Марина Бонч-Осмоловская. Рождественский романс
---------------------------------------------------------------
© Copyright Марина Бонч-Осмоловская
Автор будет рад ответить на вопросы и впечатления о рассказе
в книге обсуждений
Date: 28/11/2003
---------------------------------------------------------------
РОЖДЕСТВЕНСКИЙ РОМАНС
Круглый двор завален снегом. Елки, кусты толпятся вокруг дома, а
винтовая красная лестница горит в снегах алым цветом. Солнечный луч
перескочил с нее на красное подбрюшье машины, Ганс окинул ее взглядом: нет
машины - один сугроб! Далекий путь, уже выезжать, а от машины осталось одно
брюхо! Ганс снег на дверце поковырял - дырка для ключа замерзла. За одну
ночь завалило! Да после дождя! В лицо ему бросилась кровь, он ногой топнул.
Отбежал от машины пару шагов. Шайссе! Шайссе! [дерьмо, нем.] крикнул оттуда
на машину. Обежал ее. Ногой пнул. Начал сбрасывать снег рукавом, нет, не то.
И даже непонятно, как надо... когда после дождя... да когда торопишься...
Ганс потер щетину, оглянулся на свои окна, жены не видно. Может, папе
позвонить, узнать, с чего он начинает?..
Ганс пошел по винтовой лестнице к себе на второй этаж и, пока шел,
решил не звонить, найти щетку какую... На все случаи жизни - если надо что
сделать или починить - у Ганса было множество удобных приспособлений всех
видов и фасонов, и для каждого дела - особое, а на этот случай, к Гансову
собственному удивлению, не оказалось просто ничего.
Ганс из дома притащил пару картонок, совок для пыли. Картонки сразу
развалились, совок дошел до льда - дальше нельзя. Ганс тер и чистил
деревянной ручкой, лед отколупывал по кусочкам. Скоро появилась Рита, жена,
принесла ведро горячей воды.
- А вода здесь при чем?
- Как при чем? - поразилась Рита. - Воду на машину вылей - мы так в
Казахстане делали!
- Ах, в Казахстане...
Это Ганс про себя подумал, но сдержался: такая красивая, любимая жена,
четыре месяца назад поженились.
"Странный выбор, - тетушка Хайди сказала. - Из Казахстана... Можно я
скажу дядьям, что она русская, но немецкого происхождения?" - вкрадчиво так
спросила. "Конечно!" - Ганс обрадовался, ведь Рита и есть немка, Вальтер,
хорошо по-немецки говорит, но, конечно, с акцентом. "Хорошо, что Вальтер, но
странно, Ганс..." - родственники мнения не изменили. Герхард, брат его, так
бы не поступил. Герхард пальто купил, длинное, как у папы, синее, на зеленой
подкладке, он, как папа, бреется утром и вечером, хоть в детали какой
мелкой, а всегда виден лоск. На миллион немецких марок выглядит, тетя Хайди
сказала, - не на евро. Во всем у них с Гансом разница: Герхард пошел бы и
папе позвонил, а не поливал машину водой.
Это потому, что Ганса этот дом испортил. Мама и папа не скажут, но все
прозрачно. Кожаные ботинки из лучшего магазина Ганс сносил три года назад и
с тех пор покупает кроссовки, это раз. Сколько лет рулит на старом Опеле -
два. На Опелях ездят механики, плотники, в принципе, здесь все правильно.
Ганс в этой гостинице домоуправ, ведет хозяйство, здесь и живет, квартира у
него двухэтажная, красивая. А должность небольшая, это все понимают, и над
ним стоит грозная начальница: быстрая, непреклонная в решениях, у нее
большие, прозрачные глаза, ее Рита боится. Но, с другой стороны, Ганс год
назад стал менеджером, хотя он очень молод. Под его началом три уборщицы и
рабочий, который умеет подкрутить и подвинтить все, как надо, кусты стрижет,
листья вывозит. Менеджер должен другую машину купить, уже прошло время
Опеля. Сколько маме пришлось намекать, и только теперь Ганс собрался купить
другую, наконец. Сказал, что это будет японская машина. Испортил Ганса этот
дом! Гостиница эта! При университете. Здесь живут командировочные немцы, но
в основном, едут со всего света: китайцы, русские, французы, почему-то
австралийцы... Ганс в этом доме переменился. Появился оттенок либерализма...
"Что же, дядья позвонят, а я им отвечу, что ты выбрал японскую машину?" -
мама спросила. Потом и Герхард позвонил, посоветовал выбрать Фольксваген. На
таких ездят начальники механиков, строителей, и новый Гансов статус к такой
модели очень подходит. Правильный выбор, решила семья. Может быть, Ауди
подошла бы, но на них ездят чиновники мелкой и средней руки, это Ганс точно
знает. Не его это... БМВ Герхард сразу отсек, это машина для людей из
частных фирм с б`ольшим достатком, чем у Ганса, покупать БМВ было бы
неверно. Крупные, пожилые менеджеры, как главный хозяйственный директор
университета, покупают новые модели Мерседесов, сам Герхард пока за такую не
сядет. Он сядет позже. А японская машина - вообще вне рангов. На такой пусть
ездит какой-нибудь потерявший совесть журналист, а не немец крепкой
профессии! Фольксваген - вот точный Гансов выбор: машина - лицо семьи.
Ганс согласился с доводами, но в последний момент перерешил, уступил
своей жене: она просила четырех-пятилетний Мерседес. Что греха таить, Ганс и
сам думал о Мерседесе уже не один месяц... Только он не мог сразу на такое
решение пойти, потому что хоть и немного подержанный, но все-таки Мерседес
повыше его статуса, пусть и нового, менеджерского. Всю последнюю неделю Ганс
тяжело размышлял и решил, что купи он Мерседес, семья простит ему легкий
перебор, потому что дотянет он, Ганс, до главной немецкой машины - через
годик-другой как-нибудь постарается в чине подрасти... И Рита хочет его
видеть в таком автомобиле...
Нелегко дался Гансу этот выбор, потому что он уже однажды решил сам -
выбрал жену из казахстанских немцев, пожив в своем либеральном доме... Но
про кроссовки жена, как и родители думает, хотя при ней семья такие вещи не
обсуждает. Она сама заметила, что ботинки из хорошей кожи Гансу очень бы
подошли. Да, в общем, Ганс и не против...
А теперь воду принесла! Ганс с недоверием к этому отнесся. Между ним и
женой так бывает: как будто марсианским чем-то пахнет... Но он уже привыкать
начал. Все-таки он любит жену свою... улыбку ее, ласку, она такая нежная.
Ганса это до слез доводило. Хотя они с Ритой совсем непохожи. Ганс круглый,
очень плотный, и голова у него круглая, на макушке от природы немного
плешивая. Живой, крепкий, быстрый, и смеется часто. Не улыбается, а смеется
- тогда его открытое лицо и добрые глаза становятся хитрющими и в них словно
твердая точечка появляется, и про Ганса хочется думать. Рита ему полная
противоположность. Казахстанские немцы ни на немцев, ни на русских непохожи:
маленького роста, волосы темноватые, кожа слегка смуглая. Может быть, Ганс
не влюбился бы в Риту, если бы не ее тихая улыбка и лирический взгляд. Эти
глаза Ганса остановили и взволновали. У знакомых мужчин он, бывало, встречал
некоторую задумчивость, иногда кто-нибудь глаза поднимет мечтательно... А у
женщин... сколько Ганс прожил на свете, а таких глаз, как у Риты, у немок не
встречал...
Через полчаса умытая машина завелась, отогрелась, и Ганс, с
осторожностью подвигаясь по ледку, отправился в свой великий путь.
Дорога его лежала вон из родного города, что само по себе случалось с
Гансом нечасто, вдобавок он должен был пересечь границу Германии, чтобы в
бельгийском Хорсте купить новую машину, а к ужину поставить ее во дворе
своего дома. Старую же оставить дилеру [продавец машин, англ.] за умеренную
плату.
Университетские знакомые Ганса проторили дорогу в Италию, где машины
были дешевле, чем в Германии, - за счет налогов. Там, на заводах
Фольксвагена, можно было купить настоящую немецкую машину, и по отличной
цене. Дело приняло столь массовый характер, что несколько лет назад
разразился скандал: итальянский Фольксваген заставили поднять цены. Народ
стал искать немецкие заводы в других странах, и тогда Италия сменилась на
Бельгию. Там цены были почти те же, что в Германии, но можно было тоже
сыграть на разнице налогов: в Бельгии покупатель не платит налог, если
увезет машину из страны, а в Германии часть налога вернут, и бельгийская
машина выйдет дешевле. Сам бы Ганс до такого не додумался, его твердые устои
испортил либерализм: это иностранцы из гостиницы подучили его мухлевать с
немецкими налогами, это иностранцы соблазнили его купить автомобиль в чужой
стране, привезти в немецкий дом бельгийскую машину...
"Машина - лицо семьи, так что же, у моей семьи будет бельгийское
лицо?.." - пораженно протянул Ганс, разглядывая машины на светофоре. Он
озабоченно думал, что отец и Герхард не одобряли покупку машины за границей,
и почувствовал, что делает что-то не то... Ему очень захотелось убедить
семью, что ничего плохого не случилось, и он взволнованно обдумывал, как его
встретят, что скажут, так что, может быть, рождественские дни выйдут для
него важнее покупки машины...
Ганс оглянулся на заднее сиденье: там покоилась сумка, а в ней -
увесистыми пачками стоимость будущего Мерседеса. Герхард часто пользовался
чеками и все переводил через банк, он советовал то же Гансу, но в этой
материи Ганс оказался более твердым немцем, чем брат: он, как и отец, и как
его дядья и сама тетушка Хайди, держал деньги только у себя дома. К тому же,
за наличные дилер сделает ему хорошую скидку.
На шоссейке снег растаял, так что Ганс почувствовал себя увереннее и
перешел на быструю полосу. Он никогда не бывал за границей, поэтому купил
замечательный атлас Германии и прилегающих стран. Где-то впереди должна была
начаться новая отличная дорога, Ганс нашел ее в атласе и увидел, что она
выведет его к границе кратчайшим путем. Дорога до новой покупки должна была
занять два часа тридцать минут - до границы с Бельгией - и еще сорок пять
минут на той стороне, Ганс все рассчитал.
Первые полчаса он проехал быстро, потому что названия городков были ему
очень хорошо известны. Ганс жил в большом городе, но университетские корпуса
и Гансова гостиница располагались в зеленом пригороде, там, где сады частных
домов плавно переходили в рощи и фермерские хозяйства, а те, в свою очередь,
в деревни и маленькие городки, где жили родственники Ганса. В одном из
пролетевших поселков жил троюродный дядя со своей семьей. Иногда родня
собиралась у них по праздникам. В другом городке, слева по борту, жила
Гансова любимая тетя Хайди, к которой маленького Ганса всегда привозили печь
печенье в первое воскресенье декабря. Во второе и третье воскресенья до
Рождества она сама отправлялась печь печенье с племянниками из двух других
родственных веток. Иногда с Гансом хотели печь печенье и другие тети, но раз
начав с тетей Хайди, Ганс уже не менял порядок.
Своих детей у нее не было, и тетя Хайди вместо мамы дарила Гансу
рождественский календарь. На нем было двадцать четыре кармашка - по числу
дней до Рождества - которые она заполняла небольшими, но щедрыми гостинцами.
Она могла бы не говорить Гансу, что надо следовать порядку: у маленького
Ганса всегда хватало силы духа с первого декабря брать каждый день только
один подарок и не заглядывать в следующий кармашек.
В этом декабре тетя Хайди подарила Гансу ящик "Потса" - двадцать четыре
бутылки отличного пива. Вкусно, но одинаково!
Ганс подумал, как он научит Риту печь печенье с племянниками и
мастерить календари для их будущих детей. И до нынешнего Рождества остались
считанные дни, главное - впереди, а покупка машины - это прекрасное начало
больших праздников... мечтательно подумал Ганс и тут заметил, что не знает,
где едет. Городок тети Хайди он давно проскочил, и на значках появились
незнакомые названия. Ганс, конечно, слышал о них, но почему они менялись
каждые десять километров? То один пропадет, а потом появится, то другой!
"Где-то здесь должна начаться новая шоссейка, - вспомнил Ганс. - Надо встать
и карту посмотреть". Но стоянка не попадалась, зато на знаках возникли
совсем уж неизвестные деревеньки - он о них слыхом не слыхал! "Опять все
сломалось?" - метнулось у Ганса в голове, как давеча во дворе, и от этой
неожиданной поломки вся сила духа оставила его, он впал в ярость и панику.
"Нет никакого порядка!" - кричал он тому, кто поставил на этой дороге не
направление к Бельгии или названия больших городов, а имена мелких
деревушек. Тут Ганс погрешил против истины, ибо совсем забыл, что он сам,
его родня и знакомые тоже искали на дороге деревни, когда отправлялись друг
к другу в гости. Просто в этом районе жители ездили не в те поселки, к
которым привык Ганс.
Он съехал с автобана [шоссе, нем.], порылся в атласе и решил добраться
до новой шоссейки через симпатичный городок, расстилавшийся перед ним.
Указателя на новую дорогу не было, но Ганс положился на карту и здравый
смысл. Через десять минут городок кончился, дорога влекла его дальше, а
указатель еще не появился. Зато Ганс въехал во второй поселок. Взгляд его
упал на часы: план движения нарушился на двадцать восемь минут! Его охватил
ужас, он помчался быстрее. Но не тут-то было! На этой, среднего размера
дороге водители вели себя совсем не так, как на автобане. Там все выжимали
из машин отличную скорость. Особенно этим отличались те, из частных фирм, на
БМВ. Ганс давно заметил, что на БМВ ездят самые агрессивные. Сам-то Ганс
любил умеренную скорость и часто шел по средней, спокойной полосе. Пять
минут пройдет, сзади пристроится какой-нибудь на БМВ и начнет фарами мигать,
Ганса подгонять, хотя это запрещено! "А вот на этой, средней дороге, все эти
герои еле тащатся, даже поворотов боятся! - радостно подумал Ганс, потому
что он-то был настоящим профессионалом: он на любой дороге ехал с одинаковой
скоростью. - Куплю хорошую машину и поеду, как они. На дороге нужно быть
первым".
Он вспомнил, что и дед его любил быструю скорость. И водительские права
его вспомнил, ни у кого таких нет. Дед свои права Гансу показал, а это
оказалась не бумажка или там пластиковый корешок, а самая обыкновенная
тряпочка. А на ней немецкий орел, старые печати, и написано, что выданы эти
права автомобильным отделом Третьего Рейха. Если деда на дорогах когда и
останавливали, то, развернув эту тряпочку, полицейские от восторга вопили,
брали под козырек, и дед не знал ни одного штрафа.
Справа мелькнул знак - шоссейка впереди. По ней Ганс быстро докатит до
границы и наверстает уже сорок пять потерянных минут. Вот показался мост -
там построена новая дорога. Ганс проскочил под мостом и, обомлев, встал на
обочине. Мост был, и дорога была, но на месте въезда на нее вздымались
заметенные снегом горы щебня и песка! Ее еще строили - но она уже
красовалась на карте! Заблудился... потерялся! Ганс выскочил из машины,
ткнул указательным пальцем в ближайшую кучу песка и, не сводя с нее пальца,
затопал ногами. С дороги ему гуднули, что-то крикнули, но Ганс не слышал. Он
скакал около машины, ругаясь и поднимая руку все выше, пальцем указывая всем
на эту самую свинскую в мире работу. "Сломалось! Сломалось!" - вопил Ганс,
заваливаясь в умственный хаос. Нет ничего невыносимей, чем свиньи, которые
нарушают правила! И не нарушают, а даже не хотят их устанавливать! Гансовы
налитые, хорошо натянутые щеки вдруг одрябли и затряслись, как у папы. "В
суд подам!" - грозно вскричал он и еще тверже ткнул пальцем в проклятые
кучи. Напоследок указал на саму дорогу, на снег, на щебень и на мост. Полез
в машину.
"Все из-за этого объединения! Сколько денег вбухали в Восточные земли,
а ведь коту под хвост! - Ганс, хмурый, как туча, думал о том, сколько платит
он сам и всякий немец с каждой получки на восстановление. - Из-за них и
марка падает... - Не мог Ганс привыкнуть к евро: - Марка - старые, солидные
деньги, на них были хорошие немецкие лица... А эти евро? - годятся
каким-нибудь итальянцам, французам... нет у них своего лица! Все становится
хуже... - горевал Ганс, - беспорядок появился, даже с дорогами. Вот и карту
испортили..." - он в отчаянии разглядывал сиротливо заметенные кучи, на
которых никто не копошился, никто не строил...
Деваться некуда. Дороги нет. Надо ехать назад и там пробираться по
новому плану. Это Ганса скосило - он почувствовал, что невыносимо голоден. И
то подумать: прошло около двух часов, а он еще не закусил! Когда они семьей
путешествовали в Кельн, их за три часа высаживали три раза - заморить
червячка.
Ганс зашел в кафе. Турецкое кафе, и за стойкой турки. Ганс весь
подобрался. Но дешево... Их донеры с кебабами он есть не будет. Ему принесли
жареных сосисок и глубокую мисочку горчицы. "А это обученные турки, -
подумал Ганс, осмотрев количество горчицы, потом настороженно оглядел двух
парней, весело болтающих за прилавком. - Еще на турецком говорят..." Один из
них что-то жарил, другой говорил, руками размахивал. Вообще-то Ганс ничего
против иностранцев не имеет, у него их полный дом, сорок квартир
гостиничного типа. Но там другие иностранцы... там знакомые, Ганс к ним
привык. А эти - настоящие иностранцы. Особенно они отца донимают и всех
старших: тетушек, дядюшек. Ганс отвел глаза и слегка повернулся на стуле в
другую сторону. А молодежь, племянники, думал он, легче это переносят. Хотя
Ганс, когда мальчишкой был, тоже терпимо относился, а с возрастом ему стало
труднее. Отец ворчал: пускают в страну всех без разбору, они не могут найти
работу и садятся нам на шею. А Герхард думает, что надо делать, как
англичане и американцы: брать только специалистов, чтобы они не учились за
немецкий счет, а одну прибыль стране приносили. Отец с ним не согласен. Он
специалистов боится: кто же, говорит, даст иностранцам хорошую работу - ведь
они у немцев хлеб отобьют! А Герхард считает, что от этого только дело
страдает: эмигранты на самом дне социальной лестницы торчат, а мы на них за
это злимся. Но как бы то ни было, иностранцам редко дают хорошую работу,
выходит, как отец говорит. Так, как все считают.
А если правде в глаза посмотреть, то эмиграция никому не нравится, все
это - выдумки правительства, до добра страну не доведет. "Вот Риту взять -
она считается немкой, - Ганс обиженно вспомнил мысль, которую он обдумывать
еще до свадьбы. - Но ведь она не настоящая немка и говорит с акцентом - а
как быстро немецкий паспорт получила!"
Гансу надоело слушать эту турецкую речь, а сосиски он доел. Он заплатил
и отправился в сторону автобана. Через полчаса он обогнал машину, водитель
стоял рядом с ней и, отвернувшись от дороги, писал на обочине. Через пару
километров - второй. Ганс подумал, что и ему надо, остановил машину и
занялся делом, слегка отвернувшись от потока машин. Это было вовремя, потому
что скоро он влетел в обширную пробку и проторчал в ней час двадцать. Нервно
поглядывая на часы, Ганс вспомнил, как один жилец, вернувшись из отпуска,
ругал пробки на немецких автобанах. Ганс тогда сказал: "У ремонтников - свой
порядок". А тот знай заладил: "Порядок один - обеспечь свободный проезд!"
Ганс сразу увидел, что тот понять не может всех деталей, и не ответил ему.
Он давно заметил, что у иностранцев все какое-то облегченное, что ли... Они
до самого нутра дела дойти не могут. Он даже спорить не стал с этим жильцом,
потому что объяснить это нельзя, но каждый немец без слов понимает: во
всяком деле есть особый порядок, его только надо знать. И дневной ремонт на
автобане - часть какого-то плана, от этих иностранцев скрытого. Надо все
точно в своей голове строить, как леса строительные красиво стоят. Даже если
на них дом не насажен, все равно уже в них самих все имеется. А голова
иностранца... это то, о чем даже думать не хочется...
Пробка подвинулась к автозаправке, где Ганс решил переждать, а заодно
выпить кофе, не теряя напрасно времени, а еще через час он проскочил мимо
дорожного знака: голубой круг со звездочками - так он познакомился с
бельгийской границей. Здесь дорога переменилась. На покрытии больше не
появлялись заплаты, линии не были заужены и перекрашены, а главное, повороты
на шоссе были так длинны и мягки, что Ганс почувствовал: на этих зигзагах
он, скорее всего, не вылетит в придорожные кусты. Он отмяк, и последний час
пути прошел незаметно. Уже вечером, дома, Ганс вспомнил, что ни разу не
заблудился в этом совсем чужом ему государстве. "В общем, у них там тоже
неплохие дороги", - решил он.
На бельгийской стороне было разбросано много деревень. В одних жили
только французы, в других только фламандцы, ближе к немецкой земле
гнездились немецкие поселения. Все знаки в этом районе были на трех языках,
но если дорога вела во французскую деревню, фламандские и немецкие надписи
на указателе были замазаны краской из баллончика, и наоборот.
Ганс проехал французский поселок, дальше появились немецкие надписи -
они легко вывели его в нужное место. В этом, немецком Хорсте, дома были
такие, как в городе у Ганса, указатели, названия магазинов на немецком - все
знакомо и понятно. "Совсем не так, как у французов, - подумал Ганс. - Там
поневоле чувствуешь, какое все чужое".
Перед ним открылся автосалон. Немец-дилер, которого Ганс нашел в
конторе, его не разочаровал. Вся его стать и ухватки были Гансу очень
близки, лицо доброжелательное, щетина на месте. Рита пробовала бороться и с
Гансовой щетиной, но он ей объяснил: если человек не брит, значит, у него
дела идут настолько хорошо, что можно уже и не бриться.
Ганс вышел из конторы во двор автомобильного салона и увидел машину.
Мерседес. Желтого цвета. Она стояла среди других моделей, но не было ей
равных. Ганс подошел поближе. Его взгляд скользил по ее бокам, и он
чувствовал, что неприятности сегодняшнего дня, тревоги и усталость остались
позади, не имеют никакой власти над ним, смотрящим на ее совершенное тело.
Эти взволнованные линии обегали округлости колес, как безупречной формы
женскую грудь, бежали по спинке, по капоту, наполняя радость нескромных глаз
волшебной линией желанного тела. Взгляд Ганса скользнул с ее ног на лицо, на
торжественную, гордую сетку решетки и два больших глаза передних фар. Он
открыл дверь и, дрожа, сел за руль. Повернул ключ - тихо заворчал мотор.
Зажглись мягким светом приборы, как дальние огни в темной траве, притягивая
своим загадочным мерцанием. Ганс положил обе руки на руль. Его взволновала
мягкая форма руля с выемками для пальцев. Она сразу слилась с его руками, с
ним, она позвала его, и он нажал газ. Мотор заурчал сильнее, как кошка,
когда она, вытянув хвост и выгибая длинную спину, начинает свой прекрасный
шаг...
Ганс выбрал машину на удивление быстро, такого он сам от себя не
ожидал. Может быть потому, что он выбрал ее в своей голове уже давно. Всего
час Ганс обкатывал две модели, заглядывая в мотор и в бумаги, хранившиеся у
дилера, как и у всех немецких дилеров, в идеальном порядке. Ганс выбрал тот,
первый Мерседес желтого цвета. Он похож на немецкий флаг, и, вообще, желтый
цвет - Гансов любимый. Ганс очень хотел бы повесить немецкий флаг на свою
гостиницу или хотя бы на собственную квартиру, как делают во многих странах,
но каждый раз с огорчением думал, что немцам вешать флаги теперь не велят...
"Ладно, - решил он, - машина будет вместо флага!" И немец-дилер одобрил
его выбор.
Они совсем не торговались насчет цены на Гансов старый Опель, с
обоюдной симпатией стукнули по рукам, Ганс опустошил свою заветную сумку и,
получив симпатичный ключ вкупе с кожаным портмоне, полным документов,
счастливо погнал свой подарок в родной городок. Всю дорогу домой он думал,
какое прекрасное наступает для него Рождество, и ему казалось, что покупка
машины - это еще не самое радостное, что ждет его впереди... Ганс вернулся
ночью, мирно завершив этот длинный, тревожный день. Ужинал, целовал жену,
волшебным веером раскрывал перед ней бумаги на машину, добавлял все новые
детали своего пути и чудесного выбора. Ганс был слишком счастлив, и день был
таким волнующим, что, несмотря на усталость, он всякий час просыпался среди
ночи в своей постели, не вынеся теплой муки родного жениного тела, любил ее
вновь и вновь, как будто это была не она, как будто новая машина была
Гансовой женщиной в первую брачную ночь... Потом, блаженный, он радостно
выглядывал во двор, где в тихих рождественских сугробах привыкал к новому
дому желтый автомобиль.
Наутро звонили родители, тети и дяди, поздравляли с покупкой. По
телефону Ганс не мог определить чувства родственников к бельгийской машине,
так что он оставил эти волнения до завтрашнего предпраздничного ужина. К
тому же он сам был слишком переполнен радостью и хлопотал, смеялся больше,
чем всегда, летал, работая, по гостинице, забегал целовать жену, сверкая там
и тут розовым, плотным и ярким лицом.
Вечером на новой машине они с Ритой отправились в центр. Здесь,
начавшись в первых числах декабря, изо дня в день нарастая к Рождеству,
росла и хорошела рождественская ярмарка. Сегодня - третье воскресенье перед
Рождеством - был последний и лучший ярмарочный день. В центре города каждый
переулок и щелка были уставлены деревянными палатками, все они украшены
горящими свечами, игрушками и мишурой. Перед ними, дыша белым паром, за
высокими столиками толклись веселые компании, прихлебывая горячий глинтвейн.
По соседству торговали жареным мясом и сосисками с горчицей. Сюда-то Ганс и
торопился показать друзьям свою машину, убедиться, что он не слишком ошибся
с моделью и, конечно, с этой Бельгией...
В киоске по левой стороне площади, что напротив входа в кафедральный
собор, торговала глинтвейном троюродная сестра Ганса. Здесь уже и Герхард, и
жена его, Камен, их друзья... Гансова сестра, Дора, налила ему душистый
глинтвейн, поцеловала Риту, что-то про Рождество спросила. Нашла для нее
кетчуп, но и горчицу дала, может, думала, Рита уже привыкла. А Ганс
заторопился к брату. Хорошая у него компания, все женатые, все немцы...
А у Ганса не так - когда он женился, сразу вышло, что у него дома стали
собираться смешанные пары: в одной жена-француженка, в другой муж-австрияк.
У Герхарда почему-то все иначе... и у папы все иначе, и у всех старших.
Гансу трудно об этом думалось. Он тоже хотел бы, как они... но уже не мог.
Не так жизнь у него сложилась, не совсем та у него жена, и поступки тоже...
- Я слышал, ты в Бельгии машину купил? - повернулся к Гансу друг
Герхарда. - И номера бельгийские оставил?
- Я машину выбрал немецкую! - сказал Ганс с сильным чувством, стараясь
подавить тревогу. - До Нового Года номера нельзя поменять, все закрыто, а
потом, конечно, сделаю! - он засмеялся, сверкнув камешком в самой глубине
глаз, и через несколько минут компания отправилась оценивать покупку. Как бы
то ни было, Мерседес не мог не понравиться, но еще больше всех покорил
желтый цвет. Ганс провел тыльной стороной ладони по щеке Риты и счастливо
прошептал ей: "Сокровище мое..." потому что в его душе все встало на свои
места. О машине хорошо говорили... почувствовал Ганс, что приняли его друзья
с его полубельгийской машиной за своего.
День перед Рождеством начался поздно, с долгой постели и подарков. Ганс
сам одел Рите на пальчик колечко: хороший бриллиант, а ободок из сверкающего
розового циркония - нежное колечко и яркое, на Риту похоже. Ганс от счастья
думал, что навсегда будет молодоженом. Рита подарила ему прекрасную
серебряную флягу. Ганс коньяк не пил, но тут решил, что начнет.
Ганс поставил кофейную машину, а Рита пошла к теннисному корту: около
него в кустах жило множество зайцев. Все они кормились на соседних лужках,
как травокосилки работали. Ганс их уже не замечал, а Рита жалела и зимой
каждый день ходила им корм задавать - сегодня, по случаю Рождества, понесла
им пакет морковки. Ганс смотрел, как она шла вдоль корта, разбрасывая
морковь, и ему казалось, что вся ее фигурка сияет на снегу, как новый
волшебный перстень...
Посмотрев на корт, Ганс вспомнил свой летний теннис с одним жильцом.
Тот еще плоховато играл, и Ганс ему установил, сколько мячей надо взять с
лету, потом слева, сколько подать под заднюю линию. Жилец старался. А тут
мяч возьми и сорвись в задний угол. Ганс остановился и принялся объяснять
правила, видя, что жилец не понимает: сейчас надо с лету мячи брать, а под
заднюю линию он будет их класть после левой стороны. Вроде жилец во всем
разобрался, а через несколько минут снова запулил не туда. Ганс совсем не
поленился к нему подойти и очень терпеливо растолковал правила с самого
начала и до самого конца. Кое-как обучил иностранца...
Ганс услышал музыку, подошел к другому окну. Эта сторона гостиницы
выходила на поля. Справа, за елками, виднелся дом и двор герра Рейхтера. Он
держал небольшую конюшню, занимался прокатом лошадей и обрабатывал с
работником картофельное поле и фруктовый сад. На них из соседнего леса
повадились набегать кабаны, зажиточное хозяйство подтачивать. Герр Рейхтер
Гансу жаловался, но они, кроме ружья, ничего придумать не могли. Кабанов
запрещено до конца убивать, объяснил фермер, и однажды, в приступе отчаяния,
пришло к нему гениальное решение. Он вытащил во двор динамики проигрывателя
и включил звук. Кабаны с любопытством отнеслись к современной музыке. В
период созревания урожая поперепробовал герр Рейхтер всю эстраду - никакого
эффекта. На классику перешел, но еще хуже стало. Тогда он взялся за дело
по-немецки основательно: выписал каталог дисков, заказал их множество и
начал выяснять отношение свиней к разным певцам и размер приносимой порчи.
Потому что понравилась кабанам музыка... Картина открылась такая плачевная,
что герр Рейхтер кинулся к фольклору. Но немецкие народные песни сразу
отпали - кабаны в тот день сожрали еще больше картошки. Вернулся герр
Рейхтер к попсе, и, вдруг, нашел! - случайно поставил им Бритни Спирс. И
побежали от Бритни Спирс свиньи дикие...
Ганс еще раз прослушал популярную в их округе кассету. "Кабаны корни
яблонь подрывают", - понял он. Разлил кофе по чашкам. Пока Рита в дом
поднималась, Ганс одним глазком фигурное катание посмотрел, как раз немецкую
фигуристку показывали. На ней одета лазоревая капроновая пачка и канареечные
колготки. И лицо тоже красивое. Гансу нравилась немецкая мода и немецкий
вкус. Во всем чувствуется свежесть, ничего позавчерашнего, как, например, он
видал в английских фильмах. У англичан если и есть что современное, то, как
ни крути, старомодное, как будто у бабушки позаимствовали. Такие уж они,
англичане, да и другие иностранцы тоже... А немцы на полшага впереди Европы
идут, такой моды, как у них - нигде не встретишь. Взять даже Гансов дом.
Гостиница эта построена шестнадцать лет назад, но ее обстановка даже сейчас
самая современная. Вот как Гансова квартира выглядит. Гостиная с двумя
огромными окнами, у них рамы алые, металлические. Стол в комнате красный,
ноги у него черные, около него стулья зеленого цвета. Диван немного твердый,
но красный. На полу линолеум серого цвета. В гостиную одной своей стороной
выходит кухня, самая обычная кухня, там можно стоять и еду готовить. Кушать
надо в комнате. Лестница из железных труб ведет на второй этаж, а точнее -
высокие антресоли, что тоже модно. Трубы лестницы покрашены коричневой
краской, ступени у нее желтые. Наверху спальня: две кровати, тумбочки
металлические, красный шкаф, пол здесь бежевый. Комната с услугами. Эта
квартира всегда Гансу нравилась, потому что пыли негде собраться, всюду
модный металл, как в аэропорту. И ламп у Ганса нет, вместо них трубы
протянуты, оттуда бьет свет в потолок. В Гансовой квартире не раскиснешь, а,
наоборот, почувствуешь себя в центре жизни, подтянутым и готовым на
поступки. Ганс и себя почувствовал полным готовности пожить - он пошел к
зеркалу рассмотреть свою наружность. На него смотрел очень здоровый, молодой
розовощекий человек упитанной наружности, но с менее крупным брюхом, чем у
папы. Хотя у Герхарда есть пальто на зеленой подкладке и меньше либерализма,
он, пожалуй, не так похож на отца, как Ганс. Отец в юности и Ганс сейчас -
просто близнецы. Кажется, что они и родились такими: розовые, пузатые. Как
будто их только что вылепил Господь... Словно они сию минуту сошли с
конвейра, еще не обработанные, младенчески свежие...
В гостинице Ганса иногда появляются австралийцы на него, Ганса,
похожие, тоже толстые и розовые. Но те толстяки смеются и двигаются
по-другому, чем Ганс. Эти австралийцы даже друг на друга совсем непохожи,
хотя и толстяки, - пластика тела у них у всех разная. Свободные они. Ганс
когда с ними говорит, чувствует раскованность, они ему приятны... В них
больше своего лица, а в Гансе - всех его родственников и знакомых вместе
взятых.
Рита позвонила в дом, Ганс немного посидел, не зная, что делать, потом
пошел открывать.
- Ты потеряла ключ? - спросил он, открыв жене.
- Нет, мне приятно, когда ты открываешь мне дверь.
Ганс в недоумении смотрел на Риту. Опять почувствовал марсианский
холодок... Вот уже четыре месяца они прожили вместе, но не мог Ганс взять в
толк, почему Рита сама не делает свое дело, а перекладывает на него? Когда
они вдвоем к своей двери подходят, Ганс сам ключ найдет и дверь откроет,
даже если у него в руках две сумки, а третья - в зубах. Ему в голову не
придет помощь попросить ни в этом деле, ни в каком другом. И родные Ганса не
будут просить, все делают сами. А Рита почему-то каждый час спросит: ты не
видел мой ключ? ты не встречал мои перчатки?
Услышав Гансов напряженный тон, Рита, наверное, что-то такое
почувствовала, потому что провела по его щеке тыльной стороной ладони,
прошептала: "Радость моя..." и Ганс, сразу отмякнув, нежно ответил:
"Сокровище мое..." Нравилась Рите эта интимность в немцах...
К сваренному Гансом кофе она принесла деревянную досочку, на ней сыр,
ножик и хлеб - так он научил ее сервировать завтрак. Ганс покосился на сыр,
но не взял. Рита отрезала себе сыру и, откусив бутерброд, спросила:
- Почему ты не ешь?
- Сыр невозможно есть, - ответил Ганс.
- Почему?
- Нет сырного ножа.
- Возьми этот!
- Сыр нельзя резать колбасным ножом, - глубоко вздохнув, ответил Ганс и
пошел за ножом для сыра. Рита почувствовала себя виноватой, хотела помочь
искать, но вспомнила, что делать это нельзя.
Вообще непросто разобраться, что можно делать, а что нет... Риту вот
недавно едва не уволили из супермаркета, где она работала на кассе, за то,
что она подругу обслужила и с ней по-русски разговаривала. Категорически
запрещается кассиру обслуживать родных и знакомых. Но все работники знали,
что общую картину эта суровость улучшить не может, потому что какой бы язык
не звучал, а в магазине круглый год воруют на десять процентов от суммы
выручки. У них, в западной "земле". Рита тогда обиделась и хотела уйти, но
куда денешься?.. Устроиться по своей профессии, чертежницей, она несколько
лет не могла, несмотря на отличное знание немецкого, стаж и законченный в
Германии курс компьюторной графики. На десятки отправленных в компании
заявлений она получила ровно столько же отказов и долго понять не могла,
почему жизнь - сплошная неудача, пока ей Ганс не объяснил, что в Германии в
любом деле рука руку моет. Рассказал ей принцип нужного для работы витамина
B: "beziehynden - bekante" [связи - знакомства, нем.] У Риты было много
знакомых, но с такими же слабыми корнями, как у нее самой, не могли они, в
обмен на место для Риты, ничего предложить немцам взамен. А без этого, что
ты за человек? Какой от тебя прок? Так Рита и не помыла ничью блага дающую
руку и работу не нашла. Остался магазин... последняя резервация для
эмигрантов...
Но Рита на немцев только первый год была в обиде, потому что поняла,
что у них все так и должно работать. Сначала места дают родным и знакомым,
потом тем, кто из ближайшей "земли", Вестфалии там или Баварии, или еще
какой, но той, из которой сам хозяин. Ну а уж потом возьмут кого угодно, но
непременно немца - потому что у немцев национальное чувство очень сильное.
Правила нарушать никому не полагается, но немцы и не нарушают, выбирая друг
друга. А чувство своей национальности, как ни крути, всегда окажется сильнее
любого правила. Рита вспомнила, что в Казахстане среди русских то же
землячество работало. Но - мало. Недостаточно русские друг друга
поддерживали, со всеми подряд перемешивались, потому и получили в итоге
развалившуюся страну. Теперь казахи за их легкомыслие отплатили им полной
мерой: и русских, и немцев дальше техников и чернорабочих не пускают. Не
хотела Рита, а пришлось ей уехать, думала, хоть в Германии ее за свою, за
немку примут, а получилось так, да не так... Повернулась она к русским, но
увидела, что и они больше не к своим, а к коренной нации жмутся, на нее
надеются. А другая часть эмигрантов, не случайные русские и не казахстанские
немцы, а евреи из России совсем иначе себя ведут. Они друг за друга
держатся, всюду своих пропихивают. Если одному удастся на хорошее место
приткнуться, глядь, а через несколько лет в конторе уже половина евреев. А
потом и все окажутся. Это потому, что евреи больше всех на немцев похожи:
живут кланом, закрытым миром, а свою национальность выше всех других ставят.
Русским надо с них пример брать, думала Рита, в любом деле только своих
поддерживать, тогда Россия станет такая же монолитная, как Германия или
Израиль. Или Франция, или маленькая Бельгия, да любая страна. Многие хоть и
пускают эмигрантов, но пришельцы их исконную национальность поколебать все
равно не могут. Может, они и поселятся рядом, но каждый народ живет
собственным миром, остается самим собой. Получается так, как все люди
хотят...
Подоспело кофе. Ганс и Рита сели рядом на красный диван кофе пить,
фильм про роботов смотреть, как они в долине гейзеров ходят, от лавы и огня
усовершенствуются. Тут Рита вспомнила, что когда Ганс в Бельгию за машиной
уехал, его начальница, как обычно, без телефонного звонка залетела в
квартиру и уставилась на нее немигающими, прозрачными глазами, про кресло
спросила. При гостинице есть клуб, и жилец хотел оттуда кресло взять, а Ганс
не дал. Рита не знала, что положено Гансовой начальнице отвечать, она ее
боялась.
- Я ничего ей не сказала, но ты жильцу кресло отдай - инициативу
прояви, - сказала Рита.
- Меня начальница ценит. Мне чем меньше творческой работы, тем лучше. Я
бы хотел отчитываться каждую неделю и чтобы она меня проверяла и говорила,
что делать, - ответил Ганс, а Рита подумала, что и Ганс остается самим
собой.
- Там есть лишние кресла, - объяснила она.
- В квартирах полагается быть стульям, а в клубе - креслам, иначе будет
беспорядок. Как с ножом для сыра.
- Откуда ты знаешь, какой такой порядок?
- Все знают, - удивился Ганс.
- Я не знаю.
- А как твоя деревня немецкая жила?
- Хорошо. Немцы в Россию переселялись.
- Как же они к русской жизни приспособились?
Рита поразилась.
- Много немцев в России наверх выбилось...
- Наверное, перед тем, как наверх попасть, эти немцы специально учились
бардак устраивать, чтобы было, как у русских...
Рита обиделась и сказала свою новую мысль:
- И правильно, надо жить, как русские, если ты в русской стране живешь.
И русских надо поддерживать. А не нравится - можно ехать в Германию. - Она
показала на экран телевизора, на роботов, которые шли сквозь потоки лавы: -
Вот и вам нравится жить, как этим, так вам никто и не мешает. И твоя
начальница носится, как будто у нее мотор внутри. Робота сначала немного
улучшат, а потом он станет немкой!
Такую катастрофу в рождественский день мог спасти только внезапный
приход гостя или счастливое письмо. Никто не пришел и не позвонил, но у Риты
с Гансом была молодая любовь, новая машина, праздничный ужин в кругу семьи и
свежие подарки. Через полчаса они задорно целовались на металлической
лестнице, выкрашенной в коричневый цвет, у Ганса от нежности текли слезы. А
еще через час, нарядные, счастливые, они подкатили на желтом автомобиле к
дому Гансовых родителей.
Все волнения Ганса - примут в семью его машину или нет - рассеялись в
тот же миг: семья восхищенно разглядывала прекрасную машину и поздравляла их
с Ритой. На ужин съехался узкий круг семьи после трехчасовой службы, куда
водили детей.
Это одиннадцатого ноября мама запекала гуся на день святого Мартина.
Ганс вспомнил, что его начальница в шутку предложила выдать ему ноябрьскую
зарплату гусями, как хозяева платили работникам в старинные времена, но,
покосившись на Риту, шутку оставил при себе.
Сегодня, в ночь перед Рождеством, была утка, запеченая с яблоками, и
жареная по немецкому рецепту картошка. Если сегодня утка, то завтра, на
Рождество, будет индейка, но Ганс любил есть утку два раза. Некоторые на
рождественский стол подавали модную итальянскую еду, но только не у Ганса
дома.
Мама зажгла елку и радостно объявила:
- Младенец Христос прилетел, подарки принес!
К ней побежала дочка Герхарда, но среди взрослых сам Герхард оказался
первым, и ему достался лучший рождественский подарок - обеденный сервиз.
Ганс даже удивился, потому что мама знала, что у них с Ритой сервиза нет. Им
она подарила отличную рамку для фотографий. Рита от себя и Ганса испекла
огромный торт, Ганс ее научил: подарки на Рождество должны быть дорогие, но
хорошо, если ты сделал подарок сам, семья это оценит.
На ночную службу снялись вовремя, чуть зазеваешься - в полдвенадцатого
в храме уже мест свободных не будет, если только с краю. Всей Гансовой семье
удалось сесть на одну скамейку, и папа сказал, что это хорошая примета. Рита
оглянулась и неожиданно увидела парня из их бывшей деревни, Витька...
Рита вышла замуж не за казахстанского, а за настоящего немца, но таких
пар раз, два и обчелся, даже вспомнить больше некого. Родня Риты, да что там
родня, вся их деревня немецкая целиком переехала в Германию, потому что все
соседи в деревне были родственниками. Они решили не расставаться, и, как
многие семьи из Казахстана, сняли квартиры в одном и том же доме. Это было
очень удобно: все родные и друзья под рукой, и мужчины могут на лестницу
вместе выйти покурить, дела обсудить. Но когда они на лестнице повесили
третью консервную банку для бычков, немцы из этого дома почему-то начали
выезжать. Много пустых квартир образовалось, тогда и другие казахстанские
семьи вселились, еще веселее стало. Около подъезда лавочку поставили, чтобы
по-простому, в домашних тапочках выйти, семечки полузгать, о жизни
поговорить... Только оттого, что все оказались рядом, немного смешно
получилось. Ритина семья нашла и купила очень красивый зеркальный шкаф, на
другие непохожий, а через месяц таких шкафов пять штук родственники себе
привезли. И гипюр на окна повесили похожий... Но все же хорошо дом освоили и
зажили совместно. Вот только с Витьком сложности.
Он в деревне, в Казахстане, был коноводом, драчуном, и здесь, в
Германии, на каждый день рождения - а их в доме полно - парней заводит
по-страшному. Напьются всей оравой, и Витек уже кричит: "Пошли турок бить!"
"Пошли!" - все радостно орут. Бегут они в соседнюю башню, где турки живут, и
- стенка на стенку!
Очень Рита удивилась, когда Витек рядом прошел, подумала: привиделось.
Ей захотелось отвернуться, сделать вид, что она его не знает, застеснялась
она Витька перед Гансовой родней. Но от этого ей стало еще хуже, и она
храбро посмотрела Витьку прямо в лицо. Но тот из прохода исчез, а вместо
этого хорошо известного Витька посередине храма шел негр, кроссовки
откидывал вразвалочку. Да так, что несмотря на сдержанный гул, их удары
очень ярко отдавались в готических сводах. Куртка расстегнута, из-под нее
оранжевая рубашка сияет. Ганс, посмотрев на этого негра, не сдержался, даже
крякнул. Элегантные женщины двигались ближе к скамейкам, чтобы дать негру
пройти.
Свободных мест уже не было, одна дама прижалась к самому боку Ганса,
сидевшего с краю, сняла перчатки, положила их вместе с сумкой перед носом
Ганса и начала сморкаться. Рита испугалась, хотела место уступить, но Ганс
ее жестом остановил: все нормально, сиди, мол. И служба началась.
Рита знала, что разбирать слова ей будет не трудно, потому что она, как
все русские немцы, говорила на старонемецком языке - живом раритете, который
они, немцы, бережно сохранили в России со времен первых колонистов. Но Гансу
и его родне этот язык не нравился: много слов незнакомых - как будто
заговорил персонаж из древней сказки. Вот если бы сказка про Гарри
Поттера...
Зазвучали трубы органа. Огромные, летящие звуки наполнили весь храм,
музыка, которую Ганс любил, и он вновь почувствовал то, чему не умел найти
слова всякий раз, когда сила музыки переплеталась с величиной открывающегося
перед ним праздника Рождества Христова. Все хлопоты предпраздничных недель и
радости последних дней оставили его, даже новый, любимый Мерседес, и Ганс
почувствовал огромную радость, наполненность горячим, сердечным чувством,
приятие всего вокруг: людей с их поступками, событий, нарушавших точное
течение жизни, как, например, недостроенная дорога, смеющиеся турки в кафе,
негр в готическом храме или Ритин акцент... Тепло вошло в Гансово сердце, он
простил всех, и от этой любви слезы побежали по его щекам, открывая и
наполняя душу счастьем понимания себя как нового и лучшего... И пожилая
дама, стоящая рядом с Гансом, тоже плакала, но Ганс уже совсем не замечал ее
тяжелого навалившегося бока. Тихо сморкалась в платок его мама, отец и
Герхард вытирали глаза, и какая-то бабушка, замыкавшая их ряд, как второй
опознавательный столбик, прижавшись к боку Герхарда, доставала одну салфетку
за другой. Гансу казалось, что это Рождество, как никакое другое, очистило
его сердце, примирило его со всеми тревогами, открывая перед ним обновленную
жизнь, в которой все люди и он совершат только предначертанное любви и
правде... Это сильное чувство не отпускало Ганса, когда на исходе службы
стоявшие рядом пожали друг другу руки, когда он отвел в машину и усадил маму
и бабушку, пожелав им счастья, и медленно повез Риту домой по заснеженным
улицам, наслаждаясь сразу глубиной пережитого чувства, плавным, крейсерским
ходом огромного автомобиля и любовью к своей жене.
Ганс не спеша поставил машину во дворе, выключил огни, запер ее и нежно
поцеловал нагретый капот, как теплые губы. Прошептал Рите: "Сокровище
мое..." и понес ее, счастливую, домой.
Утром Ганс, влюбленный домовой, обошел все квартиры и подарил каждому
жильцу открытку, а детей одарил конфетами. Один поляк полез обниматься, и
Ганс слегка прижал его к своей груди. "Надо библейскую заповедь переписать,
- смеялся поляк, - если тебе дали для поцелуя левую щеку - подставь правую!"
Весь дом был счастлив, но Ганс, наверное, больше всех. Вместе с Ритой и
рождественской желтой машиной он благодатно плыл в этих праздничных днях.
Почти каждый день до Нового Года родственники звали их на обеды, Ганс пил,
танцевал, даже помогал снять домашний фильм с шутками, чтобы послать его на
телевидение, может выйдет премию получить. До Нового Года оставался один
день...
Старшие члены семьи новогодней ночью интересовались мало, а молодые -
сам Ганс, его племянники и кузины - уже в праздничное утро начали
взволнованно договариваться о месте встречи. Всем надо было подъехать
вовремя и найти друг друга в огромной толпе между двух соборов, где около
полуночи соберется молодежь города и обязательно они сами. Обсуждали, куда
пойдут танцевать и хватит ли выпивки на всю ночь. Решали, годится ли для
зимней ночи пиво и в каком баре удастся найти стол в конце ночи, - словом,
все нaиважнейшие детали, что придают Новому Году глубину и вибрацию.
Предвкушение праздника оказалось правдивым. Там, около палатки, где
троюродная сестра Ганса бойко торговала горячим вином, Ганса, Риту и толпу
их вопящих друзей можно было разглядеть в сиянии разноцветных шутих, при
вспышках салюта и хлопках шипучего вина. К середине ночи замерзшая компания
оказалась за огромным деревянным столом в соседнем кнайпе [kneipe, нем. -
один из вариантов паба, где мало едят, а больше пьют]. Скоро девушки
собрались уходить, зная об окончании ночи; Риту отвезла домой жена Герхарда.
Мужчины пили, не скупясь, беззаботно заказывая все подряд, густо перемежая
крепкую выпивку пивом. Здесь Ганс почувствовал наступление того самого
чувства...
Дома он всегда добродушный, а вне дома - несколько скованный. Даже,
скорее напряженный, как будто твердый. И другие, как Ганс заметил,
напряженные. Как будто у всех внутри очень много энергии, много внутренней
силы. Ганс это почувствовал, и ему стало приятно от этой близости с другими,
где все понятные, такие же, как он. Ему захотелось всегда быть таким, полным
особой силы, его влечет это, как ничто другое... Еще в родительский дом
тянет - после родителей туда вселиться, зажить, как отец живет. Что ж, позже
хорошо и машину на более дорогую поменять. Но это уже мелочь, а самое важное
чувство возникает - вот как сейчас - когда он сидит или делает что-то с
другими, и между ними как будто искра пробегает, зажигает внутри огонь - и у
всех зажигает. Ганс среди других самим собой становится, и все становятся.
Нe важно, во что эта сила может вылится, тут главное, что обязательно
выльется. И каждый этого ждет и хочет. Побежал огонь, откуда взялся? Из
тайных глубин? Из твердых камешков в глубине глаз? - уже все захватил.
Вокруг просто попойка, а в глазах появилось: брызжет оттуда - холодком,
холодком несет, но все-таки огонь! Перельется ли? Лица розовеют,
натягиваются, становятся бодрее, ярче. Глаза блестят - твердые, блестящие.
Еще не прорвалось: снаружи плотная корка, а под ней бушует дьявольская лава
и огонь - не тронь! Душа всякого Гансова друга - это то, что лучше не
копать. Только копнешь - рванет, польется и соединит всех в лучшей, главной
минуте!
- Вперед! - крикнул один парень, схватил с пола сумку с петардами, и
все повскакали.
К концу новогодней ночи, когда накатывали эти чувства, Ганс вместе со
всеми засовывал в чужие машины петарды - иностранцам, понятно. Для этого
кто-нибудь из ребят заранее намечал машины для новогоднего салюта. Самое
интересное - это суметь вскрыть машину, подложить вовнутрь петарду и
дождаться водителя, чтобы увидеть взрыв и пламя. Убивать иностранца насмерть
не стоит, но почему не поучить?.. Только для этого надо долго сидеть в
кустах. Проще подложить взрывпакет под машину или на крышу, если вокруг
полный мрак. Может, водителю палец оторвет.
Сейчас, на одну минуту Ганс задержался в баре, остался сидеть за
столом: перед ним ярко встала рождественская ночь и служба в храме, на
которой он был несколько дней тому назад. Он неожиданно вспомнил свое
приятие неправильных людей и плохих событий, свои горячие слезы любви...
Герхард дернул его за рукав и вышел, а Ганс остался совсем один. Он
почувствовал, что не хочет взрывать машины иностранцев, людям с таким же
сердцем, как у него. На рождественской службе его наполнила вера и без слов
дала почувствовать правду и добро... Ганс колебался. "Это было наше
Рождество. А не для них", - пришла ему в голову мысль, он встал и вышел
вслед за другими.
Компания пробежала два квартала со свистом и гиканьем - им ответили
восторженные вопли. Навстречу шли ребята, по виду которых Ганс определил,
что они тоже вышли на тропу войны.
Быстро проскочив небольшой парк, Гансова компания остановилась около
высокого многоквартирного дома. Ганс здесь не бывал, но понял, что в этом
доме, скорее всего, немцы не живут - дом очень старой постройки, грязный,
какой-то допотопный - дом бедняков и иностранцев. Из окон доносилась музыка
и праздничный, заливистый гам, сверкали елочные гирлянды и бенгальские огни.
Около дома удалось открыть только две машины, но это большой успех!
Подсунули петарды еще под десяток, Ганс хорошо знал, как получше прикрепить.
Герхард в своем солидном пальто на зеленой подкладке ходил по еле освещенной
улице, наблюдая, не появится ли прохожий.
Закончив, Гансова компания решила дождаться первого взрыва и засела за
живой изгородью. Возбуждение и страх немного улеглись. Ганс нащупал в
кармане куртки программку рождественской службы, покрутил ее в руках. Он
вспомнил пережитое в храме и свои новые мысли о том, для кого должна быть
вера. "Наша, - обдумал он свою мысль. - Это наша вера". В этот момент на
темной улице, переполненной запаркованными машинами, около паба, где они
только что пили, взорвался и запылал желтый Мерседес с бельгийскими
номерами.
1-3 января, 1 октября 2002 г.
Мюнстер, Германия.