Его глаза вдруг открылись, и он посмотрел перед собой. Но там, где должно было нависать страшное лицо, заросшее белой шерстью, раскрытые хищно челюсти или медленно угасающие холодные звезды, виднелась знакомая фигура, свисающая с длинной ветки в каком-то большом, ярко освещенном круглом пространстве.

Он сидел в приспособлении, выглядевшем средним между кроватью и гнездом. Веки были еще тяжелы, но крови на них, кажется, уже не осталось.

Он вздрогнул, увидев, как существо стало быстро приближаться к нему, и сумел даже чуть повернуть голову.

— Праф, — прокашлял он. В горле першило, но, по крайней мере, голова была снова соединена с телом.

Маленькое темное существо радостно затрясло крыльями:

— Оген Цлеп, — важно произнесло оно. — Оген Цлеп, я направлен сюда приветствовать тебя. Я 8827 Праф, женского рода. Я разделил груз воспоминаний, связанных с путешествием переводчика пятидесятого порядка 11 корпуса Очистки Листвы Иолеуса, известного как 974 Праф.

Оген снова закашлялся и сплюнул тягучую слюну. Потом кивнул и осмотрелся внимательнее. Помещение действительно напоминало приемную Иолеуса, хотя и с некоторыми изменениями.

— Я снова на Йолеусе? — прошептал он.

— Ты находишься на бегемотаурусе Йолеусениве — дирижабле.

Оген присмотрелся к висевшему перед ним существу и какое-то время переваривал услышанную информацию. Во рту у него снова стало сухо.

— Йолеус... соединился?

— Таковы обстоятельства.

Оген поднял руку к горлу и нащупал невредимую плоть.

— Как же я... — Тут он снова раскашлялся и с трудом закончил: — Как же я вернулся? Как был спасен?

— Ты был найден в вакууме. На тебе была часть экипировки, принадлежавшей лично тебе. Йолеусенив починил и восстановил твое тело и вернул разумную жизнь сознанию.

— Но на мне ничего такого не было, — начал Оген, однако его пальцы тотчас нащупали на восстановленной шее забытое ожерелье.

— Именно эта часть личной экипировки в данный момент у тебя под рукой, — подтвердила 8827 Праф и снова махнула крыльями.

— Ожерелье тетушки Зильдер! — На глазах у Цлепа выступили слезы.

— Сколько же прошло времени? — прошептал он.

Праф свесила голову набок и несколько раз моргнула. Оген прочистил горло и повторил:

— Сколько времени прошло с тех пор, как я покинул Йолеус?

— Приблизительно один великий круг.

И Оген понял, что на какое-то время снова лишился дара речи:

— Один... галактический... цикл?

8827 Праф два раза клацнула зубками и раскинула крылья нешироким плащиком.

— Разумеется, галактический, — подтвердила она таким тоном, будто объясняла нечто-то элементарное тупому дитяте.

Оген почувствовал, что во рту у него теперь уже и совсем пересохло, словно он снова очутился в вакууме.

— Все ясно, — тихо пробормотал он.

 

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

ПРЕКРАЩЕНИЕ ПРЕНИЙ

 

Она кралась по траве к скалам, ноздри ее раздувались от ветра и запаха озона, шерсть на лице шевелилась. Она подошла к большой двойной чаше, где много лет назад земля высохла и была унесена ветром. Трава курчавилась под ногами. Внизу лежал океан. Впереди поднимались морские скалы, как стволы вечно голых деревьев. Их основания омывались белой пеной. Женщина облизнулась.

Осмотреть бегущую фигуру был послан маленький дрон. Оружие у него было наготове, но только он хотел выстрелить, как женщина метнулась к заросшему травой краю кратера и прыгнула. А дальше произошло уж и вовсе неожиданное. Камера слежения дрона показала, что женщина дезинтегрировалась и превратилась в стаю птиц, и они пролетели мимо дрона, овеяв его своими крыльями, как волны скалу. Машина переключила направление и последовала за стаей.

Пришел приказ атаковать и стаю. Дрон перевел оружие на многоцелевой режим, но приказ вдруг сменился новым и заключался в том, чтобы теперь атаковать уже втроем, вместе с двумя другими защитными дронами, вдруг появившимися из-за ближайшей скалы. Дрон поднялся выше, чтобы лучше прицелиться. Купола лазерных взрывов поднялись над скалами, но стая птиц превратилась в рой насекомых; выстрелы настигли часть из них, но они каким-то образом отразили удары пуль. Дроны со скал начали палить друг в друга, и тут же исчезли в струях огня.

Правда, одного из них еще раньше подстрелил первый дрон.

Скалы затряслись от многочисленных взрывов, и в синее небо потянулись черные дымы.

Рой присел на широкий балкон и снова оказался челгрианской женщиной. Пнув ногой балконные двери, она вошла в комнату. Зазвенел сигнал тревоги. Женщина нахмурилась, и все смолкло. Единственной системой, не попавшей сейчас под ее полный контроль, оказалась маленькая пассивная камера слежения в одном из углов. Остальная мониторинговая система слежения была отключена. Женщина внимательно прислушалась.

Скоро она прошла в ванную, нашла специальное подъемное устройство на одну персону и поднялась на нем в частично вакуумное пространство, за которым обнаружилась капсула с обнаженным, явно перепуганным мужчиной.

Висквил открыл было рот, чтобы выкрикнуть слова о пощаде, но она уже превратилась в насекомых — вещь, бывшую для Висквила одной из самых страшных фобий, — и ринулась вихрем ему в горло. Рой душил свою жертву, забивая ее до легких, до желудка. Легкие закупорились, желудок жгло огнем укусов, остальные насекомые прогрызали все внутренности до самых конечностей, чтобы вырваться окончательным взрывом из ануса.

Висквил рухнул, еще часть насекомых бросилась ему в уши, пробивая выход к глазам, кожа его начала шевелиться, как живая, приподниматься и морщиться.

Наконец, насекомые полностью забили все тело Висквила, корчившееся на полу в луже крови. Через пару минут всякие движения Висквила прекратились вообще.

И насекомые, и птицы, и сама челгрианская женщина были сделаны из ВП — Вездесущей Пыли. Эта Вездесущая Пыль, в свою очередь, состояла из крошечных механизмов различных размеров, начиная с ядра в одну десятую миллиметра диаметром, — и различных возможностей. Примечательно, что первоначально эта пыль создавалась просто как обычный строительный материал.

Единственным исключением, в отношении микроразмеров, были специальные заряды, диаметр которых составлял целый миллиметр. Такие заряды очутились в самом центре мозга Висквила, рядом с его Хранителем душ, в то время, как остальные компоненты вновь собрались в челгрианскую женщину.

Она брезгливо отошла от плавающего в крови тела. Остальное должен был исполнить последний заряд. Челгрианка прошла через все помещения, спустилась вниз и пересекла террасу. Кто-то выстрелил в нее из старинного охотничьего ружья — это было единственное работающее оружие в радиусе нескольких километров вокруг. Она позволила пуле проделать дырку в груди, а затем быстро нашла взглядом стрелявшего в нее мужчину и уничтожила его.

В это время взорвался заряд в голове Висквила и похоронил взрывом все здание. Женщина спокойно шла среди рушащихся стен и падающих обломков.

Свою вторую цель она обнаружила в маленьком, всего на двух человек, флаере, пытавшемся спрятаться на корме в кислородном цилиндре.

Она открыла баллон, и на нее бросился белошерстный мужчина с древним ножом в руках. Она позволила ножу остаться в своей груди и, схватив мужчину за горло, подняла его в воздух, окончательно вытащив из баллона, а потом и из флаера. Он пытался отбиваться, пинался и ревел. От этих отчаянных движений белошерстного нож в ее груди провалился внутрь. Женщина подошла к краю террасы, и теперь уже белошерстный безвольно болтался в ее руках. Его пинки просто не достигали цели.

На террасе она перекинула его через балюстраду и держала над морем, плескавшимся в двух сотнях метров внизу. Нож, которым он столь безуспешно пытался убить ее, оказался у нее в руке, и она стала с холодной невозмутимостью полосовать им мужчину. Нож так и мелькал у нее в руке. Это продолжалось с минуту, мужчина пронзительно кричал. Потом она просто разжала руку, и белая окровавленная шкура упала в море с глухим звуком. Женщина выбросила вслед и нож, и собственными когтями стала разрывать оставшиеся внутренности белошерстного от груди до паха, сминая и калеча все.

Крик мужчины поднялся на непереносимую высоту. Она держала в руке его желудок, и кишки длинной лентой развевались от него по ветру.

Без шкуры и внутренностей мужчина стал совсем легким, и падал легко и долго, словно перо.

Женщина спокойно смотрела большими черными челгрианскими глазами, как он падал. Затем превратилась в тучку пыли, где самой большой пылинкой был все тот же заряд. А когда взорвался и мозг Ивайрла, тучка пыли превратилась в легкий столб дыма, который тут же исчез в высоком голубом небе.

 

ЭПИЛОГ

 

Как приятно снова иметь тело! Я наслаждаюсь тем, что сижу в этом маленьком кафе в этой прелестной горной деревушке, покуриваю трубочку, и попиваю вино, и посматриваю сверху на долины Чела. Воздух прозрачен и ясен, отсюда открывается вокруг отличный вид, и осень только начинается. Решительно хорошо быть живым!

Я, Шоулан Хайдеш Хайлер, генерал-адмирал в отставке Соединенных сил Чела. Я не разделил судьбу Хаба Орбиты Мэйсак и моего бывшего коллеги майора Тибайло Квилана. Хаб вывел меня из Хранителя душ Квилана, спас, перебросил на один из кораблей СГС, и позже я, наконец, воссоединился с моим старым телом, тем, которое дважды спас Квилан: один раз вместе со своей женой Уороси в Военном институте на Аорме, а другой — вместе с навигационным дроном, — на разрушенной «Зимней буре». Теперь я снова свободный гражданин Чела, уважаемый начальством и с хорошим пенсионом (фактически — двойным). Я очень надеюсь, что больше не понадоблюсь родине никогда, но если так случится, то исполню свой долг не для моих старых, но для новых хозяев. Ибо, по правде сказать, несколько лет назад я, в общем-то, был предателем.

Высшее командование Чела считало, что я должен спастись любым путем, — даже поддавшись вербовке врага. Они были и правы и не правы одновременно. Я был завербован Цивилизацией, когда находился в виде субстрата в институте на Аорме, еще задолго до начала Кастовой войны. Никто этого не знал.

Самый лучший способ вербовки живого существа, или машины — все равно, — это не насиловать его и не внедрять ему всякие импланты и вирусы, а просто переубедить его самого. И так было сделано со мной. Они показали мне все, что нужно, касающееся моего и их обществ, и я, подумав, выбрал их. По сути дела, я стал жителем Цивилизации и в то же время агентом Чрезвычайных обстоятельств, — имя, которым они называют свою разведку и контрразведку, а также и службу шпионажа.

Если бы мне приказали, то я, конечно, удержал бы Квилана от совершения перемещения, но такого приказа не последовало. В конце концов было решено, что достаточно будет просто усилить охрану и наблюдение и проследить, куда ведут вторые концы зарядов, дабы обнаружить этих таинственных союзников. Эта операция провалилась, и, насколько я знаю, кто эти союзники, нам так и не удалось выяснить. Хотя свои соображения у Чрезвычайной полиции все же есть.

Все дни я большей частью проводил на Мэйсаке, часто в компании Кэйба Ишлоера. У нас были похожие роли. Сюда, на Чел, я вернулся случайно, но по-прежнему предпочитаю Цивилизацию. Только недавно Кэйб признался, что, практически постоянно живя в Цивилизации, он только лет через десять понял одну странную вещь: когда они называют кого-то из другого мира, живущего среди них «послом», это означает, что они считают его послом Цивилизации в других мирах, а не наоборот. Заодно он понял и то, что, по их мнению, этот посол действительно считает Цивилизацию лучше своей собственной родины и очень гордится своей даже относительной принадлежностью к ним. Какая гордыня!

Я как-то встретился и с Махраем Циллером. Поначалу он тоже был надменным, но потом проникся ко мне доверием. Позднее мы много беседовали с ним, когда он однажды сопровождал меня сюда, на Чел, после того как я совершил, так сказать, информационный визит. Таким образом, я все-таки выполнил ту задачу, которую периодически порывался выполнить когда-то Квилан. Композитор рассказал мне, что и Хаб, и Квилан оказались в полном забвении, и от них не осталось ни копий, ни сохраненных разумов, ни душ. Полагаю, что именно этого они оба и хотели. В случае с майором я еще могу его понять и до сих пор сочувствую ему. Главное, очень сожалею я и о той потере, которую он никак не мог вынести, — но, как и большинство существ, нахожу весьма трудным для понимания, как такой фантастически сложный, всепонимающий и суперинтеллектуальный организм, каковым был Разум Цивилизации, мог захотеть уничтожить сам себя.

Жизнь никогда не перестает удивлять нас.