Книго 

---------------------------------------------------------------

© Copyright Михаил Березин


напишите автору


---------------------------------------------------------------
Я сидел в своем персональном кабинете на девятом этаже здания "Гвидона" 1 и бился над отчетом о первом расследовании нашего детективного бюро. Учитывая специфику ситуации, отчет имел форму романа. Вернее, должен был бы иметь. Я переделывал его бессчетное количество раз, а чувство удовлетворения все не наступало.
Оснастили меня основательно: реквизировали у руководителя нашего издательского отдела Васельцова один из компьютеров с текстовым процессором, который он до сих пор, очевидно, оплакивает, лазерный принтер фирмы "Хьюлет-Паккард", мелованную бумагу, а также снабдили кучей справочников и всевозможными картами Берлина. Пиши - не хочу. Думаю, не один маститый писатель бы позавидовал. А меня подобный уровень экипировки вгонял в тоску. Ведь в "Гвидоне" столь чуткое отношение предполагало соответствующую отдачу. У меня же, сколько ни пыжился, ничего путного не выходило.
В компьютере я отыскал любопытную игру с довольно-таки милым названием "Солитер" и уже не знал, чему больше уделять внимания: роману или "Солитеру". Не зря, видно, говорят: мол, человеку больше нравится заниматься тем, что у него лучше выходит. Играть в "Солитер" у меня явно получалось лучше.
Я находился как раз на грани установления нового впечатляющего рекорда, когда зазвонил телефон и спутал мне все карты. Одна из многочисленных секретарш Лили сообщила, что Лили Лидок желает меня видеть. Немедленно!
Щелкнув "мышкой", я переключился с "Солитера" на роман, и бросил унылый взгляд на обрывок текста. Э-хе-хе, пришлось отрывать зад от удобного кресла на колесиках, в котором я мог разъезжать по всему кабинету.
В прошлом Лили Лидок была моей одноклассницей. Чем и горжусь. Бьюсь об заклад, что далеко не у каждого отыщется одноклассница, управляющая столь могущественной финансовой империей, как "Гвидон". Хотя бы потому, что подобных финансовых империй в стране - раз, два, и обчелся.
Лили - ее подлинное имя. С Лидок - сложнее. В один прекрасный день ей отчего-то взбрело в голову назвать себя Лидой, затем это трансформировалось в Лидок, а уж потом, видимо, забыв, откуда ноги растут, соединили оба имени, и получилось то, что мы сейчас имеем.
Кстати, в этом нет ничего удивительного. Подобные вещи случались и ранее. Мою бабушку, к примеру, в семье называли бабулей. Посчитав, что это имя, чрезвычайно юный Миша Крайский, т.е. ваш покорный слуга, произвел на свет довольно любопытного кентавра - бабушка Бабуля. И что бы вы думали? Все без исключения родственники начали ее так называть...
В предбаннике не обнаружилось ни единой секретарши. Лишь Чарли, задрав ноги на журнальный столик, сидел в одном из кресел. Вообще-то, сидеть в этом кресле считалось привилегией Миксера. Но того пару недель назад посадили за злостное хулиганство - нанесение телесных повреждений некоему физическому лицу, имевшему неосторожность бросить на улице не очень лестную реплику в адрес Лили. Телесные повреждения были из разряда тех, которые принято называть тяжкими (собственно, он сделал из парня - наглого, между прочим, типа - то, что миксер обычно делает со сливками), и ему присудили три года тюрьмы, однако никто в "Гвидоне" не сомневался, что через месяц-полтора Миксер уже выйдет на свободу.
Чарли перелистывал порнографический журнал, и мы успели обсудить пару совершенно потрясающих кисок, прежде чем в селекторе не послышалось деликатное покашливание Лили:
- Крайский, ты всегда был бабником самого примитивного толка.
Мы с Чарли окаменели.
- Я даже вспомнила, что в школе тебя называли Похотливым Колобком. Но я плачу тебе деньги отнюдь не за сальные репризы. Сейчас же зайди ко мне.
Чарли прыснул со смеху.
- Похотливый Колобок... - борясь с очередным приступом веселья, выдавил он из себя. Журнал с его колен свалился на пол. - Похотливый Колобок...
- Чарли, заткнись, - проговорила Лили.
Чарли поднял журнал, посмотрел на меня и выразительно ткнул пальцем в направлении кабинета. Затем вновь поперхнулся смехом:
- Похотливый Колобок...
Я зашел к Лили. Все три секретарши оказались тут. Они стояли навытяжку с красными физиономиями и возмущенно взирали на меня. Из селектора раздавались завывания Чарли:
- Похотливый Колобок...
- Свободны, - бросила Лили секретаршам и вырубила селектор.
Мы остались одни. Я присел напротив патронши и угрюмо уставился на свои ботинки.
- Ну, как продвигается роман? - поинтересовалась она.
- Помаленьку. - Внутренне, я весь сжался.
- У тебя осталось три дня, так что пошевеливайся.
- Три дня?! - Я был поражен. С моей бывшей одноклассницей не соскучишься.
- Разумеется, я понимаю, что творческий процесс - дело тонкое, но мы получили второй заказ, и времени практически не осталось. Между прочим, у меня сегодня побывал Васельцов, которому я поручила подготовить доклад о производительности труда при написании детективных романов, и выяснилось, что небезызвестный тебе автор Жорж Сименон клепал свои труды о Мегрэ в среднем по штуке в неделю.
- Но...
- Я прекрасно понимаю, что ты - не Сименон. Поэтому даю тебе не одну неделю, а... - ее взгляд непроизвольно скользнул по лежащему на письменном столе калькулятору, - две.
Видимо, по ее начальственному мнению я тянул ровно на половину Сименона.
- Но...
- Две недели истекают через три дня. Если тебе интересно, могу сообщить, что новый клиент, как и первый, проживает в Берлине...
- В Берлине!?
- ... и в деле так же, как и в первом случае, каким-то образом фигурируют аэрозолевые красители...
- Аэрозолевые красители!?
- ... так что можешь не принимать близко к сердцу, ничего принципиально нового тебя не ожидает. Правда, после того вашего знаменитого расследования твой напарник Джаич никак не придет в себя - в настоящий момент находится на излечении в Варне: принимает, видите ли, минеральные ванны на Золотых Песках, - и тебе придется действовать одному, но, учитывая наработанные навыки...
- Только не в Берлин! - взвыл я. - Лучше уж в Равалпинди, Гвадэлупу, Иакогамму, Магадан, на Землю Франца Иосифа...
Однако это был крик вопиющего в пустыне.

Я вернулся к себе в кабинет и уселся за компьютер. В памяти всплыл образ Пью Джефферсона - единственного возлюбленного Лили. Ведь именно ради него Лили затеяла тогда всю эту кашу с детективным бюро. Но Пью погиб, погиб именно в Берлине. А Лили решила все оставить, как есть. Будто бы в память о нем. Так что наше бюро, по сути, - памятник Пью Джефферсону, американскому сочинителю детективных романов.
Итак, у меня есть три дня. Восхитительно! Просто восхитительно! Я принялся что было мочи барабанить по клавишам компьютера. "Вам надобно песен? Их есть у меня."

Прошло три дня, и я поставил точку. Включился "Хьюллет-Паккард", изрыгая из своего нутра листы бумаги с плодами моей графоманской деятельности.
Я доставил рукопись Лили и взамен получил кое-какие подробности предстоящего расследования. Нужно сказать, что эти сведения меня несколько успокоили: слишком уж все выглядело безоблачным. Я воспрянул духом и отправился в кафе "Блудный сын", постоянным клиентом которого являлся с момента его открытия. В Лиловом зале у меня даже имелся "собственный" столик. Стоило мне появиться, как официантка по прозвищу Барсик тут же кошачьей походкой устремилась в мою сторону, на ходу извлекая из кармана передника блокнот и ручку. Кстати, перламутровую ручку, на колпачке которой в бесстыдной позе застыл голый мужчина, подарил ей именно я.
Раньше я мог просто ограничиться короткой фразой: "Как обычно", чего было вполне достаточно, но с недавних пор кафе резко изменило свой имидж, заменив блюда французской и голландской кухни на национальные: русские и украинские. Сказывался наплыв в город различного рода иностранцев.
Не могу сказать, чтобы еда стала менее вкусной, просто исчез элемент экзотики. Ну, да ладно, другой экзотики в жизни становилось все больше. Я сделал заказ.
Для начала Барсик принесла бокал пива. Не успел я пригубить, как обнаружил, что нахожусь в компании собственных фантомов Тролля и Малышки. Со временем их поведение становилось все более раскрепощенным. Поначалу они возникали лишь, когда я находился в состоянии релаксации. ("Я совершенно спокоен... По всему моему телу разливается тепло... Я не одинок в этом мире, у меня есть Малышка...") Затем успешно освоили пространство моей квартиры. И вот теперь могли запросто объявиться в любой географической точке, где бы я ни оказался.
Малышка, как и всегда, была прелестна. Я чмокнул ее в губы. От нее пахло морем и Грецией. Я совершенно точно ощущал это, несмотря на то, что самому в Греции никогда бывать не приходилось.
Тролль с недавних пор полностью сменил свою экипировку. Ну как же! Он ведь теперь как бы партнер самого Миши Крайского! Выдающегося детектива! На голове его красовалась огромная шляпа, сползающая на уши, во рту - дымящаяся трубка, а маленькое тельце терялось в необъятном плаще, фалды которого, когда он шел, волочились по полу.
Нужно сказать, что функции Тролля и роль его в моей судьбе мною постепенно переосмысливались. Поначалу я воспринимал его исключительно как Цербера, стоящего на страже моего призрачного счастья. Причем, призрачного - в прямом смысле слова. Призрачное счастье, как счастье с призраком. Читай - Малышкой. Мне казалось, что основная его задача заключается в том, чтобы в жизни я Малышку никогда не встретил. Но вот судьба моя сделала зигзаг, и Тролль неожиданно проявил себя в новом качестве: ближайшего помощника, даже секретаря. И это не замедлило сказаться на отношениях между самими фантомами. Если раньше при случае Малышка вставала на защиту Тролля, то теперь в ее поведении просматривалась откровенная ревность.
Оба фантома тоже изъявили желание выпить пива. Я щелкнул пальцами, подзывая Барсика.
- Еще две кружки.
Она с удивлением покосилась на ту, едва начатую, которая стояла на столе.
- Ты ждешь гостей? Я принесу свежее, как только они появятся.
- Принеси лучше сейчас.
- Сразу две?
- Сразу две. Маленьких.
- Я хочу большую кружку, как у тебя, - тут же запротестовал Тролль.
- Постой! - крикнул я вдогонку официантке. - Одну большую и одну маленькую.
- Хорошо.
Я закурил. Я курил мало, предпочитая английские фирмы: "Бенсон", "Ротманс", "Данхил". Сигаретный дым струйкой поднимался вверх, сливаясь с клубами маленького Везувия, клокочущего в трубке Тролля.
- Завтра выезжаем, - сообщил я своим призракам.
И вкратце посвятил их в курс дела.
А произошло следующее. Аэрозолевые красители очень популярны у немецких детей и подростков. Если вы окажетесь в Германии, то сразу обнаружите, что все заборы, павильоны у остановок общественного транспорта, а также стены домов густо измалеваны с помощью всевозможных баллончиков. Иной раз это просто какие-то надписи, иной - закорючины, кляксы, переплетение линий различной длины, толщины и цвета, встречаются рисунки, на которых можно кое-что разобрать, но чаще всего это напоминает альбом для рисования очень маленького ребенка. Не так давно с деловым визитом в столицу Германии из Америки прибыл крупнейший специалист по абстрактной живописи Стивен Голдблюм, остановился у одного из подобных рисунков и остолбенел. Рисунок оказался шедевром, самым настоящим шедевром! Потом с помощью все того же Голдблюма было выявлено еще несколько таких работ. В основном, в переходах метро. Их тщательно сделанные репродукции украсили страницы престижных журналов по живописи. Однако сами картины невозможно было соскоблить со стен и унести. Да и вообще, кто автор?! Подробное исследование, проведенное с помощью последних достижений науки и техники, позволило Голдблюму сделать вывод, что речь идет о совершенно неизвестном художнике, однако ни о возрасте, ни даже о половой принадлежности автора абсолютно ничего нельзя было сказать. И вот начались истеричные поиски. В них приняли участие все крупнейшие галерейщики Берлина плюс Голдблюм. Каждый стремился первым обнаружить загадочную личность, обретя тем самым дополнительную известность, популярность, но главное - контракт с правом представлять интересы гения на рынке живописи. Газеты пестрели предложениями одно заманчивее другого. За помощь в обнаружении художника были обещаны шестизначные цифры. Можно даже сказать, что на какое-то время столица живописи перекочевала из Парижа в Берлин. Но гений словно в воду канул. Некоторые из участвовавших в этом захватывающем художественном дерби галерейщиков обратились к услугам частных детективов. Решил последовать их примеру и Голдблюм. Будучи в прошлом нашим соотечественником, он обратился к Лили, с которой познакомился недавно на одном из светских приемов, устраиваемом яппи - клубом миллионеров.
- Итак, нам предстоит обнаружить загадочного гения, - закончил я свой рассказ.
- Но ведь это совершенно не криминальная история, - разочарованно протянул Тролль.
- Ты жаждешь крови? - уточнил я. - Ты ее получишь.
Барсик принесла на подносе два бокала пива и мой обед.
- Что ты имеешь в виду? - поинтересовалась Малышка.
- Когда мы придем домой, я окачу его водой из нашей напольной вазы. - Тролль ужасно боялся воды.
- Мокрушник! - тут же завопил он.
- Такое замечательное дело ему не нравится! - не успокаивался я. - Ему подавай кодлу гангстеров, сутенеров и убийц.
Тролль на время приуныл, поскольку ожидал чего-то другого. Но потом лицо его оживилось. Он зачадил трубкой со все нарастающим энтузиазмом.
- А если ты выполнишь задание, сколько ты за это получишь? - поинтересовался он.
- Наконец-то, дошло! - воскликнул я. - Мы станем богатыми людьми!
- Миша, мы ведь не люди, - укоризненно проговорила Малышка.
- Неважно, - отмахнулся от нее Тролль, - ну так станешь богатым призраком. Какая разница? Главное, что мы, наконец, сможем поехать в Индию.
Попутешествовать по Индии было его заветной мечтой. Уж не знаю, почему.
- Да, мы разбогатеем, - повторил я, - и у нас всего будет вдоволь. И в Индию, конечно, мы сможем поехать в любой момент... Можно, я допью ваше пиво?

Со Стивеном Голдблюмом я познакомился в конторе берлинского представительства "Гвидона", у Горбанюка. Прошел всего месяц с того момента, как я покинул Берлин, и нельзя было утверждать, что за это время мы с Горбанюком очень сильно друг по другу соскучились. Он с кислым видом протянул мне руку, предвкушая, видимо, лавину требований, с которыми я готов на него обрушиться. Пистолеты, автоматы, гранаты, автомобили, бронетранспортеры... Однако, я рассыпался в заверениях, что на сей раз вполне удовлетворюсь газовым револьвером - и то на случай столкновения на улице с хулиганами в ночное время, - а Голдблюм сообщил, что уже снял для меня на прокат симпатичный "Судзуки-Свифт". Горбанюк заметно расслабился и даже присовокупил к обойме патронов со слезоточивым газом два нервно-паралитических - мало ли что.
Голдблюм оказался крупным дядькой, с гладко выбритыми щеками и веселым взглядом. В своем необъятном светлосером костюме он напоминал бегемота. В общении примечателен был в первую очередь тем, что в процессе разговора частенько включал диктофон, который держал в руке, чтобы наговорить на него внезапно пришедшую в голову мысль. Меня он сразу же прозвал "мой мальчик".
Из предложенных напитков Голдблюм выбрал "Перцовку", я - ликер "Кюрасао", сам же Горбанюк пил исключительно кока-колу.
- Было бы совершенно несправедливо, если бы гения отыскал кто-то другой, - говорил Голдблюм. - Ведь это мое открытие, моя Троя, мой психоанализ, моя теория относительности. Быть может, это - моя лебединая песня. Конечно, нужно было до поры, до времени держать язык за зубами. Так нет же: а-ля-ля... - Он постучал костяшками пальцев себе по черепу. - Но мы еще поскрипим, не так ли, мой мальчик? Звезда Голдблюма еще ярко засияет на небосводе. - Он тут же включил диктофон и продекламировал: - Назвать новую галерею в Миннесоте "Звездой Голдблюма".
- Но почему вы не обратились в одно из местных детективных бюро? - поинтересовался я. - Они ведь значительно лучше ориентируются на местности. К тому же язык...
- Нужно знать немчуру, мой мальчик! Нужно знать немчуру! Немчура - народ скучный. Они все делают строго по предписанию. Если на курсах детективов их учили, что надо делать то-то и то-то, они всегда, независимо от ситуации, будут делать то-то и то-то, а не то, что нужно. Никакой импровизации. Тоска! Они не в состоянии абстрагироваться. А этот гений - абстракционист, мой мальчик. И он находится в беде, я чувствую это по его картинам. И найти его сможет только тот, кто сам в состоянии абстрагироваться. Ты разбираешься в живописи?
- Нет, - сказал я.
- Дай, я тебя поглажу. Запомни, в этом мире в живописи по настоящему разбираются лишь два-три десятка специалистов, и среди них - твой старый Голдблюм. Поэтому я говорю тебе то, чего не знают остальные, участвующие в поиске: он находится в беде.
- Быть может, вам удалось понять еще что-нибудь такое, чего не знают остальные?
- Увы, все остальное сокрыто покровом его работ. И эту пелену не в состоянии сорвать никто.
- Что ж, по крайней мере одну важную вещь вы мне все же сообщили.
- То, что он находится в беде?
- Нет, это я пока использовать не могу.
- Тогда что же?
- Что немчура не в состоянии абстрагироваться. Я, конечно, понимаю, что в Германии полно собственных художников-абстракционистов, но после того, что вы мне сказали - не гениев же. Значит он - не немец.
На минуту Голдблюм замер, потом бросился ко мне с восторженным ревом:
- Иди сюда, мой мальчик! Я необыкновенно рад, что не ошибся в тебе.
Он обхватил меня обеими руками и что было силы прижал к своему животу. При этом диктофон включился на воспроизведение, и я вновь услышал крылатую фразу: "Назвать новую галерею в Миннесоте "Звездой Голдблюма".
Остатки смакуемого мной "Кюрасао" оказались у него на пиджаке. Я попытался было предостеречь его, но из уст моих вырвался только хрип, что совсем неудивительно для человека, находящегося в объятиях гиппопотама.
- Браво, мой мальчик! - не унимался тот. - Теперь мы покажем всяким там брунгильдам, кто достоин представлять интересы гения. Поверь мне, его полотна станут украшением крупнейших музеев живописи, крупнейших частных коллекций. И этого добьется не кто иной, как твой старый Голдблюм.
Я, наконец-то, высвободился из его объятий и поставил пустую рюмку из-под "Кюрасао" на журнальный столик.
- А кто такая Брунгильда? - поинтересовался я.
- Брунгильда Кнопф, одна из наиболее удачливых и цепких владельцев берлинских галерей. И детектива-то она наняла наиболее опытного. - Он включил диктофон и продиктовал: - Обратиться к Паулю за подробными сведениями о детективе, нанятом Брунгильдой. - Потом он посмотрел на меня. - Ну вот, мой мальчик, пробил твой час. Настало время действовать. И не забудь, что абстракционисты - они и в жизни абстракционисты, и что многое будет зависеть от твоего умения абстрагироваться.
Мы разошлись, довольные друг другом. Я - с различными наглядными материалами и информацией, он - с остатками моего "Кюрасао" на пиджаке.

Прибыв по указанному Голдблюмом адресу, я предъявил паспорт и получил темно-синий "Судзуки-Свифт". Теперь предстояло найти "Шератон", в котором он забронировал для меня номер. Но для начала я решил проехаться по Берлину.
Голдблюм снабдил меня одним из журналов, в который были помещены репродукции работ таинственного гения. В том месте, где обычно указывались музей и владелец картины, прямо так и было написано: "Неизвестный художник. Берлин. Переход метро у Александрплатц." Или: "Неизвестный художник. Берлин. Переход метро у Главного вокзала." Я нашел все эти картины и долго стоял перед каждой, стараясь абстрагироваться. Или, по крайней мере, - помедитировать. Картины были спрятаны под стекло, которое держали вмонтированные в стену металлические рамки. Одна из них была написана вокруг существовавшей уже, видимо, ранее, сделанной кем-то другим корявой надписи "AuЯlдnder raus!", в переводе означавшей: "Иностранцы, вон!", что позволило автору предпосланной репродукциям статьи сделать предположение о праворадикальных убеждениях художника. Разумеется, это совершенно не вязалось с моим силогизмом (автор - иностранец), но картина-то была абстрактной, и что именно хотел сказать художник, используя эти слова, в конечном итоге одному Б-гу известно.
Сколько я ни медитировал, по-бараньи уставившись на стену, а на измалеванном месте ничего нового, ассоциативного не возникало. Рядом со мной стояли другие люди, также усиленно пытавшиеся проникнуть в тайну загадочного изображения. Больше всего это напоминало бесплодную мастурбацию.
Я поехал в аэропорт, забрал из камеры хранения свои вещи и оттуда направился в "Шератон". Холл гостиницы размерами больше напоминал дворец спорта. Я заскользил по мраморному полу в сторону портье и, обогнув по дороге несколько кадок с пальмами, сунул ему под нос свой помидорный паспорт. "Я достаю из широких штанин..." Исходя из своего достаточно еще небольшого опыта, я тем не менее знал, что красный цвет является раздражителем не только для быков, но и для пограничников, таможенников, работников туристических бюро и гостиниц во всех цивилизованных странах мира. Однако, сверх ожиданий, портье посмотрел на меня с нескрываемым почтением. Уже потом мне стало известно, что если в этом отеле и останавливаются люди оттуда, то это наверняка - самые богатые и расточительные клиенты.
Он дал мне ключи от номера и пропуск на автостоянку. Ключу был придан тяжеленный брелок-наболдашник, которым можно было при желании пробить чей-нибудь череп, однако носить его в кармане не было никакой возможности.
Оказавшись в номере, я проникся еще большим уважением к таинственному художнику, этой буквально демонической личности, представив себе ту меру таланта, которой нужно было обладать, чтобы такой мелкий винтик в игре, каким являлся я, оказался удостоен подобных апартаментов. Вокруг него постепенно сгущались миллионы долларов, а он даже не подозревал об этом. А если знал? Какими должны были быть причины, вынуждающие его скрываться?
Из ванной комнаты появилась Малышка, в халатике, перехватывая на ходу волосы полотенцем, а из-под кровати выполз Тролль. Он так и сидел там в плаще и шляпе. Правда трубку только сейчас вынул из кармана.
- Привет, - сказал я. - Ну, как вам наше новое жилище?
- Подходяще, - буркнул Тролль.
Я чмокнул Малышку в щеку. На сей раз она пахла морем и Италией. Правда, в Италии мне тоже еще бывать не приходилось.
Прямо в одежде я бухнулся на кровать.
- Ну, отчитывайся, - потребовал Тролль.
Я рассказал им обо всем, что произошло за сегодняшний день.
- А можно посмотреть картины? - поинтересовалась Малышка.
- Что на них смотреть, - запротестовал Тролль. - Помните известный трюк с обезьянами? Когда авторами подобных картин были обезьяны, а люди толпами ходили и восторгались. И покупали! Давайте лучше проанализируем ситуацию.
В целом я был на стороне Тролля за исключением того, что на сей раз автором картин вряд ли была обезьяна. Ведь один из лучших специалистов в этой области господин Стивен Голдблюм самолично поднял этот переполох.
Я достал из сумки переданный мне Голдблюмом журнал и показал репродукции Малышке. Та застыла, словно зачарованная. Тролль тоже заглянул в журнал, с остервенением чадя трубкой.
- Он - не немец, - наконец, произнесла Малышка.
- Я тоже к этому склоняюсь, - кивнул головой я.
- И он - мужчина.
- А вот это уж, положим...
Я посмотрел на нее и с удивлением замер. Взгляд Малышки затуманился, она словно бы находилась в состоянии транса. Тролль тоже заметил это и с беспокойством заерзал.
- Он - мужчина, - загробным голосом повторила Малышка, - и ему где-то от тридцати до сорока лет.
- Что еще? - спросил я.
- И он - беден.
- Что еще?
- И он - одинок.
- А еще?
- Сейчас он попал в беду.
- Да, это говорил Голдблюм. - Мой интерес все возрастал. - Что-нибудь еще?
- Это - все.
- Бред, - сказал Тролль.
Я пораженно уставился на репродукции, превратившие моего призрака в зомби.
- Неужели ты все это прочла в картинах?
Малышка как бы вышла из состояния оцепенения.
- Я ведь хотела помочь тебе, Миша.
- Да, но как ты смогла?!
- Сама не знаю, просто очень захотела.
- По-моему, она просто нафантазировала, - ревниво заметил Тролль.
- Я посмотрела сначала на одну картину, потом на другую, и тут неожиданно увидела его и его мысли. Вернее, его основную мысль.
- И какая же это была мысль?
- Пришла беда, откуда не ждали.
- Забавно.
Я потер подбородок. Вот это номер! Оказывается, какая-то часть моего сознания, а именно та, которую я делегирую Малышке, способна понимать этот язык. Но это невозможно! Очевидно с частью сознания я делегирую фантомам и часть своего подсознания... Я со страхом, даже с ужасом воззрился на них. Милая парочка, на вид совершенно безобидная, однако несущая в себе ужасных монстров моего подсознания.
- Пойду, приму душ, - пробормотал я и поплелся в ванную комнату.
С удовольствием подставил тело под горячие струи воды. Но через мгновение уже выскочил оттуда голый и мокрый, осененный внезапной догадкой.
- А ты уверена, что видела его самого, а не созданный им художественный образ?
Малышка призадумалась.
- Ну, мысль, по крайней мере, была его, - нерешительно произнесла она.
- А на каком языке она была высказана? - поинтересовался Тролль.
- Глупый вопрос! - разозлилась Малышка. - Что значит, на каком языке? Это ведь живопись.
- Пришла беда, откуда не ждали, - повторил я. - Что бы это могло означать?
- Только он один это знает, - сказала Малышка. - Мне кажется все же, что в абстрактной живописи чаще всего выражают себя и свои личные ощущения.
Я отправился назад в ванную.

После ужина был устроен семейный совет.
- Не нравится мне, что в поиск вовлечены еще несколько частных детективов, - проворчал Тролль. - Будут путаться под ногами, как стая голодных шакалов.
- На то онo и дерби, чтобы первым к финишу пришел наиболее резвый рысак, - возразила ему Малышка.
- Что ж, пожалуй, предпочту быть рысаком, а не шакалом, - отозвался я. - Хоть выбор и небогатый.
- Шутки beiseite 2 , - произнес Тролль. Он кичился тем, что уже знает несколько слов по-немецки. - Давайте поразмышляем. Нам известно, какими методами пользовались другие детективы, чтобы разыскать гения? Мне бы вовсе не хотелось, чтобы нам пришлось заново открывать колесо.
- Разумеется, кое-что известно. Была дана масса объявлений в газетах с просьбой отозваться того, кто создал картины. Или того, кто может помочь разыскать автора. Обещались умопомрачительные гонорары. И нельзя сказать, чтобы не было откликов. В откликах как раз недостатка не ощущалось. Но все это были пустышки. Еще детективы ходили по художникам, беседовали с искусствоведами, но тоже без заметного результата. Наш гений словно сквозь землю провалился.
- Значит по художникам и искусствоведам мы - не ходоки, объявлений в газетах тоже не даем.
- Ну, почему же? - запротестовала Малышка. Она заняла на удивление активную позицию в этом деле. - Ведь гений - иностранец. Вдруг, он не знает немецкого. Нужно дать объявления на других языках.
- Между прочим, это мысль, - поддержал ее я.
Тролль недовольно нахмурился.
- Потеряем массу времени, - проворчал он.
- У тебя имеются какие-нибудь контрпредложения?
- Нужно подумать.
- Пожалуйста, думай.

На следующее утро я отправился в один из магазинов, торгующих периодическими изданиями, чтобы подобрать газеты, в которых можно было бы разместить интересующее меня объявление. Газет, издаваемых в Германии на английском или французском языках, я не обнаружил. Если говорить о русском, то бросалась в глаза местная газетенка с гордым названием "Европа-Центр". Конечно, можно было бы задействовать гигантскую машину "Гвидона" и через нее опубликовать объявления в крупнейших газетах мира. Но мне показалось разумным для разминки ограничиться чем-то менее масштабным.
Я позвонил Голдблюму, чтобы посоветоваться.
- Ты прав, мой мальчик, - горячо поддержал меня тот. - Делай так, как тебе подсказывает интуиция. Ты знаешь, я почти уверен, что художник - из России. Есть в его картинах эдакое... Веет Кандинским, Малевичем, Татлиным... Вроде бы, они совсем другие, да и между собой-то разные, а все же что-то их объединяет. Особый дух...
Я купил номер газеты "Европа-Центр" и связался по телефону с редакцией.
- О'кэй, мы все сделаем, - обрадовали меня. - Номер с вашим сообщением выйдет недели через две.
- Что?!
Я подумал, что это розыгрыш.
- Вам, вообще-то, хотя бы раз в жизни приходилось держать в руках экземпляр нашей газеты?
- Я и сейчас его держу.
- Тогда вам должно быть известно, что мы - еженедельник.
Я повнимательнее вгляделся в титульную часть. Действительно, это было написано.
- Но, - сказал я, - почему недели через две, а не через неделю?
- Потому что пока, к сожалению, мы выходим только раз в две недели. Ближайший номер, правда, будет печататься послезавтра, но макет уже полностью сделан.
- Плачу любые деньги! - завопил я. - Я представляю крупнейшую международную финансовую корпорацию. Нам срочно - кровь из носа - нужно напечататься послезавтра.
На том конце провода, очевидно, обалдели. Возможно, им еще никогда не звонили из крупнейших международных финансовых корпораций.
- Ладно, приезжайте, - проговорил, наконец, мой собеседник.

В ожидании очередного выпуска газеты "Европа-Центр" прошло в общей сложности три дня. Чтобы не умереть за это время со скуки, я решил последовать примеру остальных детективов и нанести ряд визитов художникам. Разумеется, в моем случае - русским художникам. Адреса помог разузнать все тот же Горбанюк - моя палочка-выручалочка.
Первым в списке оказался некий Антон Котелков, проживающий у черта на рогах, где-то в берлинском районе Панков. Берлога его, однако, содержалась в приличном состоянии. В одной из двух комнат он творил, в другой проживал вместе с супругой. Рисовал он сплошь каких-то восторженных олухов с козлиными мордами, витающих в радужных облаках. Внизу, под этими облаками, чаще всего - картинки русской природы. Не нужно было обладать опытом Голдблюма или выдающейся проницательностью Малышки, чтобы понять, что уж он-то к картинам в метро непосредственного отношения не имеет. Говорил он резко, хриплым голосом, с явным намерением побыстрее от меня отделаться.
- Я не езжу в метро, - сразу же отрубил он.
- Я тоже. Но на картины взглянуть было все же любопытно.
- А мне - нет. Стану я тратить время на всякую чепуху.
- Напрасно. Вдруг, это - кто-нибудь из ваших знакомых. Смогли бы, не запылившись, заработать тысченку-другую долларов.
- Чушь!
- Слушай, когда с тобой разговаривают умные люди, - вмешалась его жена. - Только дураки отказываются от возможности заработать лишний пфеннинг. Особенно здесь, на Западе.
У нее, видимо, была своя шкала ценностей, а также валютных курсов, в которой тысченка-другая долларов равнялась одному пфеннингу.
- Обидно, конечно, что вы не видели оригиналов, - проговорил я голосом, полным сожаления и укоризны, - но не беда, у меня имеются с собой вполне приличные репродукции.
И развернул перед его носом предусмотрительно принесенный с собой журнал живописи.
Он глянул мельком, и его бородатую физиономию перекосила язвительная усмешка.
- Вы хотите уверить меня, что автор этой мазни разыскивается целой сворой детективов?
Его, разумеется, больше бы устроило, чтобы целая свора детективов разыскивала автора восторженных дегенератов с козлиными мордами, парящих в радужных облаках. И, возможно, впереди этой своры не отказался бы увидеть меня, лихо размахивающего чеком в миллион долларов.
- Дайте-ка посмотреть! - Фрау Котелкова выхватила из моих рук журнал. - М-м-м... Тоша, а это, случайно, не Ицык?
- Дура, это ведь даже не фигуративная живопись.
- А, может быть, Майя Маевская?
- Та вообще не пишет в цвете.
- Ну а кто бы это мог быть? Подумай.
- Отстань! - сказал он.
- И ты говоришь мне это после того, как я отдала тебе лучшие годы жизни?!
- Что?! - внезапно завопил Котелков. - Так это были лучшие?!
- Да, лучшие! - Она в сердцах швырнула в него журналом. - Лучшие годы жизни я провела, сидя голышом на этом стуле. Но, глядя на меня, ты, почему-то, малевал всяких уродцев с козлиными головами!
Я поспешно ринулся вперед, схватил журнал с пола и спрятал его в портфель.
- Ребятки, к сожалению, мне пора, - сказал я, но они этих слов, видимо, даже не расслышали. По крайней мере, с их стороны никаких возражений не последовало.
Я сделал еще несколько попыток войти в контакт с местными художниками. Но результаты оказались более чем скромными. Из всех, происшедших за эти дни встреч, заслуживают упоминания, пожалуй, лишь следующие.
Во-первых, с Ицыком, а если полностью - Исааком Куперманом. Он также числился в составленном Горбанюком списке, был наголо бритым, очкастым парнем, и больше напоминал интеллектуального уголовника, нежели художника-нонконформиста, каковым на самом деле являлся.
Застал я его в компании двух бугаев как раз в тот момент, когда они распивали дешевое вино из бумажных пакетов. На картинах в подрамниках, штабелями наваленных тут и там, чаще всего были изображены натюрморты из бутылок с выпивкой, стаканов, селедки и фотографий знаменитых вождей в рамках и без оных. Они так и назывались: "Натюрморт со Сталиным", "Натюрморт с Брежневым", "Натюрморт с Сусловым", "Натюрморт с Черненко". Последний стоял на станке незаконченным, без названия, но на фотографии явно просматривались контуры Жириновского.
- Натюрморт с Жириновским, - продекламировал я, ткнув в картину указательным пальцем.
- Сразу чувствуется сыщик высокого класса, - язвительно отозвался Ицык. - Как вы догадались? С помощью дедуктивного метода?
Бугаи дружно заржали.
- Именно, - кивнул я головой, - с помощью его, родимого.
- Никогда не имел дело с пинкертонами. С кагэбней - сколько угодно, с нашим доблестным уголовным розыском, а вот с пинкертонами - ни разу.
- Значит, я буду первым.
Он сунул в рот папиросу - мне даже показалось, что это - "Беломор-канал" - и с наглым видом уставился на меня.
- Как вас зовут?
- Крайский.
- Засуньте эти ваши доллары себе в задницу, господин Крайский. Этот парень, что расписал переходы в метро, - действительно гений. И плевать он хотел на ваши деньги, поэтому и не объявляется. Не все еще в этом вонючем мире продается, представьте себе. Мы взорвем его, этот ваш вонючий мир! Этих аккуратных европейчиков и американчиков с их дистиллированными мыслями. Так и передайте вашему клиенту. Скажите ему, что этот парень не продается. Es tut mir wirklich sehr leid 3 , как говорят простые немецкие обыватели. Пусть засунет в жопу свои деньги. А если у него возникнут с этим трудности, помогите ему.
После такого поворота в разговоре можно было сразу же и уходить.
- Начните новую серию, господин Куперман, - посоветовал я ему на прощанье. - "Натюрморт с Колем", "Натюрморт с Мэйджором", "Натюрморт с Клинтоном"...
- Не беспокойтесь, за мной не заржавеет, - заверил он меня...
Во-вторых, с Сергеем Гламоздой. Во время своего прошлого посещения Берлина, находясь в ресторане в глубоком подпитии, мы с Джаичем купили картину именно этого Сергея Гламозды. Называлась она "Лети, пуля" и обошлась нам более чем в две тысячи марок. Сейчас она украшала стену моего кабинета в здании штаб-квартиры "Гвидона". Я поведал Гламозде эту историю, и тот сразу же оживился.
- Может, купите еще одну до пары? - поинтересовался он. - Это может быть: "Лети, разрывная пуля", "Лети, трассирующая пуля", "Лети, пуля со смещенным центром тяжести", "Лети, бризантный снаряд". Я уже вижу их, эти картины. Между прочим, мои акции на рынке живописи неудержимо ползут вверх, несмотря на общий кризис. Так что вы удачно поместите капитал.
- Я подумаю, - пообещал я.
С минуту он помолчал.
- Что же до вашего гения, то его не существует в природе. Зря стараетесь. Все это - чудовищная мистификация, плод чьего-то больного ума. Я вообще склонен думать, что автором этих произведений является компьютер, а кто-то просто взял да перенес их на стены. Человек бы так не сумел. Разве, продай он душу дьяволу.
- То есть вы считаете, что машина может написать лучше человека?
- В известном смысле, да.
- Но тогда получается, что работа художника вообще не нужна. Да здравствует великий мастер Компьютер и его полотна!
- Не совсем так, господин Крайский. Не совсем так. Эти творения не стоят и ломаного гроша.
- Однако, вы же сами утверждаете, что их практически нельзя отличить от настоящих. Разве что они еще более совершенны.
- Вы правы, - печально вздохнул он. - Абстракционизм умирает на глазах, и все это очень безрадостно...
В третьих, с Майей Маевской.
- О! - воскликнула она, стоило ей только увидеть меня. - Крайский!
Я опешил.
- Разве вы меня знаете?
- Еще бы мне тебя не знать, если я с тобой цацкалась и панькалась на протяжении целого года. Тебе тогда было три, а мне - семь, и мы жили с тобой в одной коммунальной квартире.
Я принялся судорожно рыться в памяти.
- Майю помню, - наконец проговорил я. Была такая чернявая девчонка-соседка. - Но она была не Маевская.
- Все верно, малыш. Маевская я по второму мужу. Я и замуж-то вышла за него, чтобы сделаться Майей Маевской. А ты за эти годы совершенно не изменился. Вот уж не думала встретить тебя в Берлине.
Сказав это, она посторонилась и впустила меня. Ее жилище представляло собой одну гигантскую комнату с таким же гигантским, на всю стену, окном.
- Белая гвардия - моя слабость, - продолжала она. - В особенности, Май-Маевский. Выдающаяся личность!
Я огляделся и присел на край кожаного дивана. На стенах висело несколько картин, кактусы и фикусы чередовались со скульптурой и статуэтками. Но совершенно не чувствовалось, чтобы это было рабочее помещение.
- У тебя еще имеется мастерская? - поинтересовался я.
- Верно, в этом же доме. На мансарде.
Я объяснил ей, зачем пришел. Она расхохоталась.
- Миша Крайский - пинкертон! - воскликнула она. Далось им, в самом деле, это слово. - Тот самый Миша Крайский, которого я сажала на горшочек, теперь сделался пинкертоном! Маленький пинкертончик!
Она подкатила к дивану тележку, над которой возвышалось несколько бутылок со спиртным и пустые бокалы (не хватало, разве что, селедки и фотографий великих вождей), уселась рядом со мной и спросила, что бы я хотел выпить. Я выбрал "Кьянти", а она налила себе ирландского яичного ликера.
- Ничем тебе помочь не смогу, малыш, - сказала она. - Я не знаю этого парня. Хотя иногда мне кажется, что где-то мельком нечто подобное я уже видела. Скажу тебе честно, я не очень-то люблю абстрактную живопись. Может быть потому, что не достаточно хорошо ее понимаю. Мне, вообще, кажется, что абстракционизм - убежище для бездарей. Точно также я не люблю белых стихов...
Очевидно, из всего белого она признавала только белую гвардию.
Она сделала большой глоток. Я все пытался вызвать в памяти образ той девчонки, которая когда-то возилась со мной, и отождествить его с сидящей рядом со мной женщиной средних лет, еще достаточно стройной, черноволосой, с умным взглядом и пухлыми, чувственными губами. Какая же у нее была фамилия? Мы начали говорить на отвлеченные темы. Я рассказал о себе, а она о себе. Оказывается, со своим вторым мужем Маевским она уже тоже разошлась. Живет одна, отчего совершенно не страдает. Секс - не ее стихия. Она может прожить и без него. Это, конечно, не означает, что она - такая уж беспросветная фригидина, ее тоже можно зажечь. И все же она не является рабыней фаллоса.
- Я тебе все это так откровенно говорю, поскольку ты мне как бы родной. Я ведь тебя купала и меняла тебе штанишки. А когда ты сюда пришел, сразу тебя узнала.
- Хочешь остаться в Германии? - неожиданно спросила она.
- Зачем? - не понял я.
- Ну, как это зачем?! Разве в России сейчас можно достойно прожить?
- В России, может быть, и нельзя, - отозвался я. - Но "Гвидон" - это ведь государство в государстве. Все, кто работает в "Гвидоне", живут достойно.
- Мой сладкий пинкертончик, - прошептала она, и прежде, чем я успел сообразить, что происходит, очутился в ее объятиях.
- Я тебя зажег? - поинтересовался я, отдышавшись после долгого поцелуя.
- Только не подумай, что у меня бешенство матки.
- Совершенно не думаю, - сказал я искренне. Ведь Мая подвернулась мне очень кстати.
- Меня завели воспоминания. Пойдем, я тебя искупаю.
Приблизительно через час, совершенно голый, я разгуливал по огромному залу, служащему Майе жилищем, и рассматривал картины и статуэтки. В одном из углов я случайно обнаружил компьютер.
- Послушай, а те картины из метро... - крикнул я. - Они могли быть созданы компьютером?
Майя полулежала на кожаном диване, тоже совершенно голая, и просматривала толстенную немецкую газету. Она не сразу поняла, что я имею в виду.
- Ну, я слышал, что имеются компьютерные программы, которые, якобы, умеют самостоятельно писать картины. По крайней мере, абстрактные. И я подумал, что кто-то просто перенес их на стену, только и всего. Могло такое случиться?
- Вполне. Но как тебе это пришло в голову? - Она была поражена. - Впрочем, возможно, специалисты и в состоянии отличить суррогат от подлинных полотен. Я ведь говорила, что абстракционизм для меня - тайна за семью печатями.
- А у тебя, случайно, нет такой программы?
- Одна есть. Я запускаю ее, когда мне требуется отдохнуть и прийти в себя.
Она включила компьютер и отыскала эту программу. На экране монитора начали появляться всевозможные разводы, эллипсы и треугольники, постепенно трансформирующиеся и меняющие свой цвет. Я не мог оторвать от них взгляда.
- Послушай! - воскликнул я. - Но ведь это значительно красивее, чем на картинах живых художников!
- Возможно, - она улыбнулась. - Здесь даже есть чувство. И все же... И все же, если быть до конца откровенным, чувство это вполне синтетическое. И, потом... здесь совершенно нет мысли.
Услышав это, я вышел из программы и принялся шуровать по содержимому компьютера в поисках игры "Солитер". Вот он, родимый! Я так обрадовался, словно встретил старого друга.
- Присаживайся, - сказал я Майе, - сейчас я покажу тебе класс.
Вечером, прямо от Майи, я позвонил Горбанюку и высказал недовольство качеством предоставленного списка.
- Меня интересуют главным образом абстракционисты, а ты напихал в него в первую очередь представителей фигуративной живописи!
- Знаешь что, мой милый! Я - юрист, а не искусствовед, - обиделся Горбанюк. - А твои абстракционисты-нонконформисты в западных антологиях и справочниках еще не очень-то обжились. Мои люди и так провели большую работу, выискивая наших непризнанных гениев. Самые известные из них ведь тебя не интересуют.
- Послушай, Горбанюк, - сказал я, - это же так просто: фигуративщики - это те, на чьих полотнах еще можно что-то разобрать, а абстракционизм - уже сплошная мазня.
- Браво, малыш! - воскликнула прислушивающаяся к разговору Маевская.
- Мазня, да не совсем! - не соглашался Горбанюк. - Господин Голдблюм, между прочим, от этой мазни писает кипятком. Скажи ему, что это - мазня, и он отберет "Судзуки-Свифт", а тебя пересадит на "Трабант".
Я понял, что от Горбанюка дельнейшей помощи ждать не приходится, и набрал номер Голдблюма. Тот моему звонку очень обрадовался, хотя ничего особенно радостного в моем сообщении не содержалось. Я описал ему ход расследования, и, к счастью, он остался удовлетворен. В ответ он дал краткий портрет детектива, которого наняла Брунгильда Кнопф. Высокий, худой, рыжий. Зовут - Дитер Мюнхаузен.
- Как? - переспросил я.
- Мюнхаузен, мой мальчик. Очень настырный и опасный тип. Пауль говорит, что если у нас и есть конкуренты в этом деле, то только Брунгильда и Мюнхаузен.
- А он, случайно, не барон?
- Ха-ха-ха!
Я попрощался и повесил трубку. Майя тут же набросилась на меня сзади со словами "мой пинкертончик!", повалила на ковер, и начала очередной сеанс.

Объявление гласило:
!!! РАЗЫСКИВАЕТСЯ ХУДОЖНИК !!!
Всякого, кто может хоть что-нибудь сообщить
о личности человека, разрисовавшего ряд переходов
в берлинском метро картинами, взятыми нынче в рамку,
просьба позвонить по следующему телефону:
63-63-90-30
За конкретную и правдивую информацию вас ждет
!!! СОЛИДНОЕ ДЕНЕЖНОЕ ВОЗНАГРАЖДЕНИЕ !! !

Номер телефона принадлежал берлинскому представительству "Гвидона". Честно говоря, я остался не очень-то доволен текстом. Мы с Малышкой и Троллем долго и яростно спорили о его содержании, но ничего более удачного не получилось. Со своей стороны Голдблюм также не преминул заметить:
- Ты детектив, мой мальчик, или лесоруб? Кто же слагает подобные объявления? - Он щелкнул диктофоном и безо всякой видимой связи произнес: - Приказать Джордану, чтобы часть свободного фонда он перевел в акции... Поступили уже какие-нибудь отклики?
- Пока нет. - Я сжимал в руке свежий номер газеты "Европа-Центр" со злополучным объявлением.
- Держи меня в курсе.
- О'кэй.
Честно говоря, на отклики я не очень-то рассчитывал, но оказалось, что я глубоко заблуждаюсь. Уже на следующий день отклики посыпались, как из рога изобилия. Горбанюк даже потребовал, чтобы я безвылазно находился в бюро.
Разумеется, я послал его к черту. Что значит, сидеть безвылазно в бюро, если именно ради вылазок и было дано объявление?
Причем первая же вылазка поначалу казалась успешной.
Позвонил мне один тип по фамилии Сыркин и сообщил, что искомым художником является ни кто иной, как его племянник Алик. По фамилии - тоже Сыркин.
Мы встретились на Александрплац возле вращающихся "Часов Мира", когда в Берлине было 18-00, в Москве - 20, Нью-Йорке - 12, а в Сиднее - час ночи следующего дня.
- Да, неплохо было бы встретиться в Нью-Йорке или Сиднее, - проговорил дядя Сыркин, приближаясь. - Берлин, конечно, тоже ничего, однако этот язык... Почему в Германии государственный не английский? Безобразие!
По-моему, он не шутил.
Он был маленького роста, но широкоплечий, с выдающейся вперед челюстью и невыразительными глазками. Держался он прямо, будто аршин проглотил. На вид ему было лет пятьдесят. Наверное, основной его особенностью являлось то, что лицо его не трансформировалось от выражения к выражению, как у остальных людей, а новое выражение появлялось уже в готовом виде, мгновенно. Так на экране телевизора появляется следующий кадр.
- А что скажете насчет Москвы? - поинтересовался я.
- Вы, разумеется, шутите. Из этой клоаки сейчас пытаются вырваться все, кому не лень. Они, видимо, считают, что Запад резиновый.
- К тому же и в Москве не говорят по-английски, - заметил я.
- Напрасно иронизируете. Конечно, я слышал все эти сказки про наш "великий и могучий", но могу вас заверить... Ду ю спик инглыш?
- В очень ограниченной мере.
- Жаль. - На его лице появилась брезгливая гримаса.
- Итак, к делу, - сказал я нетерпеливо.
- Итак, к делу, - охотно повторил он и еще сильнее задрал подбородок. - Как я уже упоминал, таинственным гением является мой племянник Алик Сыркин. Готов передать его вам из рук в руки, но сначала нам необходимо оговорить условия.
- Какие условия?
- То есть как?! Или я неправильно понял содержание опубликованного коммюнике? Насколько мне помнится, там речь шла о солидном денежном вознаграждении.
- За правдивую и конкретную информацию, - добавил я, подняв вверх палец.
Безусловно, я был польщен, что мое нехитро составленное объявление, получило такое звучное название - коммюнике. Коммюнике! На какое-то мгновение я даже почувствовал себя премьер-министром.
- Ну, естественно, правдивую и конкретную! - воскликнул он. - Как же может быть иначе?
- Вы производите впечатление человека толкового, - произнес я. - Тем более...
- Спасибо, - перебил он меня.
- Тем более кажется странным тот факт, что вы произнесли имя племянника, так сказать - раскрыли карты, еще до того, как получили вознаграждение. На кой, спрашивается, вы теперь нужны?
Он одарил меня язвительной усмешкой, одновременно покачивая указательным пальцем из стороны в сторону.
- Без меня вам до него ни за что не добраться. Даже и не пытайтесь.
- Так сильно он законспирирован?
- Уж поверьте.
- А вы немецким владеете?
С огромной скоростью на его лице замелькали кадры: недоумение, подозрение, злость, досада. Все это сменилось, если можно так выразиться, заставкой. Он удивленно смотрел на меня. Словно перестал понимать по-русски.
- Я говорю, вы немецким владеете?
Он взорвался.
- Обязательно вам было напоминать мне об этом удручающем явлении природы!
- Стало быть, все же немецкий, нравится он вам или нет, вы знаете?
- Ну и что из этого?
- Так, знаете? - настаивал я.
- Приходится знать, - вынужден был уступить он. - Я здесь живу.
- Почему же тогда вы не откликнулись на многочисленные объявления аналогичного характера, напечатанные в немецких газетах?
- А были подобные объявления? - не моргнув глазом, поинтересовался он. Во всяком случае мне не удалось зафиксировать даже минутного замешательства.
- Конечно, к тому же в столь впечатляющем количестве, будто разыскивался самый крупный в мире алмаз. Или самый опасный преступник.
- Вы знаете, я не читаю немецких газет, - заявил он. - Macht kein spass 4 .
- Будем считать, что вы меня убедили. - Кивнув головой, я вздохнул. Начиналась самая тяжелая часть разговора. - О'кэй, если ваш племянник действительно окажется тем самым художником, вы получите пятьсот марок наличными.
- И это вы называете солидным денежным вознаграждением? - возмутился дядя Сыркин. - Не может быть и речи!
- Вы так реагируете, как будто вам предлагают за пять сотен прорыть туннель под Ла-Маншем. Каких-то несколько слов...
- Э, нет! Иной раз слова могут стоить дороже туннеля. Вы сказали, что я произвожу впечатление человека толкового, а вместе с тем держите за дурака. Если так пойдет и дальше, мне действительно ничего не останется, как обратиться в немецкие газеты.
Черт меня дернул упомянуть о них!
- Вы только подумайте, о чем мы говорим! - воскликнул я. - Я представляю интересы наиболее опытного специалиста в этой области в мире. Этот специалист роет землю и бьет копытами, чтобы только сделать вашего племянника очень богатым человеком, одним из самых известных на этом шарике. За сведения о нем вам предлагается пятьсот полновесных бундесмарок наличными. А вы еще торгуетесь. Вы что, не хотите своему племяннику добра?
- Я всем хочу только добра, - воинственно произнес он. - Но в первую очередь я желаю добра самому себе.
Хотите верьте, хотите - нет, но в этот момент во мне говорила не жадность, не соображение, что чем больше получит этот широкоплечий кровосос - поклонник английского языка, тем меньше останется самому. Во мне говорил обыкновенный бухгалтер 5 . Видно, это глубоко въелось в кожу. Возможно - на всю оставшуюся жизнь.
- Семьсот пятьдесят марок и баста, - отрезал я.
- Тысяча долларов! - прорычал он в ответ.
- Не может быть и речи!
Он бросил взгляд на большие часы, словно призывая их полюбоваться таким патологическим скупердяем. Я тоже посмотрел на часы.
- В Сиднее сейчас половина второго ночи, - вежливо сообщил я.
- Тысяча марок и ни пфеннингом меньше, - воинственно проговорил он. - В противном случае я немедленно обращусь к вашим конкурентам.
Я печально вздохнул и проговорил:
- По рукам.
Он оживился.
- Давайте задаток, и мы немедленно отправляемся.
- Что еще за задаток?
- А вы себе иначе представляли? Надуть меня не так-то просто - я тертый калач.
- Тогда нам нужно обсудить все с самого начала и до конца. Вы получаете от меня, скажем, сто марок. Что происходит потом?
- О'кэй. Дальше мы едем на квартиру к племяннику. У него имеется еще несколько аналогичных картин, подтверждающих авторство. Вы выплачиваете мне оставшиеся девятьсот марок, и племянник - ваш.
- Не годится, - покачал головой я. - Ведь я в живописи - не копенгаген.
- Вот уж не ожидал! Не "копенгаген", а занимаетесь подобным делом... Ладно у меня с собой имеется фотоаппарат. Сделаем несколько контрольных снимков, покажете их вашему клиенту.
- Идет.
- Но в этом случае к племяннику сейчас поеду я один. Ждите меня здесь.
Он ушел быстрым, деловым шагом. Я провел на Александрплац еще девяносто семь минут, временами поглядывая на часы. Во всем мире жизнь неудержимо двигалась вперед. Я вспомнил о товарище, пару лет назад уехавшем в Австралию. Для него скоро должно было наступить утро.
Наконец я заметил дядю Сыркина быстро направляющегося в мою сторону. Он так спешил, что даже запыхался, бедняга, и из легких его вырывался тонкий свист.
- Вот.
В руке его был желтый конверт. В конверте находилось несколько сырых еще фотоснимков.
- Гоните сто марок.
Я распрощался с одной из голубых купюр, на лицевой стороне которой была изображена Клара Шуманн.
- Сколько вам потребуется времени для экспертизы?
- Думаю, с учетом дороги - часа два.
Секунду он размышлял.
- Хорошо, через два часа я снова буду здесь.
- То есть, в одиннадцать? - уточнил я.
- Выходит, что так.
- Не очень поздно?
- Ну, что поделаешь. К тому же ведь здесь не Нью-Йорк, метро практически безопасно.
- Ах, значит в Германии все же имеются и свои преимущества? - поинтересовался я.
- Конечно, -отозвался он, не уловив иронии. - Был бы еще язык английский - цены бы ей не было.

Я немного покружил по улицам, прилегающим к Александрплац. Где-то здесь я оставил машину, но она словно сквозь землю провалилась. Это слегка озадачивало, и я клял себя за то, что не удосужился хорошенько зафиксировать в памяти место парковки. Я даже не посмотрел, как называется улица. Не мог припомнить ни единого ориентира. Наконец, я плюнул на розыски, посчитав, что сейчас главное - поскорее увидеться с Голдблюмом. Дожмем Сыркиных, а уж затем разыщу свой лимузин.
Пришлось ехать на метро.

В вагоне я внимательно изучил фотографии. Они были сделаны дешевеньким "Поляроидом", так что о сходстве цветовой гаммы не могло быть и речи. Но по всем остальным показателям изображенные на них картины явно напоминали те, что находились в переходах метро. Я бросил рассеянный взгляд по сторонам, предвкушая радостную реакцию Голдблюма на мое открытие, и тут, неожиданно, заметил высокого рыжего парня, уткнувшегося в газету.

Что-то необъяснимое заставило меня насторожиться. Я не сразу сообразил, что именно. Мюнхаузен! - наконец всплыло в памяти. Высокий, рыжий, худой. Значит я дал объявление в газете, а он уселся мне на хвост. Дерьмо! Собачье дерьмо!
Меня бросило в жар. Если так, то он мог проследить путь Сыркина, и теперь ему уже известен адрес племянника! Я совершил работу для других. А ведь Голдблюм меня предупреждал!.. Впрочем, знай Мюнхаузен адрес племянника, он бы не плелся сейчас следом за мной. Какой смысл? Бери Сыркиных пока тепленькие. Значит, когда я дожидался фотографий, он кружил где-то рядом со мной. Не решился бросить меня в одиночестве. Он ведь не знал содержания нашего разговора. Будем надеяться, что не знал. Ладно!
На ближайшей остановке я направился к выходу. Рыжий, как ни в чем не бывало, продолжал сидеть на своем месте. Может, это вовсе и не Мюнхаузен?
Я взял такси и назвал адрес нашего берлинского представительства. Расставшись с Сыркиным, я тут же связался по телефону с Голдблюмом. Его гостиница находилась в пяти минутах ходьбы от Фридрихштрассе, и сейчас он уже должен был появиться у Горбанюка.
По пути я неустанно крутил головой в поисках преследования. Я уже почти было поверил, что рыжий парень в метро никакой не Мюнхаузен, но неподалеку от представительства обнаружил его снова. Собственно, не будь того вагонного инцидента, я бы ни за что не обратил на него внимания: когда я проходил мимо светящейся витрины "Эспланады", он стоял в глубине магазина и о чем-то беседовал с продавцом.
- Поздравляю, - проговорил я, входя в кабинет и протягивая конверт с фотографиями Голдблюму. - За мной уже увязался хвост.
- Как это произошло? - тут же возбужденно вскочил с места Голдблюм.
Я рассказал.
- Конечно, Мюнхаузен?!
- Разумеется.
- А почему ты ездишь на метро?! - набросился на меня Голдблюм. - Я ведь арендовал для тебя "Судзуки-Свифт"!
- Из осторожности. Я допускал вероятность подобного развития событий, подобного вероломства со стороны Брунгильды и Мюнхаузена. А в общественном транспорте всегда легче определить, что за тобой установлена слежка.
Произнеся это, я и глазом не моргнул. А что мне оставалось? Признаться, что частный детектив напрочь позабыл, где оставил свою машину?
Какое-то время Голдблюм внимательно разглядывал меня, видимо, интуитивно почувствовав неладное, но наконец вспомнил про конверт и извлек на свет божий фотографии.
Я затаился. Голдблюм внимательно просмотрел фотографии одну за другой и принялся хохотать. Хохотал он громогласно, на все здание, а может быть даже - и на всю Фридрихштрассе. Быть может и до Мюнхаузена доносился его хохот. Мы с Горбанюком ждали. Если смех этот был нервного свойства, то имелись неплохие шансы, что на предоставленных снимках действительно запечатлены картины искомого художника. Наконец, он бросил фотографии на стол.
- Можешь подарить их Мюнхаузену, - проговорил он.
Я разочарованно вздохнул.
- Вы уверены, шеф? - поинтересовался я.
- Уверен ли я?! - Он даже покраснел от негодования. - Да это же элементарная подделка. Разве можно спутать, скажем, антилопу с этим... ну, с этим... - он пощелкал пальцами, - с этим бегемотом, у которого член на носу?
Видимо, навыки русской речи в Америке им постепенно утрачивались.
- С носорогом, - подсказал Горбанюк.
- Вот-вот! С носорогом! Похожие фотографии я видел по меньшей мере дважды. Очевидно, твой Сыркин, намерен сделать торговлю племянником основной статьей своего дохода. У немецких детективов он уже в печенках сидит. Потому-то Мюнхаузен последовал за тобой, а не за ним.
- Понятно...
Я подошел к столу, аккуратно сложил фотографии и спрятал в карман.
- На что он, интересно, рассчитывал?
- Как на что? Да ведь эти козлы - немецкие галерейщики - ничего в современной живописи не смыслят. Откуда ему знать, что ты работаешь на настоящего профессионала?

На улицу Горбанюк вывел меня через черный ход. По нашим расчетам Мюнхаузен должен был сейчас околачиваться где-то возле парадного подъезда. Тем не менее во время ходьбы я постоянно оглядывался.
Было без семи одиннадцать вечера, когда я снова достиг Александрплац. Сыркин уже поджидал меня.
- Ну, как успехи? - поинтересовался он.
- Да ничего особенного, - я протянул ему конверт с фотографиями. - Картины поддельные.
- Вы смеетесь! - воскликнул дядя Сыркин. Было похоже, что он и в самом деле не ожидал подобного развития событий. - Это какие-то дьявольские козни! Я не позволю обвести себя вокруг пальца.
- Отдайте назад сто марок, и разойдемся без нежелательных эксцессов, - предложил я ему. - Ваш племянник меня больше не интересует.
Но не тут-то было:
- Нет, это вы отдайте причитающиеся мне девятьсот марок и забирайте племянника!
- Да не нужен нам ваш племянник! Он вовсе не тот, за кого себя выдает. Оставьте племянника при себе.
Я специально употребил местоимение "нам", дабы подчеркнуть, что за моей спиной стоит некая влиятельная сила. Но он пропустил это мимо ушей.
- Я не позволю вам так с собой обращаться!.. Алик подойди-ка сюда!
Из-за часов появился рослый парень. С дядей они совсем не были похожи. Длинные, светлые волосы, узкий лоб... Глаза смотрели враждебно. Менее всего он напоминал художника, более всего - рэкетира.
- Алик, это ты расписал переходы в метро? - демонстративно поинтересовался дядя Сыркин.
- Na klar, - хрипло отозвался тот. Что по-русски означало: "Как же может быть иначе?".
- Нет, не вы, - мягко возразил я.
- Вот видишь, молодой человек отказывается верить.
Я окинул их оценивающим взглядом. Пожалуй, даже с одним дядей мне бы не удалось справиться, не говоря уж о племяннике-рэкетире.
Пришлось садануть их нервно-паралитическим. Оба тут же брякнулись на асфальт. Я огляделся по сторонам.
Вообще-то, в Германии в подобное время суток на улице совершенно безлюдно. Но в столь оживленном месте, как Александрплац, могли появиться случайные прохожие. Однако, мне повезло. Даже Мюнхаузена поблизости не оказалось.
Я наклонился и извлек из внутреннего кармана дяди Сыркина портмоне. В нем оказалось триста тридцать марок наличными и аккуратно вырезанный из газеты "Европа-Центр" квадратик нашего объявления. В версии Сыркина - коммюнике. "Коммюнике" и сто марок я забрал себе, остальное сунул за пазуху Сыркину.
Потом я предпринял еще одну попытку разыскать свой автомобиль. Но и она закончилась плачевно. Я начал не на шутку тревожиться. А вдруг все же ее угнали? Идиотская ситуация!
Оставалось только надеяться, что завтра, при свете дня, мне улыбнется удача.
Когда я возвращался к метро, дядя с племянником все еще лежали возле часов. "Еще схватят воспаление легких, - подумалось мне. - Ночи сейчас свежие."

Рано утром меня буквально вырвал из сна звонок Горбанюка. Неизвестная женщина срочно желала сообщить о художнике нечто важное. Мысль о том, что сейчас придется куда-то лететь, сломя голову, породила тяжелый стон. Потом в голову пришла спасительная идея - назначить свидание в холле гостиницы.
Я долго тер глаза, трогал щетину и препирался со своими фантомами. Затем, собрав в кулак силу воли, поднялся с постели и поплелся в ванную.
...Ко всему прочему она оказалась еще и глухонемой. Звали ее фрау Агапова. В руках она держала газету с объявлением, и, стоило мне приблизиться, ткнула в него указательным пальцем, а потом тем же пальцем с помощью большого сделала движение, обозначавшее деньги.
Пришлось и мне прибегнуть к помощи мимики. Я помалевал в воздухе невидимой кистью, затем сокрушенно развел руки в стороны.
Тут же последовал успокоительный жест, после чего она снова плотоядно зашевелила пальцами - деньги?
Я тоже повторил успокоительный жест.
- Сколько? - неожиданно прохрипела она.
Я обалдело уставился на нее. Она показала пальцем на свое горло. Мол, простыла. И не мудрено. На ней красовался болониевый плащ такого покроя, какого я и в Союзе-то уже лет пятнадцать не видел, а под ним, если верить месту, где отсутствовала пуговица, непосредственно располагалась нижняя рубашка. Тут я заметил, что невдалеке от нас ненавязчиво фланирует один из работников "Шератона". На нем был мундир, напоминающий генеральский. Видимо, ее бы сюда вовсе не пустили, не назови она мою фамилию.
- Присядем, - сказал я, и мы опустились на мягкий кожаный диван к очевидному неудовольствию работника гостиницы. Очевидно, он предпочел бы, чтобы я выгнал ее в шею.
Агаповой было лет пятьдесят пять, она имела минимум метр семьдесят росту и вполне лошадиные черные зубы. Когда она двигалась, болониевая ткань громко шуршала.
- Вы получите сто марок, если сумеете доказать, что ваш протеже действительно тот, кого мы разыскиваем.
Я посчитал, что для человека с ее внешним видом, и сто марок - вполне приличная сумма. Однако она запросила двести. Я согласился. Тогда она с готовностью протянула мне конверт, в котором, конечно же, оказались фотографии. Только на сей раз конверт был голубого цвета, а фотографии - черно-белые.
Я попросил меня извинить и взмыл на лифте к себе в номер. Посоветоваться с фантомами. Малышка дулась на меня за мои художества с Майей Маевской, но, когда я показал фотографии, взяла их и долго рассматривала.
- Не чувствуется мысли, - наконец, бросила она.
- Какой мысли?
- Пришла беда, откуда не ждали.
- Ты уверена?
- Совершенно.
- Значит я могу даже не показывать их мистеру Голдблюму?
Тролль иронически косился на нас и немилосердно чадил трубкой.
- Не знаю... По крайней мере во всех тех картинах эта мысль явственно ощущается. А здесь - нет.
- Понятно...
Я находился в некотором замешательстве. Могу ли полностью довериться Малышке, то бишь - самому себе? С другой стороны очень уж не хотелось второй раз кряду попадать впросак и выставлять себя в невыгодном свете перед Голдблюмом.
- Миша, не дергайся, - покровительственно бросил Тролль. - Просто оставь одну фотографию себе. Когда будешь в следующий раз говорить с шефом, покажешь ему, будто невзначай. Если вдруг Малышка ошибается, а это вполне возможно, то фрау Агапову мы найдем без труда.
- Очень трезвая мысль! - я посмотрел на него с симпатией.
Фрау Агапова действительно начала наш немой диалог с того, что сунула мне в руку свою визитную карточку. Иначе, откуда бы я узнал, что она - Агапова. Ведь вслух она произнесла всего лишь одно слово: "Сколько?" Впрочем, на самом ли деле визитная карточка принадлежала ей?
Я бросил одну из фотографий на письменный стол, остальные засунул обратно в конверт и спустился вниз. Фрау Агапова вопрошающе уставилась на меня. Я отрицательно покачал головой. На лице ее отразилось подлинное изумление, и она ткнула пальцем в голубой конверт. Как бы отказываясь верить собственным глазам.
На сей раз я покачал головой утвердительно.
- Борька!.. - хрипло воскликнула она. - Сучий потрох!..
Потом выхватила из моих рук злополучный конверт и швырнула его в кадку с раскидистой пальмой. Видно, какой-то Борька обманул ее самым коварным образом. Наблюдавший за нами гостиничный "генерал" сделал несколько шагов вперед.
- Вам нужно пополоскать горло фурацилином или календулой, - посоветовал я фрау Агаповой.
Затем попрощался и отправился в ресторан завтракать.
Честно говоря, чувствовал я себя не в своей тарелке. А вдруг, Малышка действительно ошибается, и этот загадочный Борька никакой не "сучий потрох"?

В ресторане, разделавшись с яйцом всмятку, я бросил взгляд на стеклянную дверь, и неожиданно увидел вдалеке, где-то в джунглях нашего гостиничного холла, огненно-рыжую шевелюру. Видно, Мюнхаузен - слишком самоуверенный тип. Иначе он бы давно уже перекрасился в блондина или брюнета.

Думаю, можно было бы ограничиться описанием уже упомянутых двух эпизодов, чтобы в достаточной степени дать представление о том, как добросовестно используют наши бравые представители эмиграции любую возможность подзаработать. Навевало это, разумеется, мысли не очень веселые, поскольку подобными вещами занимались явно не от хорошей жизни. Но вскоре произошло еще кое-что заслуживающее внимания.
Я как раз совершил очередную бесплодную попытку разыскать "Судзуки-Свифт". Прочесал местность вдоль и поперек, и, наконец, полностью уверился, что машину похитили. В полицию обращаться страшно не хотелось, но другого выхода не было. Все же решил сначала позвонить Горбанюку. Может у него имеется для меня что-нибудь любопытное. И он действительно сообщил, что был очередной звонок. Некий Григорянц клялся и божился, что столь живо интересующий нас художник - его близкий друг.
Конечно, это не избавляло от похода в полицию, однако позволяло несколько оттянуть неприятный момент.
И я устремился на многообещающую встречу.

- Арно Григорянц, - он протянул мне руку, не преминув при этом заметить, что армянин он грузинский - из Тбилиси.
На нем был черный костюм из панбархата, белая рубашка и огненно-красный галстук. Почти как у пионера. Поверх костюма - модного покроя светлый плащ. Все пуговицы плаща расстегнуты, воротник поднят.
Ни о сумме вознаграждения, ни о каких-либо предварительных условиях разговор не зашел.
- Минэ нэ надо гаранты, я тэбэ вэру, у тэбя чэсны взгалад...
Мы сели в его "Рено". В зеркале заднего обзора я видел, как засуетился, забегал, срочно ловя такси, Мюнхаузен. Но ему не повезло, и мы оторвались.
- Мой друг - такой парэн, - все время повторял Григорянц. - Такой парэн...
- Какой? - Я был заинтригован.
- Увыдыш.
Через некоторое время выяснилось, что движемся мы в направлении района Панков. Ничего особо подозрительного я в этом не усмотрел, но улица, на которой припарковалась машина, заставила насторожиться. Мы вошли в обшарпанный подъезд, поднялись на третий этаж и позвонили. Дверь открыл сам Котелков. За его спиной мелькнула супруга с кофейником.
- Вот так неожиданная встреча! - воскликнул я.
Арно Григорянц удивленно уставился на меня.
- Я ведь говорил тебе, что это - тот же самый! - прокричал Котелков жене, не оборачиваясь.
Я сумел разглядеть на стенах комнаты несколько абстрактных картин. Все его загадочные существа с козлиными мордами куда-то подевались.
- Кито тот же самый? - не понял Григорянц. - Ви знакомы?
Я рассмеялся. Появилась жена Котелкова с кофейником в руках. Было похоже, что она готова вылить горячий кофе мне на голову.
- Желаю дальнейших творческих успехов, - продекламировал я и пошел к выходу.
- Эй, генацвале! - крикнул Арно, но тут Котелков втащил его внутрь квартиры, и дверь захлопнулась.
Пришлось идти пешком до ближайшей остановки метро. Дорога лежала через пустырь. И здесь я обнаружил свой "Судзуки-Свифт". Я не поверил собственным глазам. Десять раз сверял номера, хотя мог этого и не делать - на заднем сиденье валялся "Огонек", приобретенный мною на Zoo 6 . Естественно, и ключ подошел. Я завел двигатель и отправился в гостиницу.

Не знаю, сознавал ли мистер Голдблюм, каким тяжелым, рутинным трудом являлось то, что я делаю. Вряд ли. Для него важен был результат, а результата как раз и не было. Мы с фантомами подвели неутешительные итоги. Расследование буксует. Продвинуться не удалось ни на шаг. Вдобавок эта загадочная история с автомобилем.
Каким образом он оказался в Панкове? Внутри ничего не было тронуто. Бензина истратили ровно столько, чтобы перегнать его от Александрплац. Кто-то явно хотел, чтобы я лишился колес. Или случайность?
Вообще, насколько я понимал, моей скромной персоной вплотную занимался лишь Мюнхаузен. Тролль не сомневался, что это - дело его рук. Пока я пил найденное в номере пиво, Тролль приставал с настойчивыми рекомендациями его физического устранения. Я даже не отвечал. Это давало Троллю повод предполагать, что я всерьез обдумываю его предложение.
Позже позвонила Майя Маевская. Малышка демонстративно удалилась в ванную. Майя поинтересовалась, как идут дела. Я пробубнил что-то невнятное.
- Завтра в галерее Веньковецкого проходит вернисаж, посвященный открытию выставки современной русской живописи. Будет, естественно, много наших художников. Приходи. Авось обнаружишь для себя что-либо интересное.
Я вяло поблагодарил. Мне уже начинало казаться, что предположение о русском происхождении гения заведет меня в непроходимые дебри. А в итоге окажется, что художник приехал из Огненной земли или Занзибара.
Все же я позвонил Голдблюму и сообщил о предстоящем мероприятии в галерее Веньковецкого. Тот очень удивился. Я слышал, как он щелкнул диктофоном и проговорил: "Намылить Паулю шею за отсутствие информации о вернисаже". Мы договорились встретиться завтра на открытии выставки в час дня.

Замечу сразу, что и на следующий день особого прогресса в расследовании достигнуто не было. В галерее у Веньковецкого собралось довольно много народа. Однако абстракционистов среди них было с гулькин нос. Сам Веньковецкий внешне напоминал Пьера Ришара, беспрерывно потирал руки, видимо, в ожидании барышей, и бросался на каждого вновь входящего, будто на амбразуру.
Среди прочих я разглядел Котелкова с супругой, мирно беседующих с Арно Григорянцем, и Сергея Гламозду. Все выглядело чинно-благородно. Подали шампанское в бокалах, Веньковецкий произнес проникновенное вступительное слово. Потенциальные покупатели вполголоса делились друг с другом впечатлениями. Обстановку накалял разве что Ицык. Он расхаживал по залу с помятой банкой пива, приставал к наиболее солидным с виду посетителям и явно нарывался на скандал. Впрочем, Веньковецкий не пытался выпроводить его. Видно, Ицык был нужен для придания мероприятию необходимого колорита.
Я бродил среди картин, мучимый одним и тем же вопросом: кто на самом деле этот таинственный Борька - сучий потрох или хороший парень. Если сучий потрох, то ладно. А вдруг...
Появилась Майя Маевская - нарядная, изящная. Мне было приятно вспомнить ее голой, а это уже о чем-то да говорило. Она представила меня нескольким художникам, и те в один голос воскликнули:
- А, Пинкертон! Слышали, слышали...
В свою очередь я представил ее Голдблюму.
Пожалуй, Голдблюм пользовался здесь наибольшей популярностью. Художники всевозможных мастей облепили его, словно мухи. Коллекционеры, уже наметившие покупку, также стремились выяснить его мнение. Веньковецкий носил следом за ним поднос с шампанским.
- В каком-то смысле очень полезное мероприятие, - сказал мне Голдблюм. - Явилась масса наших конкурентов.
Я обернулся и тут же обжегся взглядом о рыжую шевелюру.
- Как он мне надоел! - в сердцах воскликнул я.
- А рядом с ним - Брунгильда Кнопф, это милое бочкообразное создание.
Если быть до конца объективным, Брунгильда походила скорее не на бочку, а на небольшой бочонок. Лицом она напоминала римского трибуна. На подбородке - пятнышко.
- Нужно попытаться с ними договориться, - бросил Голдблюм. - В конце концов они не могут оспаривать моего приоритета в этом деле.
Наша маленькая процессия приблизилась к конкурентам: Голдблюм, я и Веньковецкий с подносом.
Голдблюм заговорил весьма пространно. О богатом русском потенциале, о современной живописи, о Малевиче и Пикассо. Но консенсуса не получилось. В ответ Брунгильда принялась истерично кричать, что плевать она хотела на папашу супрематизма, а Пикассо - этот "певец влагалищ" - и вовсе вызывает в ней одно отвращение. Голдблюм не выдержал и запустил в нее диктофоном, который по своему обыкновению держал в руке. Брунгильде удалось увернуться. Вперед выступил Мюнхаузен. Пришлось заслонить Голдблюма своим телом. Мы стояли друг напротив друга, набычившись. В такой непосредственной близости удалось разглядеть его более подробно. Типичное немецкое румяное лицо, пышущее здоровьем. Пышущее настолько, что я уже начал нащупывать в кармане свое газовое пугало.
Но обошлось. Веньковецкий принялся кричать:
- Товарищи! Спокойствие, товарищи!
Видимо, позабыв, где находится.
Голдблюм взял у него с подноса бокал шампанского и выпил залпом. Ицык зааплодировал.
Потом мы ушли. У дверей была навалена куча каталогов, чисто машинально я захватил с собой пару штук.

На базе суммарного отрицательного результата прошедших дней, который, как говорится, - тоже результат, можно было выдвинуть три версии:
1) это все же компьютер, а кто-то захотел подшутить и перенес компьютерные рисунки на стены;
2) если это тем не менее человек, то он сознательно стремится сохранить инкогнито. Тогда разыскать его практически невозможно. А если бы и удалось разыскать, вряд ли бы получилось наладить сотрудничество;
3) если не 1-е и не 2-е, то с человеком стряслась беда: он уже на кладбище, в морге, или в лучшем случае - в реанимации.
Я решил сосредоточить поиски в этом направлении (прочесать реанимации, да и вообще больницы) и одновременно опубликовать объявление в крупнейших газетах мира.
Об этом и беседовал с Троллем в своем номере гостиницы "Шератон", когда раздался пронзительный крик Малышки. Мы оба в недоумении уставились на нее.
Малышка разглядывала принесенные мною из галереи Веньковецкого рекламные каталоги.
- Вот! - воскликнула она и ткнула в каталог пальцем.
Я принял его у нее из рук. Картина, послужившая поводом для подобных волнений, называлась "Портрет инженера Ерофеева". Инженер был нарисован почему-то в тельняшке, лицо - деформировано, на руке - татуировка с циркулем, транспортиром и линейкой. Ничего необычного. Я посмотрел на Малышку строгим, требующим объяснений взглядом.
- Пришла беда, откуда не ждали! - выпалила она.
- Не понял.
- Эта картина пронизана той же мыслью, что и те, которые нарисованы в метро. Пришла беда, откуда не ждали!
Тролль захохотал.
- Ты уверена? - озадачено поинтересовался я. - Это ведь вполне фигуративная живопись. Вполне конкретный инженер Ерофеев, хоть и с деформированной головой.
- А мысль точно та же, - настаивала Малышка.
- Но, может быть, это случайное совпадение?
- Возможно. Это уже тебе решать.
- М-да...
Автором картины значился некто Сергей Черемухин, 36-ти лет. Никакой другой информации о нем в каталоге обнаружить не удалось.
- Что ж, схожу к Веньковецкому, - пробормотал я. - Занятно, весьма занятно.
Тролль, который продолжал усиленно хохотать, взявшись за бока, неожиданно замолчал и встревожено посмотрел на меня.
- Что ты собираешься делать?
- Я ведь только что сказал: схожу к Веньковецкому.
- По поводу этого Сергея Черемухина?
- Да.
- Но это ведь совершеннейший абсурд! Какой-то Сергей Черемухин! Не может быть у гения такой фамилии! Да и вообще...
- А какая может быть?
- Ну... Моцарт, к примеру. Гоген, Байрон... Толстой, на худой конец...
- С тобой все ясно. - проговорил я. - Посиди дома, отдохни...
- Но ведь мы собирались прошвырнуться по реанимациям, - в отчаянии закричал Тролль.
- Вот и прошвырнись.
- Я не могу! Я же - призрак.
Ей-богу, мне было его жаль. Однако ревность, как известно, чувство неконструктивное.

Веньковецкого в галерее я не застал. Как мне сообщила чрезвычайно худая особа лет восемнадцати-двадцати, восседавшая посреди зала, у того был "отходняк после вернисажа". Она взглянула в протянутый мною каталог и ответила, что некий Сергей Черемухин действительно приносил им эту картину, но она в итоге не выставлялась и была возвращена владельцу дней десять спустя. Покопавшись в одной из служебных книг, она даже смогла сообщить его адрес. Квартира находилась в Кройцберге.
Я позвонил Маевской. Она тут же сняла трубку.
- Привет, - бодро произнес я. - Послушай, ты не знаешь художника по фамилии Черемухин?
- Как фамилия? Мухин?
- Нет, Черемухин. Че-ре-му-хин, - повторил я по слогам.
- Черемухина не знаю, даже не слышала никогда. А Мухин действительно был. Только умер несколько лет назад. Если хочешь, могу узнать поточнее.
- Нет, спасибо, про Мухина не надо. К тебе сегодня можно?
- Сегодня нельзя, я тружусь. Гы-гы-гы... Ну что за вопрос?! Конечно можно! Кому-кому, а бывшему соседу по квартире...
- Спасибо...
- А Черемухина - нет такого. В природе не существует.

Следующий визит я нанес Голдблюму. Я застал его в чрезвычайно суматошном состоянии. Он носился по комнате, как угорелый, и что-то возбужденно говорил в свой диктофон.
Для разминки я протянул ему фотографию, взятую у Агаповой. Он мельком взглянул, скомкал ее в руке и бросил в мусорную корзину. "Сучий потрох", отметил я про себя.
- Что-нибудь еще? - поинтересовался Голдблюм.
Я вздохнул и протянул ему каталог, раскрытый на "Инженере Ерофееве". Голдблюм от удивления даже разинул рот.
- Но ведь это же... это... совсем другое. Как тебе подобное даже в голову могло прийти?
- Посмотрите, пожалуйста, внимательнее, - взмолился я.
Он сел в кресло и уставился на портрет. Потом взял лупу и принялся изучать миллиметр за миллиметром.
- Или это - какое-то наваждение, или ты - дьявол, -взволнованно произнес он.
- Разрешите связаться с Черемухиным?
- Разумеется! - Он вновь забегал по комнате. - Мы сейчас вместе отправимся к нему. Адрес у тебя есть?
Я утвердительно кивнул.
Он включил диктофон и произнес:
- Машину к подъезду.
Потом спохватился и то же самое проговорил в телефонную трубку. Затем посмотрел на меня.
- Почему ты мне соврал, когда утверждал, что ничего не смыслишь в живописи?
- Я действительно совершенно не разбираюсь...
- Прекрати! Для того, чтобы провести параллель между работами в метро и этим портретом, нужно быть профессионалом высокого класса.
- Интуиция, - развел я руками. Не мог же я рассказать ему про Малышку и Тролля.
- Если это интуиция, то интуиция феноменальная!
- У хорошего сыщика и должна быть феноменальная интуиция. Между прочим, это качество развивается.
- Да? - Голдблюм нетерпеливо поглядывал в окно. Завидев свою машину, он тут же потянул меня вниз. - Пойдем, мне не терпится обнять его.

Кройцберг - район преимущественно турецкий. Здесь расположены турецкие банки, турецкие автозаправки, турецкие магазины. Возможно, и турецкие бани тоже. Черемухин обитал рядом с турецкой прачечной.
Роллс-ройс Голдблюма затормозил у ближайшей подворотни, на фоне которой выглядел чрезвычайно экзотически. Шофер остался в машине, а мы с Голдблюмом совершили восхождение на седьмой этаж, поскольку лифт в доме отсутствовал. Голдблюм беспрерывно потирал руки, тяжело пыхтел и восклицал:
- Наконец-то!
Я с ним мысленно согласился, когда мы - наконец-то! - остановились у обшарпанной двери.
Открыл нам лысеющий мужчина в старом лиловом халате и шлепанцах на босу ногу. В процессе того, как он шел по коридору, открывал замок и выглядывал на лестничную площадку, он беспрерывно кашлял. Кашель продолжал душить его, не оставляя ни на минуту. Он бессильно повис на входной двери, а его тело продолжало содрогаться. Наконец, он замолк и уставился на нас.
- Черемухин? - поинтересовался я, ткнув в него пальцем.
Он утвердительно кивнул. В ответ Голдблюм издал восторженный рев и обхватил его руками. Черемухин как раз вновь принимался за кашель. Единственное, что он успел сделать, это испугаться, после чего, проявив полную неспособность выдержать на себе тушу Голдблюма, завалился внутрь квартиры, увлекая босса за собой. Я вошел следом и захлопнул за собой дверь.
Черемухин кашлял еще несколько минут. При этом на лице его был нарисован панических страх. Голдблюм давно уже, поднялся, а Черемухин все извивался на полу. Я заметил, что при этом он постепенно, на манер удава, приближается к тумбочке с обувью, а когда маневр удался, рука его юркнула в резиновый сапог. И что бы, вы думали, извлек он оттуда? Газовый баллончик!
Я достал из кармана свой пугач и повертел его на пальце. Черемухин в ужасе выпустил из рук баллончик и завыл. Потом вновь принялся кашлять.
Я с трудом поднял его на ноги, сопроводил в комнату и позволил рухнуть в кресло.
- Поздравляю, -воскликнул Голдблюм, появляясь в комнате вслед за нами. - Отныне вы - миллионер! Мультимиллионер!
Бедняга испугался еще больше и вжался в кресло.
- Откуда этот кашель?! - продолжал Голдблюм. - Чем вы питаетесь? Это не дело, мамочка моя.
- Вы врач? - тихо проговорил Черемухин без особой уверенности. Видимо его сбили с толку слова "мамочка моя". Он даже перестал кашлять. Затем перевел взгляд на меня, и проблеск надежды в его глазах потух. Поскольку держал я в руках отнюдь не стетоскоп.
- Спрячь пушку, - приказал мне Голдблюм, и я повиновался.
- Почему вы не отзывались на объявления? - с отеческой укоризной обратился он к Черемухину. - Если бы не феноменальная интуиция Крайского...
- Какие объявления? - простонал Черемухин.
- Ну, сначала в немецких газетах, а потом Крайский дал объявление в "Европа-Центр".
- По-немецки не читаю, - проговорил Черемухин, и я многозначительно кивнул, заглядывая Голдблюму в глаза. Мол, что и требовалось доказать. - А эта ваша "Европа-Центр", - продолжал Черемухин, - она, между прочим, денег стоит.
В ответ Голдблюм с возмущением посмотрел на меня. Как же я только мог допустить, чтобы у самого маэстро Черемухина не было денег на покупку газеты. Эдакий душка, рубаха-парень. Что-то я не припомню, чтобы он предлагал мне удвоить тираж и разослать русскоязычным жителям Берлина газеты бесплатно.
- Ну, да ладно, - великодушно махнул рукой Голдблюм. - Все хорошо, что хорошо кончается.
- А в чем, собственно...
- Как?! Разве я еще не сказал?! Отныне вы - миллионер! Мультимиллионер!
Черемухин отмахнулся от этих слов, как от наваждения, потом усмехнулся.
- Вы знаете, охотно бы вам поверил... Но у меня нет богатого дяди в Америке, к величайшему моему сожалению. Так что наследства ждать не от кого.
- Вы издеваетесь? - рявкнул Голдблюм и Черемухин вновь вжался в кресло. - Какой дядя? Зачем нам дядя? Я и есть тот дядя, который принесет вам на блюдечке... Э, да вы, я вижу, еще совершенно не в курсе дела.
Голдблюм огляделся по сторонам, подтащил второе кресло поближе, уселся в него и любовно заглянул Черемухину в глаза.
- Признайтесь, кто надоумил вас разрисовать стены в метро? - мягко, по-отечески поинтересовался он.
- Я не рисовал! - воскликнул Черемухин. - Это - наглый поклеп!
- Ну, ну, - укоризненно протянул босс, - запираться не в ваших интересах, мамочка моя.
- Клянусь! - Черемухин почему-то перекрестился. - Я - добропорядочный гражданин... Вернее - будущий гражданин... Федеративной Республики Германия... Я не гажу на тротуары, не рисую в метро. Я вам не панк какой-нибудь... А вы из полиции?
Голдблюм поморщился.
- Какая полиция? Крайский, объясни ему, наконец.
- Картину Веньковецкому сдавали? - без обиняков поинтересовался я. - "Портрет инженера Ерофеева"? Сто двадцать сантиметров на восемьдесят?
- А? - Черемухин открыл рот.
- Ин-же-нер Е-ро-феев, - по слогам повторил я. - Ну, ну, Черемухин, приходите в себя.
- Картину сдавал, - признался Черемухин, - но в метро не гадил. Картина - не доказательство.
У меня внутри все так и упало. Неужели ошибка?
- Дело в том, дорогой мой, - проговорил я.
- ...мамочка моя... - вставил Голдблюм.
- ...что "Портрет инженера Ерофеева" и те картины в метро принадлежат одной и той же руке, мы сделали анализ.
- Но это не моя рука! -воскликнул Черемухин.
- Тогда чья же?! Чья рука?! - взвыл Голдблюм.
- А вы из полиции?
- Да, - сказал я прежде, чем Голдблюм успел раскрыть рот.
- Тогда я вам могу сообщить, что я вообще не художник. Я даже рисовать не умею. У меня в школе по рисованию всегда двойка была.
- Это еще ни о чем не говорит, - успокоил я его. - У Эйнштейна тоже в школе двойка была по математике.
- При чем здесь Эйнштейн? - возмутился Черемухин. - Я вам так обезьяну нарисую, что вы ее не отличите от слона.
- Обезьяну - может быть. Но инженера Ерофеева вы тем не менее нарисовали. Правда, с деформированной башкой...
- Подожди, Крайский, - перебил меня Голдблюм.
- Жду, - сообщил я.
Голдблюм немного подумал, затем оглядел комнату. Жалкая обстановка, продавленный пол, выцветшие обои. Черемухин в его лиловом халате и шлепанцах на босу ногу достойно венчал собой пейзаж.
- Кто написал "Портрет инженера Ерофеева"? - прохрипел Голдблюм, жестко уставившись тому в глаза. Он уже не добавлял "мамочка моя".
- А вы покажите удостоверение, я вам скажу.
Глаза Голдблюма налились кровью.
- Крайский, покажи ему.
Между прочим, мою настоящую фамилию он мог бы и не называть. Ради конспирации, я готов был отозваться на имя Пронин, Тарантино, О'Коннэри или Мак-Магон. Я вытащил из кармана пугач и вновь прокрутил его на пальце.
- Я друзей рэкетирам не продаю, - заявил Черемухин и вновь принялся кашлять.
- Мы - не рэкетиры, - возразил Голдблюм. - Если вы нам поможете, получите неплохие комиссионные. А друг ваш сделается миллионером.
- Мультимиллионером... - выдавил Черемухин сквозь кашель.
- Да, мультимиллионером, - готовностью согласился Голдблюм.
- Вчера вы прислали этого Абу Бабу (ударения на первом слоге), а сегодня решили изменить тактику... - Выражение негодования на лице у Черемухина не получилось - помешал кашель.
- Кого? - рявкнул босс.
- Абу Бабу, по крайней мере он так представился. Вы ведь тоже работаете на Шидловского?
- Чтобы Голдблюм работал на какого-то Шидловского, - взорвался босс. - Голдблюм в жизни своей ни на кого не работал. На него работали - да! Но он...
- Тогда кто вы? - почти простонал хозяин дома. - Конкурирующая фирма?
Голдблюму удалось взять себя в руки, после чего он подробно рассказал, кто он такой. И даже показал свой американский паспорт.
- И вы действительно считаете, что мой друг - гений? - с ноткой недоверия в голосе произнес Черемухин.
- Иначе, на кой ляд бы вы нам понадобились!
- Ну, может вы хотите помочь Шидловскому, поскольку этот Абу Бабу...
- К черту Шидловского! - вновь вышел из себя босс. - К черту Абу Бабу! Вы скажете, как зовут вашего друга, или нет?
Черемухин немного подумал.
- Поскольку Шидловский и Абу Бабу знают, как его зовут, а вы - нет, значит вы не от Шидловского. Хорошо... пятьсот марок. Для начала.
- Крайский, дай ему, - проговорил Голдблюм.
- Что значит, для начала? - уточнил я.
- Пятьсот марок за то, как его зовут. И тысяча за всю остальную информацию.
- Нет, так дело не пойдет. Тысяча за все вместе.
- Между прочим, я ему очень помог. И с этой картиной подставился...
- Крайский, дай ему, - повторил Голдблюм.
Я спрятал пугач и вытащил из кармана деньги.
- Итак, имя.
- Сначала пятьсот марок.
Я отсчитал пять сотен и протянул ему.
- Его имя Леонид Козираги, - проговорил Черемухин. - Он родом из Тамбова, как и я. Мы с ним жили в одном подъезде.
- Сейчас он тоже имеет разрешение на жительство в Германии?
- Нет, я сделал ему гостевой вызов пол года назад.
- А где он сейчас? Уехал домой?
- Дайте еще тысячу марок, и я расскажу все.
Я посмотрел на Голдблюма и тот утвердительно кивнул. Я передал Черемухину тысячу одной бумажкой, и он долго рассматривал купюру на свет.
- Последние годы в Тамбове он бедствовал, - медленно проговорил Черемухин. - Мы переписывались... Шидловский, кстати, тоже из нашего города, тамбовский волк... Я встретил его как-то на улице...
- Кого? Шидловского?
- Да, и рассказал ему о Леньке. И тот говорит... Я тогда еще не знал, что он - гангстер...
- Кто? Шидловский?
- Конечно! Не Ленька же! И он говорит: "Вызывай Козираги сюда, я попробую ему помочь." Я даже не поинтересовался, как он собирается это делать. И Ленька приехал, привез с собой картины, свернутые в большой рулон. Ему пришлось долго оформлять разрешение на их вывоз. Воображаете? Нищий художник, а ему говорят, что его картины представляют большую ценность для государства!... Одним словом, поселился Ленчик у меня, а с Шидловским они уговорились, что тот организует его выставку и сделает ему имя. А потом восемьдесят процентов от прибыли - ему.
- Восемьдесят процентов! Безобразие! - гаркнул Голдблюм.
- Шидловский снял на месяц помещение, дал деньги на багет и подрамники, выпустил рекламный проспект. Все это обошлось в пятнадцать тысяч марок. А дело не пошло, т.е. не купили ни единой картины.
- А он профессионал, этот Шидловский? - поинтересовался Голдблюм. - Давно он занимается подобной деятельностью?
- Я же вам сказал: он - гангстер. Но делалось на мой взгляд все достаточно профессионально, просто не нашлось покупателей.
Голдблюм хрюкнул.
- Выставка закончилась провалом, - продолжал Черемухин, - и Шидловскому удалось все повернуть так, что пятнадцать тысяч Козираги ему должен. "Иди, рисуй портреты на улице", сказал он. Ленчик еще пытался бороться. Он обошел все частные берлинские галереи, но ему везде отказали...
- Он говорит по-немецки? - уточнил я.
- Он общался с ними по-английски. А если была надобность, я кое в чем помогал. Я ведь все же могу связать два слова...
- Ну, и?! - нетерпеливо воскликнул Голдблюм.
- Ну, он попытался зарабатывать на улице, и у него опять ничего не получилось. Знаете, Берлин - не совсем тот город...
- Ну, и?!
- В какой-то момент показалось, что Шидловский махнул на него рукой, но потом ситуация изменилась: он прислал этого Абу Бабу...
- А кто такой Абу Бабу? - поинтересовался я.
- Насколько я понимаю, он родом из Сомали. Там ведь сейчас черт знает что творится. А если где-то черт знает что творится, Германия обязательно принимает беженцев. Мы ведь - щедрая страна. Вот и он, насколько я понимаю, беженец. А Шидловский подобрал его. Они спелись... Я наводил справки, и выяснилось, что Сомали - вообще дикое место. Там люди выражают свои эмоции не столько словами, сколько интонациями. Скажем, "ха-ха" означает "я голоден", а то же самое, сказанное гортанно - "я тебя зарежу"...
- Где сейчас Козираги? - прервал его Голдблюм.
- Сбежал.
- Назад, в Россию?
- Не совсем. Дело в том, что в Тамбове у Ленчика осталась мать. И Шидловский постоянно угрожал, что доберется до нее. Поэтому Ленчик решил, что расплатиться с Шидловским нужно во что бы то ни стало. И для этого уехал в Париж.
- Куда?!
- Ему сказали, что на Монмартре ему удастся быстро сколотить требуемую сумму.
- Понятно.
- Прошло уже дней десять, как он уехал. А вчера принесло этого Абу Бабу... Но мне удалось его успокоить. Я сказал, что Ленчик в Париже и вернется с деньгами.
- А Козираги из Парижа не звонил?
- Куда бы он мог позвонить? У меня ведь нет телефона. К тому же я не думаю, чтобы он мог себе это позволить. Его задача: заработать как можно больше денег. Жизнь в Париже ведь тоже чего-то стоит. Даже жизнь клошара.
- Прийдется тебе ехать в Париж, -повернулся ко мне Голдблюм.
Я уже и сам сообразил. Париж! Ей-богу, я не имел ничего против.
- У вас имеется фотография Козираги? - спросил я у Черемухина.
- Нет, только картины, они в другой комнате.
- Среди них есть автопортрет?
- По-моему, есть картина с таким названием. Но ведь он - абстракционист... Хотя "Портрет инженера Ерофеева" - тоже его работа.
- Принесите "Автопортрет", - распорядился я.
- Показать могу, но отдать - нет. Он же мне не принадлежит.
- Законно, - процедил сквозь зубы Голдблюм.
- Хорошо, покажите.
Он поднялся из кресла и исчез. Из открытой двери послышался кашель. Минут через пять он появился со свернутым в трубочку холстом.
- Пожалуйста.
На холсте были изображены несколько разноцветных треугольников и что-то, похожее на паука.
- Все ясно, - проговорил я.
- Я же предупреждал.
- А почему картину Веньковецкому вы сдали от своего имени?
- Это на случай, если бы она была продана. Узнай об этом Шидловский, он бы отобрал все деньги. А ему нужно было на что-то жить, ведь я не в состоянии содержать его. Когда он уезжал в Париж, у него в кармане было восемнадцать марок. Еще у него была бумага и краски. Он мог рассчитывать только на попутную машину, и, честно говоря, я был уверен, что он вернется. Но он не вернулся.
- Только подумать, - простонал Голдблюм. - Его ждут миллионы и миллионы, а он отправляется в путь с восемнадцатью марками в кармане.

- Ну, господа призраки, в Париж!
Сказав это, я поднялся с чемоданом в одной руке, кейсом - в другой, и вышел из номера. Свою машину я оставил на платной автостоянке. Возле парадного подъезда меня поджидал роллс-ройс.
- К Голдблюму, - скомандовал я.
Мы договорились, что перед отбытием я должен получить последние наставления.
Голдблюм, как обычно, что-то наговаривал на диктофон. На сей раз - на английском языке. Продолжая свое занятие, он ткнул пальцем в кресло. Потом палец постучал меня по колену и вытянулся в направлении письменного стола. Там лежали подробная карта Парижа и несколько путеводителей.
- Можешь взять это с собой.
Я сложил материалы в кейс, и, не будучи в состоянии остановить поток красноречия босса, попытался по крайней мере понять, о чем идет речь. Мне это не удалось. По моим представлениям, у Голдблюма было ужасное английское произношение.
Наконец, он закончил и уставился на меня.
- Готов?
- В Париж - всегда готов, - отрапортовал я.
- Да, необыкновенный город... - На лице Голдблюма появилось сентиментальное выражение. - Первый раз я там побывал, когда мне только исполнилось девятнадцать. Было это в тысяча девятьсот пятьдесят четвертом году. И первое впечатление знаешь какое? Второй Ленинград. Только значительно позже я начал по-настоящему его понимать. Вот так-то, мой мальчик.
- Где посоветуете остановиться?
Он пожал плечами.
- Не знаю, выбирай сам. Я оплачу любой трехзвездочный отель.
- Можно отправляться?
- Погоди... - Он внимательно посмотрел на меня. - Как ты собираешься его искать?
- Пойду на Монмартр, послоняюсь. Почти наверняка он там.
- А если нет?
- Ну, что-нибудь придумаю. Смотря по обстоятельствам.
- Гм... Наверное, нужно еще раз сходить к Черемухину, составить как можно более подробный словесный портрет. А то эти цветные треугольники, мягко говоря...
- Я и сам об этом подумывал. И не только словесный портрет, нужно втянуть из него все, что представится возможным. А потом уж - Париж!
- Действуй, мой мальчик!

Роллс-ройс занял уже привычное для него место в подворотне рядом с турецкой прачечной. Я сообщил шоферу, что буду отсутствовать минут пятнадцать-двадцать, и начал восхождение.
На площадке четвертого этажа стоял огромный негр и своими большущими, на выкате, глазами смотрел на меня.
- Ха-ха! -произнес он гортанно.
Мне сделалось не по себе. Нащупав вспотевшими пальцами свой газовый пистолет, я - бочком-бочком - протиснулся мимо него.
Негр нехорошо улыбнулся, еще раз издал: "ха-ха!" и направился вниз. Послышался такой топот, будто спускался слон.
"Ария "Ха-ха!" из оперы "Непризнанный гений", почему-то подумалось мне.
Дверь в квартиру Черемухина висела на одной петле. Я осторожно заглянул внутрь, но ничего настораживающего не увидел. Резиновые сапоги все так же стояли на тумбочке для обуви. Я подошел к ним и запустил руку сначала в один сапог, затем в другой. Газовый баллончик отсутствовал. Здесь из комнаты послышался кашель.
- Это Крайский, - громко проговорил я и вошел.
Над Черемухиным основательно поработали. Вся левая сторона его лица представляла собой месиво и по цвету мало чем отличалась от лилового халата. Правая сторона пострадала меньше, однако и по ней словно провели куриной ножкой, оставив несколько глубоких параллельных царапин.
- Привет, - бодро проговорил я.
- Вы с ним не встретились? - поинтересовался Черемухин безо всяких вступлений.
- Отчего же не встретились? Очень милый марабу.
- Это и есть Абу Бабу.
- Я уже догадался. Что он хотел?
- Он следил за мной и видел, как вы приезжали в прошлый раз. Его заинтересовал роллс-ройс. Пришлось выложить ему все.
- Понятно... А на каком языке вы общались?
- На русском. Когда-то он учился в университете имени Патриса Лумумбы.
- Ничего себе, дикарь! Ну и как вы считаете, что теперь предпримет Шидловский?
- Я думаю, постарается заграбастать Козираги в свои лапы.
- М-да, ситуация усложняется.
- Пришла беда, откуда не ждали, - проговорил Черемухин.
- Что? - Я весь внутренне сжался. - Что вы сказали?
- Между прочим, любимая фраза Ленчика. Последнее время он часто ее повторял...

- Мне кажется, вы - честный человек, - сказал мне Черемухин на прощание. Мы с ним проговорили около часа, он выложил все, что знал, а я дал ему еще пятьсот марок. На свой страх и риск. Уж очень больно было на него смотреть.
- Спасибо, - отозвался я.
- Знаете, возьмите картины на сохранение, а то мало ли что.
Он отправился в другую комнату и вернулся с большим рулоном в руках. Я дал ему телефон Голдблюма. На всякий случай.
Стоило видеть, как Голдблюм дрожащими руками разворачивает полотна.
- Да, это несомненно он, - словно зомби приговаривал при этом босс, - несомненно он... - Потом посмотрел на меня. - Можешь остановиться в четырехзвездочной гостинице, мой мальчик. Но помни, ты должен опередить Шидловского! Опередить этого Абу Бабу! Во что бы то ни стало!

Я выбрал небольшую гостиницу под названием "Сент-Шарль". Номер на первом этаже без балкона. До площади Италии - минут семь ходьбы.
Я прибыл в Париж около двенадцати ночи. Город еще был залит огнями, желтой стрелой вонзалась в небо Эйфелева башня. "И у ног твоих весь пламенный Париж", вспомнилось мне. Таксист промчался по Елисейским полям, потом по бульвару Распай. У входа в гостиницу я на какое-то время задержался и вдохнул прохладного ночного воздуха. "Я в Париже!" Не верилось в реальность происходящего.
В номере я первым делом поднял жалюзи и распахнул окно. Комната наполнилась обрывками французской речи. Включил телевизор. Пел Шарль Азнавур. Шарль Азнавур пел в гостинице "Сент-Шарль". Его сменил Жильбер Беко. Того - Джо Дассен...

На следующее утро мне захотелось купить себе что-нибудь в память о Париже. Я зашел в небольшой магазинчик на улице Гобеленов и приобрел берет. Он был темно-серым, из роскошной ткани и стоил целое состояние. И все же я его купил.
В обнове я и отправился на Монмартр.
Я выбрался из метро, прошел по узкой улочке, сплошь занятой магазинчиками дешевой одежды, и поднялся вверх на фуникулере. Откровенно говоря, я ожидал, что художники начнут попадаться уже рядом с Сакрэ Кер. Но на церковных ступенях обнаружил лишь негров, торговавших искусственными голубями. Они пускали их в воздух и голуби довольно неплохо летали. Возле самого собора расположился экзотического вида шарманщик. Туристы бросали ему монетки и проходили внутрь.
Я обошел Сакрэ Кер и побродил по кривым улочкам. И, наконец, вышел на небольшую уютную площадь, облюбованную художниками. Ко мне тут же бросились несколько из них, предлагая свои услуги. Я сказал: "Но", и принялся изучать обстановку.
Все художники делились на две основные группы: те, кто ходил с небольшими планшетами в руках, выискивая заказчиков, и те, кто расположился стационарно, расставив образцы своих работ, и предлагал потенциальным заказчикам присесть на маленький стульчик.
Если честно, я был разочарован. В Москве на Арбате сидели интересные ребята, а здесь обитали в основном халтурщики. В Париже! На Монмартре! К тому же цены тут были фантастические! Зато появилась надежда, что Козираги я выявлю без особых хлопот, и не столько по описанию, сколько по манере письма. Уж его-то техника отличалась богатством по сравнению с безликой техникой местных мазил. Судя по "Инженеру Ерофееву".
Я принялся шарить глазами по портретам, однако ничего обнадеживающего не обнаружил. Перешел на противоположную сторону и обмер. С одного из портретов на меня глядел не кто иной, как... берлинский детектив Мюнхаузен. Впрочем, смотрел - пожалуй, не то слово. Нагло пялился. Его рыжая шевелюра была выписана особенно любовно на фоне виднеющегося вдали Сакре Кер.
Я еще раз настороженно огляделся, однако живого Мюнхаузена поблизости не было. Тогда я принялся за художника, сидящего рядом. При этом пришлось раз десять ткнуть в портрет указательным пальцем, прежде чем до него дошло, что именно меня интересует. Из его ответа я понял не больше, чем он из моего вопроса. А именно, два слова: monsieur 7 и Allemagne 8 . В отчаянии художник перешел на мимику, и сразу же стало ясно, что "месье из Германии отказался платить". На художнике был такой же берет, как и у меня. Возможно, он тоже приобрел его на улице Гобеленов.
Я еще раз ткнул в портрет пальцем и проговорил:
- Барон Мюнхаузен.
Однако француз не понял, что я хочу этим сказать.
Я посидел на террасе за белым пластмассовым столиком, попивая кофе. Небо было синее и краски вокруг сочные. Не то, что на портретах обитающих вокруг мазил. Однако, нужно было форсировать поиски Козираги. Появление на горизонте Мюнхаузена не сделало меня счастливее.
Я вновь принялся бродить вдоль рядов, но если и достиг какого-то положительного результата, то только в том, что не обнаружил нигде портрета Абу Бабу. Пришлось пойти на крайние меры. Я извлек из кармана разговорник и тараном двинулся на мазил.
- Russe peintre 9 ... - твердил я, для солидности добавляя: - Интерпол. Je cherche russe peintre 10 ... Интерпол.
Мазилы всполошились, беспокойно завертели головами. Те, кто ходил с планшетами, разбежались в разные стороны.
Наконец, меня взял за плечо пожилой мужчина с длинной черной бородой. Отвел в сторону.
- Если ваш приятель и был здесь, то местная братия его уже давно отшила, - проговорил он на чистом русском. - Они это умеют.
- Но где же тогда его искать? - в отчаянии пролепетал я. - Мне точно известно, что он в Париже.
- Ну, не знаю, не знаю... Где-нибудь в более спокойном месте, и не таком денежном.

Дойдя по бульвару Сен-Жермен до Сен-Жермен-де-Прэ, я остановился. Бесцельное гулянье по Парижу начинало действовать мне на нервы. В третий раз набрал номер Изабель Демонжо 11 - своей единственной парижской знакомой, - но подключился вновь автоответчик. Он что-то ласково и нежно ворковал по-французски. Я бросил трубку.
Итак, Мюнхаузен в Париже. Я старался избегать мыслей о том, каким образом это произошло. Потому что вывод напрашивался один: он снова - и достаточно эффективно - сел мне на хвост. Увидев, как я уезжаю на парижском поезде, дал денег и номер своего радиотелефона проводнику, а сам вылетел самолетом. Впрочем, он мог подкупить и Черемухина. Ведь Голдблюм так торопился залучить того в свои объятия, что мы мчались на роллс-ройсе ни от кого не хоронясь. Скорее всего так и было, поскольку Мюнхаузен оказался на Монмартре даже раньше меня.
Учитывая обстоятельство, что Абу Бабу также удалось выколотить из Черемухина нужную информацию, можно было предположить, что и он не замедлит сюда явиться. Да, собирается хорошая "компаньеро".
Я возвратился в гостиницу, чтобы проиграть ситуацию с фантомами.
- Сейчас главная задача: наметить принципиальную схему поисков Козираги, - пыхтя трубкой, проговорил Тролль. - Конечно, в Париже найдется много мест, где художники пытаются заработать себе на пропитание, но придется обойти их все.
- А если он вообще не добрался до Парижа, - возразил я. - У него всего-то было восемнадцать немецких марок, на такие деньги не разбежишься.
- Тогда, где он? - покачал головой Тролль. - В Берлине-то его нет.
- Тоже не факт. Да, он не вернулся к Черемухину, но это еще не означает, что он исчез из Берлина. Он мог просто создать видимость, чтобы Шидловский и К° оставили его в покое.
- Черемухин ведь говорил, что в Берлине ему больше негде остановиться.
- В Париже ему тоже негде остановиться.
- Однако, где-то же он есть, - вступила в разговор Малышка.
- Согласен, - я чмокнул ее в щечку.
На сей раз она пахла морем и Багамскими островами.
Тролль недовольно поморщился.
- И, коль скоро, мы уже здесь, имеет смысл попытаться начать поиски в Париже, - продолжала Малышка.
- Согласен. - Еще один поцелуй в щеку.
- А я, между прочим, с этого и начинал, - обиженно произнес Тролль. - Нужно обойти все места, где художники предлагают свои услуги туристам.
- Есть и альтернативная возможность, - возразила Малышка. - Мне кажется, что проще обойти места, где, предположительно, он бы мог остановиться на ночь.
- Но это - весь Париж, - развел руками Троль.
- Не совсем. К примеру, в "Савое" его искать не стоит. Можно оставить в покое и другие гостиницы любого ранга, поскольку больше или меньше, но платить нужно везде. А ему и без того требуется собрать довольно-таки круглую сумму.
- А где можно ночевать бесплатно? - поинтересовался Тролль. - В мусорном баке? Может Мише стоит устроиться на работу клошаром, и по ночам перебирать отбросы в поисках нашего гения?
- Помнится, Черемухин говорил, что Козираги захватил с собой спальный мешок...
- Да, говорил, - подтвердил я.
- Ну, вот... Если не выбираться каждый день из Парижа, а на это ведь тоже нужны деньги, он может ночевать лишь в одном из парков, там его и стоит искать.
- М-м-м... - звучало это не совсем убедительно. - А что ты скажешь по поводу набережных?
- Набережные здесь не такие уютные. К тому же по ночам возле воды прохладно.
- Миша, не слушай ее, - воскликнул Тролль.
- Нет, почему же... - Я задумчиво потер рукой подбородок. - Между прочим, можно попытаться объединить ваши предложения. Ведь в парках, по крайней мере в некоторых из них, художники тоже предлагают свои услуги.
- Но есть и более интересные места, - возразил Тролль.
- Да, к примеру, Монмартр. Подобные точки местные мазилы держат плотно в своих руках. И хорошо, если Мюнхаузен еще до этого не додумался.
- А Абу Бабу до этого вообще никогда не додумается.
- Не нужно недооценивать Абу Бабу.
- Ну, да, - ехидно заметил Тролль, - он ведь учился в университете имени Патриса Лумумбы...

Поздно вечером я попытался еще раз дозвониться до Изабель. Все тот же результат. Тогда я, наконец, догадался оставить для нее сообщение. Дождавшись, когда автоответчик проворкует свой текст, я рассказал, что нахожусь сейчас в Париже и сообщил свои координаты. Рано утром в моем номере зазвонил телефон.
- Алло, Миша?
Голос принадлежал ей.
- Ты где пропадаешь? - спросонья прокричал я.
- Я сейчас в Тулоне, никак не могу отсюда вырваться.
- И сколько ты там еще намереваешься пробыть?
- Один Б-г знает. Чем я могу тебе помочь?
Я вкратце описал ситуацию. Сказал, что должен разыскать русского художника, обитающего где-то в Париже.
- Да, нелегкая задачка... - Она помолчала. - Деньги тебе зря не платят.
- Именно, - согласился я.
- Попробуй посетить... - она назвала несколько наиболее вероятных мест, и я зафиксировал их на листе бумаги с фирменным штампом "Сент-Шарль".
- И все же... Мы увидимся?
- Не знаю, дорогой. Целую.
Она повесила трубку.
- Ну вот, получил хоть какую-то информацию, - извиняющимся тоном проговорил я, глядя на Малышку.
С непроницаемым видом та заглянула в список.
- Центр Жоржа Помпиду, - прочла она. - Но ведь там нет парка!
- Откуда ты знаешь?
- Я изучила всю карту Парижа.
- Я тоже, - не преминул вставить Тролль.
- Мне бы ваши способности, - завистливо вздохнул я.
- А зачем? - возразил Тролль. - Мы ведь, в конечном итоге, это тоже ты. И мы всегда к твоим услугам.

Я посетил центр Жоржа Помпиду. Рядом обреталось несколько художников, однако Леонида Козираги среди них не было. Один ноль в пользу Малышки. И в пользу Мюнхаузена.
Затем я побывал в нескольких парках, но тоже безрезультатно. Я постоянно, оглядывался по сторонам, однако рыжей шевелюры нигде видно не было. Это внушало беспокойство. Возможно, Мюнхаузен уже достиг цели?
Наконец, в небольшом парке неподалеку от музея д'Орсэ мне, вроде бы, улыбнулась удача. Часть парка была отгорожена: повсюду велись ремонтные работы. Оставался лишь узкий проход. И вот в этом проходе, совсем уж в маленьком закутке, сидел патлатый мазила в драных джинсах и предлагал свои услуги. Портреты, выставленные им в качестве образцов, выглядели достаточно убого, зато привлекало внимание сидение, на которое он взгромоздился: обыкновенное велосипедное седло, прикрученное к треноге. У мазилы был тонкий голос и с десяток сережек в одном из ушей.
Поняв, что меня интересует, он сразу же оживился, вскочил с места и затараторил.
Я сказал:
- Je ne parle pas francais. 12
И развел руками.
Тогда он схватил один из своих чистых листов, намалевал на нем огромные цифры "15-00" и ткнул пальцем в землю.
- В три часа дня он придет сюда? -уточнил я по-русски.
- Oui 13 , - отозвался он и вновь прыгнул в седло.
- Вы в этом уверены? - Я испытывающе посмотрел на него.
- Si 14 .
Я взглянул на часы. Было без пятнадцати два.
- Если он действительно придет сюда, вы получите сто франков, -пообещал я и показал ему купюру.
Он протянул руку, но я отрицательно покачал головой и кивнул в направлении листа бумаги с цифрами "15-00".
Это дополнение его слегка разочаровало, однако он все же улыбнулся.
- Merci bien 15 !

Оставшееся до трех часов время я решил использовать, чтобы перекусить. В одном из ближайших бистро заказал омлет, копченые колбаски, пиво и принялся обдумывать, что скажу Козираги.
"Повсюду рыщет свора галерейщиков, желающих представлять ваши интересы. Однако я отведу вас к лучшему из них, господину Голдблюму из Соединенных Штатов Америки. Так что с этой минуты можете считать себя миллионером. Или даже - мультимиллионером. А о Шидловском забудьте, все это - пустое, мамочка моя..."
Готовую тираду я посвятил Голдблюму и без пятнадцати три уже был на месте. Завидев меня, мазила покинул седло и протянул записку. Едва сдерживая волнение, я развернул ее и прочел: "Поезжайте в Лувр, возьмите автогида и в 17-00 стойте у Моны Лизы. Л. Козираги."
- Это все? - удивленно проговорил я и добавил почему-то по-английски: - That's all?
- Oui, - он закивал.
- Он приходил сюда в течение этого часа?
- Oui.
- Почему он меня не дождался?
- Oui.
- А! - Я в отчаянии махнул рукой.
Нужно было сидеть здесь и ждать! А не ходить по бистро! Я принялся выяснять у мазилы, что значит "автогид", но тут же понял всю тщетность этой затеи. Интересно, говорит ли по-французски Мюнхаузен?
Я посмотрел на часы и бросился к метро. Неизвестно, сколько займет ожидание в очереди у Лувра. Уже оказавшись в вагоне, я вспомнил, что не дал мазиле ни сантима.

Стояние в очереди у музея заняло около сорока минут. Все это время я ломал себе голову над смыслом слов "взять автогида". Робот, что ли, это такой, который сопровождает тебя по музею?
Наконец, я спустился по эскалатору в огромное фойе и остановился в нерешительности.
Входов в музей было несколько, и располагались они с разных сторон от гудящего, словно улей, заполненного народом зала. Посреди стояла мебель, напоминающая барменскую стойку, над которой завис гигантский куб с жирной буквой i на всех гранях. Я пробрался туда и ухватил справочную брошюрку с немецким флагом: иностранный язык, который я знал наиболее хорошо. Пожилой мужчина, восседающий по ту сторону, заметив мое состояние, скользнул взглядом по немецкому флагу и обратился ко мне:
- Месье из Германии?
Я утвердительно кивнул.
Тогда он заговорил по-немецки:
- Быть может, возьмете автогида? Очень полезная вещь у нас в музее. Всего двадцать франков.
Если бы не разделяющая нас стойка, я бы наверняка вцепился в него.
- О, да, да! - возбужденно воскликнул я.
Перед ним лежала груда телефонных трубок, напоминающих радиотелефоны, только более вытянутых и увесистых. Он выбрал одну из тех, на которых красовался немецкий флаг. Чтобы ею воспользоваться, достаточно подойти к вызывающей любопытство картине, набрать нужный код и поднести трубку к уху. До гениальности просто. Я расплатился, отошел в сторону и принялся изучать брошюру.
Входов в музей было три и вели они в помещения, никак не сообщающиеся друг с другом. Одно из них называлось "Denon", другое - "Sully", третье - "Richelieu". Для того, чтобы попасть, скажем, из "Sully" в "Richelieu" требовалось вернуться сначала назад в фойе. Дабы не морочить себе голову, я приобрел универсальный билет.
"Мона Лиза" находилась на первом этаже в помещениях "Denon". Найти ее не составляло труда, поскольку основной поток посетителей двигался именно в ту сторону. У меня оставалось еще немного времени, и я внимательно рассмотрел знаменитый шедевр. Почему Козираги выбрал это место? Хотел заполнить пробел в моем эстетическом воспитании?
Ровно в 17-00 я включил автогид и набрал нужный код. Женский голос на стерильном немецком языке принялся знакомить меня с краткой биографией Леонардо да Винчи и историей создания "Моны Лизы". Это было любопытно. Подчиняемый воле голоса, я обращал внимание то на одну деталь, то на другую, но вдруг лекция оказалась прервана на полуслове.
- Привет, - сказал по-русски слегка хрипловатый голос. - Меня зовут Козираги. Не пытайся ответить, трубка не предназначена для двусторонней связи. Если хочешь встретиться, тебе придется совершить небольшое путешествие по Лувру. Не удивляйся, за мной идет настоящая охота, и я просто вынужден быть осторожным.
- О'кэй, - сказал я и осекся.
- Возвращайся в фойе, - приказал голос.
Руководимый Козираги, я перебрался из "Denon" в "Sully", долго бродил среди различных скульптур и, наконец, спустился по лифту в так называемый партер: совершенно изолированную от других помещений небольшую часть музея, в которой только благодаря лифту и можно было оказаться. Посетителей здесь практически не было. Пробравшись мимо экспозиции творчества этрусков, я достиг зала античных греков. Голос замолк в тот момент, когда я оказался рядом с огромной белой скульптурой кентавра. Между кентавром и ступенями лестницы лежал Дитер Мюнхаузен с перерезанным горлом. Нож валялся рядом: небольшой красный ножик с эмблемой фирмы "Мерседес". Такие продаются во всех уголках Германии.
Обуреваемый животным страхом, я ринулся прочь. Прыгнул в лифт и, когда двери закрывались, успел заметить полицейских, выскочивших из соседней кабины.
С перепугу я забрался на второй этаж и долго бродил в залах французской живописи. Сердце оглушительно колотилось. Я не в состоянии был дать разумную оценку событий, да и вообще был не в состоянии думать. А тут еще натолкнулся на очень странного служителя музея. Казалось, он внимательно за мной наблюдает. К тому же в его облике было что-то настораживающее. Впрочем, в тот момент я не мог доверяться своим ощущениям. И потом, за другими он наблюдал так же внимательно, как и за мной.
В одном из залов на полу сидели несколько детей и что-то старательно срисовывали с висящей напротив картины. Одна симпатичная девочка-мулатка даже высунула от усердия язык.
Наконец, с грехом пополам взяв себя в руки, я устремился прочь из Лувра. Вернул пожилому месье злосчастного автогида и отправился вверх на эскалаторе. Наверху, в стеклянном треугольнике входа, стояло несколько полицейских, внимательно разглядывавших всех кто покидает здание. К счастью, меня не тронули.
Неизвестный, управлявший мною с помощью автогида, а был это, как теперь стало ясно, безусловно не Козираги, очевидно рассчитывал, что полиция схватит меня на месте преступления. Видно, с его точки зрения, я являлся тютей, не способным проявить подобную прыть и столь молниеносно покинуть партер. Операция была проведена на удивление профессионально. Бедный Мюнхаузен!

Немного придя в себя, я решил вернуться к коварному мазиле, выломать в заборе, отделявшем ремонтируемую часть парка, дрын и с его помощью выяснить отношения.
Однако задуманное не было доведено до конца. Я уже приблизился к забору и наметил соответствующую случаю палку, когда неожиданно заметил Абу Бабу в компании модно одетого парня. Они двигались по парку в направлении выхода. У парня в руке был радиотелефон. На некотором расстоянии я последовал за ними. Впрочем, слежка не получилась долгой. Покинув парк, они уселись в новенький БМВ цвета мокрого асфальта и тут же сорвались с места. Машина имела берлинские номера.
Значит это, все-таки, Абу Бабу! Сделал Мюнхаузену "ха-ха!" А спутник его, очевидно, - Шидловский.
Я решил не возвращаться сегодня к мазиле. Дрын дрыном, но объясниться с ним я все равно не смогу. Вместо этого, я позвонил Изабель - утром я записал номер ее телефона в Тулоне - и упросил, чтобы она все же приехала. Вопрос жизни и смерти, в прямом смысле слова. Конечно, я мог бы обратиться за помощью к Лили Лидок и получить под начало пару-тройку боевиков и в придачу переводчика, но это бы заняло слишком много времени, а оно, как говорится, не ждет. Мы договорились, что завтра в двенадцать Изабель заедет за мной.

Вечером мне захотелось прогуляться по набережной Орфевр. Может, стены криминальной полиции и тень комиссара Мегрэ вдохновят на какую-нибудь удивительную идею.
Глядя с набережной на Сену, я пытался воссоздать цельную картину происшедших сегодня событий. По реке двигались пароходики, залитые огнями. Мощными прожекторами они шарили по фасадам возвышающихся над рекой зданий. С палуб доносились музыка и смех.
...Очевидно, Абу Бабу с Шидловским также прибыли в Париж на поиски незадачливого гения Козираги. Каким-то образом в процессе своих поисков они натолкнулись на Мюнхаузена. К тому же они знали, что я тоже здесь. И они задумали дьявольскую операцию. Подкупили в разных местах нескольких художников - в частности, мазилу с велосипедным седлом - и оставили им соответствующие указания и свой телефонный номер. Видимо, первым клюнул на удочку Мюнхаузен, это меня и спасло. В противном случае мы бы с ним поменялись местами. Не знаю уж как, они получили ориентировку по Лувру, мало того, непостижимым образом умудрились решить техническую головоломку с автогидами. Несомненно лишь, что связь с Мюнхаузеном тоже осуществлялась с помощью автогида. Сопровождаемый подробными инструкциями, он выбрался, наконец, к кентавру, где его поджидала смерть. Но кентавр здесь, разумеется, ни при чем. Просто Абу Бабу исполнил арию "Ха-ха!", после чего дал сигнал Шидловскому. А тот в это время уже вел меня. Не ожидали они лишь одного: что я сбегу оттуда так оперативно.
Безусловно, в данной версии имелись огрехи. Каким, образом, к примеру, им удалось так быстро изучить галереи огромного Лувра. И уж совсем необъяснимыми с технической точки зрения являлись эти манипуляции с автогидом.
Ладно, утро вечера мудренее. Вздохнув, я отправился в отель.

Изабель опоздала на пол часа. К тому моменту, когда она появилась, я был уже одет, готов к выходу и нетерпеливо прохаживался по комнате. Рано утром я позвонил Голдблюму и подробно описал ему происшедшее. Тот пришел в неописуемую ярость. Потребовалось приложить немало усилий, чтобы внушить ему, что игра-то еще не проиграна. Ведь Козираги Шидловский еще не нашел, иначе зачем было устраивать весь этот кровавый спектакль? В дополнение я попросил его предпринять кое-какие шаги, чего он поначалу делать не хотел, но все же мне удалось убедить его, что это - железная необходимость.
...Видимо, французский город Тулон влиял на женщин положительно. По крайней мере мадемуазель Демонжо выглядела посвежевшей. И можете представить себе мое состояние, если я признаюсь, что даже не попытался задержаться с ней в номере.
С Изабель мы прямым ходом направились на встречу с мазилой. Однако в парке я пустил ее вперед, предварительно описав внешность Абу Бабу и Шидловского. Она вернулась и сообщила, что путь свободен.
Увидев меня, мазила улыбнулся как старому знакомому, и что-то залопотал.
- Что он говорит? - поинтересовался я у Изабель.
- Выражает радость по поводу того, что ты оказался честным человеком и принес сто франков, которые забыл оставить вчера.
- Ага! - Я почесал нос, обдумывая, с чего лучше начать. - Прежде, чем заплатить, мне бы хотелось выяснить, сколько он получил уже с господ, передавших для меня вчера записку.
Выслушав Изабель, мазила отрицательно покачал головой.
- Те господа сказали, что заплатишь ты. - Изабель улыбнулась. - По-моему, редкая наглость со стороны господ, - добавила она от себя.
- Ты думаешь, он говорит правду?
- Несомненно.
- А на каком языке они общались?
- Он говорит, что негр хорошо владеет французским. По-моему, он из Сомали?
- Да.
- Тогда ничего удивительного. Ведь большинство жителей Сомали знают французский.
Тут мне в голову пришла одна мысль.
- Прежде чем заплатить, я желал бы получить номер радиотелефона, который те двое оставили ему.
Между Изабель и мазилой завязался довольно продолжительный диалог.
- Он не возражает, - сообщила, наконец, Изабель, - однако настаивает на том, чтобы ты заплатил вперед. И не сто франков, как вы договаривались вчера, а двести.
Я мрачно посмотрел на него.
- Ничто нас в жизни не может вышибить из седла, - проговорил я и отсчитал деньги.
Взамен он протянул мне бумажку с телефоном.

Я пригласил Изабель в ресторан. Мы уже заканчивали трапезу, когда меня осенило.
- Сейчас мы с тобой отправимся в Лувр, - сообщил я.
- С удовольствием. А зачем?
- Появилась одна идея.
Оказавшись в фойе Лувра, я уверенно направился в "Sully". Однако не стал спускаться к кентавру, а, напротив, поднялся на второй этаж.
Вчерашний служитель был на месте. Наконец, до меня дошло, что насторожило меня в нем - цвет кожи. Он был точно такого же оттенка, как у Абу Бабу. К тому же не покидало ощущение, что когда я вчера стоял напротив "Моны Лизы" на первом этаже в "Dеnon", он тоже был там.
Я постарался не попадаться ему на глаза. Лишь показал издали Изабель и попросил навести о нем необходимые справки.
- Ну, не знаю, получится ли, - уклончиво произнесла Изабель.
Однако я продолжал настаивать, и она направилась к маленькой курчавой девчушке, дежурившей с противоположной стороны. Через несколько минут она вернулась.
- Ты прав, - сказала она. - Он тоже родом из Сомали и зовут его Антуан Бабу. (Она сделала ударение на последнем слоге.)
- Тогда все ясно, - произнес я. - Понятно, кто помог им управлять автогидом. Пойдем отсюда, пока он нас не заметил.

Идея была такова: позвонить Шидловскому по радиотелефону якобы от имени мазилы (Изабель выяснила, что зовут того Анри) и сообщить, что Козираги сейчас обитает...
- Где? - попросил я Изабель подсказать подходящее место.
- Ну, можно сказать - в Версале, на дворцовой площади.
- Хорошо... И что он появляется там ежедневно в десять утра. А когда они туда явятся, позвонишь в полицию и сообщишь, что они имеют непосредственное отношение к убийству в Лувре и укажешь на родственную связь между Абу Бабу и Антуаном Бабу.
- И тем самым?
- И тем самым нам удастся посодействовать свершению правосудия, а заодно освободиться от последнего конкурента. С другим конкурентом они и без нас расправились.
- Понятно. Только лучше будет, если позвонит сам Анри. Конечно, придется дать ему еще немного денег, однако...
Я с ней согласился.
Анри был на своем посту. Если бы Ирвинг Стоун написал книгу не о Джеке Лондоне, а об Анри, в название не пришлось бы вносить существенных корректировок: "Художник в седле." Правда, мы были вынуждены немного подождать: он старательно вырисовывал веснушчатую девчушку, рядом с которой возвышалась высокая, как каланча, маман. Портрет вышел не Б-г весть каким удачным, но маман расплатилась безоговорочно. Они заговорили между собой, и выяснилось, что они откуда-то из Скандинавии: то ли датчанки, то ли норвежки. С меньшей степенью вероятности - шведки. Наконец, они ушли.
От новой возможности подзаработать Анри, разумеется, отказываться не стал. Поначалу он запросил триста франков, но сошлись на двухстах. Он тут же позвонил Шидловскому и сообщил, что получил интересующие их сведения и ждет их.
- А почему было не сказать прямо по телефону? - поинтересовался я.
Анри перещупал по очереди все маленькие сережки на мочке своего уха и затем произнес:
- Пусть сначала заплатят.
Видимо, он вошел во вкус. Хотя, нужно отметить, что так, безусловно, все выглядело значительно правдоподобнее. Не стал бы никто бесплатно расставаться с подобной информацией.
- Я и так собирался им звонить, - сообщил Анри.
- Зачем? - удивился я.
- А я действительно кое-что раскопал. Не подоспей вы вовремя, я бы все выложил им. А так могу вам продать информацию. Еще тысяча франков.
Остановились на пятистах.
- Один знакомый художник сказал мне, что какой-то русский работал рядом с ним в парке рядом с музеем Кино.
- Ты знаешь, где это? -поинтересовался я у Изабель.
Она утвердительно кивнула:
- Конечно.
- А как зовут художника?
- Бертран Шевалье.
Все же сначала мы дождались приезда Шидловского и Абу Бабу и убедились, что все прошло гладко. Анри получил очередную порцию денег, по-видимому, даже не подозревая, чем он при этом рискует, и наши противники удалились довольные. А мы помчались к музею Кино.
- Бертран Шевалье? -проговорила Изабель, обращаясь к молодому парню с такими же, как и у Анри сережками в ухе. Однако тот отрицательно замотал головой и указал на другого художника, расположившегося рядом с фонтаном.
- Бертран Шевалье?
Тот с испугом посмотрел на нас.
- Oui.
Изабель сослалась на его приятеля Анри и принялась задавать вопросы. Очевидно, чары мадемуазель Демонжо подействовали на беднягу, поскольку он даже не стал требовать денег. Впрочем, он не сказал ничего особенно интересного.
Да, какой-то русский художник по имени Лион действительно работал здесь с недельку. Но вот уже третий день как он не появляется. Была ли фамилия художника Козираги? Нет, фамилии он не знает, но может нарисовать, как тот выглядел.
Уверенными движениями, в несколько штрихов, он набросал на бумаге портрет.
- Похож? - обратилась ко мне Изабель.
- А черт его знает. - Я повертел рисунок в руках. - Ладно, выясним... Послушай, я хочу заказать Бертрану твой портрет, он здорово работает.
- Не сочиняй, - отмахнулась она. - Ты не такой богатый.
- Причем здесь я? - Последовал широкий жест рукой. - Голдблюм заплатит. Ты ведь не обязана помогать ему бесплатно.

На прощание я попросил Бертрана Шевалье позвонить мне в "Сент-Шарль", если русский Лион снова объявится. В гостинице я факсом отправил полученный у него рисунок Голдблюму. Через час от того последовал ответ: Черемухин без труда опознал на рисунке Козираги.
Ночью я спал плохо. Постоянно ворочался с боку на бок. Стоило задремать, как тут же мерещился Абу Бабу с ножичком в руках, и я в холодном поту просыпался. Хорошо еще, что Изабель у меня не осталась.

На следующее утро без пятнадцати десять мы с Изабель подкатили к автобусной площадке возле версальского дворца. Здесь также, как и на Монмартре, околачивалось много негров, только продавали они преимущественно не искусственных голубей, а проспекты с видами Парижа.
Десять часов ровно: Абу Бабу и Шидловского нет.
Половина одиннадцатого: их нет.
У Изабель была "Симка" белого цвета. Мы отъехали в сторону, и я решил пойти на разведку. Дело в том, что дворец имел площадку не только с внешней стороны, но и с внутренней. Возможно, они шастают где-то там.
На всякий случай я надел темные очки и нахлобучил на голову берет, хотя погода была теплая. Медленно продвигаясь вперед, я нырял в одну экскурсионную группу за другой, и, наконец, достиг внутреннего двора. Здесь их тоже не было.
Я оперся о парапет. Фонтаны не работали. Центральная аллея парка уходила вдаль, теряясь в зелени. Я решил немного пройтись. И метров через сто наткнулся на Козираги. Вот тебе и на! Кто бы мог подумать? Тот сидел на каменной скамейке с мольбертом в руках, а рядом красовались два портрета с деформированными головами. Видимо, деформированные головы являлись его фирменным стилем.
- Привет, Лион, - сказал я и уселся рядом.
Он настороженно покосился на меня.
- Есть разговор.
- Вы от Шидловского?
- Боже упаси!
- Но вы знаете, кто он такой?
- К сожалению, да. И его, и Абу Бабу... Кстати! - спохватился я и завертел головой. - Давайте перейдем куда-нибудь в более укромное местечко. В целях безопасности.
Мы отыскали деревянную беседку, увитую плющом, и скрылись внутри. Я вкратце изложил ему суть дела. Естественно, он мне не поверил. Пришлось долго его убеждать. Благо у меня оказался с собой экземпляр "Европы-Центр" с нашим объявлением.
- Я ведь был у каждого из них! - в сердцах воскликнул Козираги. - Но они даже не захотели со мной разговаривать!
- Вы не были у Голдблюма, - уточнил я.
- Да, - согласился он, - не был.
И тут за нашими спинами раздался шорох. Охваченный нехорошим предчувствием, я резко обернулся и лицом к лицу столкнулся с Шидловским и Абу Бабу. Конечно, не стоило удивляться, я ведь даже заплатил деньги, чтобы они оказались сегодня здесь. Неблагодарный Абу Бабу уже занес надо мной ножичек. Я отскочил в сторону.
- Ха-ха! - гортанно произнес Абу Бабу.
- Аба, подожди, - бросил ему Шидловский. С близкого расстояния я разглядел его лучше. Короткие, густые волосы, очень бледная кожа, надменное выражение лица. - А мы было уже подумали, что Анри нам соврал.
- Какой Анри? - заплетающимся языком спросил Козираги.
Абу Бабу подошел к нему и взял за руку.
- Ленчик, не беспокойся, - проговорил Шидловский. - Мы тебя не тронем.
И в этот момент я саданул нервно-паралитическим. Целился я в Абу Бабу, но Козираги стоял рядом, и они оба тут же свалились на землю. Шидловский же находился в стороне и совершенно не пострадал. Поскольку один заряд я израсходовал еще в Берлине на Сыркиных, мощные патроны у меня закончились. Я попробовал достать Шидловского слезоточивым, но не тут-то было. Тот мигом сориентировался, отвернулся и закрыл рукой глаза. Потом ногой ловко выбил у меня револьвер.
Можно было ожидать, что сейчас завяжется драка, но дело ограничилось лишь тем, что каждый схватил Козираги за руку и потянул в свою сторону. При этом в тушу Абу Бабу Шидловский упирался ногой.
Так пыхтели мы минуты две-три, пока в пиджаке у Шидловского не раздался телефонный звонок. Не отпуская Козираги, одной рукой он извлек из кармана аппарат и прохрипел:
- Слушаю.
Я воспользовался ситуацией, чтобы изо всей силы потянуть Козираги на себя. Шидловский дернул в ответ, нас развернуло, и теперь уже я упирался ногой в Абу Бабу.
- Ты уверен? - обескуражено проговорил между тем Шидловский. И через несколько секунд: - Черт побери!!!
Потом он неожиданно бросил Козираги, и я завалился в угол беседки, увлекая гения за собой.
- Бери его, он твой, - процедил Шидловский сквозь зубы. - Этот собака Голдблюм все же откопал настоящего художника. А тебе он, естественно, не заплатит ни шиша. Так что ты тоже пролетел, как фанера над Парижем, - он сделал движение руками, как бы охватывая ими весь Париж, - правда не так сильно, как я.
Пошатываясь, я поднялся на ноги.
- С чего это ты взял?
- Сорока на хвосте принесла. Ну, я пошел.
Он двинулся в направлении главной аллеи.
- Погоди, - остановил я его. - Напиши записку своему марабу, чтобы он не трогал нас, когда очнется.
- Еще чего! Пусть он переломает вам все кости.
С этими словами Шидловский исчез.
Я с опаской покосился на Абу Бабу. Иди знай, кто из них раньше придет в себя. Пришлось накрепко связать тому руки и ноги.
Потом я положил голову Козираги себе на колени.
Я знал, о чем сообщили Шидловскому по телефону. Еще вчера утром я попросил Голдблюма дать во всех газетах объявление, что художник нашелся и с ним уже заключен контракт. Голдблюм не хотел, ведь это было явным надувательством. Однако мне удалось убедить его в том, что это не надувательство, а только небольшое предвосхищение событий.
Я внимательно вгляделся Козираги в лицо. На нем застыла страдальческая гримаса. На лбу проступили капельки пота.
"Пришла беда, откуда не ждали", вспомнилось мне. А что же все-таки он имел в виду? Сам не знаю почему в памяти всплыло все, что мне рассказывал о нем Черемухин...

До начала перестройки Козираги работал в худфонде. Приблизительно раз в году получал крупный заказ по оформлению детского садика или дома отдыха, и денег, заработанных при этом, хватало на весь год. В роскоши, естественно, не купался, зато был предоставлен самому себе, и занимался, чем хотел. Писал картины, стихи. Правда, официальным признанием не пользовался, к выставкам допущен не был, стихи тоже не издавали. Варился в собственном соку. Общался с такими же "отщепенцами", выпадавшими из русла "здоровой социалистической культуры".
Мечтал о дальних путешествиях, объездил всю Среднюю Азию и Дальний Восток. Однако его манили Венесуэла и Южно-Африканская Республика, Таити и Мадагаскар, и тут он уже ничего не мог поделать, этот мир для него был закрыт.
Несколько раз серьезно влюблялся, но жениться так и не довелось: слишком призрачной и эфемерной казалась ему его жизнь. К тому же он был поставлен в такие рамки, когда приходилось выбирать: либо женитьба, либо творчество. Отчаявшись, женщины уходили, в ответ на это рождались стихи, пронзительные как собачий вой.
И вот, наступили новые времена. Сначала робко, а затем все увереннее заговорили в голос те, кто раньше хранил гробовое молчание. Козираги воспрянул духом. Его приняли в Союз художников, позволили участвовать в коллективных выставках и даже организовывать персональные, напечатали в журнале несколько его стихов. Настала эра Свободы.
Первое время Леонид упивался новыми ощущениями. Он частенько появлялся на вернисажах, раздавал автографы, вел переговоры с потенциальными покупателями картин. Сначала это были местные ценители, и заплатить они могли немного. Зато потом в Тамбове появились эмиссары с Запада, и, хотя платили они также крохи с точки зрения международных стандартов, все же в его глазах это были солидные деньги. Козираги завез в свою запущенную квартиру кое-какую мебель, купил новый костюм. Он даже не очень расстроился, когда его худфонд, не выстояв в борьбе за существование в новых условиях, разорился, и он потерял работу.
Однако мода на советских модернистов довольно быстро прошла. Заграничные эмиссары улетучились. Козираги по-прежнему оставался членом Союза художников, имел возможность устраивать выставки, однако жить ему стало не на что. Первое время он еще умудрялся находить заказы по так называемой "оформиловке" 16 , но затем конкуренция в этой области настолько усилилась, что выжить смогли только самые опытные, т.е. те, кто подобной деятельностью занимался всю жизнь.
Свобода осталась... Только не на что стало покупать краску и холст.
Леонид запутался в долгах, впал в уныние. Он уже совсем не писал стихов, даже таких пронзительных, как собачий вой. Всепоглощающее недоумение постепенно овладевало им. Как же так!? Ведь всем своим существом он чувствовал, что способен на многое, что он - подлинный, самобытный талант. И талант этот во времена Свободы по-прежнему оставался невостребован.
А от Черемухина как раз пришло приглашение приехать в Германию. Он был твердо уверен, что уж по крайней мере на Западе таланты нужны. Главное - попасть туда...

"Пришла беда, откуда не ждали", еще раз мысленно повторил я.
- Ой, что здесь произошло? - послышался испуганный голос Изабель.
- Знакомься, Лион Козираги, - проговорил я, указывая на распростертое тело гения.
- Боже мой!
Она покосилась на Абу Бабу, который уже подавал признаки жизни.
- Берем Козираги - и вперед, - распорядился я.
Мы взяли его под руки и потащили. Портреты с деформированными головами и сомалиец Абу Бабу остались в беседке.
- Все-таки нужно будет позвонить в полицию, - сказал я.
- Согласна, - кивнула Изабель Демонжо. Ее золотистые кудри вспыхнули под внезапно появившимся солнцем.
Моя милая Изабель...

Самолет мягко прошуршал шинами по взлетно-посадочной полосе и оторвался от земли. И мы полетели по меткому выражению Шидловского, как "фанера над Парижем". Если можно назвать фанерой Боинг-757.
Козираги выглядел притихшим и преисполненным чувства собственного достоинства. Еще бы! Ведь он умолял всех берлинских галерейщиков дать ему шанс, а те отвернулись от него. А теперь все они остались с носом.
Вот так-то, господа галерейщики!
Ха-ха!

1 Корпорация "Гвидон" подробно описывается в первом романе о Мише Крайском "Пляска Дервиша"

2 в сторону (нем.)

3 очень сожалею (нем.)

4 не доставляет удовольствия (нем.)

5 В прошлом Крайский работал в "Гвидоне" бухгалтером (см. роман "Пляска Дервиша")

6 Название одной из центральных станций метро Западного Берлина.

7 Господин (франц.)

8 Германия (франц.)

9 Русский художник (франц.)

10 Я ищу русского художника (ломанный франц.)

11 Одна из героинь романа о Мише Крайском "Злой волшебник из Маргиба".

12 Я не говорю по-французски (франц.)

13 Да (франц.)

14 Да (в ответ на выражающий сомнение вопрос) (франц.)

15 Большое спасибо (франц.)

16 Художественное оформление чего либо (сленг)
Книго
[X]