Книго
Глеб АНФИЛОВ 
 
                           Изменение настроения 
 
 
   После работы мне почему-то захотелось пойти к Сене Озорнову. Помню, что
тогда у меня было плохое настроение. Такое плохое, что дальше прямо некуда.
   Мысли копошились мутными обрывками - о том, что вот уже полгода я не
вылезаю из провала в своей теории праполя (наверное, вся теория полетит
кувырком), о том, что ничего хорошего не выходит с Илой. Она меня не
любит. И я ее не люблю. И о том, что нет во мне моей прежней
целеустремленности. Я мысленно взглянул на себя сбоку. Идет, нагнув
голову, сутулая фигура. Сутулая. И нет в ней сил распрямиться. Да и
желания такого нет.
   Я пешком взобрался на третий этаж. Дверь была распахнута.
   - Отлично! - сказал Сеня. - Привет.
   - Здравствуй, - уныло сказал я и подумал про себя, что непонятно, зачем
я сюда забрел.
   Он потащил меня в свой маленький кабинет. Сразу было видно, что здесь
живет изобретатель. Везде светились лампы, что-то гудело. В окно торчали
кронштейны лазерных антенн. Он усадил меня и сказал:
   - Ну, выкладывай в темпе.
   Я произнес первое, что пришло в голову:
   - Намерен полечиться у тебя от меланхолии.
   - Естественно, - сказал он.
   - Почему естественно?
   - Я и впрямь хочу тебя вылечить.
   - О! Чудак-человек.
   - Говори!
   Что ж, я непрочь был поплакаться. Потянулся в карман за папиросами, но
Сеня сказал:
   - Пожалуйста, не кури, потерпи.
   "Ладно, - решил я. - Не курить, так не курить". Я в последнее время со
многим легко соглашался.
   - Так что же стряслось? - поторопил Сеня.
   Я начал с того, что тяжело в тридцать лет провожать молодость, и потом
в течение пяти минут звучала моя скорбная исповедь. Не дожидаясь ее конца,
Сеня стал расшнуровывать мои ботинки.
   - Зачем? - спросил я.
   - Так надо, - ответил Сеня и стянул с меня правый ботинок. - Говори.
   Левый ботинок снял я сам. И одновременно продолжал исповедываться.
   - Носки! - скомандовал он. Я понял, что надо снять носки и послушно
сделал это, говоря:
   - ...ибо мир стал для меня чужим, ибо я не увлечен жизнью, ибо я
чувствую себя беспросветно ничтожным. Вот так. - Это были последние слова
моей исповеди.
   - Все ясно. И очень трогательно. - Сеня подсунул под мои босые ноги
алюминиевые пластинки, от которых шли проволочки к усилителю, надел мне на
руки маленькие блестящие кандалы, на голову накинул легкий латунный венец
и сказал:
   - Ты просто забыл кое-какие слова, у тебя в мозгу стерлись некоторые
знаки и связи между ними. В общем, надо чуть-чуть подправить твою модель
мира.
   - Валяй! - сказал я. - Подправляй. Делай, что хочешь.
   Он принялся крутить ручки на пульте в углу, и на его бледных щеках
появились признаки румянца. Комната, со всем ее ненарядным убранством,
обрела неуловимый дух уюта. Стены из фиолетовых сделались сиреневыми.
   - Электрические розовые очки? - спросил я, чувствуя легкое пьянящее
головокружение.
   - Вроде того. Как фамилия твоей Илы?
   Головокружение утихло.
   - Такая же как моя. А что?
   - Нет, девичья. Ты ведь ее приводил ко мне, будучи еще свободным
человеком.
   - Да, - сказал я, вздохнув, - Круглова. А что?
   - Ничего.
   Я подумал, что хорошая была пора, когда Ила была Круглова. И еще мне
пришло в голову, что Ила, все-таки, до мозга костей Круглова. Конечно,
Круглова, и только Круглова. Веселая, взбалмошная Круглова. Мне очень
отчетливо вспомнилось, как давно-давно мы с ней приходили сюда, к Сене,
как тут было славно, и как Сеня, провожая нас, спросил у Илы ее фамилию -
тогда было непонятно, зачем. Пока я размышлял, он придвинул к стенному
шкафу библиотечную лесенку и полез вверх. Это выглядело комично, потому
что Сеня был довольно толстый.
   - Полки защекочут твой живот и ты упадешь! - крикнул я ему. В таком
духе я острил в дни своей юности.
   - Никогда! - бодро отозвался Сеня, протянул руку, достал сверху
какую-то коробочку и неуклюже, но лихо спрыгнул.
   - Вот она, - сказал он, показывая мне вынутую из шкафа коробочку.
   - Кто она?
   - Твоя жена.
   - Почему? - глупо спросил я.
   - Здесь ее модель мира пятилетней давности. Но это хорошо, что она
такая старая. В ней - сплошная молодость.
   - Вот оно что! - Во мне зашевелился червячок ревности.
   "Какого черта!" - подумал я, ибо вот уже два года ни разу ни к кому не
ревновал Илу. Даже к Зяблику.
   - Когда ты приводил ее ко мне, я ее незаметно списал. Помнишь, она
надевала игрушечный кокошник и вертелась перед зеркалом? Это был хитрый
кокошник. От него шли провода вот сюда...
   - Ты, по-моему, врешь, - прервал я Сеню и тотчас успокоился, ибо
подумал, что скрытный Сеня имеет обыкновение говорить чистую правду. И
вспомнил, что я тоже от нечего делать примерял этот самый кокошник.
   Тем временем Сеня открыл коробочку, вынул серебристую лепешку с записью
Илиной модели мира, тщательно завернутую в прозрачную пленку, и стал
аккуратно разворачивать ее.
   - Осторожнее! - сказал я.
   - Не бойся. - Он взял развернутую лепешку за края и вставил ее в черную
штуку, похожую на почтовый ящик, на котором вместо таблички с объявлением
о часах выемки писем находился черный стеклянный экранчик. Тотчас на
экранчике запрыгали светящиеся точки и линии.
   - Это двумерная развертка спирального обхода ее модели мира, - сказал
Сеня.
   Он повернул что-то сбоку почтового ящика, и линии понеслись с
космической скоростью, сливаясь в сплошное световое месиво, как в
испорченном телевизоре. - Конечно, тут не вся ее память, но главное есть.
Скорость развертки я поставил самую удобную для восприятия.
   - Забавно, - сказал я и, опасаясь, что он пустится в объяснения,
спросил: - ты понимаешь, что означает эта свистопляска?
   - Нет. Никакой расшифровки пока нет.
   "Вот и хорошо", - подумал я. Но Сеня продолжал:
   - Впрочем, иногда достаточно эмпирического анализа. Кое-что, например
интегральные гиперзнаки настроений,  выделять, усиливать и даже
передавать по радио, - он ткнул рукой в антенны, выставленные за окно. -
Ты знаешь, что человек слышит кое-какие радиочастоты?
   - Ну-ну, - отозвался я неопределенно, потому что ничего такого не знал.
И тут мне показалось, что происходящее смахивает на вивисекцию, причем я и
копия памяти Илы - подопытные кролики. Но я почему-то не злился, а,
наоборот, испытывал благодушное настроение.
   В самом деле, смешно: босой, орошаемый какими-то импульсами, в кандалах
и венце, я сижу и смотрю, как бессмысленными пятнами мелькают передо мной
моя жена, ее память, ее мир, разложенный на дискретные части,
скопированная и расчлененная на эти самые интегральные знаки душа ее -
душа той самой женщины, с которой я неделю тому назад расстался из-за
идиотской ссоры. А рядом хлопочет трудолюбивый Сеня Озорнов - устроитель
водевиля.
   - Слушай Сеня, - сказал я, - объясни, пожалуйста, зачем идет этот
дурацкий кинофильм. И вообще, почему я одет в эти доспехи.
   - Так надо. Я же лечу тебя от меланхолии.
   - Не вылечишь! - сказал я весело.
   - Вылечу. Ты уже отрегулирован по отличному образчику себя самого
пятилетней давности. - Он снял с меня венец, сдернул с рук кандалы и ногой
пододвинул ботинки. - Обувайся!
   Я обулся. Дырочки в ботинках лукаво подмигивали мне.
   - А теперь - вниз. Там где-то должна бродить твоя Ила. Я ее приманиваю
телепатическим вызывателем. - Он похлопал рукой по почтовому ящику, где
что-то пульсировало и гудело. - В данной ситуации это лучше, чем телефон.
Я ведь и тебя так вызвал, потому что Зяблик сказал, что ты впал в хандру.
   - Ладно, - сказал я. - Пока. Спасибо. - И быстро пожал ему руку.
   Когда я спускался, он крикнул сверху:
   - Послушай!
   Я остановился.
   - Если она будет там, ты мне позвони... И это... - он запнулся, -
может, вместе поужинаем где-нибудь? Я бы рассказал... Ты понимаешь,
кажется, я чему-то научился. Тут, видишь ли, электромагнитная реставрация
прежних моделей мира... Разумеется, если есть копии... Это, видимо, очень
здорово совмещается с накопленным опытом...
   - Ладно! - крикнул я, потеряв терпение, - Скоро поговорим, я позвоню в
любом случае! - И вылетел на улицу.
   ...Был легкий морозец, пухлые снежные коврики, утоптанные тротуары.
Народу было мало. Илы не было. Я быстро прошел к ближнему скверу, в
котором мы сидели пять лет тому назад, прежде чем подняться к Сене
Озорнову. Тогда мы были втроем: Ила, я и Зяблик. И как раз в тот вечер
получилось так, что Ила предпочла меня Зяблику... Да...
   А сейчас в сквере было пусто. Ни души. Я вымел перчаткой скамью и сел.
И подумал, что Сеня, со своим ящиком-вызывателем, наверное, подшутил надо
мной. Впрочем, такое было совсем не в его характере. Может быть, он просто
не в себе? Уж больно нелепой казалась мне теперь вся эта его прикладная
электронная мистика с раздеванием.
   Я автоматически потянулся за папироской. Но взяв ее, помял в пальцах и
бросил. Курить не хотелось. Бросил папиросу и подумал, что напрасно я
начал курить. Держался до тридцати лет и вдруг начал.
   Все-таки я не уходил. Никак не мог отделаться от ощущения ожидания.
Начертил на снегу свое функциональное уравнение и несколько минут созерцал
его.
   Пришло в голову, что, пожалуй, стоит воспользоваться идеей Колодина о
дискретности четвертой производной. Стоп!... И решать методом Брука!...
   Мысль моя заработала остро и четко. Именно Брука! Все это  сделать
потом, важно не забыть. Я вынул записную книжку и вывел на обложке
большими буквами: "Колодин - дискретность - Брук". И прикинул в уме первые
выкладки - чуяло мое сердце, там не будет этой проклятой бесконечности,
которая завела в тупик мою идею: Жизнь!..
   ...Ила приехала на такси. Хлопнула дверца, машина укатила. Она стояла
возле сквера. Я побежал к ней, схватил ее, закружил. А потом был, конечно,
поцелуй. А потом Ила, не отрываясь, смотрела на меня, тянулась ко мне,
гладила мое лицо...
   - Я почему-то знала, что ты здесь, - это было первое, что она сказала.
   Тихо-тихо. И еще тише: - Мне захотелось прийти сюда, как тогда...
Помнишь?..
 
   ...Утром я вспомнил, что так и позабыл позвонить Сене Озорнову.
 
 
   "Знание - сила", 1963, ь 4.
Книго
[X]