Глеб Анфилов. 
                               Испытание
   -----------------------------------------------------------------------
   "Знание - сила", 1962, N 4.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 31 July 2000
   -----------------------------------------------------------------------
   Комиссия собиралась неторопливо. Точно в пять пришел один Кудров и  сел
в первом ряду.  Потом  пришли  Галкина  и  Иоффе;  и  стали  смеяться  над
Кудровым, который, оказывается, забыл в столовой футляр от  очков.  Кудров
взял у них футляр и вежливо поблагодарил. Потом пришел  профессор  Громов,
сел рядом с Кудровым и начал листать какую-то . "Очень  уж,  все  они
спокойные", - подумал я. Было уже четверть шестого, пора было начинать,  и
я отправился за Рубеном.
   Рубен, с печальным, как мне показалось, видом,  подбирал  испытательные
таблицы. Я был уверен, что все будет хорошо, и  сказал  ему  об  этом.  Он
ничего не ответил, посмотрел на часы.
   - Ладно, Рубен, - сказал я, - идем показывать фокусы.
   - Ты все проверил?
   - Ты сам проверял пять раз. И вдобавок я испытал каналы, когда  перенес
приборы.
   Мы вышли в комнату, где собралась комиссия. Рубен  всем  пожал  руки  и
начал вступительное объяснение, в котором, пожалуй, не было необходимости,
потому что все и так знали, в чем дело.
   Каждый человек что-нибудь не умеет. Я, например, не умею  танцевать.  А
Рубен не умеет выступать. Он говорил  сбивчиво,  с  акцентом  и  на  таком
высоком научном уровне, что лучше  не  слушать  -  ничего  не  поймешь.  В
середине объяснения профессор Громов не очень учтиво перебил его:
   - Мы уже знакомы с теорией, Рубен Александрович, давайте эксперименты.
   - Да-да, скорее эксперименты, - сказала Галкина.
   - Ну и превосходно, - заторопился Рубен. - У  нас  все  готово.  Давай,
Сережа, - сказал он мне.
   Я включил питание, сел в углу комнаты на стул и надел на голову  обруч.
Рубен сказал:
   - Каждый из членов комиссии будет проверять действие приборов на  себе.
Я начну с демонстрации простейших видеопередач:  член  комиссии  воспримет
зрение лаборанта Карташева, - Рубен кивнул в мою сторону. - Затем главное:
перемещение чувств. Прежде всего приглашаю вас, Петр Нилыч, - обратился он
к Громову.
   - Попробую, - пробурчал Громов.
   Рубен усадил его за пульт в противоположном от меня углу комнаты, надел
ему на голову обруч, объяснил  функции  ручек  на  пульте  и  включил  мой
сигнал. Громов сам  довел  его  до  своего  уровня,  медленно  поворачивая
верньер настройки.
   Я заметил этот момент: Громов вздрогнул и прищурился. Рубен тихо сказал
ему:
   - Петр Нилыч, надо закрыть глаза...
   В ярко освещенной комнате метрах в семи передо мной сидел грузный лысый
человек с закрытыми глазами и черной полоской обруча  на  лбу.  Я  в  упор
смотрел на него...
   Белая и зеленая  стена,  стол,  пульт  -  и  вон  там,  на  стуле,  он,
председатель комиссии, наш первый судья...
   Вот он поднес руку к голове, провел по лбу, махнул рукой.  Не  открывая
глаз, поднялся со  стула,  сделал  неловкий  шаг  в  сторону...  Вернулся,
нащупал руками стул, сел.
   Сказал негромко, хриплым голосом:
   - Первый раз в жизни вижу себя с закрытыми глазами...
   Я вынул из кармана номерок от пальто  и  с  секунду  смотрел  на  него.
Громов сказал:
   - Номерок от гардероба, кажется, сто восемнадцать.
   - Совершенно точно, - сказал я и бросил номерок на стол.
   Иоффе быстро взял номерок и повторил:
   - Номер сто восемнадцать.
   Галкина сказала:
   - Между профессором и Сергеем надо поставить ширму...
   Профессор вдруг крикнул:
   - Сергей, пожалуйста, закройте глаза. Я устал.
   Я закрыл глаза. Профессор попросил Рубена  выключить  в  комнате  свет.
Рубен исполнил просьбу.
   В темноте я различал, как Громов снял с себя обруч  и  положил  его  на
стол. Потом он сам подошел к выключателю, щелкнул им и сказал:
   - С меня, товарищи, довольно.
   Грузно сел на диван, наклонив голову и прикрыв глаза ладонью.
   Галкина подсела  к  Громову,  дала  ему  что-то  успокаивающее,  начала
массировать ему шею и сказала:
   - У профессора перенапряжение... -  Она  показала  Рубену  кардиограмму
Громова.
   Рубен быстро согласился:
   - Воз, очень воз. Нужна ведь тренировка.
   А я подумал, что он слишком легко соглашается. Громов просто стар.  Все
молчали. Усталость Громова, видно,  встревожила  их.  Рубен  был  огорчен.
Тишину нарушил доцент Кудров:
   - Надо продолжить испытание, -  сказал  он,  вышел  вперед,  сел  перед
пультом и надел обруч.
   - Да-да, продолжайте, - сказал Громов, не отрывая руки от глаз.
   Появилась ширма. Теперь я не видел своего партнера. Рубен принес стул и
пригласил сесть рядом со мной Иоффе. "А Галкина села рядом с Кудровым,  за
ширмой.
   Рубен принес таблицы зрительной проверки,  Я  старательно  рассматривал
их, повинуясь указующему персту Иоффе. Кудров громко и внятно описывал то,
что я вижу. Иоффе сравнивал и подтверждал.
   - Один, четыре, семь, семь. Шрифт - курсив...
   - Да.
   - Бе, эн, латинское эс, латинское эф, римская четверка.
   - Верно.
   - Знак интеграла движется слева направо...
   Громов пришел в себя и уселся против ширмы -  чтобы  видеть  и  меня  и
Кудрова.
   И тут Кудров, как назло, стал путать знаки.  Это  и  понятно;  начались
трудные таблицы - с мелкими шрифтами, сплошными формулами. И  зачем  Рубен
включил их в программу опыта!
   Спустя минуту Кудров заявил:
   - Началась сильная головная боль! Сергей, закройте глаза!
   Я закрыл глаза, но  услышал,  как  Кудров  крикнул:  "Откройте!  Все  в
порядке"!
   Он вновь принялся за работу. Работал он хорошо, честное слово. Требовал
чаще менять таблицы, повторял  движущиеся  знаки,  усиленно  вчитывался  в
мелкие символы. Он заметно торопился. Но ошибался меньше - вероятно, ценой
больших усилий, ибо головная боль  у  него  конечно,  не  прошла,  а  даже
усилилась.
   И вот слабым сиплым голосом он сказал Рубену:
   - Хватит!
   Рубен быстро выключил мой сигнал.
   Кудров откинулся на спинку стула, вынул  папиросу,  закурил  и,  сделав
несколько затяжек, обратился к Рубену:
   - Давайте перемещение чувств.
   - Нет, - сказал Громов, - только не Кудров, он устал.
   - Я вполне отдохнул, Петр Нилыч, - возразил Кудров.
   - Нет-нет, - сказал Громов. - Теперь пусть Иоффе.
   - Именно, с удовольствием, - сказал Иоффе несколько унылым тоном, но  с
улыбкой.
   - Это ваше "переселение душ" выглядит как будто эффектно,  -  обернулся
Громов к Рубену.
   "Ого! Еще бы не  эффектно",  -  подумал  я  и  надел  ниже  видеообруча
биотоковый ошейник.
   Итак, моим партнером будет Иоффе. Рубен уже навесил на него амуницию.
   Этот главный эксперимент заключался в следующем. Меня привяжут к креслу
и вместо того, чтобы передать мое зрение партнеру, наоборот,  мне  закроют
глаза, а его зрение  передадут  мне  в  мозг.  Кроме  того,  мне  от  него
передается некоторая доля биотоков его слуха, осязания и  обоняния.  А  от
меня к нему идет та часть моих токовых  систем  -  нервной,  двигательной,
рефлекторной и мыслительной, - которая возбуждается его раздражителями.  В
итоге он воспринимает идущие от меня сигналы как  информацию,  управляющую
его движениями и вообще всем его  поведением.  Схема  тут  очень  путаная.
Бесчисленные   обратные   связи,   мудреные   фильтры.   Шедевр,   вершина
изобретательности Рубена. Грубо говоря, в принимающего  должно  войти  "я"
индуктора. Я должен войти в Иоффе.
   Рубен начал регулировку уровней сигнала. Тут сорокаканальная  передача,
и регулировка очень тонка. Я видел, что дело идет с трудом, Иоффе  слишком
нервничает. Чудак,  ему  предстояло  лишь  забыться,  ненадолго  "потерять
себя". Что-то вроде сна или гипноза.
   Подстроив последний биопотенциал, Рубен пригласил всех членов  комиссии
в коридор, где они секретно от Иоффе придумали программу опыта.  Это  было
сделано быстро. Через несколько минут я держал в руках записку, в  которой
значилось:
   "Написать как  быстрее цифрами и словами номера своего паспорта  и
комсомольского  билета;  сделать  первое   упражнение   своего   утреннего
гимнастического комплекса; открыть  на странице, номер которой  равен
числу лет вашего возраста, и прочитать вслух несколько слов,  начинающихся
на начальную букву месяца вашего рождения; отвечать на устные вопросы,  но
на первый из них не отвечать - отказаться".
   Я три раза прочитал задание. Кажется, запомнил хорошо.
   Рубен спросил меня, все ли ясно, отобрал записку, надел  мне  на  глаза
повязку, плотными брезентовыми лентами пристегнул  к  креслу  мои  руки  и
ноги. Я сидел, крепко связанный, не способный шевельнуться, ослепленный.
   - Ну, Сережа, время. Ни пуха ни пера! - услышал я тихий голос Рубена, и
он надел мне на уши мягкие круглые глушители.
   Потеряв общение с внешним миром,  я  должен  был  минуты  четыре  ждать
биотокового равновесия. И тут я пустился в свои любимые мечты. Я  думал  о
том времени, когда наши опыты триумфально завершатся, когда  вместо  этого
толстенного кабеля партнеров соединят просто  радиоволны.  Нажал  какую-то
кнопочку - вызвал абонента, живущего в Африке, и тот передает мне частичку
своего зрения. Из Ленинграда я увижу мир его далекими глазами! Без  всяких
телевизоров! А может быть, удастся получить от него не только зрение, но и
другие чувства, ощущения. А ему - передать свои.  Или,  скажем,  совмещать
зрение, слух разных людей...  Делать  слепых  зрячими,  глухих  способными
слышать...
   Потом я мысленно повторил задание и  подумал,  что  к  его  составлению
наверняка приложил руку Кудров. Не  отвечать  на  первый  вопрос!  Надо  ж
додуматься. В лабораторных опытах  мы  такого  не  делали,  потому  что...
потому что верили Друг Другу. Впрочем, требование достоверности...
   Я почувствовал острый укол в затылочной части - Рубен включил  на  меня
Иоффе. Тьма превратилась  в  смутную,  туманную  белизну.  Из  нее  неясно
выплыли стены комнаты, лица членов комиссии, обступивших меня... Еще  один
укол... Нет, не меня, а Иоффе. Нет, надо помнить, что меня, именно меня...
Вот стоит Лариса Галкина! Я никогда не называл ее по имени. Иоффе наверное
близорук, не очень хорошо видно. Будто  не  в  фокусе.  Теперь  я  начинаю
слышать. Кто-то говорит. Звук не непрерывный, а  прерывистый,  искаженный,
грубо сложенный из отдельных элементов. Смысл я уловить не могу.  Какой-то
хрип... Звук становится отчетливее. Это говорит Громов:
   - Ваше самочувствие? Как чувствуете себя?
   Хочу ответить сразу "хорошо" и "так себе". Первое мое, второе Иоффе.  И
тут же вспоминаю: на первый вопрос отвечать нельзя. Говорю:
   - Я отказываюсь отвечать. - И не узнаю своего голоса.  Он  прерывист  и
невнятен. И тембр! Тембр Иоффе!
   Я пытаюсь вспомнить, так ли это должно быть. Так ли  бывало  прежде?  И
думаю, что все-таки это поразительно! Слава богу, я не скептик, я  еще  не
разучился удивляться...
   Иоффе как будто уже не мешает. Передо мной - лист  бумаги  и  карандаш.
Надо писать номера паспорта и комсомольского билета, Быстро пишу. Цифрами,
потом словами. Вижу "свои" пальцы - незнакомые, узловатые, морщинистые.
   Надо мной склонился Кудров. Смотрит, как я пишу. Видно, изучает почерк.
Я встаю, чтобы сделать гимнастические  движения.  За  мной  тянется  шлейф
проводов. Члены комиссии расступаются, дают мне месте. Опять  непривычное:
я  выше  Рубена.  Он  смотрит  на  меня  дружелюбно,  спокойно,  чуть-чуть
тревожно. А впереди, прямо передо мной -  фигура  скрюченного,  связанного
человека с повязкой на глазах и глушителями на  ушах.  Я  настоящий!  Там,
подле этой фигуры, подле меня - Галкина.  Она  следит  за  дерганьем  моих
настоящих  рук  и   ног,   за   движением   губ,   снимает   кардиограммы,
энцефалограммы и все прочее.
   Размахивая руками и ногами, я чувствую некие  намеки  на  сопротивление
привязанных ремней. Это - оттуда, от моего настоящего связанного тела. Так
и должно быть, так и должно быть. Все хорошо!
   Я без устали машу руками. Поднимаю  тяжелые  ноги  в  чужих  коричневых
остроносых туфлях. Вспыхивает яркий свет. Слышу, как трещит киноаппарат, -
Кудров снимает мою гимнастику, Громов громко спрашивает:
   - Как ваше имя? Быстрее!
   Откуда-то из глубины сознания автоматически, бездумно  приходит  ответ:
"Лев Иоффе". Но тут же он пропадает, как  и  бывало  в  опытах  со  своими
ребятами. Отвечаю уверенно:
   - Меня зовут Сергей Карташов! - получается бодро и весело.
   - Еще раз! - говорит Кудров.
   Я повторяю свое имя.
   - Выполняйте задание дальше, -  говорит  Громов  почему-то  недовольным
тоном.
   Вот книга. Ее надо открыть на странице 38. Нет,  19!  Мне  девятнадцать
лет. Читаю слова, начинающиеся на букву  "н",  ибо  месяц  моего  рождения
ноябрь: "новое", "но", "неисправность", "настроение"...
   - Достаточно, - говорит Громов.
   Тут же подскакивает Кудров и дает мне понюхать какой-то черный порошок.
Пахнет одеколоном. Нет жженой  шерстью.  Чем  же  все-таки?  Такие  разные
запахи, и я почему-то чувствую их оба и отдельно! Я честно говорю:
   - Ощущаю одновременно запахи одеколона и жженой шерсти.
   - Какой преобладает? - спрашивает Кудров.
   - Одеколон, - говорю я. - Нет, шерсть, шерсть.
   - Окончательно?
   - Шерсть.
   Да, шерсть. Теперь ясно. Кудров продолжает:
   - Расскажите свою биографию.
   Я принимаюсь рассказывать. Вдруг ощущаю резкую боль  в  голени.  Откуда
она, непонятно. Кудров отрывисто бросает:
   - Что?
   - Боль в ноге, - говорю я, указывая рукой вниз. - Уже прошла...
   - Напишите уравнение Шредингера, - неожиданно приказывает Кудров.
   Нет, я не знаю такого уравнения. А может, знаю?  Перед  глазами  четкие
символы - не оно ли? Мелькают в  уме  слова  "пси-функция",  "оператор"...
Нет, не то. Я внезапно понимаю, что это уравнение знает Иоффе! Кричу:
   - Не знаю! Не знаю!
   Тут у меня начинается головная боль.  Слишком  долгий  опыт.  Даже  при
тренировке неизбежна эта боль.
   - Сильно болит голова, - говорю я.
   Рубен  подходит,  сажает  меня  на  стул,  склоняется  над  пультом.  Я
погружаюсь во тьму, теряю сознание...
   Я очнулся на диване. Галкина терла пальцами мою шею. Рубен  держал  мою
руку и считал пульс. Рядом сидел Иоффе.
   - Самочувствие? - спросил Рубен.
   Я сказал, что все в порядке. И верно, боль утихла. Осталось лишь легкое
головокружение.
   - Ну, как? - спросил я Рубена.
   - Нормально, малыш, - ласково ответил он. - Если  не  считать,  что  ты
немного путался и врал. Это в порядке вещей.
   - Я путался?
   - Ну да, слегка, - сказал Рубен.
   Для меня это было новостью. Я постеснялся спрашивать Рубена  подробнее.
Да на это уже и времени не было. Члены комиссии собрались  на  обсуждение.
Обсуждение, которое завершится решением, определяющим судьбу наших работ.
   Члены комиссии расселись. Я устроился рядом с Рубеном. И вот началось.
   Первым высказался профессор Громов.
   -  Сегодняшние  эксперименты,   -   сказал   он,   -   интересны.   Они
свидетельствуют...  э...  о  некоторых  сдвигах  в  работе  группы  Рубена
Александровича...
   "Некоторые сдвиги"! Ничего себе,  оценка!  Я  вознегодовал.  Впервые  в
истории науки человек может видеть мир глазами других людей  -  буквально,
без всяких аллегорий. Разве это не колоссально?
   А  Громов,  перелистывая  протоколы,  вспоминал  случившиеся  ошибки  в
видеопередачах,  подсчитывал  их,  тут  же   на   доске   рассчитал   долю
отрицательных результатов. Она оказалась равна пятнадцати процентам.
   - Не очень много, но и не очень мало, - сказал  Громов  с  равнодушным,
неумолимым педантизмом.
   Я злился на Рубена. Зачем ему понадобились  эти  малые  контрасты,  эта
мелкость шрифтов! Зачем?! Ведь в них заведомые ошибки.
   - Что касается механизма перемещения чувств, - продолжал Громов,  -  то
тут положение еще хуже. В ряде проб достоверность  полноты  перевоплощения
встала под сомнение...
   Я сидел  красный,  с  горящими  ушами.  А  профессор  говорил  веско  и
убежденно:
   - На вопрос об имени испытуемый сначала ответил как партнер-приемник  и
лишь потом как индуктор.
   - Этого не могло быть... - пролепетал я.
   - Это было, Сережа, - сказал Рубен. - Ты сперва  отрекомендовался  "Лев
Иоффе". Ответы записаны на магнитофон.
   В отчаянии я стиснул зубы. Рубен поднял брови, улыбнулся, потрепал меня
по спине.
   - Кроме того, - говорил Громов, - один ответ  был  дан  непосредственно
индуктором - без перевоплощения. Была  путаница  в  номере  паспорта  -  в
цифровой записи последний знак принадлежал паспорту Иоффе, а не Карташова.
   - Словесная запись сделана верно. И номер комсомольского билета  верен,
- вставил Кудров.
   Профессор говорил дальше:
   - Были нечеткими гимнастические движения, была задержка  в  опознавании
запаха...
   - Какой же был запах? - спросил я тихонько Рубена.
   - Шерсть. Кудров сжег кусочек вот этой прокладки.
   - А одеколон?
   - Одеколон Галкина давала нюхать тебе привязанному.
   Вот оно что! И придумал это, конечно, Кудров.  И  Рубен  это  разрешил,
хотя знал, что возможна путаница. Зачем?
   - Укол в ногу индуктора был принят  за  боль  в  ноге  принимающего,  -
говорил Громов. - Из семи упражнений только три выполнены точно...
   - Хорошо вышло с уравнением Шредингера, - опять вставил Кудров.
   - Да, - согласился Громов, - это вышло.
   - Иоффе, как только очнулся, вмиг написал его  по  просьбе  Кудрова,  -
шепнул мне Рубен.
   Громов закончил так:
   - Я считаю, что проблема "переселения душ" пока только поставлена...  -
он  замялся,  -  ...удачно  поставлена  и  подтверждена   предварительными
экспериментами. Так и следует записать в решении комиссии.
   - Пожалуй, чуть-чуть иначе, - отозвался Кудров. -  Проблема  поставлена
весьма   удачно,   с   хорошими   предварительными    экспериментами,    с
многообещающей аппаратурой.
   -  и так, - согласился Громов и, усевшись  в  свое  кресло,  ткнул
рукой в Галкину, - теперь вы.
   Галкина  говорила  про  болевые   ощущения   участников   опытов,   про
чрезмерность  нагрузок,  анализировала  энцефалограммы.  Минут  пять   она
описывала мой обморок, который назвала "граничащим с тревожным".
   - Долго я валялся дохлый? - спросил я Рубена.
   - Восемнадцать минут.
   "Слишком много", - подумал я.
   Да, все было как будто правильно. И все было, по существу, против  нас.
Я сидел, словно на иголках, меня не покидало чувство  нелепой  и  вопиющей
несправедливости по отношению к Рубену, ко мне, ко всем  нам.  Вдобавок  я
был еще слаб. Настроение было дрянное.
   Меня удивило, что Кудров отказался выступать. Он сказал только:
   Свои мысли и замечания я выскажу  Рубену  Александровичу  в  письменном
виде.
   - Вот за это спасибо, - сказал Рубен.
   Иоффе тоже не выступал. Он заявил, что во всем  согласен  с  другими  и
тоже даст Рубену письменный отзыв.
   ...Протоколы подписаны. Экзамен окончен. Галкина сказала,  что  решение
будет  подготовлено  завтра.  Его  еще  надо  согласовать   с   директором
института.
   И вот мы с Рубеном идем домой. Неторопливо,  устало.  Я  частенько  его
провожаю, потому что он мой бог.  Он  -  великий  ученый  и  уже  вошел  в
историю. Тихо, скромно, без фраз, без посулов он творит  новое,  сказочное
направление в кибернетической биофизике. И именно потому, что он великий и
мы все около него делаем великое дело, мне  до  слез  обидно  за  то,  что
произошло сегодня. Никакого триумфа.  Будничная  обыкновенность.  И  такое
впечатление, что к ней он и стремился.
   Сейчас, когда мы вдвоем, я не могу  ни  о  чем  спросить  его.  Что  он
ответит! Разве виноват он в своем доверчивом характере. Ну  почему  нет  в
нем никакой важности, этакой эрудированной солидности!
   Рубен говорит:
   - Зайдем, Сережа, в кафе. Ты совсем хилый стал...
   Ох, Рубен! Что ж, кафе так кафе.  Громыхая  подносами,  мы  топчемся  у
витрин, берем яичницу, булочки, кофе. Садимся за столик, жуем.
   - Вот что, Сережа! - начинает Рубен. - Ты напрасно надутый и  сердитый.
Я, видишь ли, сам пошел на  такую  проверку...  Программа  серьезная,  без
скидок.
   - И в итоге провал! - не вытерпел я.
   - Нет, не провал. Откуда ты выдумал провал? Все правильно и хорошо.
   - И громовская оценка - хорошо? И ошибки, которые ты допустил нарочно -
хорошо?
   - Стой, стой, - сказал Рубен. - Ты, наверное, хочешь, чтобы тебя только
хвалили? - Он повысил голос. - Этого ты хочешь?
   Я молчал. Он заговорил тихо:
   - Последнее время мне, Сережа,  стало  трудно  с  вами.  Уж  больно  вы
расхвастались. У вас какое-то доделочное настроение. Будто чуть подправить
- и проблемы решены. А они только поставлены.  И  Громов  прав,  и  Кудров
прав. Ты, пожалуйста, расскажи это Рашидову и Алле.  Хороший  урок.  -  Он
помолчал. - И мне тоже урок.
   Я тянул кофе и чувствовал, что успокаиваюсь.
   - Делает дело не тот, кто доволен достигнутым, а тот, кто недоволен,  -
сказал Рубен.
   Наверное, это восточная пословица.
   - Между прочим, - закончил он, - Кудрова я постараюсь пригласить к  нам
постоянным консультантом.
   ...Шагая к себе на Разъезжую, я уже не чувствовал досады. Падал  мокрый
снег, дома светили разноцветными окнами. Я снова унесся в мечты. Я смотрел
на прохожих - скромных и важных, спешащих и неторопливых, добрых и злых...
Все разные! Что будет, если дать им возсть связаться нашим механизмом
перемещения чувств! Захочет человек - и включится  в  зрение,  в  слух,  в
мысль всех, кто этого  пожелает.  Заболеет,  потеряет  сознание  летчик  в
самолете - чьи-то добрые и уверенные руки возьмут на себя управление. Руки
с Земли! Постоянная, беспрерывная взаимопомощь...
   Может быть, получится иная, новая природа разумной жизни?  Может  быть,
это безмерное обогащение личности?.. Кто знает!.. Какие-то новые,  никогда
не бывалые отношения. Впрочем, это  пока  фантазия  чистой  воды...  Рубен
морщится от таких разговоров...
   Желторотый я все-таки.
--------------------------------------------------------------------
"Книжная полка", http://www.rusf.ru/books/: 11.07.2001 16:37