Михаил Болотовский. Абдулов, гуляющий сам по себе
---------------------------------------------------------------
© Copyright Михаил Болотовский, 1985
---------------------------------------------------------------
В тихий час мы валялись на незастланных больничных койках. Не спали,
травили байки. Что еще делать в шоферской больнице в тихий час, как не байки
травить?
- На ста сорока он на встречную выскочил... - Петрович, рассказывая,
приподнимался на локте. - Ну, и в МАЗ, в лобешник. Там - сами понимаете...
Лепешка.
- В цинковом гробу хоронили? - спросил Славка.
- В деревянном. Жгли.
- Мертвецу без разницы, - сказал Федя Абдулов. Он лежал на кровати в
торжественной позе, изучал рябой потолок.
- Как это без разницы? - не согласился Славка. - Это тебе, татарину,
без разницы, а мне с самой разницей.
Федя не обиделся.
- Татар бабы любят, - не меняя положения, ответил он. - А ты дурак.
- Деньги они любят... - обреченно сказал Петрович.
- Татары? - поинтересовался Славка.
- Бабы.
Все согласились, что бабы и впрямь любят деньги. Правда, Федя встрял:
- А ты, Петрович, не любишь денег?
- Дают - бери, - уклончиво ответил Петрович. До пенсии он работал в
такси.
- А как жгли? - вернул тему Славка.
- Как жгут... В крематории.
- Это ежу понятно, что в крематории. А у него зубы были золотые?
- Я ему в рот не лазил.
- А если золотые - тогда все, шандец... - сказал Федя. - Они эти зубы
назад не дают.
Петрович возмутился.
- Как так не дают? Должны, понимаешь, назад давать.
Федя спорить не стал.
- Может, и дают, - согласился он.
- Конечно, - обрадовался Петрович. - Зубы денег стоят. Сколько один зуб
стоит?
Никто не знал. Помолчали.
- Интересно... - Славка сел в постели. - Они в газу жгут или
электричеством?
- А кто их ведает... - задумчиво отозвался Петрович. - Думаю так, что в
газу. Дешевле.
- В газу дешевле? - заспорил Славка. - Ну, ты дал! Вот ты за газ в
месяц сколько платишь?
- В месяц? Рупь двадцать шесть.
- А за электричество?
- Это... как нагорит. У меня сын, понимаешь, всю комнату обставил
электричеством. Пятерка порой набегает.
- Моя скотина тоже хотела патефон, - влез Федя. - Я ей сказал: купишь,
скотина, патефон, из дому выгоню.
- Вот ты опять, Федя, называешь дочку скотиной, - сказал я. - Нехорошо
так.
- Скотина и есть! - И искривленное тиком федино лицо свернулось в
гневную гримасу, и правый глаз задергался. - Скотина! Не говори мне про нее.
Я двадцать лет на овощах возил, я ее, гадину, одними ананасами кормил...
арбузы там, дыни, овощи-хреновощи... а она сейчас задом воротит.
- Да все они... - печально сказал Петрович.
- Двадцать два года девке, - крикнул Федя. - Ну ты хоть посуду матери
помой, тварь такая! Ведь любил я ее, как любил... А теперь ненавижу. Вот,
ненавижу... скотина...
- Гуляет? - спросил Славка.
- Я ей погуляю! Гуляет! Еще чего, гуляет... Задом воротит! Курит! Все
бы простил: говорю ей, брось курить, Махоркина. Я ее прозвал так -
Махоркина.
Петрович засмеялся.
- Брось, говорю, Махоркина!.. так и говорю. Нет же, задом воротит.
Провоняла вся куревом.
- Пьет? - снова навел справку Слава.
- Дурак! - еще громче закричал Федя, нервно ероша рыжие волосы. - Я ей
дам пить! Убью ее тогда. Вот провалиться: убью. Я ей так и сказал: жалко, ты
маленькая не сдохла. Так и сказал: жалко, что маленькая не сдохла.
- Это уж ты... - сказал Петрович, - слишком того...
- Нет, я такой, - не согласился Федя. - Или люблю, или ненавижу. Я
пополам не делюсь.
- Господи, Господи, - запричитал Петрович, - Злой ты, Федя. Злой,
понимаешь. Татарин, прости, конечно...
- Татарин, - охотно согласился Федя. - Обрезной.
- Как еврей, - вставил Славка.
- Ну, - подтвердил Федя. - Евреи что ж, не люди?
- Люди... - Славка пожал плечами. - Только они нам в геологии вредят.
- Где? - заинтересовался я.
- В геологии. Там даже министр и еврей, вообще одни евреи. Они
фальшивые месторождения открывают, государство туда хреначит ресурсы, а там
- шиш с маком.
- Господи, - опять засуесловил Петрович, - вредят?
- Все равно нефти в мире до двухтысячного года, - скорбно отозвался
Федя. - А нас начальник колонны был еврей. Ну, нормальный мужик... Мне раза
арбузы налево предложили отвезти. Я ему, мол, Илья Саулыч... это так его
звали, Илья Саулыч... можно я часика на три припоздаю? А он говорит:
"Пожалуйста, я ничего не знаю, ты ничего не говорил".
- Они бывают хорошие, - подтвердил Петрович. - Я, когда на ЗИМе
работал, возил одного еврея. Хороший был еврей.
В подробности Петрович вдаваться не стал.
- Это от нации не зависит, - продолжал Федя. - Вот потом был начальник
колонны Ахмет. Его все звали Александр Петрович, только какой он,
елки-палки, Александр Петрович? Я его еще с Казани знаю, Ахметку... Ну свой
вроде, да? Татарин. А выговор мне влепил, сукин сын. Пиши, говорит, бабай
Фатих... это по-нашему дед Фатих, значит.... пиши, говорит, объяснительную.
Гад. Убил бы его. Вот убил бы. Пусть мне врачи только скажут: осталось тебе
жить месяц - убил бы его, и братьев двух.
- Его братьев? - заинтересовался Петрович.
- На кой мне его братья! - закричал Федя, и внезапно лицо его стало
багроветь. - Его-то братья! Мои братья, не его! Они мне, гады, череп
раскололи. Кирпичом, гады, сзади подкрались.
- Вот оно как! - заволновался Петрович, даже сел. - А за что ж они
тебя, Федя?
- Добро одно они, гады, от меня имели, - говорил дальше Федя, то ли не
расслышав вопроса, то ли как раз отвечая на него. - Одно добро. Он в
пятьдесят седьмом в Москву приехал, жил у меня, ананасы жрал. Второй тоже
приезжал, я последнюю рубаху снимал. А как чего не поделили - сразу кирпичом
сзади, гады. Я в клинической смерти был. Поняли? Вот...
- Бога видел? - спросил Славка.
- Бога? - Федя улыбнулся как-то неловко, видимо, принял вопрос всерьез.
- Не видел. А его нет!
- И Аллаха нет? - не удержался я.
- И Аллаха, - и Федя вовсе разулыбался. - Никого нет. Не верю я в них.
Вот помру, а на том свете никто меня не примет. Бог не примет, Аллах не
примет. И буду я сам по себе. Вот тут кошку в мультфильме показывали, так и
называется: "Кошка, которая гуляла сама по себе". Вот и буду гулять.
- Ты уж на земле погулял, - заметил Петрович.
- Погулял! - и Федя даже засмеялся. - Ох, погулял. Меня любили бабы. Я
мимо себя не пропускал. Не-ет... Помню, жены сестра... танцуем, а я ее за
титьки незаметно... Баба - ох! Ты что, говорит, Федя? А то, отвечаю. Я уж ее
потом... А один раз ко мне экспедиторшу посадили. Ну, зарулил к магазину,
взял ноль-семь, машину в лесопарковую зону загнал... Ты спишь что ли,
Петрович?
- Ну тебя... - отозвался Петрович с лежбища. - Вон, молодым
рассказывай. Сплю я.
- А я курить ухожу, - заявил Славка. - Мне, Федя, твои половые
похождения неинтересны. Примитивные они.
И вышел.
Федя не понял и обиделся.
- А уж ты святой! - крикнул он вслед Славке. - Сам про
шестнадцатилетнюю вчера что рассказывал?
За дверью палаты, в холле, кто-то врубил телевизор. Заунывно загудел
голос ведущего.
- "В мире животных", - безошибочно определил Федя. - Пойду, посмотрю.
И тоже вышел.
- Теперь до вечера у телевизора проторчит... - вздохнул из-под подушки
Петрович. - Меньше народу - больше кислороду. Второй день лежит, и все про
баб, все про баб... И таблеток нам с вечера не давали... Господи, куда я
попал...
- Ты спи, Петрович, - посоветовал я.
Под бубнежку телевизора мы заснули.
И виделся мне странный сон.
Не был я в том сне действующим лицом, а был зрителем. Виделась мне
большая комната, и я точно знал, что это - комната, хотя стен не было, не
было пола и потолка. А был в этом ограниченном пространстве легкий, весенний
свет, были три кресла, и сидели в них Федя Абдулов, Бог и Аллах.
- Сами по себе, любезный Фатих Исмаилович, - начал Аллах, - гуляют
только кошки.
- И я сам по себе гулял, - заспорил Федя.
- Не упорствуй, Федор, - сказал Бог. - Аллах дело говорит.
- Ну... - Федя соглашался слушать дальше.
- К тому же, - продолжал Аллах, - что за скверная манера выставлять
себя только в дурном свете?
- Это типично восточная манера, - заметил Бог. - Один ваш султан, к
слову будь помянут, приказывал доставлять ему каждую ночь пятилетних
мальчиков. А сам, заметьте, давал им игрушек, сладостей, и ложился спать.
Хотел распутником великим прослыть, а был человек добрейшей души...
- Да, добрейшей, - засмеялся Аллах. - А потом, наутро, этим мальчикам
головы рубили. Идиот. Идиот, - добавил Аллах, - и ханжа.
- Я не знал про головы, - смутился Бог. - За что купил, за то и продаю.
Но отчего же ханжа? Ханжа, допустим, есть фарисей, прикрывающийся
добродетелью. Где же тут, помилуйте, добродетель?
- Добродетель - норма исторического момента, - ответил Аллах. - Ибо
критерии нравственного совершенства меняются. И жизнь Фатиха Исмаиловича мы
судим, опираясь на критерии двадцатого века от рождества вашего сына, так
сказать, вашей последней трети.
- Вы не разумеете сути триединства, - сурово ответил Бог. - Но я в
присутствии Федора спорить об этом не намерен.
- И я не намерен, - весело откликнулся Аллах. - Тем более, что любезный
Фатих Исмаилович не сможет нас рассудить.
- Не ерзай в кресле, - указал Феде Бог. - Скажи лучше, зачем возводишь
на себя напрасно?
- А что напрасно? - забеспокоился Федя. - Я лишнего не говорю. Я, вон,
три года у хозяина лес валил - не за добрые ж дела?
- У какого еще хозяина? - не понял Бог. - В батраках?
- Да в тюрьме он сидел, - разъяснил Аллах. - Семнадцати лет от роду сел
Фатих Исмаилович в тюрьму. "У хозяина" - это сленг. А сел-то, заметьте, ни
за что, за пустяк: за недонесение.
- Недонесение есть проступок спорный, - сказал Бог. - О чем не донес?
- Сосед у меня был, Колька Калачев, - заторопился рассказывать Федя. -
Красивый такой парень, брунет. Из себя гвардеец весь. Девки, помню, как мухи
на него, а он...
- Ближе к делу, - посоветовал Аллах.
- Воровал, - испуганно ответил Федя и искоса посмотрел на Аллаха,
додумывая, достаточно ли короток был ответ. И добавил: - А я не донес.
- У граждан крали или... хэ-э... у государства рабочих и крестьян? -
спросил Бог.
- У государства, - с готовностью пояснил Федя.
- Простительно, - Аллах мотнул головой, улыбнулся.
- Спорно, - возразил Бог.
- У вас все спорно, - заметил Аллах. - Но, полагаю, хоть тот случай с
маленькой девочкой, которую спас Фатих Исмаилович, мы оценим однозначно?
- Да! - со спешностью подтвердил Бог и, оборотившись к Феде, попросил:
- Федор! Расскажи об этом, ибо всегда радостно мне слышать такие истории.
- Про Олю-то? - смутился Федя. - Да вы уж тоже: спас...
Он сидел на самом краешке кресла.
- Вечер уж был...
При этих словах фединого зачина Бог устроился в кресле поудобнее,
приготовился слушать.
- Еду я. А темнеет. Помню, дочке еще игрушек накупил - ну, целую
коробку.
- Заметьте!.. дочке!.. игрушек!.. - вставил Аллах.
- Ну да, - подтвердил Федя. - Она еще в садик ходила, дочка-то. Это
когда еще было... при Никите. Еду, значит. А там проезд такой - от Каширки к
автобусному парку... как его... Аллах его помнит.
- Хлебозаводской проезд, - сказал Аллах.
- Да, во-во! Еду, а темно. Фары включил. И тут - тень впереди какая-то.
Дорога-то пустая была, я гнал... Маленькая такая тень. Ребенок. Я на
тормоза! А куда ж тормозить - вот уж девочка! Осклизнулась, бедная, упала.
Ну, я руль влево!
- А там стена! - заметил Аллах.
- И справа стена, - мечтательно добавил Бог.
- И меня об стенку ка-ак... - Федя осекся, аккуратно подумал, и
закончил: - Как ударило! И сам грудью об руль!
- Два ребра, - резюмировал Аллах.
- Помню Олю, как же, - не расслышав слов Аллаха, продолжал Федя. -
Подобрал я ее, в больницу свез: перепугалась ведь, упала... вдруг, думаю,
случай травматизма?.. Обошлось. Только меня в больницу положили, не ее.
- Да... - протянул Бог, и внезапно спросил: - А лес-то, Федор, тяжело
было валить?
- У хозяина-то? Тяжело, - охотно подтвердил Федя. - Мороз под сорок,
тайга, звери вокруг...
- Двуногие, - в тон добавил Аллах.
- Зачем? - не понял Федя. - Тигры! Киски полосатые по три метра. Сам
видел, вот как вас вижу. Меня вертухай в тайгу погнал сучьев нарубить.
Доверял, что не подорву. Малолеток ты, говорит, мужик ты. Тебе, мол,
подрывать смыслу нету. Я ж на общих был...
- Я запутался! - перебил Федю Бог. - Изволь говорить по-русски.
- Могу перевести, - предложил Аллах, но Бог не согласился:
- Пускай совершенствует речь. Без фени, ясно?
- Меня... офицер... - с запинками заговорил Федя, с грохотом ломая
привычные словесные конструкции, - конвоир в лес послал, за сучьями...
Внезапно Федя замолк - испугался слова "сучья".
- Это приличное слово, - успокоил Бог.
- Ну, да, за сучьями... Ты, сказал, побега не устроишь, потому что срок
маленький, и статья ерундовая... и вообще с общих работ бежать нету смыслу.
Теперь про тигра, можно?
- Можно, - кивнул Бог.
- Ага, так. Иду. Мы рядом с просекой давно уж все сучья порубили. Залез
в тайгу. Топорик ма-ахонький! Вдруг слышу: рычит кто. Я сразу понял, кто.
Тигр! Слева, через полянку, кусты трещат, тигр скачет. Ну, на топорик
надежды нет - и я бежать! Сначала побег обратно к просеке, а сообразил: там
зэка без оружия, а верт... а конвоиры пока свои берданки снимут - тигр-то уж
вот вон! И я в тайгу!
- О чем тогда думал, Федя? Какие мысли были? - ласково спросил Бог.
- Об том, что вроде как побег получается. Побег из-за тигра. Бегу,
значит. А тигр за мной.
- Тигрица, - уточнил Аллах.
- Точно, тигрица... Все-то вы знаете! - удивился Федя.
- Меня поражает, - обратился Бог к Аллаху, - ваша неуемная страсть к
подробностям, вплоть до натурализма. Ну, помилуйте, так ли это важно: тигр
или тигрица?
- Важно, - ответил Аллах. - Из подробностей складывается истина.
Мозаика. Мелочей не бывает.
- Ну да! - возмутился Бог. - Как это там: "В деле качества нет
мелочей"? Чем вы себе забиваете голову, простите уж великодушно! Сплошная
поверхностность, никакого проникновения вглубь, одна - вот как вы сами
выразились - мозаика! Тигрица, вертухаи, Хлебозаводской проезд... Я тоже,
как вы знаете, всемогущ и всеведущ, и мне, представьте, не составляло труда
узнать, что за Федором гналась именно тигрица. Да-с, я знал! Но важно ли
это? Да-с, важно ли? Вся эта тяга к подробностям - от слабости, от бессилия,
от нежелания или даже от неумения охватить явление, отделить суть.
Совершенно неуместные подробности, лишние мелочи, сударь мой...
- Вы все сказали? - осведомился Аллах.
Бог махнул рукой, отвернулся.
- Могу ли возразить? - продолжал Аллах.
Бог молчал.
- Именно так, - сказал Аллах, - всегда и заканчиваются споры с
христианами и иудеями: "Не хочу слушать" - и все! Это не конструктивный
подход.
- У вас конструктивный... - проворчал Бог.
- По поводу мелочей Магомет сегодня же представит вам меморандум, -
холодно сказал Аллах.
- Вы не ругайтесь, - попросил Федя робко.
- Мы не ругаемся, - объяснил Аллах. - Мы дискутируем.
Все трое немного помолчали.
- Так стало быть ты, Федор, - прервал молчание Бог, - отвлек тигра...
гм-м... тигрицу на себя?
- Да, так, значит! - Федя обрадовался возвращению былого разговора. -
Бежит такая дура за мной, а я, стало быть, от нее. Чую, догоняет, сейчас
прыгнет. Развернулся - и топором! - а она тут прыгнула! - а я думаю, дай
Аллах в лобешник ей засветить!.. И прорубил голову. Она свалила меня, да
дохлая уже. Окарябала только сильно. В лазарете потом лежал.
- Вот как вышло, Фатих Исмаилович, - заключил его рассказ Аллах. -
Помянули меня в мгновение опасности, и я вас не оставил.
- Но я... честно, конечно... все равно в вас не верил, - храбро
пробормотал Федя, отводя глаза. - И в вас...
- Не по вере воздаю я, Федор, а по жизни, - сказал Бог. - Сколько
атеистов обрело царствие небесное!.. эхе-хе... сам удивляюсь. То ли беда,
что ты не верил? Ну, не верил...
- Вы уж простите, - на всякий случай попросил Федя.
- Он простит, - заметил Аллах. - Всех прощает. Либерал. Впрочем,
хорошего человека - отчего бы не простить?
- Это я, в смысле... меня? - вовсе смутился Федя. - Да ну, какой я
такой хороший человек? Плохой я человек. Чего с меня люди доброго видели?
Жену вот взять... обижал я ее... - и, почему-то шепотом, добавил: - И бил...
- Но ананасами кормил? - поинтересовался Аллах.
- Причем тут ананасы? - возмутился Федя. - Разве в ананасах дело?
Обижал! Изменял ей, как кот последний, с каждой встречной...
- Но ведь в пятьдесят восьмом году ты ее не бросил? - обронил Аллах.
- Из-за Альфии-то? - Федя заерзал снова, но в глазах его появился
сердитый блеск. - Вы, товарищ Аллах, про Альфию... не надо. Я ее... Да что
там, елки-то зеленые! Она, поди, померла давно!
- Отнюдь, - возразил Аллах. - Живет в Ташкенте, Карасарайская улица,
дом...
- Не надо, - сказал Бог. - Теперь-то какой смысл?
- Чтобы не выпендривался, - отрезал Аллах. - Чтобы полового разбойника
из себя не корчил. И вообще, мне надоело выслушивать, как этот осел сам себя
оговаривает. Вот про дочь, про дочь - что ты говорил? Фатих, шакал ты
облупленный, ты же любишь дочку!
- Махоркину? - закричал Федя, вставая.
- Сядь, Федя, - тихо, но очень весомо сказал Бог. - Дочку любишь?
- Люблю... - так же тихо ответил ему Федя, опускаясь обратно в кресло.
- Курить бы ей не надо. Ведь маленькая легкими болела. Кашляла так: кх...
кх... как чахоточная. Мы с женой ночами сидели, будили друг друга - а никак
помрет во сне? Потом брат старший из Казани травок всяких привез - тогда мы
ее травками поили.
- Кстати, и братьев надо простить, - посоветовал Бог. - Спьяну они, по
глупости. Сами себя казнят.
- Да ну... не верю... казнят!
- Казнят, - засвидетельствовал Аллах. - Прощать не призываю, но убивать
их не следует.
- Убивать вообще не следует, - сказал Бог.
- В общем, конечно, - уклончиво ответил Аллах. - По крайней мере, не
из-за литра водки.
- Я не буду их убивать, - сурово пообещал Федя.
- Но вот пить дурманящие напитки, - неожиданно зло добавил Аллах, -
нельзя ни в коем случае!
- Чего там... - махнул рукой Федя. - Мне жить осталось с гулькин нос.
Рак мозга у меня.
- Не знаю, сколько тебе жить, - возразил Бог, - то есть знаю, но это не
важно... но никакого рака мозга у тебя, Федор, нет в помине. А что касается
водки, то в этом вопросе Аллах совершенно прав. - И помолчав, Бог добавил: -
Можно выпить на праздник.
- И на праздник нельзя, - заспорил Аллах.
- Погодите! Погодите! - крикнул Федя. - Вы тут опять поругаетесь, а я
главного-то еще не спросил! Что же выходит по вашему, хорошую я жизнь
прожил? Не зряшную совсем? А? Как оно выходит-то?
Заскрипели кресла, Бог и Аллах встали.
- На ужин, Федя, - сказал Бог голосом Петровича.
- Как же выходит-то? - кричал Федя, но Бог отвечал одно:
- На ужин... на ужин...
- На ужин! - бубнил Петрович. - А то без нас, понимаешь, все столы
займут. Пятнадцатая палата, подъем, вашу маму!
- Я огурцов лучше поем, - сказал Федя. - И луку.
- Как же без каши? - Петрович даже расстроился. - Без горячего жить
нельзя.
Справа от меня пронзительно скрипела пружинами кровать: вставал Славка.
- Без горячего можно! - веселился он. - Это без горючего нельзя.
И выскочил из палаты: побежал ложку мыть.
- Один про баб, а другой про водку, - начал было Петрович, но замолк,
глянул на меня, потом на Федю, и спросил:
- Значит, кашу кушать не будете? Зря!
И вышел, пошел кушать кашу.
- Салат огурцовый уважаешь? - предложил мне Федя.
- Уважаю, - ответил я.
Мы поставили на тумбочку белую миску, порезали зеленый лук и огурцы,
полили подсолнечным маслом, стали хрустеть.
- Федя, а Федя! - прохрустел я.
- А?
- Тебе девочка под колеса бросалась?
- Курва, - задумчиво сказал Федя. - На саночках каталась, ну и на
дорогу. В темноте-то. А ведь задавишь - разбираться не станут, гады... И я в
стенку - хрясь! А если бы разрешили, так я бы всех их давил, кто нарушает. Я
и в больницу ее не повез - не будет под колеса лезть.
- Врешь.
Федя отложил ложку и посмотрел на меня недоуменно.
- Я?!
- Ты.
- Да за такие слова... Почему это я вру?
- Потому, - торжественно сказал я, - что ты - очень хороший человек.
Федя внезапно засмеялся.
- С ума ты навернулся, - сказал он беззлобно.
- С дочкой помирись.
- Нет! - рубанул Федя, жуя. - Я и жене сказал: пусть эта скотина не
вздумает в больницу заявиться - с лестницы спущу под зад коленкой! Скотина.
Вот убил бы ее. Я ей говорил: что такое сделаешь - убью. Она меня знает.
- Пошел ты к черту, - посоветовал я, лег, отвернулся.
- Нет, я такой, я пополам не делюсь, - с удовлетворением в голосе
продолжал Федя. - Или люблю, или ненавижу. А если ненавижу - ты хучь режь
меня!
Я не откликался.
- Тут интересного зверя показали из мира животных, - начал было Федя.
Но продолжать не стал. Пошелестел газетой "Красная звезда". Доел салат.
- А почему это я хороший человек? - спросил он наконец. - И про Олю
эту... из-под колес... откуда знаешь?
- Был у меня, Федя, сон, - отозвался я, лежа на боку, спиной к Феде. -
Будто сидишь ты с Богом и с Аллахом, и они всю твою жизнь перебирают. И
выясняется, что ты все-таки человек-то хороший.
- А что они еще говорили там? - заносчиво спросил Федя.
- Про тюрьму говорили.
- А про тюрьму я сам вчера рассказывал! - почему-то обрадовался Федя. -
Ты знаешь, как такие сны получаются? Ты послушал, а в мозгах у тебя
подкорка, и записалось, как на магнитофон. Вот. Понимаешь ты? А Бог с
Аллахом - это... хе!.. не верю я в них.
- Ну, а тигр? - спросил я.
- Какой такой тигр?
- Гнался в тайге, на лесоповале, тигр за тобой?
- Что за хреновина! - Федя возмутился.
- Тебя послали конвоиры сучья рубить...
- Ну, посылали, ясное дело, сколько раз...
- А за тобой тигр погнался.
Федя молчал, и становилось ясно, что с тигром вышла накладка: то ли Бог
с Аллахом перепутали, то ли Федя сам забыл.
- Дурак, - мрачно сказал Федя. - Плетешь незнамо что.
И вышел, дверью хлопнул.
Потом вернулись Петрович со Славкой, долго хвалили кашу, корили меня за
то, что не пошел с ними.
- А Абдул наш где? - спросил Славка.
Петрович уже стоял у распахнутого окна, дышал.
- Вон, - сообщил он. - Во дворе гуляет. Кругами ходит, как в клетке.
Мы встали рядом с Петровичем. С малой высоты второго этажа различимо
было сердитое лицо Феди. Он кружил по двору в хороводе синих пижам.
- Абдул! - крикнул Славка. - Сам по себе гуляешь?
Федя оборотился, поднял голову, увидел нас в окне. Постоял, махнул
рукой, и пошел писать следующий круг.
- Как так "сам по себе"? - пробормотал Петрович. - Люди же вокруг. С
людьми и гуляет.
Мы втроем стояли у окна, грелись на вечернем майском солнце, и
смотрели, как четвертый из нас гуляет с людьми по двору.
Октябрь 1985.