---------------------------------------------------------------
© Ray Bradbury. "The murderer", 1953
© Copyright
Нора Галь
,
наследники
перевод
Текст из 1999 Электронной библиотеки Алексея Снежинского
---------------------------------------------------------------
Музыка гналась за ним по белым коридорам. Из-за одной двери слышался
вальс из "Веселой вдовы". Из-за другой -- "Послеполуденный отдых фавна".
Из-за третьей -- "Поцелуй еще разок!" Он повернул за угол, "Танец с
саблями" захлестнул его шквалом цимбал, барабанов, кастрюль и сковородок,
ножей и вилок, жестяными громами и молниями. Все это схлынуло, когда он чуть
не бегом вбежал в приемную, где расположилась секретарша, блаженно
ошалевшая от Пятой симфонии Бетховена. Он шагнул вправо, потом влево,
словно рукой помахал у нее перед глазами, но она так его и не заметила.
Негромко зажужжал радиобраслет.
-- Слушаю.
-- Пап, это я, Ли. Ты не забыл? Мне нужны деньги.
-- Да-да, сынок. Сейчас я занят.
-- Я только хотел напомнить, пап, -- сказал браслет.
Голос сына потонул в увертюре Чайковского к "Ромео и Джульетте", она
вдруг затопила длинные коридоры.
Психиатр шел по улью, где лепились друг к другу лаборатории и
кабинеты, и со всех сторон на него сыпалась цветочная пыльца мелодий.
Стравинский мешался с Бахом, Гайдн безуспешно отбивался от Рахманинова,
Шуберт погибал под ударами Дюка Эллингтона. Секретарши мурлыкали себе под
нос, врачи насвистывали -- все по-утреннему бодро принимались за работу,
психиатр на ходу кивал им. У себя в кабинете он просмотрел кое-какие бумаги
со стенографисткой, которая все время что-то напевала, потом позвонил по
телефону наверх, полицейскому капитану. Несколько минут спустя замигала
красная лампочка и с потолка раздался голос:
-- Арестованный доставлен для беседы в кабинет номер девять.
Он отпер дверь и вошел, позади щелкнул замок.
-- Только вас не хватало, -- сказал арестант и улыбнулся.
Эта улыбка ошеломила психиатра. Такая она была сияющая, лучезарная,
она вдруг осветила и согрела комнату. Она была точно утренняя заря в темных
горах, эта улыбка. Точно полуденное солнце внезапно проглянуло среди ночи. А
над этой хвастливой выставкой ослепительных зубов спокойно и весело
блестели голубые глаза.
-- Я пришел вам помочь, -- сказал психиатр.
И нахмурился. Что-то в комнате было не так. Он ощутил это еще с порога.
Неуверенно огляделся. Арестант засмеялся:
-- Удивились, что тут так тихо? Просто я кокнул радио. "Буйный", --
подумал врач.
Арестант прочел его мысль, улыбнулся и успокоительно поднял руку:
-- Нет-нет, я так только с машинками, которые тявкают.
На сером ковре валялись осколки ламп и клочки проводов от сорванного
со стены радио. Не глядя на них, чувствуя, как его обдает теплом этой
улыбки, психиатр уселся напротив пациента; необычная тишина давила, словно
перед грозой.
-- Вы -- мистер Элберт Брок, именующий себя Убийцей?
Брок удовлетворенно кивнул.
-- Прежде чем мы начнем... -- мягким проворным движением он снял с
руки врача радиобраслет. Взял крохотный приемник в зубы, точно орех, сжал
покрепче -- крак! -- и вернул ошарашенному психиатру обломки с таким видом,
словно оказал и себе и ему величайшее благодеяние. -- Вот так-то лучше.
Психиатр во все глаза смотрел на загубленный аппарат.
-- Немало с вас, наверное, взыскивают за убытки.
-- Наплевать! -- улыбнулся пациент. -- Как поется в старой песенке:
"Мне плевать, что станется со мною!" -- вполголоса пропел он.
-- Начнем? -- спросил врач.
-- Извольте. Первой жертвой, одной из первых, был мой телефон.
Гнуснейшее убийство. Я запихал его в кухонный поглотитель. Забил бедняге
глотку. Несчастный задохся насмерть. Потом я пристрелил телевизор!
-- М-мм, -- промычал психиатр.
-- Всадил в кинескоп шесть пуль. Отличный был трезвон, будто разбилась
люстра.
-- У вас богатое воображение.
-- Весьма польщен. Всегда мечтал стать писателем.
-- Не расскажете ли, когда вы возненавидели телефон?
-- Он напугал меня еще в детстве. Один мой дядюшка называл его
Машиной-призраком. Бесплотные голоса. Я боялся их до смерти. Стал взрослым,
но так и не привык. Мне всегда казалось, что он обезличивает человека. Если
ему заблагорассудится, он позволит вашему "я" перелиться по проводам. А если
не пожелает, просто высосет его, и на другом конце провода окажетесь уже не
вы, а какая-то дохлая рыба, не живой теплый голос, а только сталь, медь и
пластмасса. По телефону очень легко сказать не то, что надо; вовсе и не
хотел это говорить, а телефон все переиначил. Оглянуться не успел, а уже
нажил себе врага. И потом, телефон необыкновенно удобная штука! Стоит и
прямо-таки требует -- позвони кому-нибудь, а тот вовсе не желает, чтобы ему
звонили. Друзья звонят мне, звонят, звонят без конца. Ни минуты покоя, черт
возьми. Не телефон -- так телевизор, или радио, или патефон. А если не
телевизор, не радио и не патефон, так кинотеатр тут же на углу или
кинореклама на облаках. С неба теперь льет не дождь, а мыльная пена. А если
не слепят рекламой на небесах, так глушат джазом в каждом ресторане; едешь в
автобусе на работу -- и тут музыка и реклама. А если не музыка, так
служебный селектор и главное орудие пытки -- радиобраслет, жена и друзья
вызывают меня каждые пять минут. И что за секрет у этих штучек, чем они так
соблазняют людей? Обыкновенный человек сидит и думает: делать мне нечего,
скучища, а на руке этот самый наручный телефон -- дай-ка позвоню старине
Джо. Алло, алло! Я люблю жену, друзей, вообще человечество, очень люблю...
Но вот жена в сотый раз спрашивает: "Ты сейчас где, милый?" -- а через
минуту вызывает приятель и говорит: "Слушай, отличный анекдот: один
парень..." А потом какой-то чужой дядя орет: "Вас вызывает Статистическое
бюро. Какой марки резинку вы жуете в данную минуту?" Ну знаете!
-- Как вы себя чувствовали всю эту неделю?
-- А так: вот-вот взорвусь. Или начну биться головой о стену. В тот
день в конторе я и поступил как надо.
-- А именно?
-- Плеснул воды в селектор.
Психиатр сделал пометку в блокноте
-- И вывели его из строя?
-- Конечно! То-то была потеха! Стенографистки забегали как угорелые!
Крик, суматоха!
-- И вам на время полегчало, а?
-- Еще бы! А днем меня осенило, я кинул свой радиобраслет на тротуар и
растоптал. Кто-то как раз заверещал: "Говорит Статистическое бюро, девятый
отдел. Что вы сегодня ели на обед?" -- и тут я вышиб из машинки дух.
-- И вам еще полегчало, а?
-- Я вошел во вкус. -- Брок потер руки. -- Дай-ка, думаю, подниму
единоличную революцию, надо же человеку освободиться от всех этих удобств!
Кому они, спрашивается, удобны? Друзьям-приятелям? "Здорово, Эл, решил с
тобой поболтать, я сейчас в Гринхилле, в гардеробной. Только что я их тут
всех сокрушил одним ударом. Одним ударом, Эл! Удачный денек! А сейчас
выпиваю по этому случаю. Я решил, что тебе будет любопытно". Еще удобно
моему начальству: я разъезжаю по делам службы, а в машине радио -- и они
всегда могут со мной связаться. Связаться! Мягко сказано. Связаться, черта с
два! Связать по рукам и ногам! Заграбастать, зацапать, раздавить, измолотить
всеми этими радиоголосами. Нельзя на минуту выйти из машины, непременно надо
доложить: "Остановился у бензоколонки, зайду в уборную". -- "Ладно, Брок,
валяйте". -- "Брок, чего вы столько возились?" -- "Виноват, сэр!" -- "В
другой раз не копайтесь!" -- "Слушаю, сэр!" Так вот, доктор, знаете, что я
сделал? Купил кварту шоколадного мороженого и досыта накормил свой
передатчик.
-- Почему вы избрали для этой цели именно шоколадное мороженое?
Брок чуть призадумался, потом улыбнулся:
-- Это мое любимое лакомство.
-- Вот как, -- сказал врач.
-- Я решил: черт подери, что годится для меня, годится и для радио в
моей машине.
-- Почему вы решили накормить передатчик именно мороженым?
-- В тот день была жара.
-- И что же дальше? -- помолчав, спросил врач.
-- А дальше наступила тишина. Господи, какая благодать! Ведь окаянное
радио трещало без передышки! "Брок, туда, Брок, сюда, Брок, доложите, когда
пришли, Брок, доложите, когда ушли, хорошо, Брок, обеденный перерыв, Брок,
перерыв кончился, Брок, Брок, Брок, Брок..." Я наслаждался тишиной, прямо
как мороженым.
-- Вы, видно, большой любитель мороженого.
-- Я ездил, ездил и все слушал тишину. Как будто тебя укутали в
отличнейшую мягкую фланель. Тишина. Целый час тишины! Сижу в машине и
улыбаюсь и чувствую -- в ушах мягкая фланель. Я наслаждался, я просто
упивался, это была Свобода!
-- Продолжайте!
-- Потом я вспомнил, что есть такие портативные диатермические
аппараты. Взял один напрокат и в тот же вечер повез в автобусе домой. А в
автобусе полным-полно замученных канцелярских крыс, и все переговариваются
по радиобраслетам с женами: я, мол, уже на Сорок третьей улице... на Сорок
четвертой... на Сорок девятой... поворачиваю на Шестьдесят первую... А один
супруг бранится: "Хватит тебе околачиваться в баре, черт возьми! Иди домой и
разогрей обед, я уже на Семидесятой!" А репродуктор орет "Сказки Венского
леса" -- точь-в-точь канарейка натощак насвистывает про лакомые зернышки. И
тут я включаю диатермический аппарат! Помехи! Перебои! Все жены отрезаны от
брюзжания замученных за день мужей. Все мужья отрезаны от жен, на глазах у
которых милые отпрыски только что запустили камнем в окно! "Венский лес"
срублен под корень, канарейке свернули шею. Ти-ши-на! Пугающая внезапная
тишина. Придется пассажирам автобуса вступить в беседу друг с другом. Они в
страхе, в ужасе, как перепуганные овцы!
-- Вас забрали в полицию?
-- Пришлось остановить автобус. Ведь и впрямь музыка превратилась в
кашу, мужья и жены не знали, на каком они свете. Шабаш ведьм, сумбур,
светопреставление. Митинг в обезьяннике! Прибыла аварийная команда, меня
мигом засекли, отчитали, оштрафовали, я и оглянуться не успел, как очутился
дома -- понятно, без аппарата.
-- Разрешите вам заметить, мистер Брок, что до сих пор ваш образ
действий кажется мне не слишком... э-э... разумным. Если вам не нравится
радиотрансляция, служебные селекторы, приемники в автомобилях, почему бы вам
не вступить в общество радионенавистников? Подавайте петиции, добивайтесь
запретов и ограничений в законодательном порядке. В конце концов, у нас же
демократия!
-- А я так называемое меньшинство, -- сказал Брок. -- Я уже вступал во
всякие общества, вышагивал в пикетах, подавал петиции, обращался в суд. Я
протестовал годами. И везде меня поднимали на смех. Все просто обожают радио
и рекламу. Я один такой урод, не иду в ногу со временем.
-- Но тогда, может быть, вам следует сменить ногу, как положено
солдату? Надо подчиняться большинству.
-- Так ведь они хватают через край. Послушать немножко музыки, изредка
"связаться" с друзьями, может, и приятно, но они-то воображают: чем больше,
тем приятнее. Я прямо озверел! Прихожу домой -- жена в истерике. Отчего,
почему? Да потому, что она полдня не могла со мной связаться. Помните, я
малость поплясал на своем радиобраслете? Ну вот, в тот вечер я и задумал
убийство собственного дома.
-- Что же, так и записать?
-- По смыслу это совершенно точно. Я решил убить его, умертвить. Дом у
меня из таких, знаете, чудо техники: разговаривает, поет, мурлычет, сообщает
погоду, декламирует стишки, пересказывает романы, звякает, брякает,
напевает колыбельную песенку, когда ложишься в постель. Станешь под душ --
он тебя глушит ариями из опер, ляжешь спать -- обучает испанскому языку.
Этакая болтливая нора, в ней полно электронных оракулов. Духовка тебе
лопочет: "Я пирог с вареньем, я уже испекся!" -- или: "Я -- жаркое, скорей
подбавьте подливки" -- и прочий младенческий вздор. Кровати укачивают тебя
на ночь, а утром встряхивают, чтоб проснулся! Этот дом терпеть не может
людей, верно вам говорю! Парадная дверь так и рявкает: "Сэр, у вас башмаки в
грязи!" А пылесос гоняется за тобой по всем комнатам, как собака, не дай
Бог, уронишь щепотку пепла с сигареты, мигом всосет. О Боже милостивый!
-- Успокойтесь, -- мягко посоветовал психиатр.
-- Помните песенку Гилберта и Салливена "Веду обидам точный счет и уж
за мной не пропадет"? Всю ночь я подсчитывал обиды. А рано поутру купил
револьвер. На улице нарочно ступал в самую грязь. Парадная дверь так и
завизжала: "Надо ноги вытирать! Не годится пол марать!" Я выстрелил этой
дряни прямо в замочную скважину. Вбежал в кухню, а там плита скулит: "Скорей
взгляни! Переверни!" Я всадил пулю в самую середку механической яичницы -- и
плите пришел конец. Ох, как она зашипела и заверещала: "Я перегорела!" Потом
завопил телефон, прямо как капризный ублюдок. И я сунул его в поглотитель.
Должен вам заявить честно и откровенно, я ничего не имею против
поглотителя, он пострадал за чужие грехи. Теперь-то мне его жалко -- очень
полезное приспособление и притом безобидное, словечка от него не услышишь,
знай себе мурлычет, как спящий лев, и переваривает всякий мусор. Непременно
отдам его в починку. Потом я пошел и пристрелил коварную бестию --
телевизор. Это Медуза -- каждый вечер своим неподвижным взглядом обращает в
камень миллионы людей, это сирена -- поет, и зовет, и обещает так много, а
дает ничтожно мало... но я всегда возвращался к ней, возвращался и надеялся
на что-то до последней минуты, и вот -- бац! Тут моя жена заметалась, точно
безголовая индюшка, злобно закулдыкала, завопила на всю улицу. Явилась
полиция. И вот я здесь.
Он блаженно откинулся на спинку стула и закурил.
-- Мистер Брок, отдавали ли вы себе отчет, совершая такие преступления,
что радиобраслет, репродуктор, телефон, радио в автобусе, селектор у вас на
службе -- все это либо чужая собственность, либо сдается напрокат?
-- Я и опять проделал бы то же самое, верно вам говорю. Психиатр едва
не зажмурился от сияющей благодушной улыбки пациента.
-- И вы не желаете воспользоваться помощью Службы душевного здоровья?
Вы готовы за все ответить?
-- Это только начало, -- сказал Брок. -- Я знаменосец скромного
меньшинства, мы устали от шума, от того, что нами вечно помыкают, и
командуют, и вертят на все лады, и вечно глушат нас музыкой, и вечно
кто-нибудь орет -- делай то, делай это, иди туда, теперь сюда, быстрей,
быстрей! Вот увидите. Начинается бунт. Мое имя войдет в историю!
-- Гм-м... -- Психиатр, казалось, призадумался.
-- Понятно, это не сразу сделается. На первых порах все были очарованы.
Великолепная выдумка эти полезные и удобные штуки! Почти игрушки, почти
забава! Но люди чересчур втянулись в игру, зашли слишком далеко, все наше
общество попало в плен к механическим нянькам -- и запуталось, и уже не
умеет выпутаться, даже не умеет само себе признаться, что запуталось. Вот
они и мудрствуют, как и во всем прочем: таков, мол, наш век! Таковы условия
жизни! Мы -- нервное поколение! Но помяните мое слово, семена бунта уже
посеяны. Обо мне раззвонили на весь мир по радио, показывали меня и по
телевидению, и в кино, вот ведь парадокс! Дело было пять дней назад. Про
меня узнали миллиарды людей. Следите за биржевыми отчетами. Ждите в любой
день. Хоть сегодня. Вы увидите, как подскочит спрос на шоколадное мороженое!
-- Ясно, -- сказал психиатр.
-- Теперь, надеюсь, мне можно вернуться в мою милую одиночную камеру? Я
намерен полгода наслаждаться одиночеством и тишиной.
-- Пожалуйста, -- спокойно сказал психиатр.
-- За меня не бойтесь, -- сказал вставая мистер Брок. -- Я буду сидеть
да посиживать и наслаждаться мягкой фланелью в ушах.
-- Гм-м, -- промычал психиатр, направляясь к двери.
-- Не унывайте, -- сказал Брок.
-- Постараюсь, -- отозвался психиатр.
Он нажал незаметную кнопку, подавая условный сигнал, дверь отворилась,
он вышел в коридор, дверь захлопнулась, щелкнув замком. Он вновь шагал один
по коридорам мимо бесчисленных дверей. Первые двадцать шагов его провожали
звуки "Китайского тамбурина". Их сменила "Цыганка", затем "Пасакалья" и
какая-то там минорная фуга Баха, "Тигровый рэгтайм", "Любовь -- что
сигарета". Он достал из кармана сломанный радиобраслет, точно раздавленного
богомола. Вошел к себе в кабинет. Тотчас зазвенел звонок и с потолка
раздался голос:
-- Доктор?
-- Только что закончил с Броком, -- отозвался психиатр.
-- Диагноз?
-- Полная дезориентация, но общителен. Отказывается признавать
простейшие явления окружающей действительности и считаться с ними.
-- Прогноз?
-- Неопределенный. Когда я его оставил, он с наслаждением затыкал себе
уши воображаемыми тампонами.
Зазвонили сразу три телефона. Запасной радиобраслет в ящике стола
заскрипел, словно раненый кузнечик. Замигала красноватая лампочка, и
защелкал вызов селектора. Звонили три телефона. Жужжало в ящике. В открытую
дверь вливалась музыка. Психиатр, что-то мурлыча себе под нос, надел новый
радиобраслет, щелкнул селектором, поговорил минуту, снял одну телефонную
трубку, поговорил, снял другую трубку, поговорил, снял третью, поговорил,
нажал кнопку радиобраслета, поговорил негромко, размеренно, лицо его было
невозмутимо спокойно, а вокруг гремела музыка, мигали лампочки, снова
звонили два телефона, и руки его непрестанно двигались, и радиобраслет
жужжал, и его вызывали по селектору, и с потолка звучали голоса. Так провел
он остаток долгого служебного дня, овеваемый прохладным кондиционированным
воздухом, сохраняя то же невозмутимое спокойствие; телефон, радиобраслет,
селектор, телефон, радиобраслет, селектор, телефон, радиобраслет, селектор,
телефон, радиобраслет, селектор, телефон, радиобраслет...
2001 Электронная библиотека Алексея Снежинского