Книго 

I. ВЛЕЧЕНИЕ К БЕСКОНЕЧНОМУ     
                 II. ЧТО ТАКОЕ ГАШИШ?
                 III. КИТАЙСКИЕ ТЕНИ
                 IV. ЧЕЛОВЕК-БОГ
                 V. ВЫВОДЫ
     Посвящается J. G. F (Имя женщины, которой автор посвятил свой труд,  не
установлено)
     Мой милый друг!
     Здравый смысл говорит нам, что все земное мало реально и  что  истинная
реальность  вещей  раскрывается  только  в  грезах.  Наслаждаться  счастьем,
естественным или  искусственным,  может  только  тот,  кто  имеет  решимость
принять его; но для тех, кто поистине достоин высшего счастья, благополучие,
доступное смертным, всегда казалось тошнотворным.
     Люди ограниченные сочтут странным и,  быть  может,  даже  дерзким,  что
книга  об  искусственных   наслаждениях   посвящается   женщине   -   самому
естественному  источнику  самых  естественных  наслаждений.  Однако   нельзя
отрицать, что подобно тому, как реальный мир входит в нашу  духовную  жизнь,
являясь материалом для нее и  способствуя  образованию  того  неопределимого
сплава, который мы называем нашей личностью,-так и  женщина  входит  в  наши
грезы, то окутывая их глубоким мраком, то озаряя ярким светом.
     Впрочем, не все ли равно, будет ли понятно другим это посвящение? Разве
для  самолюбия  автора  непременно  нужно,  чтобы  книга  его  была   понята
кем-нибудь, кроме того или той,  для  кого  она  написана?  Да  и,  наконец,
неужели уж так необходимо, чтобы она была написана для кого-нибудь? У  меня,
например, так мало влечения к  живым  существам,  что,  подобно  праздным  и
чувствительным   женщинам,    посылающим    свои    излияния    воображаемым
приятельницам, я хотел бы писать только для 'умерших.
     Но эту книжку я посвящаю не мертвой: та, к которой я обращаюсь,- хотя и
больна - всегда деятельна, всегда жива в моей  душе,  и  мысли  ее  обращены
теперь к Небу, этому источнику всех просветлений. Ибо человеческое  существо
обладает особенным даром извлекать - как  лекарство  из  опаснейших  ядов  -
целый ряд новых и самых тонких m`qk`fdemhi даже  из  страдания,  бедствия  и
рокового несчастья.
     Ты увидишь в этих набросках одинокого, угрюмого путника,  затерявшегося
в подвижном людском море и уносящегося сердцем и мыслью к  далекой  Электре,
которая так недавно еще отирала пот с его чела и  освежала  его  лихорадочно
запекшиеся губы; и ты поймешь благодарность Ореста, которого ты оберегала от
кошмаров, рассеивая тихой материнской лаской его ужасные,  мучительные  сны.
(Орест и Электра - брат и сестра, дети Агамемнона, убитого  коварной  женой.
Орест с помощью Электры отомстил за отца, убив свою мать и ее любовника.  За
это боги наказали его безумием, его преследовали богини-мстительницы Эринии,
но над ним сжалился Аполлон и исцелил его. - прим. ред.)


     Тем, кто умеет наблюдать самих себя и запомнить свои переживания,  тем,
кто сумел, подобно Гофману, установить свой духовный  барометр,  приходилось
отмечать в обсерватории своих мыслей ясные периоды, счастливые дни, чудесные
минуты. Бывают дни, когда человек просыпается  юный  и  мощный  духом.  Едва
только веки  его  освобождаются  ото  сна,  смыкавшего  их,  как  перед  ним
развертывается внешний мир  -  в  четком  рельефе,  в  удивительной  ясности
контуров и поразительном богатстве красок. Духовный мир также раскрывает ему
свои  необъятные  владения,  полные  новых  откровений.   Человек,   который
находится в  таком  состоянии,к  сожалению,  редком  и  непродолжительном  -
чувствует себя более одаренным, более справедливым,  более  благородным.  Но
самое  удивительное  в  этом  исключительном  состоянии  ума  и  чувстве   -
состоянии,  которое  я,  без  преувеличения,  могу  назвать  райским,   если
сравниваю его с тяжелой мглой пошлой повседневности,- самое  удивительное  в
нем то, что невозможно уловить видимую  и  поддающуюся  объяснению  причину,
вызывающую его. Быть может, оно является следствием особенного образа жизни,
удовлетворяющего  требованиям  гигиены  и  мудрости?   Это   самое   простое
объяснение, которое приходит в голову; однако приходится признать,  что  это
необыкновенное состояние, это чудо, ниспосланное  высшей,  невидимой  силой,
лежащей вне человека, часто наступает именно после  периода,  когда  человек
злоупотребляет  своими  физическими  способностями.  Или,  может  быть,  это
награда за пламенную молитву и  напряжение  духовных  сил?  Несомненно,  что
упорная напряженность желания, устремление всех духовных сил к Небу могли бы
создать условия, наиболее благоприятствующие  наступлению  такого  душевного
здоровья. Но в  силу  какого  нелепого  закона  наступает  оно  после  самых
преступных оргий воображения, после софистического злоупотребления  разумом,
которое отличается от честного, нормального мышления не меньше,  чем  фокусы
акробата от укрепляющей здоровье гимнастики? Что касается лично меня,  то  я
нахожу более правильным рассматривать это ненормальное  состояние  духа  как
истинную благодать,  как  дарованное  чудом  волшебное  зеркало,  в  котором
человек видит самого себя, но таким, каким он мог бы и должен  был  бы  быть
всегда; это какое-то  небесное  nomemhe,  напоминание  о  гармонии  в  самой
обаятельной  форме.   Существует   школа   спиритуалистов,   имеющая   своих
представителей   в   Англии   и    в    Америке,    которая    рассматривает
сверхъестественные явления - привидения, призраки и т. д. -  как  проявления
божественной  воли,  желающей  пробудить  в  душе  человека  воспоминание  о
невидимых реальностях.
     В  самом  деле,  это  чудесное  и  своеобразное  состояние,  в  котором
уравновешиваются  все  способности,  в  котором  воображение,  несмотря   на
поразительную  силу,  не  увлекает  за  собой  в  опасные  странствия   наши
нравственные чувства, в котором повышенная чувствительность не  страдает  от
больных нервов, толкающих человека либо к преступлению, либо к  отчаянию,это
необыкновенное состояние не имеет предвестников. Оно является внезапно,  как
привидение.  Это   точно   внушение   свыше,   но   внушение,   периодически
повторяющееся,- и если бы  мы  обладали  истинной  мудростью,  мы  могли  бы
извлечь из него уверенность в существовании иной,  лучшей  жизни  и  надежду
приблизиться к ней - путем  упорного  воспитания  нашей  воли.  Эта  острота
мысли, этот экстаз ума и чувств во  все  времена  казались  человеку  высшим
благом. Вот почему, стремясь только к непосредственному наслаждению, которое
дает такое состояние, и не боясь насиловать законы  своей  природы,  человек
искал в естественных науках, в разных снадобьях, в самых грубых напитках и в
самых тонких ароматах - искал во всех странах и во все времена -  магическое
средство которое дало бы ему возможность  унестись,  хотя  бы  на  несколько
часов, из этой юдоли праха  и,  как  говорит  автор  "Лазаря"  -  "мгновенно
овладеть Раем". Ах, человеческие пороки, несмотря на все ужасы, которые мы в
них  усматриваем,   доказывают   (уже   самой   своей   распространенностью)
неудержимое влечение человека к Бесконечному... Но увы! Влечение  это  часто
сбивает с пути!  Можно  было  бы  воспользоваться,  как  метафорой,  избитой
поговоркой "Все дороги ведут в Рим" и применить ее к духовному миру;  все  в
конце концов ведет к награде  или  наказанию,  этим  двум  формам  вечности.
Человеческий дух кипит страстями: их у него -употребляя  другое  тривиальное
выражение - хоть отбавляй, Но этот несчастный дух,  природная  извращенность
которого так же велика, как и  его  непосредственная,  почти  парадоксальная
способность  к  милосердию  и  к  самым  суровым  добродетелям,-  этот   дух
удивительно склонен к парадоксам, которые позволяют ему употреблять  во  зло
избыток его необъятной страсти. Он никогда не желает продавать себя целиком.
Но в своем ослеплении он забывает,  что  играет  с  более  лукавым  и  более
сильным, чем он сам, и что Дух Зла, получив один его волосок, завладеет  его
головой. И вот этот видимый владыка видимого  мира  (я  говорю  о  человеке)
захотел создать себе Рай при помощи фармацевтических средств и  возбуждающих
напитков, уподобляясь маньяку, который вздумал бы заменить солидную мебель и
настоящие сады рисунками на холсте, вставленными в  рамы.  Этим  извращением
влечения к Бесконечному и объясняются, по-моему, все преступные эксцессы: от
уединенного, сосредоточенного опьянения писателя, который вынужденно  прибег
к опиуму для облегчения  физических  страданий  и,  открыв  в  нем  источник
убийственных наслаждений,  сделал  его  светилом  своего  духовного  мира  и
подчинил ему  весь  склад  своей  жизни,  до  самого  последнего  oimhvi  из
предместий, который с душой, объятой пламенем славы и  величия,  валяется  в
грязи на проезжей дороге... Среди  веществ,  способных  создать  то,  что  я
называю Искусственным  Идеалом  -  не  говоря  о  спиртных  напитках,  сразу
приводящих в буйное состояние силы телесные и парализующих духовную силу, об
ароматах,  слишком  частое  употребление  которых  хотя  и   создает   более
утонченную фантазию,  но  постепенно  истощает  физические  силы,-  наиболее
действенными являются  гашиш  и  опиум,  их  сравнительно  легко  достать  и
обращаться с ними довольно просто.  В  этом  очерке  я  намерен  исследовать
таинственные явления и болезненные наслаждения, вызываемые этими веществами,
рассмотреть   неизбежные   последствия,   которые   влечет   за   собою   их
продолжительное  употребление,  и,  наконец,  указать  на   моральное   зло,
вытекающее для человека из столь опасного преследования  ложного  идеала.  У
нас есть уже обстоятельное исследование об опиуме - научное и вместе  с  тем
поэтическое, и столь блестящее,  что  я  не  решился  бы  прибавить  к  нему
что-либо. Я ограничусь тем, что в одном из следующих очерков остановлюсь  на
этой книге, которая целиком никогда не была переведена во Франции. Автор ее,
человек  известный,  обладающий  сильным  и   очень   тонким   воображением,
удалившийся от мира и живущий в тихом уединении, поведал нам  с  трагической
правдивостью о тех наслаждениях и терзаниях, которые он в былые дни  находил
в опиуме,
     Самая  драматическая  часть   его   книги   -   это   рассказ   о   тех
сверхчеловеческих усилиях  воли,  которые  ему  пришлось  употребить,  чтобы
избавиться от проклятия, которое он так неосторожно сам навлек на себя.
     В  настоящем  очерке  я  буду  говорить  только  о  гашише,   пользуясь
многочисленными  исследованиями,  извлечениями  из   записок   и   признаний
образованных людей, более  или  менее  долгое  время  употреблявших  его.  Я
собираюсь объединить в моем труде все эти документы и представить их в  виде
монографии, единым  героем  которой  станет  созданный  мною  тип,  наиболее
удобный для такого рода экспериментов.

     Рассказы Марко Поло, над которым напрасно издевались, как и над многими
другими древними путешественниками,  были  проверены  известными  учеными  и
оказалось, что они вполне заслуживают нашего доверия. Я  не  буду  повторять
его рассказ о том, как  Старец  с  Горы  опьянял  гашишем  (отсюда  название
Гашшашшины или Ассассины) и  запирал  в  чудесный  сад  тех  из  своих  юных
учеников, которым он - в награду за покорность и  послушание  -  хотел  дать
представление о Рае. Читатель  может  найти  указания  относительно  тайного
общества Гашшашшинов в книге де Гаммера и в  записках  Сильвестра  де  Саси,
помещенных  в  XVI  томе  "Memoires  de  l'Academie  des   Inscriptions   et
Belles-Lettres" ("Мемуары Академии Надписей и ' Изящной Словесности" (фр.)),
а относительно этимологии слова  Assassin  ((фр.).  -убийца.  Происходит  от
арабского "гашшашшин" - "поедатель гашиша", так называли  себя  члены  ndmni
средневековой мусульманской секты, считавшие  священным  долгом  умертвление
врагов.) в его письме к редактору Moniteur'a, помещенном в О359 за 1809 год,
Геродот сообщает, что скифы сгребали в кучи конопляное семя, кидали  на  них
раскаленные на огне камни и так получали паровую баню, более  душистую,  чем
любая греческая ванна; и наслаждение, доставленное ею, было так велико,  что
оно исторгало у них крики радости.
     Гашиш, действительно, перешел к нам с  Востока:  возбуждающие  свойства
конопли  были  хорошо  известны  древнему  Египту;  в  Индии,  в  Алжире,  в
счастливой  Аравии  она  -  под  разными  названиями  -пользовалась  широким
употреблением. Но и у  нас  наблюдаются  довольно  часто  любопытные  случаи
опьянения растительными выделениями. Известно, что дети, повалявшись в кучах
скошенной люцерны, испытывают странное головокружение: известно  также,  что
во  время   жатвы   конопли   мужчины   и   женщины   страдают   такими   же
головокружениями, словно от жатвы поднимаются пары,  коварно  затуманивающие
мозги работников. В голове жнеца несутся вихри, иногда  появляются  видения.
Временами члены тела ослабевают и отказываются повиноваться,  Мы  слышали  о
сомнамбулических явлениях, довольно часто наблюдаемых среди русских крестьян
и, как говорят, вызываемых употреблением конопляного масла в  пищу,  Кто  не
знает странного поведения кур,  поевших  конопляного  семени,  или  сильного
возбуждения, наступающего у лошадей, съевших порцию конопли, иногда  политую
вином,  которую  крестьяне  дают  им  для  возбуждения  перед  скачками   на
деревенских празднествах.
     Однако, несмотря на многочисленные опыты,  из  французской  конопли  не
удалось получить гашиша; или, вернее, из нее не удалось  получить  вещества,
равного  по   силе   гашишу.   Гашиш   или   индийская   конопля,   Cannabis
indica,растение из  семейства  крапивных  -  отличается  от  конопли  нашего
климата только тем, что стебель ее никогда не достигает  такой  высоты,  как
стебель нашей конопли,  Индийская  конопля  обладает  необыкновенно  сильной
опьяняющей способностью, которая в последние годы и во Франции  привлекла  к
себе  внимание  ученых  и  светского  общества.  Ценится  она  поразному,  в
зависимости от происхождения; выше  других  ценится  любителями  бенгальская
конопля; впрочем, египетская, константинопольская,  персидская  и  алжирская
обладают теми же свойствами, но в более слабой степени.
     Гашиш (что значит Трава, как говорят  арабы,  соединяя  с  этим  словом
представление о всех нематериальных наслаждениях, источником  которых  может
быть трава) носит разные названия, смотря по своему составу и в  зависимости
от способа приготовления его в  той  стране,  где  он  растет:  в  Индии  он
называется банг, в Африке - терьяк, в Алжире и в Счастливой Аравии - джунд и
т. д. Весьма важно знать, в какое время года собирать его; наибольшей  силой
он обладает во время цветения - для наркотиков употребляются только цветущие
верхушки конопли.
     Масляный  экстракт  гашиша  получается  (так  приготовляют  его  арабы)
кипячением верхушки свежего растения в масле с небольшим  количеством  воды:
доведя смесь до полного испарения  воды,  процедив  ее,  получают  вещество,
имеющее вид помады зеленовато-желтого цвета, издающее неприятный запах,запах
гашиша и прогорклого масла. В таком виде,  в  шариках  nr  двух  до  четырех
граммов каждый, его и  употребляют;  но  изза  его  отвратительного  запаха,
который при хранении  его  еще  усиливается,  арабы  приготовляют  из  этого
экстракта варенье.
     Самое распространенное варенье такого  рода  -  dawamesk  (давамеск)  -
представляет смесь  масляного  экстракта,  сахара  и  различных  ароматичных
веществ,  как  то:  ванили,  корицы,  фисташек,  миндаля,  мускуса.   Иногда
прибавляют даже немного препарата шпанской мушки, что  не  влияет  никак  на
обычное  действие  гашиша.  В  таком  виде  гашиш  не  представляет   ничего
неприятного, и его можно принимать дозами в пятнадцать,  двадцать,  тридцать
граммов, завернув его в облатку или растворив в чашке кофе.
     Опыты, сделанные Смитом, Гастинелем и Декуртивом, имели главным образом
целью получить из гашиша то вещество, которое придает гашишу его  опьяняющие
свойства, Несмотря, однако,  на  все  их  усилия,  химический  состав  этого
вещества так и не удалось определить; установлено  только,  что  характерные
свойства гашиша принадлежат  смолистому  веществу,  содержащемуся  в  нем  в
значительном количестве (около 10%). Чтобы получить  эту  смолу,  высушенное
растение превращают в порошок, вымачивают в спирте и подвергают  выпариванию
до известной  плотности;  полученный  экстракт  промывается  водой,  которая
растворяет посторонние примеси; остается чистая смола,
     Это  вещество  мягкое,  темно-зеленого  цвета,  с   сильно   выраженным
характерным  запахом   гашиша.   Пяти,   десяти,   пятнадцати   сантиграммов
достаточно, чтобы  получить  удивительные  эффекты.  Вещество  это,  которое
принимается в виде шоколадных пастилок или  имбирных  пилюль,  производит  -
подобно давамеску и масляному экстракту -  различные  по  силе  и  характеру
эффекты, в зависимости от темперамента и нервной организации субъекта.  Мало
того, действие его на одного и  того  же  субъекта  неодинаково  при  разных
условиях. Иногда он приводит к безумной и неудержимой веселости, иногда -  к
ощущению радости и полноты жизни, иногда - к  тревожному  сну,  прерываемому
сновидениями, Однако, известные явления  повторяются  довольно  закономерно,
особенно у людей со сходным темпераментом и воспитанием; существует какое-то
единство в этом разнообразии, что  и  дает  мне  возможность  набросать  эту
монографию об опьянении, о которой я уже упоминал.
     В Константинополе, в Алжире и даже  во  Франции  некоторые  люди  курят
гашиш, смешанный с табаком, но  при  этом  явления,  о  которых  идет  речь,
происходят в более  слабой,  можно  сказать,  вялой  форме.  Я  слышал,  что
недавно,  путем  перегонки,  стали  извлекать  из  гашиша   эфирное   масло,
повидимому, обладающее несравненно более  сильными  опьяняющими  свойствами,
чем все до настоящего времени полученные препараты; но так как  оно  еще  не
вполне исследовано, я не буду останавливаться  на  его  действии.  Нужно  ли
упомянуть еще, что чай, кофе и  спиртные  напитки  являются  могущественными
вспомогательными средствами, более или менее ускоряющими  наступление  этого
таинственного опьянения?

     Что испытываешь при этом? Что видишь?  Чудесные  вещи,  не  правда  ли?
Необыкновенные зрелища? Это красиво? Страшно? Опасно? Вот  вопросы,  которые
новички обыкновенно задают искушенным с любопытством, не лишенным некоторого
страха. Такую же ребяческую  жажду  знания  обнаруживают  люди,  никогда  не
покидавшие своего угла, при встрече с человеком, возвращающимся  из  далеких
стран. Они отождествляют опьянение гашишем с чудесной  страной,  с  обширным
театром,  где  действуют  факиры  и  жонглеры,  где  все   полно   чудес   и
неожиданностей.  Но  это  предрассудок,  глубокое  заблуждение.  И  так  как
большинство читателей и любопытных связывают слово "гашиш" с  представлением
об удивительном, хаотическом мире, с ожиданием волшебных снов (или,  вернее,
галлюцинаций, которые, впрочем, встречаются реже, чем  предполагают),  то  я
сразу отмечу существенное различие  между  эффектами,  вызванными  действием
гашиша,  и  явлениями  нормального  сна,   Сон,   это   полное   приключений
путешествие, предпринимаемое каждый вечер, поистине заключает в  себе  нечто
чудесное;  это  -чудо,  ежедневное   повторение   которого   разрушило   его
таинственность. Сны  наши  бывают  двух  различных  категорий.  Одни,  тесно
связанные с обыденной жизнью человека, его заботами, желаниями  и  пороками,
слагаются более или менее причудливым образом из всего того, что он  пережил
за истекший день и что случайно закрепилось в его памяти. Это - естественный
сон, это - выражение самого человека. Но  есть  сон  другой  категории!  Сон
нелепый, неожиданный, не имеющий никакой связи с  характером,  с  .жизнью  и
страстями спящего! Этот сон, который я  назову  иероглифическим,  знаменует,
очевидно,  сверхъестественную  сторону  бытия,  и  именно  потому,  что   он
абстрактен, древние признавали его божественным, пророческим. Не находя  для
него естественных объяснений, они подыскивали причину, лежащую вне человека:
и даже в настоящее время, не говоря уже о снотолкователях, существует  школа
философов,  которая  находит  в  такого  рода  сновидениях  то  упреки,   то
наставления, в общем  -  нравственно-символическую  картину,  возникающую  в
мозге спящего человека. Это - словарь, который нужно  изучить,  таинственный
язык, ключ к которому могут найти только мудрецы.
     В опьянении гашишем нет ничего  подобного.  Мы  не  выйдем  за  пределы
естественной мечтательности. Весь период опьянения является,  правда,  одной
непрерывной, необъятной грезой благодаря силе красок и  быстроте  концепций;
но она сохранит индивидуальность самого мечтателя.  Человек  ищет  сна,  сон
овладевает человеком,  но  этот  сон  будет  настоящим  сыном  своего  отца.
Пребывая    в    бездействии,    человек    искусственным    путем    вводит
сверхъестественное в свою жизнь и в  свое  мышление;  но  несмотря  на  этот
внешний, спонтанный подъем его чувств, он остается тем же человеком, тем  же
числом, лишь возведенным в  очень  высокую  степень.  Он  порабощен;  но,  к
несчастью,  порабощен  самим  собою,  той   частью   своего   "я",   которая
господствовала в нем; он хотел сделаться ангелом, а стал  зверем,  в  данный
момент  могущественным  зверем,  если  только  можно   назвать   могуществом
чрезмерную  чувствительность   при   отсутствии   воли,   сдерживающей   или
направляющей ее.
     Пусть же светские люди, непосвященные, желающие  ознакомиться  с  этими
исключительными наслаждениями, твердо запомнят, что они не найдут  в  гашише
ничего чудесного, ничего, кроме чрезвычайно яркой действительности.  Мозг  и
весь организм,  на  которые  действует  гашиш,  дают  только  свои  обычные,
индивидуальные  проявления,  правда,  более  интенсивные   как   по   своему
количеству, так и по своей силе,  но  всегда  верные  своему  происхождению.
Человек не может освободиться  от  фатального  гнета  своего  физического  и
духовного темперамента: для  чувств  и  мыслей  человека  гашиш  будет  лишь
зеркалом - зеркалом увеличивающим, но совершенно гладким.
     Вот перед вами это вещество: комочек  зеленой  массы  в  виде  варенья,
величиной с орех, со странным запахом, возбуждающим некоторое  отвращение  и
даже; позыв к тошноте,что, впрочем, вызывает даже самый тонкий  запах,  если
довести до крайности его силу и, так сказать, уплотнить его. Я позволю  себе
заметить мимоходом, что это утверждение может быть  превращено  в  обратное:
самый противный, самый отталкивающий запах, быть может, способен стать  даже
приятным, если довести до минимума его свойства  и  силу  распространения...
Итак, вот перед вами источник счастья! Оно умещается  в  чайной  ложке,  это
счастье, со всеми его восторгами, его безумием и ребячеством! Вы можете  без
страха проглотить его: от этого не умирают. Ваши физические органы нисколько
от него не пострадают. Впоследствии слишком частое обращение  к  его  чарам,
быть может, ослабит силу вашей воли, быть может, принизит вашу личность;  но
кара  еще  так  далека,  и  предстоящее  разрушение  организма  так   трудно
предсказать с уверенностью! Чем же вы рискуете? Завтра вы будете чувствовать
только слабость, нервное утомление.  Разве  вы  не  подвергаетесь  ежедневно
более тяжким терзаниям из-за менее заманчивой награды? Итак, это решено:  вы
разводите вашу порцию масляного экстракта в чашке кофе,  чтобы  придать  ему
больше силы и обеспечить более быстрое всасывание; необходимо позаботиться о
том, чтобы желудок ваш был свободен, отложив  ваш  обед  до  девяти  или  до
десяти часов вечера: нужно  предоставить  яду  полную  свободу  действия;  в
крайнем случае, вы подкрепитесь через час после приема легким супом.  Теперь
вы достаточно подготовлены для столь далекого  и  необычайного  путешествия.
Свисток   дан,   паруса   натянуты,   и   вы   пользуетесь   перед   другими
путешественниками тем удивительным преимуществом, что сами не  знаете,  куда
едете. Ведь вы хотели этого: да здравствуют роковые силы!
     Я полагаю, что вы позаботились  о  выборе  благоприятного  момента  для
этого фантастического путешествия. Полнота оргии возможна только при  полной
свободе. Вы должны иметь в виду, что в гашише, как в увеличительном зеркале,
принимает чудовищные размеры не только сам находящийся в его  власти,  но  и
все окружающее его - обстоятельства  и  среда;  у  вас  не  должно  быть  ни
обязанностей, требующих срочного и точного исполнения, ни семейных забот, ни
любовных  терзаний.  Не  нужно   забывать   этого.   Заботы,   беспокойство,
воспоминание об обязанностях, угнетающих ваши волю и внимание, будут звучать
среди ваших  приключений  точно  погребальный  звон  и  отравлять  вам  ваше
удовольствие. Беспокойство превратится в жуткий страх, печаль - в муку. Если
все эти предварительные rpeanb`mh соблюдены, если стоит хорошая погода, если
вы находитесь в благоприятных условиях, например  среди  живописной  природы
или в поэтически обставленном помещении, если притом вы  имеете  возможность
слушать музыку, то у вас есть все, чего можно пожелать.
     В опьянении гашишем наблюдаются обыкновенно три легко различимые  фазы,
и  первые  симптомы  первой  фазы  представляют  у  новичков   необыкновенно
любопытное зрелище. Вам приходилось, вероятно, слышать рассказы  о  чудесном
действии гашиша: ваше воображение заранее создало представление 'о  каком-то
идеальном  состоянии  опьянения:  вы   с   нетерпением   ждете,   будет   ли
соответствовать действительность вашим ожиданиям, Этого достаточно, чтобы  с
самого начала уже вызвать  у  вас  беспокойство,  весьма  благоприятное  для
подчинения всепокоряющему яду. Большинство  новичков  в  первой  фазе  этого
посвящения  жалуется  на  медленность  действия  гашиша;  они  ждут  его   с
ребяческим нетерпением, и когда ожидаемые явления не наступают, они начинают
издеваться и изливать свое неверие, очень забавное  для  ветеранов,  которым
хорошо знакомы все фазы действия гашиша.
     Первые признаки, подобно симптомам давно ожидаемой грозы, появляются  и
разрастаются на  фоне  этого  самого  неверия.  Ваше  насмешливое  недоверие
превращается  в  веселость,  бессмысленную  и  неудержимую.   Эти   приступы
беспричинной веселости, которых  вы  почти  стыдитесь,  упорно  повторяются,
сменяясь  приступами  оцепенения,  во  время  которых  вы  тщетно  пытаетесь
сосредоточиться.  Самые  простые  слова,   самые   обыденные   представления
принимают какую-то новую и крайне странную окраску; вас поражает  даже,  что
вы не замечали этого раньше и находили их такими  простыми.  В  вашем  мозгу
непрерывно  создаются  самые  непредвиденные  ассоциации  и   сопоставления,
бесконечная игра слов, полные  комизма  сцены.  Демон  окончательно  овладел
вами; бесполезно бороться против этой веселости, мучительной,  как  щекотка.
Время от  времени  вы  смеетесь  над  собою,  над  собственной  глупостью  и
безумием, и ваши сотоварищи, если они у вас есть, также будут  смеяться  над
вашим состояньем и над своим собственным; но так как они смеются добродушно,
то вы не сердитесь на них. Эта странная веселость - то затухающая, то  вновь
вспыхивающая,  эта  радость,   смешанная   с   болью,   эта   неуверенность,
нерешительность длятся обыкновенно недолго,
     Вскоре  связь  между  мыслями  становится  так   слаба,   общая   нить,
руководящая вашими восприятиями, так трудно уловима, что разве  только  ваши
сотоварищи в состоянии понимать  вас.  Но  и  это  нет  никакой  возможности
проверить:  быть  может,  им  только  кажется,  что  они  понимают  вас,   и
заблуждение это обоюдное. Все эти безумства, эти взрывы  хохота,  производят
на зрителя, не охваченного опьянением, впечатление  настоящего  сумасшествия
или какой-то дикой забавы  маньяков,  Точно  так  же  благоразумие  трезвого
свидетеля, правильное течение его мысли  забавляют  и  развлекают  вас,  как
проявления особенной формы безумия. Вы поменялись ролями.  Его  хладнокровие
толкает вас к самой резкой иронии. Не правда  ли,  что  положение  человека,
охваченного безумной веселостью, непонятной для того,  кто  не  находится  в
таком же состоянии, глубоко комично? Безумный начинает смотреть  с  жалостью
на разумного, и с этого момента идея собственного  превосходства  появляется
на горизонте его интеллекта.  Идея  }r`  будет  развиваться,  расширяться  и
взорвется, как метеор.
     Я был свидетелем подобной  сцены,  в  которой  действующие  лица  зашли
довольно далеко; но смешная сторона ее  была  понята  только  тем,  кто  был
знаком, хотя бы по наблюдениям над другими,  с  действием  гашиша  и  с  той
огромной разницей  душевного  диапазона,  которую  он  создает  между  двумя
людьми, приблизительно равными в нормальном состоянии.  Известный  музыкант,
совершенно  незнакомый  со  свойствами  гашиша,  попадает  в  общество,  где
несколько человек уже приняли наркотик.  Ему  стараются  объяснить  чудесное
действие этого вещества. В ответ на эти удивительные  рассказы  он  томно  и
любезно улыбается, как человек, желающий немного порисоваться. Но чувства их
обострены действием  яда;  они  насквозь  видят  его  внутреннюю  усмешку  и
отвечают ему оскорбительным смехом. Эти взрывы радости, эта игра  слов,  эти
искаженные лица, вся эта нездоровая атмосфера раздражают его, заставляют его
заявить им, что все это - довольно плохие шутки, вероятно, утомительные  для
самих шутников. Точно блеск молнии, все лица озаряет взрыв  хохота.  Веселье
удвоилось. "Эта шутка, быть может,  доставляет  удовольствие  вам,-  говорит
он,- но мне -  нисколько"..  -  "Вполне  достаточно,  чтобы  она  доставляла
удовольствие нам",- отвечает кто-то с присущим больному эгоизмом.  Не  зная,
имеет ли он дело с настоящими сумасшедшими или с симулирующими сумасшествие,
наш герой полагает, что благоразумнее всего удалиться;  но  кто-то  запирает
дверь и прячет ключ. Другой, опустившись перед ним на колени, просит у  него
прощения от имени всего общества и дерзко, хотя  и  со  слезами  на  глазах,
заявляет ему, что все они, глубоко скорбя о его духовной ограниченности, тем
не менее относятся к нему с искренней симпатией. Он покоряется  и  остается;
он уступает даже настойчивым просьбам - усладить их своей  игрой,  Но  звуки
скрипки, разливаясь по зале, точно разносят новую заразу и охватывают (слово
недостаточно сильно) одного за другим  больных.  Раздаются  хриплые  вздохи,
громкие рыдания, слезы текут ручьями. Изумленный скрипач останавливается  и,
подойдя к тому, чей восторг был наиболее шумен, спрашивает, что с ним и  чем
можно помочь ему? Один из присутствующих, хорошо знакомый с этими явлениями,
предлагает лимонад и фрукты. Но больной,  охваченный  экстазом,  смотрит  на
обоих с невыразимым презрением. Лечить человека, который  болен  от  избытка
жизни, от безмерного счастья!
     Как  "видно  из  этого  эпизода,   какое-то   удивительное   благодушие
окрашивает собою все другие чувства, вызываемые гашишем,- благодушие мягкое,
ленивое,  немое,  обусловленное  расслаблением  всей  нервной   системы,   В
подкрепление этого наблюдения я приведу рассказ моего знакомого, испытавшего
это состояние опьянения.
     Рассказчик сохранил необыкновенно отчетливое воспоминание о всех  своих
ощущениях,  и  мне  стало  совершенно  ясно,  к  какому  нелепому  и   почти
безвыходному положению привело  его  это  несоответствие  между  собственным
настроением и окружающей средой. Не помню в точности,  был  это  первый  или
второй опыт этого человека в  употреблении  гашиша.  Принял  ли  он  слишком
большую дозу, или  наркотик,  без  всякой  видимой  причины  (что  случается
довольно часто), произвел слишком сильное действие? Он рассказывал мне,  что
m` фоне его блаженства, высшей радости от чувства полноты жизни  и  сознания
своей  гениальности,  появилось  вдруг  ужасное  предчувствие.   Ослепленный
вначале силой и красотой своих переживаний, он  затем  испугался  -  во  что
превратится его интеллект и что станет с  его  телом,  если  это  состояние,
которое  он  считал  сверхъестественным,  будет  развиваться  и   бесконечно
усиливаться? Благодаря способности увеличивать все до  чудовищных  размеров,
присущей духовному зрению человека, отравленного гашишем, этот страх  вызвал
невероятные терзания. "Я походил,- говорит он,- на лошадь, которая понесла и
мчится к пропасти: она хочет остановиться и не может. Это был  действительно
ужасный галоп, и моя мысль, игрушка обстоятельств, среды,  момента  -  всего
того, что применимо к слову "случай", приняла  чисто  рапсодический  размах.
Поздно! - повторял я все время с глубоким отчаяньем.
     Едва прошла эта мука, которая, казалось мне, длилась бесконечно  долго,
хотя это продолжалось всего  несколько  минут,  и  я  вознадеялся,  наконец,
погрузиться в блаженный покой, столь ценимый сынами  Востока,  как  на  меня
вдруг обрушилось новое  несчастье.  Новое  беспокойство,  самое  мелочное  и
ребяческое, внезапно овладело мною. Я вспомнил вдруг, что приглашен на обед,
где будет много солидных людей. И я увидел себя - среди толпы  корректных  и
благовоспитанных людей, прекрасно владеющих  собой,вынужденного,  при  свете
многочисленных ламп, скрывать свое состояние. Я был уверен, что это  удастся
мне, но вместе с тем пал духом при мысли  о  том  ужасном  напряжении  воли,
которое потребуется для этого. Не знаю, какая случайность  вызвала  вдруг  в
моей памяти слова Евангелия: "Горе приносящему соблазн!" -и, желая забыть их
и напрягая для этого все усилия, я беспрестанно повторял их в уме. И вот мое
несчастье (да, это было истинное  несчастье)  приняло  грандиозные  размеры.
Несмотря  на  слабость,  я  решился  обратиться  к  аптекарю:  я   не   знал
противоядий, а мне хотелось появиться в обществе, куда призывал  меня  долг,
сверим и здоровым. Но на  пороге  магазина  меня  осенила  внезапная  мысль,
которая остановила меня и заставила задуматься. Я увидел в витрине  магазина
свое отражение, и вид мой поразил меня. Эта бледность, эти сжатые губы,  эти
широко раскрытые глаза! "Зачем,- подумал я,- тревожить этого милого человека
по такому пустяку!" К этому присоединялся страх показаться смешным в  глазах
людей  в  магазине.  Но  мое  необъяснимое  расположение  к  этому  аптекарю
подавляло все остальные чувства. Я представлял себе этого человека таким  же
болезненно чувствительным, каким был сам в тот роковой момент, и  воображая,
что его слух и его душа должны содрогаться от малейшего шума, решил войти  к
нему на цыпочках. "Нужно,- говорил я себе,- быть в высшей степени деликатным
по отношению к человеку, вниманием которого я  хочу  воспользоваться".  И  я
старался сдерживать звуки моего голоса, заглушать шум моих шагов. Вы  знаете
голос  людей,  отравленных  гашишем?   Торжественный,   низкий,   гортанный,
напоминающий голос закоренелых  опиоманов.  Результат  получился  совершенно
противоположный тому, которого я ожидал. Желая успокоить аптекаря, я напугал
его. Он ничего не знал о такой болезни, никогда не слышал о ней. Он  смотрел
на меня с любопытством и недоверием. Не принимал ли nm меня за сумасшедшего,
за злоумышленника или попрошайку? Вероятно, ни за того, ни  за  другого;  но
все эти нелепые мысли промелькнули в  моем  мозгу.  Я  должен  был  подробно
объяснить ему (с каким усилием!) о существовании варенья из конопли и о том,
для чего оно употребляется;  я  все  время  повторял,  что  опасности  здесь
никакой нет, что ему нечего беспокоиться, что я прошу у него только средства
для ослабления  действия  яда,  повторяя  без  конца,  насколько  я  удручен
необходимостью обращаться к нему по такому скучному делу. Наконец  -поймите,
сколько унижения было для меня в  его  словах  -  он  просто  попросил  меня
удалиться. Такова была награда за  мое  расположение  и  мое  преувеличенное
благодушие. Я отправился на вечер: я  никого  не  шокировал  там.  Никто  не
догадался о сверхчеловеческих усилиях, которые я употреблял, чтобы  походить
на всех. Но я  никогда  не  забуду  терзаний  ультрапоэтического  опьянения,
связанного  необходимостью  соблюдать  приличия  и  отравленного   сознанием
долга!"
     Хотя я вообще склонен сочувствовать страданиям, созданным воображением,
я не мог удержаться от смеха, слушая этот рассказ. Автор его не  исправился.
Он продолжал искать в проклятом наркотике того  возбуждения,  которое  нужно
находить в самом себе, но так как это человек  осторожный  и  благоразумный,
человек из общества, то он стал уменьшать дозы яда, но в то  же  время  чаще
прибегать к нему. Со временем он увидит пагубные последствия такой системы.
     Возвращаюсь  к  последовательному  описанию  опьянения  гашишем.  После
первого   периода,   выражающегося   в   ребяческой   веселости,   наступает
кратковременное успокоение. Но вскоре наступают  новые  явления  -  ощущение
холода в конечностях (в некоторых случаях довольно значительное) и  страшная
слабость во всех членах: руки ваши совершенно расслаблены, а в голове  и  во
всем вашем существе вы ощущаете какое-то онемение  и  тягостное  оцепенение.
Глаза ваши расширяются, они словно растягиваются во всех направлениях  силой
неудержимого  экстаза.  Лицо  ваше  покрывается  страшной  бледностью.  Губы
пересыхают и как бы втягиваются ртом - тем движением, которое  характеризует
честолюбивого человека, охваченного  грандиозными  планами,  погруженного  в
великие мысли. Горло как бы сжимается. Небо пересохло от жажды, которую было
бы бесконечно приятно  утолить,  если  бы  сладость  лени  не  казалась  еще
приятнее и не противилась бы малейшему движению  тела.  Хриплые  и  глубокие
вздохи вырываются из вашей груди, словно ваше прежнее тело не может  вынести
желаний и порывов  вашей  новой  души.  Время  от  времени  вы  вздрагиваете
непроизвольно, как после утомительного дня или во время бурной  ночи,  перед
наступлением глубокого сна.
     Прежде чем перейти к дальнейшему,  я  остановлюсь  на  случае,  который
относится к упомянутому выше ощущению холода в конечностях и  может  служить
доказательством того, насколько разнообразны даже чисто физические  'явления
при действии яда в зависимости от индивидуальности  отравленного.  В  данном
случае мы имеем дело с литератором, и многие моменты его  рассказа  отмечены
печатью писательского темперамента.
     "Я принял,- говорит он,- умеренную дозу масляного экстракта, и все  шло
прекрасно. Приступ болезненной beqeknqrh длился  недолго,  и  мною  овладело
состояние истомы и недоумения, которое  почти  граничило  с  блаженством.  Я
надеялся на  спокойный  вечер,  свободный  от  всяких  забот,  К  несчастью,
обстоятельства сложились так, что мне пришлось в этот вечер  сопровождать  в
театр одного из  моих  знакомых.  Я  мужественно  подчинился  необходимости,
затаив свое безграничное желание отдаться лени и неподвижности. Не найдя  ни
одного свободного фиакра в моем квартале, я должен был совершить  длиннейший
путь  пешком,  подвергая  слух  свой  неприятному  шуму   экипажей,   глупым
разговорам прохожих, целому океану пошлости.
     В кончиках пальцев я испытывал уже  ощущение  холода;  холод  этот  все
усиливался и, наконец, стал настолько резок, как будто руки мои были опущены
в ведро ледяной воды. Но я не испытывал никакого  страдания;  наоборот,  это
острое чувство холода  доставляло  мне  какое-то  странное  наслаждение.  Но
ощущение холода все  усиливалось;  раза  два  или  три  я  спрашивал  своего
спутника, действительно ли так холодно, как мне кажется; мне отвечали,  что,
напротив, погода очень теплая.  Очутившись,  наконец,  в  зале,  запертый  в
предназначенной мне ложе, имея в своем  распоряжении  три  или  четыре  часа
отдыха,  я  почувствовал  себя  в  обетованной  земле.  Чувства,  которые  я
сдерживал во время ходьбы напряжением моей  ослабевшей  воли,  теперь  сразу
прорвались, и я свободно отдался немому восторгу. Холод все увеличивался,  а
между тем я видел  людей  в  легких  костюмах,  с  усталым  видом  отиравших
вспотевшие лица. Меня осенила радостная мысль, что я человек исключительный,
который один пользуется правом мерзнуть летом в театральной зале. Холод, все
увеличиваясь, становился угрожающим, но любопытство - до какого  предела  он
может дойти - было во мне сильнее других чувств. Наконец,  он  охватил  меня
всего: мне казалось, что даже мои мысли застыли: я  превратился  в  мыслящую
льдину, в статую,  высеченную  из  глыбы  льда;  и  эта  дикая  галлюцинация
вызывала во мне гордость, возбуждала духовное блаженство,  которое  я  не  в
состоянии  передать.  Моя  безумная  радость   усиливалась   еще   благодаря
уверенности, что никто из присутствующих не знает ничего ни о моей  природе,
ни о моем превосходстве над ними. И какое счастье я испытывал при мысли, что
товарищ мой даже не подозревает, во власти каких диких ощущений я  нахожусь!
Скрытность  моя  была   вполне   вознаграждена,   и   полное   сладострастья
наслаждение, которое я пережил, осталось моей безраздельной тайной,
     Должен еще заметить, что, когда я вошел Б ложу, мрак поразил мои глаза,
и это ощущение казалось мне очень близким к тому чувству холода,  которое  я
испытывал. Быть может, оба эти ощущения поддерживали Друг друга.  Вы  должны
знать, что гашиш чудесно обостряет световые эффекты: яркое  сияние,  каскады
расплавленного золота; радует всякий свет - и тот,  который  льется  широким
потоком, и тот, который подобно рассыпавшимся блесткам цепляется за острия и
верхушки:  и  канделябры  салонов,  и  восковые  свечи  процессии  в   честь
Богоматери, и розовый закат солнца. Вероятно, эта несчастная люстра в театре
давала свет, недостаточный для этой ненасытной жажды блеска; мне показалось,
что я вхожу в царство мрака, который постепенно сгущался, в то время, как  я
грезил о вечной зиме и о полярных ночах. Что касается qvem{ (на  сцене  этой
давалась  комедия),  которая  одна  была  освещена,  то  она  казалась   мне
поразительно маленькой и очень далекой,-  как  бы  в  глубине  перевернутого
стереоскопа. Я не буду утверждать, что я слушал актеров - вы понимаете,  что
это было невозможно; время от времени мысль моя подхватывала обрывки  фразы,
и, подобно  ^искусной  танцовщице,  пользовалась  ею,  как  упругой  доской,
отталкиваясь от нее и бросаясь в область грез.
     Можно было бы предположить, что драма, воспринятая при таких  условиях,
теряет всякий смысл и всякую  логическую  связь;  спешу  разуверить  вас:  я
находил очень тонкий смысл в драме, созданной моим рассеянным  воображением.
Ничто в ней не смущало меня; я походил на того поэта, который, присутствуя в
первый раз на представлении "Эсфири", находил вполне естественным, что  Аман
объясняется царице в любви. Вы, конечно, догадываетесь, что дело шло  о  той
сцене, когда Аман бросается к ногам  Эсфири,  умоляя  ее  простить  ему  его
преступления. Если бы все драмы слушались  таким  образом,  они  значительно
выиграли бы от этого, даже драмы Расина.
     Актеры  казались  мне  совсем  крошечными  и  обведенными   резкими   и
отчетливыми контурами, подобно фигурам Мессоньера. Я не только ясно различал
самые мелкие детали их костюмов, рисунки материй, швы, пуговицы и  т.д.,  но
даже линию парика, белила и  румяна,  и  все  изощрения  грима.  И  все  эти
лилипуты были окутаны каким-то холодным, волшебным сиянием,  подобным  тому,
которое дает очень ясное стекло масляной картине. Когда я вышел, наконец, из
этого вместилища ледяного мрака, когда внутренняя фантасмагория рассеялась и
я пришел в себя, я испытывал такое страшное  утомление,  какого  никогда  не
вызывала во мне даже самая напряженная работа, вызванная необходимостью".
     Действительно,  именно  в   этом   периоде   опьянения   обнаруживается
необыкновенная утонченность, удивительная  острота  всех  чувств.  Обоняние,
зрение, слух, осязание принимают одинаковое участие в  этом  подъеме.  Глаза
созерцают бесконечное. Ухо различает почти  неуловимые  звуки  среди  самого
невероятного шума. И тут-то начинают возникать галлюцинации. Все  окружающие
предметы  -  медленно  и  последовательно  -  принимают  своеобразный   вид,
постепенно теряют прежние формы и принимают новые. Потом  начинаются  разные
иллюзии, ложные восприятия, трансформации идей. Звуки облекаются в краски, в
красках  слышится  музыка.  Мне  могут  заметить,   что   тут   нет   ничего
сверхъестественного, что всякая поэтическая натура - в здоровом и нормальном
состоянии - склонна к таким аналогиям. Но ведь я предупредил читателя, что в
состоянии, сопровождающем опьянение гашишем, нет никаких  сверхъестественных
явлений; вся  суть  в  том,  что  эти  аналогии  приобретают  необыкновенную
яркость: они  проникают  в  нас,  овладевают  нами,  порабощают  мозг  своим
деспотическим характером. Музыкальные ноты становятся  числами,  и  если  вы
одарены некоторыми математическими способностями,  то  мелодия  и  гармония,
сохраняя  свой  страстный,  чувственный  характер,  превращается  в  сложную
математическую операцию, в которой числа вытекают из чисел, и за развитием и
превращениями которой вы следите с удивительной легкостью,  равной  беглости
самого исполнителя.
     Случается иногда, что  личность  исчезает,  и  объективность  -  как  в
пантеистической поэзии -  воспринимается  вами  настолько  ненормально,  что
созерцание окружающих предметов заставляет вас забыть  о  своем  собственном
существовании, и вы сливаетесь с ними. Ваш глаз останавливается на  стройном
дереве, раскачивающемся от ветра: через несколько секунд то, что вызвало  бы
только  сравнение  в  мозгу  поэта,  становится  для  вас  реальностью.   Вы
переносите на дерево ваши страсти, ваши желания или вашу тоску; его стоны  и
раскачивания становятся вашими, и вскоре  вы  превращаетесь  в  это  дерево.
Точно так же птица, парящая в небесной лазури, в первый момент является  как
бы олицетворением вашего желания парить над всем человеческим; но еще момент
- и вы превратились в эту птицу... Вот вы сидите  и  курите.  Ваше  внимание
остановилось  на  синеватых  облаках,   поднимающихся   из   вашей   трубки.
Представление об испарении - медленном,  постепенном,  вечном  -  овладевает
вашим умом, и вы свяжете его с вашими собственными мыслями, с вашей мыслящей
материей.  И  вот,  в  силу  какой-то   странной   перестановки,   какого-то
перемещения или интеллектуального quiproquo вы вдруг  почувствуете,  что  вы
испаряетесь, и вы припишете вашей трубке (в которой вы ощущаете себя  сжатым
и сдавленным, как табак) поразительную способность курить вас.
     К счастью,  эта  особенная  способность  воображения  длится  не  долее
минуты:  проблеск  ясного  сознания  дал  вам  возможность,  при   громадном
напряжении воли, взглянуть на часы. Но вот новый порыв мыслей уносит вас: он
закружит вас еще на минуту в своем безумном вихре, и эта новая минута  будет
для  вас  новой  вечностью.  Ибо  соотношение  между  временем  и  личностью
совершенно нарушено, благодаря количеству и интенсивности ощущений и мыслей.
Можно сказать, что в течение одного часа переживается несколько человеческих
жизней. Не уподобляетесь ли вы фантастическому роману -  не  написанному,  а
осуществленному в действительности? Нет прежнего равновесия  между  органами
чувств и переживаемыми наслаждениями; и это последнее обстоятельство  служит
наиболее существенным доказательством вреда этих опасных экспериментов,  при
которых исчезает свобода личности.
     Когда я говорю о галлюцинациях, не следует понимать  это  слово  в  его
обычном значении. Очень существенно  отличие  чистой  галлюцинации,  которую
приходится так часто наблюдать врачам, от той галлюцинации - вернее,  обмана
чувств - которая  наблюдается  под  воздействием  гашиша.  В  первом  случае
галлюцинация появляется неожиданно и фатально и  отличается  законченностью;
притом, она не имеет причины в окружающих предметах, никакой связи  с  ними.
Больной видит образы, слышит  звуки  там,  где  их  нет.  Во  втором  случае
галлюцинация  развивается  постепенно,  вызывается   почти   произвольно   и
достигает законченности  только  работой  воображения.  Притом,  она  всегда
мотивированна. Музыкальный звук будет говорить, произносить очень отчетливые
вещи, но сам  звук  все-таки  существует  в  действительности.  Пьяный  глаз
человека,  принявшего  гашиш,  увидит  странные  вещи;  но  прежде  чем  они
сделались  странными  и  чудовищными,  он  видел   эти   вещи   простыми   и
естественными.  Сила  и  кажущаяся  реальность  галлюцинации  при  опьянении
гашишем  нисколько  не  противоречит  этому  основному  различию.  Последняя
возникает m` почве окружающей среды и данного времени, первая же  независима
от них.
     Для более полного представления об  этой  кипучей  работе  воображения,
этом созревании галлюцинации, этом  неустанном  поэтическом  творчестве,  на
которое обречен мозг, отравленный гашишем, я расскажу еще один  случай.  Тут
мы имеем дело не с праздным юношей и не с литератором: это рассказ  женщины,
женщины  немолодой,  любознательной  и  легко  возбудимой;  уступив  желанию
познакомиться с действием яда, она описывает другой женщине одно из  главных
своих видений. Я передаю ее рассказ дословно:
     "Как ни удивительны, как ни новы ощущения,  испытанные  мною  во  время
этого безумия, Которое длилось двенадцать часов  (двенадцать  или  двадцать?
этого я, собственно, не знаю),-я никогда больше не вернусь к  ним.  Духовное
возбуждение слишком сильно, усталость, следующая за ним, слишком велика;  и,
говоря откровенно, я нахожу  в  этом  ребячестве  много  преступного.  Но  я
уступила любопытству; и притом, это было безумие, совершенное сообща, в доме
старых друзей, среди  которых  я  не  боялась  немножко  унизиться  в  своем
достоинстве. Прежде всего, вы должны знать, что этот проклятый гашиш -крайне
коварное вещество; иногда вам кажется, что вы уже освободились  от  действия
яда,  но  это  самообман.  Периоды  успокоения   чередуются   с   приступами
возбуждения. И вот, около десяти часов вечера я находилась в одном из  таких
периодов просветления; мне казалось, что я  освободилась  от  этого  избытка
жизни, который доставил мне, правда, много наслаждений,  но  который  внушал
мне какое-то беспокойство и страх. Я с удовольствием села ужинать,  чувствуя
себя изнуренной, как после долгого путешествия; до этого я  из  осторожности
воздерживалась от пищи. Но еще до окончания  ужина  безумие  снова  овладело
мною, как кошка мышью, и наркотик снова стал играть моим несчастным  мозгом.
Хотя дом мой находился недалеко от замка моих друзей, и их  коляска  была  к
моим услугам, я чувствовала  такую  властную  потребность  отдаться  грезам,
отдаться этому неудержимому безумию, что с радостью приняла  их  предложение
переночевать  у  них.  Вы  знаете  этот  замок;  вы  знаете,   что   в   нем
отремонтированы и заново  отделаны  в  современном  стиле  те  помещения,  в
которых живут владельцы: но необитаемая половина замка  осталась  совершенно
нетронутой,  со  всей  своей  Ветхой  обстановкой  в  старинном  стиле.  Мне
предложили приготовить для меня спальню в этой  части  замка,  и  выбор  мой
остановился на одной маленькой комнатке вроде будуара, немного поблекшего  и
старого, но тем не менее очаровательного. Я попытаюсь,  насколько  возможно,
описать вам эту комнату  -для  того,  чтобы  вы  могли  понять  те  странные
видения, которые овладели там мною и не покидали меня всю ночь,  пролетевшую
для меня незаметно.
     Будуар этот маленький и  очень  узкий.  Потолок,  начиная  от  карниза,
закругляется в виде свода; стены покрыты длинными, узкими зеркалами, а между
ними - панно с пейзажами, написанными в небрежном стиле декораций. На высоте
карниза, на всех четырех стенах, изображены различные аллегорические  фигуры
- одни в спокойных позах, другие бегущими или летящими. Над ними яркие птицы
и цветы. Позади фигур изображена решетка, поднимающаяся и  округляющаяся  по
своду потолка. Сам  потолок  позолочен.  Все  промежутки  между  a`cer`lh  и
фигурами покрыты золотом, а в центре  потолка  золото  прорезывается  только
переплетом мнимой решетки. Как видите, это походит на очень богатую  клетку,
прекрасную клетку для  какой-нибудь  птицы.  Прибавлю  еще,  что  ночь  была
чудесная, прозрачная и ясная, а луна светила так ярко, что, потушив свечу, я
очень  ясно  видела  всю  эту  декорацию,  и  видела  не  при  свете   моего
воображения, как вы могли бы подумать, а именно при свете этой дивной  ночи,
и лунный свет скользил по этой нежной ткани  из  золота,  зеркал  и  пестрых
красок.
     Прежде всего  я  была  очень  удивлена,  увидев  вокруг  себя  огромные
пространства:  то  были  чистые,  прозрачные  реки  и   зеленые   ландшафты,
отражающиеся в спокойной воде. Вы догадываетесь, конечно, что это была  игра
картин, отраженных зеркалами. Когда я подняла  глаза,  я  увидела  заходящее
солнце: оно напоминало остывающий  расплавленный  металл.  Это  было  золото
потолка; но решетка вызывала во мне представление о том, будто я нахожусь  в
клетке или в доме, открытом со всех сторон, с видом на бесконечные  равнины,
от которых меня отделяют лишь прозрачные сетчатые  стены  моей  великолепной
тюрьмы.  Вначале  я  рассмеялась  над  этой  иллюзией,  но  чем   больше   я
всматривалась, тем  больше  усиливались  чары,  тем  больше  естественности,
ясности и навязчивой реальности приобретало видение. Теперь идея  заключения
возобладала в  моем  мозгу,  хотя  это  пока  не  мешало  тем  разнообразным
наслаждениям, которые доставляло мне все, что было вокруг меня и надо  мною.
Постепенно мне стало казаться, что  я  заключена  надолго,  быть  может,  на
миллионы лет, в эту роскошную клетку,  посреди  этих  волшебных  ландшафтов,
этой божественной панорамы. Я думала о Спящей  красавице,  об  искуплении  и
будущем освобождении, Над моей головой летали яркие тропические птицы, и так
как с большой дороги доносился звон колокольчиков, то  эти  два  впечатления
сливались в  одно,  и  мне  казалось,  что  эти  птицы  поют  металлическими
голосами. Очевидно, они  беседовали  обо  мне  и  воспевали  мое  заточение.
Кривляющиеся  обезьяны,  насмешливые  сатиры,   казалось,   потешались   над
распростертой пленницей, обреченной на неподвижность. Но все  мифологические
божества смотрели на меня с чарующими улыбками, как бы умоляя меня терпеливо
нести свою судьбу: и все глаза были устремлены на меня,  как  бы  ища  моего
взгляда. И я решила, что если я обречена нести это наказание за какие-нибудь
старые заблуждения, за какиенибудь мне самой неизвестные грехи, то  все-таки
я  могу  надеяться  на  высшее   милосердие,   которое   осудило   меня   на
неподвижность, но за это обещает мне бесконечно  более  ценные  наслаждения,
чем те ребяческие удовольствия, которые заполняют наши юные годы. Вы видите,
что грезы мои не лишены были нравственных размышлений, но я должна признать,
что наслаждение, которое доставляли мне эти прекрасные  образы  и  блестящие
драмы, постоянно прерывало все другие мысли.
     Это состояние длилось долго, очень долго... Длилось ли  оно  до  самого
утра? На это я не могу ответить. Я  увидела  утреннее  солнце  прямо  против
себя, и очень удивилась этому; но, несмотря на все усилия моей  памяти,  мне
не удалось установить, спала ли я или провела дивную бессонную ночь.  Только
что была глубокая ночь, а теперь - день! А  между  тем  прожила  долгую,  о,
очень долгую жизнь!.. Представление о времени или, вернее,  чувство  времени
отсутствовало, я измеряла эту ночь только  количеством  пронесшихся  в  моем
мозгу мыслей. Однако, хотя  с  этой  точки  зрения  она  представлялась  мне
бесконечно долгой, все-таки мне казалось, что она  длилась  всего  несколько
секунд или, быть может, даже вовсе не отняла ни мгновения у Вечности...
     Я не рассказываю вам о моей усталости... она  была  безмерна.  Говорят,
что экстаз поэтов и творцов напоминает то  состояние,  которое  я  испытала;
мне, однако, всегда казалось, что тот, кто призван волновать  сердца  людей,
должен быть одарен невозмутимо-спокойным темпераментом; но если вдохновенный
экстаз поэтов действительно походит на те наслаждения, которые доставила мне
чайная ложка наркотика, то думаю, что бедные  поэты  расплачиваются  слишком
дорогою  ценою  за  удовольствия  публики.  И  какое  чувство  благополучия,
облегчения овладело мною, когда я опять почувствовала себя  дома,  т.  е.  в
моем духовном мире - в действительной жизни!"
     Вот  рассказ  несомненно  разумной  женщины,  и  мы  воспользуемся  им,
извлекая некоторые полезные указания, которые дополнят это краткое  описание
основных ощущений, вызываемых гашишем.
     Она упомянула об ужине, как  об  удовольствии,  которое  явилось  очень
кстати, когда временное прояснение (казавшееся ей  окончательным)  позволило
ей вернуться к действительности. Я говорил  уже,  что  в  опьянении  гашишем
бывают периоды прояснения и обманчивого затишья; очень часто гашиш  вызывает
чувство жестокого голода и почти всегда - необыкновенную .жажду. Но обед или
ужин  не  приводят  к  успокоению,  а  наоборот,  вызывают   новый   приступ
возбуждения  -то  удивительное  состояние,  которое  описывает  рассказчица,
сопровождающееся целым рядом волшебных видений,  слегка  окрашенных  ужасом,
перед которыми она выказала такую очаровательную покорность. Замечу еще, что
на удовлетворение этого тиранического чувства голода и жажды, о  которых  мы
упомянули, приходится затрачивать порядочные усилия, ибо отравленный гашишем
чувствует  себя  настолько  выше  материальных  вопросов  или,  вернее,  так
порабощен опьянением, что ему нужно немало времени собираться с  силами  для
того, чтобы взять в руки бутылку или вилку.
     Последний приступ, вызванный процессом пищеварения, проявляется в очень
бурной форме, с ним невозможно уже бороться; к счастью, эта  фаза  опьянения
непродолжительна: она сменяется другой фазой,  которая  в  приведенном  мною
случае сопровождалась чудесными видениями, возбуждавшими некоторый  страх  и
вместе с тем глубокое умиротворение. Это  новое  состояние  обозначается  на
Востоке словом кейф. В нем нет уже бурных и головокружительных порывов;  это
блаженство покоя и неподвижности, необыкновенно  величественная  покорность.
Вы давно потеряли власть над собой, но  это  не  печалит  вас.  Страдание  и
представление о времени исчезли, и если порою  они  все-таки  всплывают,  то
совершенно измененные, соответствуя  господствующему  чувству,  и  столь  же
далекие от своей обычной формы,  как  поэтическая  грусть  -  от  настоящего
страдания.
     Но отметим, прежде всего, что в рассказе этой  дамы  мы  hleel  дело  с
псевдогаллюцинацией - галлюцинацией, обусловленной окружающей средой;  мысль
является только зеркалом, в котором  окружающее  отражается  в  утрированной
форме. Затем наступает явление, которое я назвал бы моральной галлюцинацией:
субъект  думает,  что  он  подвергается   искуплению;   благодаря   женскому
темпераменту, не склонному к анализу, рассказчица не  обратила  внимания  на
оптимистический характер приведенной выше галлюцинации. Благосклонный взгляд
богов Олимпа опоэтизирован действием гашиша. Я  не  скажу,  что  рассказчица
миновала обычный момент угрызений совести, но мысли ее, внезапно  охваченные
грустью  и  сожалением,  быстро  окрасились  надеждой.  У  нас   еще   будет
возможность подтвердить это наблюдение.
     Она говорит об усталости следующего дня; действительно,  усталость  эта
очень велика: но она чувствуется не сразу,  и  когда  вы  замечаете  ее,  вы
недоумеваете, Прежде всего, когда вы окончательно убедились, что новый  день
поднялся над горизонтом вашей жизни, вы испытываете чувство  необыкновенного
благополучия.  Но  как  только  вы  встали  на  ноги,  вы  чувствуете,   что
последствия опьянения еще держат вас в своей власти, опутывают вас, как цепи
недавнего рабства. Ваши слабые ноги едва держат вас, и вы ежеминутно боитесь
разбиться, как хрупкий предмет. Страшная слабость (некоторые утверждают, что
она не лишена прелести) томит ваш дух и окутывает туманом ваши  способности.
И вот вы еще на несколько часов лишены  возможности  работать,  действовать,
проявлять свою волю. Это наказание за  ту  беззаботную  расточительность,  с
которой вы расходовали вашу нервную  энергию.  Вы  развеяли  на  все  четыре
стороны вашу индивидуальность  -  и  сколько  усилий  должны  вы  употребить
теперь, чтобы вновь собрать и сосредоточить ее!

     Пора,  однако,  оставить  это  жонглерство,  эти   видения,   созданные
ребяческим воображением. Не предстоит ли нам говорить  о  более  важном:  об
изменении человеческих чувств,словом, о нравственном воздействии гашиша?
     До сих пор я набросал  лишь  общую  картину  опьянения;  я  ограничился
указанием основных особенностей его, главным образом,  физических,  Но  что,
как я полагаю, гораздо  существеннее  для  серьезного  человека  -  так  это
ознакомление  с  воздействием  яда  на  духовную  сторону  человека,  т.  е.
усиленное извращение, разрастание  его  обычных  чувствований  и  внутренних
восприятий, представляющих в это время,  в  этой  исключительной  атмосфере,
настоящий феномен преломления.
     Человек, который  в  течение  долгого  времени  предавался  опиуму  или
гашишу, а затем, ослабленный привычкою  к  их  употреблению,  нашел  в  себе
достаточно энергии, чтобы  освободиться  от  них,  кажется  мне  похожим  на
узника, убежавшего из тюрьмы, Он внушает мне  гораздо  более  уважения,  чем
иной благоразумный человек, не изведавший  паденья,  старательно  избегавший
всяких  соблазнов.  Англичане  часто  называют  опиоманов  именами,  которые
покажутся слишком сильными  только  невинным,  незнакомым  с  ужасами  этого
падения: enchained, fettered, enslaved! В самом  деле,  это  m`qrnyhe  цепи,
рядом с которыми все другие - цепи долга, цепи незаконной любви - кажутся не
более как воздушною тканью, нитями паутины! Ужасный брак  человека  с  самим
собой! "Я сделался рабом опиума; он наложил на меня свои оковы,  и  все  мои
работы, все мои планы приняли окраску моих грез",- говорит супруг  Лигеи.  И
сколько других замечательных описаний мрачных и завлекательных чудес  опиума
находим мы у Эдгара По, этого несравненного  поэта,  этого  неопровергнутого
философа, на которого приходится ссылаться всякий раз,  когда  затрагивается
вопрос  о  таинственных  болезнях  духа.   Любовник   прелестной   Береники,
Эгей-метафизик,  говорит  об  изменении   своих   умственных   способностей,
благодаря которому самые простые явления получают для  него  неестественное,
чудовищное значенье: "Размышлять часами,  устремив  внимательный  взгляд  на
какоенибудь незначительное изречение на полях или в тексте книги; в  течение
большей части долгого летнего дня уходить в созерцание  длинной  причудливой
тени, косо падающей на стены или на пол;  целую  ночь  наблюдать  за  ровным
пламенем лампы или  за  угольями  камина:  грезить  целыми  днями  о  запахе
какого-нибудь цветка; повторять монотонным голосом какое-нибудь обыкновенное
слово, пока звук его, от частого повторения, терял для ума связь с каким  бы
то ни было представлением - таковы были некоторые из  самых  обыкновенных  и
наименее вредных отклонений моих душевных способностей, отклонений, которые,
правда, не являются исключительными, но которые, без сомнения, не  поддаются
никакому объяснению или анализу". А нервный Август Бедло, принимающий каждый
день перед прогулкой дозу опиума, признается, что главная  привлекательность
этого ежедневного опьянения состоит в том, что всем,  даже  самым  обыденным
вещам, оно придает особый интерес: "Между тем опиум  произвел  свое  обычное
действие - окутал весь внешний мир интенсивным интересом. В дрожащем  листе,
в цвете былинки, в блеске капельки росы, в  стоне  ветра,  в  неопределенном
запахе  леса  -  во  всем  раскрывался  мир  откровений,  и  мысли   неслись
беспорядочным, рапсодическим, роскошным потоком".
     Так выражается устами персонажей царь ужасов,  владыка  тайн.  Эти  две
характеристики опиума вполне применимы и к гашишу; как в том, так и в другом
случае  дух,  свободный   до   опьянения,   становится   рабом;   но   слово
"рапсодический",  так  хорошо  определяющее  ход  мыслей,   подсказанных   и
внушенных внешним миром и  случайною  игрою  внешних  обстоятельств,  еще  с
большей и более  ужасной  правдивостью  применимо  к  действию  гашиша,  Тут
человеческий разум является какою-то щепкою, уносимой стремительным потоком,
и ход мыслей здесь несравненно более стремителен и рапсодичен. Из  этого,  я
полагаю, достаточно очевидно следует, что непосредственное  действие  гашиша
гораздо сильнее, чем действие опиума,  что  он  в  гораздо  большей  степени
нарушает нормальную жизнь, словом, гораздо вредоноснее опиума.  Я  не  знаю,
вызовет ли десятилетнее отравление гашишем столь  .же  глубокие  разрушения,
как десятилетнее употребление  опиума:  я  утверждаю  только,  что  действие
гашиша, по отношению к данному моменту  и  к  следующему  за  ним,  является
гораздо  более  ужасным;  опиум  -  это  тихий  обольститель,  гашиш  -  это
необузданный демон.
     Я  хочу  в  этой  части  повествования  определить  и  opn`m`khghpnb`r|
нравственное  опустошение,  причиняемое  этой  опасной   и   соблазнительной
гимнастикой,- опустошение столь великое, опасность столь глубокую, что люди,
которые выходят из борьбы, отделавшись лишь  незначительными  повреждениями,
кажутся  мне  храбрецами,  ускользнувшими  из  пещеры  многоликого   Протея,
Орфеями, победившими преисподнюю, И пусть мой  способ  выражения  принимают,
если угодно,  за  преувеличенную  метафору,  но  я  должен  признаться,  что
возбуждающие яды кажутся мне не только одним из самых страшных и действенных
средств,  которыми  располагает  Дух  Тьмы  для   завлечения   и   покорения
злосчастного человечества, но и одним из самых удивительных его воплощений.
     На этот раз, чтобы сократить  труд  и  придать  большую  ясность  моему
анализу, я не стану приводить  отдельных  рассказов,  а  соединю  всю  массу
наблюдений в  одном  вымышленном  лице,  Итак,  я  должен  представить  себе
какую-нибудь  человеческую  душу,  по  своему  выбору.  Де  Квинси  в  своих
"Признаниях" справедливо утверждает, что опиум  не  усыпляет,  а  возбуждает
человека, но  возбуждает  в  направлении  его  естественных  склонностей,  и
потому, чтобы судить о  чудесах,  совершаемых  этим  ядом,  было  бы  нелепо
изучать его действие на торговце скотом, ибо этому последнему  грезились  бы
только  волы  и  пастбища.  Итак,  я  не  буду  описывать  грубые   фантазии
какого-нибудь коннозаводчика, кому это может доставить  удовольствие?  Чтобы
идеализировать предмет моего анализа, я должен  собрать  на  нем  все  лучи,
поляризировать их; и тем заколдованным кругом, в котором я соберу их, будет,
как я уже сказал, избранная - с моей  точки  зрения  -душа,  нечто  подобное
тому, что XVIII век именовал "чувствительным человеком", романтическая школа
называла "непонятным  человеком",  а  нынешняя  буржуазная  публика  клеймит
наименованием "оригинал",
     Наполовину нервный, наполовину желчный темперамент  -  вот  что  служит
особенно  благоприятной  почвой  для  ярких  проявлений  такого   опьянения;
прибавим к этому развитой ум, воспитанный на изучении форм и красок, неясное
сердце, истомленное горем, но не утратившее способность молодеть; представим
себе, кроме того, если угодно, ряд ошибок, совершенных в прошлом, и все, что
связано с этим  для  легко  возбудимой  натуры:  если  не  прямые  угрызения
совести, то, во всяком случае, скорбь, скорбь  о  низменно  прожитом,  плохо
растраченном времени. Склонность к  метафизике,  знакомство  с  философскими
гипотезами относительно человеческого предназначения  -  тоже,  конечно,  не
будут бесполезными дополнениями, точно так же, как и  любовь  к  добродетели
отвлеченной добродетели, стоического или мистического характера,  о  которой
говорится во  всех  книгах,  составляющих  пищу  современных  детей,  как  о
высочайшей вершине, достижимой для возвышенной души. Если мы присоединим  ко
всему  этому  большую  утонченность  ощущений,  которую   я   опустил,   как
сверхдолжное условие, то, кажется, мы получим в результате  соединение  всех
основных черт,  свойственных  современному  чувствительному  человеку,  всех
элементов того, что можно было бы назвать обычной формой оригинальности.
     Посмотрим теперь, во что превратится такая индивидуальность, вздутая до
чрезмерных  пределов  действием  гашиша.   Проследим   за   этим   процессом
человеческого bnnap`femh вплоть до его последней, наиболее роскошной обители
до уверования личности в свою собственную божественность.
     Если вы принадлежите к числу таких  душ,  ваша  прирожденная  любовь  к
формам и краскам найдет огромное удовлетворение в первых же  стадиях  вашего
опьянения. Краски приобретут необычайную яркость и устремятся в ваш  мозг  с
победоносной  силой.  Тусклая,  посредственная  или  даже  плохая   живопись
плафонов облечется жизненной праздничностью: самые грубые обои,  покрывающие
стены каких-нибудь постоялых дворов, превращаются  в  великолепные  диорамы.
Нимфы с ослепительными телами смотрят на вас своими большими глазами,  более
глубокими и прозрачными, чем  небо  и  вода;  герои  древности  в  греческих
воинских  одеяниях  обмениваются  с  вами  взглядами,  полными   глубочайших
признаний.  Изгибы  линий  говорят  с  вами  необычайно   понятным   языком,
раскрывают перед вами волнения и желания душ. В это же время  развивается  и
то таинственное и зыбкое  настроение  духа,  когда  за  самым  естественным,
обыденным разверзается вся глубина жизни, во всей ее  цельности  и  во  всем
многообразии  ее  проблем,  когда  первый  попавшийся   предмет   становится
красноречивым символом, Фурье и Сведенборг  -  один  со  своими  аналогиями,
другой со своими откровеньями - воплотились в растительный и  животный  мир,
открывающий истину - не голосом, а своими формами и красками.
     Смысл аллегорий разрастается в  вас  до  небывалых  пределов:  заметим,
кстати, что аллегория - это в высокой степени одухотворенный вид  искусства,
который бездарные живописцы научили нас презирать, но который является одним
из самых первобытных и естественных проявлений поэзии,приобретает  для  ума,
озаренного опьянением, всю  свою  прежнюю,  законную  значительность.  Гашиш
заливает  всю  жизнь  каким-то  магическим  лаком;  он   окрашивает   ее   в
торжественные цвета, освещает все ее глубины. Причудливые пейзажи, убегающие
горизонты, панорамы городов, белеющих в мертвенном свете грозы или озаренных
рдеющими огнями заката,-  глубины  пространства,  как  символ  бесконечности
времени,-  пляска,  жест  или  декламация  актеров,  если  вы  очутились   в
театре,первая  попавшаяся  фраза,  если  взгляд   ваш   упал   на   страницу
книги,словом, все, все существа и  все  существующее  встает  перед  вами  в
каком-то новом сиянии, которого вы никогда не замечали  до  этих  пор.  Даже
грамматика, сухая грамматика превращается в чародейство и колдовство.  Слова
оживают, облекаются плотью и кровью; существительное предстает во всем своем
субстанциальном величии, прилагательное - это цветное, прозрачное  облачение
его, прилегающее к нему,  как  глазурь,  и  глагол  -  это  ангел  движения,
сообщающий фразе жизнь. Музыка -другой язык, излюбленный  язык  для  ленивых
или же для глубоких умов, ищущих отдохновения в разнообразии труда,-  музыка
говорит  вам  о  вас  самих,  рассказывает  вам  поэму  вашей   жизни:   она
переливается в вас, и вы растворяетесь в ней. Она говорит о  владеющей  вами
страсти, не расплывчато и неопределенно, как в  один  из  праздных  вечеров,
проводимых вами в опере,  но  обстоятельно,  положительно:  каждое  движение
ритма отмечает определенное движение вашей души, каждая нота превращается  в
слово, и вся поэма целиком входит в ваш мозг, как одаренный жизнью словарь.
     Не нужно думать,  что  все  эти  явления  возникают  в  нашем  сознании
хаотически, в крикливых тонах действительности, в  беспорядке,  свойственном
внешней жизни, Внутренний взор наш все преображает,  всякую  вещь  дополняет
красотою,  которой  ей  недостает,  чтобы  она  могла  стать   действительно
достойною и привлекательною. К этой же фазе, преимущественно  чувственной  и
сладострастной, нужно отнести влечение к  прозрачной,  текучей  или  стоячей
воде, которое с такой удивительной  силою  развивается  в  опьяненном  мозгу
некоторых художников. Зеркала дают повод к возникновению этой  грезы,  столь
похожей на духовную жажду в соединении с иссушающей горло физической жаждой,
о которой я уже  говорил  выше;  бегущая  вода,  игра  струй,  гармонические
каскады, синяя беспредельность моря - все  это  несется,  поет  или  реглет,
проникнутое  неотразимой   прелестью.   Вода   додирается,   как   настоящая
обольстительница, и хотя я не очень верю в припадки буйного  помешательства,
вызываемые  гашишем,  однако  я  не  стал  бы  утверждать,  что   созерцание
прозрачной бездны вполне безопасно для души,  влюбленной  в  пространство  и
хрустальные глади и что древнее сказание об Ундине не может превратиться для
энтузиаста в трагическую действительность.
     Мне кажется, что я достаточно говорил, о чудовищном разрастании времени
и пространства - двух идей, тесно связанных между собою,-  которое  разум  в
состоянии  опьянения  созерцает  без  скорби  и  без  страха,   С   каким-то
меланхолическим  восторгом  всматривается  он  в   глубь   годов   и   смело
устремляется взором в беспредельность пространств, Было правильно подмечено,
что это неестественное, все подчиняющее  себе  разрастание  распространяется
также на все чувства и на все идеи, в том  числе,  и  на  чувство  симпатии:
полагаю,  я  привел  достаточно  убедительный  пример  этого;  то  же  самое
относится и к любви. Идея красоты должна, конечно, занимать важное  место  в
духовной личности  предположенного  нами  склада.  Гармония,  изгибы  линий,
соразмерность движений  представляются  грезящему,  как  нечто  необходимое,
обязательное не только для всех существ творения,  но  и  для  него  самого,
мечтателя, одаренного в  этой  стадии  опьянения  удивительной  способностью
понимать бессмертный  мировой  ритм,  И  если  наш  фанатик  сам  не  одарен
красотою, не думайте, что он  будет  долго  страдать  от  этого  неприятного
сознания, что он будет смотреть на себя, как на дисгармоническую ноту в мире
гармонии и красоты, созданном его воображением, Софизмы гашиша многочисленны
и непостижимы, они направлены в сторону оптимизма, и один  из  главнейших  и
наиболее действенных  состоит  в  том,  что  желаемое  приобретает  характер
осуществившегося. То же самое очень часто наблюдается, конечно, и в условиях
обычной жизни, но насколько это здесь ярче и  тоньше!  Да  и  как  могло  бы
существо, одаренное таким пониманием гармонии, существо,  являющееся  жрецом
Прекрасного,- как могло  бы  оно  допустить  ошибку  в  собственной  теории?
Нравственная красота и могущество ее, изящество со всеми  его  обольщеньями,
красноречие с его смелыми подъемами - все эти представления являются сначала
как бы коррективами режущей  некрасивости,  потом  утешителями  и,  наконец,
утонченными льстецами воображаемого владыки.
     Что касается любви, то я видел многих людей,  которые  с  любопытством,
достойным школьника, старались разузнать  чтоmhasd|  на  этот  счет  у  лиц,
знакомых  с  употреблением  гашиша.  Во  что  может  превратиться   любовное
опьянение, столь могущественное уже само по  себе,  когда  оно  находится  в
другом  опьянении,  как  солнце  в  солнце?  Таков  вопрос,  возникающий  во
множестве умов, которые я назвал  бы  праздными  гуляками  интеллектуального
мира. Чтобы ответить на подразумеваемую здесь  часть  .вопроса,  которую  не
решаются предложить открыто, я отошлю читателя  к  Плинию,  который,  говоря
где-то о свойствах конопли,  рассеивает  на  этот  счет  множество  иллюзий.
Общеизвестно,  впрочем,  что  самым  обычным   результатом   злоупотреблений
нервными возбудительными средствами, является расслабление организма, Но так
как в данном случает приходится говорить не об активных  способностях,  а  о
чувствительности и возбудимости,  то  я  только  попрошу  читателя  обратить
внимание  на  то,  что  фантазия  нервного  человека,  опьяненного  гашишем,
доведена  до  колоссальных  размеров,  которые  так  же   трудно   поддаются
определению, как сила ветра во время бури, ощущения же его утончены также до
степени, не  поддающейся  измерению.  Можно  допустить  поэтому,  что  самая
невинная ласка, как, например, пожатие руки, приобретает  значение,  во  сто
крат увеличенное данным состоянием души и чувств, и вызывает - притом  очень
быстро -то судорожное замирание, которое считается  обыкновенными  смертными
вершиною наслаждения. Но что  в  душе,  много  занимавшейся  любовью,  гашиш
пробуждает нежные воспоминания,  которым  страдание  и  скорбь  придают  еще
большую, сияющую прелесть, это  не  подлежит  никакому  сомнению.  Столь  же
несомненно, что ко всем этим движениям духа, ума примешивается  значительная
доля чувственности: и будет небесполезно  отметить,  чтобы  подчеркнуть  всю
безнравственность употребления гашиша,  что  секта  Исмаилитов  (из  которой
выделились  Ассассины)  миновала  в  своем  обожествлении  известных   вещей
беспристрастный Лингам (фаллический символ индийского бога Шивы;  культ  его
не связан никак с эротикой; отсюда определение "беспристрастный"), и создала
абсолютный и исключительный культ женской половины символа. И так как  жизнь
каждого   человека   повторяет   собою   историю,   не   было   бы    ничего
сверхъестественного в том, чтобы  такая  же  непристойная  ересь,  такая  же
чудовищная  религия  выросла  и  в  уме  человека,   малодушно   отдавшегося
воздействиям  дьявольского  зелья  и  с  улыбкою   созерцающего   извращения
собственных способностей.
     Мы уже видели, что при опьянении гашишем с особенной силой  проявляется
чувство  симпатии  к  людям,  даже  незнакомым,  своего  рода   филантропия,
основанная скорее на жалости, чем на любви (здесь  уже  дает  знать  о  себе
зародыш сатанинского  духа,  которому  предстоит  развиться  до  необычайных
размеров), но доходящая до опасения причинить кому-либо малейшее  огорчение.
Можно себе представить после этого, во что превращается при данных  условиях
чувствительность более сосредоточенная, направленная  на  дорогое  существо,
играющее  или  игравшее  серьезную  роль  в  нравственной  жизни   больного.
Преклонение, обожание, молитвы и мечты о  счастье  несутся  стремительно,  с
победоносной силою и фейерверочным блеском: подобно  пороху  и  разноцветным
огням, они вспыхивают и рассыпаются во мраке, Нет такого  сочетания  чувств,
которое оказалось бы mebnglnfm{l для  гибкой  любви  порабощенного  гашишем.
Склонность к покровительству, отцовское чувство, горячее и  самоотверженное,
могут соединяться с преступною чувственностью, которую гашиш  всегда  сумеет
извинить и оправдать.
     Но действие его  идет  дальше.  Предположим,  что  совершенные  некогда
проступки оставили в душе следы горечи,  и  муж,  или  любовник,  с  грустью
созерцает (в своем нормальном состоянии) свое омраченное 'тучами  прошедшее;
теперь сама эта горечь преображается в наслаждение; потребность  в  прощении
заставляет воображение  искусно  измышлять  примирительные  мотивы,  и  сами
угрызения в этой сатанинской драме, выливающейся  в  один  длинный  монолог,
могут действовать,  как  возбудитель,  могущественно  разжигающий  энтузиазм
сердца. Да, даже угрызения! Не был ли я прав,  утверждая,  что  для  истинно
философского ума гашиш является совершеннейшим орудием  дьявола?  Угрызения,
составляющие  своеобразную  приправу  к  удовольствию,   вскоре   совершенно
поглощаются блаженным  созерцанием  угрызений,  своего  рода  сладострастным
самоанализом; и этот самоанализ совершается с такой быстротой, что  человек,
это воплощение дьявола, как говорят  последователи  Сведенборга,  не  отдает
себе отчета в том,  насколько  этот  анализ  непроизволен  и  как  с  каждой
секундой он приближается к дьявольскому  совершенству.  Человек  восхищается
своими угрызениями и преклоняется перед самим собою в то самое время,  когда
он быстро теряет остатки своей свободы.
     И вот изображаемый  мною  человек,  избранный  ум  достиг  той  ступени
радости и блаженства, ^о1.да он не может  не  любоваться  самим  собою.  Все
противоречия сглаживаются, все философские проблемы становятся  ясными  или,
по крайней  мере,  кажутся  такими.  Полнота  его  переживаний  внушает  ему
безграничную гордость. Какой-то  голос  (увы!  это  его  собственный  голос)
говорит ему: "Теперь ты имеешь право смотреть на себя,  как  на  высшего  из
людей; никто не знает и не мог бы уразуметь все, что ты думаешь и  все,  что
ты чувствуешь: они не способны даже оценить той благосклонности, которую они
вызывают в тебе. Ты - царь, непризнанный окружающими, живущий в  одиночестве
своих мыслей; но что тебе до этого? Не вооружен ли ты тем высшим презрением,
которое обусловливает доброту души?"
     Между тем, время от времени жгучее воспоминание пронизывает и отравляет
это блаженство. Какое-нибудь впечатление, идущее  из  внешнего  мира,  может
воскресить тягостное для созерцания  прошедшее.  Сколько  нелепых  и  низких
поступков наполняет это прошлое, поступков, поистине недостойных этого  царя
мысли и оскверняющих его идеальное  совершенство!  Но  будьте  уверены,  что
человек, находящийся во  '  власти  гашиша,  смело  взглянет  в  глаза  этим
укоризненным призракам и даже сумеет извлечь из этих  ядовитых  воспоминаний
новые элементы удовольствия и гордости. Ход  его  рассуждений  будет  таков:
едва прекратится первое болезненное ощущение, как он начнет  с  любопытством
анализировать этот поступок или это чувство, воспоминание о котором нарушило
его самовозвеличивание, мотивы, которые побуждали его тогда поступить  таким
образом, обстоятельства,  в  которых  он  тогда  находился;  а  если  и  эти
обстоятельства не дадут достаточных оснований для nop`bd`mh или, по  крайней
мере, смягчения проступка, не подумайте, что он сочтет себя побежденным! Вот
его рассуждения, подобные, на мой взгляд, движению какого-то  механизма  под
прозрачным стеклом: "Этот нелепый, подлый или низкий поступок,  воспоминание
о котором на минуту смутило меня, находится в  полном  противоречии  с  моей
истинной, настоящей натурой, и  та  энергия,  с  какою  я  порицаю  его,  то
инквизиторское рвение, с  каким  я  исследую  и  сужу  его,  доказывают  мою
высокую, божественную склонность к добродетели. Много ли найдется  на  свете
людей, способных так  осудить  себя,  произнести  над  собой  столь  суровый
приговор?" И вот он не только  осуждает,  но  и  прославляет  себя,  Ужасное
воспоминание  потонуло  в  созерцании  идеальной   добродетели,   идеального
милосердия,  идеального  гения,  и  с  чистым  сердцем  он  предается  своей
торжествующей духовной оргии.
     Мы видим, что, святотатственно разыгрывая таинство исповедания, являясь
одновременно исповедующимся и исповедником, он с легкостью отпустил себе все
грехи или, еще хуже,  извлек  из  своего  осуждения  новую  пищу  для  своей
гордости, Теперь,  созерцая  свои  грезы  и  стремления  к  добродетели,  он
заключает, что способен быть добродетельным на деле:  сила  влюбленности,  с
какою  обнимает   он   призрак   добродетели,   кажется   ему   достаточным,
неопровержимым доказательством  того,  что  у  него  хватит  активной  силы,
необходимой для осуществления своего идеала. Он окончательно смешивает грезу
с  действительностью,  воображение  его  все  более  и  более  разгорячается
обольстительным зрелищем  собственной  -  исправленной,  идеализированной  -
природы; он подставляет этот  обаятельный  образ  на  место  своей  реальной
личности, столь бедной волею, столь  богатой  чванством,  и  кончает  полным
апофеозом, выражая его в ясных и простых словах, заключающих для него  целый
мир безумнейших наслаждений: "Я - самый добродетельный из всех людей".
     Не напоминает  ли  вам  это  Жан-Жака,  который  точно  также,  поведав
вселенной,  не  без  некоторого  сладострастия,  о  своих  грехах,   дерзнул
испустить тот же торжествующий крик (разница  если  и  есть,  то  она  очень
невелика), с такою же искренностью, с такою  же  убежденностью?  Восторг,  с
которым он поклонялся добродетели, нервическое умиление, наполнявшее слезами
его глаза при  виде  благородного  поступка  или  при  мысли  обо  всех  тех
прекрасных поступках, которые он хотел бы совершить,  все  это  внушало  ему
преувеличенное представление  о  своей  нравственной  высоте.  Жан-Жак  умел
опьяняться без гашиша,
     Следовать  ли  мне  дальше  в  анализе  этой  победоносной   мономании?
Объяснять ли, каким образом мой герой под действием яда  становится  центром
мироздания? Каким образом он  оказывается  живым,  доведенным  до  последней
крайности, воплощением пословицы, что страсть все относит к самой  себе?  Он
уверовал в свою  добродетель  и  в  свою  гениальность;  трудно  ли  угадать
заключение  всего  этого?  Все  окружающие  его  предметы  стали  источником
внушений, которые будят в нем целый мир мыслей - более ярких, .живых,  более
тонких,  чем  когда-либо,  и  как  бы  покрытых   магическим   лаком.   "Эти
великолепные города,- говорит он,- роскошные здания которых громоздятся друг
над другом, словно на декорации,  эти  opejp`qm{e  суда,  покачивающиеся  на
водах рейда в мечтательном безделье и как бы выражающие нашу мысль  -  когда
поплывем мы навстречу счастью? - эти музеи, переполненные дивными формами  и
опьянительными красками, эти библиотеки, в которых  собраны  труды  Науки  и
мечтания Музы, эти сладкозвучные инструменты, сливающие свои голоса воедино,
эти  обольстительные  женщины,  прелесть   которых   возвышается   искусными
туалетами и скромностью взгляда,- все это было создано для меня,  для  меня,
для меня! Для  меня  человечество  трудилось,  мучилось,  приносило  себя  в
жертву, чтобы только послужить пищею, pabulum моему ненасытному стремлению к
волнующим впечатлениям, к знанию, к красоте!" Я пропускаю звенья,  сокращаю.
Никому  уже  не  покажется  удивительным,  что  последняя  фатальная   мысль
вспыхивает вдруг  в  мозгу  мечтателя;  "Я-бог!"  И  дикий  горячечный  крик
вырывается из его груди с такою силою, с такой потрясающей мощью,  что  если
бы желания и верования опьяненного человека обладали действенной силой, этот
крик низверг бы ангелов, блуждающих по путям небесным: "Я - бог!"  Но  скоро
этот   ураган   гордыни   переходит   в   состояние   тихого,   молчаливого,
умиротворенного блаженства, и  все  сущее  предстает  в  освещении  какой-то
адской зари.  Если  в  душе  злосчастного  счастливца  случайно  промелькнет
смутное воспоминание: "А не существует ли еще другой Бог?" - будьте уверены,
что он гордо поднимет голову перед тем, что он будет отстаивать свои права и
ничего не уступит тому. Какой то французский философ, высмеивая  современные
немецкие учения, сказал: "Я бог, но только плохо  пообедавший"?  Эта  ирония
нимало не задела бы человека, находящегося во власти гашиша; он  преспокойно
ответил бы: "Возможно, что я плохо пообедал, но я - бог".

     Но  завтра!   Ужасное   завтра!   Расслабленные,   утомленные   органы,
издерганные нервы, набегающие слезы, невозможность отдаться  систематической
работе - все это жестоко доказывает вам, что вы играли в запрещенную игру
     Безобразная природа, лишенная освещения  предыдущего  дня,  походит  на
грустные остатки пиршества. В особенности поражена воля,  самая  драгоценная
из всех способностей. Говорят - и это, кажется, верно,- что это вещество  не
причиняет никакого физического вреда, во всяком случае, никакого  серьезного
вреда. Но разве можно назвать здоровым человека, непригодного к деятельности
и способного только мечтать, хотя бы все члены  его  и  были  невредимы?  Мы
слишком хорошо знаем природу человека,  и  можем  утверждать,  что  человек,
который с ложкой, варенья может получить все блага земли и неба, не станет и
тысячной  доли  их  добиваться  трудом,   Возможно   ли   представить   себе
государство, все граждане которого опьянялись бы гашишем? Каковы были бы эти
граждане, эти воины, эти законодатели! Даже на Востоке, где употребление его
так распространено,  есть  государства,  в  которых  запрещено  употребление
гашиша,  В  самом  деле,  человеку,  под  страхом  духовного  разложения   и
интеллектуальной  смерти,  не  дозволено  изменять  основные  sqknbh  своего
существования и нарушать равновесие между своими способностями и тою средою,
в которой ему суждено проявлять себя; словом,  не  дозволено  изменять  свое
предназначение,  подчиняясь  вместо  того  фатальным  силам  другого   рода.
Вспомним  Мельмота,  этот  удивительный  прообраз.  Его  ужасные   страдания
заключаются в противоречии  между  его  чудесными  способностями,  мгновенно
приобретенными в сделке с дьяволом, и той обстановкой,  в  которой  он,  как
создание Божие,  осужден  был  жить.  И  никто  из  тех,  кого  он  пытается
соблазнить, не соглашается купить у него на тех  же  условиях  его  страшное
преимущество, В самом  деле,  всякий  человек,  отвергающий  условия  жизни,
продает свою душу. Легко увидеть связь между демоническими образами в поэзии
и живыми существами, предавшимися употреблению возбуждающих средств. Человек
захотел стать богом, но в силу неуловимого нравственного закона он пал  ниже
своей действительной природы, Это душа, продающая себя в розницу.
     Бальзак, несомненно, думал, что нет для человека большего стыда,  более
жгучего страдания, чем отречение от своей воли. Я видел  его  раз  на  одном
собрании, где речь шла о чудесном действии гашиша. Он слушал и  расспрашивал
с удивительным вниманием и оживлением. Люди, знавшие его, поймут,  насколько
это должно было интересовать его. Но идея непроизвольного мышления возмущала
его, Ему предложили давамеска; он рассмотрел его, понюхал  и  возвратил,  не
прикоснувшись  к  нему.  Борьба  между  его  почти  детским  любопытством  и
отвращением к. потере воли изумительно ярко отражалась на его  выразительном
лице. Чувство человеческого  достоинства  победило,  В  самом  деле,  трудно
представить себе, чтобы  этот  теоретик  воли,  этот  духовный  близнец  Луи
Ламбера,  согласился  потерять  хоть  малейшую  частицу   этой   драгоценной
субстанции.
     Несмотря на удивительные услуги, оказанные эфиром  и  хлороформом,  мне
кажется,  что  с  точки  зрения  спиритуалистической  философии   такое   же
нравственное осуждение применимо ко всем современным  изобретениям,  которые
стремятся уменьшить человеческую свободу  и  неизбежное  страдание.  Не  без
некоторого восхищения слушал я однажды офицера, рассказавшего мне о  тяжелой
операции, которая была сделана одному французскому генералу в ЭльАгуате и от
которой этот последний умер, несмотря на хлороформ. Этот генерал  был  очень
храбрым человеком  и  даже  более  того  -  одною  из  тех  душ,  к  которым
естественно   применяется   понятие   рыцарства.   "Ему   нужен    был    не
хлороформ,сказал офицер,- а взоры всей армии и полковая музыка. Тогда,  быть
может, он был бы спасен!"  Хирург  не  разделял  мнения  этого  офицера,  но
полковой капеллан придел в восхищение от него.
     Было  бы  излишне  после  всех  этих  соображений  распространяться   о
безнравственном характере гашиша.
     Сравню ли я его с самоубийством, с медленным  самоубийством,  с  всегда
отточенным и всегда окровавленным смертоносным оружием,-  ни  один  разумный
человек не сможет возразить мне.  Уподоблю  ли  я  его  чародейству,  магии,
пытающимся,  с  помощью  таинственных  исцеляющих  средств,   ложность   или
действенность  которых  одинаково  нельзя  доказать,-   достигнуть   власти,
недоступной человеку или доступной лишь тому, кто признан достойным ее,-  ни
одна thknqntqjh настроенная душа не отвергнет этого сравнения. Если  Церковь
осуждает магию и колдовство, то  именно  потому,  что  они  восстают  против
предназначений  Божьих,  не  признают  работу  времени  и   делают   лишними
нравственность  и  чистоту;  тогда  как  она,  Церковь,  считает  законными,
истинными только те сокровища, которые приобретены усилиями доброй воли.  Мы
называем мошенником игрока,  который  нашел  способ  верного  выигрыша;  как
назовем мы человека, который хочет за несколько грошей купить себе счастье и
гениальность?  Тут   сама   безошибочность   средства   указывает   на   его
безнравственность, как предполагаемая безошибочность магии налагает  на  нее
адскую печать,
     Нужно ли прибавлять, что гашиш, как все  одинокие  наслаждения,  делает
личность бесполезной для общества, а общество лишним для нее, побуждая ее  к
постоянному самовосхищению, толкая ее изо дня в день к краю  той  сверкающей
бездны, в которой она находит свое отражение - отражение Нарцисса.
     Но, быть может, взамен своего достоинства,  честности  и  свободы  воли
человек   может   извлечь   из   гашиша   большие   духовные   преимущества,
воспользоваться им, как своего  рода  мыслительным  механизмом,  как  ценным
инструментом? Вот вопрос, который мне часто приходилось слышать, и я  отвечу
на него,
     Во-первых,  как  я  уже  обстоятельно  разъяснил,  гашиш  пробуждает  в
человеке только то, что  составляет  содержание  его  собственной  личности.
Правда, это содержание его личности является  здесь  как  бы  возведенным  в
гигантскую степень и развернутым  до  своих  высших  пределов,  а  так  как,
несомненно, воспоминание о пережитом не  исчезает  по  окончании  оргии,  то
надежды этих утилитаристов кажутся с первого взгляда не лишенными  некоторых
оснований. Но я попрошу их обратить внимание на то, что  мысли,  из  которых
они рассчитывают извлечь такую пользу,  в  действительности  отнюдь  не  так
прекрасны, как они представляются во время опьянения, когда они были покрыты
волшебной мишурой, Они тяготеют скорее  к  земле,  чем  к  Небу,  и  обязаны
значительной долей своей красоты тому нервному возбуждению, той жадности,  с
какой наш разум набрасывается на них. К тому  же,  эта  надежда  вертится  в
порочном кругу: допустим даже на минуту, что гашиш действительно  дает  или,
по крайней мере, усиливает творческую способность, но ведь они забывают  при
этом, что в природе гашиша лежит ослабление воли  и,  таким  образом,  он  с
одной стороны дает то, что с другой стороны отнимает, а именно  -  фантазию,
но  без  способности  воспользоваться  ею.  Наконец,  представив  себе  даже
человека, настолько  ловкого  и  сильного,  что  он  может  избегнуть  такой
альтернативы, нужно подумать еще  об  одной  опасности  -  роковой,  ужасной
опасности,  -  связанной  со  всякими  привычками.  Всякая  привычка   скоро
превращается в необходимость. Кто прибегает к яду, чтобы мыслить, вскоре  не
сможет мыслить без яда. Представляете ли вы себе  ужасную  судьбу  человека,
парализованное воображение  которого  не  может  более  функционировать  без
помощи гашиша или опиума?
     В  философских  исследованиях  человеческий  разум,  подражая  движению
звезд, должен описать кривую, которая возвращает его  к  точке  отправления.
Сделать заключение значит завершить  круг.  Я  говорил  уже  вначале  о  том
удивительном qnqrnmhh, в  которое  человеческий  дух  повергается  верховной
благодатью; я сказал, что  стремясь  окрылить  свои  надежды  и  унестись  в
бесконечность, человек проявлял во всех странах и во все времена, горячечное
влечение ко всякого рода снадобьям,  не  исключая  и  вредоносных,  которые,
возбуждая его существо, могут на мгновение  приоткрыть  ему  временный  рай,
предмет всех его вожделений; этот мятущийся дух, бессознательно уносящийся к
пределам самого ада, свидетельствовал  таким  образом  о  своем  первородном
величии. Но человек не настолько  беспомощен,  не  настолько  лишен  честных
средств для достижения Неба, чтобы ему необходимо было прибегать для этого к
разным снадобьям и к колдовству; ему вовсе  нет  надобности  продавать  свою
душу, чтобы заплатить за опьянительные ласки и  благосклонность  гурий.  Что
такое рай, купленный ценою вечного блаженства? Я представляю  себе  человека
(назовем ли мы его брамином, поэтом или христианским философом)  на  вершине
духовного Олимпа; вокруг него - музы Рафаэля и Мантеньи, поддерживая  его  в
продолжительных постах и усердных молитвах, предаются благороднейшим танцам,
обращают  к  нему  самые  нежные  взгляды,   самые   ослепительные   улыбки;
божественный  Аполлон,  покровитель  всякого  знания  (Аполлон  Франкавиллы,
Альберта Дюрера, Гольциуса или еще  какого-нибудь  художника  -  не  все  ли
равно? Разве  нет  своего  Аполлона  у  каждого  человека,  который  достоин
этого?), ласкает своим смычком  самые  тонкие  струны  его  души.  Внизу,  у
подножия горы, среди терний и грязи стадо  человекообразных  корчит  гримасы
наслаждений, испускает рев - под влиянием ядовитого зелья; и поэт со скорбью
говорит  себе:  "Эти  несчастные,  не  знавшие  ни  поста,  ни   молитвы   и
отказавшиеся от искупительного  труда,  надеются  посредством  черной  магии
сразу подняться на сверхъестественную высоту. Магия издевается  над  ними  и
зажигает для них огни ложного счастья и ложного просветления; между тем  как
мы,  поэты  и  философы,  достигли  возрождения  души   упорным   трудом   и
созерцанием;  неустанным  упражнением  воли,  благородством  и  постоянством
стремлений  мы  создали  для  себя  сад  истинной  красоты.  Памятуя  слова,
гласящие, что вера  двигает  горами,  мы  сотворили  то  единственное  чудо,
которое ниспослано нам самим Богом!"
Книго
[X]