ПАНОРАМА ВРЕМЕН

 

Грегори БЕНФОРД

 

 

     "Абсолютное, истинное, математическое время как таковое по своей природе протекает равномерно и независимо от внешних факторов”.

     Исаак Ньютон

 

     "Как можно определить разницу между прошлым и будущим, если из рассмотрения законов физики следует, что время симметрично?.. В современной физике не предусматривается никаких условии, по которым можно было бы найти направление течения времени или перемещения данного момента”.

     Пол Уильям Дэвис “Физика асимметрии времени” 1974г.

 

Глава 1

 

Весна 1998 года

 

     Не забывай улыбаться, рассеянно напомнил себе Джон Ренфрю. Людям это, похоже, нравится. Никто никогда не задумывается, почему ты улыбаешься всему, что тебе говорят. Видимо, это просто считается признаком доброжелательности... Но почему-то ему этот прием никогда не удавался.

     - Папочка, посмотри...

     - Черт! Смотри, что делаешь! - закричал Ренфрю. - Убери свою писанину из моей тарелки! Марджори, почему эти паршивые псины околачиваются на кухне, когда мы завтракаем?

     Немая сцена. Все замерли, удивленно глядя на него. Марджори - повернувшись от плиты, с лопаточкой в руках. Никки - не донеся ложку до рта, который она так широко открыла от неожиданности, что образовалась как бы большая буква “О”. Джонни рядом с ним - держа в руках школьное сочинение. Лицо Джонни вытянулось.

     "Джон чем-то очень расстроен. Он ведь никогда не срывается”, - подумала Марджори.

     Да, как правило, он сдерживался. Они просто не могли позволить себе ссориться.

     Все стало постепенно оживать. Никки склонилась к тарелке, внимательно изучая овсянку, Марджори пинками выпроводила через заднюю дверь тявкающих собак и отвела Джонни на место. Ренфрю глубоко, с шумом, вздохнул и откусил тост.

     - Джонни, не приставай сейчас к папе. У него сегодня очень важная встреча.

     - Извини, папочка, - сказал Джонни, покорно кивнув. Папочка. Они все называют его папочкой, а не папашей, а отец Ренфрю любил, чтобы его называли именно так. Папаша - это образ отца с мозолистыми ладонями, мастера на все руки.

     Ренфрю окинул кухню угрюмым взглядом. Иногда он чувствовал себя чужим на своей же кухне. Вот рядом сидит сын в форменном блейзере частной школы Перси. Он четко выговаривает каждое слово, как это принято в высших слоях общества. Ренфрю помнил, что, когда ему было столько же, сколько Джонни сейчас, он относился к таким ребятам со смешанным чувством презрения и зависти. Иногда он косился на Джонни, и память о тех днях снова возвращалась. Ренфрю невольно настораживался, ожидая столь знакомого безразличного взгляда, которым “одаривали” его благовоспитанные дети тогда, и его трогало, что вместо этого во взгляде сына сквозило откровенное восхищение.

     - Это я должен извиниться, сынок. Я не хотел на тебя кричать. Как сказала мама, у меня сегодня действительно нелегкий день. Что там у тебя в тетради?

     - Знаешь, у нас в классе конкурс на лучшее сочинение о том, как школьники могут помочь очистить окружающую среду и все такое, - сказал Джонни застенчиво. - Как помочь экономить электричество и материалы... Я хотел, чтобы ты посмотрел мое сочинение, пока я его не сдал.

     Ренфрю задумался.

     - Видишь ли, Джонни, у меня сейчас совсем нет свободного времени. А когда его нужно сдавать? Если удастся, постараюсь прочитать его вечером. Ладно?

     - Хорошо. Спасибо, папочка. Я оставлю его здесь. И я знаю, что ты занимаешься очень важным делом. Нам учитель английского сказал.

     - В самом деле? Что же он вам сказал?

     - Вообще-то... - Джонни замялся, - он сказал, что ученые в первую очередь виноваты в том, что мы попали в такое тяжелое положение, и только они могут нам помочь, а больше никто.

     - Не он первый об этом говорит, Джонни. Это уже стало трюизмом.

     - Трюизмом? А что это такое?

     - А моя классная говорит как раз наоборот, - вмешалась в разговор Никки. - Она говорит, что ученые уже успели достаточно навредить и только Бог может нас теперь спасти, но Он, наверное, не захочет.

     - О Господи, еще один пророк гибели человечества. Ну что ж, я полагаю, что это все-таки лучше, чем примми с их идиотскими призывами к каменному веку. Жаль только, что эти пророки погибели везде суются и действуют всем на нервы.

     - Мисс Греншоу говорит, что и примми не смогут избежать кары Господней, даже если убегут очень далеко, - решительно заявила Никки.

     - Марджори! Что творится в этой школе? Я не хочу, чтобы она забивала голову Никки такими идеями. По-моему, у этой женщины сдвиг по фазе. Поговори с директрисой.

     - Я не думаю, что это что-нибудь даст, - спокойно ответила Марджори. - Теперь в округе больше этих “пророков гибели человечества”, как ты их называешь, чем кого бы то ни было.

     - Мисс Греншоу говорит, что всем нам следует просто молиться, - упрямо продолжала гнуть свое Никки. - Она утверждает, что это кара Господня. А может быть, и конец света.

     - Ну, дорогая моя, это просто глупо, - вздохнула Марджори. - Подумай, что бы со всеми нами стало, если бы мы просто сидели и молились. В жизни ведь всегда нужно что-то делать. Кстати, о делах. Ну-ка, дети, пошевеливайтесь, а то опоздаете в школу.

     - Мисс Греншоу говорит: “Берегите полевые лилии”, - пробормотала Никки, выходя из комнаты.

     - Ну, я-то не какая-нибудь там чертова лилия, - ворчливо проговорил Ренфрю, отталкивая стул и поднимаясь, - а потому мне пора отправляться и зарабатывать на хлеб насущный.

     - А меня ты оставляешь вертеться здесь? - улыбнулась Марджори. - По-другому, видно, никак нельзя? Не забудь свои ленч. Мяса на этой неделе опять нет, но я купила на ферме сыр и надергала немного ранней моркови. Думаю, что в этом году у нас будет своя картошка. Хорошо бы, правда?

     Она встала на цыпочки и поцеловала Ренфрю.

     - Очень надеюсь, что интервью пройдет успешно.

     - Спасибо, дорогая.

     В груди шевелилось ставшее уже привычным беспокойство. В этот проект он вложил столько сил, мыслей и времени! Он должен получить оборудование! Установку надо испытать.

     Ренфрю вышел из дома, оседлал велосипед и отправился на работу, сбрасывая с себя по дороге груз семейных забот. Его мысли устремились к лаборатории: он прикидывал, какие указания следует дать лаборантам и что нужно будет сказать в интервью с Петерсоном, который должен приехать сегодня.

     Он усердно крутил педали, покидая Гранчестер и объезжая Кембридж. Всю ночь лил дождь. Теперь над вспаханными полями плыл легкий туман, смягчая яркое сияние весеннего солнца. На только что пробившихся ярко-зеленых листочках деревьев и на синем ковре луговых колокольчиков еще блестели капли влаги. Дорожка шла вдоль небольшого ручья, поросшего по берегам ольшаником и крапивой. По поверхности ручья скользили водомерки, оставляя за собой легкую рябь. Берега уже покрылись золотистыми лютиками, а с ветвей плакучих ив свешивались большие мохнатые сережки. Свежее апрельское утро - такое, которое он любил еще мальчишкой в Йоркшире. Особенно ему нравилось смотреть, как тает туман на болотах и встает бледное утреннее солнце, а зайцы прыжками мчатся прочь при его приближении. Дорожка, по которой он ехал, с годами все больше оседала, и сейчас его голова оказывалась на уровне выступающих из откоса корней деревьев. Запах сырой земли и свежеомытой дождем травы смешивался с кислым запахом сгоревшего угля.

     Он проехал мимо стоявших на обочине мужчины и женщины, проводивших его безразличными взглядами. Они стояли, опираясь на осевшую изгородь. Ренфрю поморщился. С каждым месяцем в округе появлялось все больше скваттеров, которые почему-то считали Кембридж богатым городом. Справа виднелись развалины фермерского домика. На прошлой неделе кто-то заделал оконные проемы старыми газетами, досками и тряпками. Непонятно, почему скваттеры пронюхали об этом месте только сейчас.

     Последний участок велосипедной трассы по извилистым проулкам на окраине Кембриджа оказался самым трудным. Улицы были забиты брошенными машинами, стоявшими в невообразимом беспорядке. Конечно, существует общенациональная программа восстановления и использования этих машин, но дальше многочисленных дебатов и дискуссий дело пока не шло. Ренфрю осторожно пробирался между раскуроченными автомобилями, с которых было снято все, что отвинчивается или отрывается. Они походили на безглазых и безногих пчел, в некоторых из них жили студенты. Когда он проезжал мимо, их сонные физиономии поворачивались в его сторону.

     Подъехав к лабораторному корпусу Кавендиша, Ренфрю приковал велосипед к стойке. Мельком отметил, что в зоне парковки стоит только один автомобиль. “Неужто эта скотина Петерсон появился здесь так рано? Ведь еще нет 8.30”. Ренфрю быстро поднялся по ступенькам, почти пробежал через вестибюль. Этот новый комплекс из трех зданий он не отождествлял с лабораторией Кавендиша.

 

***

 

Тот, старый Кае, в котором Резерфорд открыл ядро атома, представлял собой кирпичное здание в центре Кембриджа. Теперь там размещается музей. Если посмотреть на эти новые здания со стороны Мэдингли-роуд, которая проходит в двухстах метрах отсюда, их можно принять за что угодно - страховой офис, фабрику или другое коммерческое предприятие, - но только не за научно-исследовательскую лабораторию. Когда в 70-х годах был построен “новый Кав”, он выглядел великолепно: цветовая гамма стен радовала глаз; в библиотеке, полки которой ломились от книг, полы были устланы коврами. Теперь - полутемные коридоры, многие лаборатории закрыты, а их оборудование демонтировано. Ренфрю прошел в свою лабораторию, в корпусе Мотт.

     - Доброе утро, доктор Ренфрю.

     - Это вы, Джейсон? Здравствуйте. Кто-нибудь появлялся?

     - Да, приходил Джордж, включил форвакуумные насосы.

     - Нет, я про посетителей. Я жду человека из Лондона, мистера Петерсона.

     - Нет, посторонних не было. Можно запускать установку?

     - Да, конечно. Как аппаратура?

     - Вполне. Идет откачка. Сейчас около десяти микрон. Мы получили очередную порцию жидкого азота и проверили электронику. Такое впечатление, что один из усилителей барахлит. Сейчас отрегулируем, и через часок оборудование будет в порядке.

     - Ладно... Послушайте, Джейсон, этот Петерсон - из Всемирного Совета. От него зависит размер ассигнований. Придется малость пошевелиться. Через пару часов запустите установку и прогоните по всем параметрам. Постарайтесь выглядеть бодрее и приведите помощника в надлежащий вид.

     - Не волнуйтесь, все пойдет как по маслу.

     - Ренфрю спустился с переходного мостика в лабораторный зал и начал обход. Он шел, осторожно переступая через кабели. На голых бетонных стенах виднелись только щитки и розетки. Ренфрю здоровался с инженерами, спрашивал о работе аппаратов для фокусировки ионов, советовал. Для него это нагромождение коммуникаций и аппаратов было простым и понятным. Он сам собирал все эти устройства по частям, а некоторые проектировал. В сосудах Дью-ара булькал жидкий азот; гудели приборы при отклонении напряжения за допустимые пределы их параметров; на зеленых экранах осциллографов танцевали плавные желтые кривые, иногда возмущаемые пульсами посторонних наводок. Здесь Ренфрю чувствовал себя как дома.

     Он не замечал ни суровой наготы стен, ни забитых оборудованием углов помещения. Ему все это представлялось привычным и удобным сборищем согласованно работающих аппаратов.

     Ренфрю не разделял современного увлечения механическими монстрами. Он осознавал, что стремление к созданию этих чудовищ являлось одной стороной медали, другая же должна была вызывать у окружающих благоговейный трепет перед творением рук человеческих. Однако, по его мнению, и то и другое в общем-то чепуха. Кто-то мог восхищаться, например, небоскребом, но небоскреб все же менее значим, чем человек, ибо человек создал его, а не наоборот. Вселенная артефактов - это вселенная людей. Пробираясь среди громоздкого электронного оборудования, Ренфрю ощущал себя как рыба в воде. Разработка методики сложных экспериментов, создание запутаннейших (для непосвященных) электронных схем, сопоставление всего этого с никогда не достигающей идеала действительностью - вот его стихия. Он любил искать слабые места в решениях и конструкциях, способные свести на нет ожидаемые результаты, выявить их суть и устранить.

     Большую часть своего оборудования Ренфрю приобрел, роясь в соседних лабораториях. Исследовательская работа всегда казалась вызывающей роскошью, которую то и дело стремились прекратить. А последние пять лет вообще характеризовались одним словом - катастрофа. Когда его группу распустили, Ренфрю постарался сохранить и спасти все возможное. Он начал работать в группе исследования ядерных резонансов как специалист по созданию сфокусированных потоков ионов высокой энергии. Его работа была направлена на получение совершенно нового вида субатомной частицы - тахиона, теоретически предсказанной еще несколько десятилетий назад. Этой частицей Ренфрю и занялся. Ему удавалось удерживать на плаву свой маленький коллектив отчасти благодаря умению выцарапывать гранты для исследований, а также потому, что тахион - новейшая из новых частиц - вызывал у тех, кто владел фондами в Национальном совете по исследованиям - НСПИ, большой интерес. К сожалению, НСПИ в прошлом году распустили.

     В этом году продолжений исследований целиком и полностью зависело от Всемирного Совета. Западные нации, стремясь к экономии средств, объединили свои усилия в области научно-исследовательских работ. По существу, Всемирный Совет был сугубо политическим образованием и, по мнению Ренфрю, поддерживал только те работы, которые приводили к видимым эффектным результатам, и этим свою деятельность ограничивал. Программа по реакции синтеза до сих пор получала львиную долю всех ассигнований, хотя ощутимого прогресса в этой области пока добиться не удалось. Лучшие группы Кава, такие как радиоастрономическая, были в прошлом году распущены, так как Всемирный Совет решил, что астрономия как наука не имеет практического значения и на данном этапе с ней можно повременить. Вопрос о том, как долго намерены “временить”, Всемирный Совет тщательно обходил. В связи с углублением социальных кризисов проводилась линия на сдерживание тех научных исследований, которые считались интеллектуальной роскошью, и сосредоточение усилий на экологических проблемах и различных катаклизмах, сообщения о которых не сходили с газетных страниц. С этим приходилось считаться и держать нос по ветру - это Ренфрю хорошо понимал. Он сумел доказать, что работа с тахионами имеет “практический” интерес, и поэтому его группу не распускали. Пока...

     Ренфрю подрегулировал один из приборов - в последнее время на экранах осциллографов появлялось мерцание - и несколько секунд прислушивался к гудению аппаратуры в лаборатории.

     - Джейсон, - позвал он, - я пойду выпью кофе. Посматривайте, чтобы все шло как надо.

     Ренфрю снял с крючка вельветовую куртку, от души потянулся, обнаружив при этом темные пятна пота под мышками. И тут заметил двух человек, стоящих на платформе, один из которых - инженер лаборатории, что-то объясняя, показывал на Ренфрю. Второй начал спускаться с переходного мостика в лабораторию.

     Перед Ренфрю неожиданно всплыла картина из далеких студенческих лет в Оксфорде. Он шагал по коридору, и шаги отдавались гулким эхом, которое возможно только в каменных зданиях. Стояло прекрасное октябрьское утро. Его переполняло желание начать новую жизнь, о которой он столько мечтал, - цель долгих лет учебы. Он осознавал свои недюжинные способности и думал, что здесь, среди людей, равных ему по интеллекту, он займет достойное место. Ренфрю приехал поездом накануне вечером из Йорка, а сегодня хотел выйти на улицу, подышать свежим воздухом и полюбоваться солнечным утром.

     Навстречу ему фланирующей походкой шли двое, в коротких академических мантиях, похожих на одеяния придворных. Они двигались и вели себя так, будто это здание безраздельно принадлежало им. Громко разговаривая, они прошли мимо, удостоив новичка пренебрежительным взглядом, а один из них, лениво грассируя, бросил: “О Господи, еще один недотепа на стипендии!” Эта фраза как бы задала тон всей его дальнейшей учебе. Конечно, он стал первым на своем курсе, а теперь заработал имя в мире физиков. Тем не менее он всегда чувствовал, что даже если те двое в Оксфорде просто валяли дурака, наслаждаться жизнью они умели гораздо лучше него...

     Воспоминание об этом вновь неприятно кольнуло его, когда он увидел приближающегося Петерсона. Прошло столько лет, и Ренфрю, конечно, забыл лица тех снобов, да, вероятно, Петерсон и не походил на них, но был столь же элегантен и прямо-таки излучал надменную самоуверенность. Кроме того, Ренфрю обратил внимание на осанку и костюм Петерсона, а он очень не любил замечать за собой такое. Высокий, худощавый и темноволосый Петерсон издали казался молодым, атлетически сложенным денди с легкой походкой теннисиста или игрока в поло, а может быть, копьеметателя, в отличие от Ренфрю, который в юности играл в регби. Когда он приблизился, стало заметно, что Петерсону уже за сорок. Несомненно, он привык командовать. Его, пожалуй, даже можно было бы назвать красивым. Хотя его лицо не выражало презрения к окружающим, Ренфрю с горечью подумал, что Петерсон научился скрывать свой сробизм только с возрастом. “Джон, соберись, - одернул себя Ренфрю. - Не он ведь специалист, а ты. И, пожалуйста, улыбайся”.

     - Доброе утро, доктор Ренфрю. - Ровный, спокойный голос, как и можно было ожидать.

     - Доброе утро, мистер Петерсон, - пробормотал Ренфрю, протягивая большую тяжелую руку. - Рад вас видеть. - “Ч-черт, зачем он так сказал?” Фраза напомнила ему отца, ведь сейчас он поздоровался почти так же, как отец когда-то: “Я оч-чень рад видеть тебя, паренек”. Наверное, это уже паранойя. Выражение лица Петерсона говорило только об одном: он - ревностный служака.

     - Это и есть тот самый эксперимент? - Петерсон обвел взглядом лабораторию.

     - Может быть, вы хотите сначала осмотреть установку?

     - Да, пожалуй.

     Они прошли мимо нескольких серых ящиков явно английского производства, а затем взгляд Петерсона привлекла яркая раскраска шкафчиков и ящичков “Тектоникса”, “Физике Интернэшнл” и других американских фирм. Эти ярко-красные и желтые блоки приобретались на те скромные “вливания”, которые выделял Совет. Ренфрю подвел Петерсона к сложной решетчатой конструкции, размещенной между полюсами большого магнита.

     - Это - установка для получения сверхпроводимости. Чтобы добиться тонкой, четко выраженной линии при передаче, нужно поле большой напряженности.

     Петерсон внимательно рассматривал всю эту мешанину проводников и измерительных приборов. Над ними в несколько рядов громоздились ящики с электронным оборудованием. Он указал на какой-то предмет и попросил объяснить его назначение.

     - Я и не думал, что вам интересна техническая сторона эксперимента.

     - Попробуйте все-таки объяснить.

     - Хорошо. Здесь установлен образец антимонида индия, видите? - Ренфрю показал на коробочку, помещенную между полюсами магнита. - Мы бомбардируем его ионами высокой энергии. Когда ионы ударяют антимонид индия, последний эмитирует тахионы. Это сложная, очень высокочувствительная ионно-ядерная реакция. - Он взглянул на Петерсона. - Тахионы - это частицы, которые, знаете ли, перемещаются со скоростью, большей скорости света. Вон на той стороне установки, - Ренфрю подвел Петерсона к длинному голубому цилиндру, который выступал метров на десять за пределы магнита, - мы фокусируем тахионы в луч. Они обладают определенной энергией и спином, а потому резонируют только с ядрами индия в сильном магнитном поле.

     - А если они наталкиваются по пути на что-нибудь?

     - Вот в том-то и дело, - подчеркивая каждое слово, выговорил Ренфрю. - Для того чтобы в процессе соударения тахионы потеряли часть своей энергии, они должны столкнуться с ядром, обладающим совершенно определенным количеством энергии и столь же определенным спином. Через обычные вещества они не проходят. Именно поэтому мы можем посылать их на расстояния, измеряемые световыми годами, не опасаясь того, что они по пути рассеются.

     Петерсон молчал, хмурился, сосредоточенно разглядывая оборудование.

     - Но в том случае, когда наши тахионы соударяются с ядром индия в определенном состоянии - что случается в природе не так уж часто, - тахион поглощается этим ядром. В результате изменяется спин ядра индия и его можно рассматривать как маленькую стрелку, в которую ударили сбоку. Если все эти стрелки располагались до удара в одном направлении, то после соударения с тахионами они будут направлены в разные стороны. Это может быть отмечено приборами, и тогда...

     - Я все понимаю, - прервал его Петерсон с оттенком пренебрежения в голосе.

     Ренфрю подумал, а не перестарался ли он, пытаясь популярно объяснять на примере стрелок. Будет ужасно, если Петерсон решит, что Ренфрю общался с ним свысока, а ведь так оно и было.

     - Мне кажется, речь идет об индии, который находится у кого-то еще?

     У Ренфрю перехватило дыхание. Начиналась самая щекотливая часть разговора.

     - Да, речь идет об эксперименте, который происходил в 1963 году, - медленно вымолвил он.

     - Я прочел предварительный доклад, - сухо заметил Петерсон. - Такие сообщения часто оказываются поспешными, но в этом я разобрался. Специалисты утверждают, что в вашем предложении имеется рациональное зерно, однако в некоторые вещи мне все-таки трудно поверить. Это касается изменения прошлого...

     - Вот придет Маркхем, он вам все доходчиво объяснит.

     - Может быть.

     - Если немножко подумать, то совершенно ясна причина того, почему никто не смог до сих пор передать сообщение в прошлое. Можно создать передатчик, но в прошлом нет приемника. В прошлом никто и никогда такого приемника не создавал.

     Петерсон задумался.

     - Согласен.

     - Естественно, мы создали такой приемник в процессе предварительных экспериментов, - с энтузиазмом продолжил Ренфрю. - Но беда в том, что в 1963 году люди еще не знали о существовании тахионов, и невозможно было вмешаться в то, чем они занимаются. В этом все и дело.

     Петерсон неопределенно хмыкнул.

     - Мы стараемся сконцентрировать выбросы тахионов и направить их так, чтобы...

     - Стойте, - поднял руку Петерсон, - куда вы собираетесь направить эти тахионы? Где 1963 год?

     - В общем-то далековато. Если взять за точку отсчета этот 1963 год и учесть, что все это время Земля вращалась вокруг Солнца, а Солнце вращалось вокруг галактической оси, а Галактика.., ну и так далее, то, сложив соответствующим образом эти составляющие, вы придете к выводу, что 1963 год находится от нас на очень приличном расстоянии.

     - Относительно чего ведется отсчет?

     - Относительно центра массы локальной группы галактик, конечно. При этом надо иметь в виду, что она вращается в определенной плоскости отсчета, образуемой фоновой микроволновой радиацией, и...

     - Погодите, пожалуйста. Я не все ухватил. Не могли бы вы обойтись без вашего жаргона, а? Значит, по-вашему, 1963 год сейчас существует и находится где-то на небесах?

     - Именно. Мы посылаем пучок тахионов, чтобы он попал как раз в это место. Мы охватываем им тот объем пространства, который был занят нашей планетой в тот конкретный период времени.

     - Вы говорите невероятные вещи! Ренфрю ответил, взвешивая каждое слово:

     - Не думаю. Вся сложность в том, чтобы получить тахионы, обладающие скоростью, которая, по существу, асимптотически приближается к бесконечности.

     - Ага, “скоростью, которая асимптотически приближается к бесконечности”, - повторил Петерсон с кривой вымученной ухмылкой. - Какая-то псевдонаучная чепуха.

     - Я хотел сказать “с недостижимо высокой скоростью”, - уточнил Ренфрю. - Извините, если эта терминология вас смущает.

     - Послушайте, я просто пытаюсь понять.

     - Да, да, конечно. Я немного поспешил. - Он старательно собирался с силами для новой атаки. - Проще сказать, суть дела в том, чтобы получить тахионы, обладающие очень высокой скоростью. Ведь если мы сумеем достичь нужного места в пространстве, то сможем послать в прошлое и наше сообщение.

     - Эти лучи тахионов смогут пройти сквозь звезду?

     - Еще в точности не известно, - задумался Ренфрю. - Наверное, возможна реакция между тахионами и другими ядрами, помимо индия; эти реакции могут быть очень бурными. Пока нет данных о таких взаимодействиях, но если это справедливо, то планета или звезда, оказавшиеся на пути тахионов, могут сильно им помешать.

     - Насколько я понял из доклада, вы проводили упрощенные эксперименты.

     - Совершенно верно. И они прошли весьма успешно.

     - И все же... - Петерсон кивнул в сторону электронных устройств. - У меня сложилось впечатление, что вы осуществляете очень тонкий физический эксперимент, и это, конечно, весьма похвально. Но, - он покачал головой, - что меня совершенно поразило - как вам удалось набрать столько средств для всего этого оборудования?

     Ренфрю напрягся:

     - Черт подери, не так уж много.

     - Слушайте, доктор Ренфрю. - Петерсон вздохнул. - Буду с вами откровенен. Я явился сюда оценить то, что вы делаете, по поручению Совета, поскольку некоторые высокопоставленные чины утверждают, что в вашем эксперименте есть определенный смысл. Однако я не считаю себя достаточно технически подкованным, чтобы должным образом разобраться в этом деле. Да, пожалуй, и никто в Совете не имеет нужной квалификации, большинство из нас специалисты по экологии, биологии и системотехнике.

     - Пожалуй, имело бы смысл создавать Совет на более многопрофильной основе, - кивнул он.

     - Здесь я с вами согласен. При создании Совета решили, что новых специалистов следует привлекать к работе по мере надобности.

     - Ну, так обратитесь к Дэвису из Кингс-колледжа в Лондоне.

     - У нас для этого просто нет времени. Мы стремимся реагировать оперативно.

     - Неужто дела обстоят так скверно? - огорченно спросил Ренфрю.

     Петерсон сначала помолчал, как бы показывая, что и так наговорил лишнего, а потом нехотя ответил:

     - Похоже на то.

     - Я могу действовать очень быстро, - резко сказал Ренфрю.

     - Может быть, именно в таком темпе вам и придется работать.

     - В таком случае, нам очень пригодилось бы современное оборудование. - Ренфрю широким жестом обвел лабораторию. - У американцев есть новая электроника, с ней дела пошли бы лучше. А для уверенности, что поставят действительно новейшее оборудование, не худо было бы пригласить и самих американцев. Большинство самых современных схем разработано в их государственных лабораториях - в Брукхейвене и других.

     - Об этом сказано в вашем докладе, - кивнул Петерсон. - Именно поэтому я и пригласил сюда этого Маркхема.

     - Достаточно ли его влияния, чтобы сдвинуть дело с мертвой точки?

     - Думаю, да. Здесь о нем сложилось высокое мнение. А кроме того, он как раз из тех американцев, о которых вы говорили, и находится в Англии. Иными словами, он именно тот человек, который сможет послужить прикрытием для их Национального научного фонда в случае чего.

     - Ага, понял. Мы ждем Маркхема с минуты на минуту. А пока прошу вас на чашку кофе в мой кабинет.

     Петерсон проследовал за Ренфрю в тесную комнатушку, заваленную книгами, бумагами и всякой всячиной. Ренфрю нервно и торопливо принялся освобождать место для Петерсона, как это бывает в тех случаях, когда хозяин в присутствии гостей вдруг замечает, что в комнате страшный беспорядок. Петерсон, поддернув вверх брюки, наконец уселся за стол и закинул ногу на ногу. Ренфрю сознательно медлил, приготавливая свой пахнущий чем-то кислым кофе, - нужно было обдумать ситуацию. Все началось плохо. Он спрашивал себя: не повлияли ли на его отношение к Петерсону неприятные воспоминания об Оксфорде? Впрочем, неудивительно. Теперь у всех нервы напряжены. Возможно, Маркхем как-то сгладит ситуацию.

 

Глава 2

 

     Марджори заперла за собой кухонную дверь и, взяв ведро с кормом для цыплят, направилась в обход дома на лужайку, четко поделенную на четыре части дорожками, выложенными кирпичом. На пересечении дорожек стояли солнечные часы. За лужайкой находился розарий - ее любимое детище. По привычке она шла только по тропинке, не наступая на мокрую траву. Проходя через розарий, Марджори разорвала паутину и, останавливаясь то здесь, то там, стала обрывать мертвые листочки и цветы. Несмотря на раннее время года, некоторые розы уже успели расцвести. Нюхая их, она приговаривала ласково:

     - Шарлотта Армстронг, у вас все отлично. Смотрите, какие бутоны. Летом вы станете настоящей красавицей. Однако на ветках тля, придется вас полечить. Доброе утро, Королева Элизабет, вы выглядите вполне здоровой, но ветки следует подрезать.

     Откуда-то издали она услышала стук каблуков, заглушаемый трелями лазоревки, сидевшей на изгороди. Марджори вздрогнула, поняв, что этот стук доносится со стороны фасада ее собственного дома. Это не Хитер и не Линда - они бы обошли вокруг. Она резко повернулась: капельки росы брызнули на нее, когда она стала пробираться через кусты роз. Марджори поспешно пересекла лужайку и оставила ведро возле кухонной двери.

     От фасада дома ей навстречу брела убого одетая женщина с кувшином в руках. Она выглядела так, словно всю ночь провела на открытом воздухе у костра: волосы спутаны, на лице - пятна сажи. Она была одного роста с Марджори, но худая и сгорбленная.

     Марджори остановилась, женщина - тоже. Некоторое время они разглядывали друг друга, стоя по разные стороны покрытой гравием подъездной дорожки. Затем Марджори подошла к женщине.

     - Доброе утро, - сказала она и хотела добавить: “Чем могу быть полезна?”, но воздержалась: ей почему-то не очень хотелось быть полезной этой женщине.

     - Доброе, мисс. Не одолжили бы вы мне немного молока? У нас молоко уже кончилось, а ребята еще не завтракали. - Она говорила уверенно и твердо.

     Марджори прищурилась:

     - Откуда вы?

     - Мы только что поселились на старой ферме дальше по дороге. - Женщина подошла ближе, протягивая кувшин. - Совсем немножко молока, леди.

     "Старая ферма - там же одни развалины, - подумала Марджори. - Это, наверное, скваттеры”. Ее беспокойство усилилось.

     - А почему вы пришли сюда? Сейчас магазины уже открыты. А дальше по дороге есть ферма, где можно купить молоко.

     - Леди, что вы, право! Негоже вам заставлять меня шагать несколько миль, когда малыши ждут завтрака. Да я верну вам это молоко. Вы мне не верите?

     "Непонятно, - подумала Марджори, - отчего бы ей не обратиться к таким же, как она. В двух шагах от этой фермы муниципалитет построил несколько небольших домиков для них”.

     - Очень жаль, но у меня нет лишнего молока. Они постояли так некоторое время, глядя друг на друга. Затем женщина развернулась в сторону кустарника.

     - Поди сюда. Рог, - позвала она. Из кустарника вышел высокий мрачный мужчина, тащивший за руку малыша. Марджори изо всех сил пыталась оставаться спокойной. Она стояла не двигаясь, слегка откинув назад голову, всем своим видом стараясь показать, что хозяйкой положения является именно она. Шаркая ногами, мужчина подошел и встал рядом с женщиной. Ноздри Марджори брезгливо дрогнули, она уловила запах пота и дыма. Видно, одежду он приобрел в разных местах: матерчатая кепка, длинный полосатый студенческий шарф, шерстяные перчатки, из которых вылезали пальцы, пара весьма забавных голубых сандалий - подошва одной оторвалась и громко шлепала по земле, - непомерно широкие брюки, на несколько дюймов короче, чем обычно принято, и густо расшитый жилет под старой и пыльной вельветовой курткой. Вероятно, он был ровесник Марджори, но выглядел старше по крайней мере лет на десять: грубые черты лица, глубоко посаженные глаза, а щеки и подбородок покрыты щетиной семидневной давности. Она понимала, как сильно отличалась от них: полноватая, с пышными свежевымытыми короткими волосами, с защищенной кремами и лосьонами кожей, в “старой”, как она называла, одежде для работы в саду - мягкая шерстяная юбка и свитер ручной вязки, поверх которого был накинут жакет из овчины.

     - Вы думаете, мы поверим, что в вашем доме нет молока, леди? - прорычал мужчина.

     - Я этого не говорила, - ответила Марджори. - У нас достаточно молока для себя. В домах по соседству вы, конечно, можете найти молоко, но я бы вам посоветовала отправиться в деревню и купить его там. До нее всего лишь полмили. Очень жаль, но я ничем не могу вам помочь.

     - Черта с два! Просто не хотите. Все богатые сговорились между собой и хотят, чтобы все принадлежало лишь им одним. Посмотреть только, что у вас есть, - великолепный большой дом, в котором, клянусь, живете только вы. Вы знать не знаете, какая у нас тяжелая жизнь. Я четыре года без работы, и жить нам негде, а вам все мягко постелено.

     - Рог, - сказала женщина и предостерегающе положила руку ему на плечо. Он нетерпеливым движением сбросил ее и сделал еще шаг в сторону Марджори. Но Марджори не собиралась отступать, наоборот, она разозлилась. “Какое они имеют право приходить сюда и орать в ее собственном саду, чтоб им пропасть”.

     - Я уже сказала, что у меня молоко только для себя. Сейчас для всех трудные времена, - сказала она холодно. “Но я никогда не пошла бы попрошайничать, - подумала она. - У этих людей просто нет стержня”.

     Мужчина придвинулся к ней. Марджори отступила, инстинктивно выдерживая дистанцию между собой и незнакомцем.

     - “Для всех тяжелые времена”, - передразнил он. - Просто очень плохие для всех остальных, а у вас пока есть хороший дом и пища, наверное, есть и машина, и телек.

     Он рассматривал дом, отмечая взглядом гараж, телевизионную антенну на крыше, окна.

     "Слава Богу, окна закрыты ставнями, - подумала Марджори, - а передняя дверь заперта”.

     - Слушайте, я не могу вам помочь. Пожалуйста, уходите. - Она повернулась и пошла к дому.

     Мужчина не отставал. Женщина с ребенком молча следовали за ним.

     - Да, правильно. Вы просто уйдете от нас в свой большой дом. Но настанет день, когда вам придется спуститься на грешную землю, и тогда...

     - Я была бы вам признательна, если бы...

     - Прекрати, Рог!

     - Вы и такие, как вы, делаете все, что захотите. Но начнется революция, и тогда вы запросите помощи. И ни черта не получите!

     Марджори пошла быстрее, почти побежала, стараясь отделаться от него еще до кухонной двери. Она копалась в карманах в поисках ключа, когда Рог подошел вплотную. С ужасом представив, как он дотрагивается до нее, Марджори резко обернулась и оказалась с ним лицом к лицу.

     - Вон отсюда! Уходите. И не надоедайте мне. Обращайтесь к властям. Прочь с моей земли!

     Мужчина от неожиданности оторопел и отступил. Марджори подхватила ведро с кормом, не желая ничего оставлять попрошайкам. Ключ, слава Богу, легко повернулся, и она захлопнула дверь как раз в тот момент, когда Рог достиг ступенек. Марджори защелкнула замок, но мужчина стал орать через дверь:

     - Ты, чертова зажравшаяся шлюха! Тебе плевать на то, что мы голодаем, а?

     Марджори затрясло, но она собралась с силами и крикнула из-за двери:

     - Если вы немедленно не уберетесь, я позвоню в полицию.

     Она стала обходить дом, осматривая окна. Через них так легко ворваться сюда. Марджори ощутила себя совершенно беззащитной в собственном доме. Она стала задыхаться и почувствовала, как к горлу подступает тошнота. Скваттер продолжал орать, выражаясь все более грязно.

     Марджори подошла к стоявшему на столе телефону и сняла трубку. Гудка не было. Она нажала на рычаг. Ничего. Черт знает что! Самое подходящее время линии выйти из строя. Вообще-то это часто случалось. “Только, ради Бога, не сейчас”, - взмолилась она и потрясла телефон. Безрезультатно: линия была отключена. А что, если этот тип вломится сюда? Марджори заметалась в поисках подходящего оружия. Кочерга? Кухонные ножи? О Господи, лучше бы обойтись без драки: их двое, и, кроме того, мужик этот вообще ужасно противный. Может, ей выйти через заднюю дверь или через панорамные окна и побежать в деревню за помощью?

     Она больше не слышала криков, но к окну подойти боялась. Снова подняла трубку телефона. Тишина. Марджори с силой швырнула трубку на рычаг и замерла, ожидая услышать треск взламываемой двери или звон разбитого стекла. Вновь раздался стук в переднюю дверь. Это уже легче - знать, где он и что он все еще снаружи. Она ждала, ухватившись за край стола и посылая ему мысленный приказ: “Убирайся, черт тебя подери!” Стук повторился. После короткой паузы послышался шум шагов по гравию дорожки. Теперь стучали в заднюю дверь. “Боже! Как же от него избавиться?"

     - Марджори! Эй, Марджори, ты здесь? Она почувствовала громадное облегчение и чуть не заплакала. Ей не хватало сил подойти к двери.

     - Марджори, где ты? - Голос удалялся. Она выпрямилась, добралась до кухонной двери и повернула ключ в замке.

     Ее подруга Хитер, держа в руках садовый инвентарь, шла по направлению к сараю.

     - Хитер, - позвала Марджори, - я здесь. Та повернулась и пошла к ней.

     - Что с тобой стряслось? Ты ужасно выглядишь. Марджори вышла из дома и огляделась.

     - Ушел? - спросила она. - Этот ужасный человек, который стоял здесь?

     - Ты об этом оборванце и женщине с ребенком? Они уходили, когда я подошла. А что случилось?

     - Он хотел одолжить молока. - Марджори начала смеяться, но в ее смехе слышалась истерика. Сейчас все казалось таким обыденным. - Потом он стал грубить и кричать. Это скваттеры. Они поселились на брошенной ферме у дальней дороги вчера вечером. - Она опустилась в кресло. - Господи, как страшно, Хитер.

     - Да, вид у тебя неважный. Совсем на себя не похожа. Мне всегда казалось, что ты можешь справиться со всем на свете, даже со свирепыми и опасными скваттерами. - Хитер говорила с легкой иронией, и Марджори подхватила этот тон.

     - Да, я смогла бы с ним справиться. Если бы он все-таки вломился в дом, я собиралась треснуть его кочергой, а потом проткнуть кухонным ножом. - тарджори снова рассмеялась.

     Однако ей было вовсе не смешно. Неужели она действительно собиралась так поступить?

 

Глава 3

 

Осень 1962 года

 

     "Нужно каким-то способом избавиться от этих проклятых шумов, возникающих во время эксперимента, - мрачно размышлял Гордон, собирая свой потертый портфель. - Эта чертовщина никак не желает исчезать. Если не удастся найти причину и устранить ее, то эксперимент лопнет, как мыльный пузырь”.

     Он всегда останавливался перед этой пальмой. Каждое утро, когда Гордон Бернстайн захлопывал желтую дверь своего бунгало, он поворачивался и смотрел на это дерево как на доказательство того, что он действительно здесь, в Калифорнии, и это не декорации, а реальность. Силуэт растения устремлялся в безоблачное небо, как молчаливый экзотический символ. Существующий сам по себе, он производил на Гордона гораздо более сильное впечатление, чем непривычно свободные автотрассы или неизменно теплая погода.

     Большую часть вечеров Гордон просиживал дома с Пенни, допоздна, читая и слушая записи народной музыки, так же как много лет назад в Колумбии. У него остались те же привычки, и он забывал, что здесь, в полуквартале от его бунгало, плещут волны океана, накатывает на песок прибой. Если окна оставались открытыми, то шум волн становился очень похожим на гудение авто на Второй авеню - далекий гул другой жизни, от которой он успешно отгораживался здесь, в своем жилище. Итак, каждое утро он выходил из дома, нервно позвякивая ключами, что-то бормоча про себя, и только пальма возвращала его к реальности нового дня.

     В уик-энды как-то легче верилось, что ты в Калифорнии. В эти дни он просыпался и видел рядом золотистые волосы Пенни, разметавшиеся по подушке. В будни она вставала раньше, чтобы успеть в школу, и уходила, когда он еще спал. И тогда на ее половине постели ничего не оставалось, даже вмятины.

     Гордон опустил в карман ключи и пошел вдоль образованной хвощом изгороди на широкий бульвар Ла-Ойя. Улицы его тоже удивляли: настолько широкие, что он мог свободно разместить свой “шевроле-58” и при этом оставалось много места для двух рядов проезжей части. Они были такие же большие, что и участки, на которых стояли дома, и как бы создавали ландшафт для истинных хозяев - автомобилей.

     По сравнению с узкой Второй авеню, которая больше всего напоминала вентиляционную шахту между высокими кирпичными домами, ширина здешних улиц поражала роскошью. В Нью-Йорке Гордон всегда настораживался, когда спускался вниз и открывал наружную дверь из армированного стекла, ибо боялся увидеть толпы людей. Люди торопились, неся мимо него кипение чужой жизни. Здесь же ничего подобного: Наутилус-стрит казалась плоской белой равниной, поджариваемой утренним солнцем, и совершенно безлюдной. Он забрался в свой “шевроле”, рев заработавшего двигателя расколол тишину и словно вызвал из небытия длинный приземистый “крайслер”, который перевалил через подъем на расстоянии одного квартала отсюда, а затем обогнал машину Гордона, пронесшись метеором мимо.

     По дороге к университетскому городку Гордон держал одной рукой руль, а другой крутил настройку радиоприемника, пробираясь сквозь грохот и треск, которые здесь почему-то считались поп-музыкой. Вообще-то он предпочитал стиль “кантри”, кроме того, питал странное пристрастие к старым песенкам Бадди Холли, а недавно даже обнаружил, что мурлычет их про себя: “С каждым днем это становится ближе... Да, вот это будет день...” Он наткнулся на песенку “Бич бойз” и оставил ручку в покое. Слова песни о песке и солнце будто пересказывали содержание вестернов. Гордон съехал по наклонному бульвару Ла-Ойя. Вдали, на волне прибоя, виднелись маленькие точечки. Это развлекались дети, которые почему-то находились на побережье, хотя занятия в школе уже две недели назад как начались.

     Спустившись с холма, его “шевроле” попал в гущу медленно двигавшихся машин - в основном больших черных “линкольнов” и “кадиллаков”. Гордон чуть притормозил, рассматривая новые здания на Маунт-Соледад. Землю вокруг зданий выравнивали так, чтобы образовывались террасы. Грузовики, как насекомые, сновали по разрытой земле. Гордон кисло улыбнулся. Он знал, что, если ему удастся закончить свой эксперимент, получить блестящие результаты и добиться повышения в должности, а значит, и в окладе, - все равно такой дом из кедра и стекла будет ему не по карману. Можно, конечно, усердно давать консультации на стороне и не подниматься по иерархической лестнице в университете, а хитростью добиться должности декана на полставки, тем самым резко увеличив свой ежемесячный доход.

     Гордон поморщился, его густая черная борода чуть вздернулась вверх. Когда “Бич бойз” сменились звонкими “Очистимся от грязи” и “Давайте пробираться”, он переключил коробку скоростей, и машина с рычанием рванула к кампусам Калифорнийского университета в Ла-Ойе.

     Гордон рассеянно постукивал пальцем по дьюару с жидким азотом, раздумывая над тем, как объяснить Альберту Куперу, что ему, собственно, нужно. Парень ему почему-то не был симпатичен, хотя выглядел он весьма приятно: песочного цвета шевелюра, неторопливая речь, не всегда отчетливая; мускулист, очевидно, благодаря подводному плаванию и теннису. Однако иногда неразговорчивость и невозмутимое спокойствие Купера казались Гордону сродни туповатости; а веселый, добродушный нрав существовал СЛОВНО ДЛЯ того, чтобы испытывать терпение Гордона, и он время от времени непроизвольно ощетинивался.

     - Слушайте, Эл, - сказал Гордон, быстро отворачиваясь от парящего отверстия дьюара. - Вы работаете со мной больше года, так?

     - Точно.

     - Вы неплохо ладили с профессором Лакином. Когда я появился на факультете, профессор Лакин был очень загружен, и вы перешли работать ко мне. - Гордон покачивался на носках, засунув руки в карманы жилета. - Я взял вас, потому что Лакин дал вам очень хорошую характеристику.

     - Конечно.

     - И вы возитесь с антимонидом индия столько времени, а? Почти полтора года.

     - Правильно, - ответил Купер, и в его голосе почудилась усмешка.

     - Я думаю, вам пора засучить рукава.

     - Хм, я не совсем.., э.., понимаю, что вы этим хотите сказать, - удивился Купер.

     - Сегодня утром я спросил вас о работе, которую вам поручил. Вы говорите, что проверили каждый усилитель, каждый вариак, все системы.

     - Да, я сделал это, - кивнул Купер.

     - А шум не исчез.

     - Я проверял аппараты последовательно.

     - Это все ерунда.

     Купер демонстративно вздохнул:

     - Значит, вы разобрались, в чем дело, да?

     - В чем это я разобрался? - Гордон нахмурился.

     - Я знаю, вы хотите провести эксперимент от “А до Я” безо всяких задержек, доктор Бернстайн. - Купер виновато пожал плечами. - Но вчера вечером я не мог сделать все сразу, поэтому вышел и выпил пару кружек пива с ребятами, а потом вернулся и закончил проверку.

     Гордон наморщил лоб.

     - Нет ничего плохого в том, что вы иногда прерываетесь. Просто поддерживайте устойчивый режим, следите за нулем предусилителей и осциллоскопов.

     - Они работали нормально - В таком случае, - Гордон сердито развел руками - В-вы где-то напортачили. Меня не волнует, пьете вы пиво или нет. Меня беспокоит только эксперимент. Видите ли, элементарные соображения говорят о том, что для прохождения полного курса требуется как минимум четыре года. Вы хотите закончить учебу за этот срок?

     - Конечно.

     - Тогда делайте то, что я вам говорю, и не отлынивайте. Наверное, вы все-таки филонили и просто не посмотрели. Я могу...

     - Но шумы все-таки остаются. - Купер сказал это так уверенно, что Гордон осекся на середине фразы.

     Он неожиданно понял, что терроризирует человека, который всего лишь на три года моложе его, безо всяких на то оснований. Просто он не знал, что нужно предпринять.

     - Послушайте, я... - Слова застряли у него в горле. Он неожиданно почувствовал себя не в своей тарелке. - Ладно, я вам верю. - Гордон постарался придать голосу бодрый, деловой тон. - Давайте посмотрим ленту самописца, которую вы сняли.

     Купер стоял, наклонившись к массивному магниту, в котором находился испытуемый образец, главный участник эксперимента. Гордон повернулся и стал пробираться между связками кабелей и микроволноводами. Эксперимент все еще продолжался. На серебристой фляжке, подвешенной между полюсами магнита и почти скрытой проводами ввода, нарастала ледяная корка. Внутри фляжки пенился и бурлил жидкий гелий, температура кипения которого только на несколько градусов выше абсолютного нуля. Лед образовывался из конденсировавшегося на поверхности атмосферного воздуха. Время от времени он трескался, когда оборудование расширялось и сжималось, чтобы снять механическое напряжение. В ярко освещенной лаборатории стоял гул от работающих приборов. В нескольких метрах от магнита, где рядами стояли батареи электронного оборудования, образовывался фронт теплого воздуха. Однако от гелия тянуло легкой прохладой, которую Гордон явственно ощущал. Несмотря на это, Купер был в тенниске и голубых джинсах. Гордон предпочитал синюю, с длинными рукавами, наглухо застегивающуюся рубашку, ветровку из темной шелковистой ткани и вельветовые слаксы. Он еще не привык к неофициальному стилю в одежде, принятому в лабораториях. Если в этом он должен опуститься до уровня Купера, то ждать придется очень долго. , - Я снял целый ряд данных. - Купер говорил так, будто между ними ничего не произошло.

     Гордон обошел ряды осциллоскопов и ящиков на колесиках, направляясь к тому месту, где Купер раскладывал ленты с кривыми самописца. Зеленые кривые настолько ярко и контрастно выделялись на фоне красных клеток, что бумажная лента казалась почти трехмерной.

     - Видите, - короткие пальцы Купера водили по тем местам, где зеленая кривая образовывала пики и впадины, - вот здесь должен наблюдаться ядерный резонанс индия.

     - Хороший, жирный пик - вот что мы должны были получить, - кивнул Гордон. - А получили какой-то хаос.

     Кривая состояла из множества тонких вертикальных линий, прочерченных без какого-либо видимого порядка, в момент, когда перо самописца прыгало вверх и вниз поперек ленты под воздействием произвольных побуждающих импульсов.

     - Мешанина какая-то, - сказал Купер.

     - Да уж, - согласился Гордон, ощущая, как с этими словами из него будто выходит весь воздух. Он даже стал ниже ростом, ссутулился.

     - А кроме того, я получил еще и такую кривую. - Купер разложил очередной кусок бумажной ленты, расчерченный зелеными линиями.

     На сей раз наблюдалась какая-то смешанная картина. Справа очень четко проглядывал пик с гладкими, ничем не нарушенными краями, а в центре и слева - какая-то бессмыслица из отдельных штрихов.

     - Черт, - пробормотал Гордон. На этом листе частота эмиссий в образце антимонида индия возрастала слева направо. - Этот шум стирает высокие частоты.

     - Не всегда.

     - Как понять?

     - Я сделал еще один замер через несколько минут после этого.

     Гордон внимательно рассматривал третий график выходных сигналов в прямоугольных координатах. На нем относительно четкий пик оказался слева, шумы же - справа.

     - До меня что-то не доходит, - сказал он.

     - До меня тоже.

     - До сего времени мы получали плоскую устойчивую линию шумов.

     - Пожалуй. - Купер смотрел на Гордона ничего не выражающим взглядом, предпочитая избавить себя от решения этой задачки: в конце концов профессор-то не он.

     Гордон задумался, напряженно вглядываясь в кривые.

     - Мы получаем пики, но только в течение какого-то периода времени.

     - Именно так.

     - Время, время... - бормотал Гордон. - Эй, послушайте. Перо проходит от одного края ленты до другого за тридцать секунд, правильно?

     - Ну, мы можем это изменить, если вы сочтете нужным.

     - Нет, нет, слушайте, - торопливо заговорил Гордон. - Предположим, шумы бывают не всегда. Вот на этом графике, - он схватил второй лист, - шумы возникали, когда самописец регистрировал низкие частоты. Через десять секунд они исчезли. А вот здесь, - он ткнул пальцем в третий график в прямоугольных координатах, - эта мешанина началась, когда самописец регистрировал полосу высоких частот. Шум возвратился.

     - Но... - Купер наморщил лоб. - Я считал, что мы добиваемся устойчивого режима эксперимента и проводим его при этих условиях. Мы поддерживаем низкую температуру на постоянном уровне. Осциллоскопы, усилители и выпрямители находятся в разогретом состоянии в соответствии с заданным режимом. Они...

     Гордон жестом велел ему замолчать.

     - Мы ничего не сделали. Потратили недели, проверяя аппаратуру. Теперь известно, что она работает нормально. Нет, здесь что-то другое, я думаю.

     - Но что?

     - Какое-то вмешательство извне.

     - Как это?

     - Кто знает. - Гордон вымолвил эти слова, чувствуя прилив энергии. Он начал кругами ходить по лаборатории, ботинки скрипели при каждом его шаге. - То, что наблюдается здесь, - еще один источник сигнала, поступающего в антимонид индия. А может, антимонид индия принимает являющиеся функцией времени сигналы, поступающие откуда-то снаружи, от нелабораторного источника?

     - Не понимаю.

     - Черт подери, я тоже. Но что-то мешает детектированию ядерного резонанса. Мы должны выяснить это.

     Купер пристально вглядывался в беспорядочно расположенные линии, раздумывая, что же нужно сделать для продолжения исследований.

     - Как?

     - Если мы не можем устранить шумы, давайте их изучать. Постараемся узнать, откуда они поступают. Возникают ли они в самом антимониде индия или проникают сюда из какой-либо другой лаборатории? Или это вообще что-то совершенно новое?

     Купер медленно кивнул. Гордон быстро вырисовывал новые схемы на обратной стороне листа. Теперь он представлял, что можно сделать: отрегулировать здесь, установить новое оборудование там; кое-что одолжить у работающего по соседству Лакина; попробовать уговорить Феера расстаться на пару дней с анализатором спектра. Карандаш Гордона быстро бегал по бумаге; ему не мешали ни шум форвакуумных насосов, ни монотонный гул приборов. Казалось, идеи так и льются из него через край, ложась на бумагу, воплощаясь в схемы и эскизы, опережая мысли. Гордон чувствовал, что он - на пути решения загадки этих шумов. Здесь может появиться нечто совершенно новое, подобно тому, как из густых кустов выскакивает преследуемое животное. Но он собирался найти решение и не сомневался в успехе.

 

Глава 4

 

1998 год

 

     Грегори Маркхем ехал на велосипеде мимо чем-то пахнущих зданий ветеринарной академии, а затем свернул на подъездную дорожку Кавендишской лаборатории. Ему нравилось ощущение сырого воздуха, которое усиливалось, когда он лихо разворачивался, на определенной скорости смещая центр тяжести тела. Он задался целью найти ту минимальную кривую, которая вынесет его точно ко входу в лабораторию - чисто геодезическая задача для данной конкретной кривизны пространства. Еще один решительный рывок, и он спрыгнул у входа на вполне приличной скорости, а затем пробежал по инерции до ближайшей велосипедной стойки. Одернув свою ирландскую куртку, Маркхем начал подниматься, привычно шагая через две ступеньки, - из-за чего создавалось впечатление, что он вечно куда-то опаздывает. Рассеянно поправив очки на переносице, где они образовали красную вмятинку, он пальцами расправил бороду. Прекрасной формы, она начиналась от бакенбардов и сливалась с усами, но часто сбивалась, и ее приходилось поправлять. То же происходило и с шевелюрой. Сегодня после поездки на велосипеде он пыхтел больше обычного. Отсюда следовал вывод, что либо за последние дни он прибавил в весе, либо это возрастное и таится гораздо глубже. В свои пятьдесят два года Маркхем находился в относительно неплохой форме. Так как медицинские исследования однозначно указывали на четкую связь между физическими упражнениями и долголетием, он старался заниматься спортом.

     Маркхем толкнул стеклянную дверь и вошел в лабораторию Ренфрю. Почти каждую неделю он приходил сюда, беспристрастно всматривался в аппаратуру и глубокомысленно кивал, но, честно говоря, мало чему научился за время этих визитов. Его интересовала теория, скрытая за этой путаницей коммуникаций и аппаратуры. Он осторожно проникал в царство делового шума, которым являлась лаборатория.

     Сквозь стекло кабинета ему был виден Ренфрю - плотный и всклокоченный, как обычно. Ренфрю копался в бумагах, наваленных на его столе. Другого человека Маркхем не знал, однако решил, что это, вероятно, Петер-сон, и его позабавил контраст между ними. С темными, аккуратно зачесанными волосами, в элегантном, дорогом, сшитом явно на заказ костюме, Петерсон казался обходительным и уверенным. Маркхем решил, что гость - твердый орешек. Опыт подсказывал ему, что проникнуть в душу этого хладнокровного англичанина отнюдь не легко.

     Маркхем вошел в кабинет, небрежно постучав. Собеседники разом повернулись к нему. Ренфрю, казалось, с облегчением воспринял его появление: он даже вскочил с места, уронив со стола какую-то книгу.

     - А, Маркхем, вы пришли, - сказал он, хотя это было очевидно. - Это мистер Петерсон из Совета. Петерсон спокойно встал со стула и протянул руку.

     - Здравствуйте, доктор Маркхем.

     Маркхем ответил энергичным рукопожатием.

     - Рад вас видеть. Вы уже успели ознакомиться с экспериментом, который проводит Джон?

     - Да, только что. - Петерсон казался немного обеспокоенным той напористостью, с которой Маркхем старался перейти непосредственно к делу. - Вы не можете рассказать об отношении ННФ к этому эксперименту?

     - У них пока еще не сложилось определенного мнения. Всего лишь на прошлой неделе они поручили мне функции связного, и я до сих пор ничего им не сообщил. Присядем.

     Не дожидаясь ответа, Маркхем подошел к единственному незанятому стулу в комнате, освободил его и сел, положив ногу на ногу. Его собеседники тоже сели, впрочем, не с такой, как он, небрежностью.

     - Вы занимаетесь физикой плазмы, не так ли, доктор Маркхем?

     - Да, у меня как раз сейчас годичный творческий отпуск. Значительная часть моих трудов, за исключением нескольких последних лет, была посвящена физике плазмы. Я написал работу по теории тахионов задолго до их открытия, и изучать их стало модным. Думаю, именно поэтому ННФ и попросил меня приехать сюда.

     - Вы прочли копию доклада, которую я вам послал, с предложениями по этому вопросу?

     - Да, доклад интересный, - без колебании сказал Маркхем. - В теории все прекрасно. Я сейчас изучаю материал, базирующийся на эксперименте Ренфрю.

     - Вы полагаете, из этого что-то получится?

     - Мы знаем, что техника эксперимента жизнеспособна. А вот удастся ли нам связаться с прошлым...

     - А эта установка, - Петерсон показал рукой на лабораторный зал, - не поможет?

     - Если нам очень здорово повезет. Такие эксперименты по ядерному резонансу уже проводились в Кавендишской лаборатории, а также в других лабораториях США и Советского Союза в 50-е годы. В принципе, они могут воспринять четкий сигнал, наведенный тахионами.

     - Значит, мы можем обменяться сигналами?

     - Да. Но и только. Это очень ограниченная система передвижения во времени. Пока придуман лишь такой способ общения с прошлым. Мы не можем посылать туда людей или предметы.

     Петерсон покачал головой:

     - Я защищал диплом по социальным вопросам, возникающим в связи с применением компьютеров, но даже я...

     - В Кембридже? - прервал его Маркхем.

     - Да, в Королевском колледже. - Маркхем усмехнулся, и Петерсон запнулся. Ему не понравилось то, как откровенно Маркхем всех рассортировывает. Вообще-то он и сам это делал, но не так явно, и имел на то веские причины. Слегка раздраженно он продолжил:

     - Слушайте, даже мне известен связанный с этим парадокс. Это старая история о том, как вы, вернувшись в прошлое, убиваете своего дедушку, так, кажется? Но если он умрет, то и ведь вас не будет. Кто-то в Совете вчера нам об этом рассказывал. Мы чуть не похоронили саму идею из-за этого.

     - Хорошее замечание. Я сам ошибся таким образом в "теоретической работе в 1992 году. Да, действительно, существуют парадоксы, но при правильном подходе они пропадают. Я мог бы это объяснить, но нужно много времени.

     - Не сейчас, если вы не возражаете. Насколько я понял, смысл в том, чтобы послать сообщение в прошлое, в 60-е годы нашего столетия, и рассказать им о той ситуации, в которой мы сейчас находимся.

     - Да, что-то в этом духе. Предостеречь их от применения хлорированных углеводородов, устранить влияние таких углеводородов на водоросли, в частности на фитопланктоны. Если подсказать им некоторые направления исследований, то это даст нам какую-то точку опоры, в которой мы нуждаемся теперь.

     - Скажите, пожалуйста, - перебил Петерсон, - этот эксперимент действительно может нам реально помочь?

     Ренфрю нетерпеливо поерзал на стуле, но ничего не сказал.

     - Не впадая в мелодраматизм, - медленно выговорил Маркхем, - я бы сказал, что это может спасти миллионы жизней.

     На какое-то время воцарилось молчание. Петерсон скрестил ноги и снял с колена невидимую пылинку.

     - Видите ли, речь идет о приоритетах, - проговорил он наконец. - Мы должны рассматривать проблемы глобально. Совет по чрезвычайным ситуациям заседает сегодня с девяти часов утра. В Африке снова начался повальный голод со смертельными исходами из-за засухи и недостатка запасов продовольствия. В свое время вы еще услышите об этом в информационных выпусках, я уверен. Мы вынуждены расставлять приоритеты в связи с этой и с другими чрезвычайными ситуациями. Северная Африка не единственное место в мире, которое доставляет нам массу хлопот. У берегов Южной Америки сильно разрослись диатомовые водоросли. И в том, и в другом месте гибнут тысячи людей. Вы просите у нас денег на изолированный эксперимент, из которого что-то может получиться, а может - нет, который базируется на теории, созданной одним человеком, и по существу...

     - Здесь заложено значительно больше того, о чем вы говорите, - быстро перебил его Маркхем. - В теории тахионов нет ничего нового. В Калифорнийском технологическом есть группа, которая развивает теорию гравитации и работает над той же самой проблемой, но рассматривает ее под другим углом. Они хотят выяснить, как тахион вписывается в космологическую теорию, - ну, вы знаете, это теория расширяющейся Вселенной и так далее.

     Ренфрю снова кивнул:

     - Недавно об этом была статья в “Физикал ревью”, она касалась больших флуктуаций плотности.

     - Проблем хватает и в Лос-Анджелесе тоже, - сказал задумчиво Петерсон. - Главное, конечно, - большие пожары. Если ветер подует в другую сторону - это может обернуться большим несчастьем. Я не знаю, как это отражается на людях из Калифорнийского технологического. Мы не можем ждать годами.

     - Я считал, что научному эксперименту должны давать зеленую улицу, - обиженно проговорил Ренфрю.

     В голосе Петерсона появилась легкая снисходительность:

     - Вы имеете в виду выступление короля по телевидению позавчера? Да, конечно, ему хочется хорошо выглядеть в год коронации. Поэтому он говорил о поощрении вложения средств в науку и в научные эксперименты, но он ничего не понимает в науке, и, кроме того, он не политик. Безусловно, он добрый человек. Наш комитет рекомендовал ему говорить общими фразами, не вдаваясь в подробности, и разбавлять выступления юмором. У него это хорошо получается. А главное - то, что денег на все не хватает, и мы должны выбирать очень тщательно. Единственное, что я могу пообещать сегодня, - доложить все Совету. Как только я смогу, я сразу же сообщу вам о решении Совета насчет присвоения вашему эксперименту приоритета, соответствующего чрезвычайной ситуации. Лично я считаю, что ваш эксперимент не сулит быстрой отдачи. Я не уверен, что мы можем позволить себе рисковать.

     - А мы не можем себе позволить не рисковать, - с неожиданной энергией отозвался Маркхем. - Какой смысл затыкать течи там и тут, гробя деньги на фонды помощи по случаю засухи и отмирания верхушек растений? Как ни старайтесь затыкать отдельные щели, дамбу все равно прорвет. Единственное, что имеет смысл...

     - Вы считаете: единственно правильное решение в том, чтобы подправить прошлое? А вы уверены, что тахионы вообще попадут туда?

     - Это уже проделано, - сказал Ренфрю. - Проведены эксперименты на уровне поверхности стола. Система сработала. Об этом же было сообщение.

     - Значит, тахионы восприняли?

     - Мы можем применять их для нагревания образцов в прошлом. И знаем, что прошлым они принимались.

     - А что, если после измерения температурного градиента вы решите вообще не посылать тахионы?

     - Такое в наших экспериментах невозможно, - ответил Ренфрю. - Видите ли, тахионам придется проделать очень долгий путь, чтобы вернуться назад, к моменту...

     - Извините, пожалуйста, - перебил его Петерсон. - Что общего между перемещением со скоростью, большей скорости света, и перемещением во времени?

     Маркхем подошел к висевшей в кабинете черной доске.

     - Видите ли, все это вытекает из специальной теории относительности. - И он пустился в объяснения.

     Маркхем нарисовал диаграммы пространства-времени и показал Петерсону основы их построения, особенно упирая на правильный выбор полярных координат. На протяжении всей этой импровизированной лекции Петерсон слушал ученого с преувеличенным вниманием. Маркхем нарисовал волнистую линию, чтобы представить тахионы, запущенные из одной точки, и показал, как эти тахионы, отразившись от какого-нибудь препятствия в лаборатории, достигнут какой-либо цели в этой лаборатории раньше, чем их послали.

     - Значит, вы считаете, - осведомился Петерсон, - что при вашем эксперименте у вас не останется времени пересмотреть решение? Эти тахионы нагревают образец из антимонида индия на несколько наносекунд раньше, чем вы запускаете ваши тахионы вообще?

     Ренфрю согласился.

     - Все дело в том, - сказал он, - что мы не хотим создавать парадокса противоречия. Скажем так, если мы соединим датчик нагрева с выключателем пуска тахионов, то тепло будет фиксироваться датчиком, и датчик отключит пуск тахионов.

     - Парадокс с дедушкой...

     - Совершенно верно, - вмешался в разговор Маркхем. - Но здесь имеются некоторые тонкости. Мы полагаем, что это должно привести к какому-то промежуточному состоянию, при котором генерируется только небольшое количество тепла и запускается малое количество тахионов. Но пока я в этом не уверен.

     - Я вижу... - Петерсон наморщил лоб, пытаясь разобраться в этих тонкостях. - Я бы хотел вернуться к этой теме после того, как тщательно прочту всю техническую часть. Сказать по правде, мы, члены Совета, в своих суждениях зависим не только от собственных, так сказать, восприятии, - он посмотрел на обоих внимательно прислушивавшихся к нему людей, - и думаю, что вы об этом уже догадались. В данном случае я буду исходить из оценки вашей работы сэром Мартином в Совете и мистером Дэвисом, которого вы упомянули. Они утверждают, что вы занимаетесь нужным делом.

     Маркхем улыбнулся. Ренфрю же просто расплылся в улыбке. Однако Петерсон предостерегающе поднял руку:

     - Не торопитесь, пожалуйста. Я ведь пришел сюда, только чтобы разобраться, что к чему, а не принимать окончательного решения. Я должен представить доклад Совету. Вы хотите, чтобы вам прислали оборудование из Америки. За него нам придется побороться с Научным Домом.

     Как вы думаете, американцы настроены сотрудничать? - спросил Ренфрю.

     - Трудно сказать. Совет считает, что мы должны объединиться. Я буду настаивать, чтобы вас поддержали и 1тобы американцы тоже внесли бы свою лепту.

     - А как насчет России? - спросил Маркхем.

     - Русские утверждают, что не работают в этой области. - Петерсон презрительно поморщился. - Возможно, они, как всегда, скрывают правду. Не секрет, что мы, англичане, играем большую роль в Совете только потому, что русские не проявляют активности.

     - А почему? - спросил тоном абсолютно несведущего человека Ренфрю.

     - Они считают, что наша деятельность ничего, кроме неприятностей, не принесет, - ответил Петерсон. - Поэтому они оказывают чисто символическую поддержку и, возможно, копят силы на будущее.

     - Какой цинизм! - заметил Маркхем.

     - Совершенно верно, - согласился Петерсон. - Ну что же, мне пора возвращаться в Лондон. У меня на руках масса других предложений. Ничего выдающегося, но я должен доложить о них Совету. Я постараюсь сделать для вас все, что в моих силах. - Он обменялся с Ренфрю и Маркхемом официальным рукопожатием. - Всего доброго, джентльмены.

     - Я провожу вас, - сказал Маркхем. - А вы, Джон?

     - Да, конечно. Кстати, возьмите наши материалы. - Он протянул папку Петерсону. - Там же изложены наши соображения по поводу содержания сообщений, если эксперимент пройдет успешно.

     Все трое вышли из здания и остановились у единственного автомобиля на автостоянке. Как и предполагал утром Ренфрю, он принадлежал Петерсону.

     - Значит, это ваша машина? - неожиданно для самого себя выпалил Ренфрю. - Удивительно, как вы в такую рань добрались сюда из Лондона.

     Петерсон слегка приподнял брови:

     - Я ночевал у знакомых.

     На какое-то мгновение глаза его затуманились, и Маркхем понял, что речь шла о женщине. Ренфрю не видел этого, так как надевал на брюки зажимы для езды на велосипеде. Маркхем подозревал, что мысли о женщинах не могли бы прийти Ренфрю в голову. “Хороший человек, но очень скучный, - подумал он. - А Петерсон не относится к хорошим людям согласно бытующему мнению, но он, определенно, не зануда”.

 

Глава 5

 

     Марджори чувствовала себя в своей стихии. Ренфрю не часто приглашали гостей, но, если это случалось, Марджори всегда старалась показать всем, в том числе и мужу, что она едва-едва управляется по хозяйству, несмотря на всю свою энергию, и только с большим трудом ей удается при этом избежать всяческих домашних происшествий. На самом деле в ней сочетались не только превосходный повар, но и прекрасная экономка. Каждый этап званого обеда продумывался ею заранее очень тщательно. Подсознательное ощущение, что она может испортить настроение гостям, если они увидят, какая она великолепная хозяйка, заставляло ее носиться взад-вперед из кухни в гостиную и обратно, показывая тем самым, что ей вовсе не по плечу такие хлопоты.

     На правах старых друзей дома первыми явились Хитер и Джеймс. Затем, задержавшись точно на десять минут, появились Маркхемы. Хитер в черном платье с глубоким декольте выглядела просто неотразимой. В туфлях на каблуках она казалась одного роста с Джеймсом - а его рост был всего лишь пять футов и шесть дюймов, - и он всегда переживал из-за этого. Джеймс выглядел, как обычно, безукоризненно.

     Они пили шерри, и только Грэг Маркхем предпочел джин. Марджори считала, что джин перед обедом - это немного не по этикету, но Маркхем казался очень голодным, и она простила его. Ей показалось также, что он чем-то расстроен.

     Когда Джон представлял ей Маркхема, тот стоял слишком близко и пугал Марджори неожиданными и странными вопросами. Однако стоило ей отойти от него, он тут же всецело забыл о ее присутствии. Позже она предложила ему довольно дорогие орехи, он подхватил целую пригоршню, продолжая с кем-то разговаривать, и, видимо, больше не вспомнил о ней.

     Марджори была весела и спокойна. Прошло уже больше недели после происшествия со скваттерами, и она старалась не думать о них, а сосредоточилась на своей прелестной вечеринке и на жене Маркхема Джейн - весьма уравновешенной особе в отличие от мужа. Маркхем говорил быстро, все время перескакивая с одного на другое, словно бежал по пересеченной местности. Многое из того, что он сказал, заинтересовало Марджори, но она не успевала вставить даже слова, как он уже переключался на другое. Джейн спокойно и мудро улыбалась, что, вероятно, свидетельствовало о ее глубокой натуре.

     - Знаете, вы немного похожи на англичанку, - закинула удочку Марджори. - Наверное, годы, проведенные в Англии, оставили свой след? - Марджори нужен был предлог, чтобы отвлечь их от общей беседы.

     - Моя мать англичанка. Она много лет прожила в Беркли, но акцент все равно остался.

     Хозяйка понимающе кивнула, увлекая гостей за собой. Оказалось, что мать Джейн живет в Эрколоджи, построенной в зоне Залива. Она могла себе это позволить, потому что пишет новеллы.

     - О чем же, собственно, она пишет?

     - Она пишет новеллы в готическом стиле под абсурдным псевдонимом - Бродячая Кассандра.

     - Господи! - воскликнула Марджори. - Да я ведь читала несколько ее вещей. Они прекрасно написаны, учитывая жанр таких произведении. Потрясающе, я познакомилась с ее дочерью!

     - Знаете ли, - вмешался Грэг, - ее мать - великолепный образчик люден, воспитанных в духе старинных традиций. Она еще совсем не старая, ей около шестидесяти, так, Джейн? Она переживет нас всех. Здорова, как лошадь, и малость с приветом; занимает высокие посты в Движении за культуру старшего поколения. В Беркли сейчас много таких людей, и она хорошо вписывается в их среду. Гоняет на велике, спит с самыми разными людьми, увлекается мистической чепухой. Трансцендентный змеиный яд. В общем, жизнь бьет ключом, да, Джейн?

     Видно, это воспринималось как их любимая шутка. Джейн весело рассмеялась:

     - Ты такой неуемный ученый, Грэг. Просто ты и мама живете в разных мирах. Только подумай, какой шок ты испытаешь, если после смерти подтвердится мамина правота. И все же я согласна, что в последнее время она стала немного эксцентричной.

     - Ну да, как месяц назад, - добавил Грэг, - когда она решила раздать все свое имущество беднякам в Мехико.

     - А зачем? - поинтересовался Джеймс.

     - В знак поддержки испанских регионалистов, - пояснила Джейн, - которые хотят превратить Мексику и западную часть США в свободную зону, где люди смогут переезжать с места на место, если экономически им это выгодно.

     - А не произойдет ли тогда миграции мексиканцев на север? - нахмурился Джеймс.

     - Возможно, - пожала плечами Джейн, - но испано-язычное лобби в Калифорнии такое сильное, что оно, похоже, даже и выиграет.

     - Странный образчик государства всеобщего благоденствия, - прошептала Хитер.

     - Я бы назвал это “прощай, государство”, - вставил Грэг.

     Взрыв смеха после этой фразы удивил Марджори. Похоже, это был повод разрядить накалившуюся атмосферу.

 

***

 

Позже Маркхем отвел Ренфрю в сторону и спросил, как продвигается эксперимент.

     - Боюсь, что наши возможности ограничиваются значительной величиной времени реакции.

     - М-да, понимаю. Нужна американская электроника, - кивнул Маркхем. - Я проделал расчеты, о которых мы говорили, как нацелить тахионы на 1963 год с достаточной степенью надежности и так далее. Думаю, все должно сработать. Граничные условия не так страшны, как мы думали.

     - Великолепно. Полагаю, у нас будет возможность применить эту технику.

     - Кроме того, я разнюхал кое-что. Я знаю сэра Мартина, босса Петерсона, с тех пор, когда он работал в Астрономическом институте. Я дозвонился до него, и он обещал вскоре сообщить нам решение.

     Ренфрю приободрился и на какое-то время перестал нервничать.

     - А почему бы нам не подышать свежим воздухом? Сегодня очень приятный вечер, тепло, и еще не стемнело. - С этими словами Марджори открыла застекленную дверь и стала выпроваживать гостей из дома. Она надеялась, что Маркхемы отдадут должное ее саду. Так и произошло. Сильный запах жимолости чувствовался уже у дверей. Гости разбрелись по саду, под ногами скрипел гравий.

     - Как в Калифорнии, нормально? - обратился Джеймс к Маркхему.

     Марджори, прислушавшись, уловила некоторые фразы из ответа Маркхема:

     - Руководство не закрывает Университетский городок Дэвиса, пока... Что касается нас - я сейчас работаю на полставки. И это благодаря профсоюзу.., мощное средство.., профессора объединились с конторскими служащими теперь.., эти чертовы студенты хотят, чтобы им читали курс по коммерции...

     Когда Марджори посмотрела на него, беседа прекратилась.

     Грэг потихоньку отстал от компании и остановился у края внутреннего дворика. Заметив его грустное лицо, Марджори подошла поближе.

     - Я понятия не имела, что дела обстоят так скверно.

     - Теперь везде так, - сказал он тусклым голосом уставшего от жизненных перипетий человека.

     - Ну, - она старалась ободрить его, - мы здесь надеемся, что скоро все изменится к лучшему и лаборатории снова откроются. В колледжах настроены очень оптимистично в отношении...

     - Если бы желания были лошадьми, то нищие - всадниками, - кисло усмехнулся он. Затем, взглянув на Марджори, добавил:

     - Или же так: “Если бы лошади никуда не годились, то всадники стали бы нищими”. Я вообще люблю перефразировать клише, а вы?

     Марджори решила, что такая неожиданная и резкая смена темы и настроения свойственна ученым-теоретикам. Конечно, их очень трудно понять, но с ними интереснее, чем с экспериментаторами, такими как Джон. В ответ она улыбнулась:

     - Уверена, что в этом году, здесь, вы сможете отключиться от финансовых проблем.

     - Хм-м. Да, конечно. Лучше жить в чьем-то прошлом здесь, чем копаться в собственном там. Здесь так прекрасно, что можно забыть окружающий мир. Здесь я наслаждаюсь досугом после занятий чистой теорией.

     - Вы заперлись в башне из слоновой кости? “Здесь город мечтательных шпилей...” - так, кажется?

     - Это Оксфорд - город мечтательных шпилей, а Кембридж - город мечтаний, от которых бросает в испарину.

     - Вы говорите о научных амбициях? Грэг поморщился:

     - Элементарный практический опыт подсказывает, что после сорока вы вряд ли можете разрабатывать новые теории. Конечно, все очень индивидуально. Множество великих открытий ученые сделали в пожилом возрасте, однако вы начинаете чувствовать, как способности потихоньку улетучиваются. Я думаю, то же самое происходит и с композиторами. Озарения возникают просто ниоткуда, пока вы молоды.., но потом наступает период взросления, ожесточения, наслоения одного на другое...

     - А эта ваша работа с Джоном по передаче сообщений в прошлое, она действительно захватывает? Это ведь настоящий прорыв в науке и в жизни.

     Лицо Грэга озарилось улыбкой:

     - Да, у нас снова есть шанс. Это актуально, и никто, кроме меня, этой темой не занимается. Если бы не закрылось так много факультетов прикладной математики и теоретической физики, сейчас бы вокруг крутилось множество молодых талантливых парней.

     Марджори шагнула в прохладу влажной зелени, которая заполонила собой садик.

     - Я бы хотела спросить у того, кто знает, - сказала она, и голос выдал ее неуверенность, - что собой представляет этот тахион, с которым разбирается Джон? Он старается объяснить, но мне трудно понять, у меня гуманитарное образование.

     Грэг, сцепив руки за спиной, внимательно вглядывался в темнеющее небо. Марджори отметила, что он вдруг стал задумчивым, будто отгадывал какую-то мучившую его загадку. Он продолжал смотреть куда-то вдаль, словно не замечая затянувшегося молчания. В небе, мигая зелеными хвостовыми сигналами, описывал дугу самолет. У Марджори возникло странное чувство непонятной вины.

     - Я думаю, труднее всего понять, - заговорил Грэг так, будто мысленно написал статью и сейчас зачитывает ее, - какое отношение ко времени имеют частицы, летящие быстрее движения света.

     - Да, в этом-то все и дело. Джон сразу перескакивает на вопросы приема и фокусирования.

     - Эта близорукость человека, который должен заставить чертову игрушку работать, вполне понятна. Ну хорошо. Вы, конечно, помните, что доказал Эйнштейн столетие назад: скорость света - это предел скорости?

     - Да.

     - Ну, не очень популярное объяснение его теории относительности таково, - здесь он приподнял брови, как бы показывая свое пренебрежительное отношение к следующей цитате, - что “все относительно”. Конечно, в этом утверждении нет смысла. Ближе к истине утверждение, что во Вселенной нет привилегированного наблюдателя.

     - Даже физики не привилегированны? Грэг улыбнулся этой подковырке:

     - В первую очередь физики. Поскольку мы знаем суть происходящего. Как доказал Эйнштейн, два наблюдателя, перемещаясь относительно друг друга, не могут согласиться с тем, что два события происходят одновременно. Это потому, что свет обладает конечной скоростью и ему требуется совершенно конкретное значение времени, чтобы пройти от места события до наблюдателя, и это время окажется разным для каждого из них. Я могу с помощью простейшей математики...

     - О, пожалуйста, не нужно, - засмеялась Марджори.

     - Согласен. В конце концов, у нас вечеринка. Дело в том, что ваш муж охотится здесь за большой рыбой. Его эксперимент с тахионами способствует дальнейшему развитию теории Эйнштейна. Открытие частицы, движущейся быстрее света, приводит к тому, что оба наблюдателя не смогут прийти к общему мнению, какое из двух событий произошло раньше. Иными словами, становится неопределенным само понятие времени.

     - Но, конечно, трудности возникают только с применением направленных пучков тахионов.

     - Нет, здесь вы абсолютно не правы. Речь идет о фундаментальной проблеме. Видите ли, “световой барьер”, как называют проблему скорости света, удерживает нас во Вселенной, где существует упорядоченное понятие одновременности. Однако в этом случае мы можем по крайней мере сказать, в каком направлении движется время. А вот при появлении этих частиц нельзя сделать даже этого утверждения.

     - И все из-за использования этих частиц? - спросила Марджори с сомнением в голосе.

     - Да. Они редко встречаются в природе, как нам кажется, и потому до сего времени мы не могли наблюдать эффект их действия. Но теперь...

     - А не лучше ли построить космический корабль с применением тахионов и отправиться к звездам?

     - Ни в коем случае, - энергично замотал головой Грэг. - Все, что ваш муж может сделать, - это создать потоки частиц, а не твердое тело. Как вы собираетесь попасть на корабль, который движется мимо вас со скоростью, большей скорости света? Идеалистическая чепуха. Нет, главное здесь - возможность передавать сигналы. Это будет совершенно новая область физики. А я.., счастлив, что могу в этом участвовать.

     Марджори инстинктивно похлопала Грэга по руке. Его последняя фраза наполнила ее тихой радостью. Приятно видеть человека, который занимается непосредственно делом, не касающимся его самого, - это такая редкость в последнее время. Джон, конечно, и сам такой же отрешенный, но с ним все воспринималось по-другому. Его эмоции относились только к его машинам, да еще ко всей Вселенной, которая не хочет раскрывать свои секреты. Возможно, в этом и состояла разница между осмысливанием экспериментов, как это делал Грэг, и их осуществлением. Наверное, труднее думать о красоте математических выкладок, когда твои руки в машинном масле.

     Подошел Джеймс.

     - Грэг, вы что-нибудь знаете о политических настроениях в Вашингтоне? Я вот думал...

     Марджори почувствовала, что контакт между нею и Грэгом потерян, и отошла в сторону, посматривая на гостей. Грэг и Джеймс пустились рассуждать о политике. Они быстро справились с проблемой непрерывных забастовок, решив, что главным виновником является Совет профсоюзов. Джеймс спросил, когда американское правительство намерено снова открыть фондовую биржу. Джон довольно неуклюже крутился среди гостей. “Странно, что человек может чувствовать себя неловко в собственном доме”, - подумала Марджори. То, как он наморщил лоб, говорило ей, что он не уверен, следует ли ему присоединиться к этим двум собеседникам. Он ничего не понимал в фондовой бирже и презирал ее как разновидность азартной игры. Она вздохнула, втайне пожалев его.

     - Джон, помоги мне. Я собираюсь подавать горячее. Ренфрю с облегчением повернулся и поспешил за ней в дом. Попутно Марджори посмотрела, готов ли крапчатый паштет, потрогала тарелочки с натертой морковью и салатом-латуком со своего огорода. Джон, разложив кусочки масла и тосты из хлеба домашней выпечки, с большим удовольствием принялся открывать вино собственного изготовления.

     Марджори тем временем подошла к беседовавшим гостям и с веселыми прибаутками пригласила их к столу. Она ощущала себя пастушьей собакой, которой приходится загонять непослушное стадо. Некоторые из гостей, увлеченные интересным разговором, останавливались на полпути из сада, и ей приходилось снова возвращаться и приглашать их. В гостиной послышался восхищенный шепот, когда гости увидели расставленные на столе цветы из сада хозяев, а рядом с каждым прибором свечу, затейливо обернутую в салфетку. Марджори стала рассаживать гостей: Джейн рядом с Джеймсом, поскольку они хорошо ладили между собой; Грэга усадили с Хитер, но ей явно было немного не по себе в его компании.

     - Марджори, ты чудо, - заявила Хитер. - Твой паштет - вкуснятина, а хлеб домашней выпечки выше всяких похвал. Как тебе удается это делать, ведь электричество так жестко лимитируют?

     - О Господи, конечно. Это ужасно, не так ли? Я имею в виду лимит электроэнергии, - добавил быстро Грэг. - Паштет великолепен, хлеб тоже очень вкусный. Но то, что электричество подается только четыре часа в день, - невероятно. Не представляю, как вы можете так жить?

     Сидевшие за столом сразу же разразились репликами:

     - Понимаете, это эксперимент...

     - Думаете, такое положение продлится?..

     - Слишком много несправедливостей...

     - Предприятия, конечно, получают энергию...

     - Регулируются часы работы...

     - Если кто и мучается, так это мы, старые чудаки...

     - А беднякам разве все равно?

     - Ну, если им хватает света, чтобы открыть консервированные бобы и банку пива...

     - Особенно тяжело богатым, у них полно всяких электроприборов.

     - Вот теперь сразу все повыбрасывают...

     - А я одновременно стираю, пользуюсь пылесосом...

     - Между десятью и полуднем и в вечерние часы...

     - В следующем месяце будет хуже, когда снова изменят время подачи электроэнергии...

     - В Восточной Англии подают электричество так же, как и в Средних графствах - с двенадцати до двух и с восьми до десяти...

     В разговор включился Джон:

     - А когда Восточная Англия снова начнет получать электроэнергию с шести до восьми? Такое расписание удобно хотя бы для званых обедов.

     - Не раньше ноября, когда будет проходить коронация.

     - Ах да, - пробормотал Грэг, - танцы в темноте и сырости...

     - Ну, здесь могут сделать исключения, - заметила Хитер, которой не понравился сухой, резковатый тон Грэга.

     - Это как?

     - Просто на это время отменят всякие ограничения, чтобы вся страна любовалась коронацией.

     - Лондону не потребуется дополнительной электроэнергии для коронации, - сказала Марджори. - Если подумать, это экологически чистое мероприятие.

     - Вы сказали “экологически чистое” в смысле “достойное”? - спросил Грэг.

     - Ну-у, - протянула Марджори, чтобы разобраться в вопросе Грэга. - Я знаю, что слово “достойный” употребляют и в другом случае. Нет, я имела в виду, что при коронации лошадей запрягают в кареты, в Аббатстве зажигают свечи. А так как все пэры будут в меховых одеяниях, то обогревать помещение не потребуется.

     - Ox, как мне хочется посмотреть, - сказала Джейн, - это такое красочное зрелище!

     - Пэры как раз и думают о том, чтобы это всем понравилось, - рассудительно заметил Джеймс. - Они очень помогают правительству, ускоряя принятие законов парламентом, и вообще...

     - О да, - улыбнулся Грэг, - они делают все для рабочих, кроме того, что сами не становятся ими.

     Раздался взрыв одобрительного смеха, и Хитер добавила:

     - Это правда. Всем больше нравится говорить о работе, чем работать. Пэры просто сотрясают воздух.

     - А мне кажется, как раз наоборот, - отреагировал на замечание своей соседки Грэг.

     Взгляд Джеймса вдруг стал холодным и отчужденным. Марджори внезапно вспомнила, что его влиятельный родственник заседает в палате лордов. Она тут же встала, пробормотав, что пора подавать цыплят. Когда она выходила из комнаты, Грэг заговорил об американском взгляде на оппозиционную партию, и с лица Джеймса исчезло сердитое выражение. На одном конце стола принялись обсуждать едкие политические мысли Грэга, а на другом - Джеймс произнес:

     - После того как мы всю жизнь говорили “королева” - вдруг “король”. Это звучит как-то странно.

     Марджори вернулась с большой кастрюлей цыплят в соусе. Когда она подняла крышку и по комнате разнесся аромат аппетитного блюда, со всех сторон послышались возгласы одобрения. Общий разговор распался. Джеймс и Грэг толковали о трудовом законодательстве, другие - о предстоящей коронации. Королева Елизавета отреклась от престола в пользу старшего сына еще на Рождество, а он решил совместить коронацию со своим пятидесятилетием. Поэтому коронация и должна была состояться в ноябре.

     Джон опять пошел за домашним вином, на этот раз за рейнвейном.

     - Я думаю, это пустая трата денег, - заявила Хитер. - Есть более важные проблемы, которые требуют денег в первую очередь. К примеру, рак. Статистика просто ужасающая. Теперь уже каждый четвертый, так, кажется? - Она неожиданно замолчала.

     Марджори знала, почему Хитер заговорила об этой болезни, но уже было бессмысленно переводить разговор в другое русло. Она наклонилась к Хитер:

     - Как твоя мама?

     Хитер молниеносно ухватилась за эту тему. Марджори знала, что ей необходимо выговориться.

     - Мамочка сейчас чувствует себя неплохо. Я хочу сказать, что здоровье ее ухудшается, конечно, но такое впечатление, что она смирилась с этим и воспринимает свое состояние спокойно. Она только ужасно боится, что под конец ей придется принимать обезболивающие.

     - Ей этого очень не хочется? - спросил Джон.

     - Я думаю, что до этого не дойдет, по крайней мере так говорят доктора. Сейчас появились новые электронные анаболики.

     - К ним привыкают меньше? - спросил Грэг.

     - Я как-то об этом не думала, - немного растерялась Хитер. - А разве к ним можно привыкнуть?

     - Может быть, и нет, если они лишь снимают боль, - пояснила Джейн, - но если будут стимулированы центры удовольствия, что тогда?

     - Электронику уже используют для этой цели, - тихо сказал Грэг.

     - В самом деле?! - ужаснулась Марджори. - Электроника - и в качестве наркотиков!

     - Они не осмелятся, - безапелляционно заявил Джеймс.

     - Во всяком случае, для мамочки это уже не важно. Медики не знают, как лечить тот вид рака, которым она больна.

     Марджори, не желая, чтобы гости предавались столь грустной теме, умело увела разговор в сторону.

     Когда зазвонил телефон, трубку взял Джон. Высокий голос на другом конце провода принадлежал Петерсону.

     - Я в Лондоне. Перед сном я хотел бы сказать вам, что Европейская сессия Совета прервана, но я смог получить согласие на то, что вы просили, вернее только на часть того.

     - Великолепно, - быстро отреагировал Ренфрю. - Чертовски здорово.

     - Я говорю “часть”, потому что не уверен, что американцы дадут то, что вы просите. Они могут сказать, что это оборудование нужно им самим. Я имею в виду области его применения, не связанные с использованием тахионов.

     - Могу я получить список оборудования, которое у них есть?

     - Я как раз этим и занимаюсь. Слушайте, мне нужно заканчивать. Я просто хотел вас обрадовать.

     - Хорошо, очень хорошо, и большое вам спасибо. Новость сразу же изменила настрой вечеринки. Хитер и Джеймс ничего не знали о тахионах, поэтому их пришлось посвящать, прежде чем они оценили важность этого телефонного разговора. Ренфрю и Маркхем по очереди объясняли суть эксперимента, стараясь избегать таких сложных вещей, как преобразования Лоренца, а также того, каким образом тахионы будут проникать в прошлое. Для более наглядного объяснения им потребовалась бы классная доска. Из кухни, вытирая руки о передник, вышла Марджори. Голоса мужчин звучали уже властно и значительно, просто гремели в маленьком обеденном зале. Свечи освещали лица сидящих желтым, колеблющимся светом. Женщины говорили возбужденно, непрерывно задавая все новые и новые вопросы.

     - Как странно представлять людей в их прошлом так, будто все это реально, - сказала задумчиво Марджори. Все повернулись в ее сторону.

     - Я хотела сказать: очень трудно заставить себя думать” что они живут сейчас и в каком-то смысле у них даже может что-то измениться.

     Вся компания несколько секунд молчала. Некоторые из гостей даже сосредоточенно наморщили лбы. Мысль Марджори казалась им совершенно неожиданной. В этот вечер много говорилось о том, каким станет будущее. А вот представить себе прошлое в качестве чего-то живущего, движущегося и изменяющегося, так же как настоящее...

     Неловкость прошла, и Марджори вернулась на кухню. Через некоторое время она вновь появилась в гостиной, предлагая не один, а сразу три вида десерта. Когда она поставила на стол главное блюдо - меренги с малиной и ; взбитыми сливками, - раздалось всеобщее “ах!”. Затем последовали клубничный мусс и большая стеклянная ваза, в которой лежали красиво украшенные куски бисквита, пропитанного хересом и залитого взбитыми сливками. < - Марджори - это уже чересчур, - запротестовал Джеймс.

     Джон расплывался в улыбке, слушая, как гости нахваливали его жену. Даже Джейн попробовала два вида десерта, хотя и отказалась от бисквита.

     - Мне кажется, - под общий смех изрек Грэг - что сладости - заменитель секса у англичан.

     После десерта гости придвинулись к камину. Марджори, готовя кофе, чувствовала, как спадает ее напряжение. По мере того как темнело, в комнате становилось прохладнее, и Марджори зажгла спиртовку, чтобы подогреть чашки. В камине уютно трещал огонь, отбрасывая на ковер малиновые блики.

     - Я знаю, что кофе покажется вам вкусным, но я советую облагородить его ликером, - предложила она. - Кто будет пить? У нас есть “Драмуйе”, “Контро” и “Марнье” - все настоящее, промышленного изготовления.

     Марджори испытала огромное облегчение, когда ужин подошел к концу - ее миссия успешно завершилась. На улице поднялся ветер, она видела, как за окнами качаются ветви сосен, в комнате же сохранялся оазис света, тепла, надежности.

     Как будто читая ее мысли, Джейн тихо процитировала:

     "На башенных часах пробило три. А есть ли мед для чая? Говори!"

     "Они все сильно преувеличивают, - подумала Марджори. - Особенно пресса. В конце концов история - это не что иное, как цепь кризисов, и пока человечество сумело их пережить. Я знаю, что Джон тревожится, но фактически все не так уж изменилось”.

 

Глава 6

 

25 сентября 1962 года

 

     Гордон Бернстайн нарочито медленно положил карандаш. Он держал его между большим и указательным пальцами и смотрел, как дрожит в воздухе кончик. Это самый безошибочный тест: по мере того как карандаш приближался к поверхности стола с покрытием из формики, дрожь в руке становилась ритмичной - “тик-тик-тик”. Как бы сильно он ни старался от нее избавиться, но дрожь не унималась. Когда Гордон начинал прислушиваться, то казалось, что мерное “тик-тик-тик” стало звучать еще громче, даже заглушая привычный шум форвакуумных насосов.

     Он изо всех сил стукнул карандашом по столу. В формике образовалось отверстие, грифель сломался, деревянная оболочка и желтая окраска карандаша растрескались.

     - Эй, - окликнул его кто-то. Гордон вздрогнул. Рядом с ним стоял Альберт Купер. “Интересно, давно ли он тут торчит?” - подумал Гордон.

     - Э-э, я проверял, что происходит у доктора Грундкинда, - сказал Купер, стараясь не смотреть на сломанный карандаш. - У него отключено все оборудование.

     - Вы все лично осмотрели? - спросил Гордон тонким, с присвистом голосом. Чувствовалось, что он изо всех сил старается держать себя в руках.

     - Да-а, они даже устали от того, что я крутился там, - как-то робко произнес Купер. - На этот раз они отключили всю аппаратуру, которая висела у них на стенах.

     Гордон молча кивнул.

     - Вообще-то я так и думал, что это случится.

     - Что вы хотите сказать? - спросил Гордон, не повышая голоса.

     - Ну, смотрите, мы занимаемся устранением шумов четвертый день или сколько там...

     - Ну и что?

     - Мы зашли в тупик.

     - Почему?

     - Низкотемпературная группа профессора Грундкинда оставалась последним кандидатом в нашем списке. Мы заставили отключиться всех в этом здании.

     - Точно.

     - Значит, эти шумы возникают не в результате наводок от них.

     - Да.

     - И мы знаем, что они не проникают к нам извне.

     - Мелкая металлическая сетка, которой мы экранировали аппаратуру, гарантирует это. - Гордон кивнул в сторону экрана из густой металлической сетки, который опоясывал весь узел магнитной установки. - Эта сетка должна защищать от паразитных сигналов.

     - Да-а. Значит, неполадки в нашей электронике?

     - Отнюдь.

     - Почему? - теряя терпение, спросил Купер. - Черт, может, это “Хьюлетт-Паккард” нам втирает очки, а?

     - Мы сами проверяли всю установку.

     - Но так должно быть.

     - Нет, - со скрытой энергией сжатой пружины ответил Гордон. - Нет, это еще что-то. - Он схватил пачку листов в прямоугольных координатах, вышедших из-под пера самописца. - Я записывал в течение двух часов. Посмотрите.

     Купер проглядел расчерченные в красную клетку листы.

     - Да, это выглядит не так шумно. Я хочу сказать, что шумы стали более упорядоченными, пики в них возникают регулярно.

     - Я настроил систему. Увеличил разрешающую способность.

     - Ну и что? Это все равно шумы, - сказал Купер раздраженно.

     - Нет, это не шумы.

     - А что же это?

     - Посмотрите на пики, которые я выделил из общего хаоса. Видите, как они отстоят друг от друга?

     Купер разложил листы с записями на столе. Немного погодя он сказал:

     - Подождите.., такое впечатление, что между ними возникают только два интервала, отличающиеся друг от друга.

     Гордон энергично кивнул:

     - Правильно, именно это я и заметил. То, что мы видим, - это множество фоновых шумов. Будь я проклят, если знаю, откуда они берутся. А в верхней части находятся эти регулярные пики.

     - Как вам удалось получить эти кривые?

     - Применил блокирующий коррелятор, чтобы уменьшить настоящие шумы. А вот эта структура и расстояния между пиками, вероятно, присутствовали здесь всегда.

     - Просто мы никогда тщательно не рассматривали все это.

     - Мы считали это отбросами, а зачем изучать отбросы? Глупо. - Гордон покачал головой, сердито улыбаясь. Купер уставился в пространство, наморщив лоб.

     - До меня что-то не доходит. Какое отношение имеют эти импульсы к ядерному резонансу?

     - Не знаю. Может быть, никакого.

     - Но, черт возьми, эксперимент поставлен именно для него! Я измеряю пики ядерного резонанса, когда мы опрокидываем спины атомных ядер. Эти импульсы...

     - Это не резонансы. Во всяком случае, насколько я понимаю. Вернее, это не просто пики резонансов... Одну минутку!

     Гордон внимательно всматривался в кривые, записанные в прямоугольных координатах. Левой рукой он рассеянно крутил пуговицы своей голубой, изрядно помятой рубашки.

     - Я не думаю, что здесь проявляется какой-то эффект, зависящий от частоты.

     - Но ведь именно это мы и регистрируем - интенсивность получаемых сигналов в зависимости от частоты, при которой эти сигналы появляются.

     - Да, но такие измерения предполагают ровный, устойчивый режим процесса.

     - Это так.

     - Кто сказал? Предположим, что шумы возникают всплесками.

     - А почему они должны быть такими?

     - Черт побери! - Гордон стукнул кулаком по столу так, что сломанный карандаш отлетел куда-то в сторону. - Попробуйте составить об этом свое мнение. Почему каждый студент требует, чтобы ему все разжевали и в рот положили?

     - Ну хорошо. - Купер слегка прищурился.

     Гордон видел, что парень слишком устал, чтобы думать о чем-либо серьезно. Вообще он сам здорово утомился. Они долбили эту кошмарную проблему в течение многих дней, недосыпали, питались в грязных забегаловках. Черт, он даже не выходил на берег, чтобы пробежаться трусцой. И почти не видел в эти дни Пенни. Она сказала что-то резкое и обидное ему вчера вечером перед сном, но его усталый мозг не отреагировал. Гордон вспомнил об этом только утром. Придется по возвращении домой налаживать отношения. Если он вообще вернется домой, потому что, будь он проклят, если сдастся, ему не разгадать эту загадку.

     - А что, если попробовать иначе? - прервал Купер размышления Гордона. - Предположим, мы наблюдаем входной сигнал, зависящий от времени, то есть изменяющийся, как вы сказали, уже несколько дней. Может быть, как раз входной сигнал и поступал, а мы искали источник шумов. Перо самописца движется с постоянной скоростью по бумаге, так?

     Гордон кивнул.

     - Значит, - продолжал Купер, - эти сигналы располагаются через сантиметр друг от друга, а потом оказывается, что два пика расположены на расстоянии в полсантиметра друг от друга. Потом снова интервал в один сантиметр, а затем три интервала по полсантиметра, ну и так далее.

     Гордон вдруг понял, куда он клонит, но решил дать Куперу закончить свою мысль.

     - Поэтому эти сигналы поступают к нам с изменением интервалов по времени, а не по частоте.

     Гордон кивнул. Теперь, когда он смотрел на пики и провалы, регистрируемые самописцем, это казалось совершенно очевидным.

     - Какие-то сигналы поступают всплесками по всему спектру частот, который мы изучаем. - Он сжал губы. - Сначала с длинными интервалами между ними, потом - с короткими.

     - Правильно, - с энтузиазмом поддержал Купер. - Именно так.

     - Длинные интервалы, короткие интервалы... Длинные, короткие, длинные, короткие... Это похоже...

     - ..на какой-то чертов код, - закончил его мысль Купер. Он вытер рот тыльной стороной ладони и опять уставился на записи.

     - Вы знаете азбуку Морзе? - тихо спросил Гордон. - Я не знаю.

     - Ну, пожалуй. Я изучал ее еще мальчишкой.

     - Давайте разложим эти листы в том порядке, в каком я регистрировал данные. - Гордон вскочил, в нем снова бурлила энергия. Он подобрал с пола сломанный карандаш, вставил его в точилку и повернул ручку. Точилка издала скрипучий, режущий звук.

     Когда Исаак Лакин входил в лабораторию ядерных резонансов, даже случайный посетитель сразу понимал, что эта лаборатория принадлежит ему. Конечно, почти все оборудование оплачивал Национальный научный фонд, за исключением полученной от ведомства военно-морского флота электронной аппаратуры, относящейся к излишкам военного имущества. Огромный плоскостной магнит принадлежал Калифорнийскому университету по решению спонсора. Однако, если рассматривать этот вопрос практически, следовало признать, что хозяином лаборатории являлся все-таки Исаак Лакин. Десять лет плодотворной работы в Массачусетском технологическом институте создали ему солидную репутацию, в его исследованиях время от времени прорывались искорки настоящего вдохновения. Оттуда он перешел в фирму “Дженерал Электрик”, а затем в “Белл Лабораториз”, причем с каждым новым местом работы он поднимался на следующую ступеньку. Когда Калифорнийский университет начал создавать новый учебно-научный комплекс на базе Института океанологии Скриппса, одной из первых его “находок” стал Лакин. У него оставались большие связи в Вашингтоне, благодаря которым он достал приличную сумму денег на приобретение оборудования и помещения для лаборатории, и кое-что даже осталось для создания вакансий младшим научным сотрудникам. Одну из этих вакансий и занял Гордон, однако сразу же отношения между Лакином и Гордоном не сложились. Когда Лакин приходил в лабораторию Гордона, он всегда замечал какой-нибудь беспорядок: моток провода, о который он чуть не споткнулся, или плохо закрытый дьюар - в общем, ему на глаза обязательно попадалось что-нибудь, отчего у него портилось настроение.

     Лакин кивнул Куперу, пробормотал что-то в ответ на приветствие Гордона и принялся рыскать глазами по лаборатории. Гордон быстро перечислил ему все меры, предпринятые для ликвидации шумов. Лакин кивал, затем слабо улыбнулся, когда Купер подробно поведал о неделях, которые ушли на поиски источника шумов. Пока Купер рассказывал, Лакин обходил лабораторию, дотрагиваясь до кнопок, осматривая схему.

     - Эти концы перепутаны, - заявил он, держа в руках проводники с пружинными зажимами.

     - А мы этим устройством все равно не пользуемся, - мягко заметил Гордон.

     Лакин внимательно рассмотрел схему, выполненную Купером, порекомендовал, как собрать ее получше, и пошел дальше. Купер сопровождал его по всей лаборатории. Для Купера описание эксперимента походило на инструкцию по сборке-разборке ружья в полевых условиях - каждая деталь должна занимать свое место, и каждая деталь необходима. Он, конечно же, хороший и исполнительный работник, однако Гордон видел, что ему не хватает самого главного - умения уловить суть и рассказывать только о ней. Но, в конечном счете, именно поэтому Купер - студент, а Лакин - профессор.

     Лакин повернул ручку переключателя, посмотрел на кривые, танцующие на дисплее осциллоскопа, и сказал:

     - У вас что-то неладное с настройкой.

     В течение нескольких минут Купер выяснил причину неполадки и устранил неисправность. Лакин одобрительно кивнул. Гордон почувствовал, как у него перехватило дыхание, будто проверяли не Купера, а его.

     - Ну что ж, хорошо, - сказал наконец Лакин. - Каковы же результаты?

     Теперь настала очередь Гордона. Он принялся излагать свои идеи, сопровождая их пояснениями на доске и демонстрацией данных дисплеев. Он одобрил предположение Купера о том, что шум представлял собой закодированное послание. Затем взял листы с записями самописца и показал их Лакину, обратив его внимание на то, что расстояние между сигналами всегда оставалось равным сантиметру или же половине. Лакин внимательно рассматривал отрывистые линии с возникающими время от времени пиками, которые напоминали городские небоскребы, возвышающиеся над окутанными туманом зданиями.

     - Чепуха, - равнодушно бросил Лакин. Гордон помолчал, а затем сказал:

     - Я тоже так думал сначала. А потом мы расшифровали эти записи, принимая отрезки в полсантиметра за короткие линии, а отрезки в один сантиметр - за длинные линии в азбуке Морзе.

     - Это бессмысленно. Нет такого физического явления, которое могло бы генерировать данные, подобные этим. - Лакин взглянул на Купера, который совсем растерялся.

     - Да вы посмотрите, что получилось в результате расшифровки! - воскликнул Гордон и написал ла доске ENZYME INHIBITED В.

     - Это все с одного листа кривых самописца? - спросил Лакин, сощурившись, рассматривая текст.

     - Нет, это расшифровка трех листов.

     - Где были разрывы?

     - На первом листе ENZYM, на втором - Е INHIB, а на третьем - ITED В.

     - Значит, вы вообще не получали целого слова?

     - Нет, расшифровка шла с трех последовательных листов. Я снимал записи одну за другой, прерываясь ненадолго, чтобы заменить бумагу.

     - Сколько времени вы на это тратили?

     - Около двадцати секунд.

     - Этого вполне достаточно, чтобы некоторые из ваших “букв” оказались пропущенными.

     - Возможно, но сама структура...

     - Я не вижу никакой структуры. Здесь только ваши предположения, - отрезал Лакин.

     Гордон нахмурился.

     - Вероятность получения набора слов из случайных шумов, подобравшихся таким образом...

     - Как вы разделяете слова? Даже в азбуке Морзе имеется интервал, по которому можно определить, что одно слово кончилось, а другое началось.

     - Доктор Лакин, это мы как раз установили Между двумя словами интервал два сантиметра. Это как раз...

     - Вижу, - стоически вынес и это Лакин. - Весьма убедительно. Имеются ли другие.., сообщения?

     - Есть кое-что, но они не имеют смысла, - сказал спокойно Гордон.

     - Я так и предполагал.

     - О, здесь и другие слова - “это”, “насыщать”, я думаю, что вероятность случайного совпадения шумов очень мала, чтобы получилось такое длинное слово, обрамленное с двух сторон двухсантиметровыми интервалами.

     - М-м-да, - промычал, пожав плечами, Лакин.

     Гордону в такие моменты всегда казалось, что Лакин произносит нечто непечатное по-венгерски, но перевести это на английский он не мог.

     - И все-таки я считаю, что это чепуха. Здесь нет физического смысла. Думаю, это результат каких-то внешних помех. В это я могу поверить. Но в азбуку Джеймса Бонда - Морзе.., нет уж, увольте.

     Говоря это, Лакин крутил головой, как будто пытался избавиться от сомнений, и приглаживал рукой редеющие волосы.

     - Вы зря теряете время.

     - В действительности я не...

     - Мой вам совет - сосредоточьтесь на настоящей проблеме. Я имею в виду обнаружение источника помех в вашей электронике. Я не могу понять, почему вы этим не занялись до сих пор. - Лакин повернулся, кивнул Куперу и вышел из лаборатории.

     Через час после ухода Лакина, когда отключили все оборудование, заполнили лабораторные журналы и записали все подробности экспериментов, Гордон простился с Купером и длинным коридором пошел к выходу из здания. Он удивился, что на улице уже стемнело и над горизонтом поднималась Венера. Он-то думал, что еще только часа четыре. Все ушли домой, даже Шелли, с которым он хотел потолковать.

     "Ладно, поговорим завтра”, - решил Гордон. Он шел по коридору нетвердой походкой и вздрогнул, когда собственный кейс стукнул его по колену. Лаборатории располагались на нижнем этаже нового здания физического факультета. Из-за того, что холмистая местность вдоль береговой линии в этом месте была наклонной, выход из здания оказывался на уровне земли. Сквозь стеклянные двери в конце коридора черным квадратом смотрела ночь. Гордон почувствовал, что коридор как бы плывет мимо него, и понял, что устал гораздо сильнее, чем предполагал. В самом деле, ему нужно больше заниматься спортом, чтобы поддерживать себя в форме.

     Пока он так размышлял, впереди возник женский силуэт; спустя секунду он увидел, что это - Пенни. Она торопливо шла ему навстречу по коридору.

     - Ox, - пробормотал он, непонимающе глядя на нее, и вспомнил, что обещал сегодня прийти пораньше и приготовить ужин. - Ч-черт!

     - Да, мое терпение лопнуло.

     - Господи, мне очень жаль. Я как раз... - Гордон неопределенно махнул рукой. Он попросту забыл обо всем, но не признаваться же в этом!

     - Милый, ты совсем замотался. - Ее голос смягчился, когда она увидела измученное лицо Гордона.

     - Да, я знаю... Мне, правда, очень жаль. Господи, я... - Сердясь на себя, он подумал, что извиняться не следовало бы.

     Гордон с восхищением смотрел на Пенни, подтянутую, ладно сложенную, такую женственную и хрупкую, что сам себе он начинал казаться огромным и неуклюжим. Ему бы надо объяснить ей, что эти проблемы захватили его целиком, не оставив места ни для чего другого, даже для нее. Звучало жестоко, но это было действительно так, и он пытался сообразить, как лучше объяснить Пенни, не вызывая...

     - Иногда меня удивляет, как я могу любить такого дурня, - прервала его мысли Пенни, качая головой. На ее лице проступила слабая улыбка.

     - Ну, я очень сожалею, но.., давай я тебе расскажу, как сегодня поцапался с Лакином.

     - Да-а? Ну, рассказывай.

     Сильная, тренированная девушка, она с легкостью наклонилась и подхватила его набитый всякой всячиной, раздувшийся кейс. Страшная усталость не мешала Гордону любоваться ее движениями и четко очерченными бедрами.

     - Пошли, все, что тебе сейчас нужно, - это хорошенько поесть.

     Он начал рассказывать свою эпопею. Она кивала и вела его вокруг азотной станции на небольшую стоянку, где лампы в защитных плафонах отбрасывали причудливые блики на крыши машин.

 

Глава 7

 

     Пенни повернула ключ зажигания, и радио пронзительно завизжало: “Пепси-кола - то, что надо! Пейте пепси до упаду!” Гордон дотянулся до приемника и выключил его.

     Пенни вывела машину с автостоянки на бульвар. Прохладный ночной ветерок развевал ее волосы. Отдельные рядки, каштановые у корней, постепенно все больше светлели, становились с золотистым оттенком на концах, выбеленные солнцем и хлоркой в бассейнах. С моря дул мягкий бриз.

     - Звонила твоя мама, - осторожно произнесла Пенни.

     - Да? Ты ей пообещала, что я позвоню? - Гордон надеялся таким образом прекратить разговор на эту тему.

     - Она сказала, что скоро прилетит сюда.

     - Что-о? Черт подери, это еще зачем?

     - Говорит, что ты перестал ей писать, да и посмотреть Западное побережье хочется. Она думает о переезде сюда. - Пенни говорила ровным, спокойным голосом, уверенными движениями ведя машину.

     - О Господи. - Он представил свою мать в неизменном черном платье, шагающей по залитой солнечным светом Жирард-авеню, заглядывающей в витрины магазинов, маленькую, на голову ниже окружающих. Она будет здесь выглядеть так же, как монахиня в компании нудистов.

     - Она не знала, с кем она говорит.

     - Что? - Он представил, как его мать будет неодобрительно поглядывать на едва прикрытых одеждой девиц, прогуливающихся по Жирард-авеню, и потерял нить разговора.

     - Она спросила, не уборщица ли я?

     - Ох!

     - Ты не сообщил ей, что мы живем вместе, не так ли?

     - Сообщу, - произнес он после паузы. Пенни как-то безрадостно усмехнулась.

     - А почему ты не сообщил ей до сих пор? Гордон посмотрел в боковое стекло. Его внимание привлекали рассеянные по пути огоньки, которые сверкали, как драгоценности Ла-Ойи. Теперь дорога шла по неровному дну каньона. Машина наполнилась мятным свежим запахом эвкалиптов. Он попытался представить, что снова находится в Манхэттене, и понять, как бы он тогда глядел на то, что происходит здесь. Ему следовало предугадать реакцию матери, но это казалось невозможным.

     - Это потому, что я не еврейка?

     - Господи Боже мой, ну конечно, нет.

     - Скажи ты это, она очутилась бы здесь в мгновение ока.

     - Угу. - Он уныло кивнул.

     - Соберешься ли ты с духом раскрыть ей глаза заранее?

     - Слушай, - ответил он неожиданно резко и повернулся на сиденье в ее сторону. - Я вообще не хочу ей ничего говорить и не хочу, чтобы она вмешивалась в мою жизнь. В нашу жизнь.

     - Она наверняка будет спрашивать, Гордон.

     - Пусть.

     - А ты что? Не будешь отвечать?

     - Она не будет жить в нашей квартире, и ей не обязательно знать, что ты тоже живешь здесь.

     Пенни закатила глаза.

     - О, могу себе представить! Перед ее приходом ты начнешь намекать на то, что мне следовало бы убрать с глаз кое-какие свои вещи. Наверное, мне следует выкинуть из аптечки крем и противозачаточные пилюли? Так сказать, мелкие улики...

     Ее едкий тон заставил Гордона съежиться. Он еще не успел об этом толком подумать, но что-то уже замелькало в голове. Это старая игра: защищай то, что можешь защитить, а остальное прячь. Когда он научился таким отношениям со своей матерью? Может быть, с тех пор как умер отец? Господи, когда наконец он перестанет быть ребенком?

     - Я сожалею, я...

     - Не будь глупеньким. Это просто шутка. Но они оба знали, что это не так: это повисло в воздухе между фантазией и реальностью, готовой вот-вот материализоваться, и если бы Пенни не заговорила об этом, то он бы все равно стал предлагать. Было что-то противоестественное и даже жутковатое в том, что его мозг мучается над какой-то проблемой, а ее мысль мгновенно находила решение, которого он достиг бы только путем цепи длинных рассуждений. В такие моменты, даже не совсем подходящие, Гордон любил ее сильнее, чем обычно. Как бы переворачивая камни и обнаруживая под ними червей, она облегчала ему задачу, и Гордону приходилось невольно быть честным.

     - Черт побери, я тебя очень люблю, - неожиданно сказал он.

     Это восклицание вызвало у нее почти страдальческую улыбку. Не поворачивая головы. Пенни следила за дорогой и размышляла. “В этом вся трудность и заключается, когда ты пытаешься остепениться и стать домашним существом. Ты сходишься с мужчиной, и очень скоро, когда он говорит, что любит тебя, ты слышишь за этим просто благодарность, и не более того. Что ж, ты сама этого хотела”.

     - Что с тобой, о чем говорит твой язвительный ум?

     - Он просто делает выводы.

     - Как удается вам, девушкам с Западного побережья, так быстро умнеть? - Гордон наклонился вперед, словно пытаясь получить ответ у калифорнийского ландшафта.

     - Нужно раньше познавать мужчин. Это очень помогает, - ответила Пенни, улыбаясь.

     Его это сильно уязвляло: она была у него первой женщиной. Когда он сказал ей об этом, Пенни сначала не поверила. А потом пошутила, что дает уроки профессору, чем буквально потрясла его утонченную восточную натуру. Он понял, что жил в башне из слоновой кости потому, что боялся столкнуться с настоящей жизнью, особенно сексуальной ее стороной. Глядя на проплывавшие мимо побеленные прибрежные коттеджи, Гордон неожиданно подумал о том, что признание своих недостатков еще не означает их преодоления. Ему до сих пор становилось немного не по себе от той непосредственности, с которой Пенни решала любые проблемы. Может быть, именно поэтому он не представлял Пенни и свою мать живущими в одном и том же мире, не говоря уже о совместном проживании в одной квартире.

     Гордон импульсивно потянулся вперед и включил радио. Тоненький голосок пел “Большие девочки не плачут”, и он поспешно выключил приемник.

     - Пусть играет, - сказала Пенни.

     - Но это же барахло.

     - Зато разряжает обстановку, - заметила Пенни с подтекстом.

     Гордон с гримасой повернул выключатель. Во время припева “Больших девочек” он вдруг спросил:

     - Слушай, а сегодня не двадцать пятое, а? - и когда она кивнула, добавил:

     - Сегодня же матч Листон - Паттерсон. Подожди секунду. - Он повозился со шкалой приемника и наткнулся на скороговорку ведущего о боксерах - участниках матча. - Ага, попал. Они не показывают этот матч по телевизору. Слушай, давай поедем в Пасифик Бич и поужинаем. Я хотел бы послушать репортаж с этой встречи.

     Пенни молча кивнула, и Гордон почувствовал странное облегчение. “Да-а, очень приятно уходить от собственных проблем и вместо этого слушать, как два здоровых парня лупцуют друг друга напропалую”. Он пристрастился следить за боксерскими матчами лет в десять вместе с отцом. Они часто сиживали в мягких креслах дома и слушали взволнованные голоса, доносившиеся из старомодной магнитолы, стоявшей в углу. Отец тогда уже сильно растолстел, и когда он воспроизводил воображаемый удар, выставляя вперед правый локоть. Гордон видел, как перекатывались под рубашкой его жирные телеса, а на плечах колыхалось сало. Во время матча отец не замечал ничего вокруг, но отчетливо видел все удары и финты, которые описывал комментатор, находящийся за тысячи миль от него. Пепел от отцовской сигары падал на ковер, образуя серые пятна. Так происходило почти всегда, и в самый разгар схватки появлялась мать. Она ворчала на них из-за мусора и уходила за веником и совком. Отец подмигивал Гордону, когда проходил хороший удар или кто-то из боксеров падал на ковер, и сын улыбался в ответ. Он вспомнил, что это обычно происходило летом, движение транспорта в это время года на перекрестке Двенадцатой улицы и Второй авеню уменьшалось, и в их доме становилось относительно тихо, а у отца к концу матча всегда появлялись влажные полумесяцы под мышками. Потом они пили кока-колу. Хорошее было времечко.

     Когда они вошли в “Лаймхаус”, Гордон показал на дальний столик и сказал:

     - Слушай, а Кэрроуэйи тоже здесь. Какова сейчас пропорция совпадении наших посещении.

     - Семь из двенадцати, - объявила Пенни. Кэрроуэйев, эту английскую пару выдающихся астрономов, недавно переманили сюда на физический факультет. Они находились на переднем крае науки, борясь с недавно открытыми квазизвездными излучениями.

     Элизабет в качестве наблюдателя проводила большую часть времени в Паломаре, рассматривая наиболее глубокие участки неба в поисках новых тел с красным излучением. Красное смещение означало, что источник находится на очень большом расстоянии от Земли и обладает невероятно мощным излучением. Бернард, теоретик, считал вполне вероятным, что этот свет шел вообще не от далеких галактик. Он разрабатывал модель, согласно которой светились массы материи, извергнутые нашей Галактикой и удаляющиеся со скоростью, близкой к скорости света, что и придавало их излучению красное смещение. Им не хватало времени, чтобы готовить самим, и они облюбовали этот ресторан, который также часто посещали Гордон и Пенни. Гордон заметил это, а Пенни вела статистику.

     - Эффект резонанса продолжает удерживаться, - сказал Гордон, проходя мимо Элизабет. Она рассмеялась и представила их третьему члену компании, довольно плотному человеку с пронзительным взглядом. Бернард пригласил вновь прибывших за свой стол, и вскоре разговор зашел об астрофизике и красном смещении. Не прерывая беседы, они заказали самые экзотические блюда меню. “Лаймхаус” считался второсортным заведением, но в городе он был единственным китайским рестораном вообще, а ученые считали, что даже такой китайский ресторан лучше первоклассного американского. Гордон неторопливо размышлял о том, не является ли это убеждение результатом интернационализма вообще. И вдруг он сообразил, что не запомнил фамилии нового члена их компании. Оказалось, что это Джон Бойль - знаменитый астрофизик, который провел много успешных исследований. Именно такие сюрпризы, как эта встреча в китайском ресторанчике, являвшемся центром научного мира, делала Ла-Ойю тем, чем она была. Ему очень понравилось, когда Пенни несколько раз сострила, а Бойль от души расхохотался, внимательно глядя на нее. Встречи с великими людьми являлись тем самым, что могло произвести сильное впечатление на мать Гордона, но он решил не рассказывать об этом Пенни. Гордон внимательно прислушивался к приливам и отливам беседы, стараясь понять, что сделало этих людей столь выдающимися личностями. Конечно, их острый ум, та легкость, с какой они относились к политике, и скептицизм. В остальном они казались обычными. Чтобы выявить суть проблемы, он решил подойти к ней с другого конца.

     - Что вы думаете о победе Листана над Паттерсоном? - В ответ непонимающие взгляды. - Он уложил его за первые две минуты первого же раунда.

     - Извините, я не слежу за такими событиями, - ответил Бойль. - Но, мне кажется, зрителям очень не понравился такой исход, особенно тем, кто купил дорогие билеты.

     - Место возле ринга стоит сто долларов.

     - Почти доллар за секунду, - хохотнул Бернард, и компания начала выяснять, сколько времени, в пересчете на один доллар, затрачивалось на различные события, которые считались важными. Бойль старался подобрать наиболее дорогие развлечения, но рекорд побила Пенни - пять минут удовольствия, связанных с сексом, а в результате, если вы не очень осторожны, весьма дорогостоящее дитя, которое вам предстоит растить и воспитывать.

     - Пять минут? - Бойль прищурился. - Весьма сомнительная реклама для вас, Гордон.

     За взрывом смеха никто не заметил, как Гордон стиснул зубы. Его и так немного шокировало предположение Бойля, что они с Пенни спят вместе, а тут еще такой намек. Подобные вещи очень раздражают. Однако разговор переключился на другое, и Гордон постепенно успокоился.

     Принесли заказанные блюда. Пенни была в ударе: продолжала острить и каламбурить, явно очаровывая Бойля. Гордон молча восхищался, удивляясь ее изощренности в словесных баталиях. Он же никак не успевал за беседой: пока он минуту или две раздумывал над тем, чем бы таким оригинальным поразить общество, разговор уже переключался на другую тему. Пенни заметила это и стала втягивать его в общую беседу, бросая реплики, на которые, она знала, у него имелся ответ, веселый и остроумный. В “Лаймхаусе” разгорался шум беседы, ощущалась острота соуса. Когда Бойль достал свою записную книжку и сделал в ней какие-то пометки. Гордон рассказал, как однажды в Принстоне один из физиков на вечеринке записывал что-то в блокнот, и Эйнштейн, сидевший рядом, спросил, что именно. Физик ответил: “Когда у меня возникает хорошая идея, я ее записываю, чтобы не забыть. Попробуйте так сделать - это очень удобно”. На что Эйнштейн, печально улыбнувшись, ответил: “Сомневаюсь. За всю мою жизнь мне в голову пришли только две или три хорошие идеи”.

     Эта шутка вызвала добрый смех. Гордон широко улыбнулся Пенни. Благодаря ей он теперь полностью освоился в компании.

     После ужина они стали обсуждать, что бы посмотреть в кино. Пенни хотела “В прошлом году в Мариенбаде”, а Бойль высказывался в пользу “Лоуренса Аравийского”, аргументируя тем, что поскольку он смотрит кино раз в году, то фильм нужно выбирать самый лучший. В результате четверо против одного проголосовали за “Лоуренса”. Когда они покинули ресторан, Гордон на стоянке обнял Пенни и, целуя ее, вспомнил, как она пахнет в постели.

     - Я люблю тебя, - сказал он.

     - Милости просим, - ответила она, улыбаясь.

     Потом, когда они лежали рядом, ему казалось, что он как бы поворачивал ее вокруг оси, в качестве которой выступал луч света, косо падавший из окна, и она все время превращалась в разные существа. Он способствовал этому, стараясь руками и языком. Она же, в свою очередь, призывала и лепила его. Ему казалось, что в ее уверенных движениях и проявлениях страсти он находит отголоски ее прошлых привязанностей. Странно, но это не тревожило его, хотя по всем правилам следовало бы ее ревновать. До него доходило отражавшееся от Пенни эхо других мужчин. Но их нет, а он рядом, и этого ему достаточно.

     Гордон слегка задыхался и еще раз напомнил себе о том, что должен почаще бегать по берегу. Он внимательно всматривался в лицо Пенни, освещенное тусклым светом уличного фонаря, который проникал в спальню. Простые и ясные черты, влажные спутанные волосы, упавшие на щеку. В ее биографии тоже как будто бы не было ничего особенного: выпускница литературного факультета университета, хорошая дочь рантье из Окленда, то лирически настроенная, то очень практичная, с такими политическими взглядами, которые позволяли одновременно оценить по достоинству как Кеннеди, так и Голдуотера. Временами она вела себя то совершенно бесстыдно, то робко, то опять изощрялась, как шлюха. Пенни поразило его сексуальное невежество, но каждый раз, когда он неожиданно становился совершенно неуправляемым, она удивлялась, чем поддерживала его уверенность в себе, а потом, когда он лежал обессиленный, успокаивала его, и рядом с ней Гордон чувствовал себя настоящим мужчиной.

     Кто-то тонким голоском выводил песенку Петера, Пауля и Мэри “Лимонное дерево”.

     - Черт возьми, как ты хорош, - сказала Пенни. - По десятибалльной шкале ты заслуживаешь одиннадцать очков.

     Гордон наморщил лоб, обдумывая сказанное, а потом решил:

     - Нет, мы оба ничего. Нельзя отделять игру от игроков.

     - Ого, как ты умеешь анализировать!

     Гордон нахмурился, вспоминая то, что случалось на Восточном побережье с тамошними непростыми девицами. Там царствовал оральный секс, который требовал сложных предварительных переговоров, с прерывающимся началом, с пустыми словами, но которых было достаточно: “Как насчет того, чтобы мы, ну...” или “Если хочешь знать, это как раз то, что тебе нужно...”, а потом резкий переход к соитию - неловкие позы, будто вы состоите из сплошных локтей, страх пошевельнуться, показаться неловким. С теми бойкими девицами все так и случалось. С Пенни - никогда.

     Гордон посмотрел на Пенни, а потом на деревянную стену у нее за спиной. Его лицо стало сосредоточенным, как будто он пытался решить сложную задачу. Да, конечно, ему следовало бы сейчас разговаривать как многоопытному мужчине, но он понял, что не нужно лгать и говорить неправду.

     - Нет, - сказал Гордон решительно. - И не я, и не ты. Мы оба.

     Пенни засмеялась и ткнула его в бок.

 

Глава 8

 

14 октября 1962 года

 

     Гордон перебирал почту, торчавшую из отверстия его почтового ящика. Вот реклама нового мюзикла “Остановите шар земной - я здесь хочу сойти”, посланная его матерью. Вряд ли он сможет посетить это представление в Нью-Йорке при открытии сезона осенью. Гордон бросил проспект в мусорный ящик. Какое-то общество, назвавшее себя “Граждане за приличную литературу”, в ярко раскрашенном буклете критиковало излишества, которые позволили себе автор “Карпетбеггеров” и Миллер в “Тропике рака”. Гордон с интересом прочитал отрывки. В этом канкане выпирающих ляжек, сокрушительных оргазмов и гимнастических упражнений, которые тоже почему-то называют сексом, он не нашел ничего, что могло бы разрушить нормальные отношения полов. Однако генерал Эдвин Уокер считал иначе, а Барри Голдуотер, выступивший с видом знатока, в тщательно подобранных выражениях заявил, что пороки в личной жизни могут привести к эрозии общественного поведения и морали. Как обычно, проводилась аналогия между США и Римской империей периода упадка. Гордон посмеялся и тоже выбросил эту брошюру. Здесь, на западе, совершенно другая цивилизация. Никакие цензоры не станут приставать к ученым, выясняя их вклад в науку в университетах Восточного побережья. Всем известно, что это безнадежное дело не стоит почтовых расходов. Наверное, местные простофили считают, что сравнение с Римской империей произведет впечатление даже на ученых. Гордон просмотрел последние выпуски “Физикал ревью”, отмечая те статьи, которые собирался прочитать позже. Там же ему попалась интересная статья Клаудии Зиннес по поводу ядерного резонанса, в которой приводились как будто бы довольно четкие значения - старая группа в Колумбийском университете поддержала свою репутацию.

     Гордон вздохнул. Может быть, ему следовало остаться в Колумбийском университете для постдокторской исследовательской работы, а не замахиваться так рано на должность доцента. Ла-Ойя представляла собой мощную структуру, рвущуюся к конкуренции и всемирной славе. В местном журнале существовала ежемесячная подборка, озаглавленная “Университет на пути к величию”, полная мишуры и фотографий профессоров, взирающих на сложные приборы или раздумывающих над не менее сложными уравнениями. Калифорния стремится к звездам, Калифорния выходит на передовые рубежи науки, Калифорния меняет доллары на мозги. Университет заполучил на должность президента Герба Йорка, который раньше замещал директора в отделе министерства обороны. Затем появились такие киты, как Гарольд Урия и Мейерз, а потом и специалист по ядерной теории Кейт Брюкнер. И теперь ручеек талантов превратился в мощный поток. В этой стремнине должность доцента представлялась достаточно перспективной, чтобы служить приманкой для молодого ученого.

     Гордон шел по коридору третьего этажа, вглядываясь в таблички на дверях кабинетов. Розенблат - теоретик в области физики плазмы. Считалось, что он лучший в мире специалист этого профиля.

     Маттиас - просто маэстро сверхнизких температур - человек, который побил рекорд по обеспечению сверхпроводимости при наивысшей рабочей температуре. Кролл и Сул, Пиччиони и Фейер - с каждым из этих имен связаны глубочайшие проникновения в тайны природы - или блестящий расчет, или великолепный эксперимент. И в конце коридора светилась табличка с фамилией “Лакин”.

     Гордон постучал.

     - Что, получили мою записку? - улыбнулся Лакин, открыв дверь и пропуская Гордона вперед. - Чудесно. Мы должны принять решение.

     - Да? А в чем дело? - спросил Гордон, усаживаясь за стол напротив Лакина, ближе к окну. Во дворе бульдозеры срывали эвкалиптовые деревья, освобождая место для нового химического корпуса.

     - Выдаваемый мне ННФ грант на исследования предстоит возобновить в ближайшее время.

     Гордон отметил про себя, что Лакин не сказал “наш грант”, хотя все они - он, Шелли и Гордон - являлись исследователями по данному гранту. Лакин же подтверждал целесообразность расходов или, как говорили в секретариате, выступал в качестве ГИ - главного исследователя. В этом и заключалась разница между ним и остальными.

     - Но ведь предложение насчет возобновления гранта не требуется подавать до Рождества, - возразил Гордон. - Зачем же начинать так рано?

     - Я говорю не о том, чтобы написать, а о том, чтобы решить, о чем мы будем писать.

     - Ваши эксперименты с локализованным спином... Лакин покачал головой и нахмурился.

     - Они все еще прорабатываются. Я не могу предлагать их в качестве основной темы.

     - Результаты, полученные Шелли...

     - Да, они многообещающие. Хорошая работа. Однако в них пока нет ничего необычного. Сегодня они фактически продолжают предыдущие исследования.

     - В таком случае остается моя работа.

     - Да, ваша. - Лакин сложил руки на столе, где все выглядело невероятно аккуратно: листы бумаги подровнены один к одному, карандаши лежали строго параллельно друг другу.

     - Но у меня до сих пор нет ясности.

     - Я передал вам проблему ядерного резонанса вместе с талантливым студентом Купером, чтобы ускорить работу. Я ожидал, что вы получите полный набор данных в срок.

     - Вы же знаете, какие сложности возникли у нас с шумами.

     - Гордон, я дал вам эту работу не случайно, - сказал Лакин, слегка улыбнувшись. У него на лбу собрались морщинки, и весь он, казалось, излучал дружелюбие. - Я полагал, что это будет хорошим стартом для вашей научной карьеры. Я знаю, что раньше вам не приходилось работать с подобной аппаратурой. Проблема, которую вы излагаете тезисно, считалась более определенной. Однако строгие результаты будут опубликованы в “Физикал ревью”, и это, безусловно, поможет нам возобновить грант. От этого зависит и ваше положение на факультете.

     Гордон посмотрел в окно на работавшие во дворе машины, потом взглянул на Лакина. “Физикал ревью леттерс” - очень престижный физический журнал. Там публиковались наиболее выдающиеся и сенсационные материалы, причем в течение ближайших недель после получения в отличие от “Физикал ревью”, где ждать публикации приходилось очень долго, как и в других журналах. Информационный потоп заставлял настоящего ученого сокращать область своего чтения до нескольких журналов, которые к тому же становились все толще и толще. Получить информацию в наше время - попытка напиться из пожарного шланга. Поэтому ученый начинает пользоваться аннотированными сообщениями “Физикал ревью леттерс”, давая себе слово, что в свободное время прочтет подробный развернутый отчет в других журналах.

     - Все правильно, - мягко сказал Гордон. - Но у меня нет подходящих для публикации результатов.

     - Ошибаетесь. Такая информация у вас есть, - горячо возразил Лакин. - Вот этот эффект шумов. Очень интересно.

     Гордон нахмурился.

     - Несколько дней назад вы говорили, что это результат нестабильной работы техники.

     - Я тогда несколько погорячился и неправильно оценил те трудности, с которыми вам пришлось столкнуться. - Лакин провел длинными пальцами по своей редеющей шевелюре, откидывая ее назад и обнаруживая лысеющий скальп, цвет которого контрастировал с загорелым лбом. - Шумы, которые вы обнаружили. Гордон, не являются простыми помехами. После некоторых размышлений я пришел к выводу, что это новое физическое явление.

     Гордон посмотрел на него с нескрываемым удивлением. Он просто не верил своим ушам.

     - Какой еще эффект? - спросил он, растягивая слова.

     - Этого я не знаю. Что-то нарушает обычный процесс ядерного резонанса. Я предлагаю назвать это “спонтанным резонансом”, просто для того, чтобы иметь рабочее название этого явления. - Лакин улыбнулся. - Впоследствии, если эффект будет иметь очень важное значение, как я подозреваю, его назовут вашим именем, Гордон. Как знать?

     - Но, Исаак, мы не понимаем сути этого эффекта. Как же мы можем давать ему такое рабочее название? Спонтанный резонанс означает, что внутри самого кристалла что-то заставляет магнитные спины переключаться с вращения в одну сторону на противоположную, и наоборот.

     - Это так и происходит.

     - Но в действительности не известно, что там происходит.

     - Это единственно возможный механизм, - сказал Лакин спокойно.

     - Может быть.

     - Вы все никак не можете оценить эту возню с сигналом, так ведь? - спросил саркастически Лакин.

     - Мы продолжаем изучать их, и Купер сейчас получает новую информацию.

     - Чепуха. Вы зря расходуете рабочее время этого студента.

     - По-моему, это не так.

     - Я боюсь, что ваше мнение не является единственным фактором, который здесь играет роль, - заявил Лакин, неотступно глядя на Гордона.

     - То есть?

     - У вас нет опыта такой деятельности. Все надо закончить к определенному сроку. Возобновление гранта ННФ имеет большее значение, чем ваши возражения. Мне не хотелось бы говорить столь прямо, но...

     - Да, понимаю. Вы имеете в виду интересы всей группы.

     - Я мог бы обойтись и без подсказок. Гордон заморгал и отвернулся к окну.

     - Извините.

     Наступило молчание. Рычание вгрызающихся в землю бульдозеров отвлекало Гордона. Он посмотрел в окно и увидел стену палисандровых деревьев. Механические челюсти разламывали прогнившую деревянную ограду, которая напоминала корабль, символический артефакт Дикого Запада, постепенно уходящий в небытие. А с другой стороны, это место скорее всего было плацем для тренировки морской пехоты, который Университет приобрел у военно-морского ведомства. Здесь находился лагерь Мэттью, где пехоту приводили в боевую готовность перед отправкой на войну в Северную Корею. Итак, один тренировочный центр ликвидировали, чтобы на его месте соорудить другой. Гордон задумался, к какой именно борьбе его здесь сейчас готовили. К борьбе за науку или за фонды?

     - Гордон, - начал журчащим успокаивающим голоском Лакин, - я думаю, что в настоящий момент вы недооцениваете значение этой проблемы шумов, с которой столкнулись. Поймите, совсем не обязательно полностью разобраться в новом явлении, чтобы его открыть. Гудьер открыл способ получения твердой резины, случайно капнув на горячую печку смесью каучука и серы. Рентген обнаружил излучение, когда возился с опытами по получению электрических разрядов в газонаполненных сосудах.

     - Но это совсем не означает, что то, чего мы не понимаем, имеет важное значение, - поморщился Гордон.

     - Конечно, нет. Но в данном случае поверьте моему опыту. Это как раз такая загадка, о которой сообщит “Физикал ревью леттерс”. И это повысит наш престиж в глазах ННФ.

     - Я все-таки думаю, что это сигнал, - покачал головой Гордон.

     - Гордон, вы сможете уже в этом году пересмотреть свою позицию. Мы повысим ваш ранг до доцента и продлим вам срок пребывания в должности профессора.

     - Да? - Но Лакин даже не сказал о том, что они могли бы, применяя бюрократический термин, “утвердить его в должности окончательно”.

     - Солидная статья в “Физикал ревью леттерс” имеет громадное значение.

     - Да.

     - Но если ваш эксперимент останется по-прежнему безрезультатным, то я, к моему большому сожалению, не смогу вас поддержать.

     Гордон внимательно смотрел на Лакина. Были расставлены все точки над “i”. Лакин в роли руководителя боялся за кресло, в нем бурлила строго контролируемая энергия. Он пытался понять, насколько серьезное впечатление произвели его слова. Фирменная рубашка подчеркивала его атлетическую грудную клетку, а трикотажные слаксы выгодно облегали мускулистые ноги. Лакин хорошо адаптировался в Калифорнии, загорая под ласковым солнцем и совершенствуясь в игре в теннис. Где-то далеко остались забитые оборудованием полутемные лаборатории Массачусетского технологического института. Лакину здесь нравилось, он хотел долго жить в этом городе толстосумов, наслаждаясь роскошью. И за свое положение тут он не прочь был побороться.

     - Полагаю, разговор окончен, - упавшим голосом проговорил Гордон. - Я буду продолжать собирать информацию.

     По дороге из аэропорта Линдберг Филд Гордон старался беседовать на нейтральные темы. Его мать тараторила о соседях с Двенадцатой улицы, чьих имен он уже не помнил и чьи сложные семейные отношения, свадьбы, рождения и смерти его не интересовали. А матери казалось, что он сразу поймет, зачем Голдберги наконец покупают участок в Майами, а также разберется, почему их сын Джереми поступил в Нью-йоркский университет вместо Йешувы. Для Гордона все это являлось частью громадной мыльной оперы жизни. Каждый фрагмент имел свое значение. Одни получают трепку, другие - после многих страданий - заслуженную награду. В жизни его матери он, совершенно точно, олицетворял награду. Она охала от восхищения, когда они мчались по шоссе в направлении Ла-Ойи и видели пальмы, растущие без всяких искусственных приспособлений; белые пляжи в заливе Мишн-Бей, незамусоренные и не забитые толпами отдыхающих. Никакого Кони-Айленда, никаких тебе запруженных пешеходами тротуаров, никакой толчеи. Прекрасный вид на голубую бесконечность океана с горы Маунт-Соледад не имел ничего общего с угрюмой серой путаницей домов и улиц в Нью-Джерси. На нее производило впечатление все, что напоминало, по рассказам, об Израиле. Ее отец, ярый сионист, регулярно перечислял деньги для поддержки исторической родины.

     Гордон не сомневался, что она продолжает делать то же самое, хотя ему никогда не предлагала вносить деньги на святое дело. Возможно, она считала, что ему необходимы все его гольд для поддержания своего профессорского имиджа. Вообще-то так оно и было. Ла-Ойя требовала больших затрат. Но Гордон сомневался, готов ли он сейчас поддерживать традиционное дело евреев. Переезд в Ла-Ойю из Нью-Йорка поколебал его устои в отношении кошерной пищи и истин талмуда. Пенни говорила, что он не похож на еврея, но Гордон знал, что она просто ничего в этом не смыслит. В тех краях белых американцев, где она выросла, ее не научили определять национальность человека по различным мелочам. А в Калифорнии большинство людей вообще не интересовались такими вопросами, что вполне устраивало Гордона. Ему не нравилось, когда, прежде чем тебя поприветствовать, стараются определить, кто ты такой. Стремление освободиться от клаустрофобической еврейской среды стало одной из причин, по которым он уехал сюда.

     Они уже почти подъехали к дому, свернув на Наутилус-стрит, когда мать небрежно бросила:

     - Тебе следовало бы что-нибудь рассказать мне об этой Пенни до того, как мы с ней встретимся.

     - Что же о ней сказать? Калифорнийская девушка.

     - Объясни поподробнее.

     - Она играет в теннис, лазает по горам, раз пять побывала в Мехико, но никогда не была восточнее Лас-Вегаса. Она даже занимается серфингом и пыталась приобщить меня, но мне сначала нужно улучшить свою физическую форму. Я занимаюсь упражнениями согласно комплексу летчиков канадских ВВС.

     - Все это очень мило, - скептически заметила мать. Гордон зарезервировал для нее место в “Серфсайд мотеле” в двух кварталах от его дома, а затем отвез к себе. Они вошли в комнату, пропахшую ароматами кубинских кушаний, которые Пенни освоила, снимая квартиру вместе с одной латиноамериканской девушкой. Она вышла из кухни, на ходу снимая фартук. Выглядела она при этом такой домашней, какой Гордон ее никогда не видел. Значит, Пенни все-таки решила преподнести себя в выгодном свете, хотя раньше возражала против этого.

 

***

 

Мамочка излучала экспансивность и энтузиазм. Она врывалась в кухню, чтобы помочь с салатом, гремела кастрюлями, изучала рецепты блюд, которые готовила Пенни. Гордон отдался винному ритуалу, с которым он только-только освоился. До приезда в Калифорнию он редко употреблял что-либо без привкуса винограда Конкорд. А теперь у него в шкафу хранился запас “круга” и “мартини”, “длинный нос” и “толстушка”, хотя, честно говоря, он так до сих пор и не разобрался, что это значит.

     Мать вышла из кухни, с грохотом, но весьма эффектно накрыла на стол и спросила, где у них ванная. Гордон объяснил. Когда он повернулся к Пенни, она перехватила его взгляд и широко улыбнулась. Он улыбнулся в ответ. Пусть все это звучит как ее гимн независимости.

     Миссис Бернстайн вышла из ванной подавленной. Она шла вразвалку, чего раньше за ней Гордон не замечал. Обед начался с разговоров о родственниках. Кузен Ирв торгует галантереей где-то в Массачусетсе, дядя Герб по-прежнему зарабатывает деньги играючи, а его сестра - здесь она сделала паузу, как будто не хотела касаться этой темы - все еще носится с какими-то психами в Виллидже. Гордон улыбнулся: сестра была на два года старше его и вполне могла за себя постоять. Он вставил слово о ее занятиях искусством и о том, сколько времени родные примирялись с ее увлечением. Мать повернулась к Пенни и спросила, не занимается ли она чем-либо подобным.

     - Да, - сказала Пенни. - Я занимаюсь европейской литературой.

     - А что вы думаете о новой книге мистера Рота?

     - Ox, - ответила Пенни, явно пытаясь выиграть время. - Я не уверена, что дочитала ее до конца.

     - Напрасно. Тогда бы вы лучше поняли Гордона.

     - Да? - спросил Гордон. - Что ты хочешь этим сказать?

     - Ну, дорогой, - начала миссис Бернстайн сочувственным тоном, растягивая слова. - Это помогло бы ей понять.., ну ладно... Мне кажется, мистер Рот - очень глубокий писатель. Вы со мной согласны, Пенни?

     Гордон улыбался, раздумывая над тем, может ли он позволить себе откровенно расхохотаться. Однако прежде чем он успел сказать что-нибудь. Пенни проговорила:

     - Если учесть, что Фолкнер умер в июле, а Хемингуэй - в прошлом году, я полагаю, что Рот теперь может числиться в первой сотне лучших писателей Америки, но...

     - Но ведь они писали о прошлом, Пенни, - горячо заговорила миссис Бернстайн. - Его новая вещь “Разрешение идти”...

     Гордон откинулся в кресле и отвлекся от диспута. Он знал теорию матери о том, что еврейская литература превосходит литературу других народов. Пенни, как он и предполагал, разбивала эту теорию фактами. В ее лице его мать нашла упорного оппонента, не желающего искать компромисс во имя примирения. Гордон чувствовал, что между ними нарастает напряжение, но разрядить обстановку не мог. Литература явилась предлогом. Налицо было противостояние шиксы и материнской любви. Он видел, как напрягалось лицо матери, как все глубже становились морщинки. Он мог вмешаться, но знал, что его голос, незаметно для него самого, перейдет на более высокие ноты, и он начнет говорить ноющим тоном парнишки, который едва прошел обряд Бар Мицва. Почему-то материнские теории неизбежно доводили его до истерики. Нет, на сей раз он избежит ловушки.

     Их голоса звучали все громче. Пенни цитировала выдержки из книг и называла авторов, а его мать пренебрежительно все это отвергала, полагая, что несколько предметов, пройденных в вечерней школе, дают ей право на непоколебимые убеждения. Гордон кончил есть, допил вино, посмотрел на потолок, а затем вмешался в разговор.

     - Мама, для тебя, должно быть, уже поздно, если учесть разницу во времени и вообще.

     Миссис Бернстайн запнулась на середине фразы и посмотрела на него непонимающим взглядом, как будто вышла из транса.

     - Мы просто дискутировали, милый. Не горячись.

     Она улыбнулась Пенни, а та, постаравшись изобразить в ответ нечто похожее, встала и принялась с грохотом убирать посуду. В комнате повисло гнетущее молчание.

     - Собирайся, мама. Пора идти.

     - А посуда?

     - Пенни все сделает.

     - А... Ну тогда...

     Мать поднялась, стряхнула со своего блестящего платья невидимые крошки и взяла сумку. Спускаясь по ступенькам крыльца торопливыми шагами, она выглядела так, будто покидала поле битвы после поражения. К мотелю они прошли знакомым Гордону коротким путем; в тишине вечера эхом отдавались шаги. Всего лишь в квартале отсюда шумело море. Туман наползал щупальцами и сворачивался под фонарями уличного освещения.

     - Все-таки она другая, не так ли? - сказала миссис Бернстайн.

     - В смысле?

     - Как бы тебе это объяснить?

     - Да нет, ничего подобного.

     - Вы... - Она, не доверяя словам, прижала друг к другу указательный и средний пальцы так, что они почти скрестились. - Вы уже это?

     - Какая разница?

     - Там, где я живу, есть разница.

     - Знаешь, я уже вырос.

     - Мог бы мне об этом сказать. Предупредить.

     - Я хотел, чтобы вы встретились.

     - Да... Ты теперь ученый. - Она вздохнула. Ее сумка, раскачиваясь в такт шагам, описывала большую дугу. Косые лучи от фонарей удлиняли ее тень.

     Гордон решил, что мать смирилась с присутствием Пенни в его жизни, но он ошибся.

     - А ты не мог познакомиться с какими-нибудь еврейскими девушками в Калифорнии?

     - Мама, давай не будем.

     - Я не уговариваю тебя пойти на танцы или еще куда-нибудь. - Она остановилась. - Речь идет о твоей жизни.

     - Это у меня в первый раз. - Гордон пожал плечами. - Я научусь.

     - Чему ты научишься? Быть кем-нибудь другим?

     - Мама, ты очень враждебно относишься к моим подружкам. Это видно невооруженным глазом.

     - Дядя Герб сказал бы...

     - Черт с ним, с моим дядей Гербом и его философией торгаша.

     - Что ты себе позволяешь? Если бы он узнал, как ты выражаешься...

     - Скажи ему, что у меня счет в банке. Это он поймет быстрее.

     - А вот твоя сестра... По крайней мере она хотя бы рядом с домом.

     - Только географически.

     - Этого ты не знаешь.

     - Она ляпает маслом по холсту, чтобы успокоить психику. Именно так. Сестричка психует.

     - Не смей.

     - Это правда.

     - Ты с ней живешь, да?

     - Конечно, мне необходима практика.

     - С тех пор, как умер твой отец...

     - Замолчи. - Он резко взмахнул рукой, желая прекратить разговор на эту тему. - Слушай, ты сама все видела. И будет так.

     - Ради памяти твоего отца, мир его праху...

     - Ты... - Он хотел сказать, что она играет на его чувствах к отцу, чтобы командовать им, Гордоном, но передумал. - Ты не знаешь, кем я стал теперь.

     - Это мать-то не знает?

     - Да, бывает и так.

     - Я прошу тебя, говори, не надрывай сердца матери.

     - Я буду поступать так, как считаю нужным. Она мне вполне подходит.

     - Но ведь эта девушка.., готова жить с тобой вне брака.

     - Я сам не знаю точно, чего хочу.

     - А она знает, чего хочет?

     - Мы с ней это выясним. Не сходи с ума.

     - Да как ты смеешь мне это говорить?! Я не могу оставаться здесь и смотреть, как вы милуетесь.

     - И не смотри. Теперь тебе придется принять меня таким.

     - Твой отец стал бы... - Она вдруг замолчала и остановилась, приняв гордую позу. - Оставь ее. - Ее лицо приобрело жесткое выражение.

     - Нет.

     - Тогда проводи меня до мотеля.

     Когда Гордон вернулся домой, Пенни читала “Тайм”, грызя орехи.

     - Как дела? - она скривилась.

     - Тебе не выиграть состязание с Сузи-семиткой.

     - Господи, я и не собиралась выигрывать. Мне, конечно, встречались такие типы, но...

     - Да-а, эти ее неумные рассуждения о Роте...

     - Разговор-то был не о том.

     - Пожалуй, - согласился Гордон.

     На следующее утро мать позвонила из мотеля. Она собиралась целый день осматривать город самостоятельно, чтобы не отнимать время у сына. Он согласился, потому что у него сегодня выдался хлопотливый денек: лекция, семинар, ленч с докладчиками, две комиссии после обеда и совещание с Купером.

     В этот вечер он вернулся домой позже обычного, позвонил в мотель, но номер не отвечал. Пришла Пенни, и они приготовили ужин. У Пенни возникли какие-то трудности с лекциями, и она хотела проглядеть материал еще раз. К девяти часам они освободили стол и сели заниматься каждый своим делом. Примерно к одиннадцати Гордон закончил, внес в рабочую тетрадь необходимые записи и только тогда, вспомнив о матери, опять позвонил в мотель. Ему ответили, что на ее двери висит табличка “Просьба не беспокоить”, а телефон она отключила.

     Гордон хотел пойти в мотель, но почувствовал себя очень усталым и решил навестить мать завтра.

     Проснулся он поздно. Позавтракал овсянкой, одновременно просматривая пометки к своей лекции по классической механике и обдумывая, как преподнести материал. Собирая кейс, он снова вспомнил, что хотел позвонить, но матери в мотеле не оказалось.

     К полудню совесть все-таки заела Гордона. Он рано вернулся домой и сразу пошел в мотель. На стук никто не ответил, тогда он подошел к конторке. Клерк протянул ему белый конверт: “Доктор Бернстайн? Да, она оставила это для вас. Расплатилась и уехала”.

     Гордон разорвал конверт, предчувствуя неладное. Внутри находилось длинное письмо, в котором мать повторяла все, о чем говорила в тот вечер, когда они шли к мотелю, но более подробно. Она писала, что не может понять, почему он не щадит ее чувств. Его поведение аморально. Связаться с кем-то, зная, что у них не может быть ничего общего, жить так, как он, - это огромная ошибка. И все ради какой-то ужасной девицы! Его мать плачет и тревожится, но она знает, какой он на самом деле. Она знает, как нелегко он меняет свои решения, поэтому оставляет его в покое, чтобы он понял все самостоятельно. Она собирается в Лос-Анджелес повидаться со своей кузиной Хейзел, у которой трое замечательных детей и которую она не видела семь лет. Из Лос-Анджелеса она вернется в Нью-Йорк. Может быть, через несколько месяцев она снова навестит его. Хорошо, если бы он приехал домой, посетил Колумбийский университет, встретился с соседями, которые будут очень рады его видеть и узнать о его больших успехах. До того времени она будет писать ему и надеяться... Матери всегда надеются.

     Гордон положил письмо в карман и пошел домой. Он показал письмо Пенни, и они немного поговорили. Гордон решил вернуться к проблемам, связанным с его матерью, как-нибудь позже. Такие узлы развязываются сами собой, когда проходит достаточно много времени.

 

Глава 9

 

1998 год

 

     - Куда же он, черт его подери, подевался? - взорвался Ренфрю. Он ходил по своему кабинету взад и вперед - пять шагов в каждую сторону.

     Грегори Маркхем сидел, спокойно наблюдая за Ренфрю. Сегодня утром он полчаса занимался медитацией и теперь чувствовал себя отдохнувшим и сосредоточенным.

     Он смотрел в окно мимо маячившего Ренфрю. Большие окна составляли одну из характерных особенностей того архитектурного стиля, которым гордилась Кавендишская лаборатория. За ними простирались широкие поля, неправдоподобно зеленые для этого времени года; вдоль Котоневской дорожки бесшумно скользили велосипедисты, нагруженные какими-то узлами. Утренний воздух уже прогрелся, и даже немного парило. Солнце встало над городом, подернув голубой дымкой шпили Кембриджа. Пожалуй, это самое хорошее время, когда казалось, что впереди еще целый день и многое можно успеть сделать.

     Ренфрю продолжал маячить. Маркхем очнулся от приятных размышлений и спросил:

     - А в каком часу он обещал приехать?

     - В десять, черт подери. Он выехал несколько часов назад. Я звонил ему в офис по одному вопросу, а заодно спросил, там ли он. Мне ответили, что он выехал очень рано, до часа пик на дорогах. Так где же он?

     - Сейчас только десять минут одиннадцатого, - успокаивающе заметил Маркхем.

     - Да, конечно, но я не могу начинать без него. У меня техники простаивают. Мы все приготовили для эксперимента и сейчас из-за него теряем время. Ему плевать на наш эксперимент, и он дает нам это понять.

     - Слушайте, вам ведь открыли финансирование, разве не так? И оборудование из Брукхейвена получено.

     - Фонды очень ограниченны. Их хватает только на то, чтобы оплачивать работу. Нам нужно гораздо больше. Мы с вами знаем, что наш эксперимент - единственное средство вытащить мир из того кошмара, в который он попал. А они что делают? Заставляют проводить эксперимент чуть ли не на пальцах, да еще этот тип не является вовремя, чтобы посмотреть на процесс.

     - Он администратор, Ренфрю, а не ученый. Конечно, их политика финансирования весьма недальновидна, однако ННФ больше не даст, если на него не надавить. Они, возможно, направят средства на что-нибудь другое. Нельзя требовать от Петерсона чудес.

     Ренфрю остановился и внимательно посмотрел на Маркхема.

     - Я не скрывал, что он мне не нравится. Надеюсь, Петерсон этого не заметил, иначе его отношение к эксперименту будет предвзятым.

     - Не сомневаюсь, что он догадался, - пожал плечами Маркхем. - Петерсон не дурак. Слушайте, я могу с ним поговорить, если вы хотите. Пожалуй, я с ним обязательно поговорю. Что же касается его настроя против эксперимента - это ерунда. Он, должно быть, уже привык к тому, что его не любят, и я думаю, это его нисколько не волнует. Более того, я уверен, что вы можете рассчитывать на его частичную помощь. Он старается выиграть по всем ставкам, а это значит, что его поддержка простирается на многие области.

     Ренфрю сел в свое вращающееся кресло.

     - Извини, Грэг. Я сегодня немного взвинчен. - Он провел толстыми пальцами по волосам. - Я работал днями и вечерами, прихватывая то время, когда подают электроэнергию, и немного устал. Но главное, из-за чего я очень растерян, - шумы не исчезают и искажают наши сигналы.

     Их внимание привлекло неожиданное оживление в лабораторном зале. Техники, которые только что лениво перебрасывались словами, вдруг приобрели деловой вид и теперь выглядели сосредоточенными и готовыми к работе.

     Через лабораторию шел Петерсон. Он подошел к дверям кабинета Ренфрю и коротко кивнул обоим мужчинам.

     - Извините, доктор Ренфрю, я опоздал, - сказал он, ничего не объясняя. - Можем ли мы немедленно приступить?

     Когда Петерсон снова повернулся к Маркхему, тот с изумлением заметил, что на его элегантные туфли налипла грязь, будто он шел сюда через вспаханное поле.

     Было 10 часов 47 минут, когда Ренфрю начал ключом медленно отстукивать сигнал. Маркхем и Петерсон стояли у него за спиной. Техники регулировали выходной сигнал экспериментальной установки.

     - Это так легко - посылать сообщение?

     - Простейшая азбука Морзе, - ответил Маркхем.

     - Я понимаю. Это для максимального облегчения расшифровки послания.

     - Черт возьми! - Ренфрю неожиданно выпрямился и прекратил стучать. - Уровень шумов снова увеличился.

     Маркхем склонился к экрану осциллоскопа. След луча на экране прыгал и танцевал: действительно какое-то поле с произвольными импульсами.

     - Непонятно, как в этом переохлажденном образце индия могут возникать шумы, - сказал Маркхем.

     - Господи, просто не знаю, что сказать. Мы мучаемся с ними все время.

     - Они не могут быть тепловыми.

     - Передачу, наверное, нельзя производить при таких шумах? - спросил Петерсон.

     - Конечно, - раздраженно ответил Ренфрю. - Линия резонанса тахионов размывается, и сигнал становится неразборчивым.

     - Значит, эксперимент неэффективен?

     - Я этого не говорил. Видимо, простая задержка. Уверен, что я справлюсь.

     - Мистер Петерсон! Вам звонят, просят срочно подойти, - крикнул с верхней платформы техник.

     - Иду, - ответил Петерсон и поспешил по металлической лестнице наверх. Ренфрю посовещался с техниками, проверил показания самописца, после чего несколько минут хлопотал у оборудования. Маркхем стоял, вглядываясь в след сигнала на осциллоскопе.

     - Как вы полагаете, что это могло быть? - спросил он.

     - Возможно, тепловая утечка или образец плохо заизолирован от механических сотрясений.

     - Вы хотите сказать, что на образец влияют колебания от шагов поблизости или что-нибудь в этом роде?

     Ренфрю пожал плечами, не отрываясь от работы. Грэг, теребя нижнюю губу большим пальцем, продолжал следить за желтым спектром шумов на зеленом экране осциллоскопа. Немного погодя он спросил:

     - А у вас нет коррелятора, который можно использовать на этой установке? Ренфрю задумался.

     - Нет, здесь такого устройства нет. Нам он вроде ни к чему.

     - А не можем ли мы из этих шумов выделить какую-либо четкую структуру?

     - Надо попытаться. Чтобы найти что-нибудь подходящее, конечно, потребуется некоторое время. Наверху показался Петерсон.

     - Извините, но мне придется пройти к телефону с блокировкой прослушивания. Что-то там такое происходит.

     Ренфрю молча отвернулся к установке. Маркхем поднялся к Петерсону.

     - Мне кажется, все равно эксперимент задержат.

     - Ладно. Тем не менее я не хотел бы возвращаться в Лондон, пока не увижу все полностью. Но мне нужно сейчас переговорить по конфиденциальному телефону. Здесь, в Кембридже, такой аппарат есть. Я думаю, это займет около часа.

     - Что, все так плохо?

     - Опять расцветают диатомовые водоросли около Южной Америки, со стороны Атлантического побережья. Такое впечатление, что происходит самопроизвольное расширение занимаемых ими площадей.

     - Цветы?

     - Это термин ботаников. Просто фитопланктон смешался с хлорированными гидроуглеродами, которые мы используем в качестве удобрений. Но при этом появляется еще что-то. Сейчас технические специалисты пытаются определить, отличается ли воздействие диатомитов на пищевую цепь океана от ранее наблюдаемых явлений, правда, происходивших локально.

     - Понял. Можем ли мы что-нибудь предпринять?

     - Я не знаю. Американцы проводят какие-то управляемые испытания в Индийском океане, но, насколько я знаю, дело продвигается медленно.

     - Так и быть, не буду вас больше задерживать. Мне тоже нужно поработать: возникли кое-какие идеи, касающиеся эксперимента Джона. Слушайте, а вы знаете “Причуду”?

     - Это паб на Тринити-стрит, рядом с магазином “Боуз энд Боуз”?

     - Примерно через час мне наверняка захочется выпить и закусить. Почему бы нам не встретиться там?

     - Хорошая мысль. Жду вас в полдень.

     "Причуду” оккупировали студенты. Ян Петерсон протолкался сквозь скопившуюся у входа толпу и остановился, пытаясь разобраться в обстановке. Студенты передавали над головами кружки с пивом, и кто-то нечаянно брызнул пеной ему на костюм. Петерсон достал платок и с отвращением вытер жидкость. Студенты даже не обратили внимания: приближался конец учебного года, и они пребывали ; в приподнятом настроении. Кое-кто уже захмелел, некоторые разговаривали на каком-то сленге, словно пародируя официальную латынь.

     - Эдуардус, передавайдус мне пивус, - кричал один из студентов.

     - Пивус? О Господи, как то можно? Сие есть сангвиникус барабарус.

     - Моя вина, моя великая вина! - воскликнул первый, разыгрывая глубокую душевную скорбь. - А как все-таки называется пиво на этой чертовой латыни?

     Ему ответило сразу несколько голосов: “алум”, “винум барбарикум”, “питиюс отрадоус”, все это сопровождалось взрывами хохота.

     Студенты считали себя людьми весьма остроумными. Один из них, икая, тихонько сполз на пол и отключился. Второй оратор торжественно простер над ним руку и произнес: “Покойся в мире. В лучшей из вечностей...” или что-то в этом роде.

     Петерсон постарался как можно дальше отодвинуться от этой компании. Его глаза начали привыкать к сумраку помещения после яркого освещения в колледже Святой Троицы. На одной из стен висело пожелтевшее объявление о том, что часть блюд, указанных в меню, отсутствует - временно, конечно. В центре паба находилась громадная кухонная плита, топившаяся углем. В горшках и кастрюлях, стоявших на плите, что-то подпрыгивало, взрывалось и свистело. Утомленный повар передвигал сковороды с больших конфорок на маленькие и наоборот. Когда он поднимал сковороду с конфорки, пламя освещало его руки и лицо, и он становился похожим на какого-то колдуна. Студенты подбадривали его криками.

     Петерсон прошел зону, в которой ели посетители, окутанную голубым табачным дымом. Он уловил кисловатый запах марихуаны, смешанный с ароматами табака, растительного масла и пота. Кто-то окликнул его по имени. Он стал осматриваться, пока не увидел Маркхема в боковом закутке.

     - А я уже заказываю. Здесь очень много разных салатов, и тарелки полны каких-то дурацких углеводов. Сейчас трудно найти из еды что-нибудь подходящее.

     Петерсон внимательно изучал меню.

     - Я думаю, что мог бы заказать язык, хотя он здесь баснословно дорогой. А что-либо мясное заказать просто невозможно.

     - Да, это так, - ответил Маркхем и поморщился. - Я просто не представляю, как вы можете заказывать язык, зная, что он принадлежал какому-то животному.

     - Лучше заказать яйцо?

     - Куда ни кинь, всюду клин, - засмеялся Маркхем. - Я, пожалуй, шикану и закажу сосиски. Это мне по карману.

     Официант принес Петерсону эль, а Маркхему - портер “макесон”. Петерсон сделал большой глоток и, поглядев в зал, спросил:

     - Здесь что, позволяют курить марихуану? Маркхем принюхался:

     - Допинг? Да, конечно. Здесь разрешены законом все не очень сильные эйфорнческие средства.

     - Действительно, в течение последних одного-двух лет такое разрешение существует. Но я считал, что в общественных местах, курить не принято.

     - Это ведь университетский город. Думаю, что студенты курили наркотики в общественных местах задолго до того, как это легализовали. Во всяком случае, если правительство хочет отвлечь внимание людей от плохих новостей, ему выгодно, чтобы марихуану курили не только дома, - мягко заметил Маркхем.

     - Хм-м, - пробормотал Петерсон. Маркхем поднял кружку с портером и взглянул на Петерсон а:

     - Что-то вы не очень разговорчивы. Если я правильно угадал, правительство что-то затевает по этому поводу?

     - Вернее, этот вопрос поднимался.

     - И что же правительство либералов намерено принять по поводу тех лекарств, которые стимулируют деятельность интеллекта?

     - Мне почти не приходилось сталкиваться с этими проблемами во время работы в Совете.

     - Ходят слухи, что китайцы значительно опередили английское правительство.

     - Да? Ну, по этому поводу я знаю, что Совет в прошлом месяце получил от разведки точную информацию.

     - Совет собирает сведения о своих странах-участницах?

     - Китай только формально является членом Совета. Но, видите ли, эти проблемы в течение ряда последних лет носили чисто технический характер. У Китая столько забот, что не хватает ни сил, ни средств на подобные исследования.

     - А я считал, что у них там все благополучно. Петерсон пожал плечами:

     - Настолько хорошо, насколько это возможно, когда приходится заботиться о миллиарде душ. Сегодня их меньше беспокоят дела за рубежом. Они спешат разделить поровну пирог, который быстро уменьшается.

     - Наконец-то чистый коммунизм.

     - Не такой уж и чистый. Одинаковые куски позволяют предотвратить народные волнения из-за неравенства. В Китае возобновили террасное сельское хозяйство, хотя это требует интенсификации ручного труда, чтобы увеличить урожай. Массы приобретают наркотики в бакалейных лавках. Всегда так было. Они прекращают использовать в сельском хозяйстве биологически активные вещества, опасаясь побочных эффектов, как я думаю.

     - Таких, как цветение водорослей?

     - Именно. - Петерсон поморщился. - Но кто мог это предвидеть?

     Неожиданно раздался хриплый крик. Из-за ближайшего столика вскочила женщина, держась за горло. Она пыталась что-то сказать. Другая взволнованно спрашивала ее:

     "Элинор, что с тобой? Ты чем-то подавилась?"

     Женщина, держась за стул, хватала ртом воздух, ее душил разрывающий легкие кашель. Все головы повернулись в ее сторону. Потом она схватилась за живот. “Я.., это так больно...” Неожиданно ее стошнило прямо на стол. Поток желчи забрызгал тарелки с едой. Сидевшие рядом посетители в панике повскакивали со своих стульев и бросились в стороны. Стаканы полетели на пол, разбиваясь на мелкие осколки. “Помогите!” - закричала женщина. Она задергалась в конвульсиях, прижимая ладони к животу, сделала несколько неверных шагов, поскользнулась и упала на пол.

     Петерсона, так же как и Маркхема, настолько потрясло происходящее, что он застыл на месте. Однако, когда женщина упала, он вскочил со стула и рванулся к ней. В толпе послышался неясный гул, но никто не двигался с места. Петерсон склонился над женщиной. Вокруг горла удавкой болтался скрутившийся жгутом шарф. От него пахло рвотой. Петерсон схватил шарф обеими руками и сильно дернул. Ткань треснула, женщина судорожно глотнула воздух. Петерсон стал обмахивать ее, веки у нее вздрогнули, она уставилась на Петерсона: “Это.., это очень больно..."

     Петерсон гневно посмотрел вокруг.

     - Вызовите доктора, черт бы вас всех побрал!

     Машина “скорой помощи” ушла. Персонал “Причуды” стал убирать помещение. Большинство посетителей покинули зал, так как запах стал почти невыносимым. Петерсон, который провожал женщину до машины “скорой помощи”, вернулся обратно, позаботившись о том, чтобы медики прихватили для анализа кусочки пищи.

     - Они сказали, отчего?

     - По-моему, они не разобрались. Я дал им сосиску, которую она ела. Врач сказал что-то о пищевом отравлении, но я никогда не слышал о таких симптомах отравления.

     - Мы все слышали о примесях...

     - Может быть. - Петерсон махнул рукой, как бы прекращая разговор. - В наше время все может быть.

     Маркхем задумчиво прихлебывал портер. Подошел официант, неся заказанные блюда.

     - Язык для вас, сэр, - обратился он к Петерсону, ставя тарелку. - И сосиски.

     Тот и другой уставились на принесенную пищу.

     - Я думаю... - начал Маркхем медленно.

     - Я с вами совершенно согласен, - перебил его Петерсон. - Полагаю, мы обойдемся салатом. Не могли бы вы принести две порции? - Обратился он к официанту.

     Тот с сомнением покачал головой.

     - Вы ведь заказали это.

     - Совершенно верно, но не хотите же вы, чтобы с нами произошло то же самое? Да еще в такой забегаловке...

     - Я не знаю.., управляющий говорит...

     - Передайте вашему управляющему, чтобы он лучше проверял те продукты, которые вы покупаете, а не то я, черт подери, позабочусь, чтобы вас прикрыли. Вы поняли, о чем я говорю? :

     - Господи, нет никаких причин, чтобы...

     - Передайте управляющему мои слова и принесите моему другу еще один портер.

     Когда официант отошел, явно не желая связываться ни с Петерсоном, ни с управляющим, Маркхем в восхищении пробормотал:

     - Великолепно. А как вы догадались, что я бы хотел выпить еще кружку?

     - Интуиция, - дружелюбно и слегка утомленно ответил Петерсон.

     Они выпили еще и еще раз, а потом Петерсон сказал:

     - Видите ли, главным техническим экспертом британской делегации является сэр Мартин. Я, как они говорят, отношусь к неспециалистам. Меня очень интригует, как вам удается обходить этот парадокс с дедушкой? Дэвис довольно доходчиво объяснил про открытие тахионов и то, каким образом они попадают в наше прошлое, но я не пойму, как логически можно это прошлое изменить.

     - До открытия тахионов все считали, что общение с прошлым невозможно. Самое невероятное в этом то, что коммуникационную физику времени разработали еще в 40-х годах нашего столетия, причем почти случайно. Два физика, Джон Вилер и Ричард Фейнман, работали над проблемой точного описания светового потока. Они доказали, что, когда вы запускаете, например, радиоволну, фактически генерируются две волны.

     - Две?

     - Именно. Одну из них мы принимаем нашими радиоприемниками, а другая путешествует во времени в обратном направлении - “опережающая волна”, как ее назвали Вилер и Фейнман.

     - Но ведь мы не получаем сообщения раньше, чем оно будет послано.

     Маркхем кивнул.

     - Да, но опережающая волна все равно имеется, как показывают математические расчеты. С ними не поспоришь. Все уравнения физики симметричны относительно времени. Это одна из загадок современной физики. Получается, что мы ощущаем лишь то, что время проходит, а уравнения физики утверждают, что время может течь в обоих направлениях - вперед и назад.

     - Так, значит, уравнения не верны?

     - Нет, они верны. С их помощью можно прогнозировать все, что мы можем измерить, но только применяя “отстающую волну”, как ее назвали Вилер и Фейнман. Это как раз та волна, которую вы слышите в вашем радиоприемнике.

     - Но наверняка есть способ так преобразовать эти уравнения, чтобы в них оставалась только отстающая часть.

     - Нет, это невозможно. Если вы так преобразуете уравнения, то не сможете получить ту же самую отстающую волну. Вам необходимо иметь в уравнении опережающую волну.

     - Очень хорошо, но где она проявляется, эта опережающая волна, которая идет в обратном направлении? Почему я не могу принять своим радиоприемником последние известия следующего столетия?

     - Вилер и Фейнман показали, что эта волна не приходит сюда.

     - Она не может попасть в этот год? Я хотел сказать, в наше реальное время.

     - Правильно. Опережающая волна может взаимодействовать со всей Вселенной - она движется назад, в наше прошлое, а потому сталкивается со всей материей, которая когда-либо существовала. Суть в том, что опережающая волна сталкивается с материей раньше, чем сигнал был послан.

     - Да, конечно, - согласился Петерсон, но про себя отметил, что сейчас для удобства рассуждения он согласился с понятием “опережающая волна”, которое отверг бы еще несколько минут назад.

     - Таким образом, волна сталкивается со всей материей, а электроны в пределах этой волны танцуют в преддверии того, что пошлет радиостанция.

     - То есть следствие опережает причину?

     - Да. Такое впечатление, будто это противоречит всему накопленному человеческому опыту, не так ли?

     - Определенно.

     - Однако нужно принимать во внимание вибрацию этих электронов в остальной части Вселенной. В свою очередь и они посылают опережающие и отстающие волны. Это все равно что бросить в пруд два камня. Оба создают волны, но их невозможно сложить по принципу простого арифметического действия.

     - А почему они не складываются?

     - Волны взаимодействуют друг с другом. Они пересекаются и образуют сеть местных пиков и впадин. И когда пики и впадины от одной волны совпадают с пиками и впадинами другой, они усиливают друг друга. Однако в тех случаях, когда пики от волн, образованных падением первого камня, натыкаются на впадины от другого, они взаимно уничтожаются. А вода остается неподвижной.

     - Интересно.

     - Вилер и Фейнман показали, что остальная часть Вселенной, когда в нее ударяет опережающая волна, действует так, как действовала бы большая груда камней, брошенных в один и тот же пруд. Опережающая волна, двигаясь во времени в обратном направлении, создает другие волны. Они взаимодействуют друг с другом, и в результате получается нуль. Ничто.

     - Понятно. Опережающая волна уничтожает сама себя. Неожиданно стереопроигрыватель “Причуды” взорвался музыкой: “А дьявол, он пустился в пляс с Жанной д'Арк”.

     - Сделайте потише! - закричал Петерсон, затем наклонился к Маркхему и сказал:

     - Ну хорошо, вы доказали мне, что опережающая волна не работает. Связь во времени невозможна. Маркхем улыбнулся.

     - В каждой теории обязательно содержится хотя бы одно скрытое допущение. Все эти прыгающие и трясущиеся электроны во Вселенной, согласно модели Вилера и Фейнмана, не могли посылать в прошлое нужные волны. Это верно для радиоволн. Но на тахионы эта модель не распространяется. Дело в том, что Вилер и Фейнман не знали о существовании тахионов. Об этих частицах до 60-х годов даже не думали. Тахионы не поглощаются, как обычные частицы и электроны при столкновении с материей. Они взаимодействуют с материей не так, как радиоволны.

     - Почему?

     - Это частицы совсем другого рода. Кто-то назвал воображаемые частицы, теоретически предложенные Фейнбергом и Сударшаном, тахионами еще несколько десятилетий назад, но никто не смог их найти. Слишком невероятными казались их свойства. Например, они обладают воображаемой массой.

     - Воображаемой массой?

     - Да, но не воспринимайте этот термин серьезно.

     - Мне трудно понять это.

     - Отнюдь. Просто массу этих частиц нельзя зафиксировать, и, значит, мы не можем заставить тахионы находиться в состоянии покоя, поскольку именно их бесконечно малая масса заставляет перемещаться эти частицы со скоростью большей, чем скорость света. Поэтому существует и обратное положение: раз мы не можем в лабораторных условиях тахионы остановить, значит, мы не можем и измерить их массу покоя. Единственный способ определения массы - положить измеряемое вещество на весы и взвесить. Но если частица движется, то именно этого вы и не можете сделать. Все, что вы можете измерить у тахионов, - это момент движения, то есть силу удара.

     - Вы жаловались на качество пищи, сэр? Я управляющий. Петерсон поднял голову и увидел высокого мужчину в сером костюме старомодного фасона. У мужчины была военная выправка, руки он держал за спиной.

     - Да. Я отказался от заказа из-за того, что женщина отравилась на наших глазах.

     - Я не знаю, что ела эта леди, но ваше поведение, сэр...

     - Блюдо, которое она ела, очень смахивало на то, что заказал мой друг, и поэтому он испугался.

     Манера, в которой Петерсон обращался с управляющим, заставила последнего отступить. На лбу у него выступила испарина, а взгляд стал менее уверенным:

     - Мне непонятно, почему такое же блюдо вызывает у вас...

     - А я прекрасно все понимаю.

     - Боюсь, что мы вынуждены будем предъявить вам счет.

     - Вы читали последние указания министерства внутренних дел насчет импортируемого мяса? Я, кстати, участвовал в разработке этого документа. - Петерсон сделал паузу, чтобы управляющий мог понять, с кем имеет дело, и продолжил:

     - Мне кажется, вы получаете довольно много импортного мяса от вашего местного поставщика, правильно?

     - Да, но...

     - И вам, наверное, известно, что существуют строгие ограничения на срок хранения этого продукта?

     - Да, конечно. - Но, посмотрев на Петерсона, управляющий запнулся и продолжил совсем другим тоном:

     - Честно говоря, я не успел ознакомиться с этими постановлениями, потому что...

     - Думаю, мне придется об этом позаботиться.

     - Я не уверен в том, что леди ела именно импортное мясо.

     - На вашем месте я бы постарался в этом разобраться. Под не терпящим возражений взглядом Петерсона управляющий сник.

     - Хорошо, сэр, забудем об этом недоразумении со счетом.

     - Разумеется. - Петерсон кивком показал управляющему, что он свободен, и повернулся к Маркхему. - Мы все-таки не разобрались до конца с парадоксом дедушки. Если тахионы могут нести сообщение в прошлое, то как вам удастся избежать этого? - Петерсон не стал упоминать, что он уже обсуждал проблему с Полом Дэвисом в Королевском колледже, но ничего не понял. Он вообще не был уверен, есть ли смысл в этих идеях.

     Вообще-то суть объяснить достаточно сложно, - поморщился Маркхем. - Эту загадку уже пытались разрешить десятилетия назад, но никто не выработал определенной <физической теории. В первой статье на эту тему, написанной Вилером и Фейнманом, имелась такая фраза: “Требуется только, чтобы описание не противоречило логически Само себе”. Под этим они подразумевали, что наше понимание течения времени только в одном направлении некорректно. Физические уравнения не разделяют нашего обыденного мнения - они симметричны относительно времени. Единственный эталон, который приложим к эксперименту, - это логическая непротиворечивость.

     - Но ведь кажется совершенно нелогичным, что вы останетесь в живых, если убьете собственного дедушку. Я имею в виду его смерть до того, как он произведет на свет Божий вашего отца.

     - В этом и состоит проблема. Мы думали, будто имеется переключатель только на два направления: ваш дедушка либо жив, либо мертв.

     - Да, это так.

     - Я бы сказал, что не совсем. - Маркхем покачал головой. - А если он только ранен и выздоровеет? Выйдет из госпиталя, встретит вашу бабушку? Все зависит от цели, которую вы перед собой поставили.

     - Это до меня плохо доходит.

     - Давайте вместо убийства вашего дедушки рассмотрим вопрос послания в прошлое. Будем исходить из предположения о том, что приемник - там, в прошлом, - может быть соединен, скажем, с переключателем. Если сигнал приходит из будущего, то на этот случаи переключатель запрограммирован так, чтобы отключить передатчик раньше, чем сигнал будет подан. В этом и заключается парадокс.

     - Согласен, - Петерсон наклонился вперед. Он чувствовал себя вовлеченным в дискуссию, несмотря на все свои сомнения. Ему нравилось, как ученые формулируют проблему, мысленно продумывая эксперимент, укрепляя фундамент науки. Социальные же вопросы всегда более запутанны, а их решение приносит меньше удовлетворения. Может быть, поэтому они редко разрешались однозначно.

     - Вся трудность в том, что нет переключателя на два положения - “включено” и “отключено” - без всяких промежуточных позиций.

     - Знаете, давайте не будем. Что вы скажете о комнатном выключателе, с помощью которого я зажигаю свет?

     - Хорошо. Вы переводите этот выключатель из одного положения в другое. При этом в течение какого-то времени он оказывается в промежуточном положении.

     - Я могу переключить очень быстро.

     - Правильно, но вы не можете довести время переключения до нуля. Кроме того, чтобы перевести выключатель из одного положения в другое, вы должны приложить к нему некоторый импульс. В самом деле, можно подобрать такое усилие, что он застрянет в промежуточном положении, можете попробовать. Иногда такое случается. Выключатель застревает на полпути между двумя конечными позициями.

     - Отлично, согласен, - нетерпеливо сказал Петерсон. - Но какое отношение это все имеет к тахионам? Я хотел спросить, что в этом нового?

     - Новое в рассуждении об этих процессах - посылки и получении сообщения - в том, что они рассматриваются как единый замкнутый контур. Например, вы посылаете в прошлое: “Отключите передатчик”. Теперь подумайте о переключателе, перемещающемся в положение “отключено”. Это напоминает волну, которая движется из прошлого в будущее. Передатчик переводится из положения “включено” в положение “отключено”. Ну а теперь это - будем называть его “волной информации” - движется из прошлого в будущее. В результате первоначальный сигнал не посылается.

     - Правильно. Парадокс.

     Маркхем улыбнулся и со значением поднял вверх указательный палец. Он явно наслаждался собственными объяснениями.

     - Это еще не все! Давайте подумаем о тех отрезках времени, которые заключены в этот замкнутый контур. Причина и следствие в этом контуре не имеют никакого значения. Они всего лишь события. Теперь, когда выключатель движется в положение “отключено”, волна информации движется в сторону будущего. При этом сигналы от передатчика становятся все слабее и слабее, по мере того как переключатель приближается к положению “отключено”. В результате по мере ослабления импульса передатчика ослабевает и поток тахионов.

     - Ага. - До Петерсона наконец дошло. - Значит, приемник, в свою очередь, получает все более слабые сигналы из будущего? А усилие нажима на выключатель ослабевает потому, что сигнал из будущего в прошлое становится все слабее. Поэтому он медленнее движется к положению “отключено”...

     - В том-то и дело. Чем ближе переключатель подходит к положению “отключено”, тем медленнее он движется. Информационная волна движется в будущее, а обратно - подобно отражению - движется поток тахионов.

     - И чего же мы достигнем?

     - Допустим, что переключатель приближается к положению “отключено”, и поток тахионов становится все слабее. Переключатель не может дойти до положения “отключено”, и так же, как в случае с комнатным выключателем, вернется в положение “включено”. Но чем ближе он будет подходить к положению “включено”, тем сильнее будет работать передатчик, находящийся в будущем...

     - ..и тем мощнее будет поток тахионов, - закончил за него Петерсон. - И при этом переключатель снова начнет перемещаться от “включено” к “отключено”, то есть застрянет где-то посередине.

     Маркхем откинулся назад и допил портер. Его загар, ослабленный хмурой кембриджской зимой, пошел морщинками, когда он улыбнулся своей обычной кривой улыбкой.

     - Переключатель будет колебаться относительно середины пролета между двумя крайними положениями.

     - Никакого парадокса.

     - Как сказать... - Маркхем почти незаметно пожал плечами. - Логических противоречии здесь нет. Но мы все-таки не знаем, что означает это промежуточное положение. Действительно, при этом парадокса не наблюдается. Можно в данном случае убедительно формализовать явление квантово-механическими выкладками, однако что именно выдаст настоящий эксперимент, мы не знаем.

     - А почему?

     - Эксперименты не проводятся, - покачал головой Маркхем. - У Ренфрю на это нет ни времени, ни денег.

     Петерсон сделал вид, что не услышал скрытой критики, а может быть, он ее просто вообразил. Ясно, что работа в этой области прекращена много лет назад. Маркхем просто констатировал факт. Петерсон подумал о том, что ученый более склонен к простому изложению фактов, чем к заявлениям, рассчитанным на определенный эффект. Чтобы сменить тему разговора, Петерсон спросил:

     - А то, что переключатель застрянет посередине, не помешает передаче информации в 1963 год?

     - Видите ли, наше представление о причине и следствии - просто иллюзия. Маленький эксперимент, который мы с вами обсуждаем, представляет собой случайный замкнутый контур. В нем, то есть в замкнутом контуре, нет ни начала, ни конца. Именно это подразумевали Вилер и Фейнман, когда требовали, чтобы наше описание выглядело логически непротиворечивым. В физике главенствует логика, а не причина и следствие. Попытки упорядочить протекание каких-либо процессов - всего лишь наше восприятие. Очень приятная и привычная нам точка зрения, как я полагаю, но законы физики не считаются с ней. Новая концепция времени, которую мы сейчас принимаем, может рассматриваться как комплекс полностью взаимосвязанных событий, она непротиворечива. Мы считаем, что движемся вместе со временем, но это не так.

     - Но ведь мы с вами знаем, что события происходят именно сейчас, а не в прошлом и не в будущем.

     - Когда это сейчас? Если мы говорим “сейчас” - это значит в данное мгновение, - то снова все пойдет по кругу. Каждое мгновение может получить название “сейчас”, когда в это мгновение что-то происходит. Сложность в том, как измерять скорость перехода от одного мгновения к другому. Ответ только один - никак. Вы никак не можете измерить промежутки между двумя последующими мгновениями. С какой скоростью проходит время?

     - Ну, эта скорость... - Петерсон замолчал и задумался.

     - Так как все-таки время движется? Со скоростью одна секунда в секунду! В физике нет сколько-нибудь мыслимой системы отсчета, с помощью которой можно измерять течение времени. Значит, нет и движения времени. Время, существующее в нашей Вселенной, не движется.

     - Но тогда... - Петерсон поднял палец, чтобы скрыть свою растерянность, и нахмурился. И сразу же откуда-то появился управляющий, излучая готовность к услугам.

     - Слушаю вас, сэр. - Управляющий засуетился, торопясь выполнить заказ лично.

     Петерсону нравилось разыгрывать такие маленькие сценки. Подобная реакция окружающих на проявление минимума власти была привычной старой игрой, но все же он при этом в какой-то степени тешил свое тщеславие.

     - Но вы все-таки верите, что эксперимент Ренфрю имеет смысл? - спросил Петерсон” повернувшись к Маркхему. - Знаете ли, весь этот разговор о замкнутых контурах и о переключателях, которые не могут замкнуть свои контакты...

     - Конечно, это сработает.

     Маркхем принял от управляющего кружку темного портера. Управляющий аккуратно поставил эль перед Петерсоном.

     - Сэр, я хотел бы принести свои извинения... Петерсон, которому не терпелось услышать ответ Маркхема, нетерпеливо махнул рукой.

     - Не стоит, все в порядке, - сказал он быстро. Маркхем с любопытством наблюдал за поспешным отступлением управляющего.

     - Очень эффектно. Этому обучают в лучших школах?

     - Конечно, - улыбнулся Петерсон. - Сначала лекции, потом практические занятия в самых известных ресторанах. Важно научиться правильно владеть кистью руки.

     Маркхем отсалютовал кружкой пива. После недолгой паузы он продолжил:

     - Вилер и Фейнман не заметили только одного, а именно: если вы посылаете в прошлое сообщение, которое не связано с отключением передатчика, то при этом не возникает никаких проблем. Например, я хочу сыграть на скачках и решаю послать результаты скачек моему другу так, чтобы он успел поставить на выигравшую лошадь. Находясь в прошлом, мой друг ставит на эту лошадь и получает деньги. Однако это не влияет на исход скачек. Потом мой друг передает мне часть денег. Фактически я могу все организовать так, что получу деньги уже после передачи информации.

     - Здесь парадокса нет.

     - Правильно. Значит, вы можете изменить прошлое, но только в том случае, если не будете пытаться создать парадокс. Если же вы попытаетесь, то эксперимент зависнет где-то посередине.

     - А что из этого получится? - нахмурился Петерсон. - Каким станет мир, если вы будете его изменять?

     - Этого никто не знает, - спокойно ответил Маркхем. - Никто никогда не пытался этого делать.

     - До сего времени не было тахионовых передатчиков.

     - И кроме того, не было причины добраться до прошлого.

     - Давайте начистоту. Как Ренфрю собирается действовать, чтобы избежать возникновения парадокса? Если он передаст им большое количество информации, то он и решат проблему, и тогда у него не будет причины посылать туда сообщение.

     - Вот в этом-то и весь фокус. Нужно избежать парадокса, или вы застрянете со своим экспериментом, подобно тому, как выключатель может застрять между двумя крайними положениями. Поэтому Ренфрю пошлет им порцию жизненно необходимой информации, достаточную, чтобы начать исследование, но недостаточную для того, чтобы решить проблему полностью.

     - Но как это отразится на нашем существовании? Изменится ли наш мир?

     Маркхем в задумчивости пожевал нижнюю губу.

     - Мы окажемся в несколько ином положении. Состояние океана не будет столь ужасающим.

     - Но каково его сегодняшнее состояние? Я имею в виду для нас, находящихся здесь? Нам известно, что с океаном творится неладное.

     - Известно? Откуда нам знать, что это не результат того эксперимента, который мы собираемся провести? Иными словами, если бы Ренфрю не существовал и если бы он не готовил эксперимент, может быть, картина мира еще сильнее ухудшилась? Проблема случайных замкнутых контуров состоит в том, что наше понятие о времени не позволяет нам их воспринимать. Но мы можем опять представить себе застрявший в промежуточном положении переключатель.

     Петерсон покачал головой, как бы пытаясь лучше усвоить эту информацию.

     - Знаете, это трудно осмыслить.

     - Да, это похоже на попытку завязать время узлами, - согласился Маркхем. - То, о чем я вам говорил, - это изложение физической сути математических построений. Мы знаем, что тахионы существуют. А вот насколько значимо для нас их существование - неизвестно.

     Петерсон оглядел зал “Причуды”, теперь уже полупустой.

     - Странно думать обо всем этом как о результате тех действий, которые мы еще не предприняли. Все скручивается, как хороший ковер. - Он замолчал, задумавшись о прошлом, о тех временах, когда захаживал сюда поесть. - А эта угольная плита давно здесь стоит?

     - Давно, по всей видимости. Она представляет собой что-то вроде фирменной марки: обогревает помещение зимой и стоит дешевле, чем газ или электричество. К тому же на ней можно готовить в любое время дня, а не только в те часы, когда подают электроэнергию. Да и вообще плита, в которой горит огонь, радует посетителей, пока они ждут своего заказа.

     - Да, уголь - традиционное топливо старой Англии, - пробормотал Петерсон скорее самому себе, чем Маркхему. - Хотя, конечно, он занимает много места.

     - Когда вы здесь учились в университете?

     - В 70-х годах. Я редко приезжал сюда с тех пор.

     - Многое тут изменилось?

     Петерсон улыбнулся своим воспоминаниям.

     - Я бы сказал, что мои комнаты остались почти такими же. Тот же живописный вид на реку. А вот одежда от сырости стала покрываться плесенью... - Он покачал головой, как бы отгоняя воспоминания. - Я скоро возвращаюсь в Лондон.

     Они протиснулись сквозь толпу студентов и вышли на улицу. После полутьмы паба летнее солнце ослепило их. Они немного постояли на узком тротуаре, привыкая к яркому свету. Пешеходы обходили их по мостовой, а велосипедисты, звоня изо всех сил, объезжали пешеходов. Собеседники повернули налево и пошли в сторону Кингз-Парейд. На углу, напротив церкви, они остановились, чтобы взглянуть на витрину книжного магазина “Боуз энд Боуз”.

     - Вы не против, если я загляну на минутку? - спросил Петерсон. - Мне нужно кое-что посмотреть.

     - Я тоже зайду. Люблю книжные магазины. “Боуз энд Боуз” был так же заполнен посетителями, как и “Причуда”, но здесь говорили тихо. Петерсон и Маркхем осторожно пробирались между группками студентов в черных мантиях и пирамидами выставленных книг. Петерсон показал на одну из незаметных стоек в глубине магазина.

     - Вы это видели? - спросил он у Маркхема, беря книгу.

     - Холдрен? Нет, я ее еще не читал, хотя и знаком с автором. Она хорошо написана? - Маркхем взглянул на название, тисненное красными буквами на черном фоне обложки: “География бедствия: геополитика вымирания людей”, Джон Холдрен. В нижнем правом углу размещалась маленькая средневековая гравюра, на которой улыбался скелет с косой. Маркхем принялся перелистывать книгу, потом задержался на одной из страниц и начал читать.

     - Взгляните на это, - сказал он, протягивая книгу Петерсону. Петерсон пробежал глазами таблицу и кивнул.

 

     1984-1996 Ява 8.750.000

 

     1986 Малайя 2.300.000

 

     1987 Филиппины 1.600.000

 

     1987 по данным Конго 3.700.000

 

     1989 Индия 68.000.000

 

     1990 Колумбия, Эквадор, Гондурас 1.600.000

 

     1991 Доминиканская Республика 750.000

 

     1991 Египет, Пакистан 3.800.000

 

     1993 Юго-Восточная Азия в целом 113.500.000

 

     Маркхем даже слегка присвистнул от удивления:

     - Эти цифры правильные?

     - Увы. В лучшем случае они приуменьшены. Петерсон прошел в глубь магазина. Там, примостившись на высоком стуле, молоденькая девушка вводила данные в машину автоматических расчетов. Свисавшие со лба (белокурые волосы скрывали ее лицо. Петерсон исподтишка наблюдал за ней, перелистывая книги. Великолепные ножки. Одета по последней моде под пейзанку, хотя этот стиль ему не нравился; на шее искусно повязан голубой шарф “Либерти”. На вид лет девятнадцать, худощава и, надо полагать, останется такой еще долгое время. Как будто <почувствовав его взгляд, девушка подняла голову и посмотрела на него в упор. Он продолжал рассматривать ее. Да, лет девятнадцать, очень хорошенькая и знающая себе цену. Она соскользнула со стула и, прижимая к груди какие-то бумаги, как бы защищаясь, спросила:

     - Чем могу быть полезна?

     - Еще не знаю, - ответил он со слабой улыбкой, - сможете ли. Я обращусь, если потребуется помощь.

     Она восприняла это как увертюру к флирту, отвернулась и бросила через плечо хрипловатым голосом:

     - Тогда дайте мне знать.

     Петерсон решил, что этот метод действует на местных парней безотказно. Девушка посмотрела на него долгим взглядом из-под длинных ресниц, улыбнулась и гордо пронесла свою великолепную фигуру через магазин. Петер-сон наслаждался. Сначала он подумал, что в ее кокетстве есть что-то серьезное, но потом решил, что она слишком хороша для него. Однако от ее улыбки у Петерсона мгновенно поднялось настроение, он сразу нашел нужную книгу и пошел искать Маркхема.

     Продавщица стояла спиной к нему, разговаривая с подругами. Девушки смеялись и ели Петерсона глазами. Наверняка они сказали ей, что он за ними наблюдает. Она действительно была очень хорошенькой. Неожиданно он принял решение. Маркхем перелистывал сборник научной фантастики.

     - У меня тут несколько поручений, - сказал Петер-сон. - Не могли бы вы пойти и сказать Ренфрю, что я приду через полчаса?

     - Конечно, - ответил Маркхем.

     Петерсон проследил, как Грэг молодцеватой походкой вышел из магазина и исчез за поворотом аллеи под названием “Школьная”, затем снова посмотрел на девушку. Она уже занялась обслуживанием какого-то студента. Он наблюдал за ее отработанными приемчиками: чтобы выписать чек, наклониться вперед чуть больше, чем нужно, - так, чтобы студент мог заглянуть в вырез блузки, затем выпрямиться с совершенно безразличным лицом. Студент взял обернутую в белую бумагу книгу и с растерянным видом вышел из магазина. Петерсон перехватил взгляд девушки и поднял руку. Она заперла кассовый аппарат и подошла к нему.

     - Ну, - спросила она, - вы решились?

     - Думаю, да. Я беру эту книгу. И, может быть, вы поможете мне кое в чем еще? Вы живете в Кембридже, не так ли?

     - Да. А вы?

     - Я из Лондона. Работаю во Всемирном Совете.

     Ему сразу же стало стыдно за себя. Сказать ей так - все равно что палить из пушки по воробьям. В этом нет ничего поэтического. Сейчас все ее внимание сосредоточилось на нем, и он мог использовать ситуацию.

     - Не могли бы вы порекомендовать мне здесь какой-нибудь приличный ресторан?

     - С удовольствием. Здесь есть “Голубой медведь”, а также ресторан с французской кухней в Гранчестере - “Маркиз”. Считается, что там неплохо кормят. А еще есть новый итальянский ресторан “Иль Павоне”.

     - Вам приходилось обедать в каком-либо из них?

     - Да нет... - Она слегка покраснела. Петерсон понял, что ей неловко в этом признаваться. Он хорошо знал, что девушка назвала три самых дорогих ресторана. Тот, который ему больше всего нравился, она не упомянула. Он был не столь роскошный, но цены там вполне приемлемые и кормили хорошо.

     - Какой бы вы предпочли, если бы пришлось выбирать?

     - “Маркиз”. Там очень красиво.

     - В следующий раз, когда я приеду из Лондона и вы окажетесь свободны, я буду счастлив, если вы согласитесь отобедать со мной в этом ресторане. - Он улыбнулся. - Знаете, очень скучно ездить одному и обедать в одиночестве.

     - Правда? - она даже задохнулась от волнения. - О, я хотела сказать... - Она отчаянно старалась скрыть свою радость от одержанной победы. - Да, я с большим удовольствием...

     - Великолепно. Если бы вы сообщили мне номер своего телефона...

     Она заколебалась, и Петерсон решил, что у нее нет телефона.

     - Но если вам почему-либо неудобно, я мог бы просто подойти к магазину пораньше.

     - Это лучше всего, - сказала она, ухватившись за спасительную возможность выйти из неловкого положения.

     - Я с нетерпением буду ждать встречи. Он расплатился за книгу и, покинув “Боуз энд боуз”, повернул в сторону Рыночной площади. Сквозь торцовые окна магазина Петерсон увидел, что она советуется с подругами. “Да, это оказалось не так трудно, - подумал он. - Господи, я даже не спросил, как ее зовут!"

     Петерсон пересек площадь и двинулся по Питти Кьюре с вечно спешащими и озабоченными покупателями, идущими сюда с противоположной стороны, от церкви. Через открытые ворота церкви виднелась зеленая лужайка, разбитая на аккуратные квадраты, а за ней - бордюр из цветов возле серой стены, ограждающей дом настоятеля. В воротах сидел, читая газету, привратник. Группа студентов изучала какой-то бюллетень на доске объявлений. Петерсон продолжил свой путь. Он повернул на аллею Хобсона и наконец нашел то, что искал, - “Фостер и Джагг. Торговля углем”.

 

Глава 10

 

     Джон Ренфрю потратил целое субботнее утро, чтобы навесить новые полки вдоль длинной кухонной стены. Марджори несколько месяцев добивалась от него этого. Сначала она просто шутила, но в конце концов Ренфрю понял, что она не отстанет, и решил все-таки заняться делом. Рынки работали только несколько дней в неделю - чтобы избежать колебаний в снабжении, как об этом говорилось в вечерних новостях, - а при регулярных отключениях электроэнергии хранение продуктов в холодильнике оказывалось невозможным. Марджори решила переключиться на консервирование овощей и фруктов. Она накопила множество банок с герметичными крышками, и теперь они стояли в картонных коробках в ожидании полок.

     Ренфрю подбирал инструменты с такой же заботой и тщательностью, с какой обращался с оборудованием и приборами в лаборатории.

     Их дом был старый, он слегка накренился как бы под порывами невидимого ветра. Ренфрю обнаружил, что его отвес, прикрепленный к деревянной панели, на уровне изрядно истертого пола отклоняется от стены на целых три дюйма. Пол оседал даже при легкой нагрузке, как старый матрас. Ренфрю отступил от стены, прищурился и увидел, что дом покосился. “Ну вот, - подумал он, - вкладываешь в дом деньги, а он постепенно превращается в лабиринт из косяков, балок и карнизов; да с течением времени еще и накреняется: слегка оседает в одном углу, смещается по диагонали в другом”. Он неожиданно вспомнил себя маленьким, сидящим на каменном полу и наблюдающим за отцом, который смотрел на оштукатуренный потолок, будто прикидывал, обрушится на них крыша или нет.

     Пока Ренфрю соображал, как лучше приступить к делу, его дети, словно бильярдные шары, катались по всему дому. Их ноги стучали по планкам, которыми крепились к полу тоненькие коврики. Они отскакивали от передней двери, играя в салочки. Ренфрю понял, что для них теперь он выглядел так же, как когда-то его отец для него: сосредоточенный взгляд, застывшее, напряженное выражение лица.

     Он разложил инструмент и приступил к работе. Куча пиломатериалов постепенно уменьшалась, по мере того как он выпиливал заготовки. Чтобы прикрепить тонкие планки к потолку, ему приходилось одноручной пилой делать косые разрезы. Появился Джонни, который устал от игр со старшей сестрой. Ренфрю тут же приобщил его к делу, заставив подавать нужный инструмент. Они услышали, как тонкий голос по радио объявил, что Аргентина присоединилась к ядерному клубу.

     - А что такое ядерный клуб? - спросил Джонни. Его глаза, и без того большие, казалось, от любопытства сделались еще больше.

     - Это люди, которые могут бросать атомные бомбы. Джонни потрогал руками напильник, удивляясь тонким линиям, которые оставались при этом у него на пальцах.

     - А я могу к ним присоединиться? Ренфрю остановился и, облизнув губы, посмотрел в абсолютно голубое небо.

     - Только дураки присоединяются к этой компании, - сказал он и снова принялся за работу.

     По радио сообщили о том, что Бразилия отказалась примкнуть к соглашению о предпочтениях в торговле, которое способствовало бы образованию Великой Американской Зоны вместе с США. Поступили сведения, что помощь Соединенных Штатов в борьбе с цветением океана связана с проблемой удешевления импорта.

     - С цветением, папа? Разве океан может распускаться, как цветок?

     - Это совершенно другой вид цветения, - проворчал Ренфрю. Он подхватил несколько досок и понес в дом.

     Когда из сада вернулась Марджори, чтобы посмотреть, как продвигается работа, он уже ошкуривал края досок. Слава Богу, она забрала транзистор с собой в сад.

     - А почему такие скосы у основания? - поинтересовалась она вместо приветствия.

     Марджори поставила приемник на кухонный стол. Казалось, что в эти дни она ни на минуту не расставалась с ним. Ренфрю подумал, что, наверное, ей почему-то не хочется оставаться наедине с тишиной хотя бы на миг.

     - Полки будут прямые, это стены у нас скошены.

     - Они выглядят как-то странно. Ты уверен...

     - Давай посмотрим. - Он передал жене плотницкий уровень.

     Марджори осторожно поставила его на грубо обработанную полку. Пузырек перекатился в жидкости и встал точно между двумя метками.

     - Видишь? Уровень что надо.

     - Ну, допустим, - неуверенно согласилась Марджори.

     - Не беспокойся. Твои горшки не опрокинутся. Ренфрю поставил на полку несколько банок. Этим ритуалом он закончил работу. Ящикообразный каркас стоял твердо - сосновые доски плотно прилегали к дубовым панелям. Джонни осторожно потрогал рукой деревянную конструкцию, как будто удивляясь, смогут ли его руки когда-нибудь сделать что-либо подобное.

     - Думаю, теперь я могу ненадолго отправиться в лабораторию, - сказал Ренфрю, собирая инструменты.

     - Не горячись, у тебя здесь еще есть дела. Надо взять Джонни на охоту за ртутью.

     - О черт, совсем забыл. Я думал...

     - Заняться после обеда кое-какой починкой, - продолжила за него с мягким упреком Марджори. - Боюсь, не получится.

     - Слушай, я хочу зайти туда по дороге, захватить некоторые записи по работам Маркхема.

     - Лучше сделать это, когда пойдешь с Джонни. А ты не можешь хотя бы на время уик-энда оставить лабораторные дела? Я думала, вы все сделали вчера.

     - Мы вместе с Петерсоном составляли текст послания. В основном это касалось состояния океана. Мы используем слишком много продуктов брожения сахара для топлива.

     - А что в этом плохого? Алкоголь сгорает чище, чем керосин, которым они торгуют сейчас.

     - Это действительно так, - согласился Ренфрю, отмывая руки в рукомойнике. - Настоящая катастрофа то, что Бразилия вырубает слишком много джунглей на своей территории, освобождая место для сахарного тростника. В результате уменьшается количество растений, которые могут поглощать двуокись углерода из воздуха. Если немного проанализировать, становится ясным, почему меняется климат планеты, как появляется парниковый эффект, идут проливные дожди и тому подобное.

     - Это Совет пришел к такому выводу?

     - Нет, исследовательские группы всего мира. Политика Совета направлена на ликвидацию проблемы. Мандат ООН, экстраординарные функции и прочее.

     - Ваш мистер Петерсон, должно быть, очень влиятельный человек.

     Ренфрю пожал плечами.

     - Он говорит, что нам сильно повезло, что Великобритания имеет огромный вес в Совете. Одна из причин, по которой к нам прислушиваются, - наши исследовательские коллективы, работающие над очень актуальными проблемами. Только благодаря этому к нам не относятся, как к Нигерии, Вьетнамскому Союзу и прочей мелюзге.

     - А то, чем занимаешься ты, - заметная проблема?

     - Совершенно ясно, - Ренфрю усмехнулся, - что не Петерсон направляет часть помощи мне, но, клянусь, он это делает по собственной прихоти.

     - Очень мило с его стороны.

     - Мило? - Ренфрю вытер руки и задумался. - Он заинтересовался основательно, это я могу сказать точно, хотя и не стал бы причислять его к интеллектуалам. А вообще-то это справедливый обмен - он развлекается, а я получаю банкноты.

     - Но он, очевидно, верит в твой успех.

     - Да? Может быть. Только сам я не очень уверен в успехе.

     Марджори казалась шокированной.

     - Тогда почему же ты это делаешь?

     - Это большая физика. Не знаю, смогу ли я изменить прошлое. И никто не знает. В физике на этот счет наблюдается полный хаос. Если бы сейчас практически полностью не сворачивали исследовательские работы, то над этой проблемой бились бы легионы ученых. А мне выпал шанс провести конкретный эксперимент. Вот в этом-то все дело. Наука, милая.

     Марджори поморщилась при этих словах, но промолчала и принялась расставлять банки по полкам. Каждая банка оказалась закрытой резиновой крышкой с металлическими зажимами, внутри плавали в собственном соку кусочки овощей. Ренфрю казалось, что выглядит это не очень аппетитно.

     Марджори вдруг прекратила свое занятие и повернулась к мужу. Лицо ее стало озабоченным, брови нахмурились.

     - Так ты его обманываешь, что ли? - спросила она.

     - Ни в коем случае, дорогая. Я, как бы это точнее выразиться, стараюсь оправдать его ожидания.

     - Значит, он все же надеется.

     - Слушай, Петерсон заинтересовался проблемой. Ломать голову, почему он заинтересовался, я не собираюсь. Господи, ты, кажется, намерена в следующий раз усадить его на наш диван и расспрашивать о детстве!

     - Я в жизни не видела этого человека, - ответила Марджори сухо.

     - Ну вот, значит, для этого разговора вообще не было причины.

     - Да ведь на самом деле речь идет о тебе.

     - Подожди. Мардж, старушка, ты не понимаешь, что по существу никто в этом эксперименте не разбирается. Пока ты не можешь обвинять меня в том, что я поступаю опрометчиво. И Петерсон, как мне кажется, заинтересован в этой работе так же, как я, судя по борьбе с помехами. Впрочем, я могу ошибаться.

     - Вам кто-то мешает?

     - Не кто-то, а что-то. Очень много внешних шумов. Правда, я их отфильтровываю. И собирался заняться этим после обеда.

     Но Марджори непреклонно заявила:

     - Охота за ртутью. - Она включила радио, откуда немедленно понеслось: “Вы должны зарабатывать деньги вместе со своей любимой. Таков новый план распределения обязанностей! Именно так супружеская пара, которая берет одну работу на двоих, может помочь решить..."

     Со словами: “Сделай одолжение, покинь помещение” Ренфрю выключил приемник.

     Ренфрю и Джонни на велосипедах направлялись в Кавендишский лабораторный комплекс. Проезжая мимо строений, занятых скваттерами, Ренфрю поморщился. Он пытался найти ту пару, которая так напугала Марджори, и обращался к некоторым из них. Они мрачно посматривали на него и ограничивались грубым “отстаньте”. Констебль тоже ничем не помог.

     Когда они доехали до покосившегося сарая, Ренфрю уловил кисловатый запах горящего угля. Кто-то жег запрещенный к употреблению низкосортный уголь, но типичного голубоватого облачка, по которому констебль мог бы установить нарушителя, снаружи не появлялось. Это стало привычным. Люди тратили большие деньги на устройство, которое подавляло видимую эмиссию сгоревших веществ, однако быстро компенсировали свои затраты, пользуясь дешевым углем. Ренфрю доводилось слышать от очень респектабельных людей, что они поступали именно так, как дети, которые безнаказанно шалят, несмотря на запрет родителей. Эти же люди складывали в лесу в большие кучи пустые бутылки и банки, вместо того чтобы сдавать их в утиль. Он подумал, что, пожалуй, только немногочисленный теперь средний класс еще законопослушен.

     Пока Ренфрю подбирал нужные записи, Джонни бродил по слабо освещенным коридорам лабораторного, корпуса. Джонни уговорил отца заехать на несколько минут в Астрономический институт. Раньше мальчик часто там играл, а теперь, когда институт закрыли, появлялся в нем редко. Институт находился неподалеку, за Мэдингли-роуд. На Мэдингли до сих пор оставались рытвины в тех местах, где прошли танки, вызванные на подавление бунта 1996 года. Они проехали мимо низкого административного здания института с огромными окнами, модными в ту пору, когда нефть лилась рекой, и подъехали к главному корпусу из желто-коричневого песчаника, построенному еще в девятнадцатом веке. Здание венчал ставший вроде антикварной редкости астрономический купол, где размещались библиотека, кабинеты и ниши со звездными картами. По дороге они проехали еще один купол, в котором находился 36-дюймовый телескоп; окна мастерских зияли отверстиями от камней, брошенных паршивцами. Велосипед запрыгал по гравию подъездной дорожки. Яркие оконные переплеты резко контрастировали с темнотой помещений. Ренфрю уже начал разворачиваться, чтобы снова выехать на Мэдингли, когда большая парадная дверь резко отворилась. На пороге показался низенький человек в старомодном костюме с жилетом, с тщательно завязанным форменным галстуком. На вид ему было около шестидесяти, он рассматривал велосипедистов сквозь бифокальные очки.

     - А я-то думал, что это констебль, - сказал он пронзительным голосом, в котором сквозило удивление. Ренфрю промолчал.

     - Мистер Фрост, - закричал Джонни, - вы меня помните?

     Фрост сначала нахмурился, потом лицо его просветлело.

     - Джонни, ну конечно! Я не видел тебя целую вечность. Раньше ты приходил на наши вечера наблюдателей так же регулярно, как появляются звезды на небе.

     - Да, до тех пор, пока вы не прекратили их, - с обидой сказал мальчик.

     - Институт закрыт, - извиняющимся тоном ответил Фрост, наклоняясь к Джонни. - У института нет денег.

     - А вы-то все еще здесь.

     - Это так, но у нас отключили электричество. Не можем же мы приглашать людей, чтобы они спотыкались и падали в темноте.

     - Я Джон Ренфрю, - вмешался в разговор Ренфрю. - Отец этого мальчика.

     - А я думал, что вы констебль. Я звонил в полицию сегодня утром, - пожаловался Фрост, показывая на ближайшее разбитое окно. - Они просто вломились через него.

     - Забрали что-нибудь?

     - Да. Я собирался переложить все, когда мы установили металлическую сетку во внутреннем коридоре. Я давно говорил, что окна библиотеки словно созданы для воров, но кто послушает меня, простого куратора.

     Они унесли телескоп? - спросил Джонни. Нет, для них он ничего не стоит. Они украли книги. Какие книги? - удивился Ренфрю. Он считал, что академические справочники вряд ли имеют какую-либо ценность по теперешним временам.

     - Только те, которые представляют несомненный интерес для коллекционеров, конечно, - сказал Фрост, и в его голосе появились гордые нотки. - Старое издание Кеплера, второе издание Коперника, оригинал астрометрического атласа семнадцатого века, в общем, неплохо поживились. Это, по всей видимости, работа специалистов. Они не брали более новые книги и смогли отличить третье издание от пятого, не снимая обложек. Это совсем не просто сделать, если вы очень спешите и пользуетесь только карманным фонариком.

     На Ренфрю это произвело большое впечатление.

     - А почему они спешили?

     - Потому что знали, что я вернусь. Я ухожу на закате прогуляться до военного кладбища и обратно.

     - Вы здесь живете?

     - Когда институт закрыли, мне было просто некуда податься. - Фрост вдруг как-то подтянулся. - Здесь нас несколько человек. В основном это старые астрономы, уволенные из своих колледжей. Они живут в другом здании - там зимой теплее. В этих кирпичах держится холод. В былые времена колледжи заботились о своих старых сотрудниках. Когда Бойль основал институт, мы имели все. А теперь все обратилось в прах. Но дело не в прошлом. Виноват теперешний кризис.

     - Смотрите, никак констебль едет. - Ренфрю показал на фигуру велосипедиста вдали. Он решил избежать потока жалоб. Такие разговоры он слышал в течение последних нескольких лет, и теперь они не вызывали у него ничего, кроме скуки. Приезд констебля, который устал от езды и тяжело дышал, побудил Фроста достать один из томов, что воры не успели унести, - последнее издание Кеплера. Пока библиотекарь требовал объявить общую тревогу и поймать воров на дорогах, Ренфрю с интересом рассматривал книгу. Сухие и хрупкие страницы потрескивали, когда он их переворачивал. Ренфрю так долго пользовался книгами на основе современной полиграфии, что совершенно забыл, как типографская строка может выдавиться на обороте страницы, словно пресс самой истории стоял за каждым словом. Широкие поля, точные, великолепно исполненные рисунки, тяжесть тома в его руках - все это говорило о том времени, когда создание книг являлось вехой в марше, устремленном в будущее.

     Толпа родителей стояла с видом отдыхающих, смеясь и болтая между собой. Несколько человек играли в футбол, гоняя мяч по булыжной мостовой. Это было веселое мероприятие - “охота за ртутью”, - с помощью которого собирали деньги для нищенствующего муниципалитета Кембриджа. Какой-то чиновник узнал, что такие поиски ведутся в больших американских городах, и недавно в Лондоне тоже приступили к ним.

     Они спустились в канализационный колодец. Яркие лучи электрических фонарей рассекали мрак. Выложенные камнем каналы, проходившие под научно-исследовательскими лабораториями и промышленными предприятиями, были достаточно просторны, чтобы человек мог встать в полный рост. Ренфрю потуже натянул кислородную маску, улыбаясь Джонни сквозь ее прозрачную часть. Весенние дожди хорошо промыли каналы, запаха почти не чувствовалось. Их компаньоны-охотники, возбужденные и улыбающиеся, проходили мимо и скрывались в темноте.

     В последнее время ртуть стала очень редким и дорогим металлом - несколько тысяч новых фунтов за килограмм. В забавные времена середины прошлого столетия ртуть промышленного качества спускали в канализацию. В то время считалось, что дешевле избавиться от загрязненной ртути и купить чистую, чем очищать ее. Тяжелейший металл опускался на самое дно канализации и скапливался там. Даже килограмм найденной ртути оправдывал ее поиск.

     Они перешли в узкие трубы, оторвавшись от общей компании. Вода, скопившаяся в лужицах, поблескивала в лучах фонарей.

     - Эй, папа, иди сюда! - крикнул Джонни. Акустика оказалась такой, что от каждого слова гудела труба. Ренфрю повернулся и неожиданно поскользнулся в луже. Джонни наклонился над ним. Луч фонаря высветил тусклое пятно ртути. Нога Ренфрю попала в трещину, образовавшуюся из-за плохой стыковки двух труб. Под покрытой пленкой водой ртуть переливалась как живая. Она слегка поблескивала отраженным светом, тонкий слой напоминал извивающуюся змею стоимостью в сотню гиней.

     - Нашли клад! - закричал Джонни.

     Они отсосали металл в толстостенные бутылки. Ренфрю от души смеялся, настроение стало превосходным. Они двинулись дальше, открывая в лабиринтах пещеры и темные укромные места, освещая желтыми лучами фонарей стены труб. Джонни нашел высокую нишу, выдолбленную в стене, в которой кто-то разложил покрывшийся плесенью матрас.

     - Наверное, прибежище какого-то бродяги, - пробормотал Ренфрю. Они нашли огарки свечей и пожелтевшие книги в бумажной обложке.

     - Эй, папа! Книжка 1968 года, - сказал Джонни. Книжка показалась Ренфрю порнографической. Он бросил ее обложкой вниз на матрас.

     - Пора выбираться наверх, - сказал он. При помощи выданной им карты они нашли железную лестницу и вылезли на поверхность, моргая и щурясь от яркого послеполуденного солнца. Джонни встал в очередь, чтобы сдать свою бутылку с серебристым веществом организатору “охоты”. Как отметил про себя Ренфрю, теперь, в соответствии с современной теорией, различным социальным группам оказывали помощь в их развитии, а не пытались их куда-то вести. Ренфрю наблюдал, как Джонни разговаривал и шаркал ногами, пытаясь познакомиться с двумя мальчиками, стоявшими неподалеку от них. Благодаря влиянию родителей он по развитию опережал свой возраст. Теперь стало делом чести не пасовать перед другими ребятами и быть универсалом: подбрасывать мяч не как-нибудь, а только определенным и принятым образом; проявлять безразличие к девочкам; примирять между собой обидчиков и обижаемых; прикидываться при случае, что смутно разбираешься в сексе и в роли этих самых половых органов. Скоро ему придется пройти через все это, превращаясь в мужчину, и постараться избежать тех ловушек, которые общество расставляет на твоем пути. А может быть, этот цинизм уже устарел и волна сексуальной свободы, которая окатила предыдущие поколения, решила проблему? Но Ренфрю подозревал, что это далеко не так. И, что еще хуже, он не мог придумать ничего, что могло бы подвести вплотную к этому вопросу. Наверное, лучше всего довериться инстинкту и интуиции парня. Так что же он мог посоветовать Джонни? “Запомни, сынок, один совет - никогда не пользуйся советами”. Он тут же представил ответ Джонни: “Но это же глупо, папа. Если я воспользуюсь твоим советом, то, значит, поступлю прямо противоположно”. Ренфрю улыбнулся. Парадоксы расползлись повсюду.

     Компания школьников с большим энтузиазмом объявила, что собрано несколько килограммов ртути. Дети кричали “ура” и веселились. Стоявший поблизости мужчина пробормотал: “Снова переживаем вчерашний день”, на что Ренфрю сухо заметил: “Вы абсолютно правы”. Его не покидала мысль, что они только спасают богатство, накопленное прошлым, но не создают ничего нового. “Мы делаем то же, что и вся страна”, - подумал он.

     Когда они ехали в сторону дома, Джонни захотел зайти в “Блюбелл кантри клаб” - премилое название, которое дали построенному в восемнадцатом веке каменному коттеджу, расположенному на берегу реки Кэм. Здесь мисс Белл содержала приют для кошек, хозяева которых уезжали из города. Когда-то Марджори подобрала очень сердитого кота, а Ренфрю в конце концов пристроил его на постоянное жительство в это заведение, так как просто не мог бросить паршивца в Кэм. Помещения, где мисс Белл содержала кошек, пропахли кошачьей мочой и сыростью, которая напоминала о туберкулезе. В ответ на просьбу сына Ренфрю бросил: “Нет времени”, и они поехали дальше, мимо кошачьей цитадели. После этого Джонни немного сбавил скорость, и его лицо погрустнело. Ренфрю сразу же пожалел о своей излишней резкости. Он вдруг понял, что такие ситуации возникали в последнее время довольно часто. Возможно, постоянные отлучки из дома, связанные с работой в лаборатории, сделали его более чувствительным к тому, что начала теряться его духовная близость с Марджори и детьми. А может быть, в жизни наступает такой момент, когда вдруг замечаешь в себе сходство со своими родителями и понимаешь, что ты не столь оригинален и все равно остаешься сыном своих родителей.

     Ренфрю заметил желтое облако, неподвижно висевшее над горизонтом, и вспомнил, как он и Джонни летом после обеда наблюдали работу небесных скульпторов над Лондоном.

     - Взгляни туда! - крикнул он, показывая на это необычное облако.

     Джонни послушно посмотрел.

     - Ангелы собираются писать, как говорил мой старик, - пояснил Ренфрю.

     Оживившись при этом семейном воспоминании, оба улыбнулись.

     Они остановились около пекарни-булочной на Кингз-Парейд. Джонни сразу превратился в голодного английского школьника, который мужественно переносит голод и лишения. Ренфрю разрешил купить две булочки, не более. У соседнего дома киоскер повесил объявление, что Литературное приложение к газете “Тайме” приказало долго жить. Эта информация интересовала Ренфрю чуть меньше, чем сбор бананов на Борнео. В газетных заголовках не сообщалось, вызвано ли это финансовыми трудностями. Ренфрю казалось, что причина крылась в отсутствии хороших книг.

     Джонни изо всех сил заколотил в дверь дома, чем вызвал недовольный окрик сестры. Ренфрю последовал за Джонни. Он чувствовал себя уставшим и подавленным и, усевшись в гостиной, старался ни о чем не думать, но это ему не удалось. В комнате не оставалось даже крошечного пятачка, на котором не чувствовалось бы стремления Марджори к уюту: старинное стеклянное пресс-папье; тускло поблескивающий подсвечник; украшенный оборочками абажур с налепленными на него цветочными узорами; репродукция Гангина; причудливо разрисованная фарфоровая свинка на камине; выполненная карандашом за счет притирания бумаги к оригиналу копия, изображающая леди из средневековья; фарфоровая пепельница бежевого цвета с нарисованным котом, обрамленная четверостишием... Когда все это улеглось у него в голове, к нему пробился тоненький шпионский голосок радиоприемника Марджори. Он комментировал события в Никарагуа. Американцы снова пытались получить от правителей соседних стран согласие на строительство канала, прокладываемого на уровне океана. Такой канал легко станет конкурентом Панамского, который по полгода забит проходящими судами. Ренфрю вспомнил интервью Би-би-си как раз по этому же вопросу, где какой-то тип из Аргентины напирал на посла США с вопросом, почему американцы называются американцами, а те, которые живут южнее США, не называются. По логике этого типа может получиться так, что если уж американцы севера присвоили себе звание американцев, то таким же образом они присвоят и новый канал. Посол США, не привыкший общаться с телеаудиторией, пытался объяснить, что ни одна из южноамериканских наций не включила слово “Америка” в свое название, а потому не может претендовать на это. Вроде бы тривиальное объяснение вызвало взрыв эмоций аргентинцев, и когда на студию обрушилась лавина телефонных звонков, посол оказался в очень незавидном положении. Он не улыбался и не гримасничал в камеру, не стучал кулаком по столу. Каким образом он собирался обуздать эту аудиторию?

     Ренфрю вышел на кухню и увидел Марджори, которая в третий раз переставляла банки с домашними заготовками.

     - Знаешь, кажется, полки висят криво, - сказала она раздраженно.

     Ренфрю сел за стол и налил себе чашку кофе, который, как он и думал, по вкусу напоминал паленую собачью шерсть. Последнее время это случается часто.

     - Я уверен, что все правильно, - возразил он. Однако, наблюдая, как она суетится, расставляя на полках цилиндры бледно-желтого цвета, он подумал: может быть, правда, они смещены относительно горизонтали? Он устанавливал их строго по радиальной линии, направленной точно к центру планеты - решение геометрически безупречное, абсолютно рациональное. Но вот дом их покоробился и осел за то время, которое простоял на земле. Наука просто сошла на нет в теперешние времена. Истинной точкой отсчета, галилесвским инвариантом стала кухня. Глядя, как жена поворачивает и меняет местами банки, добиваясь истинно прусского порядка, он пришел к выводу, что именно полки стоят косо, а стены - прямо.

 

Глава 11

 

     Петерсон проснулся и посмотрел в иллюминатор. Пилот сделал еще один вираж, чтобы подойти к Сан-Диего со стороны океана. С этой высоты хорошо просматривалась вся береговая линия севернее Лос-Анджелеса. Город, как всегда, был слегка окутан дымкой, но день был ясный. Солнечными бликами посверкивали окна высотных зданий, в которых размещались офисы. Петерсон рассеянно смотрел на простиравшийся под крылом самолета океан. Крошечные волны незаметно набегали на берег. Когда самолет опустился ниже, на синем фоне стала видна белая пенистая оторочка волн. Все это резко контрастировало с тем, что он видел вчера, пересекая Атлантику.

     Рейс был коммерческий. С той высоты, на которой шел лайнер, до боли отчетливо виднелось страшное цветение диатомовых водорослей. Зона цветения охватывала сотни Километров. Пожалуй, слово “цветение” наиболее подходило для этого явления. Водоросли выглядели гигантским цветком - красная камелия, распустившаяся вдоль берегов Бразилии. Его соседей-пассажиров страшно взволновало это зрелище. Они перебегали от иллюминатора к иллюминатору, стараясь получше рассмотреть водоросли, и забрасывали друг друга вопросами. “Интересно, - отметил он про себя, - что красный цвет, цвет крови, ассоциируется у людей с опасностью. Жутко смотреть на застывший раненый океан, обрамленный розовым приливом”.

     Увиденное напомнило ему картины сюрреалистов. Не хватало только пурпурных ягуаров и желтых деревьев - и шедевр в духе Джесси Аллен готов. Можно еще изобразить парящих над волнами оранжевых рыб... Как это у Боттомли? Да, во втором стансе - о чем-то, что заставляет взлетать птиц на немыслимую высоту - “.., там, где ада пары (выползают. И конечно, все скалы живые умрут, если птицы чрезмерно высоко взлетают”. Да, вирши девятнадцатого века о том, как человек цепляется за обломки (цивилизации.

     В Рио начались волнения. Привычный политический коктейль: популистский марксизм, притеснения со стороны властей и цветение водорослей в океане. Поджидавший Петерсона в аэропорту вертолет быстро перенес его на большую яхту в открытое море, где предполагалась тайная встреча. На яхте находились президент Бразилии, члены его кабинета, а также Маккерроу из Вашингтона и (коллега Петерсона по Совету Жан-Клод Ролле. Совещание началось в десять часов утра и затянулось до обеда. Было принято решение бороться с цветением водорослей всеми силами и постараться сделать процесс обратимым. Такие эксперименты уже проводились в Индийском океане, а также в контрольных резервуарах Южной Калифорнии. В Совете провели голосование в пользу выделения (Бразилии определенных средств в качестве компенсации за временное прекращение рыболовства. Президенту Бразилии надлежало подать это решение как не очень значительное, чтобы избежать всеобщей паники. Конечно, пока эти меры напоминали попытки заткнуть пальцами брешь в плотине и слабо противостояли заболеванию океана. После совещания Ролле сразу же отправился докладывать Совету о результатах.

     Петерсону пришлось пошевеливаться, чтобы избежать попутных поручений - работы по блокированию помех и тому подобных дел. Сглаживание кризиса требовало большого искусства. Приходилось успокаивать отдельные государства, заботиться об интересах Англии (хотя, конечно, ”та задача второстепенная), а также попытаться держать ухо востро с прессой. Петерсон смог убедить собравшихся, что кому-то необходимо хоть одним глазом следить за тем, что делается в Калифорнии, и контролировать процесс. Это позволило ему выиграть время для придуманного им маленького эксперимента.

     Сразу же после посадки салон заполнился музыкой и началась обычная суета пассажиров, стремящихся побыстрее покинуть самолет. Петерсон всегда считал это самым тяжелым моментом коммерческого рейса. Он снова пожалел, что не смог добиться от сэра Мартина разрешения воспользоваться в этой поездке его персональным самолетом. Конечно, такие полеты очень дороги, но лететь на персональном самолете гораздо лучше, чем в этом вагоне для скота с крыльями. Традиционная фраза, что использование персонального транспорта сберегает весьма ценную для общества энергию административного персонала, так как позволяет в полете хорошо отдохнуть, не убеждала, потому что бюджеты сокращались.

     Петерсон вышел из самолета одним из первых, спустившись через передний люк. Здесь его, слава Богу, ожидала охрана в сапогах и стальных шлемах. Он успел привыкнуть к тому, что оружие носят открыто.

     В лимузине сидел офицер, который тут же принялся болтать о всяких пустяках, но Петерсон пресек его болтовню и наслаждался поездкой в тишине. Он отметил про себя, что машина с охраной шла за ними почти вплотную. На улицах не наблюдалось никаких следов недавних “неприятностей”. Осталось “всего лишь” несколько кварталов выгоревших зданий, подземный проезд магистрали 405 со следами большого пожара, но напряженности в людях не чувствовалось. Основные шоссейные дороги не были загромождены различного рода препятствиями, на них почти не встречалось машин. Поля мексиканцев истощились задолго до предсказанных сроков, и Калифорния перестала считаться раем, в котором царил автомобиль. Это да еще волнения мексиканцев, которые не дождались обещанного экономического подъема, наряду с другими политическими требованиями и образовало тот нарыв, который время от времени прорывался всяческими “беспокойствами”.

     Принятые церемонии заняли немного времени. Здание Института океанологии Скриппса выглядело изрядно потрепанным, но солидным, с голубыми плитками, запахом моря и прочим... Персонал института уже привык к различным высокопоставленным лицам, которые торопливо шагали по его коридорам. Телерепортеры отсняли свой метраж - только теперь, напомнил себе Петерсон, этот термин больше не употреблялся, его заменили таинственным “дексером”, - после чего их выпроводили. Он улыбнулся, пожал всем руки и бросил несколько общих фраз.

     Принесли пакет, который Маркхем просил взять в Калифорнийском технологическом, и Петерсон засунул его в кейс. Маркхем говорил: в пакете содержались материалы, связанные с тахионами, и Петерсон пообещал выцарапать эту информацию у американцев. Те утверждали, что этот материал - уловка, чтобы не передавать документы, но Петерсон предпринял кое-что и добился своего.

     Утренние дела шли по программе: общий обзор, сделанный океанографом, слайды и диапозитивы графиков, показанные аудитории в двадцать человек. Затем доклад покороче, более содержательный и поэтому более пессимистичный, перед аудиторией в пять человек. Наконец, разговор с глазу на глаз с Алексом Кифером, руководителем проекта.

     - Вы не хотите снять плащ? Здесь довольно тепло. Сегодня действительно великолепный день.

     Теперь, когда аудитория опустела, Кифер просто излучал энергию. Он быстро ходил, подпрыгивая на носках, (постоянно оглядывался, отрывисто здоровался с сотрудниками и наконец провел Петерсона в свой кабинет.

     - Давайте, давайте, - пригласил он, потирая руки. - Садитесь. Позвольте повесить вашу куртку. Нет? Посмотримте, какой потрясающий вид открывается отсюда.

     Петерсон уже и так подошел к широкому угловому окну и как зачарованный смотрел на мерцающий блеск раскинувшегося внизу океана.

     - Да, - вздохнул он, бросая ожидаемую от него реплику. - Вид величественный. Это вас не отвлекает?

     Широкий песчаный берег тянулся в сторону Ла-Ойи, а затем изгибался, прерываемый скалами и пещерами, и уходил за мыс, покрытый пальмами. Вдали от берега виднелись группки любителей серфинга, они покачивались на своих досках, напоминая больших морских птиц.

     - Если я замечаю, что не могу сосредоточиться, - засмеялся Кифер, - то надеваю гидрокостюм и иду плавать. Это освежает мозги. Правда, сейчас можно обойтись без костюма - вода довольно теплая. Она только тем юнцам кажется холодной.

     Он показал на серфингистов в непромокаемых костюмах, которые, стоя на коленях, подгребали перед накатывающей на берег довольно большой волной.

     - Раньше, до строительства многогигаваттных ядерных станций у Сан-Онофре, вода действительно была холодной. О, я уверен, что вам об этом известно. Так вот, деятельность ядерных станций привела к небольшому повышению температуры как раз на данном участке берега. И, естественно, к стимулированию водных форм жизни. Мы, конечно, за этим очень внимательно следим - это одно из основных наших исследований. Если температура еще повысится - изменятся некоторые циклы, но нам известно, что температура воды достигла максимума и вот уже в течение нескольких лет больше не повышается.

     Кифер успокоился, когда заговорил о своей работе. Петерсон решил, что ему около пятидесяти. Вокруг глаз залегли морщинки, в жесткой черной шевелюре заблестела седина, но он казался крепким и худощавым. Кифер выглядел аскетом, правда, обстановка кабинета свидетельствовала об обратном. Петерсон успел отметить, с той смесью зависти и презрения, которая часто возникала у него в Америке, оливково-зеленый ковер, блестящую обширную поверхность письменного стола из розового дерева, разросшийся папоротник и паучник, японские гравюры на стенах, журналы с глянцевыми обложками на покрытом керамикой столике для кофе и, конечно, широкие окна с дымчатыми стеклами с видом на Тихий океан. На какое-то мгновение Петерсон представил себе тесный кабинет Ренфрю в Кембридже. Похоже, Кифер не кичился окружавшей его роскошью. Они сидели в креслах за кофейным столиком. Петерсон прикинул, что хозяин приложил много сил, чтобы поразить визитера, и пора показать, что это не произвело на него ожидаемого впечатления.

     - Вы не возражаете, если я закурю? - спросил он, доставая сигару и золотую зажигалку.

     - О.., я.., да, конечно, - засуетился Кифер. Он поднялся, приоткрыл большое окно, потом вернулся к столу и нажал на кнопку интеркома:

     - Кэрри, принесите, пожалуйста, пепельницу.

     - Извините, - сказал Петерсон. - Я считал, что в личных кабинетах разрешено курить, но, очевидно, я нарушил табу.

     - Да нет, что вы! Пожалуйста. Просто я не курю и пытаюсь отучить от этого других. - Он улыбнулся Петерсону лукавой, обезоруживающей улыбкой. - И надеюсь, что вы тоже скоро прозреете в этом отношении. Я был бы рад, если бы вы, так сказать, пошли по моим стопам.

     Дверь открылась, вошла секретарша и поставила пепельницу перед Петерсоном. Тот поблагодарил молодую женщину и машинально оценил ее физические данные. Получилось 8 по десятибалльной шкале. Петерсон понял, и это доставило ему удовольствие, что только его статус члена Совета заставил Кифера разрешить ему курить в своем кабинете.

     Кифер примостился на краешке стула, повернувшись к Петерсону.

     - Итак... Как вы оцениваете ситуацию в Южной Америке? - Он нетерпеливо потирал руки.

     Петерсон, не торопясь, с наслаждением выпустил кольцо дыма.

     - Положение еще не отчаянное, но очень серьезное. Бразилия теперь сильнее зависит от рыболовства из-за недальновидной политики вырубания и выжигания джунглей, которая широко проводилась десять или двадцать лет назад. А рыболовство серьезно пострадало от цветения <водорослей.

     Кифер еще больше наклонился вперед, подобно домохозяйке, которая сгорает от нетерпения услышать побольше сплетен и слухов. Сейчас Петерсон действовал уже автоматически. Он выложил то, что считал нужным, выудил у Кифера несколько сугубо технических данных, которые стоило запомнить. Петерсон разбирался в биологии лучше, чем в физике, а дела его здесь шли успешнее, чем с Ренфрю и Маркхемом. Кифер принялся описывать ситуацию с фондированием - конечно, в самых мрачных красках, но об этом никто не говорил по-другому, однако Петерсон сумел вернуть его к более важным темам.

     - Мы считаем, что под угрозой находится вся пищевая цепь океана, - сказал Кифер. - На фитопланктоны влияют хлорированные углеводороды, в частности, те, которые используются для удобрений. - Он пролистал доклад. - Особенно это относится к манодринам.

     - Что такое манодрины?

     - Это хлорированные углероды, применяемые в инсектицидах. Они открыли новую нишу жизни для микроскопических водорослей. Это связано с появлением новых диатомовых водорослей, которые расщепляют своим ферментом манодрин. Содержащийся в таких водорослях кремний образует новый продукт, способствующий прерыванию нервных импульсов у животных. Разрываются ветвящиеся дендритные связи. Но, наверное, об этом уже говорилось на конференции.

     - В основном разговор шел на политическом уровне - какие меры предпринять для преодоления теперешнего кризиса, и все в таком ключе.

     - Какие же решения приняли по этому вопросу?

     - Решили попытаться перебросить ресурсы, выделенные для эксперимента в Индийском океане, сюда, чтобы локализовать цветение водорослей. Правда, я не уверен, что это поможет. Там еще не закончили проверочных испытаний.

     Кифер задумчиво барабанил пальцами по плитке кофейного столика, а потом спросил:

     - Вы видели цветение?

     - Я пролетал над ним. Отвратительное зрелище. Рыбацкие деревушки просто в ужасе.

     - Думаю, мне нужно съездить туда, - пробормотал Кифер, обращаясь скорее к себе, чем к Петерсону. Он встал и начал ходить по комнате. - Знаете, у меня такое ощущение, что здесь что-то не то. - Да?

     - Один парень в нашей лаборатории считает, что процесс будто изменяет сам себя. - Кифер помахал рукой, как бы отгоняя эту мысль. - Все это, конечно, только предположения. Если что-нибудь здесь прояснится, я вам сообщу.

     - Прояснится?

     - Сработает в наших экспериментах, я хотел сказать.

     - Теперь понятно.

     Петерсон покинул институт Скриппса позже, чем планировал. Он принял приглашение Кифера пообедать, чтобы завязать приятельские отношения - это всегда пригодится. Человеку становится сложнее возражать вам, если вы выпили и закусили в одной компании, вместе пошутили, какой бы скучной до этого ни казалась беседа.

     Лимузин Петерсона и следовавший за ним по пятам автомобиль с охраной прибыли в центр Ла-Ойи. Там у Петерсона была намечена встреча в Первом федеральном сберегательном банке Сан-Диего - массивном, приземистом здании, окруженном кольцом различных магазинов. Петерсон даже начал подумывать, не приобрести ли какой-нибудь сувенир, как говорится, “для дома на память о войне”. В молодости он часто покупал подобные сувениры, но, немного поколебавшись, решил отказаться от этой затеи. В магазинах все очень дорого, и хотя курс доллара оставался неустойчивым, положение с фунтом казалось еще хуже. Об этом не стоило бы и задумываться, если бы в магазинах действительно оказались интересные вещи. Но покупателям предлагались различные безделушки, разукрашенные настольные светильники и аляповатые пепельницы. Петерсон поморщился и отправился в банк.

     Управляющий банком встретил его у входа. Охрана Петерсона явно произвела на него сильное впечатление.

     Да, конечно, его предупредили о визите мистера Петерсона. Да, разумеется, они произвели поиски в банковских записях. В кабинете управляющего Петерсон сразу же перешел к делу:

     - Ну так как?

     - Сэр, для нас это явилось настоящим сюрпризом, - очень серьезным тоном произнес управляющий. - Абонентский ящик с оплатой, оговоренной десятилетия назад. Это, знаете ли, нетипичная ситуация.

     - Совершенно верно.

     - Я... Мне сказали, что у вас нет ключа к этому ящику... - Он явно надеялся, что у Петерсона все-таки есть ключ и это сможет впоследствии избавить его от длительных объяснений со своим руководством.

     - Правильно, ключа у меня нет. Но разве у вас не записано, что абонентский ящик зарегистрирован на мое имя?

     - Да, но я не понимаю...

     - Проще сказать, речь идет о национальной безопасности.

     - Все же без ключа владелец...

     - Вы меня поняли? Вопрос национальной безопасности. Мы не можем терять время. - Петерсон одарил чиновника одной из лучших своих улыбок, предназначенных для таких случаев.

     - Заместитель госсекретаря частично объяснил мне суть дела по телефону. Я переговорил со своим начальством, однако...

     - Ну вот и хорошо. Я рад, что все завершилось так быстро. Всегда приятно, когда работа делается оперативно.

     - Да, мы стараемся.

     - Мне бы хотелось быстренько взглянуть на то, что в ящике, - проговорил Петерсон, и в его голосе зазвучал металл.

     - Прошу вас, сюда...

     После того как они прошли процедуру подписей и отметки времени, перед ними со звуковым сигналом открылась стальная дверь. Управляющий нервно порылся в связке ключей, затем нашел нужный ящик и выдвинул его. Однако, прежде чем окончательно сдаться, он еще некоторое время колебался.

     - Благодарю вас, - вежливо прошептал Петерсон и немедленно отправился в соседнюю маленькую комнату, где мог рассмотреть содержимое ящика наедине.

     Это была его идея. И она ему очень нравилась. Если то, что говорил Маркхем, - правда, значит, можно обратиться к кому-то в прошлое и изменить настоящее. Конечно, пока неясно, как такие действия отразятся на их жизни. Поскольку прошлое, которое они сейчас рассматривают, вполне может оказаться результатом действий Ренфрю, то как его отличить от того прошлого, которое не существовало, но могло бы существовать? Вообще, как сказал Маркхем, наш взгляд на время является ошибочным, поскольку если уж вы запустили пучок тахионов между двумя какими-то моментами, то они оказываются навсегда замкнутыми в неразрывный контур. Однако Петерсону достаточно знать, что между двумя моментами можно осуществить связь. В идеализированном эксперименте Маркхема этот вопрос сильно запутан, поэтому Петерсон предложил своеобразную проверку. Действительно, необходимо послать в прошлое пробную информацию о состоянии океана, но требовалось попросить кого-то ответить, что такая информация принимается там, достигает адресата. Если это подтвердится, то Петерсон убедится, что все не пустопорожняя болтовня. Поэтому за два дня до отъезда из Лондона он приехал к Ренфрю и передал ему для отправки в прошлое конкретное сообщение. У Маркхема имелся список групп экспериментаторов, которые гипотетически могли бы принять послание на своих установках ядерного магнитного резонанса. Сообщение направили всем этим группам - в Москву, Нью-Йорк, Ла-Ойю - и попросили установить абонентский ящик с четкой надписью и ответом для Петерсона внутри. Петерсон не мог отправиться в Москву, не объясняя сэру Мартину, для чего он это делает. Нью-Йорк в данный момент представлял угрозу из-за засилья террористов. Оставалась Ла-Ойя.

     Петерсон почувствовал, как участился его пульс, когда он услышал щелчок и крышка абонентского ящика открылась. Он увидел внутри пожелтевший лист бумаги, сложенный вчетверо. Петерсон вынул листок, разгладил его и прочитал: ПОСЛАНИЕ ПОЛУЧЕНО ЛА-ОЙЯ. И все. Его сразу охватили два противоречивых чувства: с одной стороны - бурная радость, а с другой - досада, что он не попросил о большем. Он с огорчением понял, что мечтал не о такой реакции этого типа, получившего сообщение. Петерсон почему-то решил, что он выполнит указание, а затем напишет, как получил послание и как воспринял его, или по крайней мере сообщит, прохвост эдакий, что-нибудь о себе.

     Петерсона переполняла гордость от того, что он провел этот эксперимент самостоятельно. Неожиданно он задумался о том, что это значит - быть ученым, совершать открытия и видеть, как перед тобой распахивается целый мир, пусть даже на мгновение.

     Тут в дверь осторожно постучал управляющий банком. Настроение Петерсона изменилось, он вздохнул и положил пожелтевший листок бумаги в карман.

     И все же на обратном пути, сидя в машине, он подумал, что для принятия решения полученной информации хватит. Ответ подтверждал, что все это колоссальное дело - реальность. Невероятно, но факт.

     Он остановился в отеле “Валенсия”, в номере, из которого открывался вид на бухту. Парк под окном был изъеден постоянно грызущим его приливом - об этом говорили прерывающиеся дорожки. Вдоль всего берега волны подмывали грунт, берег нависал над морем уступами, готовыми вот-вот обрушиться. Но, кажется, этого никто не замечал.

     Петерсон отпустил охрану и шофера лимузина на ночь. Из-за них окружающие слишком обращали на него внимание, а Петерсону хотелось побыть одному, чтобы снять напряжение и поразмыслить над своим успехом в банке. Ему пришлось раз тридцать проплыть взад-вперед в бассейне, чтобы успокоиться. Затем он обошел ближайшие магазины. Особенно его интересовала готовая одежда, причем в тех магазинах, где костюмы демонстрировали в сценах, изображавших жизнь английских и французских замков. Конечно, в этой стране у людей водились деньги, но Петерсону казалось, что большая их часть тратилась неправильно. Люди здесь выглядели бойкими, чисто одетыми и даже холеными. Однако разница состояла в том, что преуспевающий человек в Англии сразу становился заметным, а здесь это не прибавляло человеку даже немного вкуса.

     На улицах в основном встречались пожилые люди. Если им не уступали дорогу, некоторые из них грубили. Но атлетического сложения молодежь пребывала в прекрасном настроении. Как всегда, в основном его интересовали женщины, одетые с иголочки и ухоженные. Во взглядах прохожих светилась благожелательность, успешно сочетавшаяся с некоторым налетом преуспевания и безразличия. Петерсон немного завидовал такой жизни. Он знал, что на этих людей, уверенно фланирующих по бульвару Жирард, давил целый свод ограничений, так же как и в Англии, - в Южной Калифорнии существовали лимиты на иммиграцию, на недвижимость, на пользование водой, на смену работы и автомашин, короче говоря, на все, - но тем не менее выглядели они свободными. Здесь, в отличие от Европы, не чувствовалась изношенность мира, которая многими почему-то воспринималась как зрелость. Он всегда считал, что американкам не хватает глубины и значительности европейских женщин. Все они казались на одно лицо - гладкая кожа, открытый взгляд. Компетентные в сексе, они относились к нему как к вещи обыденной, которой не стоит уделять много внимания. Если им предлагали переспать, они не удивлялись и не возмущались. Их “да” означало просто “да”, а “нет” - “нет”. В отношениях с американками ему не хватало какого-то вызова двусмысленности, когда “нет” означает “может быть”, то есть элегантного совращения. Эти “эмансипэ” не играли ни в какие игры. Энергичные, умелые, но без таинственности и утонченности, они предпочитали прямые вопросы и прямые ответы. И всегда оставляли последнее слово за собой.

     Раздумывая" таким образом, Петерсон остановился перед витриной винного магазина и решил посмотреть, не удастся ли здесь приобрести несколько ящиков хорошего калифорнийского вина, чтобы отправить его в Англию. Никогда не знаешь, когда снова вернешься сюда.

     Петерсон сидел в баре и ждал Кифера, когда внезапно его осенила интересная мысль. Что могло бы произойти, если бы он просто послал письмо Ренфрю и вложил в него свое послание? Почта сейчас так безобразно работает, что письмо могло бы к этому моменту и не попасть к адресату; он мог бы позвонить Ренфрю и приказать, чтобы он не посылал сообщения в прошлое. Интересно, что по этому поводу подумал бы Маркхем?

     Петерсон допил джин, а потом вспомнил о замкнутых витках времени. Да, план, который он сейчас придумал, спутал бы все карты. Вот и ответ на его мысли. Но разве это ответ?

     - Чертовы улицы, - пожаловался Кифер. - Они превращаются в какие-то трущобы. - Он резко крутанул руль, чтобы повернуть. Шины завизжали по асфальту.

     Петерсон с облегчением вздохнул, так как болтовня Кифера ему изрядно надоела. Он расхваливал достоинства и выгоды потребления свежих овощей, которые доставляются чуть ли не со скоростью света из “долины” - рога изобилия, не нуждающейся в другом названии.

     Чтобы спровоцировать Кифера на другую тему, Петерсон слегка подначил его:

     - А по мне, так вы здесь процветаете.

     - Да, конечно, если смотреть только на фасад. Но поддерживать нормальный жизненный уровень становится все труднее и труднее. Вот, например, здесь. Оглянитесь. Разве вы ничего не заметили?

     В этот момент они поднялись по извилистой дороге на холм. С этой высоты между испанскими ранчо и миниатюрными французскими замками просматривался океан.

     - Видите, как все огорожено? А двадцать лет назад, когда мы приехали сюда, великолепные виды открывались из каждого дома. Теперь же вы не сможете зайти к своему соседу просто так: нужно, стоя на улице, нажать кнопку и переговорить через интерком. И, черт возьми, вам следовало бы ознакомиться с системой охраны от воров! Электроника, которая стоит сотни немецких овчарок. А резервные батареи на случай отключения электроэнергии?

     - Неужели преступность так выросла?

     - Просто ужасно. Нелегальные иностранцы, слишком много народу, на всех не хватает работы. Каждый считает, что имеет право жить в роскоши или по меньшей мере комфортно, а отсюда разочарование и недовольство, когда мечта лопается как мыльный пузырь.

     Петерсон принялся мысленно перестраивать свои планы, чтобы выкроить время и подобрать наилучшую электронную систему охраны, какую только он может себе позволить. Глупо, что он не подумал об этом заранее. В этой области американцы не имели себе равных. Он, конечно, нашел бы применение хорошей охранной системе, адаптируемой к условиям Англии, и достаточно надежной. Он попытается увезти ее с собой. И тут же Петерсон опять пожалел, что не удалось воспользоваться персональным самолетом.

     - Город постепенно превращается в изолированные анклавы, - продолжал Кифер. - Особенно районы, где живут старожилы преклонного возраста.

     Петерсон кивал, когда Кифер по памяти приводил статистические выкладки, согласно которым процент людей пожилого возраста в Калифорнии уступает только Флориде. Лобби Движения Старших усиленно давило на конгресс, добиваясь уменьшения налогов и других льгот. Петерсон считал, что в проблемах демографии он разбирается лучше Кифера, поскольку два года назад Совет получил подробные данные по этому вопросу, включая сведения конфиденциального характера. Из-за того, что в США и Европе достигнут нулевой уровень рождаемости, кривая роста населения резко пошла вверх, и это стало отражаться на жизненном уровне пенсионеров. Они ожидали солидных чеков, которые могли поступить только в виде налогов от людей более молодого возраста, а их число все время уменьшалось. Это привело к появлению синдрома “нам обязаны”. Старики считали, что они всю жизнь платили большие налоги, а когда наконец могли бы начать хорошо зарабатывать, их отправили “на заслуженный отдых”, и жалованье, на которое они рассчитывали, досталось служащим помоложе. “Нам обязаны”, - утверждало Движение Старших, и общество, черт возьми, должно вернуть им эти долги. Пенсионеры голосовали чаще и отстаивали свои интересы, чувствуя за собой силу. В Калифорнии седые головы стали символом политической активности.

     - ..они неделями не выходят из дома. Специальные телевизионные системы, которые они приобретают, позволяют им не ходить по магазинам и банкам и не встречаться с людьми моложе шестидесяти. Все, что им нужно, эти люди получают с помощью электроники. Но это убивает город. В прошлом месяце закрылся старейшин кинотеатр Ла-Ойи “Единорог”. Ведь это позор.

     Петерсон кивнул, делая вид, что интересуется словами собеседника, а сам продолжал перетасовывать свое время. Машина свернула на круто уходящую вверх подъездную дорожку и остановилась у длинного белого дома. “Чертова испанская архитектура, - подумал Петерсон. - Очень дорого, но безвкусно”. Кифер загнал машину в гараж. Петерсон заметил несколько велосипедов разных размеров и большой крытый автомобиль. “Господи, дети... Если мне придется сидеть за столом с целым выводком американских отпрысков..."

     Все выглядело так, будто его опасения имели под собой веские основания. Когда они открыли дверь, двое мальчишек прыгнули на Кифера и заговорили одновременно. Киферу удалось их успокоить и познакомить с Петерсоном. Мальчики тут же переключились на него. Старший перешел сразу к делу:

     - Вы тоже ученый, как мой папа?

     Младший уставился на гостя немигающим взглядом и только переминался с ноги на ногу, что очень раздражало Петерсона. Ему показалось, что старший особенно надоедливый и беспокойный. Подобных детей ему приходилось встречать и раньше: серьезный, разговорчивый, имеющий обо всем собственное мнение.

     - Не совсем, - начал он, но старший мальчик его перебил:

     - Мой папа изучает диатомовые водоросли в океане, - затараторил он, не слушая Петерсона. - Это очень важно. Я, когда вырасту, собираюсь стать тоже ученым, но, может быть, буду астрономом, а Дэйвид хочет стать астронавтом, но ему только пять лет, и он точно не знает. Хотите посмотреть модель Солнечной системы, которую я сделал для нашего научного проекта?

     - Нет, нет, Билл, - торопливо вмешался Кифер. - Я знаю, она очень хорошая, но мистер Петерсон не хочет, чтобы его беспокоили. Мы собираемся немного выпить и потолковать о взрослых делах.

     Кифер проводил Петерсона в гостиную, туда же отправились и мальчики.

     "Очевидно, Кифер из тех родителей, которые всех совершеннолетних называют взрослыми”, - сухо усмехнулся про себя Петерсон.

     - Я тоже могу говорить на взрослые темы! - возмутился Билл.

     - Да, да, конечно, можешь. Я просто хотел сказать, что наш разговор будет тебе неинтересен. Что вы будете пить? Виски с содовой, вино, текилу...

     - А откуда ты знаешь, что мне это неинтересно? - настаивал мальчик. - Меня интересуют очень многие вещи.

     Ситуацию спас звонкий, твердый голос из соседней комнаты:

     - Мальчики, быстренько сюда! Оба малыша сразу исчезли без всяких споров. Петерсон отложил на будущее выволочку старшему.

     - Я вижу, у вас перно и текила. Я бы хотел смешать их и добавить немного лимонного сока.

     - Ух ты! Вот это смесь! Она действительно хороша? Я не часто употребляю крепкие напитки. Печень, знаете ли. Садитесь, пожалуйста. Уверен, что у нас есть лимонный сок. Моя жена должна знать. Есть ли у этого напитка название, или вы сами его изобрели? - Кифер снова стал беспорядочно суетиться.

     - Думаю, он называется “мачо”, - сухо ответил Петерсон.

     Он огляделся. Комната обставлена просто, но элегантно. Все вещи белого цвета, кроме нескольких предметов восточного происхождения. У дальней стены стоял экран тонкой работы, справа от камина висела японская гравюра. В незашторенных окнах, за крышами и вершинами деревьев, виднелся океан. Вечером он казался темным покрывалом, которое оттеняли сверкавшие по всему берегу огни.

     Петерсон выбрал место на низенькой белой софе и уселся боком, чтобы видеть одновременно и комнату, и простор за окном. Кипы бумаг, явно принадлежащих Киферу, разложенные по комнате, не нарушали ее торжественности.

     - Вероятно. Равные доли текилы и перно. Пойду за лимонным соком. А вот и моя жена!

     Петерсон посмотрел на дверь. Жена Кифера поразила его - молодая, изящная и очень красивая японка. Не сводя с нее глаз, Петерсон пытался разобраться в своих первых впечатлениях. Ей немногим больше двадцати, решил он. Теперь понятно, почему у Кифера такие маленькие дети. Несомненно, у него это второй брак. На ней был белый костюм от Льюиса и кофточка с глухим воротом из какого-то шелковистого материала. Петерсон с удовольствием отметил, что под костюмом нет нижнего белья. Темные прямые волосы легкой лавиной спускались почти до талии и отливали синевой. Но больше всего поразили ее глаза.

     Она стояла в полутемной белой комнате в белом костюме, и ему казалось, что ее голова существует отдельно от тела и сейчас плывет в воздухе. Петерсону почудилось что-то драматическое в ее появлении. Он чувствовал, что не сможет сдвинуться с места, пока она будет стоять неподвижно.

     - Мицуоко, дорогая, входи. Я хочу, чтобы ты познакомилась с мистером Петерсоном. Петерсон, это моя жена, Мицуоко. - Он глядел то на Петерсона, то на жену с выражением школьника, который принес домой приз.

     Японка плавно и грациозно вошла в комнату, что очень понравилось Петерсону. Затем протянула ему руку - гладкую и прохладную.

     - Здравствуйте, - сказала она.

     Петерсон подумал, что сейчас он мог бы с чистой совестью ответить типично по-американски: “Рад вас видеть”, но вместо этого пробормотал стандартное: “Как поживаете?”, сощурившись, чтобы смягчить формальное приветствие. В знак того, что ею принято это бессловесное послание, она чуть-чуть приподняла кончики губ. Они смотрели друг другу в глаза чуть дольше, чем требовалось по этикету. Затем она отняла руку и села на софу.

     - У нас есть лимонный сок, милая? - Кифер неловко потирал руки. - Ты выпьешь что-нибудь?

     - Да, - ответила на оба вопроса Мицуоко. - Лимонный сок в холодильнике. Я выпью белого вина. Она с улыбкой повернулась к Петерсону:

     - Не могу много пить - сразу пьянею. Кифер ушел за соком.

     - Что нового в Англии, мистер Петерсон? - спросила она, склонив набок голову. - Новости, которые до нас доходят, весьма мрачны.

     - Дела плохи, и многие даже не осознают, насколько, - ответил он. - Вы бывали в Англии?

     - Когда-то я жила там целый год. Англия мне очень понравилась.

     - Да? Вы там работали?

     - Я занималась постдокторской работой в Империал-колледже, в Лондоне. Я математик, сейчас преподаю в Калифорнийском университете в Сан-Диего. - Она улыбнулась, предвкушая его удивление.

     Однако Петерсон не удивился.

     - Я вижу, вы предполагали нечто вроде диплома по философии?

     - О нет, я не ожидал ничего тривиального, - сказал он, спокойно улыбаясь. Петерсон думал о философах как о людях, которые тратят уйму времени на такие пустяковые темы, как например: “Если нет Бога, то кто вытащит следующий носовой платок?”. Он собирался сформулировать эту мысль в виде эпиграммы, но тут вошел Кифер со стаканом вина и маленькой бутылочкой.

     - Вот твое вино, дорогая, и лимонный сок для мистера Петерсона. Сколько? Просто плеснуть?

     - Великолепно, благодарю вас. Кифер сел и повернулся к Петерсону.

     - Мицуоко рассказывала вам, что она провела год в Лондоне? У нее блестящий ум. Доктор физико-математических наук в двадцать пять лет и красавица к тому же. Мне очень повезло. - Он гордо улыбался, глядя на нее.

     - Алекс, прекрати, - сказала она отрывисто, но улыбка, адресованная мужу, сглаживала резкость слов. Она протестующе пожала плечами и обратилась к Петерсону:

     - Знаете, меня это очень смущает. Он всегда хвастается мною перед своими друзьями.

     - Я могу его понять. - Петерсон ласково улыбнулся, в то же время прикидывая, на что здесь можно рассчитывать. “У меня только один вечер. Официальное ли у них супружество? Насколько откровенно можно с ней говорить? Как бы обсудить это с Кифером?” - Ваш муж сказал, что дела здесь идут довольно скверно, хотя приезжему это не заметно.

     "Что означает ее улыбка? Она смотрит так, будто у нас с ней появилась общая тайна. Неужели она читает мои мысли? Или же просто флиртует? А может быть, - сверкнула мысль, - она нервничает? Она определенно на что-то намекает ему”.

     - Они психологически не способны отказаться от роскошной жизни, - изрек Кифер. - Люди не могут изменить стиль жизни, который, как они полагают, является.., э.., сугубо американским.

     - Эта фраза кажется мне слишком расхожей и поверхностной. Я несколько раз натыкался на нее, читая журналы в самолете.

     Кифер нахмурил брови и задумался:

     - Вы про американский стиль жизни? Видимо, это так. Я читал в газете о чем-то в этом роде. Ох, извините, пожалуйста. Пойду посмотрю, чем занимаются мальчики.

     Он вышел из комнаты, и его голос послышался из холла - ласково, но твердо он разговаривал с сыновьями. Они время от времени перебивали его в стиле “умный мальчик знает, что может ответить остроумно и дерзко”. Петерсон отпил из бокала и задумался, стоит ли флиртовать с Мицуоко дальше. Кифер являлся звеном в его цепочке сбора информации, а это - очень важная часть механизма представителя исполнительной власти. Кроме того, ведь это Калифорния - с ее дурной славой, да и век-то уже не девятнадцатый. И к тому же никогда нельзя предугадать реакцию мужа на поведение жены, невзирая на его теоретические рассуждения. Но помимо моральных установок Кифер раздражал его своей приверженностью к здоровой пище и отказом от курения, и даже любовь к сыновьям не возвышала его в глазах Петерсона.

     Что ж, чиновнику такого ранга, как он, сам Бог велел принимать быстрые и правильные решения, не так ли?

     Он повернулся к Мицуоко, прикидывая, как лучше использовать минуты наедине с нею. Она смотрела в окно на то, что наверняка давным-давно изучила наизусть.

     Прежде чем он заговорил, она повернулась и, не глядя на него, спросила:

     - Где вы остановились, мистер Петерсон?

     - Называйте меня Яном. В “Валенсии”.

     - Понятно. Там, к югу от мыса, есть прелестный участок побережья. Я часто гуляю там по вечерам. - Она посмотрела ему прямо в лицо. - В десять часов.

     - Я понял, - ответил Петерсон. Он почувствовал, как у него на шее запульсировала жилка. Этот единственный признак взволновал его. “Господи, она пошла на это! Назначить свидание под носом у мужа. Иисусе, вот это женщина!"

     В комнату вернулся Кифер.

     - Назревает кризис, - сообщил он. У Петерсона невольно вырвался смешок, который он тут же превратил в кашель.

     - Я думаю, вы правы, - сухо выговорил Петерсон. Он не осмеливался взглянуть на Мицуоко.

     Полет через полюс занимал много времени, и Петер-сон смог просмотреть материалы, полученные в Калифорнийском технологическом. Он расслабился, его охватило чувство блаженной растерянности - такое приятное состояние легкой усталости, когда человек знает, что сделал все, на что мог рассчитывать, потакая своим прихотям. Самое главное - он ни о чем не жалел. Это означало, что ничего не упущено. Прийти к закату своей жизни с таким ощущением - глубочайшее удовлетворение.

     Ему показалось, что Мицуоко действовала так, словно подсознательно жила по какой-то программе. Через три часа она удалилась, очевидно, имея в запасе заранее придуманную версию, а может, между нею и Кифером существовал негласный уговор, и он не задавал никаких вопросов. Что ж, неплохое завершение этого утомительного путешествия.

     Файл, полученный в Калифорнийском технологическом, разительно отличался от аналогичных. В нем содержались доклады с мрачными подробностями для служебного пользования - путаница слов и математических символов для Петерсона. Пусть Маркхем развлекается с этими материалами, если ему нравится. Он заметил, что файл отдавали очень неохотно. Внизу ксерокопии официального письма Совету, составленного по рекомендации Петерсона, приписали: “Хранить. Открытая публикация запрещена”. Совершенно очевидно, что автор этой пометки предпочел бы ее убрать, прежде чем материал станет предметом служебного пользования. Объяснялось это очень просто. У американского правительства имелась весьма эффективная служба внутренней безопасности, которая могла фотографировать все, что под руку подвернется, не говоря уж о деловой переписке Калифорнийского технологического. Не очень надежный метод, но это не его, Петерсона, проблема.

     Единственную доступную для его разумения часть файла составляло личное письмо; очевидно, оно попало в файл из-за ключевых слов.

 

     Дорогой Джефф.

     Я не рассчитываю приехать на пасхальные каникулы: очень много дел здесь, в Калифорнийском технологическом. Последние несколько недель выдались особенно беспокойными. Я работаю еще с двумя людьми, и нам не хотелось бы прерывать вычисления даже для каникул в Баие. Мне действительно очень жаль, я давно мечтала провести время с вами обоими (надеюсь, ты понимаешь, что я имею в виду). Мне будет очень не хватать колючих кактусов и потрясающе сухой жары. Очень жаль, но, может быть, в следующий раз. Передай Линде, что, если у меня найдется время, я позвоню ей в ближайшие несколько дней, и мы поболтаем. А может быть, вам удастся заглянуть сюда на денек (а еще лучше - на ночь)?

     Таким образом я нарушила свое обещание, и мне, видимо, надо рассказать, что именно меня тревожит. Вполне допускаю, что специалисту по биологии моря вроде тебя это покажется не очень значительным - космология не пользуется уважением в мире ферментов, титрованных растворов и прочего, но тем, кто работает в группе гравитационной теории, представляется, что рядом зреет настоящая научная революция. Возможно, она уже началась.

     Это по поводу проблемы, которая уже достаточно долго занимает умы астрофизиков. Если количества материи в какой-либо области Вселенной достаточно, то эта часть имеет замкнутую геометрию - значит, она под действием гравитационных сил прекращает расширяться и начинает сжиматься. Ученые давно уже задумывались, достаточно ли в нашей Вселенной материи, чтобы она приобрела замкнутую геометрию. Измерения массы, проводившиеся в нашей части Вселенной, до сих пор не дали конкретных результатов.

     Светящиеся звезды дают слишком малое количество материи для образования замкнутой геометрии, иными словами, недостаточное, чтобы замкнуть пространство-время.

     Однако несомненно: в космосе много невидимой материи, такой, как пыль, погасшие звезды и черные дыры.

     Мы считали, что в центре большинства галактик находятся черные дыры. Только так можно объяснить исчезновение материи, достаточной, чтобы замкнуть нашу часть Вселенной. Недавно получены данные о сближении друг с другом далеких галактик. Наличие таких сгустков галактик подтверждает сильное колебание плотности материи во Вселенной. Если такой куст галактик образуется где-то в нашей части Вселенной и плотность материи окажется достаточно велика, то их пространственно-временная геометрия замкнется на себя точно так же, как может замкнуться наша часть Вселенной.

     Теперь у нас достаточно данных, подтверждающих старую гипотезу Томми Голда о том, что некоторые участки нашей Вселенной приобретают замкнутую геометрию, если они содержат большие скопления галактик. Такие участки у нас не очень заметны - просто небольшие зоны, испускающие тусклое красное свечение. Красный свет излучает материя, падающая в эти замкнутые, образованные скоплениями звезд зоны. Широко распространенное мнение о том, что локальные флуктуации плотности рассматриваются как независимые вселенные, не совсем корректно. Время, которое требуется для образования Вселенной, не зависит от ее размеров. Оно равно корню квадратному из произведения Gn, где G - гравитационная постоянная, an - плотность в сжимающейся зоне. Именно поэтому время образования мини-вселенной не зависит от ее размеров. Малая вселенная замыкается на себя так же быстро, как и большая. Значит, независимо от размеров вселенные существуют примерно одно и то же “время”. (Попытка определить понятие времени при решении этой проблемы заставит запить горькую неспециалиста, а возможно, и специалиста-математика тоже.) Дело в том, что и в пределах нашей Вселенной могут находиться замкнутые вселенные. Если бы наша Вселенная оказалась самой большой - это было I бы совпадением. Она может представлять собой локальное скопление внутри чьей-либо еще. Помнишь старую картину, на которой маленькую рыбку заглатывает большая рыба, а ее, в свою очередь, - рыба еще большего размера, и так до бесконечности? Что ж, наша Вселенная вполне может быть одной из этих рыб.

     Последнее время я работала над проблемой получения информации о таких вселенных в пределах нашей, вернее, о получении информации от них. Совершенно очевидно, что свет не может попадать из одной вселенной в другую, так же как и материя. Именно в этом суть замкнутой геометрии. Единственная возможность - перемещение частицы, на которую ограничения теории Эйнштейна не налагаются. На роль такой частицы есть несколько кандидатов, но Тори (местный корифей) не хочет залезать в эти дебри. Говорит, слишком там все запутанно.

     Думаю, что тахионы вполне подходят для этой цели. Они могут вырываться из малых вселенных в пределах нашей. Поэтому недавнее открытие их так существенно для космологии. Они обеспечивают прямую связь с замкнутыми пространственно-временными континуумами внутри нашей Вселенной. Именно поэтому я так упорно работаю.

     Это - шанс на первоклассное открытие. Хотя нам сейчас очень нелегко: мы бьемся над этой задачей, а в городе забастовка пищевиков, и в Лос-Анджелесе большой пожар. Теперь, когда мир в таком ужасном состоянии, возможно, наши проблемы и гроша ломаного не стоят, но именно для этого и существует академическая жизнь.

     Извини, я так много наговорила, и, может, это не имеет никакого смысла, но меня все это страшно волнует и захватывает. Однако мне очень жаль, что я не попаду в Баию.

     Надеюсь на скорую встречу.

     С любовью, Кэти.

 

     Петерсон на какое-то мгновение испытал неловкость при виде строчек чьего-то письма. Но Совет в последнее время стал пользоваться этим способом для преодоления препятствии в образе тех непокорных людей, которые не считали необходимым быстрое принятие решений и не видели смысла в действиях. И все-таки он был джентльменом, а джентльмены чужую переписку не читают. Однако неловкость быстро прошла, поскольку его захватила изложенная Кэти идея. Субвселенные? Невероятно. Картина, нарисованная ученым, выглядела просто нереально.

     Петерсон откинулся в кресле и начал изучать канадские пустоши, над которыми они сейчас пролетали. Да, в этом-то и все дело. Уже в течение десятилетий ученые вырисовывают картину мира, которая становится все более непонятной, отдаленной от всего привычного, нереальной. Конечно, легче просто игнорировать, чем пытаться понять. “Зачем беспокоиться? Все так сложно. Включи телевизор, милая. Не принимай ничего близко к сердцу...”

 

Глава 12

 

3 декабря 1962 года

 

     Купер длинными рядами разложил на лабораторном столе разграфленные красной сеткой листы. Он отступил и, покачиваясь на носках, как спринтер, готовящийся к забегу, посмотрел на свою работу. Приглушенный шум лабораторного оборудования как бы подчеркивал напряженную атмосферу ожидания.

     - Ну вот, - медленно выговорил Купер, - теперь они разложены по порядку.

     - Это наши лучшие данные? - спросил Гордон.

     - Самые лучшие из всего, что я получил, - ответил Купер насупившись, так как ему не понравилось что-то в тоне Гордона. Он повернулся, уперев руки в бока. - Они расположены последовательно, соответственно трем часам приема.

     Все выглядит очень четко и ясно, - примирительно ;казал Гордон.

     - Да, - согласился Купер, - не заметно никаких закавык. Если бы появился резонанс, я бы увидел.

     Гордон провел пальцем вдоль зеленых линий записи информации. Стандартные кривые резонанса вообще отсутствовали. Внутри их опытного образца, охлажденного в кипящем гелии до температуры на три градуса выше абсолютного нуля, находились атомные ядра. Каждое являлось крохотным магнитом, отчетливо прослеживалась тенденция к выравниванию их в одну линию вдоль магнитного поля, наводимого Купером. Стандартный эксперимент был довольно прост: в результате применения короткого электромагнитного импульса ядерные магниты извлекались из магнитного поля. Через некоторое время ядра снова выстраивались по направлению поля. Этот релаксационный ядерный процесс многое говорил экспериментатору о состоянии внутри твердого тела. Такой эксперимент позволял довольно легко выяснять микроскопические особенности строения твердого тела со сложной структурой. Гордону нравилась эта работа, все в ней было четко и ясно, а результаты ее могли впоследствии использоваться в транзисторах и инфракрасных детекторах. Это направление физики твердого тела не являлось столь наглядным, как исследование квазаров или частиц высокой энергии, но зато в нем привлекала чистота эксперимента и изящество простоты.

     Однако волнистые линии, которые он сейчас рассматривал, не были ни простыми, ни красивыми. То тут, то там появлялось то, чего и следовало ожидать при ядерном резонансе, - фрагменты плавных, наполненных смыслом кривых. Но большинство вычерченных самописцем зеленых линий пронизывались мгновенно возникающими и тут же исчезающими зубцами взрывов электромагнитных импульсов.

     - Расстояние между импульсами точно такое же, - пробормотал Гордон.

     - Да, - согласился Купер, - сантиметр, и короткие регулярные промежутки в полсантиметра.

     Они посмотрели друг на друга, а потом снова на кривые. Каждый из них надеялся на другой результат. Они ставили эти эксперименты снова и снова, исключая все возможные источники шумов. Но зубчатые выбросы шумов не исчезали.

     - Чертовщина какая-то, - проворчал Купер. - Наверняка какое-то сообщение.

     Гордон кивнул. Его покачивало от усталости.

     - Да, никуда не денешься, - вздохнул он. - Сигнал почасовой. Для простого совпадения слишком мало шансов.

     - Пожалуй, так.

     - Ну что же, - Гордон постарался придать голосу бодрость. - Давайте расшифровывать эту чертовщину.

     УМЕНЬШЕНИЕ СОДЕРЖАНИЯ КИСЛОРОДА ДО ВЕЛИЧИНЫ МЕНЬШЕЙ ДВУХ ЧАСТЕЙ НА МИЛЛИОН В РАДИУСЕ ПЯТИДЕСЯТИ КИЛОМЕТРОВ ОТ ИСТОЧНИКА ПОСЛЕ ЦВЕТЕНИЯ ДИАТОМОВЫХ ВОДОРОСЛЕЙ УКАЗЫВАЕТ НА НАЛИЧИЕ AEMRUDYCO PEZQEASKL НЕБОЛЬШИЕ ЗАГРЯЗНИТЕЛИ ПРИСУТСТВУЮТ В DEITPICH POLYXTROPE 174 А ОДИН СЕМЬ ЧЕТЫРЕ А В СОЧЕТАНИИ В ВИДЕ РЕШЕТЧАТОЙ СТРУКТУРЫ С ГЕРБИЦИДАМИ СПРИНГФИЛД AD 45 AD ЧЕТЫРЕ ПЯТЬ ИЛИ ДЮ ПОНТ АНАЛАГАН 58 ПЯТЬ ВОСЕМЬ ВОЗНИКАЮЩИЕ В РЕЗУЛЬТАТЕ ПОВТОРЯЮЩЕГОСЯ ИСПОЛЬЗОВАНИЯ БАССЕЙНА АМАЗОНКИ ДЛЯ СЕЛЬСКОХОЗЯЙСТВЕННОГО ПРОИЗВОДСТВА В ДРУГИХ МЕСТАХ В ТРОПИКАХ ВОЗМОЖНО ПОЯВЛЕНИЕ СИНЕР-ГЕТИКОВ ИЗ ДЛИННОЦЕПНЫХ МОЛЕКУЛ В КИСЛОРОДНОЙ КОЛОННЕ РАСПРОСТРАНЯЕТСЯ КОНВЕКТИВНО ВИРУС ASMA WSUEXIO 829 CMXDROQ НАЛАГАЮТСЯ ПОЭТАПНО РЕЗУЛЬТАТЫ С ТРЕХНЕДЕЛЬНОЙ ВЫДЕРЖКОЙ ЕСЛИ ПЛОТНОСТЬ AD 45 ЧЕТЫРЕ ПЯТЬ ПРЕВОСХОДИТ 1 58 ОДИН ПЯТЬ ВОСЕМЬ ЧАСТЕЙ НА МИЛЛИОН ТОГДА ВОЗНИКАЕТ РЕЖИМ СТИМУЛЯЦИИ МОЛЕКУЛ ОБРАЩАЮЩИЙ НЕЙРООБОЛОЧКУ ПЛАНКТОНА В ЕГО СОБСТВЕННУЮ ХИМИЧЕСКУЮ ФОРМУ ИСПОЛЬЗУЯ ДЛЯ ЭТОГО СОДЕРЖАНИЕ КИСЛОРОДА ДО ТЕХ ПОР ПОКА УРОВЕНЬ КИСЛОРОДА НЕ УПАДЕТ ДО ВЕЛИЧИНЫ ФАТАЛЬНОЙ ДЛЯ БОЛЬШИНСТВА БОЛЕЕ ВЫСОКИХ ПИЩЕВЫХ ЦЕПЕЙ WTESJDKU ОПЯТЬ АММА YS ВОЗДЕЙСТВИЕ УЛЬТРАФИОЛЕТА СОЛНЕЧНОГО ИЗЛУЧЕНИЯ ЗАМЕДЛЯЕТ ДИФФУЗИЮ В ПОВЕРХНОСТНЫХ СЛОЯХ ОКЕАНА НО РОСТ ПРОДОЛЖАЕТСЯ В БОЛЕЕ ГЛУБОКИХ СЛОЯХ НЕСМОТРЯ НА КОНВЕКТИВНЫЕ ЭЛЕМЕНТЫ ОБРАЗОВАНИЕ КОТОРЫХ СЛОЕВ В ХМС AHSU СРОЧНО MADULDO 374 ЕДИНСТВЕННЫЙ СЕГМЕНТ AMZLSODP ALYN ВЫ ДОЛЖНЫ ПРЕКРАТИТЬ ДОСТУП УКАЗАННЫХ ВЫШЕ СУБСТАНЦИЙ В ОКЕАНСКУЮ ЦЕПЬ ЖИЗНИ AMZSUY RDUCDK ПУТЕМ ЗАП-РЕЩЕНИЯ ПРИМЕНЕНИЯ СЛЕДУЮЩИХ ВЕЩЕСТВ CALLANAN В 471 ЧЕТЫРЕ СЕМЬ ОДИН СОСТАВЛЯЮЩЕЙ В MESTOFITE В КОМПАУНДЕ СОЛЕЙ МОРСКОЙ ВОДЫ ОТ АЛЬФА ДО ДЕЛЬТА YDEMCLW СРОЧНО YXU ПРОВЕСТИ АНАЛИЗ ТИТРОВАНИЕМ НА МЕТАСТАБИЛЬНЫХ ИНГРЕДИЕНТАХ PWMXSJR ALSUDNCH Гордон смог подумать над посланием только после полудня. Утром у него были лекции, а затем пришлось заниматься в комиссии по приему абитуриентов. Здесь собрались лучшие студенты - из Чикаго и Калифорнийского политехнического, из Беркли и Колумбийского университета, из Массачусетского технологического института и Корнельского университета, из Принстона и Стэнфорда - иными словами, из тех мест, которые принято считать кладезью мудрости. Несколько необычных случаев - два абитуриента из Оклахомы, которые могли оказаться перспективными, а также талантливый, но очень спокойный молодой человек из штата Лонг-Бич - отложили для дальнейшего рассмотрения. Совершенно очевидно, что слава Ла-Ойи шагнула далеко за ее пределы. Отчасти это объяснялось ажиотажем, порожденным так называемым феноменом Спутника. Гордон приплыл на той же волне и был знаком с этим явлением. Наступило самое подходящее для науки время. Он размышлял о тех, кто сейчас собирался заниматься физикой. Некоторые из них наверняка того же сорта, что и ребята, поступающие в медицинские и юридические вузы, - то есть наука их не интересовала, но сулила в будущем тугой кошелек. Гордон даже подумал с этой точки зрения о Купере - в парне иногда вспыхивал творческий огонек, но обычно он тлел под толстым слоем спокойствия и уверенности физически здорового и сильного человека. Даже само существование послания, по мнению Купера, казалось немного забавным, но вполне приемлемым явлением, а дополнительный плюс давала его уверенность, что сообщение скоро объяснят. Гордон так и не смог понять - это поза или же настоящее спокойствие, но все это вселяло в него чувство какой-то неуверенности. Он привык к более эмоциональным проявлениям. Гордон завидовал физикам, совершившим великие открытия, когда квантовая механика еще только разворачивалась, а атомы только начали бомбардировать. Ветераны факультета Эккарт и Либерман иногда рассказывали о тех временах. До 40-х годов диплом физика считался солидной основой для карьеры инженера-электронщика. Взрыв атомной бомбы все изменил. В лавине возникающих новых эффективных видов вооружения, новых сфер исследований, при все увеличивающихся бюджетах вдруг выяснилось, что стране позарез нужны физики. В течение многих лет после Хиросимы в газетных очерках физиков называли не иначе как “блестящий физик-ядерщик”, как будто не существовало других физиков. Физика жирела. Однако сами физики зарабатывали мало. Гордон вспомнил профессора-визитера из Колумбийского университета, одалживающего деньги для посещения “Китайского ленча”, который в то время устраивали по пятницам Ли и Янг в одном из великолепных китайских ресторанчиков, окружавших университетский городок. И именно там часто впервые сообщалось о новых результатах. Если вы хотели быть всегда в курсе новостей, то постоянное посещение таких ленчей этому способствовало. Одолженные на ленч деньги ученый визитер потом возвращал в течение недели. Теперь эти дни казались Гордону такими далекими, хотя для старшего поколения физиков те воспоминания оставались яркими и по сей день.

     Некоторые из них, вроде Лакина, жили в каком-то напряженном ожидании. Интерес публики быстротечен и непостоянен, и ее внимание отвлекут рыбьи плавники, передвижные дома в деревенском стиле и прочее. Массы забудут о науке. Простое уравнение “наука равна технике равна потребительским товарам” скоро и не вспомнится. Временной интервал развития физики на нижней части ветви S гораздо больше, чем химии, для которой Первая мировая война стала звездным часом и теперь переживала бум. Однако за этим последует плато. В букве S, кроме того, есть и закругление.

     Гордон раздумывал над этим, шагая по наружной лестнице из лаборатории в кабинет Лакина. Система лабораторных тетрадей была очень тщательно организована, и он не единожды перепроверял результаты расшифровки послания. И все-таки у него невольно возникала мысль: “Не повернуть ли обратно, чтобы не встречаться с Лакином вообще?"

     Он успел сказать всего несколько слов, когда Лакин прервал его:

     - Гордон, я считал, что к сегодняшнему дню вы справитесь с этими неполадками.

     - Исаак, я говорю о фактах.

     - Нет. - Стройный, подтянутый человек вышел из-за стола и начал прохаживаться по кабинету. - Я внимательно изучил ваш эксперимент и прочитал ваши записи - Купер показал мне, где они лежат.

     - Почему же вы не обратились лично ко мне? - нахмурился Гордон.

     - Вы занимались в классе. И, говоря откровенно, я хотел посмотреть записи Купера, сделанные им собственноручно.

     - Почему?

     - Вы признаете, что не все данные получены лично вами?

     - Конечно. Он тоже должен был кое-что получить для своих тезисов.

     - А он сильно отстает от графика. - Лакин остановился и принял свою характерную позу - наклонил голову и поднял брови, глядя на Гордона как будто поверх несуществующих очков. Гордон предполагал, что этим взглядом он как бы хотел передать что-то неподдающееся доказательствам, но тем не менее очевидное, как молчаливое взаимопонимание между коллегами.

     - Я не думаю, что Купер что-нибудь фальсифицировал, если вы об этом. - Гордон старался говорить спокойно.

     - Откуда вы знаете?

     - Данные, которые получил я, совпадают по синтаксису с остальной частью послания.

     - Это может быть результатом специального эффекта, подготовленного Купером. - Лакин повернулся к окну, заложив руки за спину. Теперь в его голосе появились неуверенные нотки.

     - Да что вы. Исаак?

     - Хорошо. - Лакин неожиданно повернулся к нему. - Но в таком случае расскажите мне, что происходит.

     - Есть эффект, но ему нет объяснения. И ничего больше. - Гордон помахал в воздухе листком с текстом послания, разрезая им отраженные от окон солнечные лучи.

     - Значит, мы с вами договорились, - Лакин улыбнулся. - Очень странный эффект. Что-то заставляет ядерные спины релаксировать, бинг, так-то вот. Спонтанный резонанс.

     - Это чушь. - Гордон решил было, что они действительно сошлись во мнениях, но, похоже, опять начались старые песни.

     - Нет, это констатация факта.

     - Ну а как вы объясните это? - Он снова помахал листочком.

     - Никак не объясню. - Лакин демонстративно пожал плечами. - На вашем месте я даже не стал бы об этом упоминать.

     - До тех пор, пока мы не сможем найти объяснений.

     - Нет. Мы поняли достаточно, чтобы публично заявить о наличии спонтанного резонанса. - Лакин начал научное подведение итогов, загибая пальцы вместе с формулировкой очередного пункта.

     Гордон понимал, что с Купером хорошо поработали. Лакин знал, как представить данные, чтобы получить кривую, как должны выглядеть цифры на бумаге, чтобы получился убедительный результат.

     - Спонтанный резонанс вдохновит написать интересную статью. Она может оказаться даже скандальной.

     Когда Лакин замолчал, подыскивая новые аргументы, Гордон небрежно бросил:

     - Наполовину правдивая история все же останется ложью, знаете ли.

     - Я пытался вас вразумить в течение многих месяцев. - Лакин поморщился. - Теперь надо посмотреть правде в глаза.

     - Даже так? Ну и в чем же состоит эта правда?

     - Ваша техника несостоятельна.

     - В чем именно?

     - Не знаю. - Он снова наклонил голову и поднял брови. - Я не могу находиться в лаборатории постоянно.

     - Мы смогли правильно расположить резонансные сигналы...

     - Таким образом, для вас они что-то представляют. - Лакин снисходительно улыбнулся. - Они могут представлять все, что угодно. - Он развел руками. - Может быть, вы помните астронома Лоуэлла?

     - Да, - насторожился Гордон.

     - Он “открыл” каналы на Марсе. Видел их многие десятилетия. Другие люди тоже сообщали, что видели их. Лоуэлл построил для себя обсерваторию в пустыне. Будучи богатым человеком, он создал там великолепные условия для наблюдения - времени сколько угодно, зрение отличное. Его открытия свидетельствовали о наличии разума на Марсе.

     - Да, но... - начал Гордон.

     - Его единственная ошибка состояла в том, что он сделал неправильные выводы. Разумная жизнь существовала с его стороны телескопа, а не на Марсе. Его мозг, - Лакин постучал указательным пальцем по виску, - фиксировал мерцающие изображения и наложил на них определенный порядок. Его разум подшутил над ним.

     - Да-да, - хмуро согласился Гордон. Он не находил никаких контраргументов. Здесь с Лакином тягаться не приходилось: он знал больше разных истории, обладал тонким чутьем там, где требовалось маневрировать.

     - Я думаю, что нам не стоит уподобляться Лоуэллу.

     - Надо немедленно опубликовать статью о спонтанном резонансе, - вымолвил Гордон, одновременно пытаясь оценить ситуацию.

     - Да. Мы должны на этой неделе закончить составление предложений для ННФ. Мы можем сообщить о спонтанном резонансе. По записям в лабораторной тетради я могу написать о нем так, что это будет готовой статьей для “Физикал ревью леттерс”.

     - А какая нам будет польза от этого сообщения? - спросил Гордон, который никак не мог решить, как относиться к предложению Лакина.

     - В нашем сообщении для ННФ в разделе “Литература” мы можем сослаться на эту статью с примечанием “Передано в журнал “Физикал ревью леттерс”. Это сразу покажет важность работы. Фактически, - он поджал губы, что-то обдумывая и глядя поверх воображаемых очков, - почему бы не написать: должно быть опубликовано в “ФРЛ”? Я уверен, что они опубликуют эту статью, а слова “должно быть опубликовано” придадут работе больший вес.

     - Но ведь это неправда.

     - Скоро станет правдой. - Лакин снова уселся за стол, наклонился вперед и сцепил руки. - Я скажу вам честно, что без чего-либо интересного и новенького получение гранта может зависнуть в воздухе.

     Гордон довольно долго смотрел на Лакина в упор. Тот встал и снова зашагал по кабинету.

     - Конечно, это только предложение. Напишем “передано”, и этого будет достаточно. - Он задумчиво обошел кабинет и остановился перед классной доской, на которой мелом были написаны данные в первом приближении. Затем повернулся к Гордону и продолжил:

     - Очень странный эффект, и слава достанется тому, кто его обнаружил, то есть вам.

     - Исаак, - Гордон тщательно подбирал слова, - я не намерен бросать эту работу.

     - Прекрасно. Я уверен, что неприятности с Купером разрешатся сами собой. Посвятите себя этой работе целиком, но не забудьте назначить дату его кандидатского экзамена в доктора.

     Гордон рассеянно кивнул. Для того чтобы приступить к исследовательской работе для защиты докторской диссертации, студент должен выдержать двухчасовой устный экзамен. Купера необходимо к этому подготовить: он сильно терялся, если рядом с ним оказывалось больше двух факультетских преподавателей, - черта, характерная для большинства студентов.

     - Я рад, что мы уладили это дело, - скороговоркой выпалил Лакин. - Наброски письма в “ФРЛ” я покажу вам в понедельник. Между прочим, - он взглянул на часы, - начинается коллоквиум.

     Гордон пытался сосредоточиться на коллоквиуме, но почему-то смысл аргументов все время ускользал от него. Мюррей Гелл-Манн объяснял схему восьмеричного пути для лучшего понимания сути основных частиц, образующих материю. Гордон знал, что должен внимательно следить за дискуссией, так как рассматривалась действительно фундаментальная проблема. Теоретики в области частиц утверждали, что Гелл-Манн должен получить Нобелевскую Премию за эту работу. Гордон нахмурился, уселся поудобнее и стал внимательно рассматривать уравнения, написанные Гелл-Манном на доске. Кто-то в аудитории задал каверзный вопрос, и Гелл-Манн, как всегда спокойный и невозмутимый, повернулся, чтобы ответить. Аудитория с интересом наблюдала за дискуссией. Гордон припомнил свой последний год в Колумбийском университете, когда он начал посещать коллоквиумы физического факультета. Еще там он заметил характерную черту таких еженедельных собраний, о которой никогда не говорили: если кто-то задавал вопрос, внимание аудитории сразу переключалось на него. И чем больше было этих вопросов, тем больше отвлекалось внимания. Если же вопрошающий ловил лектора на какой-нибудь ошибке, окружающие награждали его улыбками и кивками. Все это было совершенно понятно, и еще понятнее то, что никто в аудитории не готовился к лекциям, никто их не изучал. Тема коллоквиума объявлялась за неделю, и Гордон начинал работать над ней, делал заметки. Он просматривал статьи выступающего, обращая особое внимание на выводы. В этом разделе авторы часто предавались мечтаниям, высказывали завиральные идеи, а иногда вскользь чернили своих оппонентов. Затем он читал материалы оппонентов. Это позволяло подготовить несколько хороших вопросов. Иногда такой вопрос, заданный невинным тоном, мог вспороть идеи автора, как стилет. Заинтересованный шепот аудитории и любопытные взгляды Гордону были обеспечены. Даже ординарные вопросы создавали впечатление глубокого понимания проблемы. Гордон начал задавать вопросы, находясь еще “на Камчатке”. Через несколько недель он двинулся вперед - солидная профессура факультета обычно занимала места в первых рядах. Скоро он сидел всего лишь за два ряда от них. Они поворачивались в его сторону, наблюдая за тем, как он встает, намереваясь обратиться к докладчику. Вскоре профессора, достигшие высоких степеней, стали кивать ему, рассаживаясь перед коллоквиумом. К Рождеству имя Гордона гремело на весь факультет. Его начали немного мучить угрызения совести, но в конце концов он ведь только проявлял острый и систематический интерес к предметам обсуждения на коллоквиумах. Если это шло ему на пользу, что ж, тем лучше. Он стал просто одержим вопросами математики и физики и с гораздо большим интересом следил, как лектор вытаскивал аналитического кролика из высокого математического цилиндра, чем смотрел какое-нибудь шоу на Бродвее. Как-то целую неделю он потратил на то, чтобы расколоть теорему Ферма, пропуская лекции. Примерно в 1650 году Пьер Ферма составил уравнение х*y = f и записал его на полях “Арифметики” Диофанта. Ферма доказал, что если х, у и т. - целые положительные числа, то уравнение не имеет решения для случая, когда п больше двух. “Доказательство слишком длинно, чтобы изложить его на полях книги”, - написал ферма. С тех пор прошло 300 лет, но никто так и не смог обосновать это положение. Может, он блефовал и доказательства вообще не существует? Всякий, разрешивший эту проблему и продемонстрировавший математическое доказательство, стал бы знаменитостью. Гордон долго бился над задачей, но, почувствовав, что отстает в занятиях, оставил ее, поклявшись, однако, когда-нибудь снова вернуться к ней.

     Конечно, последняя теорема Ферма содержала известную долю математического изящества, но Гордон не поэтому схватился за нее. Ему было интересно решать проблемы просто потому, что они возникали. Большинство ученых увлекались этим, будучи первыми игроками в " шахматы и любителями решения загадок. Именно эта черта, да еще амбиции характерны для ученых - так ему казалось по крайней мере. Гордон некоторое время раздумывал над тем, какие они разные - он и Лакин, несмотря на их общие научные интересы, и тут до него дошло. Он резко выпрямился. Головы соседей повернулись в его сторону. Гордон мысленно повторил свою беседу с Лакином, вспомнил, что, как только он начал говорить о послании, Лакин аккуратно увел разговор в сторону - сначала о Купере, затем о Лоуэлле, после чего он якобы поддержал его и предложил публикацию в “ФРЛ”. Лакин протолкнул нужную ему статью в “ФРЛ”, причем в соавторстве с Гордоном и Купером, а у Гордона остался лишь отпечатанный текст послания...

     Гелл-Манн продолжал описывать характерным для него языком пирамиду частиц, подобранную по их массе, спину и различным квантовым числам. Гордону это казалось Сплошной тарабарщиной. Он сунул руку в боковой карман - даже если он забывал повязать галстук, то на коллоквиум всегда надевал жакет - и вытащил послание. Несколько мгновений Гордон смотрел на него, а потом поднялся и пошел. Огромная аудитория, слушавшая лекцию Гелл-Манна, - пожалуй, самая большая за последний год, казалось, смотрит только на Гордона, пробирающегося через забор коленей к выходу. Сжимая в руке послание, он покинул помещение через боковую дверь под удивленными взглядами собравшихся.

     - В этом есть какой-то смысл? - спросил Гордон сидевшего напротив за письменным столом человека с белесыми волосами.

     - Пожалуй, да.

     - Химия нормальная?

     - Насколько я понимаю, - Майкл Рамсей развел руками, - да. Вот эти промышленные названия - “Сприн-гфилд-AD 45”, “Дюпон Аналаган-58” мне ничего не говорят. Может быть, они сейчас находятся в стадии разработки.

     - Ну а то, что здесь написано по поводу океана, и об этих веществах, которые взаимодействуют в реакции?

     - Кто знает? - Рамсей пожал плечами. - По отношению ко многим веществам из длинноцепочечных молекул мы пока чувствуем себя детьми, заблудившимися в лесу. Не надо думать, что мы волшебники, только потому что научились делать пластиковые дождевики.

     - Слушайте, я пришел на химический факультет, чтобы мне помогли разобраться в этом послании. Кто еще может знать об этом?

     Рамсей откинулся в кресле и бессознательно прищурился, глядя на Гордона и явно пытаясь оценить ситуацию. Спустя некоторое время он спокойно спросил:

     - Где вы получили эту информацию? Гордон неловко повернулся в кресле.

     - Я... Хм, слушайте, только, пожалуйста, не говорите об этом ни с кем.

     - Конечно, конечно.

     - Во время своего эксперимента я стал получать.., какие-то странные сигналы. Они поступали оттуда, откуда их вообще не могло быть.

     - Да? - Рамсей снова прищурился.

     - Я знаю, конечно, что здесь не все ясно. Просто обрывки каких-то предложений.

     - Это как раз то, чего вы ожидали?

     - Ожидал? Откуда?

     - Перехваченная шифровка, принятая одной из наших подслушивающих станций в Турции. - Рамсей улыбался, в его голубых глазах светилось торжество. Кожа вокруг них сморщилась так, что веснушки сошлись вместе.

     Гордон потрогал воротник своей рубашки, открыл было рот, а потом снова закрыл.

     - Ладно, не надо, - Рамсей явно радовался тому, что сумел разгадать тайну. - Я знаю все о секретности. Много парней набивают руку таким образом. У правительства не хватает квалифицированных людей, а потому привлекают консультантов.

     - Я не работаю на правительство. Вернее, за пределами ННФ.

     - Да я и не говорю, что вы работаете на него. Имеется рабочий совет в министерстве обороны. Как они его называют? Язоном, что ли? Там много толковых парней - Хэл Льюис из Санта-Барбары, Розенблат от нас. Вы не участвовали в исследованиях по вхождению тел из космоса в атмосферу вместе с ICBM для DOD?

     - Я не могу сказать, что участвовал, - ответил Гордон с нарочитой мягкостью в голосе. “И это чистая правда”, - подумал он.

     - Ха, хорошая фраза “не могу сказать”, но это не означает, что вы не принимали участия. Как говорил мэр Дейли? “Не запачкать рук - это не то же самое, что принять ванну”. Я не прошу вас рассекречивать ваши источники.

     Гордон снова прикоснулся к воротнику и обнаружил, что пуговица почти оторвалась. Когда он жил в Нью-Йорке, матери приходилось пришивать пуговицы почти каждую неделю. Последнее время он стал откручивать их не столь интенсивно, но сегодня...

     - Я удивлен, однако, что Россия говорит о подобных вещах, - пробормотал Рамсей, очевидно, размышляя вслух. Морщинки вокруг его глаз разгладились, и он опять (превратился в экспериментатора в области органической химии, задумавшегося над проблемой.

     - Русские недалеко ушли в этом направлении, - продолжал Рамсей. - Я присутствовал на последнем совещании в Москве. Могу поклясться, они значительно отстают от нас. Россия включила применение удобрении в свой пятилетний план. Никакого намека на те сложности, о которых вы рассказываете.

     - А почему английские и американские наименования продукции? - спросил Гордон, наклонившись вперед. - “Дюпон” и “Спрингфилд”. Да еще это “...возникает в результате повторного использования для сельского хозяйства бассейна Амазонки и других мест”, ну и так далее...

     - Да, - согласился Рамсей, - странно. Вы не думаете, что это как-нибудь связано с Кубой? Куба - единственное место, где русские пытаются влиять на события в Южной Америке.

     - Хм-м... - нахмурился Гордон, кивая самому себе.

     - Возможно, это имеет смысл. - Рамсей внимательно изучал выражение лица собеседника. - Что-то вроде побочных действий Кастро на Амазонке. Небольшая помощь втихаря для людей, живущих в глухих лесах, чтобы сделать партизанское движение более популярным. Не так уж глупо.

     - Знаете, мне все это кажется несколько усложненным. Я имею в виду другие части послания, насчет нейрооболочки планктона и прочего.

     - Да, я тоже не понимаю. Может быть, это относится к другой радиопередаче? - Он взглянул на Гордона. - А вы не могли бы получить лучшую транскрипцию? Эти радиопрослушиватели...

     - Боюсь, это лучшее из того, что я смог получить. Сами понимаете, - добавил он многозначительно. Рамсей сжал губы и кивнул:

     - Если DOD так заинтересован, что они начинают выкапывать подобную информацию... За этим что-то скрывается.

     Гордон пожал плечами. Он не решался сказать что-либо еще, позволяя Рамсею убедить самого себя в том, что все это связано с “тайной системой плаща и кинжала”. Главное - не переиграть и не сказать откровенной лжи. Он пришел на химический факультет поговорить начистоту, но теперь понял, что из этого ничего не получится. Лучше продолжать игру в том же духе.

     - Мне это нравится, - решительно сказал Рамсей и хлопнул рукой по куче экзаменационных билетов. - Чертовски интересная задача, и DOD заинтересован. Определенно в этом что-то есть. Думаете, мы могли бы получить финансирование?

     Вопрос застал Гордона врасплох.

     - Ну, я не знаю... Об этом я как-то не думал... Рамсей снова кивнул:

     - Правильно, я понял. DOD не собирается хвататься за каждую упавшую с неба идею. Им прежде всего нужна работа, подтверждающая эту идею. ;

     - Плата наличными.

     - Ну да. Какая-то предварительная информация. Она поможет лучше развить идею. - Он замолчал, что-то прикидывая в уме. - У меня есть соображения, как нам надо начать. Приступить к этому делу сейчас же мы не можем - у нас много текущей работы. - Он расслабился, откинулся на спинку кресла и улыбнулся. - Пришлите мне ксерокопию послания, я над ним поразмыслю. Мне нравятся загадки вроде этой. Я очень ценю то, что вы обратились к нам, пригласили меня участвовать в работе.

     - А я рад, что вы этим заинтересовались, - пробормотал Гордон и поднялся, сухо кивнув.

 

Глава 13

 

14 января 1963 года

 

     Он с трудом пробирался в своем “шевроле” вдоль Пирлрит, тормозя чуть ли не каждую секунду, когда задние фары Идущей впереди машины начинали тревожно мигать у него перед глазами. С каждым днем движение делалось интенсивнее. Впервые Гордона стали раздражать окружающие - ему казалось, что люди своим присутствием портят пейзаж, захватывают этот райский уголок. Теперь, когда он здесь обосновался, ему представлялась бессмыслицей дальнейшая урбанизация этого края. Он слабо улыбнулся, подумав о том, что присоединился к легиону тех, кто чувствует себя действительно пересаженным в эту почву. Отныне Калифорния - здесь, а все остальное - там или оттуда. Нью-Йорк был скорее фантомом, чем городом.

     Пенни в бунгало не оказалось. Он предупредил ее, что вернется поздно, так как будет набирать публику для вечеринки с коктейлями у Лакина дома, и ожидал, что она приготовит легкий ужин. Гордон побродил по квартире, раздумывая, чем бы ему заняться, чувствуя какую-то легкость и беспокойство после трех стаканов белого вина. Он нашел банку с арахисом и сжевал его. На обеденном столе кучкой лежали сочинения учащихся школы, где преподавала Пенни. Похоже, она куда-то торопилась и не успела их убрать. Гордон нахмурился - это так непохоже на Пенни. На полях сочинений пестрели сделанные ее аккуратным почерком пометки: отдельные абзацы отмечались словами “тепловато” или “спорно”; в некоторых местах крупными буквами - “Предл, фрагм.” или же просто “фраг.”, что означало несогласованность между подлежащим и сказуемым, как когда-то она объяснила Гордону. В начале одного эссе “Кафка и Христос” она написала: “Кинг-Конг умер за наши грехи?”, и Гордон задумался над этими словами.

     Он решил сходить купить вина и что-нибудь пожевать. Ему совершенно не хотелось сидеть дома и ждать, когда придет Пенни. Выходя из комнаты, Гордон заметил вещмешок, прислоненный к мягкому креслу, на котором он обычно сидел. Он потянул за шнурок и, когда мешок раскрылся, заглянул в него. Там лежала мужская одежда. Гордон нахмурился.

     Сердитый и снедаемый любопытством, он раздумал ехать на машине и вместо этого прошагал полквартала к океану.

     Большие волны били по выступам скал. Ему стало интересно, как долго смогут выдержать скалы этот постоянный натиск прибоя, который обрушивался на них с грохотом взрывов. Неподалеку несколько подростков бродили около городской водопроводной насосной станции. Праздно застыв на месте, кое-кто из них бесцельно следил за прибоем, у некоторых в зубах дымились короткие сигареты. Гордону никогда не удавалось выжать из них более трех слов, о чем бы он их ни спрашивал. “Невозмутимые аборигены”, - подумал он и повернул обратно. По пути ему встретились несколько сосен Торрея, которые росли прямо из тротуара, пробуравив своей тяжелой и грубой корой бетон, похожий на застывшие волны.

     Дойдя до дома, Гордон сел в машину и поехал извилистыми узенькими боковыми улочками. Крохотные, будто кукольные, домики теснились вдоль дороги. Многие были украшены безвкусным орнаментом, на некоторых высились совершенно бесполезные башенки. Закругления и решетчатые заборы одних домиков смыкались с пышными побегами бегоний, посаженных у других; розы прорывались сквозь посадки бамбука. Коктейль всевозможных архитектурных стилей прямо-таки затоплял эти дома и стекал вниз. Улочки выглядели прямыми и тихими, в них собирались и оседали осколки различных культур и времен.

     Ла-Ойя - место, где все соприкасалось совсем не так, как в Нью-Йорке, с некоей непонятной и скрытой энергией. Повинуясь какому-то неясному импульсу, он развернулся и подъехал к дому 6005 на улице Камино де ла Коста. Теперь это место стало своего рода маленькой святыней - здесь в 40-х и 50-х годах жил и работал Раймонд Чендлер. Дворик дома был вымощен плитами, а на холме за домом поднимался сад. Гордон проглотил все романы Чендлера сразу же после того, как впервые увидел Богарта в “Большом сне”. Пенни утверждала, что это один из способов выяснить, что же такое Калифорния.

     Еду он купил в магазине Альбертсона, а ящик белого вина - в магазине рядом с Уолл-стрит. Паркетный пол здания в это время еще хранил жару сухого дня. Плотный загорелый человек с плохо скрытой улыбкой рассматривал застегнутую на все пуговицы рубашку Гордона, когда он складывал бутылки вина в ящик. На крыльце магазина Гордон увидел Лакина, выходившего из “Остин-Хили”. Он быстро повернул в другую сторону и зашагал по проспекту, надеясь, что в наступающих сумерках Лакин его не заметит. Статья о спонтанном резонансе легко прошла в “Физикал ревью леттерс”, как тот и предполагал. Лакин считал инцидент исчерпанным, но Гордону было явно не по себе, он чувствовал себя человеком, который подписывает чеки, зная, что превысил свой банковский кредит.

     Он поставил ящик с позвякивающими бутылками в багажник “шевроле” и пошел к отелю “Валенсия”. Здесь не было видно кричащих электрических транспарантов, рекламирующих все и вся: заводы, крытые бассейны, дымовые трубы, кладбища, железные дороги или дешевые закусочные, встречающиеся на каждом шагу. “Валенсия” заявляла о себе скромной вывеской. На веранде отеля две пожилые дамы в платьях со сложным печатным узором и оборочками у талии играли в канасту и оживленно беседовали. Шею каждой украшали тяжелые металлические ожерелья, пальцы были унизаны кольцами. Двое мужчин, которые играли вместе с ними, выглядели постарше. “Вероятно, необходимость подписывать чеки очень утомляет”, - подумал Гордон, проходя мимо них в холл. Бар отеля встретил его многоголосым гулом. Гордон прошел мимо плетеных кресел в глубь холла. Сидя здесь, ему нравилось наблюдать за тем, что происходит внизу, в бухте. Эллен Браунинг Скриппс видела, во что превращали город дельцы, скупавшие землю, и потому сохранила зеленую лужайку вокруг бухточки, чтобы не только богачи могли любоваться ленивыми волнами. Пока Гордон наслаждался зрелищем, вспыхнули прожектора, и на темном фоне океана стали видны белые барашки волн. Предпринятые когда-то Гордоном экспедиции по Тихому океану начинались из такой полукруглой бухты.

     Он направился к выступающему из воды большому камню рядом с берегом. Набегающие волны не заливали его.

     Несмотря на скользкую поверхность камня, Гордону нравилось стоять здесь и смотреть на берег с деревянными домиками, оштукатуренными и побеленными. Казалось, что отсюда он может лучше оценить их архитектуру и рассмотреть перспективу города. Чендлер как-то сказал, что этот город полон пожилых людей и их родителей, но он никогда не упоминал об океане с его ревущими бурунами, которые служили как бы знаками препинания между длинными предложениями волн, грызущих берег. Словно какая-то невидимая сила шла из-за горизонта, от границ Азии, делить на кусочки уютное американское побережье. Кряжистые волноломы противостояли этому натиску, но Гордон никак не мог понять, как им удается здесь удержаться. Конечно, время сотрет эти сооружения, ничего не поделаешь.

     Когда он шел обратно, шум в баре стал на рюмку громче, чем когда он пришел. Крашеная блондинка бросила на Гордона оценивающий взгляд, но, видя, что шансов нет, вернулась к своему журналу “Лайф”. Он остановился у табачного киоска, купил какую-то книжку в бумажном переплете за 35 центов и, отходя от киоска, помахал ею, как веером. Такие книжки всегда пахли трубочным табаком.

     Открыв своим ключом дверь бунгало, Гордон увидел на диване незнакомого мужчину, который наливал в большой стакан “бурбон”.

. - О, Гордон, - поднимаясь, весело сказала Пенни, сидевшая рядом с незнакомцем. - Это - Клиффорд Брок.

     Незнакомец встал. На нем были брюки цвета хаки и коричневая шерстяная рубашка с застегнутыми на пуговицы карманами; пара кроссовок валялась рядом с вещевым мешком около тахты. Мужчина был высокий и плотный, по лицу блуждала ленивая улыбочка, от которой вокруг глаз собирались лучиками морщинки.

     - Рад с вами познакомиться, - произнес Клиффорд Брок. - Неплохое местечко вы себе отхватили. Гордон пробормотал приветствие.

     - Клифф - мой старый школьный товарищ, - проговорила Пенни. - Это он взял меня тогда с собой на скачки.

     - О, - сказал Гордон таким тоном, будто это объясняло все.

     - Не хотите ли попробовать “Старого дедушку”? - предложил Клифф, ставя на кофейный столик открытую бутылку. Он по-прежнему улыбался.

     - Нет-нет, спасибо. Я как раз ходил сейчас за вином.

     - А у меня тоже есть, - сказал Клифф, вытаскивая из-под столика пятилитровую бутыль.

     - Мы только что вернулись из магазина, - вставила Пенни, на лбу у нее блестели капельки пота. Это было “Бруксайдское красное” - они обычно использовали его для готовки.

     - Подождите, я сейчас принесу из машины, - сказал Гордон, обходя предложенную Клиффом бутыль.

     На улице приятно веяло прохладой. Гордон внес ящик в дом, поставил часть бутылок в холодильник. Затем откупорил одну и, хотя вино было теплым, налил себе стакан. В гостиной Пенни, слушая неторопливую речь Клиффа, расставляла блюда с запеченной картошкой и моченой фасолью.

     - Ты целый вечер провел у Лакина? - спросила она, когда Гордон расположился в кресле-качалке.

     - Нет, я задержался потому, что зашел за покупками. А у Лакина оказалось обычное сборище с хлопаньем по плечу. - Трудно было себе представить, что такие люди, как Роджер Исааке или Герб Йорк, могут хлопать по плечу почтенного философа, как старого приятеля в пивной, но Гордон не стал уточнять.

     - И кто же это? - спросила Пенни, интересуясь из вежливости. - Кого они себе вербуют?

     - Говорят - критик-марксист. Он о чем-то там долдонил, но я немногое понял. Нечто вроде того, как капитализм нас угнетает и не дает высвободить нашу творческую энергию.

     - Университеты очень любят нанимать красных, - изрек Клифф, моргая, как сова.

     - Я думаю, что он коммунист только теоретически, - Гордон решил спустить намечающийся спор на тормозах, так как ему не хотелось вставать на чью-либо позицию.

     - Ты думаешь, его все-таки возьмут к вам? - Пенни явно старалась оживить беседу.

     - От меня там ничего не зависит. Это гуманитарный факультет. Все отнеслись к нему очень уважительно, кроме Фехера. Этот парень сказал, что при капитализме человек эксплуатирует человека, а Фехер ткнул пальцем в его сторону и заявил, что, конечно, при коммунизме все наоборот. Шутка вызвала добродушный смех, однако Попкину это не понравилось.

     - Если вы не были в Лаосе, красным вас учить нечему, - проворчал Клифф.

     - А что он сказал о Кубе? - настаивала Пенни.

     - Насчет ракетного кризиса? Ничего.

     - Ну вот, - сказала она торжествующе. - А что он написал?

     - Публикаций очень мало. Одна из его вещей называется “Одномерный человек”.

     - Маркузе. Это Герберт Маркузе, - сообщила Пенни.

     - Кто это? - пробормотал Клифф, наливая себе в стакан “Бруксайдское”.

     - Интересный мыслитель, - пожала плечами Пенни. - Я читала его книгу.

     - О красных больше узнаешь в Лаосе, - повторил Клифф, поднимая пятилитровую бутыль на плечо, чтобы из нее стало удобнее наливать. - Выпьем? - предложил он.

     - Я пас, - Гордон накрыл стакан рукой, как будто опасаясь, что Клифф ему все равно нальет. - Вы что, были в Лаосе?

     - Конечно, - сказал тот, смакуя выпивку. - Я знаю, что этому вину далеко до вашего, - он показал стаканом, и вино заплескалось, - но оно гораздо лучше того, что мы пили там, это я вам говорю точно.

     - А что вы там делали?

     - Специальные войска, - ответил он, в упор глядя на Гордона.

     Гордон молча кивнул. Ему стало слегка не по себе. Из-за учебы в высшей школе он получил отсрочку от военной службы.

     - И как там? - задал он дурацкий вопрос.

     - Хреново.

     - А что военные думают насчет решения кубинского ракетного кризиса? - спросила Пенни серьезным тоном.

     - Старина Джек на той неделе честно заработал свои деньги. - Клифф сделал большой глоток вина.

     - Клифф вернулся насовсем, - пояснила Гордону Пенни.

     - Верно, - подтвердил Клифф. - Раз и навсегда. Меня отправили в Эль-Торо. Я знал, что старушка Пенни где-то поблизости, заехал к ее отцу, и он дал мне адрес. Я и подъехал на автобусе. - Он легко помахал рукой, настроение у него изменилось. - Старик, я хочу сказать, все нормально. Я просто давний друг. Только и всего. Так, Пенни?

     - Да, Клифф приглашал меня на вечера старшеклассников.

     - О, она выглядела просто великолепно. Представляете, в моей гоночной машине в вечернем розовом платье и с наганом. - Неожиданно он высоким нетвердым голосом запел: “Когда я снова вальсирую с тобой”. - Какая чепуха! Тереза Бревер.

     - А мне это не нравилось, - кислым тоном сказал Гордон. - Уровень школьных увлечений.

     - Я так и думал, что вам это не по нутру, - успокаивающим тоном сказал Клифф. - Вы с самого востока?

     - Да.

     - Марлон Брандо. “На берегу” и все в том же духе. Ох, парень, там все так грязно!

     - Ну, вряд ли все, - заступился за восток Гордон. Каким-то образом Клифф попал в самую точку. Гордон одно время держал на крыше голубей, так же как и Брандо, и приходил потолковать с ними в субботние вечера, когда у него не предвиделось свиданий, что случалось довольно часто. Через какое-то время он убедил себя, что свидания в субботу вечером вовсе не являются центром мироздания подростка. Потом он избавился от голубей. Они действительно были грязными.

     Гордон сказал, что хочет еще вина, и вышел в соседнюю комнату. Когда он вернулся, Пенни и Клифф оживленно вспоминали прошлое: поведение и одежду в стиле высшей студенческой лиги “Айви Лиг”; оснащенные черт-те чем автомобили; “Час варьете с Тэдом Маком”; нарочно дразнящие собеседника ответы типа “Я-то это знаю, а вот тебе придется выяснять”; мороженое “Силтест”, фильмы “Оззи и Харриет” и “Папе лучше знать”; прически в стиле “утиный хвост”; перекрашивание старшеклассниками за ночь водонапорной башни; девочек, которые жевали в аудитории резинку и покидали первые курсы колледжа из-за беременности; спектакль “Моя маленькая Марджи”; паршивца-президента на старшем курсе; платья без завязок, в которые приходилось вставлять кринолин; одноцентовые булочки; круглые заколки; выпивки в барах, хозяева которых плевать хотели на возраст посетителей; девушек, которые носили такие узкие юбки, что в автобус им приходилось влезать боком; пожар в химической лаборатории; брюки без поясов; а также всякую всячину, которая не нравилась Гордону уже тогда, когда он сидел, погрузившись в учебники, и мечтал о Колумбийском университете. Он не видел причин тосковать по этим вещам теперь. Пенни и Клифф вспоминали о бессмысленных поступках и глупостях с какой-то мягкой снисходительностью, которой Гордон не мог понять.

     - Все это сильно смахивает на загородный клуб, - сказал он, стараясь говорить шутливым тоном, но подразумевая именно это.

     Однако Клифф уловил в его голосе неодобрение.

     - Знаешь, мы просто хотели развлекаться, пока имелась крыша над головой.

     - Ну, мне кажется, дела не так плохи.

     - А по мне, так нет. Вот попади туда в грязь по самый зад. Китайцы откусывают от нас по кусочку, газеты пишут только о Кубе, но настоящие события происходят там. - Клифф допил вино и налил снова.

     - Понимаю, - холодным тоном сказал Гордон.

     - Клифф, - весело проговорила Пенни, - расскажи Гордону про дохлого кролика в классе миссис Хоскинз. Клифф принес...

     - Послушай, друг, - медленно выговаривая каждое слово и помахивая указательным пальцем, сказал Клифф, вглядываясь в Гордона так, будто он плохо видел, - ты просто не...

     В этот момент зазвонил телефон. Гордон с облегчением встал и взял трубку. Выходя из комнаты с трубкой, он заметил, что Клифф начал что-то тихонько говорить Пенни, но расслышать ничего не мог.

     Сквозь свист электростатических помех Гордон разобрал голос матери:

     - Гордон, это ты?

     - Да, я. - Он глянул в сторону гостиной и понизил голос. - Ты откуда звонишь?

     - Из дома, конечно, где же мне еще быть?

     - Я просто поинтересовался...

     - Не вернулась ли я в Калифорнию, чтобы тебя навестить? - В ее голосе явно слышалось раздражение.

     - Нет, нет, что ты! - Он запнулся на какую-то долю секунды, решая, произнести слово “мама” или нет, и не стал этого делать, чтобы не услышал Клифф из специальных войск. - Я совсем так не думал, ты меня неправильно понимаешь.

     - Она с тобой? - Голос матери сразу ослаб, как будто ухудшилась слышимость.

     - Конечно. А ты чего ожидала?

     - Кто знает, чего можно ожидать в наше время, сын. Как только мать назвала его сыном, он понял, что сейчас начнутся проповеди.

     - Тебе не следовало уезжать, не предупредив.

     - Я знаю, знаю. - Ее голос снова ослаб. - Моя кузина Хейзел сказала, что я поступила неправильно.

     - А мы так много собирались сделать, показать тебе достопримечательности, - начал на ходу сочинять Гордон.

     - Я была в таком... - она не могла подобрать слова.

     - Мы могли бы поговорить.., о многом...

     - Успеем. Я сейчас не чувствую себя достаточно хорошо, но надеюсь, что смогу снова приехать.

     - Ты чувствуешь себя неважно? Мама, что с тобой?

     - Небольшой плеврит, ничего страшного. Я выбросила уйму денег на доктора и на анализы, но теперь все в порядке.

     - Слава Богу. Займись своим здоровьем.

     - Это не серьезней, чем ангина, которой ты когда-то болел. Помнишь? Я все знаю об этих болезнях. Вчера на обед приходила твоя сестра, и мы вспоминали, как... - И дальше мать обычным тоном начала описывать события прошедших недель: о возвращении в отчий дом блудной сестры; о том, как она сварила щи, испекла кюгель, приготовила язык со знаменитым венгерским изюмным соусом - и все это для одного обеда. Затем она вспомнила про “тиатер”, о том, как две труппы одновременно поставили Осборновского “Лютера”. (“Об этом так много говорили!”) Она никогда не просила отца Гордона о подобных развлечениях - нечего тратить свои кровные денежки, - но теперь желание приблизить к себе детей оправдывало такую роскошь. Он ласково улыбался, слушая этот непринужденный поток слов из другой жизни за три тысячи миль отсюда, и думал, знает ли вообще Филипп Рот что-нибудь о Лаосе.

     Гордон представлял себе, как мать на другом конце длинного медного провода сжимает трубку так, что ее кулак становится белым. По мере того как ее голос смягчался, он чувствовал, что рука перестает напрягаться и костяшки пальцев приобретают нормальный цвет. В конце разговора у него улучшилось настроение. Он повесил трубку и услышал сдавленный крик из гостиной.

     Пенни сидела на софе, обнимая Клиффа за плечи, а тот плакал, закрывая лицо руками.

     - Я не хотел... Мы шли по этим рисовым полям, преследуя группу из Патет-Лао, когда они уходили из Вьетнама в сторону Долины кувшинов. Я был с дерьмовой ротой регулярных вьетнамских войск - я и Берни; Берни из нашего класса, ты его помнишь. Пенни? - и вдруг в нас стали стрелять из ручного пулемета. Голова Берни дернулась, он сел прямо в грязь, шлем упал ему на колени. Он потянулся рукой к лицу, а потом стал доставать что-то из шлема и повалился набок. Я тоже бросился на землю, а пулеметные очереди свистели над нами. Когда я подполз к нему, вода вокруг была розовой. Я посмотрел на его шлем, и до меня дошло, что он пытался достать оттуда свой скальп, - волосы все еще липли к шлему. Очередь, видимо, прошила шлем, пробила мозг и раздробила челюсть. - Клифф говорил теперь спокойнее и отчетливее, прерывая свою речь тяжелыми вздохами и вытирая глаза. Пенни обнимала его широкие плечи и шептала что-то успокаивающее. Затем она нежно поцеловала его в щеку. Гордон неожиданно понял, и это резануло его по сердцу, что когда-то, в те розовые школьные дни, она спала с Клиффом. Между ними возникла былая близость.

     Клифф поднял голову и увидел Гордона. Он слегка встрепенулся, а потом грустно покачал головой.

     - Начался этот чертов дождь, - сказал он отчетливо, как бы решившись досказать все до конца, безразлично кому. - Они не могли прислать за нами вертолет. Эти сволочи, вьетнамские летчики, не хотели летать под огнем. Мы застряли в бамбуковой роще, куда нам пришлось перебраться. Патет-Лао и Вьетконг загнали нас туда. Мы с Берии считались советниками, и в наши обязанности не входило отдавать приказы. Мы были прикомандированы к этой роте, так как предполагалось, что ей не придется вообще соприкасаться с противником. Все думали, что с началом сезона дождей они исчезнут.

     Клифф поднял бутыль с “Бруксайдским” и налил себе еще стакан. Пенни сидела рядом с ним, сложив руки на груди. Ее глаза блестели. Гордон вдруг осознал, что стоит навытяжку со сжатыми кулаками между кухней и гостиной. Он заставил себя сесть в кресло-качалку.

     Клифф выпил полстакана, вытер рукавом глаза и вздохнул. Постепенно он овладел собой, и когда снова заговорил, в голосе его сквозила усталость, будто с каждым произнесенным словом уходила часть его эмоций:

     - Этот командир вьетнамской разведроты просто прилип ко мне, не зная, что делать. Собрался уходить этой же ночью. Рисовые поля покрыло туманом. Он хотел, чтобы я с десятком вьетнамцев пошел на разведку. Я пошел. У этих мальцов имелись винтовки М-1, и они были испуганы до предела. Не успели мы пройти сотню метров, как первый напоролся ногой на что-то и начал орать. Немедленно раздалась пулеметная очередь, и мы подались назад в бамбуковую рощу.

     Клифф откинулся на софе и небрежно обнял Пенни, тупо уставившись на бутыль.

     - Из-за дождя появляются грибки, которые растут прямо в ваших носках. Ноги становятся белыми. Я пытался 1асиуть, но ногам сделалось так холодно, что, казалось, они отмерзли. И я проснулся с лишаем на языке. - Он на минуту замолчал. Пенни сидела, открыв рот, но ничего не говорила. Гордон почувствовал, что слишком энергично раскачивается в кресле, и замедлил темп.

     - Сначала я думал, что это лист или еще что-то, и попытался избавиться. Но у меня ничего не вышло. Тогда один из вьетнамцев придавил меня к земле - я вскочил, начал бегать кругами и орать. Эта дрянь, командир роты, решил, что в наши ряды проник враг. А вьетнамец положил мне на язык сапожный крем и вытащил лишаи - маленькую мохнатую штучку. Целый день я чувствовал привкус сапожного крема и до сих пор вздрагиваю, вспоминая это. К полудню нам на помощь пришел батальон и отбил вьетконговцев. - Он взглянул на Гордона. - Только когда мы вернулись на базу, я снопа вспомнил о Берни...

     Клифф пробыл у них до поздней ночи. По мере того как он выпивал стакан за стаканом сладкое вино, его рассказы становились все более ностальгическими. Пенни сидела на софе, поджав ноги и изредка покачивая головой, взгляд ее где-то блуждал. Гордон время от времени задавал вопросы, понимающе кивал, бормоча что-то одобрительное, но не очень прислушиваясь к рассказам Клиффа и наблюдая за Пенни.

     Прощаясь, Клифф совсем развеселился, пошатываясь от выпитого вина; лицо его раскраснелось и вспотело. Вдруг он наклонился к Гордону, поднял с хитрой улыбкой палец вверх и произнес:

     - Отправьте этого заключенного в самую глубокую темницу.

     Гордон нахмурился: определенно вино размягчило мозги этого человека.

     - Это из Тома Свифта, - подсказала Пенни.

     - Что? - раздраженно спросил Гордон. Клифф вяло кивнул.

     - Ну, это шутка... Игра слов, - ответила Пенни, взглядом умоляя Гордона пропустить это мимо ушей и закончить вечер на веселой ноте. - Ты должен продолжить диалог.

     - Ну... - Гордон почувствовал себя не в своей тарелке. - Я не могу...

     - Моя очередь. - Пенни похлопала Клиффа по плечу, отчасти для того, чтобы он тверже держался на ногах. - А как насчет “Я многое узнал о женщинах в Париже”?

     Клифф заливисто расхохотался, подмигнул ей и зашаркал к выходу.

     - Оставьте это вино себе. Гордон, - проговорил он. Пенни проводила Клиффа до двери. В слабом свете висевшей над косяком лампы Гордон увидел, как Пенни на прощание поцеловала его. Клифф улыбнулся в ответ и ушел.

     Он бросил бутыль “Бруксайдского” в ящик для мусора и прополоскал стаканы. Пенни убирала со стола остатки запеченной картошки.

     - Я не хочу, чтобы ты приводила сюда своих старых приятелей, - сказал Гордон.

     - Что? - Она резко повернулась в его сторону, глаза ее расширились.

     - Ты слышала.

     - Почему?

     - Мне это не нравится.

     - Да?.. А почему тебе это не нравится?

     - Ты живешь со мной, и я не хочу видеть здесь никого другого.

     - Господи, между мной и Клиффом ничего нет. Он пришел просто так. Мы очень давно не виделись.

     - Не надо было с ним так много целоваться.

     - Боже мой, - закатила глаза Пенни. Ему стало жарко, и он неожиданно почувствовал, что теряет уверенность. Сколько же он выпил? Не так уж много.

     - Я знаю, что говорю. Мне все это не нравится. Он мог тебя неправильно понять. Вы вспоминали школьные дни, ты его обнимала...

     - Господи, “неправильно понять”. Эта фразочка словно из “Гарри в средней школе”. Откуда это в тебе, Гордон?

     - Ты его провоцировала.

     - Ни черта я его не провоцировала. У него душа изранена. Я пыталась как-то его успокоить. Слушала, что он говорил. Как только Клифф постучал в нашу дверь, я поняла, что у него что-то застряло внутри, что-то, чему армия не дает выйти наружу. Он почти умирал от этого. Гордон. А Берн и - его друг.

     - Да? Ну хорошо. И все-таки мне это не нравится. - Его злость прошла, он пытался другим способом доказать свою правоту. А в чем, собственно, дело? Он почувствовал угрозу со стороны Клиффа с самого начала, как только он появился. Если бы мать могла видеть по телефону, она бы знала, как охарактеризовать поведение Пенни. Она бы... Гордон остановил поток мыслей и перевел взгляд на торчащую из мусорного ящика бутыль “Бруксайдского”, которая одиноко ждала своей участи. Он взирал на Пенни и Клиффа глазами своей матери, своим нью-йоркским нутром, и понял, что упустил что-то самое главное. Разговор о войне вывел его из равновесия, он не был уверен в том, что все понял правильно, а теперь требовал объяснений от Пенни.

     - Слушай, - начал он. - Я сожалею. Я... - Он поднял руки, но тут же беспомощно уронил их. - Знаешь, я, пожалуй, прогуляюсь.

     Пенни пожала плечами, и он прошел мимо нее к двери.

     На улице было прохладно, пахло морем, туман окутывал старые дубы. Он шел по ночной Ла-Ойе. Его лицо горело.

     На Ферн Глен внимание Гордона привлекла какая-то фигура. Лакин. Он огляделся по сторонам и скользнул в свой “остин-бентли”. В доме, из которого вышел Лакин, на окне затрепетали венецианские занавески и показался силуэт женщины. Гордон знал этот дом. Здесь жили две студентки старших курсов гуманитарного факультета. Он улыбнулся про себя, когда лакинский “бентли”, мягко урча, проплыл мимо. Почему-то это маленькое свидетельство человеческой слабости развеселило его.

     Гордон долго шагал мимо заколоченных летних коттеджей с пожелтевшими газетами на ступеньках. Иногда все-таки попадались дома, в которых горел свет. Лаос, Клифф и то, о чем он говорил - о вещах реальных и важных, а также о грязи и печальных событиях, - все это Гордон медленно перебирал про себя, перемежая мыслями о Пенни и о его далекой, но тем не менее реальной матери. Экспериментальная физика казалась, не более чем разгадыванием кроссвордов по сравнению с этими проблемами. Далекая война могла перекатиться через океан и обрушиться на этот берег. В его одурманенном вином мозгу всплыл пирс Скриппса, выступавший далеко в океан рядом с университетским городком. Его использовали в качестве разгрузочной площадки для амуниции, танков и людей. Но тут он спохватился. Конечно, алкоголь путает его мысли. Этому густо застроенному району Ла-Ойи не могли угрожать люди в темных одеждах, борющиеся против правительства Дьема. Просто в этом нет никакого смысла.

     Гордон повернул к дому. Видимо, он слишком переволновался сегодня - Клифф, Вьетконг, Лакин. Волны не сметут берега за одну ночь. А что касается неясных сообщений, что кубинцы выбрасывают удобрения в океан и убивают там жизнь, - это маловероятно. Скорее всего - просто паранойя.

     Этой ночью он был уверен, что дела обстоят именно так.

 

Глава 14

 

22 марта 1963 года

 

     Гордон взял с лабораторного стола и раскрыл “Сан-Диего знион”. Он сразу же пожалел, что не купил “Лос-Анджелес аймс”, так как “Юнион” в его обычной буколически-пасоральной манере уделил много места описанию свадебной церемонии Хоуп Кук - недавней выпускницы Института Сары Лоуренс, и кронпринца Сиккима Палдена Тонула Намгиала. “Юнион” просто захлебывался от восторга, что американская девушка выходит замуж за человека, который на днях может стать махараджей. Стоящую новость опубликовали на первой странице в виде короткой заметки: смерть Дейви Мура. Гордон нетерпеливо перелистал страницы, чтобы попасть в спортивный раздел, и был удовлетворен, когда нашел там более подробный рассказ. Сахарный Рамос послал Мура в нокаут в десятом раунде их схватки за звание чемпиона в весе пера, которая проходила в Лос-Анджелесе. Гордон запоздало пожалел, что не достал билеты. Он так замотался с классами и с исследовательской работой, что все остальное отошло на второй план, а когда вспомнил, билеты были уже проданы. Значит, Мур умер от кровоизлияния в мозг, не приходя в сознание. Еще одно пятно на репутации бокса. Гордон вздохнул. В прессе появлялись вполне предугадываемые комментарии профессионалов, требующих вообще покончить с этим видом спорта. На какое-то мгновение он задумался: а не правы ли они?

     - Вот новый материал, - раздался над ухом голос Купера. - Я в течение недели получал хорошие резонансные кривые, и вдруг - на тебе!

     - Вы его расшифровали?

     - Конечно. Почему-то очень много повторов. Гордон прошел за Купером к его рабочему месту, где на столе лежали развернутые лабораторные тетради. Он вдруг почувствовал, что надеется на то, что все это окажется ерундой, простыми помехами. Тогда ему сразу стало бы гораздо легче. Не пришлось бы беспокоиться о каких-то посланиях: Купер смог бы спокойно работать над экспериментальным подтверждением своих тезисов, и Лакин остался бы доволен. У него сейчас и так хватало сложностей, и ему хотелось, чтобы этот спонтанный резонанс развеялся как дым. Их письмо в “Физикал ревью леттерс” вызвало интерес, и никто не критиковал их работу. Может, лучше оставить все как есть?

     Но надежды растаяли, когда он увидел записи, сделанные четким почерком Купера:

TPANSWBPRY 7 FROM CL 998 CAMBE 1998 3 ZX RA 18 5 36 DEC 30 29.2 RA 18 5 36 DEC 30 29.2 RA 18 5 36 DEC 30 29.2 Этот таинственный напев из букв и цифр занимал целых три страницы, а затем следовало: ДОЛЖНО ПОЯВИТЬСЯ В ТАХИОНОВОМ СПЕКТРЕ 263 КЕЛЬВИНА ПИК МОЖНО ПРОВЕРИТЬ РЯДОМ НАПРАВЛЕННЫХ ИЗМЕРЕНИЙ СЛЕДУЕТ ZPASUZC AKSOWLP ПРОБОЙ В ПРЯМОУГОЛЬНЫХ КООРД MZALS SMISSION ИЗ 19BD 1998 COOPGHQE После шла полнейшая бессмыслица. Гордон изучал информацию, полученную Купером.

     - Остальное выглядит как простой набор включений и отключений. Там нет никакого кода.

     Купер кивнул и почесал ногу ниже своих обрезанным под шорты джинсов.

     - Просто точки и тире, - пробормотал Гордон.

     - Забавно, - снова кивнул Купер.

     Гордон заметил, что в последнее время Купер ограничивался получением данных и воздерживался от высказывания своего мнения. Возможно, столкновение с Лакиног, научило его тому, что агностическая позиция - наиболее безопасная. Казалось, Купер вполне доволен, что само писец регистрировал обычные резонансные сигналы: они служили теми самыми кирпичами, из которых будут ело жены его тезисы.

     А вот в этих первоначальных RA и DEC, - Гордон погладил подбородок, - что-то похожее на астросигналы.

     - Хм-м, - позволил себе высказаться Купер, - может быть.

     - Конечно, Right ascention - прямое восхождение, а DEC - declination - склонение. Это координаты, фиксирующие место в пространстве.

     - Может быть.

     Гордон с раздражением посмотрел на Купера.

     - Своя рубашка ближе к телу. Послушайте, я хочу во всем разобраться. А вы продолжайте измерения.

     Купер кивнул и отвернулся, явно довольный тем, что ему удалось избавиться от этой проблемы. Гордон вышел из лаборатории, поднялся в комнату 317 - кабинет Кэрроуэя. На его стук никто не откликнулся. Тогда он зашел в приемную факультета, просунул голову в дверь и спросил:

     - Джойс, где доктор Кэрроуэй?

     По когда-то заведенному обычаю конторских служащих называли по имени, а научных работников факультета титуловали. Гордон всегда чувствовал себя неловко, когда придерживался этого правила.

     - Вам большого или маленького? - спросила темноволосая секретарша, поднимая брови, никогда не остававшиеся в покое.

     - Большого, но не ростом, а массой.

     - Ищите его на семинаре по астрофизике. Он сейчас закончится.

     Гордон тихонько проскользнул в помещение, где проходил семинар, как раз тогда, когда Джон Бойль заканчивал лекцию. Зеленые классные доски были испещрены дифференциальными уравнениями новой гравитационной теории Бойля. Он выдал заключительную фразу, приправил ее шотландской шуткой, и семинар рассыпался на отдельные кружки, в которых начались оживленные беседы. Бернард Кэрроуэй тяжело поднялся со своего места и принялся спорить с Бойлем и каким-то человеком, которого Гордон не знал. Гордон наклонился к Бобу Гоулу.

     - Кто это? - спросил он, кивком показав на высокого курчавого мужчину.

     - Сол Шриффер из Йельского университета. Он и Фрэнк Дрейк занимались проектом “Озма” - слушали радиосигналы других цивилизаций.

     - Ух ты. - Гордон откинулся назад и стал наблюдать за Шриффером. Он чувствовал прилив энергии, ноздри раздувались от предвкушения охоты. Ему пришлось отложить на несколько месяцев дело с посланиями, во-первых, из-за безразличия Лакина, а во-вторых, все это время новых сигналов не поступало. Но теперь, когда сигналы пришли вновь, он неожиданно понял, что нужно заняться ими вплотную.

     Бойль и Шриффер спорили о справедливости вывода Бойлем приближенного значения некоторой величины для упрощения уравнения. Гордон наблюдал за ними с интересом. Только непосвященные думают, что ученые спокойно обмениваются мнениями. В действительности эти споры протекают очень бурно, с выкриками и жестами. За ними, конечно же, скрывается столкновение личностей. Шриффер шумел гораздо сильнее, чем его оппонент. Он здорово нажимал на мел, который скрипел и ломался, хлопал руками, пожимал плечами, хмурился. Он говорил и писал очень быстро, часто опровергая то что говорил несколько мгновений назад. В его расчетам проскакивали небрежности, которые он тут же поправлял, стирая неправильные записи широкими взмахами тряпки. Тривиальные ошибки не имели значения, Шриффер старался схватить суть проблемы. Точное решение могло быть получено и позже. Доску покрывали его торопливые каракули.

     Бойль разительно отличался от него. На встрече в “Лайм-хаусе” Гордон слышал энергичный, богатый эмоциями голос Бойля. Сейчас он говорил ровно, монотонно. Здесь он выступал как ученый. Время от времени голос его понижался так, что Гордону приходилось прислушиваться. Люди, которые находились поблизости, прекращали свои разговоры - психологически верный прием, чтобы привлечь к себе внимание. Бойль ни разу не перебил Шриффера. Он начинал свои фразы словами: “Я думаю, если мы попробуем вот это...”, или “Сол, неужели вы не видите, что получится, если...” Утонченное превосходство. Он никогда не позволял себе жестких заявлений, оставаясь всегда беспристрастным искателем истины. Однако постепенно его попытки вести спор спокойным, ровным тоном сошли на нет. Он не мог абсолютно точно показать, что найденное приближенное значение оправданно, и ему пришлось обороняться. Теперь подход Бойля к проблеме можно было охарактеризовать как “Докажите, что я не прав”. Мало-помалу его голос стал повышаться, а на лице появилось упрямое выражение.

     Неожиданно Шриффер обнаружил способ, выявляющий неправомерность применения приближенного значения в уравнении Бойля. Суть его была в том, что нужно решить для контроля одну простую задачу, ответ на которую оба они знали. Сол пустился в расчеты и показал, что принятое Бойлем приближение годится только для очень узкого диапазона физических условий.

     - Ну вот, видите, - заявил Шриффер.

     - Если отбросить все нездоровые фокусы, - покачал головой Джон Бойль, - то станет видно, что это приближение точно подходит для наиболее интересного случая.

     - Чепуха, - вскипел Сол Шриффер. - Вы выбросили все большие длины волн.

     Публика вокруг отдавала явное предпочтение Джону. Раз принятое приближение не являлось абсолютно бесполезным, значит, его можно использовать. Сол, ворча, согласился, а через мгновение уже улыбался и обсуждал что-то еще. О предмете спора забыли. Бессмысленно волноваться по поводу любых доказуемых результатов. Гордон улыбнулся. Это был яркий пример того, что он называл Законом противоречий: страсти обратно пропорциональны объему имеющейся информации.

     Он подошел к Кэрроуэю и показал ему координаты из послания.

     - Бернард, как вы думаете, где это находится в пространстве?

     Кэрроуэн поморгал, уставившись на цифры.

     - Я никогда не помню таких деталей. А вы, Сол?

     - Вблизи Веги, - сказал Сол. - Если хотите, я посмотрю и отвечу вам точнее.

     После лекции по классической электродинамике Гордон собирался найти Сола Шриффера. Однако когда он зашел в свой кабинет, чтобы оставить записи лекции, оказалось, что там его ждал Рамсей, химик.

     - Я решил завернуть сюда и рассказать, как идут дела, - сказал Рамсей. - Я стал разгадывать ту маленькую загадку, которую вы мне задали.

     - Да?

     - Считаю, что в этом есть что-то стоящее. Нам еще далеко до того, чтобы разобраться в длинноцепочечных молекулах, знаете ли, но меня эта задача заинтересовала. Особенно та часть, где сказано “вступает в режим симуляции и начинает имитировать исходную форму”. Это напоминает механизм самовоспроизводства, о котором мы ничего не знаем.

     - А это случается с молекулярными формами, которые вам известны?

     - Не-а, - наморщил лоб Рамсей. - Но я изучал специальные виды удобрений, с которыми экспериментируют некоторые фирмы, и.., ну, об этом еще рано говорить, просто кое-какие подозрения... А зашел я сказать вам, что не забыл об этом деле. Знаете, классы и мои регулярные гранты садятся на вас верхом. Но я все-таки буду копаться в этой проблеме. Может, спущусь и выведаю кое-что у Уолтера Мунка насчет океанографических связей. Во всяком случае, - он встал и шутовски отдал прощальный салют, - благодарю за информацию. Думаю, это приведет к чему-нибудь хорошему. Большое грасиос.

     - Что это значит?

     - Благодарю - по-испански.

     - О, не стоит.

     Бравирование испанским очень шло Рамсею. Но за манерами пройдохи-толкача подержанных автомашин скрывался острый ум. Гордон порадовался, что Рамсей просмотрел первое послание и не забросил его. Этот день казался удачным. Все нити свивались вместе. Да, пожалуй, счастливый день. “На высший балл с плюсом, по крайней мере пока” - к такому заключению пришел Гордон и занялся поисками Шриффера.

     - Я для вас точно нашел это место, - решительным тоном сказал Сол и показал пальцем какую-то точку на карте звездного неба. - Эта точка находится очень близко от нормальной звезды типа F7, которая называется 99 Геркулес.

     - А она не упирается в эту звезду?

     - Нет, но находится очень близко от нее. А что за этим стоит? С чего бы это физик-твердотельщик вдруг заинтересовался положением звезды?

     Гордон рассказал ему о настойчивых сигналах и показал последнюю расшифровку Купера. Сол сразу же разволновался. Они вместе с русским ученым Кадарским писали статью, посвященную поиску внеземных цивилизаций, и считали, что радиосигналы являются естественным выбором. Однако если полученные Гордоном сигналы невозможно объяснить как переданные земными средствами , связи, то почему бы не рассмотреть гипотезу их внеземного происхождения? Координаты четко указывают на это.

     - Смотрите, прямой подъем 18 часов 5 минут 36 секунд. А у 99 Геркулеса 18 часов 5 минут 8 секунд - немного в стороне. Наклон вашего сигнала 30 градусов - 29,2 г минуты. Как раз подходит.

     - Ну и что? Ведь точного совпадения нет.

     - Но они же очень близко друг от друга! - Сол помазал рукой. - Несколько секунд разницы - это ничто!

     - Откуда, черт побери, внеземные цивилизации знают нашу систему астрономических измерений? - скептически поинтересовался Гордон.

     - А наш язык откуда они знают? Просто слушают наши старые радиопрограммы, конечно. Смотрите - параллакс для 99 Геркулеса составляет всего 0,06. Это значит, что он находится на расстоянии 16 парсек.

     - И что это значит?

     - Это значит, что расстояние составляет 51 световой год.

     - Как же тогда они могут нам сигналить? Радио появилось только около шестидесяти лет назад. Свету просто не хватило бы времени пропутешествовать туда и обратно. Ведь на это нужно около столетия. Скорее всего они никак не могут отвечать на наши радиосигналы.

     - Действительно, - казалось, из Сола выпустили воздух. - Вы говорите, в послании содержалось кое-что еще? Дайте мне посмотреть. - И лицо у него опять просветлело.

     Через несколько секунд он ткнул пальцем в послание и воскликнул:

     - Правильно! Так и есть. Видите это слово?

     - Какое?

     - Тахионы. Это слово греческого происхождения. Оно означает “быстрые”. Значит, они осуществляют передачу, которая транслируется быстрее света.

     - Да что вы?

     - Гордон, подключите ваше воображение. Все точно, черт возьми!

     - Ничто не движется быстрее света.

     - Но это послание свидетельствует, что кое-что движется именно так.

     - Ерунда. Просто ерунда.

     - Ладно, а как вы объясните это: “Должно появиться в спектре тахиона пик 263 KEV”? Они используют тахионы, чем бы эти самые тахионы ни были, с энергией 263 кило-электронвольт. KEV - это кило-электронвольты.

     - Сомнительно, - Гордон покачал головой.

     - Ну а как насчет остального? “Можно проверить с NMR направленностью, измерения следуют”. NMR - ядерный магнитный резонанс. Потом какая-то чепуха, вновь несколько слов, и снова что-то непонятное. SMISSTON FROM 19 BD 1998 COORGHQE и так далее...

     - Не все тут чепуха. Видите, дальше - точки и тире.

     - М-да. - Сол стал рассматривать эту часть текста. - Интересно.

     - Сол, я высоко ценю ваше...

     - Подождите минутку. 99 Геркулес не просто звезда, знаете ли. Я посмотрел справочники. Это тот вид звезд, которые, как мы полагаем, могут поддерживать жизнь.

     Гордон поджал губы. Видно было, что его одолевают сомнения.

     - Точно, она относится к классу F7. Она немного тяжелее нашего Солнца - я имею в виду, у нее большая масса, - и в большой зоне вокруг нее может существовать жизнь. Это бинарная звезда. Подождите-подождите, я знаю, что вы хотите сказать, - произнес Сол драматическим тоном, вытянув руку открытой ладонью в сторону Гордона, который не собирался ничего говорить. - Бинарные, или, как их называют, двойные звезды не могут иметь планет, на которых может существовать жизнь. Правильно?

     - А почему нет?

     - Потому что на этих планетах все время происходят различные катаклизмы. А на 99 Геркулесе - нет. Эта звездная пара делает полный оборот за 54,7 года. Планеты достаточно далеко отстоят друг от друга, и вокруг каждой из них имеется пространство - вполне возможно, жизненное.

     - И обе эти звезды относятся к классу F7?

     - Насколько нам известно, большая из них относится. Нужна только одна звезда, - закончил он не совсем уверенным тоном.

     Гордон повторил:

     - Сол, я высоко ценю...

     - Гордон, дайте мне еще раз это сообщение. Я про точки и тире.

     - Конечно, сделайте одолжение.

     - Окажите мне любезность. Может быть, наши идеи насчет радиосвязи и 21-сантиметровой линии водородного спектра в корне неправильны. Мне хотелось бы поработать с вашим посланием. Вы не будете возражать?

     - Хорошо, - не очень охотно согласился Гордон.

     Когда Гордон на следующее утро затащил свой тяжеленный кейс в кабинет, там его уже поджидал Сол. Его возбужденный вид, бегающий взгляд сразу же вызвали у Гордона предчувствие.

     - Я расшифровал его, - заявил Сол. - Это послание.

     - Что?..

     - Помните точки и тире в конце? Те, из которых не получались слова? А это не слова - это изображение!

     Гордон скептически посмотрел на него и поставил кейс на пол.

     - Я сосчитал количество тире в этом длинном послании. Вы сказали “шумы”. Там всего 1537 тире.

     - Ну так что?

     - Фрэнк Дрейк, я и множество других людей раздумывали о способах передачи изображений с помощью простейших сигналов “включено - отключено”. Это очень просто - нужно послать прямоугольную сетку.

     - Вы говорите о той запутанной части послания “ПРЯМОУГОЛЬНЫЕ КООРД MZALS” и так далее?

     - Точно. Чтобы вычертить сетку, вы должны знать, сколько линий вы хотите вычертить перпендикулярно каждой оси. Я испробовал множество различных сочетаний, но ничего не получалось. Единственно соответствующей этому произведению оказалась сетка 29 х 53, размеры которой, если немного подумать, - простые числа, то есть не делимые на целое число. Замысел совершенно ясен: есть только один способ разделить число 1537, чтобы получить простые числа.

     - Хм-м. Очень остроумно. А это и есть ваше изображение?

     Сол протянул Гордону лист разлинованной бумаги с проставленными точками, соответствующими каждому тире в послании. Получился сложный комплекс пересекающихся справа налево кривых. Каждая кривая составлялась на основании набора точек, которые образовывали сложный, но правильный узор.

     - Что это? - спросил Гордон.

     - Я не знаю. Все практические задачи, решенные мной Дрейком, давали изображения солнечных систем с одной выбранной планетой. А это изображение не похоже на одно из них.

     - Какой же тогда смысл во всем этом? - Гордон бродил рисунок на стол.

     - Вот увидите, как только нам удастся во всем разобщаться, будет громадная польза.

     - Ну...

     - В чем дело? Вы считаете, что все не так?

     - Сол, я знаю, что у вас репутация человека, который может - как это у Германа Кана? - мыслить о немыслимом. Но это!

     - Вы считаете, что я все придумал?

     - Вы? Сол, но ведь это я обнаружил послание. И именно я показал его вам. Но ваше объяснение!.. Телеграфные сигналы с другой звезды, передаваемые со скоростью большей, чем скорость света. Только вот координаты звезды не совсем подходят. Изображение получается, да. Но изображение бессмысленное. Право, Сол...

     Сол покраснел, отступил назад, уперев руки в бока.

     - Вы слепец, знаете ли. Просто слепец.

     - Лучше сказать.., скептик.

     - Гордон, вы очень торопитесь со своими заключениями.

     - Тороплюсь? Я согласен, что в вашем рассуждении что-то есть. Но до тех пор, пока не будет расшифровано изображение, у вас не может быть серьезного обоснования.

     - Ладно, ладно, - вновь драматически воскликнул Сол и ударил кулаком правой руки в ладонь левой. - Я узнаю, что тут изображено. Нам придется обратиться ко всей академической общественности, чтобы разгадать эту загадку.

     - Что вы имеете в виду?

     - Привлечем общественность.

     - Пойдете спрашивать всех вокруг?

     - Кого спрашивать-то, каких специалистов? Астрофизиков? Биологов? Если вы не знаете, то нужно взглянуть на проблему шире.

     - Да.., но... - Гордон неожиданно вспомнил о Рамсее. - Сол, есть еще одно послание.

     - Что?!

     - Я получил его несколько месяцев назад. Вот, пожалуйста. - Он покопался в ящиках стола и нашел расшифровку. - Попробуйте заняться.

     Сол долго изучал длинный отпечатанный текст.

     - Я не понимаю.

     - Я тоже.

     - А вы уверены в подлинности этого текста?

     - Настолько же, насколько и в том, который вы сейчас расшифровали.

     - Чертовщина какая-то. - Сол откинулся на спинку кресла. - Это действительно все запутывает.

     - Вот именно.

     - Гордон, но в этом нет никакого смысла!

     - Так же, как в вашем изображении.

     - Слушайте, может быть, вы получили взаимно противоречащие послания? Если вы настраиваетесь на разные радиостанции, то слышите музыку, передаваемую по одной из них, спортивные новости - по другой, сообщения о текущих событиях - по третьей. Может быть, ваш приемник принимает сразу все?

     - Хм.

     Сол подался вперед и сжал руками виски. Гордон понял, что тот очень устал. Он, наверное, работал всю ночь, чтобы расшифровать изображение. Гордон почувствовал прилив симпатии к этому человеку. Сол был известен как проповедник межзвездных влияний, и многие астрономы считали, что у него неуемное воображение, что он слишком молод и импульсивен. Но это совсем не значит, что он ошибается.

     - Ладно, Сол. Я принимаю ваше изображение - условно. Оно не может быть случайным. Но что же это такое? Мы должны понять. - Он стал рассказывать Солу о Рамсее. Это, конечно, усложняло дело, но Гордон решил, что Сол имеет право знать.

     - Гордон, я все-таки считаю, что в этом что-то есть.

     - Согласен.

     - Я все-таки настаиваю на обращении к общественности.

     - С биохимией? С первым посланием?

     - Нет... - Сол задумался. - Только со вторым сообщением. Оно повторяется целыми страницами. Как часто вы получали первый сигнал?

     - Всего один раз.

     - Один раз?

     - Да.

     - Тогда забудьте о нем.

     - Почему?

     - Это могло быть ошибкой расшифровки. Гордон припомнил историю о Лоуэлле, которую ему рассказал Лакин.

     - Ну...

     - Слушайте, у меня гораздо больше опыта в этой области, чем у вас. Я знаю, как это воспримут. Если вы замутите воду, то никто не станет ловить там рыбку.

     - Но это будет означать, что мы утаиваем информацию.

     - Утаиваем? Да, но не навсегда. Только до тех пор, пока мы не поймем, что означает наше изображение.

     - Мне это не нравится, - упрямо повторил Гордон.

     - Мы просто предложим сразу одну задачу. - Сол поднял палец. - Одна проблема. Позже мы расскажем всю историю.

     - Мне это не нравится.

     - Слушайте, Гордон. Я считаю, что поступать надо именно так. Вы согласны?

     - Может быть.

     - Я покажу этот материал кое-кому. Меня знают. Я сумасшедший, который занимается глупостями с межзвездными радиосигналами, ну и с подобной чепухой. Признанный авторитет по части несуществующих объектов. Я могу привлечь внимание академического сообщества.

     - Да, но...

     - Одну проблему сразу, Гордон!

     - Ну...

     - Сначала изображение. Остальное потом.

     У Гордона начинались классные занятия. В характере Сола было что-то гипнотическое. Он мог убедить в возможности и даже очевидности того, о чем говорит. “Однако, - подумал Гордон, - ухо совы даже с ленточкой остается ухом совы. И все-таки..."

     - Ладно, Сол. Согласен. Вы окапываетесь, я остаюсь снаружи.

     - Спасибо. - Неожиданно Сол принялся трясти его руку. - Я вам очень признателен. Это, и правда, большая помощь.

     - Да-а, - выговорил Гордон безо всякого энтузиазма.

     Вечерние новости Си-би-эс с Уолтером Кронкайтом в качестве ведущего начали передавать как раз тогда, когда Гордон и Пенни заканчивали обедать. Она приготовила суфле, а он открыл бутылку “божоле”. Оба чувствовали себя возбужденными. Чтобы смотреть телевизор, они перешли в гостиную. Пенни сняла блузку, обнажив свою маленькую, прекрасной формы грудь с большими сосками.

     - А откуда ты знаешь, что об этом будут говорить сегодня? - спросила она лениво.

     - Сол звонил после полудня. Сегодня утром в Бостоне он давал интервью. Вообще-то интервью брала местная станция, но он сказал, что его подхватила общенациональная сеть. Может, ничего и не скажут. - Он оглянулся, чтобы убедиться, занавешены ли окна.

     - М-мм, очень похоже на то.

     Грандиозная новость привлекла всеобщее внимание: подводная лодка “Трешер” с ядерным двигателем затонула в Атлантике без единого “SOS” во время проверочных испытаний на погружение. Военно-морское министерство заявило, что затопление произошло из-за отказа какой-нибудь системы. Нарушение изоляции электрических цепей, отказ энергоустановки - и подлодка стала погружаться, пока не взорвалась. На ее борту находился экипаж в 129 человек.

     Других новостей, помимо этого удручающего сообщения, почти не было: выставка с “Джокондой” в Нью-Йорке и Вашингтоне, описание космического полета майора Л. Гордона Купера-младшего, которого должны были запустить на орбиту для двухдневного полета на корабле <фейт-7” вокруг Земли - последний полет по программе ”Меркурий”. Было передано заявление Белого дома о том, 1то помощь Южному Вьетнаму будет продолжаться, и что война, возможно, завершится к концу 1965 года, если политический кризис значительно не подорвет военные уси-г1ия. Генералы улыбались, глядя в камеру, и обещали победу южновьетнамских войск и освобождение от противника района Дельты. В Нью-Йорке ничего не получилось с попытками сохранить старое здание Пенсильванского вокзала: общественное мнение, как и следовало ожидать, высказалось в пользу нового вокзала на Мэдисон-сквер-гарден. Высотное здание “Пан Америкэн”, которое функционирует только месяц, казалось, стало символом мрачного будущего мегаполисов. Комментатор критиковал разрушение Пенсильванского вокзала и заявлял, что здание “Пан Америкэн” не только архитектурный урод, но своим появлением дополнительно ухудшает условия в и без того тесном районе. Гордон был с этим согласен. Ведущий закончил свое выступление словами о том, что встречи под часами у отеля “Балтимор”, который находился как раз напротив здания “Пан Америкэн”, не будут уже столь приятными, как когда-то. Гордон рассмеялся про себя, сам не зная почему. Его симпатии поменялись. Он никогда не встречался с девушками у “Балтимора”. Эта бессмысленная традиция была заведена студентами Йельского университета, кичащимися своим арийским происхождением, и мальчиками, которые считали, что роман “Над пропастью во ржи” именно о них. Гордон никогда не принадлежал к этому миру.

     - Если это прошлое, то и черт с ним, - пробормотал он. Пенни вопросительно посмотрела на него, но ничего не сказала. Гордон нетерпеливо хмыкнул. Должно быть, его понемногу начало разбирать.

     И тут на экране телевизора появился Сол.

     - Неожиданное и волнующее сообщение было сделано нам сегодня в Йельском университете, - начал Кронкайт. - Профессор Сол Шриффер, астрофизик, заявил, что в результате последних экспериментов удалось получить сообщение от цивилизации, находящейся за пределами Земли.

     Камера показала Сола, который тыкал указкой в какую-то точку на карте звездного неба.

     - Создается впечатление, что сигнал поступил от звезды 99 Геркулес, похожей на наше Солнце. Эта звезда находится на расстоянии 51 светового года от Земли. Световой год - это расстояние...

     Пенни повернулась к Гордону:

     - Они тратят слишком много времени зря, - сказала она удивленно.

     - Шшш!

     - ..Свет путешествует в течение года, со скоростью 186 000 миль, или 300 000 тысяч километров в секунду. - В кадре появился Сол, стоящий у маленького телескопа. - Это предполагаемое послание зафиксировано способом, который астрономы не предвидели, в эксперименте, проведенном профессором Гордоном Бернстайном.

     - О Господи, - простонал Гордон.

     - ..в Университете Ла-Ойи, Калифорния. Эксперимент касался низкотемпературных измерений, которые показывают, как атомы выстраиваются в одну линию в магнитном поле. Результаты эксперимента Бернстайна пока только изучаются - сейчас еще нет твердой уверенности в том, что фактически приняты сигналы от далекой цивилизации. Однако сотрудничающий с профессором Бернстайном профессор Шриффер, который расшифровал код сигнала, заявляет, "что хочет привлечь к этому внимание научной общественности. - Очередной кадр: Сол пишет уравнения на доске. - А теперь самая удивительная часть этого сообщения - изображение. - Крупный план тщательно вырисованных взаимно пересекающихся кривых. Сол стоит перед картинкой, держа в руках микрофон. “Ясно одно, - говорит он, - сейчас мы не можем сказать ничего конкретного. Но мы бы с большой радостью приняли помощь научной общественности в расшифровке того, что это может означать”. Далее короткий разговор о том, как происходила дешифровка. И снова Кронкайт:

     - Астрономы, которых по этому вопросу опросила наша телевизионная компания, высказались скептически. Однако если профессор Шриффер сможет доказать правильность своих рассуждений, это будет действительно сенсация. - Кронкайт бодро улыбнулся. - Вот так обстоят дела на двенадцатое апреля.

     Гордон отключил комментатора.

     - Черт подери, - вымолвил он, все еще не придя в себя после услышанного.

     - А я считаю, что все нормально, - осторожно сказала Пенни.

     - Нормально? Но он не должен был даже упоминать мое имя.

     - А почему тебе не хочется получить кредит известности?

     - Кредит? Господи! - Гордон ударил кулаком по оштукатуренной серой стене. Раздался глухой стук. - Он сделал все не так. Разве тебе не понятно? Ведь у меня с самого начала было предчувствие. Ну а теперь, конечно, мое имя ассоциируется с этой сумасшедшей теорией!

     - Но ведь это твои измерения.

     - Я просил его не упоминать обо мне.

     - Хорошо, но это ведь Кронкайт рассказал о тебе, а не Сол.

     - Какая разница, кто сказал! Теперь мое имя свяжут с Солом в этом деле.

     - А почему тебя не показали по телевидению? - невинно поинтересовалась Пенни, которая никак не могла понять, из-за чего Гордон разволновался. - А все время показывали Сола.

     - Он в своем репертуаре, - поморщился Гордон. - Упростить науку до нескольких предложений, вывернуть полученное как ему заблагорассудится, свести все к общему знаменателю - и лишь для того, чтобы имя Сола Шриффера засверкало в рекламных огнях - в больших кричащих неоновых огнях. Ерунда. Просто...

     - Получается, что кредит он присвоил себе?

     - Кредит? - Гордон удивленно посмотрел на Пенни. Он прекратил бегать по комнате. Пенни действительно ничего не поняла. Думает, будто он сердится из-за того, что его не показали по телевизору. “Господи”. Он как-то сразу взмок и, почувствовав безмерную усталость, начал расстегивать свою голубую рубашку, раздумывая над тем, что ему следует предпринять. Бессмысленно обращаться к Пенни - она находилась за много световых лет, чтобы понять ощущения научного работника в такой ситуации. Гордон закатал рукава и пошел на кухню к телефону.

     - Сол, я ужасно разозлился, - начал Гордон.

     - Э... - Гордон представил себе, как Сол подбирает слова. Это он умеет. Но на сей раз бесполезно. - Да, Гордон, действительно, я понимаю ваши чувства. Я смотрел телепрограмму местного телевидения два часа назад, и она удивила меня так же, как и вас. В Бостоне съемка велась честно, там о вас не говорилось ни слова, как вы и хотели. Я позвонил на телестудию сразу же после того, как увидел Кронкайта. Мне сказали, что для общенациональной трансляции они все изменили.

     - А откуда же в Си-би-эс узнали, если вы им ничего...

     - Но, послушайте, мне пришлось сказать об этом местным телевизионщикам. Чтобы у них создалось общее представление.

     - Вы обещали не упоминать мое имя.

     - Я сделал что мог. Гордон. И собирался сам вам звонить.

     - Почему же вы этого не сделали? Почему вы даже не предупредили меня?

     - Я думал, что вы не будете слишком возражать после того, как увидите, сколько времени нам выделили на телевидении. - Тон Сола изменился. - Это большая игра, Гордон. Людям придется обратить на это внимание.

     - Да-а, вот именно, обратить внимание, - кислым тоном произнес Гордон.

     - Мы предпримем кое-какие меры. Этот орешек мы расколем.

     Скорее - орешек расколет нас. Сол, я же просил не вовлекать меня. Вы сказали...

     - Неужели вы не понимаете, что это невозможно? - Голос Сола звучал спокойно, а тон урезонивал. - Конечно, я старался обойти ваше имя, но оно все равно вышло 5ы наружу.

     - Но не таким же способом!..

     - Поверьте, дела делаются именно так, Гордон. Вы зашли в тупик, правда? Признайтесь. Гордон глубоко вздохнул.

     - Если кто-нибудь спросит меня, откуда поступают сигналы, я скажу, что не знаю. И это чистая правда.

     - Но не вся.

     - Это вы мне говорите о всей правде, Сол? Вы, тот человек, который уговаривал меня придержать первое послание?

     - Но это же совершенно другое. Я хотел прояснить вопрос.

     - Вопрос... Какого черта? Слушайте, если кто-нибудь спросит мое мнение, я отвечу, что не согласен с вашей интерпретацией.

     - Вы собираетесь опубликовать первое послание?

     - Я... - В голосе Гордона появилась неуверенность. - Нет, я не хочу форсировать события. - Он подумал, а захочет ли Рамсей продолжать работу над экспериментом, если он опубликует послание. Насколько ему было известно, здесь действительно замешаны интересы государственной безопасности. Гордон не хотел бы с этим связываться. Лучше, пожалуй, все бросить.

     - Гордон, я понимаю вас. - В голосе Сола появились теплые, сочувственные нотки. - Все, о чем я вас прошу, - не вставляйте мне палки в колеса. Я не буду становиться вам поперек дороги, а вы - мне.

     - Хорошо... - после паузы ответил Гордон. Его напор иссяк.

     - И я действительно очень сожалею, что ваше имя упомянули в связи с этим делом... О'кей?

     - О'кей, - пробормотал Гордон, не очень представляя, с чем он согласился.

 

Глава 15

 

1998 год

 

     Грегори Маркхем стоял, заложив руки за спину. Седеющие виски придавали ему солидность. Глуховатый шум лабораторного оборудования наполнял его душу теплом. Непрерывно работающие приборы напоминали ему простых смертных хотя бы своими непредсказуемыми выходами из строя и причудами. Лаборатория казалась островком жизни в мертвой тишине остальной части Кавендишского лабораторного корпуса. Все возможные ресурсы передавались именно ею. Кавендишский лабораторный корпус вступил в современный мир, используя работы Фарадея и Максвелла, сотворивших чудо приручения электричества. А теперь в самом центре Кавендиша осталось только несколько человек, пытающихся вернуться обратно, - пловцы против течения.

     Ренфрю быстро двигался в проходах между нагромождениями приборов, от одной неисправности к другой. Маркхем улыбался, глядя на этого неутомимого человека, в котором так и бурлила энергия. Отчасти это объяснялось молчаливым присутствием Яна Петерсона, удобно расположившегося в кресле и наблюдавшего за экраном осциллографа, где пульсировал основной сигнал. Ренфрю нервничал. Он знал, что за внешним спокойствием этого человека скрывалась непрерывная напряженная работа мозга.

     Топая, Ренфрю подошел к центральному осциллографу, на экране которого царил хаос шумовых сигналов.

     - Черт, - сказал он, горячась. - Это безобразие никак не хочет исчезать.

     - Значит, не считает необходимым посылать ваши сигналы, когда я здесь, - усмехнулся Петерсон. - Я заехал по дороге, чтобы узнать, как идут дела.

     - Да нет. - Ренфрю неловко передернул плечами. Маркхем отметил, что карманы его коричневой куртки набиты деталями электронных устройств, которые Ренфрю, наверное, засунул туда и забыл. - Вчера все шло очень хорошо. Нет причин, чтобы сегодня что-то изменилось. Я уверенно передавал астрономическую часть в течение трех часов.

     - Должен сказать, что в этом нет необходимости в связи с трудностями, с которыми мы сталкиваемся при трансакции действительно важной...

     - Это для того, чтобы помочь тому, кто находится на принимающей стороне, - перебил, выступая вперед, Маркхем. Он старался изображать полнейшее безразличие, забавляясь в глубине души при виде того, как эти люди вечно спорят, словно по-другому невозможно. - Джон считает, - продолжил Маркхем, - что, если они узнают, когда наш луч принимается лучше всего, это им поможет. Астрономические координаты...

     - Я все хорошо понимаю, - прервал Петерсон. - Но до меня не доходит, почему вы не используете периоды стабильности для передачи важных материалов.

     - Каких, например? - быстро спросил Маркхем.

     - Расскажите им, что мы делаем, и повторите информацию об океане, и...

     - Мы просто уморились, передавая этот материал, - выпалил Ренфрю. - Но если они не могут его получить, то какого черта...

     - Послушайте, - сказал Маркхем мягко. - У нас достаточно времени, чтобы все это сделать, не так ли? Вы согласны? Когда шумы уменьшатся, мы в первую очередь отправим ваше послание насчет банка, а потом Джон сможет...

     - А вы его еще не отправили? - удивленно воскликнул Петерсон, на что Ренфрю невозмутимо ответил:

     - Э.., нет. Я не успел обработать остальную информацию...

     - Хорошо! - Петерсона, казалось, взволновало это сообщение. Он быстро встал и зашагал между ящиками, громоздящимися друг на друге. - Я говорил вам, что обнаружил в файле письмо? Признаться, это очень удивительно.

     - Да, - согласился Маркхем. - Когда вы появились утром и принесли пожелтевшую бумагу, все сильно разволновались. Неожиданно это стало реальностью.

     - Я думал, - продолжал Петерсон, - что вы хотите э.., растянуть эксперимент.

     - Растянуть? - переспросил Ренфрю.

     - Ну да, не отправлять мое послание.

     - Ну и ну, - только и вымолвил Маркхем.

     - Но.., но разве вы не видите?.. - начал Ренфрю и вдруг осекся.

     - Я полагал, это будет очень интересный эксперимент.

     - Конечно, интересный, - согласился Маркхем. - Однако тут возникает некоторый парадокс.

     - Это была моя идея, - быстро сказал Петерсон.

     - Но ведь парадокс - это как раз то, чего мы хотим избежать, - возразил Ренфрю. - Он подорвет всю концепцию.

     - Я вам объяснял, - обратился Маркхем к Петерсону. - Переключатель находится в промежуточном положении между “включено” и “отключено”, помните?

     - Да, я прекрасно это понимаю, но...

     - Тогда не предлагайте чепухи! - закричал Ренфрю. - Если вы хотите добраться до прошлого и знаете, что вам это удалось, уберите руки прочь.

     Петерсон ответил с ледяным спокойствием:

     - Единственная причина, благодаря которой вы это знаете, - мое проникновение в банк Ла-Ойи. Я считаю, что именно я подтвердил ваш успех.

     Наступило неловкое молчание.

     - Э-э.., конечно, - вымолвил Маркхем, чтобы как-то заполнить паузу. Петерсон прав. Это оказался самый легкий способ проверки, который им следовало бы применить. Но их учили думать механическими категориями экспериментов со множеством устройств, без вмешательства человека. Идея попросить о подтверждающем знаке просто не приходила им в голову. А теперь Петерсон, чиновник, доказал по наитию, что вся их система правильная.

     Маркхем глубоко вздохнул. Потрясающее ощущение - понять, что ты достиг чего-то, что до тебя было недостижимо, что не укладывалось в голове, но на поверку оказалось совершенно реальным. Говорилось, что наука иногда настолько соприкасается с миром, как ничто другое. Сегодняшнее утро и листок, принесенный Петерсоном, доказали это иным способом. Триумф эксперимента наступает, когда ты поднимаешься на новую ступень знания. Что же касается тахионов, то настоящего понимания этого явления они не получили. Они располагали только письмом на пожелтевшем клочке бумаги.

     - Ян, я понимаю, что вы чувствуете. Конечно, было бы заманчиво не отправлять ваше послание, но никто не знает, чем это чревато. Возможно, это помешает нам передать то, что вы хотите: информацию об океане.

     Ренфрю поддакнул: “Чертовски правильно!” - и снова повернулся к аппаратуре.

     Петерсон опустил глаза, словно погружаясь в раздумья.

     - Хороший аргумент. Знаете, мне вдруг показалось, что тем способом мы выяснили бы больше.

     - Могли бы, - уточнил Маркхем. - Но только в том случае, если мы будем понимать, что делаем.

     - Согласен, - сказал Петерсон. - Мы исключаем парадоксы. Ну а потом... - Он мечтательно вздохнул.

     - Позже, конечно, - пробормотал Маркхем и подумал: “Как странно здесь меняются ролями. Петерсон - всемогущий администратор, требующий результатов прежде всего. А теперь именно Петерсон не прочь расширить границы эксперимента и найти новую область физики. А мы с Ренфрю выступаем против, потому что не знаем, какие результаты может принести парадокс. Забавно”.

     Часом позже тонкости логики отступили перед суровой реальностью эксперимента. Шумы буквально измазали экран осциллоскопа. Несмотря на все усилия техников, толчки шумов не уменьшались. А если с ними не покончить, то поток тахионов будет рассеянным и слабым.

     - Знаете, - откинулся назад в деревянном лабораторном кресле Маркхем, - я думаю, что ваш материал из Калифорнийского технологического мог бы здесь помочь, Ян.

     Петерсон оторвался от чтения материалов в папке с красной надписью “КОНФИДЕНЦИАЛЬНО”. Пока шла повседневная работа в лаборатории, он упорно и настойчиво изучал документы своего кейса.

     - Да, а как?

     - Те космологические расчеты - прекрасная работа. Я бы сказал, блестящая. Собравшиеся в кучу вселенные. Предположим, кто-то внутри такой вселенной посылает сигнал. Тахионы пробьют себе дорогу, и все, что им придется сделать, - это пройти через горизонт событий в микрогеометрии. Потом они свободны. Они избавляются от гравитационных особенностей малой вселенной, и мы их ловим.

     - Вот эти.., микровселенные.., а не представляют ли они собой такие.., области, где может существовать жизнь? Вдруг они обитаемы?

     - Вполне возможно, - улыбнулся Маркхем. Он сохранял спокойствие ученого, который выполнил все требуемые расчеты и видел результат. В этом чувствовалась жизнерадостная уверенность в себе, которая наступает, когда человек впервые начинает понимать полностью уравнения поля Эйнштейна, с арабесками греческих букв, тянущихся тонкой вязью через всю страницу. Они казались неубедительными при первом столкновении с ними - просто цепочка каких-то закорючек. И все же следить за деликатным свертыванием тензоров, спариванием надстрочных и подстрочных индексов, которые потом коллапсируют в знакомые классические понятия - потенциал, массу, силы, направления которых соответствуют искривленной геометрии, - просто замечательно. Железный кулак реальности в бархатной перчатке абстрактной математики. Маркхем видел на лице Петерсона удивление, возникающее у людей, когда они пытаются представить себе концепции, выходящие за пределы трех привычных измерений и Евклидовых постулатов, которые обрамляют их мир. За уравнениями стояли громады пространства и космической пыли; царства мертвой, но яростной материи, отступающей перед геометрической волей гравитации; звезды, вспыхивающие в вечной темноте подобно спичечной головке, оранжевые искры которых сжигают лишь тонкое кольцо дочерних планет. Математика создавала описание всего этого, а представления, которые хранятся в умах людей, - полезны, но сложны для использования, как картинки миров, вытканные на шелке, - всегда гладкие и вечно меняющиеся. После того как ты видел описанные математикой картины, ты действительно видел мир, и тот факт, что в пределах одних миров могут существовать другие миры, что другие вселенные могут буйно разрастаться в пределах нашей Вселенной, уже не кажется тебе столь непостижимым и загадочным. Математика служит для тебя мерилом.

     - Я думаю, что это может объяснять аномальный уровень шумов. Если я не ошибаюсь - это не тепловые шумы, - сказал Маркхем. - Нет, шумы генерируются самими тахионами. Этот кусочек антимонида индия не только посылает тахионы, но и принимает их. Это фон от тахионов, которым мы пренебрегли.

     - Фон? - спросил Ренфрю. - Но от чего?

     - Давайте разберемся. Попробуйте включить ваш коррелятор.

     Ренфрю поколдовал над приборами и отступил от осциллоскопа.

     - Вот, так должно получиться, - кивнул он.

     - Что должно получиться? - спросил Петерсон.

     - Это блокирующий анализатор последовательности сигналов, - стал объяснять Маркхем. - Он отфильтровывает настоящие шумы, возникающие в этом кусочке индия - я имею в виду шумы на звуковых волнах, - л выделяет сигналы из хаотического фона.

     Ренфрю напряженно всматривался в экран осциллоскопа. На экране теперь наблюдалась волна сложной формы.

     - Такое впечатление, что это серия импульсов, связанных между собой определенными интервалами, - сказал он. - Но сигнал является функцией времени и затухает. - Он показал на расплывающуюся линию, которая опускалась до уровня шумов у правого края экрана.

     - Довольно регулярные сигналы, - произнес Маркхем. - Смотрите - один пик, потом пауза, затем два пика и снова ничего, потом четыре пика, которые почти наползают друг на друга, а потом опять ничего. Странно.

     - Как вы думаете, что это? - спросил Петерсон.

     - Совершенно ясно, что это не обычный фоновый шум, - сказал Ренфрю.

     - Здесь прослеживается определенная последовательность, которая не может быть естественным шумом, - подтвердил Маркхем.

     - Да, это больше смахивает на код, - согласился Ренфрю.

     - Вот именно, - поддержал Маркхем. - Давайте это зафиксируем. - Он стал писать в настольной папке с зажимами для бумаг, потом оторвался и спросил:

     - Кривые на экране в масштабе реального времени?

     - Нет, я подрегулировал систему так, чтобы выделять образцы шумов с интервалом в сто микросекунд. - Ренфрю потянулся к ручкам осциллоскопа. - Если хотите, я могу выбрать другой интервал.

     - Подождите, пока я не скопирую это.

     - А почему бы вам не сфотографировать? - спросил Петерсон.

     Ренфрю посмотрел на него и сказал со значением:

     - У нас нет пленки. Знаете, везде нехватка, а лабораториям в наши дни все достается в последнюю очередь.

     - Учтите это, Ян, - вставил Маркхем.

     Через час появились результаты. Шумы оказались суммой сигналов, накладывающихся друг на друга. Иногда возникали группы коротких резких скачков, которые тут же поглощались штормом быстро перемежающихся кривых.

     - Слушайте, а почему здесь так много конкурирующих друг с другом сигналов? - спросил Петерсон.

     Маркхем пожал плечами. Он морщил нос, пытаясь водрузить очки на место, что придавало его лицу выражение отвращения, которого он в данный момент не испытывал:

     - Я думаю, это сигналы из далекого будущего. Однако я не возражал бы и против сигналов от карманных вселенных.

     - Я бы не стал доверять новой астрономической теории. Эти ребята спекулируют теориями почище биржевых брокеров.

     - Согласен, - кивнул Маркхем. - Они часто превращают крупинку истины в интеллектуальную рисовую кашу. Но на этот раз они попали в точку. В галактиках широко распространены неизвестные источники инфракрасного излучения. Это очень похоже на микрогалактики. - Он сложил пальцы обеих рук шалашиком и улыбнулся, глядя на них, - его любимый академический жест. В подобные моменты очень приятно совершать что-нибудь ритуальное, чтобы пойти дальше.

     - Эта сфера ваших сигналов в сотни раз превышает шумы, которых вы ожидали, Джон. Я рад отметить, что это не редкость, и нами зафиксирован фон из тахионных сигналов. Да, речь идет о сигналах из разных времен, а также из микровселенных.

     - Они приходят и уходят, - заметил Ренфрю. - Я все-таки могу в течение каких-то временных интервалов продолжать передачу.

     - Отлично, - одобрил Петерсон, который до этого молчал. - Продолжайте.

     - Я все-таки надеюсь, что у этих парней в 1963 году детекторы не настолько чувствительны, чтобы они могли изучать подобные шумы. Если они будут принимать только наши сигналы, которые мощнее этих фоновых шумов, когда мы передаем устойчиво, тогда все будет в порядке.

     - Грэг, - задумчиво протянул Петерсон, мечтательно глядя вдаль, - есть еще одна тонкость.

     - Да? И в чем же она состоит?

     - Вот вы все говорите о микровселенных внутри нашей Вселенной и о том, как мы подслушиваем их сигналы...

     - Правильно.

     - А не кажется ли вам это немного эгоцентричным? Откуда вам известно, что мы сами не являемся какой-нибудь другой карманной вселенной?

     Грегори Маркхем тихо выскользнул из лаборатории сразу же после полудня. Петерсон и Ренфрю не могли удержаться, чтобы не ссориться друг с другом. Петерсон сильно увлекся экспериментом, несмотря на привычку оставаться в стороне. Ренфрю ценил поддержку Петерсона, но старался выжать из него побольше. Маркхем находил замысловатые экивоки этих двоих комичными, тем более что они проделывали все бессознательно. При соответствующей их классовому происхождению речи они схватывались сразу же при первом различии в произношении гласных. Если бы Ренфрю оставался просто сыном рабочего, то они бы ладили с Петерсоном, поскольку каждый из них знал бы свою роль в современном обществе. Однако, вращаясь в своеобразных академических кругах, Ренфрюне придерживался столь жесткой субординации. У науки есть свойство приводить к конфликтам подобного рода. Вы можете явиться ниоткуда, сделать себе имя в науке и не приобрести новые манеры. Примером мог бы послужить случай с Фредом Хойлем, который жил какое-то время здесь и работал в Кавендишском центре. Хойль - астроном старой закалки, эксцентричный, вечный искатель истины. Он выдвигал противоречивые гипотезы и забывал о хороших манерах, когда они не подходили его настроению. Ренфрю вполне мог бы выделиться из своей среды, как Хойль, и плыть против течения, если этот эксперимент окажется успешным. Большинство ученых, поднявшихся из низов, теперь усваивали нейтральную манеру поведения и старались не высовываться - так надежнее. Ренфрю этого не принимал. В больших современных исследовательских коллективах, успех которых зависел от хорошей организации работ, для спокойного осуществления операций при сведенных к минимуму отклонениях требовались - как это теперь называлось на административном жаргоне - “безличностные” отношения. Ренфрю был одиночкой с незамысловатой психикой. К большинству людей он относился очень вежливо, и только в том случае, когда перед ним появлялся выходец из другого класса, такой как Петер-сон, он садился на своего конька. Маркхем наблюдал усиление классовых трений в Великобритании на протяжении десятилетий, отмечая эту особенность в каждый свой приезд. Время, казалось, укрепляло внутриклассовые связи, к удивлению вездесущих марксистов, которые не упускали случая нападать на правительственные программы. Маркхем ясно видел причины этого: в результате ухудшения экономической ситуации, последовавшей за богатыми годами добычи нефти в Северном море, люди стали подчеркивать разницу между собой и другими, чтобы сохранить чувство собственного достоинства. Лозунг “Мы против них” будоражил кровь. Лучше играть в эту отвлекающую внимание старинную игру, чем прямо глядеть в глаза серому, ограниченному будущему.

     Маркхем пожал плечами, отогнал от себя эти мысли и пошел по Котон-трейл к величественным шпилям города. Американец, на которого не распространялись эти тонкости классовых отношений, - он был человеком с временной пропиской. Год, который он провел здесь, приучил его к лингвистическим различиям. Фразы вроде “комитет намерен” и “правительство полагает” больше не заставляли его задумываться. В том, как Петерсон скептически поднимал брови и произносил чуть повышенным сухим тоном “хм”, он безошибочно угадывал хорошо закаленное классовое оружие. Грассирующий приятный звук голоса Петерсона, когда он произносил слова “досуг” и “план”, просто ласкал слух по сравнению с резкими командами американских администраторов, которые любую информацию называли не иначе как “поступивший сигнал”, “адресовали проблему”, высказывали предложения в виде “пакетов”, но не всегда “покупали это” и всегда участвовали в “диалоге” с общественностью. На возражения против такого звонкого стиля отвечали, что “это только семантика”.

     Маркхем сунул руки в карманы куртки и пошел дальше. Он устал от громоздких расчетов математической физики, которыми занимался в течение многих дней, и сейчас мечтал о длительной уединенной прогулке, чтобы прогнать усталость и раздражение. Он прошел мимо стройки, где одетые в комбинезоны шимпанзе клали кирпичи и выполняли другую тяжелую работу. Просто интересно, как много удалось добиться за последние несколько лет в результате опытов с ДНК.

     Когда он подошел к автобусной остановке, что-то привлекло его внимание. В конце очереди стоял чернокожий в теннисных туфлях. Глаза у него прыгали, а голова дергалась, как у марионетки. Маркхем подошел к нему вплотную, прошептал: “Бобби за углом” и прошел мимо. Негр застыл на месте, потом стал дико озираться по сторонам, после чего пристально посмотрел на Маркхема. Мгновенное замешательство, а затем он бросился в противоположную сторону. Маркхем улыбнулся. Обычный прием: дождаться, когда автобус подрулит к остановке и очередь сосредоточится на желании войти в него, выхватить сумки у нескольких женщин и дать деру. Прежде чем публика обратит на него внимание, он будет уже далеко. Маркхем знал такие приемчики по Лос-Анджелесу. Он вдруг с грустью осознал, что никогда бы не распознал этого, если бы парень не был чернокожим.

     Он, не торопясь, прогуливался вдоль Хай-стрит. Попрошайки немедленно протягивали руки, видя его американскую куртку, и быстро убирали их, когда он хмурился. На углу улиц Сент-Эндрю и Маркет-стрит стояла парикмахерская Баррета. Поблекшая вывеска гласила: “Баррет хочет брить всех, но только тех мужчин, которые не желают бриться сами”. Маркхем рассмеялся этой типично кембриджской шутке. Она напоминала силлогизмы Бертрана Рассела и математиков прошлого столетия. Это вернуло его к проблеме, над которой он бился, - путанице причин и следствий, связанных с экспериментом Ренфрю.

     Вопрос напрашивался сам собой: “А как насчет его самого? Кто побреет бедного старого Баррета?” Если Баррет хочет побриться и вывеска справедлива, значит, он не хочет бриться сам. А если Баррет не хочет бриться сам, тогда, если верить вывеске, он хочет побриться сам. Этот парадокс углядел Рассел, и он же пытался его разрешить, создав то, что он сам называл “мета-знаком”, который говорил: “Баррета не должно быть среди тех людей, к которым относится первая часть вывески”. Это давало хорошее решение проблемы Баррета, но в реальной жизни не все так просто. Хотя Маркхем не подавал виду, предложение Петерсона не посылать сообщение банку сильно его беспокоило. Беда всей теории тахионов состояла в том, что идея случайных замкнутых контуров не соответствовала нашему общему времени, движущемуся вперед. Что будет, если они не передадут в банк свое сообщение? Изящный маленький контур, стрелки направления движения которого указывали из будущего в прошлое, а потом обратно, тут разрывался. Здесь не отводилось места человеку. Цель современной физической теории состояла в том, чтобы рассматривать реальность независимо от наблюдателя, по крайней мере до тех пор, пока квантовая механика оставалась в стороне. Однако если Петерсон оказывался частью этого контура, он мог в любой момент переменить свое решение, тем самым изменив контур. А может, он уже изменил? Маркхем отвлекся, глядя сквозь мутное стекло, как стригут мальчишку с огненно-рыжей гривой. Где же свободная воля человека? Какова ее роль в этой загадке?

     Уравнения молчали. Если Ренфрю добьется успеха, изменится ли их окружение? Маркхему стало очень тоскливо, он подумал, что цветения водорослей в океане не происходило. Он, Ренфрю и Петерсон выйдут из Кавендиша и обнаружат, что никто не понимает, о чем они говорят. “Цветение океана? Но эту проблему мы решили Бог весть когда”. Они покажутся людям троицей сумасшедших, свихнувшихся на одном и том же. И все-таки, если быть последовательным, нужно помнить, что, согласно уравнениям, передача сообщения не может иметь большого эффекта. Прежде всего оно не ликвидирует проблемы, о которой говорится в послании. Таким образом, должна сохраниться некая самодовлеющая картина, из которой Ренфрю все-таки получил первоначальную идею, после чего обратился к Всемирному Совету, но...

     Маркхем покачал головой, стараясь избавиться от этих мыслей, и вдруг ощутил, как странный холодок прошел по спине. Что-то здесь было упрятано поглубже, не хватало критических физических элементов.

     Он разволновался и быстро зашагал прочь. В этот день игра в крикет на Паркер-Плейс, большой клинообразной площадке, проходила лениво. Столетие назад, подумал Маркхем, математик Харди тоже наблюдал за игрой на этом же самом месте и так же часто бездельничал в послеполуденное время, как он. Маркхем знал принципы игры, но в деталях не разбирался. Он не понимал крикетного жаргона, например “квадратная нога”, и никогда не мог оценить как проходит игра. Он прошелся взглядом по рядам зрителей, склонившихся в своих шезлонгах, и подумал о том что сказали бы те люди, которые наблюдали за крикетов сто лет назад, о нынешней Англии. Правда, он сильно подозревал, что так же, как и теперь, большинство считали, что завтра будет незначительно отличаться от сегодня.

     Маркхем свернул на Риджеит-стрит, прошел мимо университетского ботанического сада. Чуть дальше находилась школа для мальчиков - как сказал в древности один король: “Дабы распространять приличные манеры, свойственные высшим классам”. Он неторопливо прошел через арочный вход на территорию школы и остановился у доски объявлений. Перечисленные ниже учащиеся, потерявшие личные вещи, должны явиться в кабинет префекта в четверг, 4 июня.

     Никаких “пожалуйста”, никаких смягчений. Просто и по-военному коротко. Маркхем представил себе короткий разговор: “Сожалею. Наказание обычное - пятьдесят строк, написанных хорошим почерком. Представить завтра к обеду”. И виновный сквозь зубы произносит: “Я больше не буду так безответственно относиться к своим личным вещам”. То, что школьник мог пользоваться почти для всех учебных работ диктофоном, в данном случае не играло никакой роли. Важно соблюсти принцип.

     Странно, как долго остается проформа, когда все остальное - здания, политика, слава - уходит в прошлое. Может, в этом секрет прочности данного места? Здесь царило безвременье, слишком хрупкое, чтобы сохраниться в сухом климате Калифорнии. Теперь, когда лето в самом разгаре, восстановленные обычаи школ и колледжей казались очень старыми, просто уже изношенными кусками времени. Маркхем почувствовал, как у него улучшается настроение после сырой зимы и бесконечно дождливой весны.

     Он забывал о тахионах в такой комфортной ауре прошлого. Все здесь ощущалось по-иному. В море прошлого англичане были как рыбы в воде. Для них это продолжение жизни, комментарий к происходящим сегодня событиям, подобный еле слышному шепоту на сцене. Американцы рассматривали прошлое как скобки внутри текущего предложения настоящего, как что-то вне течения реки времени.

     Он повернул назад, позволяя этому ностальгическому чувству завладеть его душой. Они с Джейн побывали за “высоким столом” в нескольких колледжах, вкусив там то, что доступно только англофилу. Мемориальные пластины, блестевшие, как ртуть, и скрещенные кубки. Натертые полы в помещениях для послеобеденного отдыха, золоченые рамы, в которых тускло светились портреты основателей заведений. Джейн поразилась, обнаружив в обеденном зале одного из колледжей настоящую сегрегацию: выпускники Итона сидели за одним столом, окончившие колледж в Харроу - за другим, прошедшие обучение в менее привилегированных частных заведениях - за третьим, и, наконец, выпускники государственных высших заведений и все остальные - за последним. Для американцев, столько лет боровшихся за всеобщее равенство, многое в этой цитадели образования казалось непонятным. Здесь по-прежнему опирались на заслуги предков, считая это достойным. Прошлое здесь было словно разлито в воздухе. Вы могли выглядеть абсолютно современным человеком, знакомым со всеми недостатками преподавания на латыни, и все же наслаждаться, устроившись весьма комфортно в высоких креслах Королевского колледжа, пением мальчиков-херувимчиков в пышных одеяниях времен Елизаветы, когда от их дисканта звенят стекла. Казалось, что прошлое никуда не уходило и будущее тоже осязаемо присутствует в настоящем.

     Маркхем слегка расслабился, чтобы эта мысль лучше оформилась. Ходьба стала необходимой встряской для его мозга; он и раньше прибегал к такому способу отдыха. же самом месте и так же часто бездельничал в послеполуденное время, как он. Маркхем знал принципы игры, но в деталях не разбирался. Он не понимал крикетного жаргона, например “квадратная нога”, и никогда не мог оценить как проходит игра. Он прошелся взглядом по рядам зрителей, склонившихся в своих шезлонгах, и подумал о том что сказали бы те люди, которые наблюдали за крикетом сто лет назад, о нынешней Англии. Правда, он сильно подозревал, что так же, как и теперь, большинство считали, что завтра будет незначительно отличаться от сегодня.

     Что-то насчет реальности... Реальность должна быть независима от наблюдателя...

     Он взглянул вверх. Большое желтое облако низко плыло над серыми башнями, отбрасывая тень на стены церкви Святой Марии. Звон колоколов растекался каскадами звонков в моментально посвежевшем воздухе. Казалось, что облако высасывает тепло из бриза.

     Он наблюдал за сжимающимися щупальцами туман? который сопровождал облако и постепенно таял в вышине, и неожиданно понял. Камнем преткновения являло тот, кто мог оценивать явления объективно. Так кто ж он, этот наблюдатель? Уравнения квантовой механики сам по себе ничего не говорили о направлении отсчета времени. После того как измерение выполнено, эксперимент моментально следует рассматривать как нечто генерирующее вероятности. Вся совокупность уравнений подскажет вам, насколько вероятным может оказаться “более позднее событие. В этом заключается суть кванта. Уравнением Шредингера описывались события, которые либо опережали, либо отставали во времени. Только получив доступ к последовательности в любой точке процесса и произведя наблюдения и измерения, удастся зафиксировать направление течения времени. Если в момент наблюдения за частицей установлено, что она находится в положении “л”, то наблюдатель должен слегка подтолкнуть ее. В этом заключается принцип неопределенности Гейзенберга. Нельзя сказать совершенно точно, какой силы толчок получила измеряемая частица от наблюдателя, а потому будущее местоположение ее становится несколько неопределенным. Уравнением Шредингера описывается комплекс вероятностей мест появления ее в следующий раз. Комплекс вероятностей был найден с помощью изображения волны, движущейся во времени вперед. В соответствии с этим комплексом частица может появиться в будущем в различных точках множества. Волна вероятности... Старинное изображение движения частицы по аналогии с бильярдным шаром некорректно, и оно может только ввести в заблуждение. Частица должна оказаться там, куда ее приведет движение, согласно законам Ньютона, но возможны и другие пути. Вероятность их будет несколько меньшей, но тем не менее они существуют. Проблема возникает при повторном доступе наблюдателя к любой точке последовательности и повторном измерении. Он обнаруживает, что частица оказалась в одном-единственном месте, а не распределилась между различными вероятными местоположениями. В чем же дело? А все дело в том, что он сам себя рассматривает, по существу, ньютоновским наблюдателем - классическим, как говорят в технике.

     Маркхем широко улыбнулся, поворачивая на Кингз-Парейд. В этом аргументе скрыта ловушка. Классического наблюдателя не существует. Все в мире подчиняется квантовой механике, все движется в соответствии с волнами вероятностей. Поэтому обладающий массой экспериментатор, к которому никто не прикасался, отталкивается в обратном направлении. Он получает от затронутой частицы толчок с известной неопределенностью, а следовательно, он также подчиняется законам квантовой механики, является ее частью. Эксперимент оказался шире и сложнее, чем просто идея последствия. Можно говорить о втором наблюдателе, с большей массой, чем у первого, но это только усложнит проблему. В итоге возникает мысль считать ВСЮ ВСЕЛЕННУЮ “наблюдателем”, в результате чего могла быть создана самодовлеющая система. Значит, придется рассматривать ни больше ни меньше проблему одновременного движения всей Вселенной, не разделяя это на отдельные, удобные для решения эксперименты.

     Еще одна формулировка проблемы: что заставило частицу появиться именно в данной точке? Почему она приняла именно это, а не любое другое из множества возможных положений? Создается такое впечатление, что для Вселенной существуют различные пути развития, но что-то заставляет ее двигаться только каким-то одним конкретным.

     Маркхем остановился полюбоваться головокружительной высотой собора Святой Марии. На фоне синего неба выделялась голова какого-то студента, наклонившегося к краю крыши.

     Так что послужило бы соответствующей аналогией?

     Появление пучка тахионов порождало такую же проблему. Если идея Маркхема правомерна, то при этом так же возникала волна вероятностей при перемещении вперед и назад во времени. Если создать парадокс, то эта волн: распространится по замкнутому контуру, в итоге вся система с ошеломляющей быстротой приобретет свойств; безумной - она никак не сможет определиться со сбой-состоянием. Нечто должно порождать что-либо одно. А нет ли и здесь аналогии, чего-то вроде неподвижного наблюдателя, который направляет движение времени скорее вперед, чем назад?

     Если такая аналогия есть, то, может быть, появится ответ и на парадокс. Законы физики должны помочь найти ответ. Однако уравнения немы и безответны, и всегда в таких случаях математика отвечает на вопрос “как?”, а не на вопрос “почему?”. Не придется ли вмешаться неподвижному наблюдателю? Но кто он - Бог? Может быть.

     В отчаянии Маркхем затряс головой. Идеи роились в воздухе как пчелы, но он не мог ухватиться ни за одну из них. Он неожиданно зарычал и пошел через проезжую часть улицы наперерез велосипедистам к магазину “Боуз энд Боуз”.

     Выбор книг становился скудным, в издательском деле назревал кризис, книгопечатание отступало перед натиском телевидения. Он обратил внимание на женщину, сидевшую за кассой. Вполне сексуальна. Однако, к своему неудовольствию, Маркхем вынужден был признать, что она слишком молода для него. Он подходил к тому этапу жизни, когда амбиции почти всегда перевешивают зону вероятного успеха.

     История с тахионами по-прежнему занимала его, когда он шел домой через Кавендиш-авеню и дальше, мимо бассейнов. Покрытый дерном участок, по каким-то причинам еще в древности названный Землей Ламмы, как бы парил во влажном воздухе полудня. Везде царила неподвижность; словно добравшись до вершины из зимнего провала и отдыхая после трудного подъема, год готовился к началу спуска. Маркхем повернул на юг к Гранчестеру, где все еще продолжалось строительство ядерного реактора. Казалось, что из-за бесконечных задержек никогда не закончится изготовление этого приплюснутого гигантского шарика для пинг-понга, под которым будет кипеть атомный котел. Лужайки вокруг образовывали пасторальный уголок. Коровы, жавшиеся в чернильную тень деревьев, помахивали хвостами, отгоняя мух. Доносившиеся звуки - бормотание голубей, гудение самолета, жужжание и легкое постукивание - навевали сонливость. Воздух был насыщен запахами чертополоха, тысячелистника, пижмы и амброзии. В пышной траве неожиданно ярким ковром расцвели колокольчики, желтела ромашка, разливался ярко-красной краской сочный цвет, воспетый литературой.

     Когда он явился домой, Джейн читала. Они, не спеша, занялись любовью в тесной спальне наверху, увлажнив потом простыни. В сонном мозгу Маркхема промелькнул образ женщины из “Боуз энд Боуз”. Пахло мускусом. Длинный день тянулся до десяти вечера, прихватив солидный кусок от ночи. Проверяя свои расчеты при бледном предзакатном свете, Маркхем подумал, что кто-то на этой планете платит за такие длинные летние дни тяжелой монетой морозных зимних ночей. “Копятся долги”, - подумал он. И вечером, читая о всеразрастающемся цветении океана, он почувствовал преддверие расплаты.

 

Глава 16

 

8 апреля 1963 года

 

     Гордон опаздывал на заседание сенатского комитета факультета. Неожиданно перед ним возник Бернард Кэрроуэй.

     - Гаудан, мне нужно с вами поговорить. Что-то в его тоне заставило Гордона остановиться.

     - Я слышал в “Последних новостях” ваше со Шриффером сообщение - один из моих студентов позвонил мне, чтобы я тоже полюбовался. - Кэрроуэй убрал руки за спину, и это придало ему какой-то судейский вид.

     - М-да.., пожалуй, я думаю, что Сол там малость перестарался.

     - Рад это слышать. - Тон Кэрроуэя сделался игривым. - Я тоже считаю, что Сол чересчур разошелся по этому поводу. - Он посмотрел на Гордона, как бы требуя подтверждения своих слов.

     - Похоже.

     - Я не мог представить себе ничего более невероятного. Он говорил про эксперимент с ядерным резонансом? Очень странный способ связи.

     - Сол полагает, что часть этого сообщения представляет собой астрономические координаты. Вспомните, когда я пришел к вам...

     - Значит, это и есть основа? Всего лишь какие-то координаты?

     - Но он сумел расшифровать эти импульсы таким образом, что получил изображение, - почти извиняющимся тоном сказал Гордон.

     - Ах так. А по мне это смахивало на детские каракули.

     - Нет, там есть определенная структура. Что же касается содержания, то мы не...

     - Я думаю, вам следует быть осторожнее с этим делом, Гаудан. Поймите, кое-что из того, что делает Шриффер, мне нравится. Однако я и все остальные в астрономической общине считаем, что он здорово переборщил с этой радиосвязью. А теперь еще и обнаружил послания в экспериментах по ядерному резонансу. Я полагаю, Шриффер перешел все границы. - Бернард серьезно покивал в подтверждение своих слов и стал разглядывать свои ботинки. У него был такой суровый вид, что ему не стоило противоречить, по крайней мере открыто. Свой избыточный вес он нес с такой агрессивной энергией, что, казалось, сметет с пути любого, кто посмеет сделать ему замечание. Малорослый, с бочкообразной грудью; когда он выдыхал и расслаблялся, она оказывалась не чем иным, как брюшком, которое он решительно выставлял вперед. Теперь же, отметил про себя Гордон, оно осело. Бернард просто забыл о нем, сконцентрировав свое внимание на грехах Шриффера. Его пиджак раздулся так, что деревянные застежки натянулись. Гордону даже показалось, что ремень брюк заскрипел под возросшим давлением.

     - Это вредит всей игре, знаете ли, - резко проговорил Бернард, глядя вверх. - Именно вредит.

     - Я думаю, пока мы не докопаемся до истины...

     - Истина в том, что Шриффер ловко обвел вас и заставил присоединиться к нему, Гаудан. Я уверен, это была не ваша идея. Мне жаль, что нашему факультету придется заниматься этим. На вашем месте я бы заставил его расплатиться.

     Дав совет, Бернард важно кивнул и ушел.

     Когда Гордон вошел в лабораторию, Купер поднял глаза и сказал:

     - Доброе утро, как дела?

     Гордон с горечью подумал, что, задавая стандартный вопрос “как дела?”, люди на самом деле совершенно тобой не интересуются.

     - Что-то я не в себе, - пробормотал он. Купер удивленно поднял брови.

     - Смотрели вечером новости по телевизору? - спросил Гордон.

     - Да, - ответил Купер, поджав губы с таким видом, словно и так наговорил лишнего.

     - Я не хотел, чтобы все так получилось. Шриффер просто подхватил мяч и побежал с ним.

     - Что ж, может быть, он что-то выиграл.

     - Вы так думаете?

     - Нет, - признался Купер. Он принялся регулировать настройку осциллоскопа, явно давая понять, что вопрос исчерпан. Гордон даже не подумал пробивать броню его чисто гойской бездумной жизнерадостности, которая умело пряталась под плащом равнодушия.

     - Есть новые данные? - Гордон засунул руки в карманы и стал прохаживаться по лаборатории, осматривая оборудование. Здесь по крайней мере он знал, что происходит и что имеет значение. Мысли о работе успокаивали его и приносили удовлетворение.

     - Я получил несколько удачных резонансных линий и продолжаю выполнять те измерения, о которых мы договорились.

     - Э.., хорошо. “Ишь ты! Я делаю только то, о чем мы договорились. Вам не удастся поймать меня с неожиданными результатами. Ничего не выйдет!"

     Гордон еще немного походил по лаборатории, проверяя приборы. Из дьюара время от времени вылетали клубы холодных паров азота, трансформаторы гудели, насосы неторопливо постукивали. Гордон внимательно просмотрел лабораторную тетрадь Купера, выискивая возможные ошибки. Он выписал по памяти простые теоретические выражения, которым должны были соответствовать результаты измерений Купера. Результаты получались близкими к теоретическим данным. Рядом с аккуратными записями Купера каракули Гордона казались ненужным вмешательством в стройную безупречность разграфленных страниц. Купер писал шариковой ручкой, а Гордон даже для ориентировочных расчетов, таких, которые он выполнял здесь, пользовался паркеровской перьевой ручкой. Он предпочитал изящное скольжение пера и внезапное прекращение письма, а также тот оттенок значительности, который придавали тексту широкие синие линии. Одна из причин того, что он поменял белые рубашки на синие, состояла в обреченной на неудачу надежде скрыть таким образом чернильные пятна на нагрудных карманах.

     Подобная работа - беззаботное продолжение текущего эксперимента, записи в лабораторной тетради - действовала на него успокаивающе. На какое-то мгновение он снова оказался в Колумбийском университете - сын Израиля, верный делу Ньютона. Но потом проверил последние записи Купера, и это мгновение прошло. Ему нечего было здесь делать и пришлось снова окунуться в действительность.

     - Вы подготовили выводы для кандидатского экзамена, о которых я вас просил? - обратился он к Куперу.

     - О да. Я почти все сделал. Завтра принесу.

     - Хорошо, хорошо. - Гордон оставался на месте, ему очень не хотелось уходить из лаборатории. - Скажите, вы ничего не получали, кроме обычных резонансных кривых? Никаких там?..

     - Посланий? - Купер чуть улыбнулся. - Нет. Гордон кивнул, рассеянно оглянулся и ушел.

     Однако вместо того чтобы вернуться в свой кабинет, он сделал крюк и пошел в физическую библиотеку. Она находилась на первом этаже корпуса “В”, и все здесь казалось временным. Впрочем, в Калифорнийском университете Ла-Ойи все выглядело примерно так в отличие от вызывающих священный трепет коридоров Колумбийского. Ходили слухи, что вскоре даже название университетского кампуса будет изменено. Ла-Ойю собирались присоединить к беспорядочным нагромождениям Сан-Диего. Муниципалитет считал, что это сэкономит противопожарную защиту и сократит затраты на содержание полиции. Однако Гордону “казалось, что это будет еще одним шагом ко всеобщему нивелированию и лос-анджелизации всего того, что так приятно отличало Ла-Ойю от других городов. Итак, Калифорнийский университет Ла-Ойи превратится в Калифорнийский университет Сан-Диего, утратив при этом нечто большее, чем название.

     Минут сорок он просматривал свежие журналы по физике, затем ознакомился с некоторыми ссылками, касающимися отложенной Им до лучших времен идеи о горелке с обратным пламенем. Так как больше здесь делать было нечего, а до ленча оставалось около часа, Гордон неохотно пошел в свой кабинет. Он не стал заходить на третий этаж за почтой, а двинулся между корпусами физической и химической лабораторий под соединяющим их мостом - нелепейшим воплощением мечты архитектора. Красивая конструкция из шестиугольников притягивала глаз - он это признавал. И одновременно создавалось неприятное впечатление подмостков для какого-то прохода, проделанного гигантским насекомым, как бы наметкой конструктивного решения для будущего осиного гнезда.

     Он не удивился, обнаружив, что дверь его кабинета открыта - обычно сам он ее не закрывал. Гордон даже считал, что гуманитарии отличаются от представителей точных наук еще и тем, что они обычно закрывали двери, как бы отваживая случайных посетителей. Он подумал, нет ли в этом глубокого психологического смысла; а может быть, гуманитарии просто старались не высовываться во время пребывания в университетском городке? Создавалось впечатление, что они в основном работают дома.

     Спиной к двери, рассматривая через окно подмостки для “осиного гнезда”, стоял Исаак Лакин.

     - Гордон, - пробормотал он, - я вас искал.

     - Представляю почему.

     - Да? - Лакин присел на край стола, Гордон продолжал стоять.

     - Это ведь связано со Шриффером?

     - Угадали. - Лакин посмотрел на люминесцентный светильник под потолком и поджал губы, как будто тщательно обдумывал, что сказать.

     - Все это вырвалось из-под контроля, - помог ему Гордон.

     - Боюсь, что так.

     - Шриффер обещал мне, что ни мое имя, ни университет Ла-Ойи не попадут в “Новости”. Его единственная цель состояла в том, чтобы дать ход рисунку.

     - Но дело зашло гораздо дальше.

     - Каким образом?

     - Мне звонили очень многие люди. Они позвонили бы и вам, если бы вы находились в кабинете.

     - Кто и откуда?

     - Коллеги. Ученые, работающие в области ядерного резонанса. Они хотят знать, что происходит. Добавлю, мне тоже это небезынтересно.

     - Ну... - Гордон коротко рассказал о втором послании и о том, каким образом в дело оказался замешан Шриффер. - Я боюсь, Сол пошел гораздо дальше, чем следовало бы.

     - Согласен. Кстати, звонил менеджер нашего контракта.

     - Ну и что?

     - Что? Честно говоря, он не имеет большой власти, но вот у наших коллег она есть. И они принимают решение.

     - И все-таки, что это значит?

     - Вам придется выступить с опровержением выводов Шриффера, - пожал плечами Лакин.

     - Почему?

     - Потому что эти выводы неверны.

     - Я этого не знаю.

     - Вам не следовало бы выступать с заявлениями, правильность которых вы не можете подтвердить.

     - Но отрицать это тоже неверно.

     - Вы считаете, что в его гипотезе есть доля правды?

     - Нет, - с трудом произнес Гордон. Он надеялся, что ему не придется говорить что-либо определенное.

     - Тогда откажитесь от этой идеи.

     - Я не могу отрицать того, что мы получили послание, причем ясное и четкое.

     Лакин с чисто европейским высокомерием поднял брови, как будто желая сказать: “Как можно разговаривать с таким человеком”.

     Гордон бессознательно подтянул брюки и заложил большие пальцы рук за пояс, слегка ссутулившись. Смешно, но он неожиданно представил себе в такой позе Марлона Брандо в роли шерифа, который, прищурившись, разглядывал какого-то бандюгу. Гордон поморгал и подумал, что еще он мог бы сказать.

     - Понимаете ли, - осторожно подбирая слова, начал Лакин, - в этой ситуации глупцом будете выглядеть не только вы. Сообщение о послании бросает тень на весь эффект спонтанного резонанса.

     - Может быть.

     - Некоторые телефонные звонки касались только этого вопроса.

     - Ну и что?

     - Я считаю, вам следует как-то отреагировать на это, - строго произнес Лакин.

     - Лучше действовать, чем реагировать.

     - Что вы хотите сказать? - Лакин весь подобрался и застыл в ожидании ответа.

     В это время зазвонил телефон. Гордон с облегчением схватился за трубку. Его ответы были односложными:

     - Прекрасно. В три часа. Мой кабинет номер 118. Закончив разговор, он повесил трубку и спокойно взглянул на Лакина:

     - “Сан-Диего юнион”.

     - Ужасная газетенка.

     - Да. Но они хотят подробностей.

     - Вы собираетесь с ними встретиться?

     - Конечно. Лакин вздохнул:

     - Что вы собираетесь им сказать?

     - Я скажу, что не имею понятия, откуда взялась эта информация.

     - Неразумно. Очень неразумно.

     Когда Лакин ушел, Гордон вспомнил эту вылетевшую у него фразу “Лучше действовать, чем реагировать” и задумался, откуда она взялась. Скорее всего от Пенни. Звучит литературно. А вот имел ли он в виду ее смысл? Не гонится ли он за славой, как Шриффер? Он готов принять какую-то часть вины за что-либо подобное - это банально, не так ли? Евреи всегда чувствуют себя виноватыми - может, это у них в крови? Но он не виноват, подсказывала интуиция, что-то спрятано в этом послании, оно подлинное. Он изучал его сотню раз, и все-таки ему приходилось полагаться на собственное суждение, собственную интуицию. И если Лакину все это кажется глупостью, если сам Гордон будет выглядеть обманщиком - это, конечно, плохо, но пусть все остается так.

     Он снова засунул большие пальцы за пояс брюк, поглядел на строительство калифорнийского насекомого и почувствовал, что ему хорошо, чертовски хорошо.

     После ухода репортера из “Сан-Диего юнион” Гордон по-прежнему чувствовал себя уверенно, хотя для этого ему и приходилось прилагать кое-какие усилия. Репортер задал ряд неумных вопросов, что и требовалось для газетной заметки. Гордон подчеркивал наличие неопределенностей, а “Юнион” требовал ясных ответов на планетарные вопросы, желательно одной фразой, которую можно цитировать. Гордон считал немаловажным процесс исследования и то, что ответы оставались всегда условными, зависящими от результатов будущих экспериментов. “Юнион” же хотел получить приключения, интриги и еще одно подтверждение тому, что университет - на пути к славе. Конечно, через этот пролив какая-то информация перетекала, но отнюдь не била через край...

     Гордон сортировал почту, откладывая часть в кейс, чтобы прочитать вечером, когда появился Рамсей.

     После нескольких предварительных фраз - создавалось впечатление, что Рамсей всерьез интересуется погодой - он достал из конверта листок и протянул Гордону:

     - Эту картинку Шриффер показывал вчера вечером? Гордон несколько мгновений молча рассматривал изображение.

     - Где вы ее взяли?

     - Ваш студент Купер дал.

     - Откуда она у него?

     - Говорит, от Шриффера. Несколько недель назад Шриффер приходил к нему проверить точки и пропуски.

     Гордону следовало предположить, что Шриффер захочет проверить информацию. Это была разумная предосторожность.

     - Ну хорошо, - произнес он. - Это несущественно. Так что вы хотели сказать?

     - Я не думаю, что данное изображение несет смысловую информацию, но в конечном счете у меня не хватило времени для... Слушайте, я хотел спросить, а что этот Шриффер делает?

     - Он расшифровал второе послание. Полагает, что оно <пришло со звезды 99 Геркулес, которая...

     - Да-да, я слышал. Зачем он обратился к телевизионщикам?

     - Чтобы разобраться в этом изображении.

     - А он не знает ничего о первом послании, над которым я работаю?

     - Конечно, знает.

     - Чертовщина какая-то... Вся эта возня на телевидении просто чепуха, верно?

     - Я агностик, - пожал плечами Гордон. - Я не знаю, что это значит, о чем и сказал репортеру. Рамсеи выглядел встревоженным:

     - Вы все-таки считаете, что это настоящая сенсация? А дело, над которым я тружусь.., с ним все в порядке?

     - Да.

     - Значит, Шриффер все-таки подонок?

     - Я агностик, - повторил Гордон, неожиданно почувствовав себя очень усталым. Всем требовалась от него вечная и неизменная Истина, а он ничего не мог им предложить.

     - Хм, кое-что из биохимии стало проясняться, знаете ли. Небольшой эксперимент, который я поручил одному из моих студентов, начал давать результаты. А теперь происходит это и...

     - Не тревожьтесь. Послание Шриффера может оказаться чистой ерундой, насколько я знаю. Слушайте, я только-только разошелся и... - Гордон вытер пот со лба, - и все прошло мимо. Продолжайте ваши эксперименты, хорошо?

     - Хорошо. А как все получилось?

     - Шриффер решил, что ему удалось кое-что расшифровать, и вот, пожалуйста, совершенно неожиданно появился на телевидении. Это отнюдь не моя идея.

     - А! Это меняет дело. - Рамсеи немного успокоился, однако тут же снова нахмурил брови:

     - А как насчет первого послания?

     - В смысле?

     - Вы не собираетесь его публиковать?

     - Пока на этот счет нет никаких планов.

     - Хорошо.

     - В вашем распоряжении столько времени, сколько вам может потребоваться.

     - Отлично. - Рамсеи протянул руку, как будто только что заключил сделку. - Буду держать вас в курсе. Гордон торжественно пожал протянутую руку.

     То, что ему немного пришлось поинтриговать Рамсея, сначала тревожило Гордона, но потом он понял, что это - одна из форм общения с людьми: надо прислушиваться к их голосу, смотреть на проблему их глазами, если вообще хочешь контактировать с ними. Рамсеи относился ко всему этому, как к своеобразной игре, а сообщение о первом послании считал приоритетной информацией; что же касается Шриффера - он полагал, что тот просто сует нос не в свое дело. Ну что ж, для целей, связанных со вселенной Рамсея, пусть все так и остается. В молодости Гордон был циничнее в выборе средств, с помощью которых можно убеждать людей. Теперь он смотрел на это по-другому. Он не обманывал Рамсея и не утаивал информацию. Он всего лишь излагал события по-своему. Юношеские представления о красоте истины - просто чушь, упрощение понятий. Если тебе нужно, чтобы что-то сдвинулось с места, ты пускаешься в разговоры. Дела делаются именно так. Рамсеи может продолжать свои эксперименты, не задумываясь над остальным, и если им повезет, они непременно что-нибудь найдут.

     Он шел от физического корпуса к Торри-Пайнз-роуд, где припарковал свою машину, когда худенькая маленькая женщина подняла в приветствии руку. Гордон пригляделся и узнал Марию Гепперт-Майер - единственную женщину на факультете. Она недавно перенесла инсульт и теперь появлялась редко, перемещаясь по коридорам словно привидение. Левая сторона ее тела была частично парализована, а речь стала невнятной. Кожа на лице обвисла, она казалась очень усталой, но в глазах ее светился неугасимый интеллект.

     - Вы верите в ваши ре.., результаты? - спросила она.

     Гордон поколебался. Под ее пронизывающим взглядом он чувствовал себя, словно под микроскопом истории. Эта женщина прибыла из Польши, прошла через годы войны, работала над разделением изотопов урана по Манхэттенскому проекту в Колумбийском университете, занималась исследовательской работой вместе с Ферми, пока тот не умер от рака. Она вынесла все это и более того: ее муж Джо, блестящий химик, занимал должность профессора в Чикаго, а Марии отказали в месте на факультете, и ей пришлось довольствоваться второстепенным положением в чужих исследовательских разработках. Гордон неожиданно задумался о том, довольна ли она своим положением, она - исследователь, создавший оболочечную модель ядра, которая принесла ей мировую славу. По сравнению с тем, что ей пришлось пережить, его неприятности - сущие пустяки. Гордон прикусил губу.

     - Да. Я думаю что-то... Кто-то пытается контактировать с нами. Только я не знаю, что или кто.

     Она кивнула. От нее исходила спокойная уверенность в себе, несмотря на то, что одна сторона тела осталась неподвижной. Это взяло Гордона за душу. Под прямыми лучами заходящего солнца он заморгал, глаза его наполнились теплой влагой.

     - Хорошо. Хорошо, - пробормотала Мария заплетающимся языком и ушла, все еще улыбаясь.

     Он пришел домой следом за Пенни, бросил в угол тяжелый кейс, который хранил его дневные заботы, и отправился в спальню.

     - Ты куда? - спросил он, увидев, что Пенни переодевается.

     - Хочу заняться серфингом.

     - Господи, но ведь уже темнеет.

     - Волны об этом не знают.

     Гордон невольно облокотился о стену. Ее энергия поражала его. Вот эту сторону калифорнийской жизни он воспринимал тяжелее всего - настоящий культ физических упражнений.

     - Пошли со мной, - предложила она, натягивая французский купальник типа “бикини” и рубашку-безрукавку. - Я тебя научу. Ты сможешь попрыгать на приливной волне.

     - А, - сказал он, не желая показывать, что ему не терпится пропустить стаканчик белого вина и посмотреть вечерние новости. “В конце концов, - подумал он, и ему неожиданно не понравилась эта мысль, - там может быть продолжение истории со Шриффером”. - Пошли.

     Стоя на берегу, Гордон наблюдал, как она прорезала след на склоне падающей волны, и удивлялся: хрупкая девушка на простой дощечке оседлала слепую силу океана; она висела в воздухе, будто демонстрируя фокусы ньютоновской механики. Все это казалось ему водной мистерией, и однако же абсолютно ясно, что удивляться не следует - в конечном счете это всего лишь классическая динамика. Компания, что обычно крутилась возле насосной станции, была здесь в полном составе. Ожидая самой большой волны, они катались на досках, цвет которых резко контрастировал с их коричневыми телами. Гордон взмок, выполняя безжалостные процедуры физических упражнений Королевских канадских вооруженных сил. Он уверял себя, что это ничуть не хуже того неподдельного удовольствия, которое испытывали любители приливов, рассекая волны. Выполнив предписанные приседания и отжимания, он побежал по полосе прибрежного песка, тяжело дыша и одновременно пытаясь разобраться в событиях дня. Они никак не укладывались в стандартную схему. Он остановился, хватая ртом соленый воздух, лоб потемнел и покрылся потом. Пенни, плавая в загустевшем воздухе, махала ему рукой. Океан у нее за спиной будто сложил чашей огромные руки и подхватил ее доску, подталкивая вперед. Она покачнулась, взмахнула руками и упала. Кружевной гребень волны накрыл ее с головой. Тонкая дощечка скользнула вперед и стала переворачиваться под напором волны. Над водой показалась голова Пенни; мокрые волосы распластались по плечам и образовали на голове что-то вроде шапочки, глаза моргали, белые зубы сверкали. Она смеялась.

     Когда они одевались, он спросил:

     - А что у нас на ужин?

     - Все, что ты хочешь.

     - Я хочу салат из артишоков, фазана, а потом трюфели с бренди.

     - Надеюсь, ты сможешь все это приготовить.

     - Отлично, а чего ты хочешь?

     - Я собираюсь пройтись. Я не голодна.

     - Да? - Он удивился.

     - Я собираюсь на митинг.

     - А это зачем?

     - Митинг? Ну, это такое собрание, я полагаю.

     - А все-таки что за митинг? - продолжал настаивать Гордон.

     - В поддержку Голдуотера.

     - Что?

     - Ты, должно быть, слышал о нем. Он баллотируется в президенты.

     - Ты, наверное, шутишь. - Одна его нога застыла в воздухе, другая - в штанине шортов для бега. Осознав, как комично он выглядит. Гордон опустил ногу и закончил одеваться. - Он же примитивен!

     - Бэббит?

     Нет, роман Синклера Льюиса не вспоминался ему при этом.

     - Скажем просто - он глуповат.

     - Ты когда-нибудь читал “Самосознание консерватора”? Там много чего говорится в его пользу.

     - Нет, не читал. Но послушай, когда у нас есть Кеннеди, с его договором о запрещении атомных испытаний и некоторыми действительно новыми идеями в международной политике, с его Союзом ради прогресса...

     - Плюс залив Кочинос, Берлинская стена, его братец со свиными глазками...

     - Да брось ты! Голдуотер просто пешка в руках большого бизнеса.

     - Он выступает против коммунистов. Гордон сел на кровать:

     - Ты действительно веришь во все это? Она сморщила нос. Гордон уже знал: это значит - Пенни приняла решение.

     - А кто послал наших парней в Южный Вьетнам? Как насчет того, что случилось с Клиффом и Берни?

     - Если Голдуотер придет к власти, там окажутся миллионы Клиффов и Берни.

     - Голдуотер одержит победу, а не будет валять дурака.

     - Пенни, все, что мы должны сделать, - это сократить наши потери. Зачем поддерживать диктатора вроде Дьема?

     - Я знаю только то, что там убивают моих друзей.

     - А Большой Барри сможет что-то изменить?

     - Конечно. Это твердый человек. Он остановит социализм в нашей стране.

     Гордон улегся на кровать и без особой надежды в голосе сказал:

     - Послушай, Пенни, я знаю, что ты меня считаешь кем-то вроде нью-йоркского коммуниста, но я не могу понять...

     - Я уже опаздываю. Линда пригласила меня на вечеринку с коктейлями в честь Голдуотера. Хочешь, пойдем вместе?

     - Боже мой, конечно, нет.

     - Как хочешь. Я пошла.

     - Ты - грамотный, читающий человек - в самом деле поддерживаешь Голдуотера? Ну и ну...

     - Я понимаю, что не укладываюсь в твои стереотипы, но это твои проблемы, Гордон.

     - Господи Иисусе...

     - Я вернусь через несколько часов. - Она поправила Прическу, проверила складки на отглаженной юбке и вышла из спальни, подтянутая и энергичная.

     Лежа на кровати и наблюдая за ней, Гордон старался понять, всерьез ли она все это говорила. И по тому, с какой Силой Пенни хлопнула дверью, он понял, что всерьез.

     Их союз выглядел необычным с самого начала. Они встретились на вечеринке с вином и закусками в прибрежном коттедже на Проспект-стрит, в ста метрах от Музея искусств Ла-Ойи. (Когда Гордон впервые попал в этот музей, он не заметил вывески и решил, что это еще одна - Дэвид! Эй, Дэвид! - окликнул он, но тот не отреагировал, повернулся и быстро пошел в противоположном направлении. Может, Селиг не хотел видеть своего однокурсника? Он всегда был со странностями. Гордон пожал плечами.

     Конечно, если подумать, многое сейчас казалось ему немного странным, как отретушированная фотография приятеля. В ярком свете солнечного летнего дня здания выглядели грязными, люди - вялыми и бледными, в придорожных кюветах скопилось больше мусора. Почти за квартал отсюда он наткнулся на вольготно расположившегося на ступеньках подъезда пьяного мужчину, который продолжал пить что-то из сосуда, завернутого в оберточную бумагу. Гордон пошел быстрее и поспешил зайти внутрь. Может, он слишком долго пробыл в Калифорнии, и теперь все, что не выглядело новым и свежим, казалось ему поношенным и использованным?

     Клаудиа Зиннес оставалась неизменной. Ее добрый, чуть лукавый взгляд выдавал блестящий интеллект. Гордон провел с ней все послеполуденное время, описывая свои эксперименты, сравнивая свое оборудование и технические приспособления с тем, что имелось в ее лаборатории. Она знала о спонтанном резонансе, Соле Шриффере и об остальном. Клаудиа нашла все это “интересным” - нейтральное слово, которое вас ни к чему не обязывает. Когда Гордон попросил ее продублировать те эксперименты, которые он выполнял вместе с Купером, она сначала отмела эту идею - много дел, занятия со студентами, время на больших резонансных магнитах уже расписано, да и денег на все это нет. На что Гордон заметил, что ее установка очень похожа на ту, которой пользуется он сам, и небольшие изменения сделают ее идентичной его оборудованию. Она стала возражать, ссылаясь на то, что у нее нет хороших образцов антимонида индия. Гордон предложил ей пять приличных образцов - пять пластинок серого цвета: пожалуйста, используйте их, как сочтете нужным. Клаудиа удивленно подняла брови. Гордон почувствовал, что снова превращается в человека, которого, казалось, уже забыл, - настырного еврейского мальчишку-школьника, выжимающего из учителя повышенную отметку. Клаудиа Зиннес знала все эти приемы не хуже кого-либо другого, но постепенно его настойчивость пробудила в ней интерес. Может быть, в этом спонтанном резонансе что-то есть. Кто может сказать наверняка, когда вокруг замутили столько воды? Она поглядела на него своими добрыми карими глазами и сказала:

     - Дело не в том, что вы хотите заставить ваши результаты работать, и не в том, что вы хотите вывести на чистую воду эту белиберду.

     Гордон закивал: конечно, он надеется на то, что она найдет здесь еще кое-что.

     - Однако, - продолжила, подняв предостерегающе палец, Клаудиа, - пусть кривые говорят сами за себя.

     Гордон улыбнулся, снова почувствовав себя студентом. Однако все сошлось и сработало. Зиннес постепенно перешла от “может быть” и “если” к “когда”, а затем, видимо, сама не замечая этого, начала планировать время для работы на установке ядерно-магнитного резонанса в сентябре и октябре. Она стала расспрашивать Гордона о его однокурсницах, где они и чем занимаются. Неожиданно он понял, что она действительно испытывает привязанность к молодым людям, которые, пройдя через ее руки, вышли в большой мир. Прощаясь, Клаудиа похлопала его по плечу и сняла какую-то ниточку с его пропотевшего летнего пиджака.

     Когда он возвращался через Саут Филд, то вспомнил тот благоговейный трепет, который испытывал первые четыре долгих и тяжелых года учебы. Колумбийский университет производил очень сильное впечатление. Факультет, на котором он учился, был известен во всем мире.

     Он никогда не думал, что этот факультет может стать мельницей, перемалывающей интеллектуальных троллей, умеющих и любящих собирать схемы и чертить диаграммы, в людей, которые будут вращать гудящие колеса промышленности. Ему никогда не приходило в голову, что целые институты могут удерживаться на плаву или же гибнуть из-за капризов некоторых индивидуумов, из-за нескольких неосмотрительных поступков. Религия отвергает сомнения.

     Он пересек город на такси. На боковых улицах машину подбрасывало на выбоинах - разительный контраст с гладкими мостовыми Ла-Ойи. Он даже был доволен, что Пенни не захотела поехать с ним: в эту августовскую жару Нью-Йорк выглядел не лучшим образом.

     После того разговора о женитьбе между ними словно черная кошка пробежала. Может быть, короткая разлука пойдет на пользу их отношениям. Пусть все само по себе потихоньку уйдет в прошлое. Гордон наблюдал, как проплывают мимо лица прохожих. От подземки, ушедшей под Бродвей, раздавался глухой гул. Он подумал о других людях, которые живут своими жизнями и знать не знают о ядерном магнитном резонансе и загадочной, залитой солнцем Калифорнии. Его навязчивые идеи относились только к нему, а не к окружающим. Гордон осознал, что, как только он пытается сосредоточить свои мысли на Пенни, его тут же уносит в безопасную путаницу спонтанного резонанса. Вот тебе и капитан своей судьбы.

     Он вышел из такси на той улице, где вырос, щурясь от яркого солнца. Все те же побитые ящики для мусора, добавляющие свой аромат, те же жаровни, та же бакалейная лавка за углом. Темноглазые молодые домохозяйки с сумками-тележками, пасущие своих болтливых детей, донашивали вышедшие из моды платья, и только яркие мазки губной помады да чувственные рты говорили о скрытых желаниях. Мимо спешили мужчины в серых деловых костюмах, с коротко стриженными волосами. Его мать стояла на лестничной площадке, широко распахнув руки и глядя, как он приближается к ней. Он поцеловал ее, как подобает хорошему сыну. Когда они вошли в старую гостиную, с ее странными запахами тесного жилья, мать сказала: “Знаешь, набивка в мебели - на всю нашу жизнь”, как будто набивка бессмертна. Это тронуло его, и он решил пустить все на самотек. Пусть она выложит месяцами сберегаемые слухи, покажет фотографии помолвок дальних родственников, приготовит ему “хоть разок настоящую домашнюю еду” - паштет из ливера, кугель и фланкен. Они слушали ритмы калипсо на старенькой “моторолле”, стоявшей в углу. Потом спустились вниз, чтобы повидаться с хозяином бакалейной лавки Грюндвайсессом - “он мне уже три раза говорил: приведи мальчика, я ему дам яблоко, как бывало раньше”; обошли квартал, поздоровались с друзьями, серьезно обсудили с ними статистику землетрясений; Гордон запустил в бездонное летнее небо тряпичный мяч, доставив удовольствие детворе, игравшей : на площадке. На следующий день, только из-за одного этого броска - можно ли в это поверить? - у него болела рука.

     Он пробыл дома два дня. Приходила его сестра - веселая, деловая и странно спокойная. Ее темные брови поднимались с каждой интонацией в предложении, мышцы : лица образовывали танцующие скобочки. Мимоходом заглядывали друзья. Гордон не поленился отправиться на 70-ю улицу, чтобы купить калифорнийского вина, но толь! ко сам выпил больше стакана. И все же они разговаривали и шутили с таким же оживлением, как это происходило : на вечеринках с коктейлями в Ла-Ойе, доказывая тем самым, что они не нуждаются в алкогольном допинге.

     Все было так, если бы не его мать. Она быстро пересказала все новости о соседях и теперь полагалась на его сестру и друзей, чтобы поддержать разговор. Оставаясь с ним наедине, она говорила мало. Он ощущал пустоту. Квартира всегда гудела от разговоров, за исключением того времени, когда умирал его отец, и молчание действовало ему на нервы. Гордон рассказал матери о том, какая битва разразилась из-за его работы; о Соле Шриффере (Нет, она не видела новости по телевизору, но она слышала о них. Разве он не помнит, она писала ему о спонтанном резонансе; о предостережении Тьюлара; и, наконец, о Пенни. Его мать была не способна понять и не верила, что какая-то девушка может отвергнуть такого человека, как ее сын. О чем она думала, поступая так? Неожиданно ее реакция показалась Гордону приятной. Он забыл о способности Циатерей подогревать самолюбие сыновей. Он признался, что у него вошло уже в привычку думать, что он и Пенни Придут к принятому образу совместной жизни (к респектабельному, поправила мать). Для него не было большим сюрпризом узнать, что Пенни считает иначе. Тогда что же с ним случилось? Он пытался объяснить это матери. Она слушала и сочувственно поддакивала. “Может, именно Пенни я хотел удержать, когда всему остальному приходит конец...” Однако выходило не совсем то, что он хотел сказать. Он знал, что слова неверны, сразу, как только произносил их. Но мать это задело. “Значит, ты удивлен, что она не понимает, что к чему? Я старалась сказать тебе об этом”. Гордон качал головой, прихлебывая чай. Бесполезный разговор. Он видел это. Все у него перепуталось, ему расхотелось говорить о Пенни, и он принялся снова рассказывать о физике, а его мать, улыбаясь, звенела ложками и чайником. “Хорошая работа - вот что для тебя сейчас нужно. Покажи ей, что она потеряла”. И далее ее речь потекла без остановки - длинная речь, гораздо длиннее, чем ему хотелось бы. Он почувствовал, как в нем закипает энергия, и отключился от этих сложных проблем, связанных с женщинами. Голос матери все гудел в душном воздухе, а он думал о Клаудии Зиннес, перебирал в памяти числа и оборудование, составлял кое-какие планы, когда наконец в его сознание проникли ее слова. Мать решила, что он оставляет Пенни. “Что?” - заикаясь, спросил он, и она ответила твердым голосом: “Ну, после того как эта девушка отвергла тебя...” Они заспорили. Это очень напомнило ему те споры, которые возникали, когда он возвращался со свиданий: и то, как он одевался, и все остальные мелочи, из-за которых в конце концов он стал жить отдельно. Гордон решил сменить тему разговора. Надо бы навестить дядю Герба. “Он в Массачусетсе. Дешево купил крупную партию шляп и теперь их распродает. Знаешь ли, рынок сузился, когда оказалось, что Кеннеди не носит шляпу, но твой дядя рассчитывает на мужчин в Новой Англии. Их головам холодно”. Она еще раз заварила чай. Потом они вышли прогуляться. Молчание все больше разделяло их. Гордон не делал попыток к примирению. Мать просто вскипала при упоминании о Пенни, это было очевидно, но с него достаточно. Он мог бы побыть здесь и подольше, но теперь это сулило только новые неприятности. Гордон сходил с ней в театр на какую-то пьесу и на память об этом подарил матери креп. На следующее утро в 8.28 он улетел на Западное побережье.

 

Глава 17

 

12 августа 1963 года

 

     Купер явно сомневался.

     - Вы полагаете, этого достаточно?

     - Пока да. А там как знать?. - Гордон пожал плечами. - Может, больше не потребуется.

     - Мне бы по крайней мере следовало заполнить наблюдения, касающиеся полей высокой энергии.

     - Не так уж это важно.

     - После того как эта комиссия обошлась со мной, я хотел бы быть уверенным...

     - Дополнительное количество данных ничего не решит Вам нужно побольше читать о фундаментальных вопросах, лучше анализировать полученные результаты и прочее.

     Хватит вспенивать лабораторию числами.

     - Вы в этом уверены?

     - Можете прекратить эксперимент завтра.

     - Хм, хорошо.

     В действительности большее количество данных могло бы подкрепить позицию Купера. Однако Гордону всегда не нравилось чрезмерное число измерений каждого эффекта. Он считал, что это убивает воображение. Через какое-то время вы начинаете видеть только то, что ожидаете. Он не был уверен, что Купер фиксировал все данные по мере их поступления. Это могло послужить оправданием, чтобы выставить Купера из лаборатории и отстранить от оборудования, на котором проводились эксперименты с ядерным магнитным резонансом, но Гордон поступил так по другой причине. Клаудиа Зиннес должна начать работу в сентябре.

     Если она обнаружит что-либо аномальное, ему хотелось бы, чтобы его эксперименты проводились параллельно.

     Гордон вернулся из лаборатории голодный. Пенни уже поела и теперь смотрела одиннадцатичасовые новости.

     - Тебе чего-нибудь принести? - спросил он из кухни.

     - Нет.

     - А что ты смотришь?

     - Марш на Вашингтон.

     - Что?

     - Мартин Лютер Кинг. Ты знаешь?

     Он не обращал внимания на новости и больше не задавал вопросов: обсуждать с ней политику - только ссориться. С тех пор как он вернулся, Пенни специально старалась не говорить ни о чем серьезном. Между ними сохранялось странное перемирие, но не мир.

     - Эй! - окликнул он, входя в гостиную, тускло освещенную светом экрана. - Посудомойка не работает.

     - Да. - Она даже не повернула головы.

     - Ты звонила насчет нее?

     - Нет< Один разок придется это сделать тебе.

     - Я звонил в прошлый раз.

     - Ну, а я не буду. Не люблю вызывать мастера. Пусть остается сломанной.

     - Тебе приходится больше ею пользоваться, чем мне.

     - Пока - да, но это скоро изменится.

     - Что?

     - Я не буду больше надрываться с едой.

     - Не думаю, что ты сильно утруждала себя.

     - Откуда тебе знать? Вряд ли ты смог бы даже поджарить мясо.

     - Это не совсем так, - с легкостью отозвался он. - Ты знаешь, я могу кое-что приготовить и сам.

     - Вот и давай.

     - Я серьезно, - сказал он резко. - Я собираюсь проводить много времени в лаборатории, и...

     - Громкие и продолжительные аплодисменты.

     - Слушай, ради Бога.

     - Я тоже. Разве что приходить и уходить.

     - По крайней мере ты что-то сейчас предпринимаешь?

     - Ерунда, ты не из-за этого встаешь на тропу войны.

     - Это ты метафорически?

     - Реально, метафорически, - откуда мне знать?

     - Я решил, что ты взаправду.

     - А если не так, то почему ты даже не прикоснулся ко мне после возвращения?

     - Да?

     - А ты и не заметил?

     - Заметил, - сказал он мрачно.

     - Отлично, а почему?

     - Просто не думал об этом.

     - А ты подумай.

     - Знаешь, я сейчас очень занят.

     - Думаешь, я не понимаю, в чем дело? Не увиливай, Гордон. Я видела выражение твоего лица, когда ты вышел из самолета. Мы собирались выпить в “Эль Кортес”, погулять по городу, а потом устроить ленч.

     - Очень хорошо. Только мне нужно поесть.

     - Ешь, пожалуйста. Я буду слушать речь.

     - Тебе налить вина?

     - Давай. Там хватит на потом?

     - На потом?

     - Моей мамочке следовало бы научить меня говорить прямо. На потом, когда мы будем трахаться.

     - О да. Мы будем.

     Ночью они были вместе. Но на этот раз вышло не очень и удачно.

     Гордон разложил установку Купера на основные компоненты, потом начал снова собирать их. Он проверял каждый элемент на наличие экранирования, выискивая пути проникновения в схему подозрительных сигналов. Он почти собрал установку заново, когда неожиданно в лаборатории появился Сол Шриффер.

     - Гордон, я как раз побывал в Лос-Анджелесском университете и решил заскочить.

     - Привет, - пробормотал Гордон, вытирая тряпкой руки. Вслед за Солом в помещение ввалился человек с камерой.

     - Это Алекс Патурски, из “Лайф”. Они делают материал по экзобиологии.

     - Я буду признателен, если вы разрешите мне сделать несколько снимков, - попросил репортер.

     - Ужасный пример узости мышления, - возмущался Сол. - Никто за нами не последовал. Я не мог заставить никого в астрономической общине уделить этой идее хотя бы пять секунд.

     Гордон сочувственно покивал, но решил не рассказывать ему о Клаудии Зиннес. Патурски ходил вокруг них, прищелкивая языком и бормоча:

     - Вы не можете повернуться немножко больше, вот так? Сол повернулся, как просили. Гордон последовал его примеру, пожалев, что не надел чего-нибудь посолиднее джинсов и тенниски. Конечно, чисто случайно в этот день на нем не было широких брюк и оксфордской шелковой рубашки.

     - Великолепно, джентльмены, просто великолепно, - объявил в конце концов Патурски.

     Сол какое-то время осматривал установку. Гордон показал ему прогоночные графики, выполненные самописцем. Чувствительность была мала, но кривые явно представляли собой четкие резонансные линии.

     - Очень жаль. Если бы удалось получить больше данных, можно было бы вернуться к этому делу снова, знаете ли. - Сол внимательно смотрел на Гордона. - Дайте мне знать, если что-нибудь появится, хорошо?

     - Не рассчитывайте на что-нибудь такое.

     - Да, я полагаю, что ничего такого и не будет. - Сол казался удрученным. - Я действительно думал, что в этом что-то есть.

     - Может быть, и есть.

     - Да. Да, возможно. - Сол повеселел. - Вы, ведь не считаете, что все кончено, а? Когда ажиотаж пройдет и люди перестанут смеяться при упоминании об этой идее, я напишу хорошую статью. Наверное, что-нибудь для “Сайенс” под заголовком “Толкотня у ортодоксальных ветряных мельниц”. Это может пройти.

     - Да.

     - Ну ладно, нам с Алексом пора двигаться. Мы собираемся поехать через Экспондиро в Паломар.

     - Хотите там что-то наблюдать? - как бы между прочим спросил Гордон.

     - Нет, я ведь не специалист по наблюдениям. Я человек идеи. Алекс хочет снять несколько кадров, вот и все. Это очень интересное место.

     - Ода.

     Как только они ушли, он вернулся к работе.

     В первый же день, когда Гордон снова запустил установку получения ядерного магнитного резонанса, возникли проблемы соотношения между шумами и сигналами. На второй день волны утечек затруднили понимание результатов. Один из образцов антимонида индия вел себя как-то странно, и Гордону пришлось вновь прогнать установку вхолостую, закрыть ванну охлаждения и вытащить дефектный образец. На это ушло несколько часов. Только на третий день резонансные кривые начали приобретать характерный вид. Они становились устойчиво точными и вполне соответствовали теории с учетом допустимых погрешностей. “Очень мило, - подумал Гордон. - Очень мило и скучно”. Он продержал установку в работе в течение всего дня, чтобы убедиться в стабильном режиме электроники. Он нашел, что теперь может уделить время повседневным делам - натаскивать Купера; делать записи для лекций следующего семестра; отрезать кусочки антимонида индия на установке с раскаленной проволокой и масляной ванной - и время от времени шнырять в лабораторию, чтобы быстро измерять ядерный магнитный резонанс каждый час или раз в два часа. Теперь установился стабильный порядок работы. Дело пошло. Кривые оставались нормальными.

     - Профессор Бернстайн? - услышал он высокий, резкий женский голос и машинально отметил акцент Среднего Запада.

     - Да, - ответил он в трубку.

     - С вами говорит Адели Морисон из “Сениор схоластик мэгэзин”. Мы готовим обширный материал по сообщению, которое сделали вы с профессором Шриффером. Мы рассматриваем это как пример противоборства в науке. Я хотела бы...

     - Почему?

     - Извините, не поняла.

     - Зачем поднимать это? Я бы предпочел, чтобы вы об этом забыли.

     - Ну, я не знаю... Профессор Шриффер согласился помочь. Он сказал, что наши читатели - старшие сотрудники высшей школы - смогут многое почерпнуть из такого материала.

     - Я в этом не уверен.

     - Ну что ж, профессор, я всего лишь помощник редактора и политикой не занимаюсь. Я полагаю, что статью уже испекли, если можно так выразиться. Это интервью с вашим коллегой профессором Шриффером.

     - Так.

     Голос зазвенел:

     - Меня попросили узнать, не будет ли у вас окончательных комментариев в отношении статуса э.., противоборства? Мы могли бы добавить это к готовящейся статье...

     - Мне нечего сказать.

     - Вы в этом уверены? Редактор сказал мне...

     - Я уверен. Пусть все останется как есть.

     - Ну хорошо. Мы там цитируем других профессоров, и они настроены критически. Я полагала, что вам это небезынтересно.

     На какое-то мгновение у него возникло желание что-нибудь сказать. Он мог узнать их фамилии, выслушать, что они наговорили, и высказать свое мнение. Женщина ждала. В телефонной трубке слышались шорохи, как это бывает при разговоре на больших расстояниях. Он моргнул. Она знает свое дело. Она почти зацепила его.

     - Нет, они могут говорить все, что хотят. Пусть Соя Шриффер занимается этим. - Гордон повесил трубку.

     Пусть старшие школяры этой великой страны думают все, что хотят. Он надеялся только на то, что появление статьи не вызовет нового потока психов в лабораторию.

     Летнее солнце выбелило и превратило все в плоскую унылую поверхность. Пенни недолго пробыла в воде. Бросив на песок доску для серфинга, она уселась рядом с Гордоном.

     - Слишком много сопляков, - объяснила она, - и прилив какой-то дерганый, меня все время засасывало в сваи.

     - Бег гораздо безопаснее, - заметил Гордон.

     - И скучнее.

     - Но дело не зряшное.

     - Может быть. О, это напомнило мне, что в скором времени я собираюсь навестить родителей. Я бы съездила до того, как начнутся занятия в школе, но папа куда-то отлучился по делам.

     - А что тебе напомнило об этом?

     - Что? Ты сказал, что бег не зряшное дело, и я вспомнила, что в прошлом семестре у меня был студент, который применил самое длинное слово в английском языке, причем нарочно, в той работе, по которой я выставляла оценки. Это, - и она произнесла слово, состоящее из двадцати девяти букв, - означает “оценка чего-либо как бесполезного”.

     - Действительно.

     - Вот, и мне пришлось искать это чертово слово. Его нет ни в одном американском словаре, но в Оксфордском я его нашла.

     - И?

     - А этот словарь дал мне отец. Гордон улыбнулся и растянулся на песке, приподняв “Эсквайр” так, чтобы защититься от солнца.

     - Ты весьма нелинейная леди.

     - Что это означает?

     - Это комплимент, честное слово.

     - Ну?

     - Что ну?

     - Ты хочешь съездить со мной в Окленд или нет?

     - Значит, вот ты о чем?

     - Да, несмотря на все твои попытки обойти этот вопрос.

     - Попытки? Пенни, ты начиталась Кафки. Я еду.

     - Когда?

     - Откуда мне знать. Это твоя поездка, твои родители.

     У нее на лице появилось выражение какой-то странной застенчивости, но потом оно исчезло. Гордону стало интересно, что она чувствует, но он не смог просто спросить об этом. Он приоткрыл было рот, но потом передумал. Неужели поездка в Окленд является необходимой частью ритуала ухаживания? Может быть, так делают только на Восточном берегу? Он во всем сомневался. После того как Пенни сказала, что не хочет выходить за него замуж, а потом все пошло так, будто ничего не изменилось, она стала для него абсолютной загадкой. Гордон вздохнул про себя и решил больше не думать про это.

     Он читал несколько минут, а потом сказал:

     - Слушай, тут говорится, что вступил в силу Договор о запрещении ядерных испытаний.

     - Конечно, - сонно пробормотала Пенни, переваливаясь на другой бок. - Кеннеди подписал его несколько месяцев назад.

     - Я, наверное, это пропустил. - Гордон подумал о Дисоне и об “Орионе”, о той заманчивой мечте, которая теперь мертва. Никто не собирается немедленно лететь и космос; межпланетная программа будет спотыкаться на ракетах с жидкотопливными двигателями. Он вдруг понял, что время начинает поджимать. Новые идеи и новые люди стали появляться в старой Ла-Ойе. Тот же самый Кеннеди, который пробил Договор о запрещении ядерных испытаний и тем самым погубил программу “Орион”, перевел в федеральное подчинение национальную гвардию штата Алабама, чтобы помешать Уоллесу использовать ее против десегрегационных программ. Всего лишь несколько месяцев назад был убит Медгар Эверс. Страну охватывало предчувствие больших перемен.

     Гордон отбросил журнал, перевернулся под палящими лучами солнца и задремал. Морской бриз принес кисловатый запах гниющих где-то на берегу водорослей. Он сморщил нос. Черт с ним, с этим давлением новых времен. “Политики - это на один момент, а уравнения - на века”, - как-то сказал Эйнштейн. Если придется выбирать, он выберет уравнения.

 

***

 

В этот вечер Гордон пригласил Пенни на обед в “Эль Кортес”. Это было совсем не похоже на него, но он решил, что пора разрядить так долго тянущуюся напряженность отношений. Он наполнил бокалы и сразу перешел к делу:

     - Пенни, между нами все очень усложнилось.

     - Отношения не усложнились, они сложные. Гордон помолчал, а потом пробормотал:

     - Ну, хорошо, но...

     И услышал резкий ответ:

     - Это не одно и то же.

     Почему-то это его рассердило, и он решил не продолжать разговор. Пусть все идет так, как она хочет, - бездумный вечер с женой. Странно у нее получалось: то она очень интеллигентный бескомпромиссный литературовед, то вдруг обыкновенная средняя американка, вскормленная овсянкой. Может быть, она - порождение этого времени, меняющихся обстоятельств?

     Они танцевали только медленные танцы. Пенни двигалась свободно и легко в изящном розовом платье. Он же в своих тяжелых черных ботинках, оставшихся со времен Нью-Йорка, периодически пропускал такт. Мужской голос пел блюз “Люди, побудьте немного дольше, мы поиграем немного дольше”. Неожиданно Пенни прижала его к себе.

     - Сэм Кук, - прошептала она ему на ухо. Он не понял, что она хотела этим сказать. Мысль о том, что она знает, кто сочинил этот шлягер, не внушала доверия.

 

Глава 18

 

28 августа 1963 года

 

     Уровень шумов в измерениях ядерного магнитного резонанса начал возрастать. С каждым днем он становился немного больше. Обычно Гордон замечал изменения, когда производил первые утренние замеры. Сначала он относил это на счет постепенного ухудшения свойств образца. Повторная проверка наиболее вероятных отказов элементов схемы ничего не дала. Испытание менее очевидных погрешностей также ни к чему не привело. С каждым днем шумы становились все сильнее. Гордон решил, что они могут быть новым видом эффекта “спонтанного резонанса”. Сигнал поступал слишком обрывистый, чтобы сказать наверняка. Он тратил много времени, пытаясь уменьшить соотношение шумы-сигнал. Постепенно это стало занимать большую часть дня. Он начал приходить и по вечерам, сидеть перед однолучевым осциллоскопом и наблюдать следы. Однажды, когда ему нужно было с кем-то встретиться рано утром, он провел в лаборатории всю ночь. Разложение на ряды Фурье спектра шумов показало, что появились определенные гармонические компоненты, но это никуда не вело. Тем временем среднефазовый уровень шумов все возрастал.

     - Гордон? Это Клаудиа Зиннес.

     - Привет. Я не рассчитывал услышать вас так скоро.

     - Мы немного опаздываем, но ничего серьезного. Я просто хочу, чтобы вы знали: в течение недели мы приступим к этой работе.

     - Хорошо, я надеюсь...

     - Да-да.

     Снаружи разгулялся ветер. Тяжелый и сухой, он пробивался через низкие проходы в ущельях прибрежных гор и приносил с собой колкое дыхание пустыни. На холмах начались пожары. Местные жители называли их красным ветром. Для Гордона, который сидел затворником в своей лаборатории с кондиционером, это оказалось небольшим сюрпризом, когда поздно вечером он отправился домой. Воздух казался густым и слоистым, лохматил шевелюру.

     Он припомнил это сухое, горячее прикосновение ветра, когда на следующий день пересекал территорию университета, шагая к химическому корпусу. Рамсей не смог застать его в кабинете и оставил записку у Джойса, секретаря факультета. Гордон шел между зданиями по красиво разукрашенному шестигранному мостику на растяжках. Химический корпус встречал кисло-сладкими запахами, слишком сильными и едкими, чтобы с ними могла справиться гудящая система вентиляции.

     Он отыскал Рамсея в лесу колб и трубок, когда тот что-то быстро и четко объяснял студенту. Одновременно Рамсей титровал раствор, указывая на изменения цвета и добавляя в нужный момент каплю похожего на молоко вещества. Гордон нашел удобное кресло и развалился в нем. Благодаря джунглям зажимов, слайдов и реторт это помещение выглядело гораздо более оживленным, чем физическая лаборатория. Стук насосов и тиканье таймеров казались звуками сердца, отбивавшего такт исследованиям Рамсея. На стене висела схема гигантской молекулярной цепочки, в которой двуокись углерода превращалась в гидрокарбонат: лесенка, выплавленная фотонами. Жидкостный сцинтилляционный счетчик что-то бормотал, постукивая помеченными изотопами колбами. Гордон пошевелился в кресле и, найдя удобную позу, перенес вес на подлокотник, при этом опрокинув какую-то чашку. Из нее ничего не пролилось. Он осмотрел ее и обнаружил на дне и стенках осадок кофейной гущи, присохшей, как клей, и испещренной точками плесени. Все здесь было живым. Он неожиданно представил себе этот стеклянный дворец запущенным лесом нуклеиновых кислот, по которому гуляет красный ветер. По сравнению с ним его лаборатория казалась тихой и стерильной. Его эксперименты изолированы от окружающего мира. А вот для биохимика жизнь - непосредственный участник исследования. Рамсей здесь выглядел оживленнее: он внимательно приглядывался к оборудованию, обо всем хлопотал, словно большое животное, топающее по прогалинам этих химических зарослей.

     - Извините, Гордон, сначала я должен был кое-что закончить. Вы выглядите замученным. Это погода так на вас действует, а?

     Гордон покачал головой, встал и последовал за Рамсеем в кабинет. У него слегка закружилась голова. “Должно быть, воздух здесь такой”, - подумал он. Сказывался ветер и то, что он мало и плохо спал предыдущей ночью.

     Рамсей произнес уже несколько фраз, прежде чем Гордон понял, о чем речь.

     - Что? - переспросил он. Его голос сделался ломким от сухости в горле.

     - Я сказал: все ключи к разгадке лежат здесь. Я оказался слишком слеп, чтобы увидеть их раньше.

     - Ключи?

     - Сначала я рассматривал предварительные данные. Знаете, что-нибудь для получения гранта или как заинтересовать фондирующие организации. Я считал, что речь могла идти об обороне. Но дело в том. Гордон, что это имеет гораздо большее значение, и тут нужно привлечь ННФ.

     - Почему?

     - Потому что это очень обширно. Вот эта строка: “входит в режим молекулярной симуляции и начинает имитировать своего хозяина” - является ключом ко всему. Я принял такое решение, которое рекомендовалось посланием. Ну, вы знаете - истощение почвы, пестициды, тяжелые металлы, такие как кадмий, никель, ртуть. Ввел некоторые длинноцепочечные молекулы. Заставил ассистентов заниматься латтитиновыми цепочками, о которых тоже говорится в послании. Кроме того, уговорил приятеля, который работает у Дюпона, дать мне некоторые из их длинноцепочечных образцов.

     - Вы не могли найти числовые обозначения, которых приведены в послании?

     - Нет, и это меня удивляет. Мой приятель утверждает, что у них нет ничего с такими названиями. А фирма “Спрингфилд” сообщила, что не знает пестицида AD45. Ваш сигнал в этом месте, видно, исказился.

     - Значит, вы не можете продублировать эти вещества?

     - Нет, но это никому и не нужно. Главное в сих длинноцепочечных детках то, что они универсальны.

     - Как же вы можете...

     - Послушайте, я взял эти партии и отнес в “Скриппс”. Пригласил на ленч Хассингера, рассказал ему о проекте.

     Уговорил его дать мне несколько экспериментальных кормушек на морской воде. Знаете, это первоклассные устройства, с постоянным регулированием температуры и :солености и, кроме того, с постоянным освещением солнечным спектром излучения. И что вы думаете? Все, о чем говорилось в послании, оказалось правдой. До последнего слова.

     - Вы имеете в виду ту часть, которая касается диатомового цветения?

, - Конечно, но это происходит на более поздней стадии. Эти длинноцепочечные выродки действуют вроде Петрушки. Морская вода изменялась, как обычно, при перенасыщении кислородом. Через два месяца мы получили какую-то странную картину кислородной колонны - Я имею в виду содержание кислорода по высоте водяного Столба, - может быть, порядка JO метров. Затем стал расти планктон. Просто как на дрожжах - мертвый или какой-то неизвестной ранее формы.

     - Это как?

     Рамсей пожал плечами:

     - В вашем послании сказано: “отпечатывается вирус”. Что-то заумное, я полагаю. Какое отношение имеет вирус морской воде?

     - Что общего между пестицидами и планктоном?

     - Хороший вопрос. Мы не знаем. Еще фраза из послания: “может тогда превратить нейронную оболочку планктона в свою собственную химическую форму, используя содержащийся в окружающей морской среде кислород до такой степени, что содержание кислорода в воде упадет до величин, фатальных для большинства высоких цепей производства пищи”. Звучит так, как будто кто-то знает, в чем дело, правильно?

     - Очевидно.

     - Поскольку это как раз то, что мы обнаружили.

     - Это забирает кислород?

     - Еще как! - он приподнял бровь. - Создается впечатление, что смесь превращает планктон в себя. Образуются смертельно опасные побочные продукты, кроме того, хлорированные бензолы, полихлорированные бифенилы. Вот, взгляните.

     Он вытащил из папки фотографию и протянул Гордону. Исхудавшая рыба с выпученными глазами на бетонной пластине. Раздутые губы зелено-голубого цвета, бледная оболочка под жабрами.

     - Рак губ, асимметрия, опухоли. Хассингер даже побелел, когда увидел, во что превратились подопытные экземпляры. Обычно он не тревожится из-за бактерий, попадающих в кормушку. Морская вода - холодная и соленая - убивает болезнетворные бактерии, кроме...

     Гордон отметил паузу.

     - Кроме кого?

     - Кроме вирусов, как говорит Хассингер.

     - Да, “вирус отпечатывается”. И эти рыбы...

     - Хассингер изолировал мои кормушки и прекратил эксперимент. Все подопытные рыбы сдохли. Они внимательно посмотрели друг на друга.

     - Хотел бы я знать, кто применяет это в низовьях Амазонки, - сказал Рамсей.

     - Русские? - Ситуация теперь казалась Гордону вполне реальной.

     - Но в чем здесь стратегическое преимущество?

     - Может быть, тут сыграли роль какие-то случайные обстоятельства?

     - Не знаю... Вы все еще не выяснили, почему получили это через вашу ЯМР-установку?

     - Нет.

     - А что за чепуху нес Сол Шриффер?..

     - Это не моя идея. Забудьте ее, - отмахнулся Гордон.

     - Мы не можем забыть ЭТО. - Рамсей поднял фотографию рыбы.

     - Да, ЭТО мы забыть не можем.

     - Хассингер хочет немедленно опубликовать сообщение.

     - Не возражаю.

     - Вы уверены, что не работаете на оборонное министерство?

     - Конечно, нет. Это была ваша идея.

     А вы ее не опровергли.

     Скажем, я не хотел раскрывать свои источники. Вы же видели, что произошло, когда Шриффер схватился за них.

     - Да-а. - Рамсей посмотрел на него пристально-оценивающим взглядом. - Вы хитрец.

     Гордон решил, что это несправедливо.

     - Это ведь вы стали говорить о министерстве обороны. 1-то ничего не сказал.

     - Ну хорошо, хорошо, все-таки не без фокусов. Гордону очень хотелось бы знать, не называет ли его Рамсей про себя “скользким евреем”. Однако он тут же одернул себя: “Господи, это паранойя! Я начинаю думать, как моя матушка, которая считает, что гои так и норовят до тебя добраться”.

     - Сожалею, - сказал Гордон. - Я просто боялся, что вы не возьметесь за эту работу, если я не промолчу, ну и... - Все в порядке, ничего не случилось. Черт подери, вы подсунули мне фантастическое дело! Это действительно очень серьезная вещь. - Рамсей постучал пальцем по фотографии.

     Они молча смотрели на нее и думали. Губы у рыбы раздулись, как баллоны, цвет их был просто ужасен. В наступившей тишине Гордону стали слышны звуки, доносившиеся из лаборатории: регулярные постукивания и тиканье, ритмы и голоса. Нуклеиновые кислоты искали друг друга в стеклянных капиллярах. Запахи реактивов носились в воздухе. Лился рассеянный свет. Тик-так, тик-так.

     С обложки “Лайфа” смотрел Сол Шриффер. Уверенный вид, небрежная поза, рука опирается на станину Памарского телескопа. Статья называлась “Борющийся экзобиолог” и пестрела фотографиями: Сол, вглядывающийся в снимок Венеры; Сол у панели управления радиотелескопа в Грин Бэнке. Один параграф был посвящен посланию, полученному на ЯМР-установке. Рядом с большими магнитами стоял Сол, а на заднем плане виднелся Гордон, который смотрел в пространство между магнитными полюсами, явно ничего не делая. Рука Сола тянулась к какой-то проводке, словно он собирался что-то поправить. Сигналы, полученные на ЯМР-установке, описывались как “противоречивые” и “весьма сомнительные с точки зрения большинства астрономов”. Далее приводились слова Сола: “В этой области у вас появляются какие-то шансы. Иногда вы проигрываете, но потом происходит прорыв”.

     - Гордон, твое имя упомянуто здесь только один раз.

     - Не забывай, что статья о Соле.

     - Но ведь именно из-за тебя он здесь появился. Он катается на твоем...

     - На моем успехе? - спросил он насмешливо.

     - Да нет, но...

     Гордон бросил на стол Рамсея чертеж.

     - Я не давал вам копию этого? Рамсей поднял листок и наморщил лоб.

     - Нет. А что это?

     - Еще одна часть сигнала.

     - Припоминаю. Это показывали по телевидению?

     - Да, Шиффер.

     Рамсей внимательно рассматривал пересекающиеся кривые.

     - Знаете, я как-то ничего не думал об этом в тот момент. Но...

     - Да?

     - С моей точки зрения, это выглядит как какая-то молекулярная цепочка. Вот эти точки...

     - Те, что я соединил?

     - Да. Вы первый их нарисовали?

     - Нет, сначала Сол расшифровал их из кодированной последовательности. Ну, что вы скажете?

     - Может быть, это не просто набор кривых, а точки - молекулы. Или атомы - азот, водород, фосфор.

     - Похоже на ДНК.

     - Нет, тут что-то посложнее.

     - Комплексное или более сложное?

     - Ч-черт, я не знаю. А какая разница?

     - Вы полагаете, это может иметь какое-то отношение к тем длинноцепочечным молекулам?

     - Возможно.

     - Вот эти фирменные названия - “Дюпон” и “Спрингс” какой-то...

     - “Дюпон аналаган 58” и “Спрингфилд AD45”.

     - Это не может быть одним из этих продуктов?

     - Я вам уже говорил, что они не существуют.

     - Ну ладно, ладно. А чем-то вроде этого может быть?

     - Да. Послушайте, а почему бы мне не разобраться в этом самому?

     - А как?

     - Ну, обозначить атомами какие-то участки в цепях.

     - Так же, как Крик и Уотсон разбирались с ДНК?

     - Примерно.

     - Прекрасно. Если это поможет разрешить...

     - Вы не очень-то полагайтесь. Главное - эксперимент. Потери кислорода, рыбы. Мы с Хассингером собираемся сразу же опубликовать результаты.

     - Очень хорошо.

     - Вы не возражаете?

     - А почему?

     - Я хотел сказать: Хассингер считает, что мы должны написать статью вместе. Если бы вы и я захотели написать относительно послания и его содержания... Но Хассингер говорит, что это должно быть написано порознь.

     - О, я понимаю. - Гордон раскачивался в кресле, чувствуя себя совершенно измотанным.

     - Я не совсем согласен с ним по этому вопросу, но...

     - Ничего страшного. Публикуйте ради Бога, я не возражаю.

     - Честное слово?

     - Я попросил вас посмотреть, в чем тут дело, только и всего. Вы посмотрели, разобрались, что-то нашли. Очень хорошо.

     Это не моя идея. Ее предложил Хассингер.

     Я знаю.

     - Ну, спасибо. Я рассмотрю эту картинку с цепочками, которую вы принесли.

     - Если это цепочки.

     - Да. Но я хотел сказать, что, может быть, мы вдвоем напишем об этом?

     - Отлично.

     Резонансные кривые оставались плавными, но уровень шумов повышался. Гордон проводил все больше времени в лаборатории, стараясь подавить шумы электромагнитных колебаний. Он закончил основную часть своих записей для старшекурсников по теме “Классический электромагнетизм”, а потому у него развязались руки для исследований. Он перестал готовить образцы и сосредоточился на работе ЯМР-установки. Купер продолжал расшифровывать свои данные. Шумы не прекращались.

 

Глава 19

 

1998 год

 

     Ян Петерсон с грохотом захлопнул за собой дверь кабинета и протопал по полу, покрытому широкими деревянными досками, к столу. Его кабинет имел респектабельный старинный вид, прямо из времен Морских войн, но иногда ему хотелось поменьше полированного дерева и побольше кондиционеров вокруг. Он швырнул на стол пачку бумаг. Совещание только что закончилось, и, как это всегда случалось после, голова его, казалось, забита ватой. Понемногу мозг отключался от скучных деталей и препирательств. Из многолетнего опыта он знал, что будет уставать от слишком долгих разговоров, профессиональных выражений, которыми опытные эксперты прикрывали свои зады, употребляя тщательно обезличенные суждения.

     Петерсон тряхнул головой, сбрасывая это настроение, и принялся просматривать заметки в ежедневнике на письменном столе. Во-первых - установить приоритетность в порядке приема. Петерсон тщательно рассортировал список лиц, чтобы компьютерный секретарь-ответчик знал, когда его можно потревожить. Список менялся еженедельно, по мере того как он переходил от одной проблемы к другой. Людям, которые когда-либо работали с ним, казалось, что они могут продолжать звонить ему по пустякам спустя месяцы и годы. Во-вторых - поступающие к нему памятные записки, на которых проставлены крайние даты для ответа. В-третьих, личные письма - на этот раз ничего, кроме записки от Сары насчет званого вечера. В-четвертых - новые интересные вопросы с краткой аннотацией. Ну и, наконец, вопросы, не поддающиеся классификации. Сегодня для них нет времени.

     Он снова просмотрел то, что относилось к первой категории. Хэншман, наверное, будет стонать насчет трудностей с металлами. Петерсон отправил это к секретарю, снабдив трехбуквенным кодом. Эллехлоу из Северной Африки - опять с мольбой на последнем издыхании о большем числе полетов с помощью в новый регион, охваченный засухой. Это он переправил Опукту - чиновнику, который решал, кому следует посылать зерно и черную патоку. Пусть он возьмет это на себя. Звонок от Кифера с пометкой “срочно”.

     Петерсон поднял трубку и набрал номер. Занято. Он нажал кнопку повтора и сказал: “Доктор Кифер”, после чего магнитная лента добавит “Мистер Петерсон из Всемирного Совета срочно хочет поговорить с...” Этот сигнал будет повторяться каждые двадцать секунд, вызывая номер Кифера.

     Петерсон перешел к памятным запискам и повеселел. Он нажал кнопку проявления своей собственной записи, которую продиктовал в машине по дороге на работу, а машина-секретарь отпечатала. Он впервые пользовался этой системой.

     - а вы уверены вы - о, да, Я вижу свет идет.., вожу Далее все шло в таком же духе - отрывочные фразы с вариантами слов, когда машина не могла точно разобраться в омонимах. Потом она, очевидно, освоилась, и пошел внятный текст: “Комитет согласился с логически обоснованным предложением относительно полного использования Системы в Гольфстриме. Надеюсь, я хорошо разобрался с этим вблизи Атлантического побережья во время пребывания в Майами. Я полагаю, здесь есть четыре постоянных узловых течения. Этими течениями вращаются лопасти гигантских турбин, которые обеспечивают электроэнергией всю Флориду. Турбины громадные - по 500 метров в диаметре. Однако, предваряя техническую дискуссию, скажу, что это в основном техника Викторианской эпохи - громоздкая и простая. Плавающие корпуса имеют длину 345 метров, и они полностью погружены на глубину 25 метров. Этого достаточно для безопасного прохождения над ними судов. В некоторых местах якорные канаты уходят на глубину до двух миль. Но это мелочь по сравнению с кабелями, по которым электроэнергия подается на поверхность. Однако технические специалисты утверждают, что эти энергоустановки не имеют вредных побочных эффектов.

     Наши перспективные наметки показывают, что следующие кандидаты - естественный газ из морских водорослей и трансформирование тепловой энергии океана - безнадежно отстают от Кориолисова движения. Название движению дало имя французского математика Кориолиса, который приложил руку к тому, чтобы показать, почему течения в океане движутся так, а не иначе. Это связано с вращением Земли и так далее.

     Однако препятствия для использования таких течений очевидны. 400 станций, подобных установленным у берегов Майами, могут привести к замедлению этих течений. Погодные условия на большей части Атлантического океана зависят от океанского течения, которое проходит вдоль берегов США и Канады, а затем поворачивает в сторону и обратно к бассейну Карибского моря. Полномасштабная имитация на OMNI-компьютере показала, что измеримый эффект окажется равным одному проценту. Это достаточно безопасно в соответствии с действующими сейчас нормами.

     Отрицательный политический резонанс минимален.

     Введение в действие мощностей в 40 000 мегаватт прекратит критику по поводу запрещения рыболовства. Таким образом, я за немедленное утверждение”.

     Петерсон улыбнулся. Замечательно. Он подправил текст и отправил его через электронный лабиринт к сэру Мартину. Рутинная техническая работенка, как правило, доставалась помощникам. Сэр Мартин экономил свое время для суждений - дело весьма деликатное, требующее умения балансировать над потоком информации. Он очень многому научил Петерсона, вплоть до того, как разговаривать в Совете, когда твои оппоненты затаились и ждут момента. В этом случае сэр Мартин обычно делал паузу и глубокий вдох в середине предложения, а потом быстро проговаривал его до конца и еще прихватывал пункт или два из следующего предложения. Никто не мог уловить момент, когда <можно было бы аккуратно его прервать.

     Петерсон попросил освежить информацию в своем электронном секретаре. Он обнаружил, что до Кифера дозвониться не удалось и что двое его подчиненных оставили зарегистрированные записи, но к ним он решил вернуться позже. Петерсон откинулся в кресле и стал изучать противоположную стену. Да, там много чего было: текст на псевдопергаменте с цитатами, направленными на улучшение работы бюрократа; фотографии его самого с харизматическими личностями, любителями провозглашать лозунги, державшими непременную Библию; улыбающиеся в камеру практикующие вожди.

     На совещании в Совете этим утром, наряду с серьезными биологами и поглощенными расчетами метеорологами, хватало и таких личностей. Доклад метеорологов о распределении облаков вызывал беспокойство, но не сообщал ничего определенного. Эти облака являлись еще одним примером “биологических пересекающихся функций” - применяемый на все случаи термин, означающий взаимозависимости, над которыми еще толком никто не задумался. Очевидно, вихревыми ветрами, которые шли вокруг полюсов и в последнее время сместились ближе к экватору, подхватывалось что-то в районах, прилегающих к зоне диатомового цветения. Неизвестные биологические реагенты, переносимые облаками, сводили на нет результаты зеленой революции. Характерным для зеленой революции стало то, что, помимо равномерно высоких урожаев, получаемых от выведенных в процессе этого растений, она привела и к равномерному понижению сопротивляемости растений. Если заболевало одно растение, за ним следовали и все остальные. Насколько разрушительными могут оказаться эти окрашенные в желтый цвет облака, пока еще оставалось неизвестно. Что-то странное происходило с биоциклами, однако в результате исследований общей картины до сих пор не сложилось. Совещание не дало никаких результатов. Бельгийские биологи спорили со специалистами по катастрофам, но никто из них не смог привести серьезных аргументов в свою пользу.

     Петерсон, перелистывая лежащие на столе доклады, не переставал раздумывать над тем, что все это может означать. Перечни, оценки, предварительные расчеты, утверждения с возможной ошибкой на порядок. Орнаментальная кириллица; стремительный стиль арабского шрифта - хитрые закорючки; смахивающие на следы муравьев азиатские шрифты; прямоугольный шрифт машинок современного английского языка. Научные трактаты на немецком языке, набитые статистикой, приводили в уныние; они состояли сплошь из имен существительных и чисел. Иногда Петерсон впадал в транс от смешения умов во Всемирном Совете, от их энциклопедичности, голосов, галдежа. Свирепая энергия немцев; строгая и в конечном счете удушающая логика французов; японцы, подавленные избытком промышленности; странно печальные американцы - все еще сильные, но, как стареющие боксеры, наносящие удары спарринг-партнеру, которого здесь уже нет; выходящие на мировую арену растерянные бразильцы, моргающие при фотовспышках. Несколько лет назад он отправился в тур по Эфиопии вместе с клокочущей группой международных футурологов. Он наблюдал, как их прогнозы воплощались в реальную жизнь. В пыльных красноскальных ущельях он видел, как мужчины атаковали и разрушали муравейники, чтобы захватить собранные там крохи муки. Голые женщины с кожей цвета глины и пустыми мешочками грудей забирались на акации нарвать свежих побегов для супа. Дети собирали всякие растения вроде колючей сливы, чтобы выжать из них влагу. С деревьев была ободрана кора, обглоданы корни; у источников с солоноватой водой лежали выбеленные на солнце скелеты.

     Футурологи бледнели и отворачивались.

     Мальчиком он смотрел по телевизору Национальную географическую программу и стал думать о почти мифических животных в Африке как о далеких друзьях, играющих где-то на краю света. Львы - громадные и ленивые, жирафы с их несгибаемыми шеями, уходящими в пространство. С ними его связывала мальчишеская трогательная любовь. Теперь они почти исчезли. В Африке он понял, что скоро на Земле не останется ни одного существа крупнее человека, если, конечно, оно не станет домашним любимцем. Без гигантов человечество осиротеет, его будут окружать только крысы и тараканы. Эта печальная проблема, однако, не обескураживала провидцев. Они продолжали кудахтать о горах масла в одном месте, голоде в другом и предлагать свои рецепты. Они любили собственные теории больше, чем мир. Форрестер перебирал свои числовые фантазии как четки; Хейлброннер рекомендовал отправить все человечество в тюрьму, где всем будет гарантирована еда; Тинререн полагал, что один хороший кризис все приведет в тюрьму; Косолапов с марксистским оптимизмом ожидал, что ножовка истории отпилит капитализм, как будто нищета была простудой, а не серьезной болезнью цивилизации; его оппоненты, последователи Кана, с петушиной уверенностью полагали, что несколько войн и локальный голод увеличат доход на душу населения; ученик Шумахера с наивной верой считал, что углеводородные картели решат создать поточное производство коттеджей, а Ремулото - поклонник Третьей промышленной революции, видел спасение в наших звездных спутниках.

     Петерсон с улыбкой припомнил, что еще в 1937 году министерство внутренних дел США разработало прогноз тенденций на многие годы, но не сумело предвидеть атомную энергию, радары, компьютеры, антибиотики и Вторую мировую войну. И все-таки они продолжали настаивать на своем, основываясь на простой линейной экстраполяции, несмотря на множество компьютеров, которые могли бы откорректировать их расчеты, но это считалось весьма дорогостоящей глупостью. И на все случаи жизни у них имелись рецепты: относитесь терпимее друг к другу и увидите, что мы заживем лучше. Чтобы выжить теперь. Человек должен быть терпеливее, предпочитать долгосрочные рациональные решения глобальных проблем и откладывать свои иррациональные прежние требования в отношении краткосрочного решения проблем местных. Всем хотелось осуществления мечты Джона Локка о будущем, о естественном законе, который сможет одновременно определить права и обязанности человечества. Неписаный, но постигаемый с помощью разума закон. Миф о стоическом терпении позволит нам преодолеть все трудности. Но что здесь можно предложить? Вселенская вера в технику постепенно переходит в веру в астрологию или во что-нибудь-похуже. Наследники Джефферсона высасывали для себя столько свободы, сколько могли, и оставляли потомству помойку. Посмотри на свое затуманенное изображение на дверях. Петерсон взглянул на одну из вещей, которая висела на стене и не гармонировала со всем остальным, - стихотворение столетней давности:

     Вес в природе - искусство, что тебе не понять. Все случайны дороги, их тебе не узнать. Всех шумов и гармоний тебе не объять. Но добра больше зла - это можно сказать, Хоть ошибок гордыни и злобы не счесть. Ну а истина в чем? В том, что будет и есть.

     Он рассмеялся, и в этот момент зазвонил телефон.

     - Алло, это Ян? - Голос Кифера был тонким и пронзительным.

     - Рад вас слышать, - ответил Петерсон с наигранным дружелюбием.

     Я думаю, что через минуту от вашей радости ничего не останется.

     - Да? - В голосе Петерсона сквозило удивление: Кифер начал разговор без обычной бодрости, которая должна звучать в беседе двух чиновников высокого ранга.

     - Мы разобрались в процессе, вызывающем цветение диатомовых водорослей.

     - Очень хорошо. Значит, вы можете все исправить?

     - В конечном счете - да. Процесс стремительно распространяется и переходит в фазу, когда оболочка планктона изменяется и превращается в молекулярные соединения пестицидов.

     Петерсон сидел в кресле, не шевелясь, и думал.

     - Это что-то вроде религиозного движения, - сказал он, чтобы не молчать.

     - Что?

     - Превращение еретиков в апостолов.

     - Да.., пожалуй. Главная проблема в том, что все происходит очень быстро. Никогда не видел ничего подобного. Это беспокоит наших специалистов.

     - А не могли бы они найти.., противоядие?

     - Со временем - возможно. Но беда в том, что в нашем распоряжении не так уж много времени. Это экспоненциальный процесс.

     - Сколько же все-таки для этого нужно?

     - Месяцы. Потребуются месяцы, чтобы это распространилось на другие океаны.

     - Господи.

     - Да. Слушайте, я не знаю, какие рычаги у вас в руках, но я бы хотел, чтобы полученные результаты стали известны в верхах.

     - Конечно, я это сделаю.

     - Хорошо.

     - Доклад по технологии процесса у меня в компьютере. Я передам его шифром.

     - Передавайте сюда, я принимаю.

     - Хорошо, стартую.

     Логику процесса обнаружил сэр Мартин. Испарения океана в очень малой степени участвуют в образовании облаков. Однако предположим, что примеси, участвующие в цветении диатомовых водорослей, способны превращать клеточную оболочку живых микроорганизмов в самое себя. Тогда незначительные количества этого вещества со временем смогут распространяться в облаке. Транспортировка по воздуху осуществляется очень быстро. Определенно, распространение таким образом происходит гораздо быстрей, чем при биологическом взаимодействии между живыми организмами моря и цветением.

     Петерсон окунулся в полусумрак ресторана. По крайней мере так это заведение называлось: насколько он мог видеть, люди сидели на полу. Запах табака ударял в ноздри, хотелось чихнуть.

     - Ян, идите сюда! - Голос Лауры раздался откуда-то слева.

     Он шел буквально на ощупь, но сумел разглядеть ее, сидящую на подушках и потягивающую что-то через соломинку. В зале играла восточная музыка. Уже направляясь сюда на встречу с девушкой, с которой его что-то когда-то связывало и у которой сейчас была масса неприятностей, он понял, что совершает ошибку. Новости из Калифорнии и реакция, которую они вызвали здесь, заставили его просидеть за столом как пришпиленного всю ночь. Инженеры бились в истерике. Кто-то из старшего руководства считал, что технических специалистов своевременно предупредили, а они ничего полезного не предприняли. На этот раз Петерсон, однако, сомневался, что столь простая логика верна.

     - Привет. Вообще-то я предпочел бы встретиться с тобой в моем клубе. Здесь все вроде бы ничего, но...

     - Нет, Ян. Я хотела встретиться в таком месте, которое я знаю, а не в каком-то напыщенном мужском клубе.

     - Там очень приятное место. Ничего чопорного. Мы можем прогуляться, а потом поужинать.

     - Я хотела показать тебе, где я работаю.

     - Ты работаешь здесь? - Он недоверчиво огляделся.

     - Конечно, сегодня у меня выходной. Но это работа и борьба за независимость.

     - О, независимость.

     - Да, это как раз то, что ты посоветовал мне сделать. Помнишь? Я ушла от родителей, уволилась из “Боуз энд Боуз” и приехала в Лондон. Устроилась на работу. На следующей неделе начинаю учиться на актрису.

     - Это очень хорошо.

     Из тьмы материализовался официант.

     - Будете что-нибудь заказывать, сэр?

     - Виски и что-нибудь поесть.

     - Сегодня прекрасные блюда с карри.

     - Тогда - мясо.

     - Простите, сэр. У нас нет мясных блюд.

     - Нет никакого мяса?

     - Ян, это вегетарианский ресторан. Но здесь действительно все свежее и вкусное. Продукты доставляются каждый день.

     - Ну, тогда - яйцо.

     - Ян, я хочу рассказать тебе о том, как я сбежала из дома, и о моих планах. Посоветуй, как мне попасть на сцену. Я уверена, ты знаком со многими, кто знает, как это делается.

     - Это не совсем так. Я ведь вхожу в правительство.

     - О, ноли должен знать, я уверена. Ты вспомнишь, если немножко подумаешь...

     Она продолжала тарахтеть, а Петерсон мысленно ругал себя за ошибку. Он чувствовал, что ему нужно немного развеяться после напряженной работы в Совете, и Лаура позвонила как раз вовремя, чтобы его соблазнить. Он позволил минутной слабости взять верх над здравым смыслом, и теперь ему приходилось есть какое-то ужасное блюдо в ресторане, где все специально затемнено, чтобы посетители не видели грязь, а в придачу ко всему на него напирает эта продавщица. Петерсон поморщился. Конечно, в такой темноте этого не видно. Ну ладно, по крайней мере он намерен здесь поесть - это топливо для работы, которая несомненно ему предстоит. И ему нужно отключиться после общения с сэром Мартином.

     - У тебя есть комната поблизости?

     - Есть, на Бэнбэри-роуд. Похожа на кладовку.

     - Не возражаю. - Он улыбнулся в темноте.

 

Глава 20

 

     Маркхем разложил свои бумаги на узком маленьком подносе, которыми снабжают в самолете. Впереди много скучных часов полета над Атлантическим океаном, и их предстояло вытерпеть, вжавшись в кресло рядом с иллюминатором. Перед ним проплывали уравнения Кэти Уикхем, кивали тензорные индексы, приглашая повернуть их так или иначе, теснились друг за другом записи, в которых таилось обещание.

     - Ленч, сэр, - сказала стюардесса с профессионально бесстрастным лицом, Это эхо вежливости, по идее, должно было придавать какой-то лоск тому набору пакетиков в картонной коробке, который стюардесса шмякнула на поднос. Маркхем вскрыл коробку, и на поднос посыпался дождь пакетиков - стандартные порции пищи. Он наугад развернул одну из трех упаковок - это оказался обязательный упругий кусок цыпленка. Маркхем осторожно надкусил его - он был вязким и кисловатым. “Единственно приятное во всем этом, - подумал он, - отсутствие пластика”. Бомбардировка полей в Саудовской Аравии несколько лет назад положила конец применению пластиков и привела к возвращению скромной картонной упаковки. Ее шероховатая серая поверхность напоминала детство, годы, когда углеводородные соединения начали править миром.

     Полезная сторона этого дела состояла еще и в том, что на поверхности бумажной упаковки можно что-то написать, и на ней останется ваше послание, тогда как пластиковая оболочка отказывалась воспринимать отпечатки ее временных пользователей. Он бездумно записал новые уравнения квантового поля на картонной коробке. Элегантные эпсилоны и дельты украсили их марш через напечатанный жирным шрифтом фирменный знак “ЮНАЙ-ТЕД ЭЙРЛАЙНЗ”.

     Маркхем задумчиво жевал, время шло. Он увидел, как можно разделить тензорные элементы на несколько сокращенных уравнений. Двумя-тремя черточками он разложил на пары компоненты поля, сделал некоторые побочные вычисления, чтобы проверить себя. Где-то далеко от него двигались другие пассажиры. Через какое-то время наискось по упаковке красовалось пять новых уравнений. Три из них, как он подозревал, были старыми приятелями: уравнениями Эйнштейна с модификациями, учитывающими квантовый эффект, когда длинная шкала становится достаточно мала. А вот два других содержали в себе нечто новое. Более глубокое понимание квантовых явлений добавляло новый член в одном месте, путаницу тензоров в другом. Создавалось впечатление, что дальнейшее сокращение невозможно. Маркхем в раздумье постучал по коробке ручкой и нахмурился.

     - Вы только посмотрите! - воскликнул сосед. Маркхем повернулся к иллюминатору. Огромное облако цвета желтой серы с оранжевыми прожилками плыло над ними.

     - Впервые вижу такое, - сказал сосед взволнованно. Маркхему хотелось бы знать, поведет ли пилот самолет через это облако. Но спустя несколько секунд окно оказалось закрытым волокнами облака, и Маркхем понял, что они уже проходят сквозь нижние слои. Тяжесть снова придавила его. Самолет накренился, чтобы подняться выше.

     - Прямо перед нами находится одно из тех облаков, о которых мы столько наслышаны. Я поднимаюсь выше, чтобы его можно было лучше разглядеть.

     Это объяснение пилота показалось Маркхему насквозь фальшивым. Летчики не меняют курс из прихоти. Облако выглядело более тяжелым и массивным, чем проплывающие вокруг лохматые белые облака с темно-голубым окаймлением.

     Маркхем что-то пробормотал и вернулся к вычислениям. Он переписал с картонной коробки новые уравнения и стал изучать их, пытаясь отключиться от тонкого пронзительного воя моторов. Один инженер как-то объяснил ему, что для нового поколения сверхзвуковых машин характерен непереносимый рев. Концерну “Рокуэлл Интернэшнл” пришлось здорово потратиться, чтобы как-то притупить острые звуковые пики. Шесть месяцев они работали над тем, чтобы превратить страшный визг в успокаивающий ровный гул, который не мешал бы пассажирам салона спокойно дремать. Маркхему это, однако, не помогло - он всегда имел повышенную чувствительность к звукам. Он нашел беруши в кармашке переднего кресла и воспользовался ими. От звуковой волны осталось только дрожание, которое начиналось в ногах и заставляло Маркхема стискивать зубы.

     Он потратил час на проверку новых уравнений. Они давали разумное решение для ограниченных задач, с которыми он сталкивался. Приняв малую длину шкалы и пренебрегая гравитационными эффектами, он вывел стандартные уравнения релятивистской теории частиц. Несколькими росчерками пера он получил результаты Эйнштейна. Однако когда уравнения Уикхем брались целиком, без ухода на знакомую территорию, выходило что-то туманное. Он уставился на короткие обрывистые примечания. Вот если проскользнуть через этот узел, отбросив кое-какие члены уравнений... Нет, так дело не пойдет. Здесь нужно проделать кое-что еще весьма искусно, идя вперед по данным заложенным в самой работе. Во-первых, помимо логических стандартов, возникали вопросы эстетики. Развитие физики всегда сопровождалось появлением ранее неизвестных, более элегантных структур. Во-вторых, после того как вы разберетесь в этих структурах, оказывалось, что они не только элегантнее, но и проще. В-третьих, из этих структур вытекали следствия, более сложные, чем предшествующие. Постоянной ловушкой для тех, кто ищет новые пути, является проблема преобразования последовательных шагов на этом пути. Очень трудно объяснить это явление философу. В математике есть что-то такое, что не улавливается вами, если вы не будете за этим внимательно следить. Платон - великий философ, и ему хотелось бы, чтобы все планеты перемещались по единому комплексу окружностей, чтобы за ними было легче наблюдать. Но, как установил Птолемей, законы, которые позволили бы осуществить это внешне простое движение планет, оказались бы невероятно сложными. Это означало бы наличие сложных законов, ведущих к простым последствиям. Поэтому все работы Птолемея свелись к теории, которая звенела и стонала, - к кристаллическим сферам, трущимся друг о друга, к осям, колесам, зубчатым передачам и к куполообразной машине, элементами которой все они должны были являться.

     С другой стороны, теория Эйнштейна оказалась более элегантной, чем теория Ньютона. Однако разобраться в ее последствиях было гораздо труднее - то есть получалось все наоборот. Маркхем задумчиво почесал бороду. Если иметь это в виду, то вы отбросите многие подходы еще до начала работы, поскольку будете знать заранее, что они ни к чему не приведут. Нет выбора между красотой и истиной. Вам приходится иметь дело и с той, и с другой одновременно. В искусстве элегантность слыла словом-шлюхой, которое каждое поколение критиков использовало по-своему. Однако в физике действует положение, полученное на основе тысячелетнего опыта: теории являются более элегантными, если они могут быть преобразованы математически в другие структуры другими исследователями. Теория, остававшаяся неизменной при любых трансформациях, - наиболее правильная, наиболее близкая к универсальной. Симметрия SU (3) Гелл-Манна расположила частицы в универсальном порядке. Группа Лоренца, изоспин, каталог свойств, получивший название “Странность, цвет и очарование”, - все вместе составили из призрачных цифр конкретную Вещь. Итак, чтобы пойти дальше Эйнштейна, нужно следовать симметриям.

     Маркхем в поисках истины царапал на желтой бумаге одно уравнение за другим. Он собирался провести это время, разрабатывая тактику переговоров с ННФ, но политика - мелочь по сравнению с научной работой. Он пробовал различные подходы, преобразуя тензорные записи, вглядываясь в математические дебри. У него имелся один руководящий принцип: казалось, сама природа любила уравнения, изложенные в ковариантной дифференциальной форме.

     Он вывел уравнения, которым подчинялось движение тахионов в плоском пространстве-времени, рассматривая эти изыскания как случай граничных условий. Удовлетворенно кивнул. Ну вот, знакомые квантово-механические волновые формулы. Он знал, куда они ведут. Тахионы заставляют волну вероятности отражаться вперед и назад во времени. Уравнения показали, как эта волновая функция будет сновать из прошлого в будущее, из будущего в прошлое, словно сбитый с толку пассажир пригородной электрички. Создавать парадокс - означает признать, что у этой волны нет конца и образующаяся система стоячих волн подобна зыби вокруг мола в океанских защитных сооружениях, когда смещаются пики и провалы, но все возвращается обратно, не меняет поверхности моря. Единственный способ разрешения парадокса состоит в том, чтобы вступить в него, разорвать устоявшуюся систему, подобно тому как корабль бросается в волны, оставляя за собой бурлящее море. Корабль служил примером классического наблюдателя. Но теперь Маркхем добавил в уравнения дополнительные члены, разработанные Уикхем, в результате чего они стали симметричными при обмене тахионами. Он покопался в кейсе и достал работу Готта “Космология симметричных во времени тахионов материи и антиматерии”, которую передала ему Кэти. Как раз такой кусочек территории, который можно отхватить. Однако здесь были выкладки Готта, силы Вилера-Фейнмана, с помощью которых давались решения относительно опережающих и отстающих тахионов, вместе с неевклидовыми суммами. Маркхем заморгал. В искусственно созданной тишине он сидел совершенно неподвижно, и только глаза блестели, а воображение мчалось вперед, чтобы увидеть, где уравнения будут смыкаться и разделяться, образуя новые явления.

     Волны стояли неподвижно и безгласно, в общем хаосе. Но здесь не нашлось места для корабля - классического наблюдателя. Старая идея в обычной квантовой механике состояла в том, чтобы дать остальной части Вселенной стать наблюдателем, позволить ей заставить волны распасться. Однако в этих новых тензорных членах уравнений не было места возврату назад, не существовало способов дать Вселенной возможность в целом стать стабильной точкой, относительно которой все может быть измерено. Нет, Вселенная жестко связана. Поле тахионов соединило все кусочки материи друг с другом. Захват дополнительных частиц в эту сеть мог только осложнить ситуацию. Старые квантовые теоретики от Гейзенберга и Бора в этой точке прибегали к метафизике. Волновая функция разрывалась, и значение этого факта нельзя преуменьшать. Вероятность получения конкретного решения была пропорциональна амплитуде этого решения в пределах всей волны, а потому в результате вы получаете только статистическую оценку того, что может произойти при эксперименте. Но при введении тахионов этот кусок метафизики должен уйти. Члены уравнений Кэти Уикхем...

     Вдруг он заметил впереди какое-то движение. Пассажир в соседнем ряду хватался за стюардессу, его глаза остекленели. Раскрытый рот, бледные губы, коричневые зубы, щеки покрылись розовыми пятнами. Маркхем вынул заглушки из ушей и вздрогнул от пронзительного крика. Стюардесса уложила человека в проходе, прижав к полу его отчаянно сгибающиеся руки. “Я не могу.., не могу дышать!” Стюардесса бормотала что-то успокаивающее. Человек трясся в приступе. Когда его пронесли мимо Маркхема, он уловил кислый запах, исходивший от больного, и сморщил нос, поправляя очки. В рассеянном свете салона было видно, как тяжело дышал человек. Маркхем снова вставил беруши.

     И опять он погрузился в глубокую тишину, ощущая только монотонный, успокаивающий гул моторов. Без звука мир казался губчатым и мягким, как будто максвелловский классический эфир стал реальностью, которую можно ощупывать кончиками пальцев. Маркхем на минуту расслабился, подумав, как он любит такое состояние. Углубление в сложные проблемы уносило его далеко от реальной жизни. Есть много вещей, которые можно увидеть только на расстоянии. С детства он искал это состояние свободного скольжения, стремился уйти от компромиссов бурного мира. Он использовал свои несколько мрачный юмор, чтобы держать людей на достаточном расстоянии от своей жизни. Это иногда распространялось и на Джейн. Ученый должен выработать для себя четкий язык общения с миром, чтобы преодолевать неприятности житейского опыта и заменять грубость и сухость повседневной жизни - нет, не определенностью, но неведением, с которым можно жить. Именно эти пределы являются критическими. Галилеевы блоки, скользящие по мрамору итальянских фойе; их скользкие боковые поверхности повинуются твердой руке инерции - они действительно служили отображением мира. Аристотель в глубине души понимал, что трение правит миром и все вещи молят об остановке. Это был мир человека. Детская игра в бесконечные плоскости и гладкие поверхности, реальность без морщин - все это сплеталось в паутину управляемого порядка бесконечных траекторий, гармоничной жизни. Из этого нарисованного мира всегда нужно возвращаться назад, укрывая волнующие полеты респектабельным дедуктивным стилем. Но, когда появлялись труды с их замаскированными абстракциями и немецким маньеризмом, это вовсе не означало, что ты не побывал в том, другом, месте, о котором редко говорили.

     Его мысль на мгновение запнулась в тишине, а затем пошла дальше.

     Он отстранение думал, оказалась ли правильной его первая догадка о том, что уравнения Уикхем не дают выхода из парадокса, поскольку в эксперимент вовлечена вся Вселенная. Последствия образования стоячей волны состояли в том, что при этом тахионы посылались назад и вперед во времени, но, кроме того, они распылялись со сверхсветовой скоростью по всей Вселенной. В одно мгновение каждая частица материи во Вселенной “узнавала” о парадоксе. Вся структура пространства-времени сливалась в один сгусток столь же быстро. Это был новый элемент в теории тахионов. До их появления физики полагали, что возмущения во Вселенной распространяются со скоростью света.

     Маркхем улыбнулся, ощутив спокойствие и усталость. Проблемы подхватывают и уносят тебя так, что ты не замечаешь движения времени. И все-таки есть ли какой-то способ преодолеть парадокс? Он интуитивно чувствовал, что в этом заключается сердцевина физики, возможность показать, можно ли достигнуть прошлого точным способом. Лаконичная записка Петерсона в банковском сейфе кое-что доказала, но что именно? Маркхем поерзал в узком и тесном кресле. Путешествие по воздуху снова становилось преимуществом богатых людей, но без прежних удобств. Он оторвался от реалий постоянно напоминающего о себе мира и вновь вернулся к теории. Проблема все еще не решена, а времени для ее обдумывания пока хватало.

     "Но есть ли вообще выход из парадокса?” - подумал он. Немецкий математик Гедель показал, что даже простые арифметические системы содержат элементы, которые верны, но недоказуемы. Гедель попробовал описать арифметику ее собственным языком. Он, если можно так выразиться, засунул ее в ящик, отсекая возможности доказательства ее положений с помощью методов, лежащих вне ее. Многие положения арифметики в этих условиях оказались недоказуемыми. Но это была всего лишь арифметика, простейшая из известных логических систем. А что уж тут говорить о целой Вселенной с несущимися во всех направлениях тахионами, пронизывающими ее насквозь? Как могут все эти хитрые обозначения на желтых листочках всего мира загнать эту обширнейшую ткань в старомодные логические ящики типа “да-нет”, “истинное-фальшивое”, “прошлое-будущее”? Маркхем расслабился в тепле салона. Самолет начал быстро терять высоту.

     Его продолжал мучить вопрос: стоит ли вообще Ренфрю посылать сообщение, чтобы создать парадокс? Тахионы постоянно генерируются при естественном соударении частиц, обладающих высокой энергией, и поэтому их открыли. А почему эти естественным путем появившиеся тахионы не создают парадоксов сами по себе? Маркхем нахмурился. Самолет накренился еще больше; казалось, что летишь над бездной, болтая ногами. Естественно образовавшиеся тахионы... Очевидно, ответ следовало искать исходя из того, что для получения парадокса необходим какой-то минимальный импульс. Необходимо защипнуть определенный объем пространства-времени, и тогда возмущение будет распространяться мгновенно и с достаточной амплитудой, чтобы оно могло воздействовать на окружающую среду. Вы можете по своему желанию изменять прошлое при условии, что вы не создаете парадоксов с большой амплитудой. Как только вы превысите пороговую величину, волна тахионов окажет значительное воздействие на всю Вселенную. Но как в этом случае вы можете сказать, что произойдет? Что является ключом? Каким образом Вселенная решает парадокс? Они знают, что добрались до прошлого - эксперимент Петерсона их в этом убедил. Но что еще может произойти?

     И вдруг - как удар.., озарение. Если Вселенная является системой с взаимоувязанными элементами и в ней отсутствует классический наблюдатель, под влиянием которого разрушается волновая функция, то в этом случае волновая функция не должна разрушаться вообще.

     Резкий поворот, глухой стук. Маркхем с удивлением взглянул в иллюминатор и увидел, как неотвратимо приближается земля. Впереди раскинулись зеленые поля Мэриленда. Под крыльями разрасталось пятно леса. В салоне визг женщин, крики. Режущее уши гудение. Лес мчался навстречу с ужасающей скоростью, отчетливо виднелись деревья. Он наблюдал, как они пролетали мимо, самолет стал каким-то невесомым, подобным сплетенному из металла кузнечику, и этот металл рвался, и немая материя под воздействием силы тяжести описывала внутри салона странные траектории. Взззззззззззз... Деревья превратились в стойки, над каждой из которых взорвался зеленый шар. Они мчались все быстрее и быстрее, и Маркхем подумал о Вселенной с одной волновой функцией, рассыпающейся в новые состояния, когда внутри этой Вселенной образовался парадокс как стержень идеи. Если волновая функция не разрушается... Миры лежали перед ним, и миры лежали позади. Раздался громкий треск, и он неожиданно понял, что должно случиться.

 

Глава 21

 

     Петерсон просыпался медленно. Он продолжал лежать с закрытыми глазами. Тело подсказывало ему, что он не должен двигаться, но он не понимал, почему. Вокруг слышались какие-то шорохи, приглушенные голоса, где-то вдалеке зазвенел металл. Он на мгновение открыл глаза - белые стены, хромированные спинки кроватей. Ощутив ! сильное головокружение, он вспомнил все и понял, где сейчас находится. Петерсон начал осторожно ощупывать свое тело - полная потеря чувствительности. Барьер вдоль боковой части кровати попал в поле зрения его плохо фокусирующихся зрачков. Он повернул голову, вздрогнул от неприятного ощущения и увидел висящую над ним капельницу. Он пытался проследить, куда идут трубки, но не смог. Нос был чем-то заткнут. Трубочка, примотанная к руке, уколола его, когда он пошевелился. Петерсон попытался позвать медсестру, но из горла вырвался только клокочущий хрип.

     Тем не менее она его услышала. Над ним склонилось круглое лицо в белой шапочке и очках.

     - Мы просыпаемся, не так ли? Очень хорошо. Скоро все будет в порядке.

     - Холодно... - Он закрыл глаза. Руки осторожно подоткнули его шерстяное одеяло. Из носа вынули затычку.

     - Вы можете подержать термометр во рту, или лучше поставить его в другое место? - спросил веселый, бодрый голос.

     Петерсон, прищурившись, искоса взглянул на девушку. Она была ему просто ненавистна.

     - Рот... - Язык казался огромным и шершавым. Что-то холодное проскользнуло в рот. Прохладные пальцы сжали запястье.

     - Ну что ж, нормально приходите в себя. Вам, знаете, повезло больше других. Вам успели ввести “Инфалайтин-Джи” раньше, чем эта штука вас захватила.

     - А что, есть и другие пациенты? - нахмурился Петерсон.

     - О да, - бодро ответила сестра. - Нас просто захлестнуло. Все койки заняты. Теперь их кладут в отделение “Скорой помощи”, но скоро и там не будет места. У вас отдельная палата, но вы бы послушали, как они вопят и стонут в отделении “Е”. Там шестьдесят коек. И все связано с этой непонятной пищей, как и у вас. Однако есть много людей с более тяжелыми случаями. Да, вам очень повезло. Ну а теперь пора ввести в вас немного еды.

     - Еда? - с ужасом спросил он. Воспоминание о последнем обеде с Лаурой вызывало рвотные позывы.

     - Вас тошнит? - Ее голос оставался по-прежнему веселым. Четкими, умелыми движениями она подставила ему под подбородок посудину. Зеленоватая слизь потекла по подбородку и оставила горький привкус во рту. Страшно болел желудок.

     - Ничего в вас не осталось, лежите спокойно и не волнуйтесь.

     - Вы сказали “еда”... - проговорил он обвиняющим тоном.

     Она весело рассмеялась.

     - Да, сказала. Но я же не имела в виду пищу. Пора менять вашу капельницу. Только и всего.

     Петерсон снова закрыл глаза. В голове стучало. Он слышал, как она суетилась вокруг. Наконец дверь закрылась. За двойными окнами палаты почти не слышался шум лондонского транспорта. Где же он все-таки сейчас находится? Может быть, в госпитале Гая? Теперь происшедшее вспоминалось более четко. Неожиданно все встало на свои места. Возвращаясь домой, он чувствовал себя превосходно. Проспав около часа, он вдруг ощутил небольшую тошноту и встал. Сделал несколько шагов, и его сжало в тисках паралича. Он вспомнил, как лежал на полу спальни, сжавшись в клубок, не в силах кричать и боясь даже вздохнуть. Сары, конечно, дома не было. Он подумал, что мог даже умереть, если бы это случилось в выходной день прислуги.

     Проснувшись, Петерсон почувствовал, что в голове прояснилось, хотя в висках медленно пульсировала боль. Он вызвал сестру. На этот раз явилась другая девушка, индуска. Поймав себя на том, что прикидывает размер ее груди под крахмальной униформой, Петерсон понял, что ему полегчало.

     - Как вы себя чувствуете, мистер Петерсон? - спросила она певучим голоском, наклонившись над ним.

     - Лучше. Который час?

     - Половина шестого.

     - Я бы хотел получить обратно мои часы. Я проголодался. Думаю, что мог бы управиться с чем-нибудь легким.

     - Я узнаю, что вам можно, - ответила сестра и вышла из палаты.

     Он с трудом сел. Через некоторое время она вернулась, держа в руках транзистор и записку.

     - У вас была посетительница, - улыбнулась сестра. - Она не задержалась, но оставила вот это. Вам позволили выпить немного бульона. Скоро его принесут.

     Он узнал красивый почерк Сары с закруглениями и завитушками и вскрыл конверт.

     "Ян, представляю, какая это тоска для тебя. Терпеть не могу госпитали, а потому приходить не буду, но, думаю, радио тебе пригодится. В пятницу я уезжаю в Канны. Надеюсь увидеть тебя до отъезда. Если не получится - позвони. Возможно, я вернусь домой в среду вечером. Будь-будь. Сара”.

     Петерсон скомкал записку и бросил в мусорную корзину. Он включил радио - маленькую изящную вещицу на батарейках. Казалось, что, кроме музыки, в мире ничего не существует. Он автоматически взглянул на запястье и вспомнил, что часов нет. Который час, сказала сестра? В желудке у него сильно забурлило. Неожиданно музыку прервали три коротких сигнала.

     "Говорит Би-би-си, Радио-четыре, - объявил женский голос. - Время - восемнадцать ноль-ноль. Сообщаем новости. Сначала короткий перечень основных событий: пятьдесят человек погибли в результате беспорядков на улицах Парижа. Самолет “Юнайтед Эйрлайнз”, следовавший рейсом Лондон - Вашингтон, разбился сегодня после полудня. Экипаж и пассажиры погибли. Цветение, зародившееся в Атлантическом океане, распространяется со скоростью одной мили в сутки. Всемирный Совет одобрил план развития энергетики, несмотря на вето со стороны ОПЕК. Шестичасовой перебой в подаче электроэнергии привел к остановке заводов в Мидленде. Контрольный матч по крикету на Площадке Лордов сегодня отменен из-за пищевого отравления десяти членов австралийской команды, которых пришлось госпитализировать. Погода на завтра: частичная облачность, увеличивается опасность штормов”. Пауза. “К бунтующим студентам сегодня присоединились рабочие..."

     Петерсон не слушал. Он чувствовал себя каким-то невесомым и неустойчивым. В палату вошла сестра с подносом. Он жестом показал, чтобы она поставила его рядом с кроватью. Что-то в радиосообщении беспокоило его, но Петерсон не мог сразу понять, что именно. Наверное, новости о цветении. Нет, это его не задело. Тогда он принялся прокручивать все в памяти. “Юнайтед Эйрлайнз”, борт 347, Лондон - Вашингтон, Колумбия, на подлете к аэропорту “Даллас” попал в воздушное завихрение и разбился сегодня после полудня. Сообщения пилота были неразборчивыми. Создается впечатление, что командир и второй пилот запаниковали перед крушением самолета. Как сообщают очевидцы, самолет взорвался при столкновении с деревьями. В живых никого не осталось. Эта последняя серия авиакатастроф..."

     Господи! У него взмокли ладони. Он нажал на кнопку вызова сестры. Никто не являлся. Он продолжал нажимать на кнопку, а потом крикнул:

     - Сестра!

     Она торопливо вбежала в комнату.

     - Ну, что опять случилось? Вы даже не прикоснулись к бульону.

     - К черту бульон. Какой сегодня день? Среда?

     - Да, среда.

     - Мне нужен телефон. Почему здесь нет телефона?

     - Его забрали, чтобы вас никто не беспокоил.

     - Хорошо, поставьте его обратно.

     - Я не уверена, что должна это сделать.

     - Что здесь происходит? - Снова появилась первая сестра.

     - Мистер Петерсон просит, чтобы ему поставили телефон.

     - О нет, нам этого не нужно. Мы ведь не хотим, чтобы нас беспокоили, не правда ли?

     - Меня сейчас беспокоят! - заорал Петерсон. - Немедленно поставьте телефон!

     - Ну-ну, мистер Петерсон, мы не можем разговаривать в таком духе...

     - Слушай, ты, дешевка, - выговорил он четко, напряженным голосом. - Немедленно телефон, или я позабочусь, чтобы тебя здесь больше не было.

     Наступило молчание. Девушки, испуганно поглядывая на Петерсона, попятились к дверям. Он откинулся на подушку. Его трясло. Через открытую дверь он слышал стоны.

     Вскоре санитар принес телефон и подключил его. Петерсон глотнул воды и, сдерживая подступающую к горлу тошноту, начал набирать номер своей секретарши.

 

Глава 22

 

25 сентября 1963 года

 

     Гордон, не торопясь, шел через холл в лабораторию, когда услышал обрывок разговора. Беседовали вполголоса двое профессоров. Подойдя ближе, он разобрал конец фразы: “...и, как сказал Паули, это даже не ошибка!” Увидев Гордона, они сразу же замолчали. Вольфганг Паули был выдающимся, весьма критически настроенным физиком первой половины столетия. Об одной научной статье он сказал: “Эта работа настолько плоха, что ее даже нельзя назвать ошибочной”. Это означало, что у нее нет ни начала, ни конца. Положения ее настолько плохо сформулированы, что их невозможно проверить. Гордон сразу же понял, что профессора говорили о нем. Статья в “Лайф” сделала свое дело. Когда он дошел до конца холла, разговор продолжился, но уже шепотом, а затем раздался взрыв смеха.

     Пенни принесла домой свежий номер журнала “Нэшнл Инквайер”, чтобы Гордон мог его прочесть. На первой странице крупным шрифтом был напечатан заголовок “ЯДЕРНЫЙ ВЗРЫВ ИЗ ОТКРЫТОГО КОСМОСА”, а ниже: “Выдающиеся ученые контактируют с другими мирами” и под ним два снимка, очевидно, полученные у фотографа “Лайфа”. Гордон, не читая, бросил журнал в мусорную корзину.

     В начале учебного года был устроен вечер для факультета физических наук, чтобы отметить открытие здания Института геофизики. Технический персонал продезинфицировал резервуар фонтана на лужайке рядом со зданием. Хью Брендер и Гарольд Урия наполнили его мощной смесью водки и фруктовых соков. Гордон выбросил приглашение вместе с обычными университетскими уведомлениями, но Пенни обнаружила его и настояла пойти. Ему очень хотелось отдохнуть, однако Пенни изводила его до тех пор, пока он не надел свой самый легкий пиджак. В этот раз он решил обойтись без галстука - в Калифорнии такие детали несущественны. Пенни надела широкополую соломенную шляпу. “Надо же как-то приодеться”, - пояснила она. Ниспадающие края шляпы закрывали часть лица. Очередное превращение в таинственную незнакомку подогрело в Гордоне интерес к Пенни. Он вдруг понял, что последние недели существовал как автомат, занятый подготовкой к лекциям и работая большую часть времени с установкой ЯМР. Это открытие шокировало его. То веселое оживление, с которого начиналось их знакомство, постепенно улетучивалось. Трения между ними сдирали косметику иллюзий.

     Он поговорил с некоторыми сотрудниками физического факультета, но интересного разговора не получилось. Пенни отыскала в толпе нескольких литераторов, но Гордон пребывал явно не в настроении и бесцельно переходил от одной группы к другой. Публика с факультета английского языка успела порядочно накачаться и начала цитировать современных поэтов и старые кинофильмы. Среди них встречались яркие, одухотворенные личности, каких он никогда не видел. Гои и принцы, белокурые и самоуверенные - тот тип людей, холодильники которых постоянно забиты йогуртом и шампанским. Он увидел гостя из Беркли, высокого и хорошо одетого, ставшего несколько лет назад лауреатом Нобелевской премии. Гордон встречал его раньше. Он протолкался в окружение знаменитости и, когда гость посмотрел в его сторону, кивнул ему. Но взгляд знаменитости скользнул мимо. Ни узнавания, ни кивка - ничего. Гордон стоял с пластиковым стаканом и застывшей улыбкой на губах. Взгляд гостя снова скользнул по его лицу, не задержавшись. Гордон тихонько отошел. “Может быть, он меня не узнал?” - подумал Гордон. Он налил еще стаканчик водки. “А может, и узнал”.

     - Неплохая выпивка, а? - сказал кто-то у него над ухом. - Попробуйте три раза подряд быстро сказать “спектроскопия”.

     Гордон попробовал и не сумел. Оказалось, что фамилия этого человека Бук. В его облике и правда прослеживалось сходство. Он работал в “Дженерал атомик” и был дружелюбнее, чем университетские. Они стояли под плакатом “ЕСЛИ ВЬ1 МОЖЕТЕ ЭТО ПРОЧЕСТЬ, ТО ТОЛЬКО БЛАГОДАРЯ УЧИТЕЛЮ”. Но оживленность Бука не могла изменить настроения Гордона. Под действием алкоголя мир стал освобождаться от скучной конкретики. Он начал понимать, почему гои так много пьют. Бук куда-то делся, и Гордон ввязался в беседу с гостем, физиком в области частиц, по фамилии Стейнгрубер. Оба они сильно зауважали водку и принялись обсуждать вечную тему - женщин. Гордон кое-что выдал на-гора о Пенни. Непонятно почему, но в его рассказе они поменялись ролями:

     Пенни стала его ученицей в области секса, а он ее “просветил” и сделал взрослой, он, умудренный жизнью человек из Нью-Йорка. Стейнгрубер принимал это на веру. Они выпили еще по одной. Гордон пришел к выводу, что Стейнгрубер - славный малый, способный смотреть в суть вещей. Стейнгрубер указал на блондинку, стоявшую недалеко от них, и спросил, что Гордон о ней думает. Тот внимательно посмотрел на нее и изрек:

     - Выглядит порядочной дешевкой.

     На лице Стейнгрубера появилось сердитое выражение.

     - Это моя жена!

     И пока Гордон обдумывал, что сказать, он исчез. Дружелюбно улыбаясь, подошел Лакин. Его сопровождал Бернард Кэрроуэй.

     - Я слышал, что вы повторяете эксперимент Купера, - без предисловий начал Лакин.

     - От кого вы это слышали?

     - Я мог сам в этом убедиться.

     Гордон не спешил с ответом. Он глотнул из своего стакана и удивился, что тот опять пуст. Затем посмотрел на Лакина и ясно произнес:

     - Иди к чертовой матери. - Повернулся и пошел прочь. Он нашел Пенни в толпе, окружавшей Герберта Маркузе. Когда его представили, Гордон спросил:

     - Вы только что назначенный коммунист-резидент? К его удивлению, Маркузе рассмеялся. Стоявшая рядом с ним негритянка, студентка-аспирантка, не нашла в этом ничего забавного. Постепенно выяснилось, что, во-первых, ее зовут Анджелой, и, во-вторых, что революция не совершается на вечеринках с коктейлями. Это было все, что Гордону удалось понять в этом разговоре, или по крайней мере все, что он смог упомнить. Он взял Пенни за руку, и они тихонько отошли в сторону, В углу стоял Джонас Солк. Гордон очень хотел подойти к нему и узнать, как Солк относится к Сабине - кто действительно создал вакцину? Весьма интересный вопрос.

     - Загадка науки, - пробормотал он.

     - Что? - спросила Пенни.

     Вместо ответа он потащил ее к компании физиков. Какой-то настойчивый внутренний голос требовал, чтобы он заткнулся, поэтому Гордон предоставил Пенни вести их часть разговора. Люди вокруг него, казалось, держались несколько отчужденно и старались избегать конкретных тем. Гордон пытался решить, кто этому виной: он или они? Вечная проблема относительности. Может быть, Маркузе знает ответ? Какие-то французы интересовались его экспериментами, и он пытался суммировать то, во что верил. Это оказалось удивительно трудным. Странная неповоротливость языка прошла, но оставалась проблема - что он сам считает истиной. Французы расспрашивали о Соле Шриффере. Гордон постарался обойти этот вопрос и привлечь их внимание к результатам своих экспериментов:

     - Как сказал Ньютон, я не создаю гипотез, по крайней мере пока. Спрашивайте меня только о полученных данных.

     Он отправился поискать еще водки, но фонтан оказался пуст. С досады он взял оставшиеся крекеры. Когда он вернулся, Пенни стояла в стороне от французов, пристально разглядывая панораму Ла-Ойи и тускло светящуюся поверхность моря. Французы говорили по-французски. Пенни казалась рассерженной. Гордон потянул ее за рукав, и она, оглядываясь, пошла за ним.

     Пенни настояла на том, что сама поведет машину, хотя Гордон не видел причин, по которым этого не мог бы сделать он. Когда они проезжали мимо пляжных клубов и частных домиков, она с неожиданной злостью выпалила:

     - Выродки!

     - Да? А что случилось?

     - Когда ты отошел, они назвали тебя “сапожником”.

     - Это они тебе сказали? - нахмурился Гордон.

     - Да нет же. Просто они начали говорить по-французски. Они считают, что никакой американец, конечно, не способен понять их язык.

     - О!

     - Они называли тебя обманщиком.

     - Ого!

     - Они говорили, что так тебя называют все.

     - Все?

     - Да, - кивнула она.

 

Глава 23

 

7 октября 1963 года

 

     Это возникло из шумов совершенно неожиданно. На экране осциллоскопа творилась какая-то неразбериха, и Гордон уже решил было применить новый полосный фильтр - недавно разработанную схему для отделения шумов. Затем неожиданно кривые ядерно-магнитного резонанса начали коробиться и изменяться. Он стоял, неподвижно уставившись в экран. Было одиннадцать часов вечера.

     Гордон поднес руку ко рту, будто подавляя крик. Изгибающиеся линии продолжали танцевать на экране. Он подумал, что у него галлюцинации, и укусил себя за палец. Но обрывистые линии возникали по-прежнему. Быстро подавив волнение, поскольку работа требовала точности, Гордон начал регистрировать поступающую информацию.

 

     ВОЗДЕЙСТВИЕ УЛЬТРАФИОЛЕТОВОГО ОБЛУЧЕНИЯ КАК БУДТО БЫ ЗАМЕДЛЯЕТ ДИФФУЗИЮ В ПОВЕРХНОСТНЫЕ СЛОИ ДИАТОМОВ НО РОСТ

RA 185 36 DEC 30 29.2

RA185FGDUEL3029.2

RA 185 36 DEC 30 292

     СПОСОБСТВУЕТ ИНГИБИРОВАНИЮ ЭНЗИМА ДИ-АТОМА В ОБЩЕЙ ЦЕПИ РЕПРОДУКЦИИ ПОПЫТКА КОНТАКТИРОВАТЬ ВАМИ ПОСРЕДСТВОМ ТАХИОНО-ВОГО ЛУЧА НЕ ДАЕТ РЕЗЛТ

     ВСЕ ТОЧЕЧНЫЕ ИСТОЧНИКИ МОЖНО ПРОВЕРИТЬ РА 18 5 3 MCDU DEC 30.29.2 (далее неразборчиво) КЕМБРИДОЛР КЕМБРИДЖ ЦВЕТЕНИЕ ДИАТОМА (далее неразборчиво) DEC 30 29.2 ЭТО НЕ ПРИВОДИТ СЛУЧАЙНОМУ НАРУШЕНИЮ ПОСТУЛАТОВ ФОРМУЛИРОВАННЫХ ВИЛЕРОМ-ФЕЙНМАНОМ ДО ТЕХ ПОР ПОКА В СЛУЧАЙНОМ КОНТУРЕ ВОЗМОЖНО ПРОДОЛЖАТЬ ЭКСПЕРИМЕНТ ВАМ НЕОБХОДИМО ВЫПОЛНЯТЬ ЭКСПЕРИМЕНТ ДЛЯ ПРОВЕРКИ МОЛЕКУЛЯРНОЙ ЦЕПИ (неразборчиво) 18 5 36 DEC 30 29.2 ВРЕМЯ РАЗЛИЧНОЕ (неразборчиво).

 

     - Клаудиа, это вы? - Впервые он назвал ее по имени.

     - Да. А это Гордон?

     - Точно. Я веду эксперимент параллельно с вами. Ваш" люди работали вчера вечером?

     Я.., нет, я не работала.., мой студент делал какие-то измерения. Я полагаю, он закончил в шесть часов.

     - Ч-черт!

     - Что? Вас плохо слышно.

     - Извините, не обращайте внимания. Я.., э.., проводил измерения вчера вечером около одиннадцати и получил аномальный резонансный эффект.

     - Ну, у нас это два часа ночи.

     - Да, конечно.

     - Как долго длился этот эффект?

     - Больше двух часов.

     - Погодите, дайте сообразить, скоро придут студенты. Сейчас восемь часов. Гордон, вы не спите в пять утра? - В общем, да. Я ждал, когда вы приедете в университет.

     - Вы спали?

     - Нет, я.., я смотрел, не будет ли здесь еще чего-то...

     - Гордон, отправляйтесь спать. Я поговорю со студентами. Мы будем продолжать работу сегодня. Но вам нужно доспать.

     - Конечно, конечно.

     - Я вам обещаю, что мы проведем измерения.

     - Хорошо. Это все, что я хотел сказать.

     - Гордон, миссис Эвелстайн принесла журнал “Лайф”. Почему ты мне ничего не рассказал? Там имя моего сына. Грандиозно, как сама жизнь, как название, а ты мне ничего не говоришь! Это было несколько недель назад.

     - Мама, послушай, я очень сожалею, что не говорил тебе.

     - И еще “Нэшнл инкуайер”. Но статья в нем мне понравилась меньше.

     Гордон угрюмо вздыхал в телефонную трубку. Который же сейчас час? Господи - пять часов! Что у группы Зиннес?

     - Слушай, мама, я спал.

     - Ты спал? Так поздно?

     - Я всю ночь работал в лаборатории. Так нельзя, ты подорвешь свое здоровье.

     - Со мной все в порядке.

     - Но я хотела сказать насчет “Лайфа”, это такой сюрприз.

     - Мама, мне нужно еще поспать. Я очень вымотался.

     - Мне просто не терпелось еще раз услышать твой голос. В последнее время я слышу его очень редко.

     - Я знаю, мама. Позвоню тебе на днях.

     - Хорошо, Гордон.

     Он положил трубку и отправился досыпать.

     Группа Зиннес ничего не обнаружила. Гордон больше не получал сигналов. Он продолжал проверку до конца недели. На пятницу был назначен факультетский коллоквиум по физике плазмы, который проводил Норман Ростокер. Гордон вошел в аудиторию, отыскал себе местечко подальше и сел. На первом слайде, который продемонстрировал Ростокер, был текст:

     Семь фаз программы термоядерного(синтеза:

     1. Ликование 2. Конфуз 3.Разочарование 4. Поиски виновных 5. Наказание невиновных 6. Награждение поучаствовавших 7. Погребение телерассеивание пепла по ветру.

     Гордон хохотал вместе с аудиторией. Ему хотелось бы знать, в какой из этих фаз он сейчас находится. Впрочем, вся эта история с посланием никак не относилась к направленному исследовательскому проекту. Это было открытие. И то, что он - единственный человек в мире, который в это верит, не имело существенного значения. Хотя, кажется, подойдет фаза “Поиски виновных”. Какое-то время он раздумывал над этим, а потом глаза его сами собой закрылись, и к середине лекции Ростокера он крепко спал.

     Рамсей попросил Гордона зайти к нему в лабораторию. Химику удалось преобразовать переплетающуюся цепочку в разумную конфигурацию - фосфор, водород, кислород, углерод. В этом уже угадывался какой-то смысл. Более того, полученная конфигурация подходила к классу, который напоминал пестициды. Правда, цепь получалась более сложной, но с четким линейным развитием пестицидов. Гордон, не совсем проснувшийся после коллоквиума, улыбался.

     - Хорошая работа, - проговорил он. Лицо Рамсея сияло.

     Возвращаясь к себе. Гордон прошел мимо леса стак-дянных лабораторных конструкций. Ему стал нравиться ритм работы этой лаборатории. В дальнем углу зала у биологов стояли клетки для подопытных животных. Гордон, ре торопясь, подошел к ним, подсознательно чувствуя себя очень довольным. На тележке, стоявшей в проходе, находились подносы, на которых лежали потрошеные хомячки, похожие на большие картофелины. Жизнь во благо жизни. Он быстро отошел.

     В шесть часов вечера, когда он складывал в кейс бумаги и книги, зазвонил телефон. Накануне уик-энда физический корпус почти опустел, и эхо звонка разнеслось по коридору.

     - Гордон, это Клаудиа Зиннес.

     - Привет, как вы?

     - Мы получили кое-что интересное. Прерывистые сигналы... - И она начала описывать подробности.

     - Вы можете сделать мне одолжение? Разбейте их по похожим группам. Я знаю, что у вас уже девять часов, но если ВЫ...

     - Я поняла вас...

     - Посмотрите, не подойдет ли азбука Морзе, - сказал он взволнованно.

     В ответ раздался тихий смех.

     - Я попробую, Гордон.

     Он попросил позвонить ему домой и назвал номер телефона.

     - Я тебе говорила на прошлой неделе, - сказала Пенни. - Мы летим на “Эйр Кол” в Окленд в субботу утром, в десять, из Линдеберга.

     - Я что-то этого не помню.

     - Черт, я же тебе говорила!

     - Пенни, у меня будет много дел в этот уик-энд. Мне нужно о многом подумать.

     - Подумаешь в Окленде.

     - Нет, я не могу, скажешь своим родителям, что мы... В этот момент раздался телефонный звонок.

     - Клаудиа? - Гордон, вы были правы.

     Горячая волна поднялась у него внутри, и он почувствовал легкое головокружение.

     - О чем там говорится?

     - Это астрономические координаты, о которых вы мне сообщали. Вот и все это они повторяются целыми страницами.

     - Великолепно. Просто великолепно.

     - Что это должно означать?

     - Я не знаю.

     Они еще немного поговорили. Клаудиа обещала продол жать эксперимент непрерывно. Сила сигнала прибывает г убывает апериодично. Гордон слушал, кивал, соглашался Но его мысль не задерживалась на деталях. Какое-то странное ощущение, зародившееся в ногах, теперь подбиралось к груди. Попрощавшись, он положил трубку и почувствовал, что волосы на затылке становятся дыбом. Это стало реальным Где-то в глубине души у него таился страх, что он просто пижон, что в эксперименте какая-то ошибка, что он “слышал звон, да не знает, где он”, как когда-то сказала Пенни. Но теперь он твердо знал: кто-то пытается связаться с ним.

     - Гордон, в чем дело?

     - Зиннес звонила из Нью-Йорка. - Он оглянулся вокруг, еще не придя в себя. - Они установили это.

     Пенни поцеловала его, и они сплясали джигу. Нет, он не пижон. Гордон прыгал по комнате, бессвязно восклицая: “Ура! Я выиграл! Я был прав!” У него закружилась голова. Он сел на софу, неожиданно почувствовав себя очень усталым. Нацарапать гипотезу, констатировать факт. Но что он должен делать после этого?

     - Пенни, ты права. Мы отправляемся в Окленд.

 

Глава 24

 

1998 год

 

     Когда Петерсон открыл парадную дверь, его встретил гул голосов. На другом конце облицованного камнем вестибюля он увидел о чем-то говоривших людей. Взрывы хохота, звон стекла, приторные звуки новых латинских ритмов.

     Петерсон замер только на мгновение. Не глядя по сторонам, он быстро пересек выложенный белыми и черными мраморными квадратами холл и поднялся по широкой спиралеобразной лестнице. Вас никто не задержит, если вы пройдете так быстро, и ничей глаз на вас не остановится. Вообще-то ничего удивительного в том, что он сюда явился, не было - это его собственный городской дом. Гости решат, что он совместно с Сарой устраивает эту чертову вечеринку, о которой он напрочь забыл, и что у него просто есть какие-то дела наверху.

     Петерсон тихо прошел по толстому ковру и пересек лестничную площадку. Из-под двери в ванной комнате пробивался свет. Наверное, там кто-то был. Он проведет в спальне достаточно долго времени, чтобы дождаться, пока ее освободят, но ему придется прислушиваться к шагам в коридоре, когда он соберется уходить. Он вынужден будет уйти так же - чтобы покинуть помещение через черный ход кухни, пришлось бы пройти мимо гостей.

     Петерсон закрыл дверь в спальню и подошел к стенному шкафу. Пальто хорошо скрывали от постороннего взгляда два чемодана; их можно было обнаружить только при генеральной уборке. Он вытащил чемоданы наружу. Тяжеловаты, конечно, но ничего, он справится. Поставив чемоданы у двери, он выглянул в коридор. Оттуда виднелись крутые крыши соседних домов. В большинстве зданий тускло светились окна, кое-где света не было совсем. Он вспомнил о лимитированном потреблении электроэнергии. “Люди, помешанные на экономии, - подумал он, - или же просто уехавшие из города?” Не имеет значения. Он больше не должен задумываться над подобными вещами. Между окнами в коридоре находились зеркала, окантованные коричневым вельветом, который, в свою очередь, обрамлялся черной материей - последняя идея Сары. Петерсон чуть задержался, глядя на свое отражение. Все еще истощен, круги под глазами, но, в общем, поправился. Чтобы досрочно выписаться из госпиталя, пришлось блефануть. Он ушел сразу же, как только смог передвигаться, и направился прямиком в свой офис. Совет переживал кризис, и никто не заметил, как он выбрал кое-какие документы из своей картотеки, отдал несколько последних распоряжений по телефону и дал указания своему поверенному. Сэр Мартин созвал обзорную конференцию, и там Петерсон понял, что приготовления были отнюдь не преждевременны. Облака явно переносили вещества для цветения диатомовых водорослей вширь и вглубь. Формы, разносимые облаками, немного отличались от тех, что находились в океане, но у них была та же нейрооболочка, которую отметил Кифер несколько дней назад. Конечно, информация Кифера имела огромное значение, однако контрмеры пока принимались на лабораторном уровне. Облака рассеивали это вещество вместе с дождем. В основном наземные растения сопротивлялись механизму превращения нейрооболочки, но не всегда. Клетки растений не затрагивались, а вот более сложные элементы подвергались воздействию. Быстро проведенные испытания помогли найти способ очистки некоторых растений раньше, чем это вещество диффундирует через их поверхностные покровы. Промывка собранного урожая специальными растворами казалась приемлемым решением и обещала семидесятипроцентную активность. Петерсон с сухой усмешкой вспомнил слова Лауры: “...овощи и все остальное такое свежее, самое лучшее. Они привозят продукты из сельской местности каждый день”. Да, именно оттуда он это и получил. В пищеварительном тракте человека такое вещество вызывает метаболические процессы, приводящие к смертельному исходу, если вовремя не принять меры.

     Никто не знал, какое более тонкое вторичное воздействие оказывает это самое вещество на пищевые цепи в природе. Некоторые биологи довольно мрачно смотрели в будущее. Страшнее всего то, что облака переносят эту гадость гораздо быстрее. Красноватые пятна стали появляться теперь в Северной Атлантике.

     Сэр Мартин с поразительной энергией командовал сейчас ресурсами Совета, но даже он казался встревоженным. Они имели дело с экспоненциальным процессом, и никто не знал, когда может наступить насыщение.

     Петерсон оглядел комнату в последний раз. Каждый предмет интерьера соответствовал его привычкам, будь то похожая на аккордеон стойка для обуви или искусно устроенные книжные полки, в которых скрывался коммуникационный центр. Жаль, конечно, покидать все это. Но нужно убираться раньше, чем начнется всеобщая паника, да еще найти убедительную причину для отсутствия в Совете. Когда Петерсон объявил сэру Мартину о своем желании провести несколько дней в больнице сельской местности для поправки, тот внимательно смотрел на него несколько секунд, но это был неизбежный риск. Возможно, они слишком хорошо понимали друг друга.

     "Жаль, что наши отношения не сложились лучше”, - подумал Петерсон и осторожно приоткрыл дверь спальни.

     Идя обратно из туалета, он переждал, пока швейцар выйдет из холла, после чего вынес чемоданы к лестнице. Господи Иисусе, чемоданы действительно оказались очень тяжелыми. Он никогда не думал о том, что ему придется покидать этот дом будучи не совсем здоровым.

     Петерсон осторожно стал спускаться с лестницы, соразмеряя каждый шаг и при этом внимательно наблюдая за тем, что происходит внизу. Лестница оказалась неимоверно длинной. Он начал задыхаться. Громкая латиноамериканская музыка лезла в уши и мешала сосредоточиться. Краем глаза Петерсон заметил какое-то движение. Из гостиной появились мужчина и женщина. Он быстро сделал три последних шага и чуть не поскользнулся на гладком полу.

     - Ян! Ну разве вы не выглядите как путешественник? Мне кажется, Сара говорила, что вы в госпитале.

     Его мозг лихорадочно работал. “Нужно улыбнуться, и все будет в порядке”.

     - А я все еще в госпитале, - начал он, одновременно заворачивая к маленькой кладовке. Нужно убрать чемоданы с глаз долой, пока не подошел кто-нибудь еще. - Просто там сейчас очень много пациентов, а потому я решил убраться оттуда. Отправлюсь в больницу на окраине, чтобы долечиться, знаете ли.

     - Да, - проговорил мужчина. - Нет ничего хуже городских больниц. Вам помочь?

     - Нет, спасибо. Там кое-что из одежды и больше ничего.

     Он задвинул чемоданы в кладовку под лестницей и плотно закрыл дверь.

     - Видите ли, мы искали местечко, где бы уединиться. - Женщина выжидающе посмотрела на него. Она была одной из тех подруг Сары, которых он не мог упомнить между двумя встречами. Женщина повернулась и показала рукой наверх, несомненно полагая, что у него недостаточно воображения и он нуждается в подсказке. Тут она заметила открытую дверь спальни.

     - Превосходно. В двери есть замок?

     Петерсон почувствовал, как внутри нарастает гнев.

     - Я полагаю, что здесь имеются некоторые...

     - Мы ненадолго. Вы не возражаете? - Она посмотрела на подошедшего мужчину. - Он не возражает, Джереми, - и поставила ногу на нижнюю ступеньку, предоставляя своему партнеру разбираться с Петерсоном.

     - Я.., это действительно очень большая услуга с вашей стороны, Ян.

     Петерсону неожиданно стало жарко, он почувствовал слабость. Ему нужно вырваться отсюда и освободиться Он только что безразлично отнесся к тому, что кто-то будет использовать его спальню для любовных игр глупых самцов и самок, но теперь понял, что и это не имеет уже никакого значения. В конце концов он только что навсегда попрощался с этим домом.

     - Да, я понимаю, валяйте. - Все это он сказал почти весело.

     Парочка поблагодарила его и двинулась вверх по лестнице с намеренной, как показалось Петерсону, неторопливостью.

     Сара. Она увидела его, когда проходила через холл с группой весело болтающих гостей, крепко ухватив под руку какого-то мужчину. На белых и черных плитах они выглядели похожими на шахматные фигуры. “Королева и странствующий рыцарь идут в атаку”, - подумал он. Петерсон заметил, что на Саре облегающее фигуру платье, довольно пестрое, и сочетающийся с ним шарф, которым она повязала голову. Он еще раз взглянул на ее спутника, и ему стало не по себе - принц Эндрю. Господи, не может же она начинать все это снова! Но и это сейчас значения не имело.

     - Ян, ты уже уходишь? - воскликнула Сара и взяла его за руку.

     - Просто забрал кое-какие вещи. Они переводят меня в сельскую больницу. - Он протянул руку Эндрю. - Добрый вечер, сэр.

     - Ради бога, Ян, не называйте меня здесь сэром.

     - Энди собирается пригласить нас на коронационный бал. Это так мило с его стороны.

     - Да, очень. Как поживает ваш брат, Эндрю?

     - Я сам не видел его несколько недель. Он теперь постоянно занят. Я рад, что не мне досталась эта работа. Во всяком случае, он подходит для нее лучше, чем все остальные.

     - О, я уверена, что вы справились бы с этим великолепно, - прошептала Сара.

     Эндрю недоверчиво покачал головой.

     - Сомневаюсь. Я часто думал, было ли появление наследника простым везением или же это выявилось таким путем потому, что он наследник?

     Петерсон, пытаясь унять беспокойное движение рук, думал, что бы такое сказать. Беседа ли была нереальной или нереальным стал он сам?

     - Принц Чарльз всегда относился к своим обязанностям очень серьезно, - без всяких экивоков заявил он. - Когда мне приходилось консультироваться с ним, он сразу переходил к делу.

     - Знаете, у него есть чувство юмора, - ответил Эндрю, как бы извиняясь за своего брата.

     Во время разговора он по-совиному моргал, и Петер-сон понял, что Эндрю пьян, причем ровно настолько, насколько член королевской фамилии может позволить себе напиться, не вызывая нареканий. Иными словами, тютелька в тютельку.

     Сара потянула Петерсона за рукав, уговаривая его поучаствовать в вечеринке. Он на секунду задумался, а потом согласился. Ему не хотелось, чтобы кто-нибудь заметил габариты или вес его чемоданов, которые он тащил, собираясь покинуть дом. Самое лучшее, если Сара и Эндрю снова вольются в толпу, и тогда он сможет незаметно ускользнуть. Он разрешил Саре познакомить его с несколькими новыми людьми, которые, как он сообразил, могли стать потенциально полезными. Постепенно до него дошло, что все здесь в той или иной мере искусственно возбуждены алкоголем или наркотиками, а их разговоры были лишь поверхностной болтовней. Он ожидал шквала вопросов насчет цветения или облаков, но это никого не интересовало. Петерсон отметил, что наблюдает за ними словно со стороны. Элегантны и невежественны, как лебеди. И все же он знал, что некоторые из них умеют сомневаться. Опять-таки чувство нереальности.

     Прошло около часа, пока он получил свой шанс. Ему хотелось быть абсолютно уверенным в том, что Эндрю не увидит чемоданов. Поэтому он дождался, пока Сара, вися на руке принца, не пустилась вновь пересказывать надоевшие всем сплетни. Тогда Петерсон обошел несколько болтающих групп, притворяясь, что прислушивается к разговору, но ничего не слыша и следя за тем, чтобы кто-нибудь из важных персон не заметил его ухода. В подходящий момент он устремился в холл и вытащил из кладовки чемоданы. Когда он повернулся, дверь его собственной спальни открылась, из нее выглянула физиономия с покрасневшими глазами. Прежде чем женщина окликнула его, он с силой рванул парадную дверь и выскользнул из дома. Конечно, ухода без сучка и задоринки, как он планировал, не получилось, но все равно - неплохо. Его ждал Кембридж, а потом отдых.

 

Глава 25

 

     Марджори сидела в маленьком домике Маркхемов и наблюдала за Джейн. Она пришла сюда, заранее настроившись играть роль доброго и энергичного помощника для обезумевшей от горя, удрученной страшной потерей подруги, но обнаружила, что их роли поменялись. Джейн методично упаковывала вещи, а когда Марджори предложила свою помощь, та решительно отказалась, объяснив это тем, что потом ничего не найдет, если не упакует все сама. Марджори считала, что Джейн должна лежать на кровати, уткнувшись лицом в подушку, если ей этого хочется. Тогда она решила приготовить чай - крепкий и сладкий, он действует успокаивающе. Но Джейн отказалась и от чая, продолжая работать. Слегка обиженная, Марджори подумала, что Джейн, пожалуй, может даже напевать какую-нибудь мелодию, как она сама делает во время работы. Ей вдруг пришло в голову, что она не отказалась бы от предложения чего-нибудь выпить. Однако она сразу же прогнала эту мысль. Господи, ведь сейчас еще утро.

     - Может быть, я все-таки помогу чем-нибудь? - спросила Марджори без особой надежды.

     Джейн выпрямилась, отбросила прядь волос со лба.

     - Вообще-то вы могли бы упаковать вещи Грэга. Возьмите эту большую коробку и поднимитесь наверх. Только одежду и обувь. Я попробую продать это в магазине подержанных вещей на Питти Кьюре. Да, загляните в кладовку в холле, нет ли там его дождевика. Еще не забудьте купальный халат - он висит на двери в ванной. - Она как-то криво улыбнулась. - Вообще проверьте все комнаты. Я так и не смогла отучить его от привычки оставлять везде свои вещи.

     Марджори смотрела на нее, не веря своим ушам. Сама она старалась не упоминать имени Грэга.

 

***

 

- Как вы можете быть такой спокойной?

     Джейн задумалась.

     - Наверное, потому, что у меня много дел и нет времени расстраиваться. Не беспокойтесь, Марджори, меня еще стукнет рано или поздно. Думаю, что до меня еще не дошло.

     Марджори отметила, что Джейн складывает вещи, придерживаясь определенных правил. Юбки она сначала тщательно складывала в длину, а потом поперек. Колготки свертывала в аккуратные маленькие шарики. Блузки собирала точно отработанными движениями, причем рукава укладывались строго параллельно. Она застегивала их на все пуговицы, пальцы работали ритмично. Точно укладывались складки, разглаживались морщинки. Мягкая одежда складывалась аккуратными прямоугольниками. Ее она засовывала в углы чемоданов, крышки которых закрывались плавно и плотно.

     - Может быть, вы побудете у нас до отлета? Мне кажется, вам не следовало бы оставаться здесь одной.

     - Со мной ничего не случится. Я отправляюсь в Лондон, чтобы занять очередь на самолет. Есть сведения, что в самолет, которым летел Грэг, проникла какая-то вирулентная форма вещества из облака. Конечно, об этом не говорят. Но, думаю, диспетчеры будут планировать очень мало полетов, пока Совет не снимет ограничения. Они отменили полеты по тем маршрутам, где есть опасность пересечения действительно густых облаков. - Джейн пожала плечами.

     - Вы уверены, что вам нужно ехать домой в Калифорнию?

     - Можно и туда. - На лице Джейн появилась усталость. - Здесь мне делать нечего.

     - Я все-таки считаю, что вам следовало бы немного побыть у нас. Дети сейчас дома - школы закрыты, знаете ли, - мы могли бы устраивать пикники...

     - Очень жаль, но я не могу. Большое спасибо. - Джейн подхватила коробку. Несколько секунд она пристально глядела на Марджори. - Думаю, что справлюсь.

     Ренфрю шагал взад и вперед по лаборатории, стуча кулаком по ладони. Его ассистент Джейсон стоял, прислонившись к серому ящику, мрачно уставившись в пол.

     - Где Джордж? - неожиданно спросил Ренфрю.

     - Дома, болеет.

     - Ладно, это несущественно. Все равно мы сейчас ничего не можем делать из-за этих треклятых перебоев с электроэнергией. И с Петерсоном я до сих пор не смог связаться. Его секретарь говорит, что он болен. Подходящее времечко выбрал для болезни!

     Ренфрю снова зашагал по лаборатории. Форвакуумные насосы не работали, тишина угнетала. Лаборатория, в которую свет попадал только сквозь стеклянный фонарь крыши, почти погрузилась во мрак.

     - Господи, Маркхем мог бы быть здесь завтра, и мы бы получили помощь из Брукхейвена. Кто теперь будет выступать за нас?

     - Мистер Петерсон сказал, что готов нам помочь.

     - Я не верю этому парню. Но если бы я мог связаться с ним, черт подери!

     Он подошел к фонтанчику и нажал кнопку. Пусто. Он ударил по колонке.

     - Никогда не думал, что доживу до такого момента, когда в Англии будут лимитировать воду, - сердито сказал Ренфрю. - Да еще во время проливных дождей. “Вода, вода вокруг, и ни капли для питья!” Я помню, как учил это в школе. “И гнусные твари ползут по слизи, покрывшей все море”. Да, - он презрительно фыркнул, - скоро скалы Дувра станут красными.

     - А почему бы вам не пойти домой? - предложил Джейсон. - Я подожду здесь звонка из Лондона.

     - Домой? - удивленно спросил Ренфрю. Прошли те времена, когда в трудную минуту он обращался к Марджори. Ее чисто материнское сочувствие и неиссякаемый оптимизм всегда возвращали ему уверенность в себе. Но теперь она сделалась раздражительной и нервной. Ему казалось, что она стала слишком много пить. Он только однажды намекнул ей на это, но она так разошлась, что больше он не возвращался к этой теме. Ренфрю надеялся, что здравый смысл поможет ей перебороть себя. А дети?.. За последний месяц он почти их не видел. Они вставали поздно, потому что в школе отменили занятия, и он не встречался с ними за завтраком. Да, пожалуй, ему следует пойти домой. Попытаться наладить контакт с семьей.

     Выйдя из лаборатории, Ренфрю обнаружил, что кто-то разрезал цепь и украл его велосипед.

     Пока он добирался до дома, на улице стемнело. Ренфрю устало поднялся на крыльцо, стряхнул с плаща капли дождя. Он повернул ключ в замке, но дверь оказалась закрытой на цепочку. На его стук никто не откликнулся. Тогда он нажал на кнопку звонка и тут же сообразил, что, если в доме нет света, значит, нет и электричества, и звонок не работает. Подняв воротник плаща, он спустился с крыльца и побежал вокруг дома. Дверь на кухню также оказалась запертой. Заглянув в окно, Ренфрю увидел, что Марджори сидит за столом, освещенная колеблющимся пламенем свечи. Он постучал в стекло. Марджори вскрикнула и вскочила. Свеча погасла. Послышался шум падения чего-то тяжелого.

     - Марджори! - закричал он. - Марджори, это я, Джон!

     Стук каблуков, лязганье цепочки, и задняя дверь открылась.

     - Нельзя так делать! - пожаловалась она. - Господи, со мной чуть не случился сердечный приступ. Ну вот, а теперь я не могу найти эту проклятую свечу. Она упала куда-то на пол. - Марджори закрыла за ним дверь. - Я достану другую.

     В темноте он слышал, как она возилась, хлопала дверцами шкафа. Под ногой у него захрустело, похоже, стекло. Он почувствовал запах виски. Она никогда раньше не пила виски. Оранжево вспыхнула спичка. В слабом свете свечи их тени поползли по кухонным стенам.

     - Господи, ну почему ты не можешь зажечь несколько свечей?

     - Потому что они могут стать дефицитом, как многое I, другое в стране.

     - Где дети?

     - Боже мой, Джон, они у моего брата. Я тебе это уже говорила. Дети скучали дома, и я подумала, что им будет веселее с их кузенами. Кроме того, они смогут собирать урожай, если дождь его полностью не смоет.

     Марджори наклонилась, чтобы собрать осколки. Джон хотел спросить насчет обеда, но затем решил поставить вопрос потактичнее:

     - Ты уже поела?

     - Нет, - она захихикала. - Я свой обед выпила.

     Меньше возни.

     Этот смешок напомнил ему прежнюю, веселую и энергичную Марджори. Странная вспышка чувств заставила : его потянуться к ней и взять за руку. "

     - Ч-черт! - Он отдернул руку и прижал к губам палец, порезанный осколком стекла.

     - Глупый, - сказала она зло. - Ты что, не видел, что я делаю?

     Она выбросила осколки в мусорный бачок и вытерла пол губкой.

     - Раньше ты никогда не пила виски, - проговорил Ренфрю, наблюдая за женой.

     - А так быстрее. Я понимаю, о чем ты думаешь. Ты боишься, что я становлюсь алкоголичкой. Но я знаю, когда следует остановиться. Я выпиваю, чтобы сгладить острые углы жизни.

     - А как насчет еды?

     - Пожалуйста. Можешь открыть банку фасоли и подогреть на газу. Или взять сыр в кладовке.

     - Знаешь, это совсем не смешно: приходишь домой дождливым вечером, а в доме темно и холодно и даже нет обеда.

     - Не понимаю, почему ты в этом винишь меня. Что я должна делать? Жечь мебель? И вообще, впервые за последнее время ты пришел домой рано. А раз ты меня не предупредил, то вряд ли можешь рассчитывать на то, что обед к твоему приходу будет готов. Джон, ты себе даже не представляешь, как трудно сейчас покупать продукты. Приходится часами стоять в очередях, а когда подойдешь к прилавку - там уже практически ничего нет.

     - Я не знаю, Мардж, ты всегда что-то придумывала. К тому же мы в лучшем положении, чем другие: у нас огород, и цыпленка можно зарезать.

     - Господи, Джон! Иногда мне кажется, что ты отсутствуешь месяцами напролет. Цыплят украли давным-давно. И я помню, что говорила тебе об этом. Что касается овощей, то я должна ползать, выискивая оставшиеся одну-две картофелины, когда вся земля превратилась в болото. Сейчас ведь конец сентября.

     Неожиданно зажегся свет. Зафыркал холодильник. Они заморгали - двое людей, почти враждебно смотревших друг на друга. В наступившем молчании Джон потирал руки.

     - Умерла мать Хитер, - без перехода объявила Марджори. - Это счастливое избавление. Совсем не то, что с Грэгом Маркхемом. Невозможно поверить, что он мертв. Он всегда казался таким жизнерадостным. А Хитер и Джеймс остались без работы.

     - Хватит с меня плохих новостей, - проворчал Ренфрю и скрылся в кладовой.

 

Глава 26

 

     Марджори надеялась, что Джон скоро придет домой. Всю последнюю неделю он работал за полночь. Она провела рукой по волосам, взглянула на пустой стакан. Хватит. Она уже приложилась три раза. Может быть, именно так и становятся алкоголиками? Она резко вскочила, включила на полную громкость радио и стереопроигрыватель. Комната взорвалась какофонией звуков: джаз-банд соревновался с трио певцов, исполнявших что-то на латыни. Создалось некое подобие жизни. Марджори снова прошлась по первому этажу и включила все лампы. Черт бы побрал эту экономию! Она очень разнервничалась и с трудом фокусировала зрение. В конце-то концов, ради чего оставаться трезвой? Она взяла стакан и направилась к шкафу.

     На полпути ее остановил какой-то необычный звук. Отчаянно залаяла запертая в ванной комнате Лотти. Марджори помешкала, а затем выключила радио и стерео. Теперь она совершенно отчетливо услышала звонок в дверь. “Кто бы это мог быть?..” - подумала она, стоя посреди комнаты. Звонок прозвенел снова. Потом раздался стук. Господи, ну и глупая же она! Неужели грабитель станет звонить и стучать? Наверное, это свои. Наконец пришел кто-то, с кем можно провести вечер и поговорить. Сквозь матовое стекло двери она увидела силуэт мужчины. Ее снова охватила паника. Где-то вдалеке прогремел гром. Марджори глубоко вздохнула, прислонилась к косяку и спросила настолько спокойно, насколько могла:

     - Кто там?

     - Ян Петерсон.

     Какое-то время она недоуменно смотрела на дверь, плохо соображая. Потом медленно сняла цепочку, отодвинула засов и открыла дверь. Волосы у Петерсона торчали в разные стороны, куртка измята, галстука не было вовсе. Она смутилась, представив, как выглядит сама: в стареньком легком платье, волосы спутаны, в руке стакан. Марджори пригладила платье липкой ладонью и спрятала стакан за спину.

     - О, мистер Петерсон, к сожалению, Джона нет дома. Он.., хм.., работает сегодня вечером в лаборатории.

     - Да? А я надеялся его застать.

     - Проходите.

     Неожиданно по двору с воем пронесся сильнейший порыв ветра, осыпав Петерсона листьями.

     - Ox! - воскликнула Марджори.

     Петерсон машинально вошел внутрь и захлопнул дверь.

     - Господи, вот это ветер! - сказала она.

     - Надвигается шторм.

     - Как вы доехали?

     - С трудом. Мне пришлось пролежать несколько дней теле к югу отсюда. Поправившись, я решил заехать к I и узнать, нет ли у Джона чего-нибудь нового.

     - Боюсь, что ничего нового нет, мистер Петерсон.

     - Пожалуйста, называйте меня Ян.

     - Хорошо, Ян. Джон пытается раздобыть топливо для энергетической установки лаборатории. Он говорит, что не может больше полагаться на коммерческое обслуживание. Это отнимает у него много времени. Но я знаю точно, что он продолжает передачу.

     Петерсон кивнул.

     - Очень хорошо. Я полагаю, это все, на что можно рассчитывать. - Он улыбнулся:

     - Знаете, я только наполовину верил в то, что это может быть выполнено.

     - Но разве все еще нельзя? Я хочу сказать...

     - Думаю, мы не все понимаем в этом процессе. Должен признаться, что я в основном заинтересовался этой работой потому, что она сама по себе представляла хороший кусок науки. Вероятно, это моя последняя индульгенция. Игра в карты на обреченном “Титанике”. У меня было время обдумать все в течение последних нескольких дней. Уезжая из Лондона, я решил, что уже выздоровел, но болезнь меня не отпустила. Я пытался попасть в больницу, но не смог. Нет мест. Поэтому я остановился в отеле долечиться. Лечился голодом, а чтобы отвлечься, раздумывал над экспериментом.

     - Подумать только! Проходите, присаживайтесь. Когда Петерсон вошел в освещенную комнату, Марджори увидела, как он похудел и осунулся. Взгляд потух, под глазами образовались мешки.

     - Эта болезнь... Не связана ли она...

     - Да, она спровоцирована веществами, которые разносят облака. Даже после того, как они полностью выведены, в организме нарушаются метаболические процессы.

     - Мы едим консервированную пищу. По радио говорили, что она безопаснее всего.

     - Да, они, конечно, могут говорить, - поморщился Петерсон. - Это означает, что у них нет обрабатывающих растворов, необходимых для спасения урожая. Я сегодня звонил своему секретарю и выяснил некоторые подробности не для широкой огласки.

     - Они настолько плохи?

     - Плохи? Они катастрофичны. - Он устало опустился на софу. - Независимо от того, что вы планируете, реальные вещи кажутся просто нереальными.

     - Я полагаю, что это не входило в наши планы. Петерсон поморгал, как бы помогая себе сориентироваться.

     - Да нет, я имел в виду.., если спроецировать все в бесконечность, то математически.., нет, не то... - Он покачал головой и продолжил:

     - Я бы посоветовал вам есть как можно меньше. Подозреваю - так же думают и эксперты, черт их подери со всеми их знаниями, - это очень сильно повлияет на нашу жизнь. Не хватает лекарств, способствующих очищению организма, и.., некоторые думают, что биосфера изменилась необратимо.

     - Ну вот, - сказала она встревоженно. - Если вы, мужчины, не можете...

     Петерсон попробовал отогнать свое подавленное настроение.

     - Давайте не будем зацикливаться на этом, хорошо, Марджори? Можно мне называть вас так?

     - Да, конечно.

     - А как вы себя чувствуете?

     - Сказать по правде, я немного не в своей тарелке. Я перенервничала, оставшись одна, и выпила пару рюмок. Боюсь, вино ударило мне в голову.

     - Наверное, это лучше всего. Может быть, мне тоже выпить и догнать вас?

     - Сделайте одолжение. Вы поухаживаете за собой? Я плохо помню, какие у нас припасы. Я пью перно.

     Она смотрела, как он идет через комнату, открывает дверцы шкафа, двигает бутылки, чтобы разглядеть этикетки. Марджори опустила голову на руку. Она почувствовала, как он остановился рядом.

     - С вами все в порядке, Марджори?

     Она боялась встретить его взгляд, ее лицо пылало. Петерсон уперся рукой о подлокотник ее кресла. Не в состоянии двигаться, она смотрела на его золотые часы, изящную кисть, волосы на тыльной стороне руки.

     - Марджори?

     - Извините. Мне очень жарко, Ян.

     - Позвольте мне открыть окно. В комнате очень душно. Марджори ощутила прохладное прикосновение ветра к влажному лбу.

     - О, теперь лучше. Спасибо.

     Она откинулась назад и взглянула на него. В конце концов, в нем не было ничего особенного. Интересный мужчина, и только. Она улыбнулась.

     - Извините, я сегодня прямо фаталистка какая-то. Знаете, эта история с облаком, потом гибель Грэга Маркхема, и.., все кажется бессмысленным. И все же.., человек рад ощущать себя живым... Простите.., я несу околесицу. Это все потому, что мы бессильны. Я все-таки хотела бы что-нибудь сделать.

     - Ну почему же? Вы говорите очень разумные вещи, Марджори.

     Неожиданно раздался страшный удар грома, потрясший весь дом.

     - Господи, совсем близко! - воскликнула она и удивилась - нельзя так волноваться. По спине колючей волной пробежал холодок.

     - Я вот думаю, а не попадет ли с дождем на землю еще больше этих облачных организмов?

     - Возможно.

     - Знаете, поблизости живет женщина, которая, как я слышала, держит пристанище для котов. Она отдала им все консервы, так как думала, что они загрязнены. Теперь она, наверное, голодает.

     - Безумие. - Он сделал большой глоток из бокала.

     - Вы слышали о коронации? Они отменили все приготовления.

     - Я думаю, страна будет возмущена, - саркастически ухмыльнулся Петерсон.

     Марджори улыбнулась. Вновь сверкнула молния, загрохотал гром. Она испуганно вскочила. Они взглянули друг на друга и неожиданно расхохотались.

     - Если вы услышали гром, значит, вы в безопасности, - сказал Петерсон. - Молния уже прошла.

     Настроение Марджори улучшилось, она была рада его присутствию, одиночество и страх куда-то пропали.

     - Вы голодны? Не хотите ли чего-нибудь съесть?

     - Нет, спасибо. Расслабьтесь. Не старайтесь быть хозяйкой. Если мне что-нибудь понадобится, я возьму.

     Он слабо улыбнулся. Не прозвучало ли это двусмысленно? Видно, он привык получать все, что хочет. Но сегодня он менее самоуверен...

     - Я рада видеть вас, - призналась Марджори. - Знаете, мне очень одиноко последние дни. Дети уехали, а Джон работает допоздна.

     - Да, я представляю... - Он не договорил. Дом вдруг содрогнулся от мощного удара грома, и свет погас.

     - Теперь я действительно очень рада, что вы здесь. Я бы перепугалась до смерти, если бы находилась тут одна. Я бы подумала, что кто-то перерезал линию, и вообще...

     - О, я уверен, что это просто авария. Линию могло повредить порывом ветра.

     - В последнее время это случается часто. Я схожу на кухню за свечами.

     Марджори пересекла комнату, привычно обходя мебель. В кухне она достала свечи и спички, автоматически зажгла три свечи и поставила их в подсвечники.

     Механические часы на полке громко тикали. Она по вернулась и увидела Яна. Он неслышно вошел в кухню Марджори показала на часы:

     - Я нашла их в гараже, когда прибиралась. Без света с этой механической игрушкой как-то легче... Правда, смешно стучат?

     - Может быть, если их смазать...

     - Я пробовала. Там нужно что-то подкрутить, но ходят они довольно точно.

     Он облокотился на стойку, наблюдая, как она убирает спички. Ей показалось, что полки будто нависают над ней. В пламени свечей в комнате все шевелилось и изгибалось, кроме полок.

     - Интересно, - пробормотал Ян, - почему мы все-таки хотим знать, сколько времени, когда вокруг творится такое?

     - В самом деле...

     - Как будто нам по-прежнему нужно куда-то спешить.

     - Да.

     Между ними воцарилось молчание, подобное пропасти, Она думала, о чем бы еще поговорить. Часы тикали... Теперь полки казались прочнее стен. Между ними, в окружении домашних солений и копченостей, стояли часы.

     Марджори прислонилась к буфету и посмотрела на Яна. Теперь она нервничала меньше. Вообще-то следовало отнести свечи в комнату, но ей казалось, что с этим можно не спешить.

     Ян пересек кухню. Марджори подумала, что он хочет взять свечу. Часы тикали.

     Ян дотронулся до ее щеки. Она стояла не шелохнувшись. Ей стало очень тепло. Почему-то она не могла глубоко вдохнуть, и казалось, прошло много времени, прежде чем легкие наполнились воздухом.

     Очень медленно он наклонился и поцеловал ее. Это было легкое, чуть ли не случайное прикосновение. Она осела и почти повисла на буфете. Часы стучали... Марджори выдохнула. Ей вдруг стало интересно, слышит ли он, как она дышит. Петерсон взял свечу, дотронулся до ее плеча и повел из кухни, от полок и часов, назад в гостиную.

 

Глава 27

 

12 октября 1963 года

 

     Он наконец услышал Пенни:

     - ..как я говорила.

     - Что? Ах да, продолжай.

     - Не притворяйся, будто ты не слышал, что я сказала. - Она развернула взятый напрокат “тандерберд” по диагонали.

     Внизу раскинулся залив, отблеск от воды таял в легком тумане гавани.

     - Ты рассеянный профессор.

     - Хорошо, хорошо. - И он снова погрузился в гущу размышлений, а Пенни продолжала вести машину по крутым разворотам Гризли-Пика над университетским городком Беркли, а затем въехала в Скайлайн. Он взглянул на расползающийся Беркли, на зеленые точки островов в серо-голубой гавани и на алебастрово-белый Сан-Франциско вдали. Они мчались мимо полосок сосен и эвкалиптов. Ряды этих деревьев образовывали зеленую и черную сетку на фоне коричневых склонов холмов. Пенни выжимала максимальную скорость. Прохладный ветер отбрасывал назад ее пышные волосы.

     - Гора Тамалфудзи, - прокричала она, показывая на короткий с обрубленной вершиной пик с другой стороны гавани.

     Затем дорога пошла вниз. Тормоза визжали, а сцепление рычало, когда она вела машину к Бродвей-террас. Их обступил густой запах леса. Потом они выехали из перелеска и помчались мимо разнообразных многоцветных домиков. С приближением к дому, где жили родители Пенни, движение транспорта становилось менее оживленным. Это был шикарный район с шикарным названием Пьемонт. Гордон вспомнил Лонг-Айленд, Гэтсби и желтые “седаны”.

     Родители Пенни показались ему людьми малопримечательными и слабозапоминающимися. Гордон не мог понять, в чем тут дело, возможно, причина - его собственное восприятие. Его мысли все время возвращались к эксперименту и посланиям. Он пытался найти иной способ, чтобы раскрыть эту тайну. “Нужно подойти к этому с другой стороны”, - как сказала однажды Пенни. Он никак не мог отделаться от этой фразы. Гордон обнаружил, что может разговаривать, улыбаться и танцевать с хозяевами и гостями, практически не участвуя в общей беседе. Отец Пенни выглядел грубоватым, уверенным в себе человеком, знающим, как с помощью денег получить их еще больше, с традиционными седоватыми висками и загоревшей кожей. Он излучал спокойствие и надежность. Мать - невозмутима;: леди, участник благотворительных акций и член разных клубов, почтенная домохозяйка. Гордон чувствовал, что он уже встречал таких людей, но не мог вспомнить, когда и где, как это бывает с героями кинокартины, название которой напрочь вылетело из головы.

     Им предложили погостить, но Гордон настоял на проживании в мотеле на Юниверсити-авеню - чтобы ощутить дух города, как он объяснил. На самом деле он хотел избежать щекотливой темы: смогут ли они спать вместе в родительском доме? У него не было ответа на этот вопрос, во всяком случае, в этот уик-энд.

     Ее отец, конечно, слышал про историю с Солом и хотел об этом поговорить. Гордон из вежливости рассказал все, что считал нужным, затем перевел разговор на дела физического факультета в Университете Ла-Ойи, а оттуда на более отвлеченные темы. Отец Пенни - Джек, как он просил себя называть, сопровождая эту просьбу крепким дружеским рукопожатием - купил несколько книг по основам астрономии, чтобы самому разобраться в нашумевшем деле. Это оказалось очень кстати, чтобы убить время. Гордон сидел, откинувшись на спинку кресла, а хозяин дома излагал ему различные сведения из астрономии и восхищался размерами Вселенной. Джек обладал острым и любознательным умом. Он задавал серьезные вопросы, и Гордон скоро почувствовал, что его поверхностного знания астрономии может не хватить. Пока женщины занимались готовкой и болтали, Гордон пытался объяснить углеродный цикл, взрывы сверхновых скоплений и загадки шаровидных. Он пытался собрать воедино остатки полузабытых лекций. Джек поймал его на нескольких промахах, и Гордону стало немного не по себе. Он сразу вспомнил об экзамене Купера.

     Наконец перед ленчем они выпили пива, и Джек переключился на другие предметы. Лайнус Полинг только что получил Нобелевскую премию мира: что думает Гордон по этому поводу? Не является ли это первым случаем получения одним человеком двух Нобелевских премий? Гордон сказал, что это не так: мадам Кюри также является обладательницей двух Нобелевских премий - одной в области физики, другой - по химии. Гордон боялся, что этот разговор приведет их к обсуждению политических проблем. Он не сомневался в том, что Джек - сторонник Мюнхенского направления, настаивающего на равенстве в разоружении, проповедником которого был Уильям Ноулэнд из “Окленд трибюн”. Но Джек искусно обошел эту тему, и они поистине насладились и супом, и мясным блюдом. Палисандр загораживал боковое окно столовой, зато через другие открывался великолепный вид на гавань, город и холмы.

     - Видишь? - крикнула Пенни. - Аякс просто предчувствует твои действия.

     Гордон наблюдал. Большой конь вздрагивал, фыркал, моргал. Пенни сразу же перевела Аякса на легкий галоп, и он рванул вперед, подняв торчком уши. Она чудесно управлялась с лошадью: действуя только ногами, она могла заставить его сделать поворот с любой ноги, двигаться боком. Аякс послушно маневрировал под ней внутри загона.

     Гордон облокотился на изгородь. “Подойти к этому с другой стороны”. Хорошо. Рамсей справился с биохимическим аспектом проблемы, но это только часть загадки. Единственной информацией, которой он обладал, были все те же RA 18 5 36 DEC 30 29.2 - сигнал, ведший в никуда. Однако он должен что-то означать.

     - Гордон, я вывожу Аякса на прогулку. Хочешь отправиться с нами?

     - Хорошо, только пешком.

     - Пошли.

     Он покачал головой, недовольный, что его отвлекли от размышлений. Все, что он почерпнул из предыдущего часа обучения, состояло в том, чтобы не давать лошади лягаться. Если ты следуешь за лошадью, нужно держаться как можно ближе к ее крестцу, чтобы она чувствовала, что не остается места для хорошего, от души, нормального удара копытом. Если ее хвост задевает тебя, это, очевидно, подсказывало ей, что ты не подходящий объект для того, чтобы срывать на тебе свое раздражение по всяким мелким поводам, и она теряла к объекту интерес. Все это казалось Гордону довольно сомнительным. В конечном счете - это все-таки животное, и оно вряд ли обладает такой предусмотрительностью.

     Он бежал вдоль гребня холма впереди Пенни, восседавшей на Аяксе. И снова: RA 18 5 36 DEC 30 29.2. Они оказались у края оклендских холмов. Складчатый рыжий ландшафт графства Контра-Коста простирался перед ними. Запах сосны и секвойи смешивался с каким-то другим незнакомым запахом. 263 КЕВ ПИК, ТОЧЕЧНЫЙ ИСТОЧНИК В ТАХИОНОВОМ СПЕКТРЕ. Под ногами вилась тонкая пыль. Было далеко за полдень. В клубах пыли тонули голубые тени Аякса. Джек рассказал Гордону, что Пенни, когда училась в старших классах, приходила сюда каждый день. Гордону захотелось пошутить, ссылаясь на теорию Фрейда по поводу связи между взрослением дочерей и верховой ездой. Однако, посмотрев на Пенни, он счел за благо воздержаться. МОЖНО ПРОВЕРИТЬ ПОСРЕДСТВОМ ЯМР. Конный спорт был ему явно не по душе. Стук копыт будил в воображении фильмы с участием Гарри Купера или Айды Лупино, грациозно скользящих среди гигантских секвой. Гордон начал уставать, он чувствовал себя чужим в этих местах. Он бежал по лесу в черных ботинках, в которых ходил по улицам, и не ощущал родства с окружающей его природой. А в голове по-прежнему вертелись таинственные координаты.

     В эту ночь, когда они любили друг друга, вернувшись в мотель, ему показалось, что Пенни изменилась. Ее бедра стали как будто тверже, из-под тонкой кожи выступали кости. Она становилась жесткой, женщиной-всадницей с Дикого Запада. Она знала, что артишоки растут не на деревьях, а на кустах. Она могла готовить пищу на костре. Он находил, что ее груди стали более упругими, а соски - более выступающими и нежными, что особенно чувствовалось, когда он прикасался к ним губами. Восток это восток, а все остальное - запад.

     В воскресенье Джек пригласил их посмотреть ореховую рощу, в которую он вложил средства. В орешнике близ Аяамо пыхтели и визжали механические устройства для отряхивания деревьев. Их гидравлические руки набрасывались на деревья, и орехи потоком сыпались вниз. Люди управляли хитроумными приспособлениями, которые резиновыми щетками собирали орехи в кучи. За ними следовала машина, которая эти орехи подбирала. Осыпавшиеся орехи все еще оставались в своей зеленой кожуре. Машина-подборщик одновременно очищала орехи, оставляя за собой сломанные ветки, мусор и шелуху. Джек объяснил, что этот новый способ сбора орехов себя сразу же окупает. Трейлер подтаскивал орехи к устройству из щеток и металлической сетки, где с них сдиралась скорлупа, а потом, при подсушивании в газовой печи, случайно сохранившаяся шелуха отставала сама.

     - Это прогресс в целой отрасли, - заявил Джек. Гордон наблюдал за копошившимися машинами и управляющими ими людьми. Они работали даже по воскресеньям, потому что наступило время сбора урожая. После поблекших пустынь Южной Калифорнии ореховые рощи действовали успокаивающе. Длинные тенистые ряды деревьев напоминали о высокогорной части штата Нью-Йорк. Однако стальные руки, которые душили деревья, чтобы отнять у них орехи, вносили в сознание беспокойство: новый роботизированный запад.

     - Не могу ли я воспользоваться вашими книгами по астрономии сегодня днем? - неожиданно обратился он к Джеку.

     Тот кивнул, попытавшись скрыть свое удивление широкой улыбкой. Пенни закатила глаза и поморщилась:

     - Неужели ты не в состоянии оторваться от работы хотя бы на время уик-энда?

     Гордон пожал плечами, его моментально приземлило ее молчаливое обвинение. Он видел, что она ждала от этого уик-энда определенного результата. Может быть, она рассчитывала на то, что Гордон и ее отец вдруг подружатся. Ну что ж, может быть, при более подходящем случае, но не сейчас. Гордону казалось, что в эти дни он живет, как бы отключившись от всего окружающего, думая только о своей проблеме. Однако это ничего не меняло. Встречаясь с родителями Пенни, он неправильно истолковывал их слова и поступки. От сознания, что он спит с их дочерью, не являясь ее мужем, ему становилось не по себе. Он любил девчонку-христианку, ох! Что же происходило в Калифорнии, какое-то негласное соглашение по этому вопросу, что ли? Просто вежливо не обращали внимания на то, что люди живут друг с другом, не состоя в браке? Он предполагал, что дело обстоит именно таким образом. И все же чувствовал себя неловко.

     Машина для сбора орехов рычала и дергалась, отрывая его от раздумий. Он стоял, заложив руки за спину - привычная лекторская поза, - глядя в землю. Наконец, когда Гордон повернулся, все уже шли к машине. Пенни переглянулась с отцом, в ее взгляде и жесте в сторону Гордона сквозило грустное примирение с неизбежностью - намек, понятный только близким людям.

     Гордон пролистал все книги Джека о созвездиях, но ни в одной из них не говорилось о созвездии Геркулеса. Там были звездные карты, а также виды звездного неба в разное время года. Студенты, выросшие в городах с электрическим освещением, нуждаются в простейших указателях звезд. Гордон ничем не отличался от других горожан. Он рассматривал линии, соединяющие на картах отдельные звезды в созвездия, и пытался понять, почему кто-то считал эти конфигурации похожими на лебедей, охотников и быков. Потом ему бросился в глаза один абзац:

     "Наше Солнце всегда находится в движении, так же как и другие звезды. Мы вращаемся относительно центра нашей Галактики со скоростью примерно 240 километров в секунду. Кроме того, Солнце движется со скоростью около 19 километров в секунду по направлению к точке, находящейся поблизости от звезды Вега созвездия Геркулес. Через много тысяч лет созвездия будут выглядеть совсем не так, как теперь, вследствие их перемещения относительно друг друга. На рис. 8 показано созвездие..."

     Пенни отвезла Гордона в университетский городок в Беркли. Ей хотелось побольше поездить по этому району, хотя это означало, что придется меньше видеться с родителями. Однако она передумала, увидев, что вместо прогулки с ней по университетскому городку Гордон направился прямиком к "библиотеке физического факультета. Библиотека располагалась рядом с колокольней. Но Гордон не захотел подняться на лифте на ее верхний ярус и полюбоваться открывавшимся твидом. Он помахал Пенни рукой и пошел в библиотеку. : “Движение Солнца, если не учитывать его вращения относительно центра Галактики, может быть достаточно правильно описано распределением по кривой косинуса О. Мы движемся от нижней точки этой периодической кривой - антиапекса к ее верхней точке - апексу Солнца. Поскольку положение апекса Солнца представляет собой усреднение от многих локальных перемещений звезд, здесь возникают существенные неопределенности. RA может быть указан только как 18 часов 5 мин. ±1 мин., DEC - 30 градусов ±40 мин."

     Гордон даже заморгал, читая эти строки и вычисляя в уме. В библиотеке, воздух которой был насыщен специфическими запахами новых переплетов и старых бумаг, царила торжественная тишина. Он нашел потрепанный экземпляр астрофизического справочника и снова проверил координаты.

     Солнечный апекс RA 18 5 (±1) DEC30I40 Гордон выхватил карандаш из верхнего кармана рубашки и, не обращая внимания на презрительный взгляд библиотекарши, записал под этими данными:

RA 18 5 36 DEC 30 29.2 Он, не торопясь, вышел из помещения и глубоко вдохнул свежий послеполуденный осенний воздух.

     В самолете “Эйр Кол”, доставлявшем их в Сан-Диего, он сказал:

     - Координаты в послании соответствуют солнечному апексу, вот в чем дело. Я хочу сказать - с учетом неопределенностей современных измерений.

     - Именно это и означают плюсы и минусы перед каждым числом? - спросила с сомнением в голосе Пенни.

     - Совершенно верно.

     - Не понимаю.

     - Эти данные указывают направление движения Солнца и Земли вместе с ним.

     - Ну? Азохен-вей.

     - Что?

     - Ты произносишь эту фразочку, когда удивляешься.

     - Нет, это означает недовольство или разочарование. Во всяком случае, я вкладываю в нее другой смысл.

     - Ну хорошо. А что все это должно означать?

     - Я не знаю, - солгал он.

 

Глава 28

 

14 октября 1963 года

 

     - Гордон, это Клаудиа Зиннес. Я хотела вам сказать, что в этот уик-энд у нас пропал аномальный эффект. А у вас?

     - К сожалению, я не проводил измерений.

     - Понапрасну бы потратили время. Штука-то пропала.

     - А это приходит и уходит таким образом.

     - Мы будем продолжать.

     - Я тоже. Очень хорошо.

     Гордон провел все послеобеденное время, рассматривая карты звездного неба и нанося линии движения по направлению к Геркулесу. В течение большей части дня это созвездие оказывалось за горизонтом. Если здесь имелись тахионы, то они должны двигаться прямо между его ЯМР-установкой и Геркулесом. Когда Земля оказывается между ним и Геркулесом, эти частицы, возможно, поглощаются массой Земли. Значит, чтобы получить сигнал, Гордон должен включать свою установку, когда Геркулес находится над горизонтом.

     - Клаудиа?

     - Да. Я не звонила потому, что мы не получали...

     - Я знаю. Слушайте, вот те координаты, которые мы с вами получили. Они относятся к созвездию Геркулеса. Я думаю, что нам больше повезет, если мы будем производить наблюдения только в определенное время суток, ну, скажем... У вас карандаш под рукой? Я только что разобрался в этом. Думаю, между шестью часами после полудня и...

     Однако ни в Колумбийском университете, ни в Ла-Ойе не смогли получить сигналов посланий в рассчитанное им время. Может быть, имеются другие помехи? Конечно, это еще больше осложняет все. В чем же все-таки причина? Гордон снова обратился к измерениям, которые он проводил совместно с Купером. Он прикинул, в какое время они получали сигналы. Чаще всего это совпадало с теми периодами, когда Геркулес находился выше линии горизонта. В некоторых случаях, однако, в эти периоды ничего не фиксировалось. Несколько других сигналов были получены, когда Геркулес определенно опустился ниже линии горизонта. Гордону всегда нравилась “бритва” Ок-Кама: “Не усложняйте без необходимости”. Это означает, что наилучшей теорией, объясняющей какое-то явление, служит самая простая теория. Теория помех воспринималась без труда, но требовала учета времени, когда Геркулес находился над горизонтом и когда уходил за горизонт. Может, здесь крылась ошибка, а может - нет.

     Гордон решил, что для того, чтобы прийти к какому-то выводу, нужно продолжать попытки и позволить самим данным рассортировать себя.

     Гордон преподавал классическую электротехнику, используя стандартные тексты учебника Джексона, но только в течение первых нескольких недель. Его записи лекций уже кончались, и он не успевал должным образом подготовиться. Его захватила привычная текучка: комиссии, занятия со студентами в аудитории, чтение работы Купеpa, разговоры с ним по этому поводу, организация семинаров. Аспиранты первого года обучения обладали неплохими способностями, судя по тому, как они справлялись с заданиями. Бернет и Мор - очень талантливые, Свидлер, Кун, Литтлберг - обещающие. Еще были близнецы из Оклахомы, работающие очень неровно и имевшие дурацкую привычку экзаменовать самого Гордона. Может, он стал слишком чувствительным в эти дни, но...

     - Привет, есть у вас свободная минутка? Гордон оторвался от проверки работ и поднял голову. Это был Рамсей.

     - Конечно.

     - Слушайте, я хотел поговорить с вами насчет пресс-конференции, которую собираемся созвать мы с Хассингером.

     - Пресс-конференция?

     - Да, знаете ли, мы хотим опубликовать наши выводы. Они выглядят довольно серьезно. - Рамсей продолжал стоять в дверях. От его обычного оживления не осталось и следа.

     - Ну что ж. Очень хорошо.

     - Мы бы хотели использовать ту конфигурацию цепочки, которую я рассчитал. Помните ту, которую мы с вами хотели опубликовать?

     - Вам нужно ее использовать?

     - Да, это сделает наше сообщение более доказательным.

     - Ну а как вы объясните, откуда это появилось? Рамсей огорчился.

     - Да, в том-то вся и штука. Если я сообщу, что информация получена из ваших экспериментов, многие решат, что все это - чепуха.

     - Боюсь, это именно так.

     - Но все-таки послушайте. - Рамсей развел руки и стороны. - Аргументы выглядят более убедительными, если показать структуру...

     - Нет. - Гордон покачал головой. - Я уверен, что вам поверят на основании результатов ваших экспериментов. Меня не стоит втягивать в это дело.

     Рамсей посмотрел на него с сомнением.

     - Знаете, это хороший кусок работы.

     - Давайте оставим это, - улыбнулся Гордон. - Не <будем трепать мое имя, ладно?

. - Ну, раз вы так хотите, конечно, - кивнул Рамсей и ушел.

     Если для Гордона разговор с Рамсеем являлся очередным напоминанием о реальном мире, то для Рамсея и Хассингера первая публикация результатов расценивалась как важный шаг. А проведение пресс-конференции налагало на них еще большую ответственность. Однако Рамсей знал, что без Гордона у них ничего не получится, и это его очень беспокоило. Для нормального ведения дел требовалось заручиться согласием Гордона на отдельную публикацию, а в заключение статьи поблагодарить его. Вечером Гордон рассказал Пенни о том, как странно все получается. Главное в науке - результаты, а награды - потом. Люди становятся учеными потому, что им нравится разгадывать загадки, а не потому, что они хотят получать награды. Пенни кивнула и заметила, что теперь она лучше понимает Лакина. Он уже в том возрасте, когда ничего, фундаментального как ученый создать не может. Обычно научные поиски становятся менее успешными, когда человеку переваливает за сорок. Поэтому Лакин теперь больше стремится к наградам, к материальному воплощению научных успехов. Гордон согласился.

     - Да, Лакин - бизнесмен без цента за душой. - И он впервые за много дней захохотал.

     - Вы еще здесь? - раздался от двери лаборатории голос Купера.

     Гордон оторвался от экрана осциллоскопа.

     - Пытаюсь получить новые данные.

     - Бесполезно, сейчас уже поздно. Я зашел после свидания захватить кое-какие книги и увидел, что у вас горит свет. Вы здесь с тех пор, как я пошел обедать?

     - Да, я купил кое-что в автомате.

     - Ой, это паршивая жратва.

     - Вы правы, - ответил Гордон, снова поворачиваясь осциллоскопу.

     Купер, не спеша, подошел ближе и тоже посмотрел н экран, а потом взглянул на графики самописца с резонансными кривыми, разложенные на рабочем столе.

     - Очень смахивает на мои результаты.

     - Да, похоже.

     - Вы работаете на антимониде индия? Знаете, Лаки! спрашивал меня, почему вы так много работаете на это установке. Хочет знать, что вы делаете.

     - А почему бы ему самому не прийти и не спроси! меня?

     Купер пожал плечами.

     - Знаете, мне бы не хотелось попасть...

     - Понимаю.

     После нескольких ничего не значащих фраз Купер ушел.

     Гордон в течение последней недели в рабочее врем выполнял свои обычные обязанности, а по вечерам работал на ЯМР-установке, снимая данные, наблюдая прислушиваясь. Между следами резонансных кривых возникали случайные желтые колебания, но сигналов не было. Все поглощали шумы. Насосы кряхтели, электронные устройства давали время от времени неожиданные всплеск! “Тахионы, - думал он, - частицы, которые движутся быстрее света”. Он обсудил этот вопрос с Вонгом - физиком, занимающимся частицами, и получил стандартный ответ:

     - Они нарушают положения теории относительности, да и доказательства их существования нет.

     Тахион, который пересекает Вселенную быстрее, чем до глаза Гордона добирается фотон бледного рассеянно! света лабораторных светильников, - этого разум постичь не может. Гордон разработал способ быстрого составления кривых и выделил то, что подлежало расшифровке с помощью азбуки Морзе, почти мгновенно.

     УГРОЖАЕТ ОКЕАНУ

     Несколькими секундами позже еще один поток прерывающихся сигналов:

     КЕМБРИДЖ КАВЕНДИШСКАЯ ЛАБО...

     Затем - вспышка неразборчивых шумов. Гордон удовлетворенно кивал. Он чувствовал себя в привычной обстановке, работая в одиночестве, как отшельник. Пенни не нравилось, что он подолгу засиживается в лаборатории, но это не имело значения. Она не понимает, что иногда приходится упорствовать, - мир открывает свои тайны только настойчивым.

     Когда экран осциллоскопа очистился, Гордон решил передохнуть. Он прошелся по длинному коридору физического корпуса, чтобы разогнать дремоту. Рядом с лабораторией Грюндкайнда висел большой лист распечатки с текстом, нацарапанным явно расстроенным аспирантом:

     "Эксперимент может считаться успешным, если не более 50% полученных измерений необходимо отбросить, чтобы результаты соответствовали теории”.

     Гордон улыбнулся. Люди часто думают о науке как о чем-то абсолютном, вроде денег в банке, и даже не представляют себе, что одна маленькая ошибка может привести к чудовищно искаженным результатам. Ниже другой студент приписал:

     "Мать-природа - сука.

     Вероятность возникновения какого-то события обратно пропорциональна его желательности.

     Если вы балуетесь с чем-то достаточно долго, эта вещь в конечном счете сломается.

     Одна “состряпанная” кривая стоит тысячи придуманных слов.

     Никакой анализ нельзя считать полностью неудавшимся - он всегда может служить плохим примером.

     Опыт накапливается пропорционально количеству сломанного оборудования”.

     Гордон взял из автомата кусок кекса и вернулся в лабораторию.

     - Господи, - сказала утром Пенни, - тебя словно вытряхнули из старого сундука.

     - Да, да. У меня через час лекции. Что у нас в кладовке?

     - Сало, что же еще может быть, черт возьми, в кладовке для сала - дерьмовое сало.

     - Как ты всегда говоришь: “Ладно, давай”.

     - В таком случае - овсянка.

     - Я голоден.

     - Тогда две порции.

     - Слушай, мне нужно работать.

     - Тебя действительно беспокоит, что тебя не повысили?

     - Ерунда, просто ерунда.

     - Действительно, ерунда.

     - Понимаешь, я должен выяснить, в чем там дело.

     - Зиннес - все, что тебе нужно.

     - Да, для подтверждения результатов.

     Гордон покопался ложкой в каше и выкинул остатки завтрака в мусорный бачок. Там лежала пустая двухлитровая бутылка из-под “бургундского”.

     - Ты опять поздно?

     - Да.

     - Я получила письмо от мамы. Они считают тебя странным.

     - - Они правы.

     - Хоть бы попытался вести себя иначе.

     - Я старался быть спокойным и благопристойным.

     - Ты выглядел хладнокровным, словно после наркотиков.

     - Я не знал, что это так важно.

     - В общем, это не особенно важно. Просто я так думала.

     - Слушай, это ведь не последний раз.

     - Тебе звонили.

     - Я хотел сказать, может быть, мы съездим еще в Дет Благодарения?

     - Угу.

     - Или в Сан-Франциско. Мы там почти не бывали.

     - Звонили из Нью-Йорка. Он прекратил есть:

     - Что?

     - Я дала ему твой рабочий телефон.

     - Я редко бываю в кабинете. Кто звонил?

     - Не сказал.

     - Ты спросила?

     - Нет.

     - В следующий раз спроси.

     - Слушаюсь, сэр!

     - Не валяй дурака.

     Своим заголовком на первой полосе газета “Сан-Диего юнион” сообщала: “ВЬЕТНАМСКИЙ РЕЖИМ СВЕРГНУТ”. Гордон посмотрел на фотографии трупов на улицах и подумал о Клиффе. В газете говорилось, что это - результат прямого заговора. Кто-то захватил Нго Динь Дьема и застрелил его. Администрация Кеннеди заявила, что не имеет никакого отношения к инциденту и осуждает подобные действия. Но, с другой стороны, как сообщил представитель администрации, не исключено, что это расчистит путь для дальнейших военных действий. “Может быть”, - рассеянно подумал Гордон и бросил газету в мусорный ящик.

     Клаудиа Зиннес подхватила тот же самый фрагмент, но не целиком. Шумы то ослаблялись, то усиливались. Гордон подумал о том, что на передачу влияет не только положение Геркулеса в зоне видимости или наоборот, но и что-то другое. Может быть, луч тахионов попадает неточно. Это тоже могло объяснить, почему сигнал то появляется, то исчезает. Он держал эти идеи в голове вместе с подозрениями и догадками. Наблюдая долгими вечерами за экраном осциллографа, Гордон перебирал их так и эдак как составные части загадочной картинки, пытаясь подогнать одну к другой. Его догадки зиждились на числе, соответствующем солнечному апексу, но это вело к такому выводу о происхождении посланий, в который верилось с трудом. Он старался отбросить подобное заключение. В конечном счете может быть найдено иное объяснение. С другой стороны, Вонг в качестве аргумента против существования тахионов привел фактор причинности, так что здесь, хотя бы в первом приближении, была определенная связь. “Бритва” Оккама, как казалось, тут не находила применения. Все это очень смахивало на историю Алисы в Стране чудес. А значит, напоминал он себе, говорит о том, что надо строго придерживаться фактов, цифр, надежной информации. “Дайте мне серьезный комплект чисел, и я стану править миром”, - подумал он и рассмеялся.

     Гордон задремал. Потом встряхнулся, протер глаза и стал всматриваться в кривые самописца.

     Опять зазубренные края. Лирически спокойные линии резонанса неожиданно прерывались. Гордон размотал рулон с графиками. Если он пропустил ключевую точку...

     Но нет, все было на месте. Он начал расшифровку.

     НЕЙРОМ 1 ОЛ АДЖ НАПИШИТЕ (кавычки) ПОСЛАНИЕ ПОЛУЧЕНО В ЛА-ОЙЕ (кавычки) НА БУМАГ1 ПОМЕСТИТЕ АБОНЕНТСКИЙ ЯЩИК В СБЕРЕГАТЕЛЬНОМ БАНКЕ САН-ДИЕГО НА ИМЯ ЯНА ПЕТЕР. СОНА ДОЛЖНА БЫТЬ ГАРАНТИЯ ХРАНЕНИЯ ЯЩИКЛ ТРИДЦАТЬ ШЕСТЬ ЛЕТ ПОСЫЛАЯ ЭТО ВЫ ПОДТВЕРЖДАЕТЕ ПОЛУЧЕНИЕ ТРАНСВРМ (неразборчиво) РЕЗУЛЬТАТЕ ПРОИСХОДЯТ ЖГУТИКОВОДНЫЕ ПЛАНКТОН (далее неразборчиво).

     Клерк в банке удивленно уставился на него.

     - Да, действительно, у нас есть свободные абонентские ящики. Но чтобы до конца века! - Он поднял брови.) - Вы предлагаете их, не так ли?

     - Да, конечно, но...

     - В вашей рекламе сказано...

     - Совершенно верно, но намерение...

     - Там говорится, что я имею право на абонентский) ящик, если мой счет в вашем банке не менее двадцати) пяти долларов, так?

     - Действительно. Но я уже сказал, что мы собирались предложить это в качестве льготы для поощрения вкладчиков, которые открывают у нас счета. Фирма не считает.) что клиенты могут держать абонентские ящики бесконечно) долго только потому...

     - В вашем объявлении не говорилось ни о чем подобном.

     - Я не думаю, что ваше...

     - Я прав, и вы это знаете. Хотите, я обращусь к менеджеру? Вы, наверное, здесь недавно. Лицо клерка ничего не выражало.

     - Ну.., вы, как мне кажется, и правда, подошли с такой стороны, о которой мы не подумали.

     Гордон улыбнулся. Он достал желтый лист бумаги из конверта и положил его на стол.

 

Глава 29

 

3 ноября 1963 года

 

     - Алло.

     - Гордон? Гордон, это ты?

     - А, дядя Герб! - Гордон посмотрел на телефонный аппарат с удивлением, как будто голос дяди Герба здесь, в кабинете, звучал совершенно неуместно.

     - Слушай, ты так упорно работаешь, что не приходишь вечером домой?

     - Ну, знаешь, тут кое-какие эксперименты...

     - Так мне эта девушка и сказала.

     Гордон улыбнулся. Дядя не употребил свой обычный термин “леди”. Пенни для него была девушкой. И его мать, конечно, объяснила ему, кто она такая.

     - Я звоню из-за твоей матери.

     - Что с ней?

     - Она больна.

     - Я не понимаю, о чем вы.

     - Она больна.

     - Она выглядела здоровой, когда я приезжал.

     - Когда ты приезжал, она тоже болела. Просто старалась не показывать тебе, что с ней не все в порядке.

     - Господи Боже мой, а что такое?

     - Что-то вроде панкреатита, но они не уверены. Знаешь, эти врачи всегда не уверены.

     - Она говорила о плеврите, но это было давно.

     - Вот с него и началось.

     - Насколько это серьезно?

     - Ты же знаешь докторов, они пока ничего не говорят Но, я думаю, тебе следовало бы приехать домой.

     - Послушайте, дядя Герб, сейчас я не могу.

     - Она спрашивает о тебе.

     - Почему она не позвонила сама?

     - Ты знаешь, о ваших неприятностях она не распространяется.

     - У нас не было особых разногласий.

     - Гордон, своего дядьку ты не обманешь.

     - Мне не кажется, что мы сильно ссорились.

     - Однако она считает именно так. И я так думаю тоже, но знаю, что ты не станешь прислушиваться к совету своего старого глупого дядьки.

     - Никто не считает вас глупым.

     - Приезжай ее навестить.

     - Я ведь работаю, дядя Герб. У меня классы, в которых я преподаю. А теперь еще эти эксперименты. Они очень важны.

     - Слушай, твоя мать не станет звонить напрасно, но...

     - Я бы приехал, если б смог. Я приеду, как только...

     - Это очень важно для нее. Гордон.

     - Где она сейчас?

     - В больнице, где же еще.

     - Почему?

     - Какие-то анализы.

     - Ну хорошо. Я действительно не могу приехать не медленно. Но я буду скоро. Да, я приеду очень скоро.

     - Гордон, я полагаю, тебе надо приехать сейчас.

     - Послушайте, дядя Герб. Я понимаю, что вы сейчас чувствуете. И я приеду, скоро приеду.

     - Скоро, это когда?

     - Я позвоню. Я сразу же дам вам знать, как только смогу - Ну хорошо. Она давно не слышала твоего голоса.

     - Хорошо. Я знаю. Скоро.

     Он позвонил матери, чтобы объяснить, из-за чего он задерживается.

     Она отвечала слабым и неровным голосом, который расстояние делало еще слабее. Казалось, что она в хорошем настроении. Доктора очень милые и заботливые. Нет, у нее нет проблем с оплатой счетов, ему не нужно об этом беспокоиться. Она не разрешает ему приезжать. Он профессор, у него студенты, да и денег потребуется много, а приехать он сможет всего на несколько дней. Приезжай в День Благодарения. Это не поздно. Все будет в порядке. Дядя Герб слишком беспокоится, и в этом все дело.

     Гордон вдруг сказал:

     - Передай ему, что я не пижон. Работа находится в критической стадии.

     Возникла пауза. С точки зрения его матери, слово “пижон” было не очень вежливым, но она решила не поправлять его.

     - Это он поймет. Я тоже. До свидания, Гордон. Зажимайся своей работой.

     Университет организовал пресс-конференцию для Рамсея и Хассингера. На конференцию явилась группа из трех человек от Си-би-эс, редактор колонки “Университет на пути к величию”, люди из “Сан-Диего юнион” и “Лос-Анджелес тайме”. Гордон расположился в последних рядах. Демонстрировались слайды с записью результатов, фотографии Хассингера рядом с испытательными резерву-1рами, а также графики разрыва в океанских экосистемах. Да аудиторию доклад произвел впечатление. Рамсей ус-1ешно отвечал на вопросы, Хассингер - полнеющий человек с большими залысинами и быстрым взглядом темных глаз - выступил с зажигательной речью. Один репортер задал Рамсею вопрос о том, как столь ужасные последствия могут возникнуть по довольно неясной причине. Рамсей попытался обойти этот вопрос, посмотрел на Гордона, а потом сказал что-то довольно туманное о предчувствиях. Люди, с которыми вы работаете, занимаются своим делом, а вы складываете это вместе, даже не зная, с чего все началось. Тогда репортер спросил, а нет ли в Ла-Ойе Других специалистов, которые работают над подобными вещами? Рамсею стало не по себе, он пробормотал нечто вроде: “Не знаю, что и сказать”.

     Гордон потихоньку ушел, не дожидаясь перерыва. У него кружилась голова, он тяжело дышал. Ему казалось, что воздух в холле пропитан табачным дымом. Столбы солнечного света, падавшие из окон, теряли свою четкость и все время смещались.

     Геркулес ушел за горизонт примерно в 9 часов вечера. Гордон мог отключить установку относительно рано. Оставалось только выполнить работу по расшифровке, если, конечно, в записях самописца появились прерывания в графиках ядерно-магнитного резонанса. Всю предыдущую неделю он приходил домой рано. А потом уровень шумов снова стал возрастать. Шли спорадические сигналы. Геркулес находился в небе примерно с середины утренних часов и до вечера. В течение целого дня он принимал данные на установке, затем, после девяти вечера, готовился к лекциям и проверял работы студентов. Гордон задерживался в университете все дольше и дольше. Однажды даже заночевал в своем кабинете.

     Когда он вошел в дом, Пенни удивленно посмотрела на него.

     - Что случилось? Отключили электричество?

     - Нет, просто закончил сегодня пораньше.

     - Господи, ты ужасно выглядишь.

     - Немного устал.

     - Выпьешь? - - Только не “Бруксайд”, если Ты его пьешь.

     - Нет, у меня “Круг”.

     - А что ты делала с “Бруксайдом”?

     - Купила для готовки.

     - Понятно.

     Он выпил вина, пожевал кукурузных чипсов и уселся за кухонный стол. Пенни ставила оценки за эссе. Радио надрывалось: “Я почти не знаю историю”. Гордон нахмурился. “Я мало что знаю по биологии”.

     - Господи, да выключи ты эту дрянь.

     "Я не знаю, для чего нужна логарифмическая линейка”.

     Пенни повернула голову, прислушиваясь.

     - Это одна из моих любимых песен. “Но я знаю, что я тебя люблю”. Гордон неожиданно вскочил и резким движением выключил радиоприемник.

     - Потоки невежественной ерунды.

     - Это очень милая песенка. Гордон как-то зло рассмеялся.

     - Господи, что с тобой?

     - Просто мне не нравится, когда паршивая музыка звучит слишком громко.

     - Я чувствую, ты считаешь, что Рамсей и Хассингер тебя надули.

     - Не в этом дело.

     - А почему? Ты позволил им присвоить все.

     - Они это заслужили.

     - Но идея-то чужая.

     - Пусть они возьмут ее себе. Идея, над которой я работаю, значительно больше того, о чем они говорили.

     - Если она сработает.

     - Наоборот. Сигнал стал проходить лучше.

     - Что там передается?

     - Информация по биологии. Более подробно о тахионах.

     - Это хорошо? Я хотела спросить, тебе-то какая от этого польза?

     - Я думаю все сопоставить, когда получу достаточно информации. Мне нужно получить одно ясное заявление, чтобы подтвердить мои догадки. И тогда все станет на свои места.

     - О чем ты догадываешься? Гордон молча покачал головой.

     - Ну давай. Мне-то ты можешь сказать?

     - Нет, не могу. Я никому ничего не скажу, пока не перестану сомневаться. Все это очень большое дело должно быть моим. Я не хочу, чтобы хоть слово стало известно, прежде чем я смогу все точно узнать.

     - Господи, Гордон! Это ведь я, Пенни! Ты меня помнишь?

     - Слушай, я все равно ничего не скажу.

     - Черт подери, ты совсем помешался?

     - Если тебе не нравится, можешь оставить меня в покое.

     - Да, возможно, я так и сделаю.

     Лакин старался не говорить с Гордоном ни о чем, кроме лабораторных занятий. Купер тоже отсиживался в своем крохотном студенческом закутке и редко обращался к Гордону даже в тех случаях, когда на чем-нибудь застревал. Гордон сам старался как можно реже ходить в деканат физического факультета на третьем этаже. Секретариату приходилось искать его в лаборатории. Он приносил с собой завтрак и съедал его, одновременно следя за аппаратурой ЯМР-установки и борясь с постоянно возникавшей проблемой соотношения уровней сигнала шумов, а также наблюдая за изгибающимися линиями резонансных кривых.

     - Доктор Бернстайн?

     - А? - Гордон задремал перед экраном осциллографа. Он быстро бросил взгляд на резонансные линии, но их ничто не искажало. Хорошо, значит, ничего не упущено. Только после этого он взглянул на стоявшего перед ним худощавого человека.

     - Я из Ассошиэйтед Пресс. Готовлю большую статью по результатам, полученным Рамсеем и Хассингером. Знаете, их доклад вызвал серьезную озабоченность общественности. Я подумал, что вы могли бы посмотреть на тот вклад, который внесли сотрудники другого факультета, и...

     - Почему вы обратились ко мне?

     - Я не мог не заметить, что во время доклада и ответов на вопросы профессор Рамсей все время поглядывал на вас. Вот я и подумал, не могли ли вы оказаться “другим источником”, о котором говорил Рамсей?

     - Когда он это сказал?

     - Вчера, когда я брал у него интервью.

     - Ерунда.

     - В чем дело, профессор? Мне кажется, вы чем-то озабочены.

     - Нет, ничего. Мне нечего вам сказать.

     - Вы в этом уверены, профессор?

     - Я уже сказал, что мне не о чем с вами говорить. Пожалуйста, уходите.

     Корреспондент открыл было рот, но Гордон показал большим пальцем на дверь:

     - Уходите, я сказал, уходите!

     Гордон работал каждый день, постепенно собирая предложения из обрывков. Сигналы приходили без всякой последовательности. Техническая информация повторялась многократно, возможно, для того чтобы ее обязательно правильно поняли, несмотря на ошибки передачи и приема. “Но почему? - думал он. - Эта информация подтверждает мои предположения. Но ведь должно быть разъяснение к этому тексту”. Должно быть какое-то рациональное объяснение всему этому. Однажды вечером ему приснилось, что дядя Герб наблюдает за тем, как он, Гордон, играет в шахматы на Вашингтон-сквер. Он смотрел, как Гордон передвигал по клеткам фигуры, хмурился и повторял с упреком:

     - Избави Боже от рационального объяснения.

     В понедельник, 5 ноября. Гордон приехал на работу поздно, задержавшись из-за бессмысленного спора с Пенни по поводу каких-то незначительных домашних дел. По дороге он включил радио. Среди главных новостей сообщалось, что Мария Гепперт-Майер из Университета Ла-Ойи получила Нобелевскую премию по физике. Гордона так ошарашила эта новость, что он только-только успел прийти в себя, чтобы повернуть на аллею, ведущую к университету. Сзади раздался громкий гудок “линкольна”, а его водитель - тот самый человек в шляпе, который ездил днем с включенными фарами, - наградил его сердитым взглядом. Майер получила премию за создание модели оболочки ядра. Вместе с ней разделили награду Юджин Вигнер из Принстона, а также Йоханнес Йенсен из Германии, который параллельно разработал эту модель.

     В этот день после обеда в университете состоялась пресс-конференция. Мария Майер вела себя очень скромно и застенчиво отвечала на обрушившийся на нее град вопросов. Гордон тоже пришел на пресс-конференцию. Вопросы в основном задавали глупые, но этого следовало ожидать. Добрая женщина, которая остановила его однажды, чтобы поинтересоваться результатами работы, в то время как факультет его игнорировал, теперь стала обладательницей Нобелевской премии. У Гордона это никак не укладывалось в голове. Неожиданно у него возникло ощущение, что все начинает сходиться в этом месте и в это время. Исследование, выполненное здесь, имеет важное значение. Еще Кэрроуэн с их загадкой квазаров; порядок расположения частиц Гелл-Манна; видение Дайсона, Маркузе и Мария Майер; а также новость о том, что сюда направляется Джонас Салк, чтобы построить новый институт. Ла-Ойя стала связующим узлом.

     И очень хорошо, что он оказался здесь.

 

Глава 30

 

6 ноября 1963 года

 

     Сила сигнала вдруг резко возросла. В послании содержались целые параграфы по теории Вилера-Фейнмана. Гордон позвонил Клаудии Зиннес, чтобы узнать, получила ли группа в Колумбийском университете те же самые результаты.

     - Нет, по крайней мере в течение последних пяти дней, - сообщила она. - Во-первых, сломалось оборудование, во-вторых, заболел гриппом тот аспирант, который этим занимался. Я думаю, он переутомился.

     - Вы хотите сказать, что ничего не получили?

     - В эти дни - ничего.

     - А вы сами не могли бы этим заняться?

     - Я займусь завтра. У меня очень много других дел.

     - Да, конечно. Я бы хотел только получить подтверждение, и все.

     - Но у вас уже сейчас есть такое подтверждение, Гордон. Я имею в виду сам эффект.

     - Важен не только сам эффект. Клаудиа, еще раз просмотрите полученные ранее сигналы. Подумайте о том, что они могут означать.

     - Гордон, я не уверена, что мы знаем достаточно, чтобы...

     - Хорошо, я согласен. Большинство полученных мною данных - фрагменты, обрывки предложений. Но в них чувствуется какая-то логика.

     - Сначала данные, Гордон. Потом мы, может быть, создадим какую-то теорию, - сказала она безапелляционным тоном преподавателя, который он помнил еще со времен аспирантуры.

     - Правильно. - Он по собственному опыту знал, что там, где дело касалось экспериментальной физики, с ней лучше не спорить. Она имела достаточно жесткие взгляды в науке.

     - Я обещаю начать завтра.

     - Хорошо, но сигнал к утру может исчезнуть.

     - Не будьте настырным, Гордон. Завтра мы снова приступим.

     Оно пришло три часа спустя, после полудня, шестого ноября: имена, даты, распространение цветения. В обрывистых фразах чувствовалось напряжение. Какие-то предложения оказались неразборчивыми, буквы кое-где пропущены. Однако один большой абзац рассказывал о том, как эксперимент начался и кто им занимался. Эти предложения были длиннее, стиль имели почти повествовательный, как будто кто-то сообщал все, что пришло ему в голову.

     ТАК КАК МАРКХЕМ УМЕР А ЧЕРТОВ ТУПИЦА РЕНФРЮ ПРОДОЛЖАЕТ СВОЮ ТЯГОМОТИНУ У НАШЕГО МАЛЕНЬКОГО ПЛАНА НЕТ БУДУЩЕГО И ПРОШЛОГО Я ПОЛАГАЮ СЛОВА НЕ ПОМОГУТ НО ВЕЩЕСТВЕННЫЕ СВИДЕТЕЛЬСТВА МОГЛИ БЫ СРАБОТАТЬ ЕСЛИ...

     Далее последовали неразборчивые шумы. Длинный абзац исчез и больше не возвращался. Затем снова возникла жесткая биологическая информация. В ней пропадали слова. Шумы поднимались, как разбушевавшиеся морские волны. В стаккато последних предложении прослеживалось отчаяние.

     Когда Гордон вошел в кухню, Пенни увидела, что выражение его лица изменилось. Она вопросительно подняла брови.

     - Сегодня я получил. - Он и сам поразился той легкости и простоте, с какими произнес эти слова.

     - Получил что?

     - Ответ, Господи!

     - Ой ой!

     Гордон протянул ей ксерокопию лабораторной тетради.

     - Значит, действительно все оказалось так, как ты думал?

     - Очевидно. - В его голосе звучала спокойная уверенность. Он не чувствовал острой необходимости рассказывать что-либо о результатах. В душе не возникало никакого волнения, которое, как он предполагал, обязательно в таких случаях. Он получил факты, и они говорили сами за себя.

     - Мой Бог, Гордон!

     - Да, тут уж действительно помянешь Господа. В комнате воцарилось молчание. Она отложила листок в сторону и принялась потрошить цыпленка.

     - Теперь им придется повысить тебя в должности.

     - Я уверен, что так и будет. - В его голосе прозвучало удовлетворение.

     - И может быть, - она бросила на него взгляд исподлобья, - ты снова станешь таким, что с тобой можно будет жить.

     Фраза началась за здравие, а вот закончилась... Гордона передернуло.

     - Ты, конечно, не могла сказать как-нибудь по-другому.

     - Всему есть предел. Гордон.

     - Угу.

     - Я еще пока не являюсь твоей маленькой законной женушкой.

     - Да, ты мне это очень ясно показала недавно.

     Она фыркнула и так сжала губы, что они побледнели. Потом вытерла руки бумажным полотенцем и включила радио. Передавали музыку Чубби Чеккера. Гордон подошел и выключил приемник. Пенни посмотрела на него, но ничего не сказала. Гордон аккуратно сложил ксерокопию и положил в карман.

     - Я, пожалуй, пойду почитаю, - сказал он.

     - Сделай одолжение, - вымолвила Пенни.

     Седьмого ноября после полудня шумы начали возрастать. Большую часть времени они забивали сигнал. Гордон уловил несколько разрозненных слов. Четко прошли только астрономические координаты. Теперь их можно было понять. Где-то там, в будущем, координаты указывают на то место, где они должны быть в пространстве. Солнечный апекс представляет собой усреднение от движения Солнца. Через тридцать пять лет Земля будет находиться в зоне этого усредненного перемещения. Гордон даже почувствовал некоторое облегчение, наблюдая за прыгающими кривыми шумов. Теперь все кусочки собрались вместе. Зиннес сможет подтвердить хотя бы часть из них. Вопрос состоял в том, как подать эту информацию, как составить доклад с такой степенью научной достоверности, чтобы его не смогли с ходу отмести. Взять да и без всяких околичностей изложить все в “Физикал ревью”? Стандартный подход. Статью в этом журнале опубликуют не раньше, чем через девять месяцев. Можно, конечно, поместить сообщение в “Физикал ревью леттерс”, но информацию придется изложить коротко. Как уложить в нее все детали эксперимента да еще послания? Гордон грустно улыбнулся. Вот вам, пожалуйста. Он получил грандиозные результаты, а теперь мучается, как их преподнести. Да, как преподнести это открытие?

     Пенни положила на стол вилки и ножи. Гордон принес тарелки. Сквозь полосатые шторы пробивался мягкий свет, подчеркивая грациозную, походку Пенни. На лице у нее застыла обида.

     Какое-то время они ели молча, потом Пенни неуверенно начала:

     - Я сегодня думала о твоем эксперименте.

     - Да?

     - Я ничего в этом не понимаю. Представлять себе время таким образом...

     - Я тоже не нахожу в этом смысла, однако это факт.

     - А факты командуют парадом.

     - Конечно. Но у меня такое ощущение, что мы смотрим на это неправильно. Время-пространство не должно проявлять себя так, как думают наши физики.

     Она кивнула, на ее лице еще сохранялось недовольное выражение.

     - Томас Вулф. “Время, темное время, тайное время, вечно текущее, как река”. Я помню этот отрывок из “Паутины и скалы”.

     - Никогда не читал.

     - Я думала сегодня о тебе и искала поэму Добсона. - Пенни покопалась в своих книгах, вытащила листок и протянула его Гордону.

     Вы сказали, что время проходит? О нет! Мы проходим, увы. А оно остается.

     Гордон рассмеялся:

     - Да, что-то такое в этом роде, - и с энтузиазмом набросился на пирог.

     - Ты полагаешь, что Лакин и ему подобные усомнятся в твоих результатах?

     Какое-то время Гордон молча жевал, а потом сказал:

     - Если хорошенько подумать, они именно так и поступят. Во всяком случае, я на это надеюсь. Каждый научный результат должен подвергаться критическим замечаниям. Все они без исключения подлежат проверке и переосмыслению.

     - Нет, я имела в виду...

     - Ты хотела спросить, не попытаются ли вообще зарубить мою работу? Я надеюсь, что попытаются, - улыбнулся Гордон. - Если они полезут дальше, чем позволяет принятая научная этика, это будет означать, что они покатятся и дальше.

     - Я надеюсь, что до этого дело не дойдет.

     - Почему?

     - Потому... - ее голос прервался, - потому что это сильно скажется на тебе, а я не могу больше видеть тебя таким.

     - Ну, милая...

     - Я не могу. Целое лето ты натянут как струна. И когда я пытаюсь что-то сделать, то не могу до тебя достучаться. Я стала огрызаться на тебя и...

     - Милая...

     - Мне очень тяжело.

     - Господи, я понимаю. Меня просто захватило все это и понесло.

     - И меня тоже, - выговорила Пенни тихо.

     - Знаешь, когда я начинаю обдумывать какую-то проблему, то вещи и люди будто путаются под ногами.

     - В этом есть и моя вина. Я требовала от наших отношений слишком многого и не получила того, что хотелось.

     - Мы начали цепляться друг к другу.

     - Да, - вздохнула Пенни.

     - Я.., я думаю, что теперь проблемы физики для меня не будут выглядеть столь мрачно.

     - Вот.., на это я только и надеюсь. Я хотела сказать, что в последние несколько дней все шло иначе. Лучше, Мне кажется, как и год назад, серьезно. Ты не так напряжен. Я перестала тебя пилить. У нас, по-моему, наладились отношения - в первый раз за столько времени.

     - Я тоже так думаю, - сказал он робко. Они ели молча. Но тишина больше не давила. Освещенная последними лучами заходящего солнца. Пенни взболтнула белое вино в бокале и посмотрела в потолок, думая о чем-то сугубо личном. Гордон чувствовал, что в этот момент оба они молят судьбу.

     Пенни снова улыбнулась, ее глаза затуманились. Она выпила еще немного вина и воткнула вилку в гамбургер.

     Держа его на весу, она с улыбкой рассматривала котлету, поворачивая так и эдак, а потом произнесла:

     - А твой больше, чем этот. Гордон с серьезным видом кивнул.

     - Может быть. У этого какая длина? Порядка тридцати сантиметров? Я его переплюну.

     - В делах такого рода предпочтительней система измерений в дюймах. Это более традиционно.

     - Так оно и есть.

     - Вовсе не потому, что я пуристка, понимаешь ли.

     - Я так не думаю.

     Он проснулся оттого, что рука затекла от неловкой позы. Гордон осторожно сдвинул голову Пенни со своего плеча и продолжал лежать неподвижно, чувствуя легкое покалывание в руке. За окном царила наполненная осенними ароматами ночь. Он медленно приподнялся, и Пенни, не просыпаясь, что-то бормоча, прильнула к нему. В полумраке спальни он внимательно разглядывал округлые позвонки ее изогнувшейся спины - маленькие холмики под загорелой кожей. Гордон думал о времени, которое течет и замыкается на себя в отличие от реки. Потом его глаза остановились на ослепительном изгибе бедер, гладкая поверхность которых переходила в зрелую полноту ляжек, а загар сменялся снежной белизной. Продолжая дремать, Пенни сообщила, что Лоуренс называл свой пенис колонной из крови, и эта фраза казалась ей гротескной. Но, с другой стороны, в этом что-то, по ее мнению, было. “Все охотятся за маленьким мучеником”, - сказала она и заснула. Гордон разделял ее тревогу по поводу возникшей в их отношениях напряженности. Теперь она понемногу рассасывалась. Он чувствовал, что всегда ее любил, но между ними было столько всего...

     Вдалеке послышался вой сирены. Что-то заставило его осторожно высвободиться из объятий Пенни и по холодному полу подойти к окну. Он увидел людей, которые шли по бульвару Ла-Ойя, освещенные неоновым светом реклам. Мимо промчался на мотоцикле полисмен. Муниципальная полиция носила сапоги и военную форму, яйцеобразные шлемы и защитные очки; их лица не выражали ничего, кроме белого и черного, прямо как в футуристических пьесах. В Нью-Йорке поношенная униформа мирного голубого цвета выглядела куда человечнее.

     Сирена звучала совсем близко. Полицейская машина, сверкая фарами, промчалась мимо. Красные отблески мигалки отражались в окнах соседних домов и в витринах магазинов. Машина, словно сгусток энергии, завывая и оповещая округу о смутах и беспорядках, умчалась дальше. Доплеровский эффект звука сирены подстегнул прохожих, заставляя их двигаться энергичнее. Головы поворачивались в поисках преступников или пожаров, которые ассоциировались с этой пулеобразной машиной. Гордон думал о посланиях и том почти незамаскированном отчаянии, которое сквозило в них. Сирена... Сигнал тревоги пришел в отрывках, импульсах, светом, отраженным от случайных волн, видениями издалека. На него следовало отвечать. Это требовалось для науки, но не только для нее.

     - Вы заняты? - спросил Купер.

     - Нет, заходите. - Гордон отодвинул в сторону кучу контрольных работ, которые до этого проверял. Затем откинулся на спинку кресла, положил ноги на пачку бумаг и, закинув руки за голову, с улыбкой повернулся к Куперу:

     - Чем могу служить?

     - Видите ли, у меня через три недели повторный экзамен. Что я должен сказать о прерываниях? Я имею в виду, что в прошлый раз Лакин и остальные обрушились на меня как куча дерьма.

     - Правильно. На вашем месте я бы вообще постарался обойти этот вопрос.

     - Но я не могу! Они ж меня просто в порошок сотрут.

     - О них я сам позабочусь.

     - Да? А как именно?

     - К этому времени я представлю свою небольшую работу.

     - Ну, я не знаю... Скинуть Лакина с моего загривка - задача нетривиальная. Вы же видели, как он...

     - А почему вы сказали “нетривиальная”? Почему не “тяжелая” или “трудная”?

     - Ну, вы знаете стиль разговора у физиков...

     - Ага, “физический разговор”. У нас много жаргонных словечек вроде этого. Я вот думаю, а не используются ли они иногда для запутывания смысла вместо его прояснения?

     - Пожалуй. - Купер бросил на Гордона странный взгляд.

     - Не нужно так тревожиться, - шутливо сказал Гордон. - Спи спокойно, дорогой друг. Я спасу твой зад.

     - Ну, хорошо, - неуверенно проговорил Купер. - Если вы так считаете... - и он медленно направился к двери.

     - Увидимся на ристалище, - сказал вслед Гордон.

     Он составил почти четверть чернового варианта своей статьи для журнала “Сайенс”, когда кто-то постучал в дверь. Гордон решил послать статью в “Сайенс” потому, что это большой и престижный журнал, а кроме того, материал там довольно быстро попадал в печать. Они публиковали большие статьи, и он рассчитывал, что его сообщение поместят целиком, не разбивая на отдельные выпуски. Он приведет в этой статье все свидетельства и в таком количестве, что с ними нельзя будет не считаться. Гордон уже переговорил с Клаудией Зиннес. Она опубликует свое письмо в том же номере, подтверждая таким образом часть его наблюдений.

     - Привет. Можно войти? - Это были близнецы, аспиранты-первокурсники.

     - Послушайте, я сейчас очень занят...

     - А это ваше рабочее время.

     - Да? Ну ладно. Что там у вас?

     - Вы неправильно оценили некоторые из решенных нами задач, - объявил один из них.

     Такое заявление без обиняков несколько обескуражило Гордона. Он привык к большей кротости студентов.

     - Неужели? - иронично отозвался он.

     - Да. Вот посмотрите. - Один из них начал быстро писать на классной доске, висевшей в кабинете, частично покрывая записи Гордона, подготовленные для статьи. Он пытался следить за аргументами близнецов.

     - Эй, поосторожнее с моими записями. Аспирант хмуро взглянул на Гордона, потом демократично согласился и стал писать вокруг. Гордон сфокусировал свое внимание на Бесселевых функциях и граничных условиях на электрическом поле. Ему потребовалось пять минут, чтобы показать студентам, в чем состояла их ошибка, причем он так и не понял, с кем из близнецов разговаривает. Они походили друг на друга как две капли воды. Едва один из них заканчивал, в атаку шел второй, возражая. Гордон устал от них. Через десять минут, когда они начали допрашивать его об исследованиях и о том, сколько получает ассистент, ему удалось их выпроводить, сославшись на головную боль.

     Едва за ними закрылась дверь, как раздался новый голос:

     - Подождите секунду! Доктор Бернстайн! Гордон неохотно снова открыл дверь. Репортер из ЮПИ переступил порог комнаты.

     - Я знаю, вы не хотите, чтобы вас беспокоили, профессор...

     - Совершенно верно. Тогда почему же вы меня беспокоите?

     - Потому что профессор Рамсей только что мне все рассказал. Вот почему.

     - Что он вам рассказал?

     - О вас, о цепочечных молекулах и о том, откуда вы все это получили. А также что вы хотите держать это в секрете. Я все узнал. - Он широко улыбнулся.

     - Почему Рамсей вам это рассказал?

     - Кое о чем я сам догадался. В его статье не все выглядело гладко. Он, знаете ли, не умеет врать, ваш Рамсей.

     - Я тоже так думаю.

     - Он вообще не хотел ничего мне говорить. Но я припомнил одну вещь, к которой вы когда-то имели отношение.

     - Сол Шриффер, - сказал Гордон и почувствовал, как на него неожиданно навалилась усталость.

     - Да, это связано именно с ним. Я просто сложил два плюс два. Потом отправился к Рамсею за подробностями по его статье и в середине разговора вытащил это дело.

     - И он все выболтал.

     - Ну, теперь вы все знаете.

     Гордон устало плюхнулся в кресло. Он сидел, сгорбившись, и смотрел на человека из Юнайтед Пресс Интернэшнл.

     - Ну? - спросил корреспондент. - Вы собираетесь мне что-нибудь рассказать? - Он достал блокнот.

     - Я не люблю, когда меня пытают.

     - Извините, если я вас обидел, профессор. Я вас не пытаю. Просто я разнюхал немного и...

     - Ладно, ладно. Я только стараюсь соблюдать осторожность в данном вопросе.

     - Ну, это все равно когда-нибудь вышло бы наружу, знаете ли. Материал Рамсея - Хассингера пока еще не привлек к себе значительного внимания, насколько мне известно. Однако то, о чем они пишут, весьма важно. Люди должны об этом знать. Ваш вклад будет очень ценным.

     Гордон невесело рассмеялся:

     - Будет ценным... - сказал он и рассмеялся опять. Корреспондент нахмурился:

     - Так вы мне расскажете или нет?

     Гордон почувствовал, как все тело наливается усталостью.

     - Пожалуй, расскажу, - вздохнул он.

 

Глава 31

 

     Гордон даже не предполагал, что свет может быть таким ярким. С обеих сторон маленькой платформы, на которой он стоял, установили по батарее мощных светильников, чтобы исключить тени на лице выступающего. Рыло телевизионной камеры, как одноглазый циклоп, уставилось на него. В аудитории находились несколько химиков и почти весь физический факультет. Оформитель работал до полуночи, подготавливая схемы. Гордон обнаружил, что персонал факультета в таких случаях - большая поддержка. Он понял, что их враждебность - плод его воображения. Коллеги приветствовали его в холле, внимательно прислушивались к рассказу о полученных данных, заходили в лабораторию.

     Он поискал глазами Пенни. Ага, вон она, в последнем ряду, в розовом платье. Она слабо улыбнулась, когда он помахал ей рукой. Представители прессы, рассаживаясь, тихонько переговаривались. Все телевизионщики были на местах, а женщина с микрофоном давала последние указания. Гордон окинул взглядом аудиторию. Невероятно, но сейчас людей гораздо больше, чем на конференции по случаю вручения Нобелевской премии Марии Майер, хотя в данном случае всех оповестили за день или два. Корреспондент из ЮПИ получил эксклюзивное интервью, его подхватили другие агентства, после чего университет и организовал это шоу.

     Гордон влажными пальцами перебирал свои записи. ; Вообще-то все это ни к чему. “Господи, наука на подмостках, наука, пробивающая свою часть в вечерних новостях, наука как предмет ширпотреба”. Однако ажиотаж большой. В конечном счете должна остаться только статья в “Сайенс”, где его результаты должны сойтись с их испытаниями, где не должно быть никакого смещения на весах истины за или против него.

     - Доктор Бернстайн, мы готовы. Он в последний раз вытер лоб.

     - Хорошо, можете начинать.

     Загорелся зеленый огонек. Гордон посмотрел в камеру и постарался улыбнуться.

 

Глава 32

 

1998 год

 

     Петерсон завел машину в кирпичный гараж и вытащил <чемоданы. Отдуваясь, он поставил их у дорожки, ведущей к фермерскому домику. Двери гаража со щелчком закрылись.

     Со стороны Северного моря дул пронизывающий ветер, беспрепятственно проносясь над плоской равниной Восточной Англии. Петерсон поднял воротник меховой куртки.

     В доме никаких признаков жизни. Возможно, никто не услышал мягкого урчания подъехавшей машины. Он решил обойти домик вокруг, посмотреть что к чему, а заодно размять ноги. В голове гудело. Нужно подышать свежим воздухом. Он переночевал в отеле в Кембридже, а утром его снова охватило это щемящее чувство. Он проспал почти до обеда, потом спустился в ресторан, чтобы поесть. В отеле никого не было. То же самое и на улицах. В домах поблизости не дымили трубы, не горел свет. Петерсон не стал выяснять, в чем тут дело. Он проехал по пустынным улицам и оказался на дороге, пересекавшей болотистый ландшафт Кембриджшира.

     Петерсон потер руки - не столько для того, чтобы согреться, а в знак удовлетворения. Когда приступ болезни первый раз настиг его вне Лондона, он не думал, что сможет уехать так далеко. Дороги между Лондоном и Кембриджем оказались просто забиты машинами, а севернее Кембриджа были почему-то пусты.. Он видел перевернутые грузовики и горящие амбары к северу от могилы святого Эдмунда. Около Стоунмаркета какая-то банда, вооруженная топорами и мотыгами, пыталась напасть на него. Он протаранил толпу. Мощная машина разбрасывала тела, как щепки.

     Эта ферма лежала как островок безмятежного спокойствия под серыми клубящимися облаками Восточной Англии. Ряды деревьев, с которых уже облетела листва, очерчивали границы полей. Среди голых ветвей хорошо просматривались гнезда птиц, особенно грачей. Он побрел через западное поле. Ноги подгибались от слабости, черная грязь липла к ботинкам. Справа от него на поле стояли и спокойно что-то жевали коровы, ожидая, когда кто-нибудь загонит их в сарай. Пар от их дыхания вился и воздухе. Урожай убрали две недели назад - по его приказу. Поля стояли пустые и потому казались очень широкими. Ладно, пусть все будет так, еще есть время. Он обошел посадки сахарной свеклы и направился к старому каменному зданию. Дом, на первый взгляд, казался не только покинутым, но постепенно приходящим в упадок. Единственным новым сооружением была теплица. Стеклянные панели, армированные стальной проволокой, не боялись разрушения. Много лет назад он решил создать полностью погруженную в землю и изолированную систему. В теплицы поступали очищенная вода и удобрения, в резервуарах под северным полем хранился годовой запас воды. Теплица могла снабжать продуктами в достаточном количестве в течение длительного времени. Вода, теплица и запасы продовольствия, складированные под домом, обеспечивали полное жизнеобеспечение.

     Рабочих он нанимал из дальних городов. Угольный бункер был заполнен углем, приобретенным в Кембридже, а не в соседнем Диренхэме. Петерсон нашел специалиста, который установил в полях и вдоль одной из дорог взрывающиеся по команде или от датчика мины. Потом он устроил так, что этого человека привлекли для операций в Тихом океане и оттуда он не вернулся. Электронные системы сигнализации он приобрел в Калифорнии и нанял техника из Лондона для установки их по периметру фермы. Таким образом, никто не знал масштабов всей операции.

     Только его дядя - мрачный, молчаливый человек, знал все. Вообще-то ужасно скучная компания. В какое-то мгновение он пожалел, что не взял сюда Сару. Но у нее такие натянутые нервы, что вряд ли она выдержала бы долго в подобной среде. Из всех женщин, которых он знал до сих пор, наиболее подходящей, пожалуй, была бы Марджори Ренфрю. Она понимала кое-что в сельском хозяйстве и оказалась невероятно страстной. Она почувствовала его желание в тот вечер, когда он закатился к ним, и инстинктивно ответила ему настоящей страстью. Но, помимо этого, он не видел причин, по которым смог бы (вытерпеть ее больше одной недели. Она бы все время болтала, крутилась под ногами, попеременно то критикуя, то утешая его.

     Нет, единственными подходящими компаньонами для того, что их ожидало в будущем, оставались мужчины. Петерсон подумал о Грэге Маркхеме. Он, пожалуй, был из тех, кто не подведет и не выстрелит в спину, охотясь на оленей, и не убежит от гадюки. Интеллигентный собеседник, умевший также и промолчать вовремя. На его мнение можно было положиться.

     И все-таки без женщины будет трудно. Ему, пожалуй, следовало бы серьезней подумать об этом, а не вертеться в компании бабочек-однодневок, подружек Сары. Независимо от того, как мир сможет выбраться из дерьма, в которое сейчас вляпался, в трудные времена всегда меняются отношения. Не будет больше понятия, называемого социологами “свободной сексуальностью”, то есть того, что, по мнению Петерсона, общество должно предоставлять каждому человеку. Женщины, женщины всех типов, форм, цветов, вкуса и запаха. Конечно, они отличаются разнообразием, но, помимо хрупкого интеллекта, все же удивительно похожи друг на друга, обладая одним и тем же волшебством. Он пытался понять собственное отношение к ним с точки зрения психологии, но пришел к непреложному факту, что жизнь выше всяких категорий. Здесь не срабатывала ни одна из обычных теорий. Это вряд ли связано с самоутверждением или же со скрытой агрессией. Это не было и хитрым прикрытием для воображаемого гомосексуализма - он попробовал в юности, но ему совсем не понравилось. Так что лучше не надо. Спасибо. Секс оставался выше аналитических разговоров на эту тему. Женщины - часть всеобъемлющего мира, который он искал, средство поддержания своей сексуальности без впадения в грех перенасыщения.

     Поэтому в последний год он пробовал их всех подряд, использовал любую подвернувшуюся возможность. Уже на протяжении длительного времени он чувствовал, что что-то должно случиться. Хрупкая пирамида, у вершины которой он находился, просто не могла не рухнуть. Он наслаждался всем, чему суждено уйти, - женщинами и остальным. Если ты находишься на “Титанике”, бессмысленно стоять у руля.

     Петерсон праздно размышлял над тем, сколько футурологов выжило. Наверное, немного. Они строили воздушные замки, где не нашлось места индивидуальностям. Путешествуя по полям Северной Африки, они чувствовали себя не в своей тарелке, стыдливо отворачиваясь от того, что представало их взору. Отдельные личности казались просто скучными мелочами по сравнению с прогрессом великих наций.

     Петерсон подходил к дому, с удовлетворением отмечая, как ординарно и даже неприглядно он выглядит снаружи.

     - Вы вернулись, милорд?

     Петерсон резко повернулся. К нему приближался мужчина, толкавший велосипед. “Человек из ближайшей деревни”, - сообразил он быстро. Рабочие брюки, потертая куртка, сапоги.

     - Да, я вернулся домой насовсем.

     - Это здорово. Надежная гавань в такое время, а? Я привез вам бекон и сушеное мясо.

     - О, очень хорошо. - Петерсон принял от него коробки. - Запишите это на мой счет. - Он старался придать голосу будничные интонации.

     - Но я хотел бы поговорить с теми, кто живет в доме. - Мужчина кивнул на здание.

     - Вы можете иметь дело со мной.

     - Хорошо. Но, видите ли, сейчас такое время, что я предпочел бы получить сразу.

     - Не вижу причин, чтобы этого не делать. Мы...

     - И, если не возражаете, лучше вещами или чем-то другим.

     - Бартер, что ли?

     - Деньги сейчас ничего не стоят, не правда ли? Может быть, что-нибудь из ваших овощей? Вообще-то я бы предпочел консервы. Мы их действительно любим.

     - Ага. - Петерсон пытался оценить стоявшего перед ним человека с застывшей улыбкой, которая объяснялась не только одним дружелюбием. - Я полагаю, что немного консервов я тоже мог бы обменять. Но их у меня мало.

     - Однако нам хотелось бы получить именно их, сэр. “Нет ли в его голосе чего-то настораживающего?"

     - Я посмотрю, что мы сможем сделать.

     - Это было бы прекрасно, сэр. - Он прикоснулся рукой к волосам, показывая этим, что считает Петерсона помещиком, а себя арендатором на его земле. В его жесте было много комичного, что придавало беседе другой оттенок. Петерсон смотрел, как он сел на велосипед и отправился обратно в деревню. Мужчина покидал территорию хозяйства, ни разу не обернувшись.

     Петерсон зашел на огороженную территорию и, минуя сад, пересек двор фермы. Из курятника послышалось удовлетворенное кудахтанье накормленных птиц. На пороге он счистил грязь с обуви старым железным скребком, сбросил ботинки в сенях. Затем надел домашние туфли и повесил на стену куртку.

     В большой кухне было тепло и светло. Он в свое время поставил там современную аппаратуру, но сохранил каменный пол, ставший гладким от многовекового хождения по нему, а также большой очаг и старый дубовый вертел. Его дядя и тетя сидели в комфортабельных креслах с высокими спинками по обе стороны от очага - молчаливые и неподвижные, как подставки для дров в камине. Большой круглый чайник был укрыт стеганым чехлом. Роланд - работник фермы - поставил на стол тарелку с пшеничными лепешками, сливочное масло и банку домашнего клубничного варенья.

     Петерсон подошел к огню, чтобы согреть руки. Тетка, увидев его, вздрогнула.

     - Благослови меня, Господи, это никак Ян! - Она наклонилась вперед и постучала мужа по колену. - Генри, посмотри, кто здесь! Это Ян. Он приехал навестить нас. Ну разве это не мило?

     - Он приехал, чтобы жить с нами, Дот, - пояснил дядя терпеливо.

     - Да? - спросила она удивленно. - А где же эта ваша хорошенькая девочка, Ян? Где Анджела?

     - Сара, - поправил он автоматически. - Она осталась в Лондоне.

     - Хм. Хорошенькая девушка, но какая-то уж очень легкомысленная. Ну ладно, давайте пить чай. - Она сбросила плед с коленей.

     Верзила Роланд с замедленными движениями подошел к ней, подхватил и перенес на другое место, рядом с чайником. Он служил в доме уже около двух десятилетий.

     - Посмотри, Роланд, это Ян. Он приехал нас навестить. Петерсон вздохнул. Его тетушка впала в маразм много лет назад и воспринимала только мужа и Роланда.

     - Ян приехал, чтобы жить с нами, - повторил дядя.

     - Где дети? Они запаздывают.

     Никто не стал напоминать, что оба их сына утонули пятнадцать лет назад. Все терпеливо ждали окончания ежедневного ритуала.

     - Ну что ж. Не будем их ждать. - Она подняла тяжелый чайник и начала разливать крепкий и горячий чай в белые с голубым чашки.

     Ели молча. Дождь, который собирался в течение всего дня, все-таки начался - сначала как-то неуверенно, слегка стуча по окнам, потом все сильнее. Послышалось грустное мычание коров, обеспокоенных дождем, барабанившим по крыше хлева.

     - Дождь идет, - решился высказать свое мнение дядя.

     Никто не ответил. Петерсону не нравилось их молчание. Когда они говорили, то спокойные гласные их восточно-английского диалекта просто проливали бальзам на его душу, действовали успокаивающе. В детстве за ним ходила няня из Саффолка.

     Петерсон покончил с чаем и отправился в библиотеку. Повертев в руках стакан, он решил воздержаться от выпивки.

     Ровный шум разошедшегося дождя приглушался тяжелыми дубовыми ставнями. Сделанные очень искусно, они маскировали стальные пластины внутри, которые невозможно было заметить. Петерсон превратил этот дом в настоящую крепость, способную выдержать длительную осаду. У сарая и хлева двойные стены соединялись с жилым домом туннелями. Все двери тоже были двойными, с тяжелыми засовами. Каждая комната стала подобием маленького арсенала. Он погладил ружье, висевшее на стене. Его смазали и зарядили - как он приказал.

     Петерсон выбрал сигару, поднял лежавшую рядом с креслом книгу - Моэма - и уселся читать. Вошел Роланд и разжег в камине огонь, который уютно затрещал, разгоняя царивший в комнате холод. Еще есть время проверить запасы продуктов и разработать режим питания. Никакой воды извне - по крайней мере сейчас. Никаких поездок в деревню. Он поглубже уселся в кресло, понимая, что ему предстоит еще многое сделать, но пока он не чувствовал себя хорошо для этого. Конечности болели, неожиданные приступы слабости не прекращались. Итак, здесь находится Петере из родового имения Петере. Он прочувствовал это с огромным удовлетворением. Кажется, Рассел сказал, что человек по-настоящему ощущает себя комфортно там, где он провел детство. В этом есть своя правда. Но парень из деревни, с которым он повстречался только что... Петерсон нахмурился. Они действительно больше не могут пользоваться беконом. Все заражено веществом из облака, и это продлится еще некоторое время. Парень наверняка об этом знает. А за его словами “Да, милорд” явно таилась угроза. Он приходил торговать безопасностью, а не беконом. Придется дать им сколько-то консервов, и все будет в порядке.

     Петерсон беспокойно задвигался в кресле. Всю жизнь он провел в движении: из загородного поместья - в Кембридж, потом в правительство. Он не брезговал при этом любыми возможностями и перемещался дальше. Сара, как он считал, явилась последним примером этого, а потом Совет. Все они помогали ему продвигаться наверх. Правительство, по существу, применяло такую же стратегию. Современная экономика и благосостояние глубоко залезли в карман будущего.

     И вот теперь он там, откуда никуда уже не уйти. Ему придется зависеть от тех, кто его окружает. И неожиданно ему стало не по себе. Он понял, что небольшой мирок поместья и деревни, которым так легко управлять, также обладает свободной волей. Если пало само общество, что остается от порядка, который обеспечивал мир и спокойствие фамильному гнезду Петере? Он сидел в сумерках угасающего дня и думал, барабаня пальцами по подлокотнику кресла. Затем снова попытался читать, но потерял к книге всякий интерес. Из окна виднелись убранные поля, которые тянулись к горизонту. Северный ветер шевелил голые ветви деревьев. Постепенно опускалась темнота.

     В камине трещал огонь.

 

Глава 33

 

22 ноября 1963 года

 

     Прежде чем комментировать уравнение, Гордон полностью написал его на доске. Желтоватый мел поскрипывал.

     - Таким образом, если мы проинтегрируем уравнения Максвелла по объему, то поток...

     Шорох в задних рядах аудитории привлек его внимание. Он повернулся. Секретарь факультета нерешительно помахала ему рукой.

     - Да?

     - Доктор Бернстайн, мне очень не хотелось вас прерывать, но мы только что услышали по радио, что убит президент.

     Все это она выговорила на одном дыхании. В аудитории возникло движение.

     - Я подумала.., вам нужно об этом знать, - закончила она нерешительно.

     Гордон стоял неподвижно. В мозгу мелькали различные догадки. Потом он вспомнил, где находится, и решительно отмел посторонние мысли. Нужно закончить лекцию.

     - Очень хорошо, благодарю вас. - Он внимательным взором окинул повернутые к нему физиономии слушателей. - Ввиду того, что в этом семестре нам предстоит проработать еще много материала... Мы будем заниматься до тех пор, пока не будет известно что-либо еще.

     Один из близнецов вдруг спросил:

     - Где он находился?

     - В Далласе, - робко ответила секретарь.

     - В таком случае, я надеюсь, что кто-нибудь пришибет Голдуотера, - с неожиданной злостью сказал близнец.

     - Спокойно, спокойно, - мягко выговорил Гордон. - Здесь мы ничем не можем помочь, не так ли? Я предлагаю продолжить работу.

     С этими словами он вернулся к уравнению и провел большую часть предварительного обсуждения, касающегося вектора Пойнтинга, не обращая внимания на приглушенное гудение за спиной. Его увлекла дискуссия. Мел уверенно поскрипывал в руке, в наиболее интересных местах Гордон постукивал им по доске. Во всей красе разворачивались уравнения. Мановением руки он вызывал из небытия электромагнитные волны, наделял их движением; говорил о воображаемых математических ящиках, из которых так и брызжет световая энергия, причем баланс потока этой энергии поддерживался невидимой мощью частичных дифференциалов.

     Опять движение в аудитории. Несколько студентов поднялись со своих мест и направились к выходу. Гордон отложил мел.

     - Я полагаю, в данных обстоятельствах вам трудно сосредоточиться, - снизошел он. - Продолжим в следующий раз.

     Один из близнецов встал и сказал другому:

     - Линдон Джонсон. Господи, его нам только и не хватало!

     Гордон вернулся в свой кабинет и убрал записи лекций. Невзирая на усталость, он решил найти телевизор и посмотреть, что передают. За последнюю неделю жизнь превратилась в сумасшедший дом: интервью, запросы, критика коллег, навязчивое внимание со стороны средств массовой информации. Все это его очень вымотало.

     Он вспомнил, что телевизор имеется в студенческом общежитии на пирсе Скриппса. Поездка на “шевроле” заняла несколько минут. Казалось, на улицах почти не осталось людей.

     Вокруг телевизора в три ряда сгрудились студенты. Когда Гордон вошел и пристроился у стены, Кронкайт говорил:

     "Я повторяю, пока из Парклендского мемориального госпиталя ничего определенного о состоянии президента не сообщали. Утверждают, что священник, который только что вышел из операционной, сказал, что президент умирает. Однако это не официальное сообщение. Священник признал, что для президента были отправлены все ритуальные службы”.

     - Что случилось спросил Гордон стоявшего рядом с ним студента.

     - Какой-то тип стрелял в президента из здания склада школьных учебников.

     Кронкайт взял в руки листок бумаги, который ему кто-то подал со стороны:

     - Губернатора Джона Конноли сейчас оперируют в том же помещении, где лежит президент. Врачи говорят, что ранение губернатора серьезное. Кроме того, сообщают, что вице-президент Джонсон прибыл в госпиталь. Он, очевидно, находится рядом с операционной палатой, в которой лежит президент. Секретная служба и полиция Далласа полностью блокировали весь прилегающий район.

     Гордон заметил неподалеку нескольких студентов из своего класса. Помещение было забито до отказа. Собравшиеся замерли, когда Кронкайт сделал паузу, прислушиваясь к сообщению, которое он принимал в наушниках. Через стеклянную дверь Гордон видел набегающие на берег волны. Мир жил в своем бесконечном ритме. И только в ограниченном стенами пространстве этот ритм задерживали цветные сигналы телевизионного экрана.

     Кронкайт продолжал:

     - Полиция Далласа только что сообщила имя человека, подозреваемого в покушении на жизнь президента. Это Ли Освальд. Очевидно, он рабочий склада школьных учебников, из которого были произведены выстрелы - несколько выстрелов, как утверждают некоторые, из винтовки, но это пока не доказано. Никакой другой информации от далласской полиции нет. Здание окружено, туда никого не пускают. Тем не менее на месте происшествия, как мне сказали, находятся наши корреспонденты, установлена телевизионная камера.

     В помещении становилось жарко. Солнечные лучи беспрепятственно проникали сквозь стеклянную дверь. Кто-то закурил. Голубые клубы дыма медленно поплыли над головами, образуя довольно плотные слои, в то время как аудитория внимала словам Кронкайта, который повторял сказанное ранее, ожидая новой информации. Воздух в помещении утратил свою прозрачность. Толпа вокруг Гордона, как будто почувствовав его настроение, стала беспокойно двигаться - море людских голов, волнующееся от ветра неизвестности.

     - Кое-кто из собравшихся вокруг Дили Плаза утверждает, что по автомобильному кортежу президента произведено два выстрела. Однако сообщается о трех и даже четырех выстрелах. Один из наших репортеров, который в тот момент находился поблизости, говорит, что выстрелы прогремели с шестого этажа здания склада школьных учебников.

     Теперь камера показывала блеклый осенний пейзаж в черно-белом цвете. Группки людей толпились на тротуаре рядом с кирпичным зданием. Темные деревья резко выделялись на фоне яркого неба. Камера последовательно охватывала всю зону обширной площади. Улицы были блокированы автомобилями. Люди бесцельно перемещались взад-вперед.

     - Сейчас вы видите то место, откуда стреляли, - объявил Кронкайт. - Пока еще нет никаких сообщений о состоянии президента. Сестра, которую мы встретили и коридоре рядом с операционной, сказала, что хирурги провели трахеотомию, то есть разрезали дыхательное горло, чтобы дать президенту еще один дыхательный путь. Это как будто подтверждает сообщения о том, что пуля попала в шею президента сзади.

     Гордону стало плохо. Он вытер капавший со лба пот. В комнате только он был в куртке и галстуке. Воздух казался густым и влажным. Постепенно ощущение дурноты стало проходить.

     - Сообщают, что миссис Кеннеди видели в коридоре рядом с операционной. Пока мы не можем прокомментировать подробнее. - Кронкайт выглядел взволнованным и неуверенным в себе.

     - Тем временем на Дили Плаза, - камера снова показывает толпу, кирпичное здание, - всюду полиция. Только что получено сообщение о том, что Освальд под усиленной охраной выведен из этой зоны. Мы не видели, как они покидали здание склада, - по крайней мере они не выходили через парадный вход, очевидно, воспользовавшись задней дверью. Освальд все время находился в здании. Его схватили буквально через несколько секунд после покушения. Минуточку...

     Толпа расступалась. Люди в плащах и шляпах шли впереди полиции, расталкивая толпу.

     - Кто-то еще покидает склад в сопровождении полиции. Между двумя рядами полицейских шел парень, которому явно не исполнилось еще и двадцати. Он оглядывался на напирающую толпу и казался ошеломленным. Очень рослый, он смотрел поверх голов полицейских, как будто пытаясь все запечатлеть и запомнить. На нем была кожаная куртка и голубые джинсы. Очки отражали солнечные лучи, отчего взгляд казался сверкающим. Увидев камеру, он перестал вертеть головой. Кто-то с микрофоном пытался подобраться поближе, но полицейские преградили ему дорогу. Телезрители услышали голос, доносившийся как бы издалека:

     - Если бы мы могли получить заявление, я... Человек в штатском, руководивший группой, покачал головой:

     - Этого нельзя сделать до тех пор, пока...

     - Эй, подождите! - громко крикнул парень, и все замерли. Человек в штатском с простертой рукой оглянулся.

     - Вы, полицейские, сильно заморочили мне голову. Он начал проталкиваться вперед. Полицейские пропустили его, стараясь удерживать толпу на расстоянии. Парень подошел к человеку в штатском и спросил:

     - Я арестован или как?

     - Нет, вы просто находитесь под защитой...

     - Я так и думал. Это телекамера, правильно? Слушайте, парни, вам не нужно защищать меня от нее, точно?

     - Да нет, Хейес, мы хотим, чтобы вы не торчали на улице. Здесь могут быть...

     - Я же вам говорю, что хочу поговорить с этими телевизионщиками, потому что я свободный гражданин. Рядом с тем парнем никого нет, и не о чем беспокоиться.

     - Вы несовершеннолетний, - начал неуверенно человек в штатском, - и мы должны...

     - Все это просто ерунда. Ну вот, - он протянул руку через голову полицейского и схватил микрофон, - видите, ничего не случилось?

     Несколько человек поблизости зааплодировали.

     Человек в штатском нервно оглянулся:

     - Мы не хотели бы, чтобы вы стали что-либо рассказывать...

     - Что там произошло? - крикнул кто-то.

     - Очень многое! - закричал в ответ Хейес.

     - А ты видел, как тот тип стрелял?

     - Да, я все видел. Очень хладнокровный малый. - Он уставился взглядом в камеру. - Я Боб Хейес, и я все это видел. Я с трассы Томаса Джефферсона.

     - Сколько выстрелов он сделал? - спросил кто-то, не попавший в поле зрения телекамеры, явно желая заставить Хейеса рассказать о событии.

     - Три. Я шел по коридору, когда услышал первый выстрел. Один мужик внизу завтракал и послал меня наверх за журналами, которые там складывают. Ну вот, я начал их искать и услышал громкие звуки.

     Хейес замолчал, явно наслаждаясь вниманием.

     - Ну? - крикнул кто-то.

     - Я сразу понял, что стреляют из ружья, и открыл дверь комнаты, где стреляли. Я увидел куриные косточки на картонке, будто после ленча, потом увидел того парня. Он пригнулся и целился из окна. Ружье он установил на подоконнике, чтобы удобнее стрелять, а сам облокотился на картонку.

     - Это был Освальд?

     - Так он себя назвал. А я его не спрашивал. Хейес улыбнулся. Кто-то засмеялся.

     - Я двинулся к тому парню, а он “бум!” - выстрелил снова. Я услышал, как кто-то снаружи заорал и, не дожидаясь, перепрыгнул через ящик и обрушился на него. И как раз, когда я его ударил, ружье выстрелило в третий раз. Я играл в футбол и знаю, как нужно управляться с такими типами.

     - Ты забрал у него ружье?

     - Черта с два, - Хейес улыбнулся. - Я стукнул его головой о подоконник, потом отодвинулся, чтобы сподручнее размахнуться, и двинул ему по скуле. Он сразу же забыл про ружье. Тогда я снова врезал ему, и он отключился. Его игра закончилась.

     - Он потерял сознание?

     - Конечно. Я сработал что надо.

     - Потом появилась полиция?

     - Да-а. Когда парень отключился, я выглянул в окно, увидел всех этих полицейских, которые смотрели на меня. Я помахал им и сообщил, где нахожусь. Они сразу же прибежали.

     - А ты видел, как президентская машина помчалась отсюда?

     - Я не знал, что там был президент. Я увидел много машин и решил, что это парад в честь Дня Благодарения. Я оказался здесь потому, что мистер Эйкен, наш учитель физики, послал меня сюда.

     Толпа вокруг Хейеса не проронила ни звука. Парень выглядел прирожденным актером: улыбался прямо в камеру и явно играл на публику. И снова раздался голос человека, которого камера не показывала:

     - Вы понимаете, что могли помешать попытке покушения на...

     - Да, поразительно, но я даже не знал, что президент в городе. Если бы знал, я пошел бы вниз, чтобы посмотреть на него и Джекки.

     - А раньше ты Освальда не встречал? Ты видел, что у него есть ружье?..

     - Послушайте, я ведь уже сказал, что пришел за журналами. Мистер Эйкен выполняет с помощью экстра-кредита проект в нашем колледже, с передачей энергии. Про это написано в журнале “Сеньор Схоластик”. Мистер Эйкен попросил, чтобы я принес эти журналы в класс. Там, знаете, есть что-то насчет сигналов из будущего.

     - Сколько из выстрелов попало?

     - Куда?

     - В президента!

     - Ну, я не знаю. Он выстрелил нормально два раза. Я ему врезал раньше, чем он успел выстрелить в третий раз.

     Хеиес улыбался, оглядывался, физиономия его сияла. Человек в штатском потянул его за рукав.

     - Я думаю, пока достаточно, - сказал он, меняя тактику. - Позже мы устроим пресс-конференцию.

     - О да, - вежливо ответил Хейес. Его напор иссяк. Он все еще был заворожен вниманием толпы. - Я расскажу обо всем позже.

     Опять посыпались вопросы. На экране все пришло в движение, когда полиция образовала барьер вокруг Хейеса. Снова щелчки фотокамер, призывы очистить дорогу, шум мотоциклов. Замелькали люди в плащах, расталкивающие толпу; они что-то кричали, но их голоса потонули в общем гаме.

     Гордон заморгал и на какой-то момент, казалось, потерял равновесие. “Сеньор Схоластик”. Комната поплыла в неверном свете, пробивающемся сквозь клубы табачного дыма. Снова уверенным голосом заговорил Кронкайт:

     - В это время в Парклендском мемориальном госпитале прошла небольшая пресс-конференция. Малькольм Килдуфф, помощник пресс-секретаря президента, описывал ранение. Пуля попала в нижнюю часть шеи сзади, прошла насквозь и оставила маленькое выходное отверстие. Входное отверстие оказалось большим, и из него обильно шла кровь. Президенту перелили несколько пинт крови и ввели 300 миллиграммов гидрокортизона. Сначала врачи использовали трубку, чтобы очистить дыхательные пути. Это не помогло. Старший врач, Майкл Косгров, провел трахеотомию. Это заняло пять минут. С помощью катетера через правую ногу был введен обогащенный раствор Рингера - модифицированный солевой раствор. Дыхание президента улучшилось, хотя он по-прежнему находился в коме. Ею расширенные зрачки смотрели на яркую люминесцентную лампу. Специальная трубка, пропущенная через нос, введена в зону за трахеей, чтобы устранить рвотные позывы. Двойные трубки введены в обе плевральные полости, чтобы отсосать поврежденные ткани и предотвратить отек. Сердце президента билось слабо, но ритмично.

     Поскольку он лежал на спине, то в первую очередь обрабатывалось выходное отверстие раны. Затем три доктора повернули его на бок. Входное отверстие почти в два раза превышало размеры выходного, и именно оно было причиной большой кровопотери. Врачам пришлось столкнуться с огромными трудностями. Когда Килдуфф рассказывал об этом, Кеннеди все еще находился в операционной № 1 Парклендского госпиталя. Его состояние казалось стабильным. Явных признаков повреждения мозга не наблюдалось. Правое легкое было поцарапано, дыхательное горло разорвано. Создавалось впечатление, что если и не удастся избежать осложнений, президент все же будет жить.

     Миссис Кеннеди и вице-президент не пострадали. Губернатор Конноли находился в критическом состоянии. Занимавшиеся операцией доктора не могли назвать точное количество выстрелов. Ясно было, что в президента попала одна пуля...

     Толпа у телевизора перешептывалась и переминалась с ноги на ногу. Ощущение неприятной легкости в голове и страшной жары у Гордона прошло. Предметы вокруг больше не качались и не расплывались, будто под водой. Он протиснулся сквозь толпу студентов, обсуждавших случившееся, толкнул в сторону стеклянную дверь и вышел наружу. Не задумываясь, Гордон перепрыгнул через барьер и очутился на автостоянке. Из багажника своего “шевроле” он достал спортивную форму и переоделся в мужском туалете. В шортах и кроссовках он почти ничем не отличался от студентов, которые по-прежнему торчали у телевизора, ожидая новостей. Освободившись от тяжелой одежды, Гордон ощутил прилив энергии, в которой, пожалуй, было что-то радостное. Сейчас ему не хотелось ни о чем думать.

     Он побежал по ровному настилу влажного песка, опустив голову и следя за движением ног. Ровный бриз обдувал тело, лохматил волосы, опуская их на глаза. Когда его пятка отталкивалась от песка, след превращался в бледный кружок, который почти сразу заполнялся водой. Берег как бы затвердевал под его ногами, а за ним простиралось серое полотно однообразной песчаной дорожки. Над головой проплыл вертолет. Гордон обогнул город и побежал через изгибающиеся подковами бухточки, упорно двигаясь на юг, пока не добежал до Наутилус-стрит.

     Пенни проверяла сочинения. Когда он рассказал ей новости, она хотела включить радио, узнать еще что-нибудь, но Гордон потащил ее из дома. Она неохотно подчинилась. Они вышли на берег и молча пошли в южном направлении. Пенни нервничала, ее взгляд затуманился. Морской бриз срывал пенящиеся шапки волн. Гордон смотрел на воду и думал о том, как волны путешествуют через весь Тихий океан под воздействием ветров и течений. Захватывая только поверхностные слои, они перемещались очень быстро, и, когда приближались к берегу, дно поднималось под ними вместе с более глубокими слоями воды, и их движение замедлялось. Около берега верхняя часть волны обгоняла нижнюю, и она опрокидывалась. Энергия, принесенная из Азии, обращалась в турбулентное движение воды.

     Пенни уже бросилась в прибрежное мелководье. Он последовал за ней. Впервые он решил попробовать, но новизна его не остановила. Они проплывали одну волну и поджидали, когда нахлынет следующая. Темно-голубая линия поднималась медленно и грациозно. Гордон смотрел на нее и ждал, когда волна опрокинется, потом бросался вперед, сильно взмахивая руками и ударяя по воде ногами. Пенни его обгоняла. Он почувствовал, как что-то его приподняло и волна с шумом обрушилась перед ним. Гордон поплыл быстрее, выбрасывая вперед руки, в глаза попадали брызги. Прорезав фронт волны, он ворвался в самый ее центр, когда она, кружась и завихряясь, устремилась к берегу.

 

Глава 34

 

1998 год

 

     Джон Ренфрю работал всю ночь напролет. На какое-то время в лабораторию подали электроэнергию, и он решил остаться, пока не выгорит все топливо на местной дизельной установке. Ренфрю сомневался в том, что снова приступит к работе, если сейчас прекратит передачу послания. Лучше уж продолжить и посмотреть, что из этого получится. По крайней мере совесть будет чиста.

     Он поморщился. Увидеть, что произойдет? Или что произошло? Или что могло произойти? Человеческий язык не мог вместить все физические понятия. В нем нет времени для глагола “быть”, которое бы отражало замкнутый контур времени. Нет способа так повернуть семантические структуры, чтобы они соответствовали поворотам физики, приложению крутящего момента, способного преодолеть парадоксы и превратить их в бесконечно обращающиеся во времени упорядоченные циклы.

     Ренфрю отпустил техников - их ждали семьи. Снаружи, на Котон-трейл, никакого движения - ни велосипедистов, ни пешеходов. Все люди сидели дома, ухаживая за больными, или бежали в сельскую местность. Его тоже начали мучить по вечерам приступы дизентерии. Ренфрю связывал их с веществами, попадавшими на землю из дождевых облаков. Находясь здесь безвылазно два дня, он пил фруктовую воду, закупоренную в бутылки, которые обнаружил в кафетерии, и ел только брикетированную и консервированную пищу, не возвращаясь домой даже переодеваться. Мир, в котором он жил, начинал смыкаться, как ему казалось, уже за окнами лаборатории. С раннего утра вдалеке вздымался столб горящей нефти, и никто не пытался погасить этот пожар. Ренфрю осторожно повернулся и посмотрел на приборы. “Тап, тап. Тап, тап”. Тахионный шум оставался неизменным. Он уже много дней передавал информацию о процессе преобразования нейронной оболочки, перемежая эти сообщения монотонными передачами о RA и DEC. Петерсон по телефону из своего лондонского офиса сообщил новые биологические данные. Судя по голосу, он нервничал и очень спешил. Это его состояние, насколько Ренфрю мог судить, было связано с информацией, которую он передал. Если калифорнийская группа права, то эта мерзость распространялась посредством рассеяния из облаков с ошеломляющей скоростью.

     Ренфрю терпеливо отстукивал ключом азбуку Морзе, надеясь, что тахионный ключ сфокусирован как следует. Правильность нацеливания установки определялась с большим трудом. Если совершить хоть маленькую ошибку, луч отклонится как по направлению, так и по времени. Однажды он попал правильно, судя по записке, которая лежала в сейфе банка на имя Петерсона. Но как проверить это сейчас, если импульсные катушки вдруг сработают на микросекунды медленнее, чем нужно, а луч отклонится от цели на один градус? Главный контрольный прибор - его глаза. Он плыл по воле волн в мире, где было временем, чашка с чаем представлялась океаном, х - неизвестным пространством, которое перемещалось в воздухе перед его глазами, создавая преходящие образы.

     Ренфрю помотал головой, отгоняя ненужные мысли. Ягодицы устали от долгого сидения на лабораторном стуле - в них было теперь гораздо меньше жира. Да, нужно срочно добавить балласт.

     "Тап, тап, тап, - мерным ритмом шли сигналы азбукой Морзе. - Тап, тап”.

     Комната начала подрагивать, растягиваться и сжиматься у него перед глазами. Может быть, это объяснялось истощением? Черт возьми, он страшно устал. В душе поднимался гнев. Ей-богу, это кого хочешь проймет. Он отстукивает эту биологическую информацию и еще что-то казенным бездушным языком, и он почти уверен - все это в конечном счете бесполезно. Ужасно тоскливо. Ренфрю взял идентификационный абзац, который передавал регулярно, и снова принялся его транслировать. Но на этот раз он решил добавить свои комментарии: как все начиналось, идеи Маркхема, интриги Петерсона и остальное, вплоть до гибели Маркхема. Ему самому понравилось, что он решился передать это, обращая текст в сигналы азбуки Морзе, обычным стилем, а не рублеными телеграфными фразами, которые использовались в биологической информации. Действительно, сегодняшняя передача текста - Просто отдохновение для души. Может, конечно, все впустую, потому что луч попадал в какую-то космическую дыру. Но почему бы не насладиться последний раз? “Тап, К тап”. Это история моей жизни, приятель, написанная на стержне ключа. “Тап, тап, - в бездонную пропасть. - Тап, тап”.

     Но вскоре силы покинули его, и он остановился, без-”, вольно опустив плечи.

     На экране осциллографа усилилась амплитуда колебаний шумов от тахионов. Ренфрю стал всматриваться в экран. “Тап, тап”. Повинуясь импульсу, он отключил ключ передачи. Это чертово прошлое может немного подождать.

     Ренфрю наблюдал, как прыгали и пересекались кривые. На какие-то мгновения шумы приобретали упорядоченный вид. Совершенно очевидно, это сигналы. Кто-то ведет передачу.

     Всплески волн возникали через равные промежутки. Ренфрю стал записывать.

     ПОПЫТКА КОНТАКТА ИЗ 2349 TAX...

     И снова все забивающие шумы.

     Английский. Кто-то посылает сигналы на английском из 2349 года? Или он неправильно понял, и 234,9 киловольта - это тахионный диапазон? А может, все это просто случайность?

     Ренфрю с шумом отхлебнул холодный кофе. Он залил кофе в термос несколько дней назад и забыл о нем. Теперь кофе по вкусу напоминал обугленную землю. Ренфрю пожал плечами и допил остатки, больше не думая о нем.

     Он потрогал лоб. Испарина. Температура. До него стало доходить какое-то странное удаленное бормотание. Голова? Он пошел посмотреть, в чем дело, удивляясь слабости о всем теле. В коленях и бедрах возникли болевые ощущения. “Наверное, нужно больше заниматься гимнастикой”, - подумал он автоматически и рассмеялся. Кто-то Шел по коридору. Они его слышали? Ренфрю выглянул в коридор. Никого. Только шум ветра да еще шарканье его ботинок по бетонному полу.

     Он вернулся в лабораторию и посмотрел на экран. В горле першило. Нужно спокойно подумать о том, что дав-то сказал Маркхем. Микровселенные не были черными дырами в том смысле, что внутри их материя сжата до невероятной плотности. Наоборот, плотность в них оставалась умеренной, хотя и выше, чем плотность нашей Вселенной. Они возникли в ранний период образования Вселенной, а затем навсегда изолировались в своей свернувшейся геометрии. Новые уравнения полей, созданные Уикхем, показывали, что эти вселенные существовали между галактическими звездными скоплениями. “Мы не можем видеть их в отличие от тебя и меня, - подумал он. - Ну вот тебе фразочка, достойная “Тайме” последнего выпуска”.

     Ренфрю сел, вдруг почувствовав головокружение. Боль за глазными яблоками распространялась по всей голове. Масса поглощалась сетью пространства-времени, описываемой дифференциальной геометрией G раз по п. Тахион мог вырваться из этой сети, его полет подчинялся закономерностям, выраженным математическими значками, нацарапанными Маркхемом и Уикхем. Ренфрю задрожал от холода.

     Еще один комплекс всплесков на экране. Он схватился за карандаш. Только царапанье грифеля нарушало тишину.

     МЕНТ УСИЛЕНИЯ РЕЗОНАНСНОЙ СТРУКТУРЫ НАСТРОЙКОЙ ПО БОКОВОЙ ПОЛОСЕ ЧАСТОТ И снова полоса шумов, в которых затерялись волны передачи.

     Все это имело смысл, но для кого? Где? Когда? Опять сигналы.

     Черт! Какой-то набор букв. Что это? Не тот язык? Код, передаваемый через всю Галактику, поперек Вселенной? Аппарат открыл коммуникационные линии для общения абсолютно со всеми и во все времена с мгновенной передачей текста. Телеграмма из созвездия Андромеды приходит быстрее, чем телеграмма из Лондона. Тахионы летели через лабораторию и через самого Ренфрю, принося слово. Все это нетрудно понять, если бы они располагали временем...

     Он покачал головой. Все формы и структуры разъединялись из-за перекрывающих друг друга голосов, образующих нестройный хор. Все говорили одновременно, и никого Г нельзя было услышать.

     Всхлипывали форвакуумные насосы. Крохотные тахионы, с поперечным размером 1О'13 сантиметра, мгновенно пролетали через всю Вселенную с охлажденной материей, длиной в 1028 сантиметров, быстрее, чем глаз Ренфрю мог воспринять фотон бледного света лабораторных светильников. Времена и пространства сплетались друг с другом воедино, становясь частицами творения. Вздымались и опадали горизонты, миры сливались с мирами. В комнате он слышал их голоса - голоса, которые кричали и трогали...

     Ренфрю встал и тут же схватился за стойку осциллоскопа, чтобы не упасть. Господи, это лихорадка. Она вцепилась в его тело, в его мозг.

     ПОПЫТКА КОНТАКТА ИЗ 2349. Все мысли о том, чтобы добраться до прошлого, отошли в сторону. Комната закружилась и снова успокоилась. Из-за того, что Маркхем погиб, а Уикхем пропадала целыми днями, не было никакой возможности разобраться в том, что происходит. Выиграет схватку твердая рука случайности. Успокаивающий мир человечества с летящим временем будет существовать. Сфинкс не выдает своих секретов. Миллиарды потомков будут жить после Ренфрю.

     И снова на экране: ПОПЫТКА КОНТАКТА... Но до тех пор, пока он не будет знать, где и когда они существуют, нет никакой надежды им ответить.

     Привет, 2349. Привет, вы, там! Здесь 1998 год, их, и в вашей памяти. Привет. ПОПЫТКА КОНТАКТА.

     Ренфрю иронично улыбнулся. Он слышал шепот, выплывающие слова из завтра, принимаемые кусочком индия. Кто-то там существует. Кто-то принес надежду.

     В помещении было холодно. Ренфрю съежился возле прибора, неподвижно уставившись на экран. Он напоминал себе островитянина южных морей, который видел, как над островом проплывают самолеты, но не мог до них докричаться. Я ЗДЕСЬ. ПРИВЕТ, 2349-й.

     Он пытался внести изменения в коррелятор сигналов, когда свет мигнул и погас. На него обрушилась темнота. Генератор вдали фыркнул и затих.

     Ренфрю потребовалось довольно много времени, чтобы выйти из лаборатории на свет. Стоял серый, угрюмый полдень, но он этого не замечал. Главное, он вышел наружу.

     Со стороны Кембриджа не доносилось ни звука. Бриз понемногу развеивал какие-то кислые запахи. Ни птиц, ни самолетов.

     Он пошел на юг, в сторону Гранчестера, потом повернулся, еще раз посмотрел на низкий прямоугольный профиль Кавендишской лаборатории и помахал ей рукой Ренфрю думал об угнездившихся вселенных - один слои луковой шелухи за другим. Откинувшись назад так, что закружилась голова, он вглядывался в облака, которые когда-то так радовали глаз. А за ними угадывались галактики, сиявшие всеми цветами спектра, с величественно” медлительностью вращавшиеся в вечной космической ночи. Потом он снова посмотрел на кочковатую разбитую тропинку и почувствовал, как с плеч свалился тяжелый груз. До этого дня он думал только о прошлом, реальный мир вокруг него словно перестал существовать. Но теперь он знал, не понимая, откуда взялась у него эта уверенность, что прошлое отступило, и вместо отчаяния почувствовал душевный подъем.

     Он шел к Марджори, которая, конечно, боялась оставаться одна. Он вспомнил о ее консервах, стоявших на идеально ровных полках, и улыбнулся: пока они обеспечены едой. Они будут готовить что-нибудь попроще, как и всегда в отсутствие детей. Конечно, вскоре они поедут в деревню и заберут Джонни и Никки.

     Немного запыхавшись, с прояснившейся головой, он шел по пустынной дорожке. Если хорошенько подумать, впереди его ожидало много дел.

 

Глава 35

 

28 октября 1974 года

 

     Гордон шел пешком из отеля по Коннектикут-авеню. В приглашении сообщалось, что прием будет с ленчем в буфете, поэтому он не спешил и проспал до одиннадцати часов. Уже давно во время своих коротких поездок на восток он пришел к выводу, что не следует обращать особого внимания на разницу в часовых поясах, и ориентировался на свое время. Это вполне удовлетворяло требованиям западных визитеров, поскольку задержки в этом случае являлись хорошим предлогом для того, чтобы постоять в пропитанных запахами соусов вестибюлях дорогих ресторанов, и прелюдией откровенных разговоров за чашкой кофе, сопровождаемых стандартной фразой: “Теперь, когда мы находимся в неофициальной обстановке, я могу сказать откровенно...” Ну а потом он, спотыкаясь, поздно вечером добирался до постели, поднимался на следующее утро в десять и появлялся в ННФ или же в Американском экономическом совете раньше ответственных чиновников, так как обычно не завтракал.

     Гордон, не торопясь, шел через городской зоосад - поскольку он оказался по пути. Желтые волчьи глаза неотступно следили за ним: хищники будто прикидывали, что бы они предприняли, не будь решеток. Шимпанзе качались, как маятники, в бесконечных цепочках их перепутанной ветвями вселенной - кусочек живой природы среди автомобильных гудков и зданий из красного кирпича. Гордон с удовольствием вдыхал свежий сырой воздух, приносимый от Потомака легким бризом. В поездках ему нравилась смена сезонов, которые служили как будто бы знаками препинания в монотонном великолепии Калифорнии.

     Впервые он приехал сюда с отцом и матерью. Эта поездка осталась туманным воспоминанием тех времен, которые, как полагал Гордон, были в жизни каждого человека.

     Он помнил, как в изумлении взирал на ослепительно яркий монумент Вашингтона и Белый дом. На протяжении многих последующих лет он был уверен, что в гимне “Америка” говорилось именно об этих величественных сооружениях.

     "Эта страна действительно начинается с Вашингтона”, - говорила его мать, не забывая в педагогических целях добавить: “федеральный округ Колумбия”, чтобы ее сын никогда не спутал этот город со штатом того же имени. И Гордон, который следовал за ней по историческим святыням, понимал, что это значит. За выполненным во французском стиле знаком, указывающим, что центр города здесь, лежал провинциального вида парк. Страна жила воспоминаниями о Джефферсоне и вдыхала запахи обрамленных деревьями бульваров. С тех пор Вашингтон стал для него словно въездом в громадную республику, где урожай вызревает под ярким американским солнцем. Там голубоглазые блондины гоняли в открытых автомашинах, оставляя за собой клубы пыли и дыма, когда мчались от одной сельской ярмарки к другой; женщины получали призы за вкусное клубничное варенье; мужчины пили водянистое пиво и целовали девушек, пытавшихся подражать Дорис Дэй. Он в изумлении взирал на “Дух Сент-Луиса”, самолет, который, подобно огромному парализованному мотыльку, висел в зале Смитсоновского института, и думал, как этот “кукурузный” город - “без единого приличного колледжа”, как презрительно отмечала его мать - мог вознестись так высоко.

     Гордон замерз и засунул руки в карманы. Уголки его губ приподнялись в улыбке. Пенни открыла ему глаза на громадную страну за пределами Вашингтона. Царапины их взаимоотношений зажили после 1963 года, и их снова влекло друг к другу. Их точка соприкосновения, словно маленькое солнце, согревающее взаимную любовь, становилась все глубже. Они поженились в конце 1964 года. Ее отец, просто Джек, устроил пышную свадьбу, обильно политую шампанским. На Пенни было традиционное белое платье. Она хитро улыбалась, когда кто-нибудь упоминал об этом. Той зимой они вместе поехали в Вашингтон на большую презентацию, устроенную с целью получения индивидуального гранта специально для его работы в ННФ. Переговоры шли успешно. Пенни влюбилась в Национальную галерею и каждый день ходила смотреть картины Вермера. Они ели устриц и прогуливались от Капитолия до памятника Линкольну, не обращая внимания на холод и сырость и считая, что такая погода лучше всего подходит к окружающей обстановке. Все складывалось очень хорошо.

     Гордон проверил адрес и выяснил, что нужно пройти еще один квартал, как всегда удивляясь контрастам Вашингтона. Насыщенную деловой жизнью улицу, которая прямо-таки кичилась своей значимостью, пересекали узенькие улочки с маленькими магазинчиками, ветхими домишками и овощными лавочками. На порогах сидели старики : негры, спокойно наблюдая суету, оплаченную налогоплательщиками всего государства. Гордон помахал одному из них и, завернув за угол, обнаружил громадный двор в стиле французского строгого классицизма, характерного для правительственных учреждений 50-х годов этого столетия. Конические вечнозеленые деревья стояли по периметру, четко очерчивая границы и углы двора. По-военному педантично посаженные кусты невольно заставляли вглядываться в строгую перспективу ансамбля зданий.

     "Ну, - подумал он, - может быть, здания и выглядят массивными и внушительными, но они такие”. Гордон немного отклонился назад, чтобы полностью разглядеть здание, гранитный фасад которого устремлялся в небо. Он вынул руки из карманов и убрал со лба волосы, где уже появились залысины - верный признак того, что он, как и его отец, к сорока годам начнет лысеть.

     Гордону пришлось толкнуть три стеклянные двери подряд. Промежутки между ними, казалось, служили воздушными шлюзами, в которых сохранялось тепло. Внутри он увидел столы, покрытые дорогими скатертями. В центре фойе стояли группки людей в строгих костюмах. Гордон преодолел последний воздушный шлюз и вошел в помещение, гудящее от разговоров. Толстые ковры под ногами приглушали звуки, придавая всему торжественность покойницкой. Слева расположилась стойка регистрации. Одна из девушек в чем-то длинном кремового цвета подошла к нему. Гордон принял бы ее одежду за вечернее платье, если бы не полдень. Она спросила фамилию и, когда он медленно и четко произнес ее, удивленно воскликнула, округлив глаза, и поспешила к задрапированным столам. Вскоре она вернулась, неся не обычную карточку из пластмассы, а деревянную рамочку, внутри которой на белом фоне написанная каллиграфическими буквами красовалась его фамилия. Этот художественно выполненный ярлычок она сама прикрепила к его костюму.

     - Мы очень хотим, чтобы наши гости сегодня выглядели наилучшим образом, - сказала она серьезно и смахнула невидимую пылинку с рукава его пиджака.

     У Гордона потеплело на душе от такого приема, и он простил ей ее деловой лоск. Мужчины в черных костюмах заполняли фойе. Регистраторши встречали их и прикрепляли к пиджакам именные карточки. Женщина, которая выглядела как секретарь руководителя, помогала снять тяжелое пальто хрупкому седовласому человеку. Он двигался осторожными нетвердыми шагами. Гордон узнал Джулиуса Чардамена, физика-ядерщика, открывшего какие-то частицы и получившего за свои хлопоты Нобелевскую премию.

     "А я-то думал, что он уже умер”, - удивился про себя Гордон.

     - Гордон, я пытался вчера до вас дозвониться, - раздался отрывистый голос у него за спиной.

     Он повернулся и, на мгновение замешкавшись, пожал протянутую руку Сола Шриффера.

     - Я поздно приехал и вышел прогуляться.

     - В этом-то городе?

     - Мне показалось, что здесь безопасно.

     - Может быть, они не стараются оглоушить мечтателей.

     - Наверное, я не выгляжу очень процветающим, с их точки зрения.

     Сол сверкнул своей известной всей стране улыбкой. ; - Ну, сейчас вы выглядите просто великолепно. Как ваша жена? Она с вами?

     - С ней все в порядке. Она поехала к своим родителям показать наших детей и должна прилететь сегодня утром. - Гордон посмотрел на часы. - Скоро придет сюда.

     - О, прекрасно. Мне очень бы хотелось снова встретиться с ней. Может, пообедаем вместе сегодня?

     - Сожалею, но сегодня у нас все занято. - Гордон понял, что ответил слишком быстро, и добавил:

     - Может, завтра?

     - Мне нужно к полудню быть в Нью-Йорке. Постараюсь встретиться с вами, когда окажусь на вашем берегу. , - Прекрасно.

     Сол бессознательно поджал губы, обдумывая, как подать следующую фразу:

     - Знаете, те части старых посланий, которые вы оставили у себя...

     Лицо Гордона окаменело.

     - Это фамилии, и только. В публичном заявлении я сказал, что потерял их из-за шумов.

     - Да-а. - Сол внимательно изучал выражение лица 1 Гордона. - Мне кажется, прошло так много времени... А ведь это осветило бы все с другой стороны.

     - Не нужно, Сол. Мы это уже обсуждали с вами раньше.

     - Но прошло столько лет. Я не понимаю...

     - Я не уверен, что правильно воспроизвел имена. Знаете, буква здесь, буква там, а в результате - неправильно названная фамилия, и уже другие люди.

     - Но послушайте...

     - Забудьте об этом. Я не намерен публиковать то, в чем не уверен. - Гордон улыбнулся, стараясь смягчить свои слова. Были и другие причины, о которых он не хотел упоминать.

     Сол добродушно пожал плечами и потрогал свои недавно отращенные усики.

     - Хорошо, хорошо. Я просто решил попытать счастья, надеялся поймать вас в размягченном состоянии. Как идут эксперименты?

     - Все еще боремся с шумами, добиваемся повышения чувствительности. Вы ведь знаете, как это бывает.

     - Какие-нибудь сигналы поступают?

     - Трудно сказать. Помехи невероятные.

     - Там что-то должно быть, - нахмурился Сол.

     - Да.

     - Нет, я имею в виду не то, что вы получили тогда, в 1967-м. Я уверен, это было четкое послание, только не в том коде и не на тех языках, которые мы знаем.

     - Вселенная обширна.

     - Вы полагаете, оно издалека?

     - Это только мои догадки, но сигнал поступил четко сформулированный. Мы смогли показать, что его передавали три дня подряд, а затем отключили из-за того, что Земля проходила по траектории тахионного луча. Я думаю, мы попали в чью-то коммуникационную сеть.

     - М-да, - задумался Сол. - Если бы мы только могли доказать, что эти нерасшифрованные послания передавались не людьми из далекого будущего...

     Гордон улыбнулся. Сол считался теперь большим ученым, по крайней мере в глазах общественности. Его популяризаторские лекции стали бестселлерами, а телевизионные выступления транслировались в самое коммерческое время. Гордон закончил за него фразу:

     - Вы хотите сказать, что у нас на руках доказательство наличия негуманоидной технологии?

     - Конечно. Это стоит попытки, а?

     - Может быть, и так.

     Большие бронзовые двери в дальнем конце фойе открылись, и толпа направилась в зал. Гордону показалось, что группки людей движутся будто в медленном диффузионном процессе. Многих из них он знал. Вот Чет Мэннехен, педантичный физик, специалист по полупроводниковым структурам, всегда в костюме-тройке с галстуком, знает пять языков и сообщает об этом через пять минут после знакомства Сидней Роман, смуглый, худощавый, очень деликатный, его точнейшие уравнения приводили к невероятным выводам, часть которых подтвердилась; Луиза Шварц, с очень светлой кожей и памятью, вопреки фамилии хранившей, как каталог, все, что касается астрофизики, в том числе и большинство непроверенных слухов; Джордж Маклин, краснолицый и громкоголосый, с мускулистыми плечами, который проводит эксперименты с нитевидными, кристаллами, погруженными в жидкий гелий, измеряя моменты энергии; Дуглас Карп - король аспирантов, которые публиковали по две статьи в месяц по вопросам полосопропускающих структур различных твердотельных материалов, благодаря чему он преподает солнечным летом в лекториях на берегу Средиземного моря; Брайан Нантес, человек огромной энергии, который своими статьями, умело сжатыми до лаконичных уравнений, не давал современникам повода для споров и комментариев, сопровождая эти уравнения текстом, являвшимся воистину метанием бисера. Были здесь и многие другие, с кем Гордон иногда встречался на конференциях, спорил на сессиях в научных советах; некоторые оставались для него лишь инициалами под интересными статьями, кое-кого он встречал на факультетских ленчах с сэндвичами и пивом или видел их выступления, сопровождаемые вежливыми аплодисментами.

     Сол уплыл куда-то в толпу, так и не договорив о своем плане выявить внеземные цивилизации из всплесков и провалов тахионного спектра. По его мнению, Гордон мог бы проводить наблюдения, а он, Сол, на основании полученных данных делал бы выводы.

     Гордон стал пробираться в зал с таким расчетом, чтобы между ним и Солом образовался заслон из группы оживленно беседующих физиков, специалистов по частицам. Прямо перед ним оказались накрытые для ленча столы. По обыкновению, никто из ученых не блистал хорошими манерами и умеренностью у “шведских столов”. Гордон наложил порядочный слой ветчины на хлеб и ушел с огромным сэндвичем. Щедрой рукой намазанный хрен вышиб слезы сразу же, как только он откусил кусок. Пунш оказался великолепной смесью высокосортного шампанского и острого апельсинового сока.

     Вокруг Шриффера столпились почитатели. Даже удивительно, с каким напором теперь вторгаются в науку всякие знаменитости. Шоу Джонни Карсона производит в ННФ большее впечатление, чем публикация целой серии блестящих статей в “Физикал ревью”.

     "Да, в конечном счете популярным становится то, о чем много говорят средства массовой информации”, - подумал Гордон. В конце пресс-конференции Рамсея и Хассингера Гордон почувствовал, что его душит поток тепла, который, казалось, просто вытеснял воздух из помещения. Когда он мрачно следил за выступлением Кронкайта 22 ноября, у него возникали те же самые ощущения. Являлось ли это признаком истинного парадокса? Может быть, именно в такие моменты радикально менялось будущее? На этот вопрос нет ответа, по крайней мере сейчас. Он пересмотрел все сообщения об атмосферных явлениях, результатах измерений космического излучения и радиошумов - и ничего не нашел. Пока не существовало приборов, которые могли бы измерить этот эффект. Тем не менее Гордон субъективно чувствовал, когда происходили перемены. Может быть, из-за того, что он находился там, где непосредственно наблюдались парадоксы? А может, потому, что он все время напряжен, как говорила Пенни, то есть тонко настроен. Этого он, наверное, никогда не узнает.

     Кто-то кивнул ему. “Вот это день”, - двусмысленно обронил Исаак Лакин и пошел дальше. Лакин стал директором департамента ННФ, возглавлявшим работы по ядерному резонансу. Неопределенная зона исследований, связанная с детектированием тахионов, которой занимался Гордон, находилась в ведении другого человека. Лакин теперь был известен главным образом как соавтор статьи о спонтанном резонансе в “Физикал ревью леттерс”. Эхо славы подняло его до того положения, которое он теперь занимал.

     У другого соавтора, Купера, дела также шли неплохо. ; Его тезисы, освобожденные от упоминания эффектов спонтанного резонанса, очень быстро прошли через комиссию.

     Он вздохнул с облегчением и отправился в Пенсильванию. ; Там, занимаясь в постдокторантуре фундаментальным исследованием электронных спинов, он получил место на факультете и теперь спокойно изучал компаунды III и IV типов, определяя коэффициенты их переноса. Гордон встречал его на ученых сборищах, они выпивали и осторожно беседовали, стараясь обходить щекотливые темы.

     Он случайно услышал о возобновлении работ по проекту “Орион”, касавшемуся запуска космических кораблей, и о новой работе Дисона. Потом, когда Гордон раздобыл другой сэндвич и беседовал с репортером, подошел еще один специалист по частицам. Он хотел обсудить план создания нового ускорителя, с помощью которого можно было бы попытаться получить тахионный каскад. Гордон слушал его с вежливым вниманием, но затем поймал себя на том, что по его лицу невольно расплывается скептическая улыбка. Он сразу же поджал губы и изобразил профессиональный интерес. Физики в области высоких энергий теперь старались генерировать тахионы, но большинство наблюдателей считало их усилия преждевременными, так как для этого не разработали еще соответствующей теории. Гордон председательствовал в нескольких комиссиях по этому вопросу и спокойно реагировал на новые предложения, требовавшие огромных средств. Физики, занимавшиеся частицами, просто помешались на громадных ускорителях.

     Человек, единственным инструментом которого является молоток, всегда считает, что каждую новую проблему нужно решать, забивая гвозди.

     Гордон, задумчиво кивая, попивал шампанское. Хотя свидетельств наличия тахионов теперь более чем достаточно, они не входили в стандартные программы по физике, представляя собой нечто большее, чем просто новые виды частиц. Их нельзя поставить в один ряд вместе с I-мезонами, гиперонами и каонами. До открытия тахионов физики с привычками бухгалтеров раскладывали мир на отдельные компоненты, создавая очень удобную картину. Другие более простые частицы давали лишь незначительные изменения этой картины. Все они входили в состав Вселенной, как мраморные шарики в мешок, наполняя его, но не изменяя сути. С тахионами все оказалось иначе. Они давали начало новым теориям, сбивая пыль с залежавшихся космологических проблем уже одним своим существованием. Стали возникать новые гипотезы осмысления Вселенной.

     Помимо этого, имелись сами послания. Они перестали приходить в 1963 году, раньше, чем Зиннес смогла получить достаточно материалов, подтверждающих их существование. Однако некоторые физики считали, что они действительно были. Другие же, настороженно относившиеся ко всяким спорадическим явлениям, полагали, что сюда вкралась какая-то случайная ошибка. Эта ситуация очень смахивала на ту, с которой столкнулся в 1969 году Джой Вебер, обнаружив волны гравитации. Остальными учеными, проводившими аналогичные эксперименты, эти волны не фиксировались. Значило ли это, что Вебер ошибался, или же всплески гравитационных волн происходили апериодически? Может быть, пройдут десятки лет, прежде чем очередная вспышка этих волн позволит решить данный вопрос. Гордон разговаривал с Вебером, и жилистый экспериментатор с пышной седой гривой, казалось, относился к этому, как к комичной неизбежности. “В науке вы, как правило, не можете обратить в свою веру оппонентов, - говорил он. - Вам нужно их пережить”. Для Вебера оставалась какая-то надежда. Гордон чувствовал, что для его случая этот рецепт не подходит.

     Однако Таннингер предложил новое решение проблемы. Он ввел тахионы в теорию относительности весьма оригинальным способом. Классический вопрос квантовой механики о том, кого считать наблюдателем, наконец решен. Тахионы представляют собой новый вид волновых явлений, так сказать, случайностные волны, проходящие между прошлым и будущим, и создаваемые ими парадоксы образуют новый вид физики. Суть парадокса состоит в том, что могут возникнуть взаимно противоречивые результаты, и таннингеровская картина случайного замкнутого контура оказалась подобной волнам квантовой механики. Разница состояла в интерпретации результатов эксперимента. В созданной Таннингером теории определенный вид волновой функции, напоминающей старую квантовую функцию, давал различные результаты замкнутого контура парадоксов. Однако новая волновая функция не описывала вероятности - она говорила о различных вселенных. Если устанавливался контур, то вселенная раскалывалась на две новые. Если контур был простым, типа убийства собственного дедушки, тогда оставалась одна вселенная, в которой дедушка оставался жив, а внук исчезал и появлялся в другой вселенной, пропутешествовав по времени к тому моменту, когда он убивает дедушку, а далее он продолжает жить в той, второй, вселенной, которая навсегда изменилась благодаря его действиям. Никто ни в первой, ни во второй вселенной не думает о том, что в мире существуют парадоксы.

     Все это выяснилось в процессе создания стоячей волны временного контура. Без участия тахионов не происходило никакого разделения на разные вселенные. Таким образом, мир будущего, который направлял послания Гордону, исчез, стал недосягаемым. Они разделились осенью 1963 года - Гордон был в этом уверен. Какое-то событие - пресс-конференция Рамсея - Хассингера, послание в абонентском ящике или же гибель Кеннеди - сделало эксперимент Ренфрю невозможным или ненужным. Одно из них, конечно, но какое именно?

     Гордон двигался сквозь толпу, раскланиваясь со знакомыми, но мысли его витали где-то далеко. Он припомнил, что человеческое существо, когда ест и двигается, выделяет до 200 ватт тепла. В этом помещении все это тепло задерживалось, и он почувствовал едкие капли пота на лбу. Адамово яблоко упиралось в тугой узел галстука.

     - Гордон! - пронесся над толпой звонкий голосок, отчетливо слышный, несмотря на шум.

     К нему проталкивалась Марша. Она несла дорожную сумку, рассеянно размахивая ею, когда оборачивалась, чтобы поздороваться со знакомыми. Он наклонился и поцеловал ее. Возбужденно жестикулируя, подчеркивая слова, она рассказала Гордону о сумасшедшем движении на улицах города, с которым ей пришлось столкнуться по дороге из аэропорта. Перспектива провести несколько дней с мужем без детей значительно подняла ее настроение, и оно передалось Гордону. Он вдруг ощутил, что его мрачное состояние в перегретом и залитом светом помещении улетучилось после появления Марши. Именно это ее качество - бурлящая жизнерадостность - всегда вспоминалось ему, когда он оказывался вдали от дома.

     - О Господи, здесь Лакин. - Она театрально закатила глаза. - Давай пойдем в другое место. Я не хочу с ним цапаться.

     Лояльность настоящей жены. Она потянула Гордона к салату из креветок, подхватив по дороге нескольких своих друзей, - чтобы образовать барьер между собой и Лакином, как она объяснила. И все это с такой комически преувеличенной деловитостью, что вызвало улыбки даже на очень серьезных лицах. Их нашел официант и предложил шампанское.

     - Ум-м-м. Спорим, это совсем не то шампанское, что в пузыре на столе? - засмеялась Марша.

     Официант замешкался, а потом признался, что председательствующий приказал ему принести шампанское из запасников. После этого официант поспешно удалился, боясь, что и так наговорил лишнего. Казалось, присутствие Марши раскололо окружающих на два лагеря. Вокруг них как бы образовался свой кружок, отовсюду к Марше стекались друзья. Появился, пожимая всем руки, Кэрроуэй. Гордон просто купался в лучах неиссякаемой энергии жены. Ему никогда не удавалось расслабиться так в обществе Пенни, и, может быть, об этом стоило задуматься раньше. В 1968 году, когда они снова увлеклись друг другом - как выяснилось, в последний раз, - он и Пенни зимой поехали в Вашингтон. Город окутывала дымка тумана, поднимавшегося от беспокойного течения Потомака. Он припомнил, что в тот приезд старался избегать вечеров в компании физиков из-за Пенни, потому что ей они казались скучными, а кроме того, он не мог предугадать, когда она ввяжется в какой-нибудь политический спор или, того хуже, замкнется в мрачном молчании. Имелись и такие сферы, которых они с Пенни по молчаливому уговору старались не касаться, и со временем их становилось все больше. Им было из-за чего ломать копья. “Ты копишь обиды”, - обвинила его однажды Пенни. Но, как ни странно, когда после черной полосы наступала белая, оба они буквально светились. Его взгляды на протяжении 67-го и 68-го годов постоянно менялись. Он не принимал фрейдистских рецептов, которые предлагала Пенни, но не находил и других альтернатив. “А не слишком ли явно ты пренебрегаешь анализом?” - спрашивала Пенни, и он понимал, что она права. Ему казалось, что в четкости ее формулировок спрятана какая-то ловушка. Психология развивалась по образу и подобию точных наук, имея перед глазами яркий пример физики. Но и они за образец для себя взяли старый часовой механизм Ньютона. Для современной физики не существует живущего по законам механики мира, не зависимого от наблюдателя, нет механизма, к которому нельзя прикоснуться, и нет способа описания системы без погружения в нее. Его интуиция подсказывала, что никакой поверхностный анализ не сможет объяснить происходящего между ним и Пенни. И вот в конце 1968 года его личность начала раздваиваться, а еще год спустя он встретил Маршу из Бронкса, невысокую и смуглую, и возникло неизбежное. Припоминая эти события, ныне замурованные в памяти, как доисторическая муха в янтаре, Гордон улыбнулся Марше, которую прямо-таки переполняли эмоции.

     Свет, проникавший в помещение через окна с западной стороны, приобрел медный оттенок. Витрины фондовых агентств, как всегда с опозданием, засветились разноцветными огнями. Гордон кивал, пожимал руки, перекидывался фразами с коллегами. Рядом с Маршей оказался Рамсей с тонкой дымящейся сигарой. Гордон приветствовал его заговорщицким подмигиванием. Потом к нему обратился какой-то незнакомец:

     - Мне очень хотелось поговорить с вами, поэтому я просто вломился в ваше окружение.

     Гордон улыбнулся ему, не особенно интересуясь, погруженный в воспоминания. А потом вдруг увидел, что к пиджаку молодого человека приколота изготовленная явно собственноручно карточка “Грегори Маркхем”, и оторопел. Рука, поднятая для приветствия, застыла в воздухе на полпути. Шум разговоров неожиданно сделался каким-то потусторонним, и он отчетливо услышал стук собственного сердца.

     - Да, я вижу, - рассеянно проговорил он.

     - Я составлял тезисы по физике плазмы, но потом ознакомился с трудами Таннингера и, конечно, вашими и полагаю, что как раз в этой области и вершится настоящая физика. Я хотел сказать, что здесь наблюдается целый комплекс космологических последствий, разве не так? Мне кажется... - И Маркхем, который, на взгляд Гордона, был всего лет на десять моложе его самого, начал рассказывать об идеях, возникших у него в связи с работами Таннингера.

     У Маркхема имелось несколько интересных предположений по поводу нелинейных решений - идей, о которых Гордон раньше не слышал. Несмотря на испытанный им шок, он внимательно следил за рассуждениями Маркхема. Он мог сказать, что у того правильное чутье в отношении этой работы. Примененные Таннингером новые методы анализа внешних дифференциальных форм затрудняли понимание его идей для старших поколений физиков, но для Маркхема здесь проблем не возникало. Он не относился к приверженцам общепринятых, но устаревших идей. Маркхем разрабатывал доступные пониманию формализации парадоксальных кривых, покорившие эллиптической логикой равнины реальной физики. Гордона охватило волнение. Ему хотелось найти какое-нибудь тихое местечко, где можно сесть и записать собственные аргументы, чтобы сжатые математические формулировки сами говорили за него. Но тут подошел один из помощников председателя и вежливо, но решительно вмешался в беседу, сказав, что мистера и миссис Бернстайн ждут. Маркхем пожал плечами, как-то криво улыбнулся и исчез в толпе. Гордон вздохнул, вернулся к реальности и, взяв Маршу за руку, последовал за помощником, прокладывавшим им дорогу. У Гордона возникло желание окликнуть Маркхема, найти его, пригласить к себе в этот же вечер, не дать ему исчезнуть из поля зрения. Но что-то его удержало. Он раздумывал о том, не является ли само по себе это событие, эта случайная встреча составной частью парадокса - но нет, здесь не было смысла, прорыв наступил в 1963 году. Этот Маркхем не тот человек, который в далеком будущем займется расчетами в Кембридже, а после погибнет в авиационной катастрофе. Будущее будет другим Удивление промелькнуло на его лице, и он машинально пошел дальше.

     Они встретились с министром здравоохранения, образования и благосостояния. Его тонкий нос и вытянутые трубочкой губы образовывали на лице восклицательный знак. Помощник проводил их к специальному маленькому лифту, где все они стояли очень неудобно в тесноте, - “в пределах персональных границ каждого”, как отметил про себя Гордон, а секретарь держал страничку, всю исчерканную спичрайтером. Гордон вспомнил, что эта должность в кабинете министров имела большое политическое значение. Дверцы лифта открылись в узкий коридор, набитый неподвижно стоящими людьми. Несколько человек внимательно посмотрели на них, а затем их взгляды снова стали безразличными. “Служба безопасности”, - предположил Гордон. Секретарь провел их по узкому коридору в большую комнату. Навстречу выскочила маленькая полная женщина, одетая словно для оперы. Она привычно поднесла руки к горлу, поправляя нитку жемчуга, и глубоко вздохнула:

     - Аудитория уже заполнена, мистер секретарь. Мы даже не предполагали, что народ соберется так рано. Я думаю, пора начинать.

     Секретарь кивнул и пошел вперед. Марша положила руку Гордону на плечо, стараясь дотянуться до своего высокого мужа.

     - У тебя слишком затянут галстук. Ты выглядишь так, словно собираешься повеситься. - Она умело ослабила узел и расправила галстук, прикусив от усердия нижнюю губу, из-за чего кожа ниже линии помады побелела. Гордону почему-то вспомнилось, как белел песок под ногами, когда он бегал по берегу.

     - Давайте, давайте, - подгоняла их леди в жемчугах.

     Они прошли через выложенный мрамором проход и оказались на сцене. Вокруг суетились освещенные прожекторами фигуры, публика тихонько переговаривалась. Еще один помощник в неуместных белых перчатках взял Маршу под руку и повел их обоих к стоящим в два ряда креслам, большая часть которых уже была занята. Усадив их в конце переднего ряда, помощник исчез. Марша носила модное короткое платье. Ее попытки натянуть его на круглые колени привлекли внимание Гордона. У него появилось приятное чувство собственника - ведь этот скрываемый от глаз публики роскошный изгиб бедер принадлежал только ему и будет принадлежать вечером всего лишь по молчаливой просьбе.

     Он прищурился, пытаясь разглядеть конец зала, куда не попадал свет прожекторов. Лица расплывались, как в тумане. Все оживленно переговаривались и поворачивались в ожидании - не его, это Гордон знал. Стоящая слева телевизионная камера замерла, нацелившись на трибуну. Инженер-акустик проверял микрофоны.

     Гордон стал всматриваться в те лица, которые мог разглядеть. Здесь ли Маркхем? Ему вдруг пришло в голову, что люди очень похожи друг на друга, - и все же глаза быстро выхватывали отдельные детали, позволявшие отличить знакомые лица от незнакомых. Кто-то перехватил его взгляд. Нет, это Шриффер. Гордон развеселился при мысли о том, как реагировал бы Шриффер, узнай он, что Маркхем - ничего не ведающее связующее звено с исчезнувшим миром посланий - находится всего в нескольких метрах от него. Гордон никому не раскроет те далекие теперь имена. Это появится в прессе, снова все перепутается, и ничего не будет доказано.

     Но он не торопился полностью опубликовать данные не только потому, что хотел скрыть имена. Большинство импульсов, принимаемых им на ранней стадии экспериментов за шумы, фактически являлись нерасшифрованными сигналами, которые летели из необозримо далекого будущего против течения времени. Они почти не поглощались из-за относительно низкого распределения плотности материи во Вселенной. Но, когда тахионы летят в прошлое, расширяющаяся, с точки зрения людей. Вселенная для тахионов выглядит как сжимающаяся. Галактики собираются вместе, уплотняясь в вечно уменьшающийся объем. Эта плотная материя лучше поглощает тахионы. Когда они летят назад, в то, что для них является сжимающейся Вселенной, количество поглощенных тахионов все возрастает. И, наконец, перед тем как превратиться в точку, она поглотит все тахионы из всех точек своего собственного будущего. Данные измерений интенсивности потоков тахионов, проведенные Гордоном и экстраполированные назад во времени, показали, что поглощенной энергии тахионов окажется достаточно для разогрева сжатой массы, что обеспечит расширение Вселенной. Поэтому взрыв Вселенной из единой точки произойдет из-за того, что случится в будущем, а не из-за того, что уже случилось. Начало и конец сплелись воедино. Кошка схватила себя за хвост.

     Гордону хотелось быть абсолютно уверенным в правильности расчетов, прежде чем он сообщит о потоках тахионов и о своих выводах. Он знал, что его сообщению вряд ли обрадуются. Миру не нужны парадоксы. Они напоминают людям, что обширные перемещения во времени являются замкнутыми витками, которые мы не можем ощутить - мозг человека не воспринимает этого. Гордон считал, что по крайней мере часть научной оппозиции опиралась именно на этот факт. Животные вовлечены в круговорот времени таким образом, что пути матери-природы для них кажутся простыми, и именно это способствует их выживанию. Законы формируют человека, а не человек - законы. Коре головного мозга совсем не нравится Вселенная, которая движется во времени вперед и назад.

     Итак, он не будет усложнять ситуацию несколькими именами, чтобы порадовать Шриффера. Возможно, он все расскажет Маркхему, и ему неизбежно придется опубликовать данные о слабых сигналах, которые он получил с Эпсилон Эридана, находящегося на расстоянии в одиннадцать световых лет, - сигналах из невообразимо далекого будущего, сообщавших подробности эксплуатации космических кораблей. В этом, конечно, не было парадокса, если только информация не предназначалась для задержки запуска космических ракет, подготовка к которому шла на Земле в тот момент полным ходом, и не ставила своей целью воспрепятствовать созданию космической станции. Это, как он полагал, было вполне возможно. В таком случае Вселенная снова расколется надвое. Река раздвоится. Но, возможно, когда формулы Таннингера проникнут глубже в загадку, а само явление будет понято, они смогут узнать, можно ли вообще избежать парадоксов. Сами по себе парадоксы не причиняют действительности вреда. Это все равно, что рассматривать под увеличительным стеклом зародыш одного из близнецов: он будет идентичен другому, но не будет левшой. По крайней мере природа тахионов такова, что случайные парадоксы маловероятны. Корабли в межзвездных путешествиях будут посылать сообщения на Землю жестко сфокусированными лучами. Никакие побочные поля не захватят теперешнюю Землю в ее спиралеобразном движении через космическое пространство, не остановят ее гавот вокруг Галактики.

     В поле зрения Гордона попал Рамсей, вернув его из надзвездных высей в этот залитый светом зал. Рамсей потушил сигару, придавив ее так, что она скорчилась, как умирающее насекомое. Он явно нервничал. Неожиданно взревела записанная на пластинку музыка “Да здравствует , вождь”. Все встали, веря в то, что человек, который только что появился на сцене справа, улыбаясь и махая рукой, является слугой народа. Президент Скрантон пожал руку секретарю с отточенной годами общения с прессой показной теплотой и одарил аудиторию дежурной улыбкой. Гор-, дон невольно почувствовал душевный подъем. Президент шел по сцене с привычной уверенностью, отвечая на приветствия, и наконец сел рядом с секретарем. Скрантон в свое время дискредитировал Роберта Кеннеди, запутав сердитого младшего брата делами с подслушивающими сетями Демократической партии, а затем с использованием ФБР и ЦРУ против республиканцев. Гордон не мог в это поверить, тем более что первые признаки такой слежки обнаружил Барри Голдуотер. Но, оглядываясь назад, становилось ясно, что избавляться нужно было от клана Кеннеди и от имперского президентства заодно.

     Секретарь прошел к трибуне и начал заученно представлять собравшихся на сцене, тяжело вздыхая, как и положено настоящему администратору. Гордон наклонился к Марше и прошептал:

     - Господи, я не приготовил никакой речи.

     - Расскажи им о будущем, Гордончик, - посоветовала она весело.

     - То будущее теперь лишь сон, - проворчал он.

     - Плоха та память, которая помнит только прошлое, - ответила она лаконично.

     Гордон улыбнулся. Марша привела цитату из беседы Алисы с Белой Королевой “В Зазеркалье” Льюиса Кэрролла. Он покачал головой и выпрямился.

     Секретарь закончил вступительную речь и теперь предоставил слово президенту, которого встретили дружными аплодисментами. Скрантон расписал важность доклада Рамсея и Хассингера. Они вышли, неловко заступая друг другу дорогу. Президент под аплодисменты собравшихся вручил каждому почетный именной знак. Рамсей взглянул на свой, а затем обменялся с Хассингером под дружный смех аудитории. Когда они вернулись на свои места, секретарь снова подошел к президенту, шелестя бумагами и передавая ему часть из них. Следующая награда присуждалась за успехи в области генетики, о которых Гордон никогда не слышал. Полная немка разложила перед собой на трибуне несколько листов, приготовившись поведать об истории собственных достижений. Скрантон искоса взглянул на секретаря и сел на свое место. Ему уже приходилось сталкиваться с такими личностями. "

     Гордон пытался сосредоточиться на ее сообщении, но потерял интерес, когда она заговорила о коллегах, которых, к сожалению, не могли чествовать сегодня вместе с ней.

     Он раздумывал, что сказать. Ему больше не представится случая выступить в присутствии столь влиятельного лица - секретаря, и не доведется увидеть президента. Может быть, попытаться рассказать кое-что о том, что все это значит... Он окинул взглядом аудиторию.

     Неожиданно у него возникло впечатление, что время было ЗДЕСЬ, но не как соотношение между событиями, а как нечто РЕАЛЬНОЕ И ОЩУТИМОЕ. Человеку особенно приятно воспринимать время как нечто неизменное, как вес, который ты ощущаешь. Если поверить в это, то человек может отказаться от попыток плыть против течения секунд и начать просто дрейфовать, прекратить биться о плоскую поверхность времени, как насекомое, попавшее в зону солнечного луча. Если...

     Он посмотрел на Рамсея, который любовался своим значком, и перед его мысленным взором предстали пенные волны бухты Ла-Ойя, катящиеся от далеких азиатских берегов, чтобы хлынуть на новую голую землю. Гордон, сам не зная почему, покачал головой и нежно пожал руку Марши.

     Он подумал об именах будущего, того самого отклонившегося будущего, откуда попытками сигнализировать в редеющую тьму истории стремились переписать ее заново. Посылать подобные крупицам надежды с помощью фосфоресцирующих в темноте молниеносных частиц сквозь бесконечный мрак Вселенной достаточно смело. Но им потребуется еще немало мужества - бедствие, о котором они сообщали, способно поглотить мир.

     Под редкие вежливые хлопки президент вручил грузной даме ее почетный знак. Чек последует позже - это Гордон знал, - и она села на свое место. Скрантон уставился сквозь бифокальные очки в лежавший перед ним текст и начал читать, отчетливо, по-пенсильвански произнося гласные в цитатах, касающихся Гордона Бернстайна.

     "...за исследования в области ядерно-магнитного резонанса, которые дали совершенно невероятный эффект..."

     Гордон припомнил, что Эйнштейн получил свою Нобелевскую премию в 1921 году за фотоэлектрический эффект, который в то время казался совершенно безопасным, а не за все еще подвергаемую сомнению теорию относительности. Да, он теперь в хорошей компании.

     "...который, как он показал серией определенных экспериментов в 1962 и в 1963 годах, мог быть получен только благодаря существованию совершенно новой частицы. Эта странная частица, тах.., тах..."

     Президент запнулся. В зале послышались веселые смешки. Что-то возникло в памяти Гордона, и он опять стал рассматривать лица.

     "...тахион, способна перемещаться быстрее света. Этот факт говорит о том, что..."

     Тугой узел волос, приподнятый высокомерный подбородок, темный костюм... Она пришла, чтобы увидеть своего сына в этот исторический миг.

     "...эти частицы могут самостоятельно путешествовать против течения времени. Данное утверждение фундаментально важно для многих областей современной науки, начиная с космологии и до..."

     Гордон приподнялся, сжав кулаки. Она светилась от гордости, повернувшись к трибуне.

     "...до субъядерных частиц. Это действительно явление огромной..."

     Но она умерла в Беллвью раньше, чем он успел ее повидать, в лихорадке дней и месяцев 1963 года.

     "...важности, отражающее все усиливающиеся связи..."

     Женщина в третьем ряду напоминала стареющую секретаршу, которую пригласили посмотреть на президента. И все-таки что-то в ее настороженном взгляде... Зал поплыл, свет разбился на островки.

     "...между микроскопическими и макроскопическими явлениями, тема, которая..."

     Мокрые щеки. Затуманенным взглядом Гордон смотрел на долговязую фигуру президента, который теперь виделся ему каким-то темным пятном за барьером из ярких огней прожекторов. А за ним не менее реально он видел призраки ученых из Кембриджа, каждый из которых представлял фигуру определенных очертаний, знакомую, но не распознаваемую полностью. Теперь эти смутные фигуры исчезали где-то вдали, повинуясь своему предназначению, так же как он, Рамсей, Марша, Лакин, Пенни. Всего лишь контуры, прозрачные для света прожекторов. Казалось, что они застыли на месте, а менялась лишь обстановка вокруг них. Время и пространство выступали игроками. Прошлое и будущее переплелись, годы не бежали в одном направлении. По своим законам вращались случайностные замкнутые витки. Ландшафт времени вздымался волнами, разгибался и сжимался - грозный и великий зверь темного моря.

     Президент наконец закончил. Гордон встал и на деревянных ногах пошел к трибуне.

     "Премия имени Энрико Ферми за..."

     Цитата на значке расплывалась перед глазами. Перед ним вставали лица, на него смотрели глаза. Яркий свет слепил.

     Гордон начал говорить.

     Он видел столпившихся людей и думал о волнах, которые проходили сквозь них, разбиваясь в белую пену, - маленькие фигуры смутно чувствовали их как парадокс, как загадку и погружались в течение времени, не осознавая своих ощущений. Они держались привычных представлений о прошлом и будущем, о движении вперед, о начале, связанном с рождением, и о неизбежной для всех смерти. Слова застревали у него в горле, но он продолжал, думая о Маркхеме и о своей матери, о человечестве, которое никогда не оставляло своих надежд, и о странностях людского бытия, о последней человеческой иллюзии относительно того, что как бы ни проходила их жизнь, всегда продолжает биться пульс новых времен и событий, - иллюзии, что впереди еще целая вечность.