АЛЕКСАНДР АНДРЮХИН
                               СУДЬБА
   Исполин августейший бык,
   круторогий, с упрямым лбом,
   он спускается, дабы быть
   господином, а не рабом,
   но лишь дрогнет под ним земля,
   поведут его боль и страх,
   как бессмысленное теля
   за стальное кольцо в ноздрях.
   В нас такой же азарт мычит..
   Нас ведь тоже в конце концов
   неизменно любовь и стыд
   за златое ведут кольцо.
   Наталья Алексеева
   Сердце не обмануло. Она сидела на том же месте, как всегда, и смотрела
в темноту. Я подошел к ней и, ни слова не говоря, сел рядом. Она не
шелохнулась, не воспротивилась и не высказала удивления. Мы долго молчали.
Наконец она вздохнула:
   - Зря все это. Мы не будем счастливы. Я проклята...
   - Чушь! - перебил я с жаром. - Выбрось все из головы.
   - Мою бабушку проклял прадед за то, что она бежала с белогвардейским
офицером в Рим, - продолжала Таня. - Проклял он и ее будущих детей, и
внуков... Я последняя, кому осталось носить это проклятие.
   - Чушь! -повторил я упрямо, но она, не обратив внимания, продолжала
грустно: - Нужна жертва для чьего-то спасения... Чтобы кто-то был
счастлив, кому-то нужно отстрадать... Таковы законы равновесия.
   "Ванино пудрение мозгов", - подумал я, но не стал возражать, потому что
бесполезно, да и слышал я все это сто раз.
   - От судьбы не уйдешь, - вздыхала она. - Я ее видела...
   Это было в прошлом году, когда умирала моя мама. Я шла из аптеки,
подавленная и растерянная. Лекарств не было. И не было никому дела, что
умирала моя мама. Я думала о том, чю проклятие сбылось и для бабушки, и
для мамы, но не хотела верить, что и меня впереди ожидают только
несчастья, и вдруг в молочном переулке, где обычно всегда пусто, я увидела
ее. Она шла навстречу, растрепанная, измученная, с желтым лицом и синяками
под глазами. Мы разминулись, мельком взглянув друг на друга, и только
пройдя шагов десять, я сообразила, что это была я сама через двенадцать
лет...
   - Почему через двенадцать, а не через одиннадцать и не через двадцать?
- спросил я.
   - Не знаю, - ответила Таня. - Через двенадцать, и все... Втемяшилось в
голову - через двенадцать, а почему, не знаю...
   Мы оглянулись одновременно, и я увидела себя как в зеркале, но в
каком-то чудовищном преломлении во времени...
   Таня напряглась, задрожала, и в глазах ее заблестели слезы.
   - Тебе показалось, - стал успокаивать я, обняв Таню за плечи. - Это все
нервы.
   - Нет-нет, - дрожала Таня. - Это была точно я. Наш род проклят до
третьего поколения.
   Ее дрожь передалась и мне. Далее я не соображал, что творил, я целовал
ее и стирал с лица слезы, успокаивал и расстегивал кофточку. Она совсем не
сопротивлялась и только, стуча зубами, все повторяла:
   - Зря все это. Мы не будем счастливы. Я проклята...
   "Проклят тот, кто не пытается бросить вызов судьбе и с быдловской
покорностью плывет туда, куда несет течение. Что же ты за человек, если
даже не попробовал гребнуть против?.. Я увезу ее отсюда далеко-далеко.
   Мы снимем квартиру, подыщем подходящую работу, и все равно будем
счастливы, назло врагам".
   Так думал я на следующий день. Так думал я через день. И на третий... А
на четвертый, в субботу, приехал Осетр.
   Он подстерег меня на пустыре за сараями, неожиданно выплыв мне
навстречу, когда я возвращался из мастерских. Он был таким же развязным,
как в день моего приезда, со злыми маленькими глазками, длинным угрястым
носом и скошенным подбородком. В профиль он действительно напоминал что-то
из осетровых, но в фас типичная уголовная морда из семейства акульих. Он
встал передо мной и, презрительно сплюнув через зубы, держа руки в
карманах, проговорил с ухмылкой, противно растягивая слова:
   - Ну рассказывай... Как ты с ней шаны-маны. Или, может быть, мне
натрепали? "
   - С кем? - прикинулся я, разыгрывая сверхудивление, заметив не без
досады, что он избегает называть ее имя. Честно говоря, и мне не
доставляло удовольствия говорить с этим мурлом о Тане в таких тонах.
   Он напрягся. В его глазах появилось отчаянье. Седьмым нюхом
почувствовал, что ему ничего не натрепали и даже не преувеличили... Он
усмехнулся еще развязней, одним только ртом, а в глазах была такая
растерянность, что мне стало его жалко. "А ведь он ее любит", - мелькнуло
в голове.
   - Что, понравилась? - прохрипел он по-разбойничьи и встал в боевую позу.
   - Кто? - продолжал недоумевать я, пользуясь тем, что он опять-таки
обошел ее имя. Может быть, оно для него еще священней, чем для меня? Это
меня разозлило. В случае чего врезать всегда . Пусть только дернется.
Но первым начинать как-то совестно. Пусть он ударит первым. Так оно легче.
   Он неожиданно вынул нож из кармана и прохрипел зло, не скрывая
ненависти:
   - Ты мне Ваню не валяй! Говори, что у вас с ней было?
   - Какого Ваню? - продолжал дурачиться я. - Это завклубом, что ли?
   (Собственно, если неожиданно пнуть ногой по руке, нож  выбить, но
подожду, когда замахнется... Неужели замахнется?)
   Тут он закричал вне себя от отчаянья:
   - Ты зачем к ней лазил? Она ж тебя и по щекам била, и по губам, и
по-хорошему уговаривала, и матом посылала, чтоб ты от нее отлип...
   Я ошалел. Что за дурацкие фантазии? Уж не помешался ли он от отчаянья?
А может, ему Таня все это говорила, чтобы оправдаться? Не может быть!
Оправдываться перед этим мурлом? Ради чего?
   Не знаю почему, но при мысли о Тане по моему телу стало разливаться
тепло. Я вдруг отчетливо увидел ее глаза, губы, волосы, ощутил ее плечи. Я
неожиданно подумал, что ситуация, в которой я сейчас нахожусь, крайне
нелепая и неприятная, но когда-то я из нее выпутаюсь, пусть через двадцать
минут, через час, пусть через мордобой и кровопролитие, а вечером все
равно теми же садами и огородами я проберусь к Тане. От этой мысли стало
совсем хорошо и, наверное, совсем не нужно было улыбаться в ту минуту,
потому что глаза у Осетра налились вдруг кровью, и он замахнулся ножом.
"Неужели пырнет?" - мелькнула последняя мысль, и было не поздно еще выбить
нож или отскочить, но я не шелохнулся.
   Нож пробил мне грудную клетку и вонзился в сердце. Боже, какую страшную
боль я ощутил у себя внутри. Сердце трепыхалоск на острие ножа, как
раненая птица. В глазах потемнело, но даже сквозь темноту я видел злые и
колючие глаза Осетра.
   Потом стало тихо. Тихо и хорошо. Перед глазами плыло небо. Все то же
бездонное синее вечное небо, которое я знаю миллион лет, навевавшее покой
и сон. Я лежал на траве и наслаждался тишиной и покоем.
   Почему так тихо? Ведь я слышу, как щебечут птицы, стрекочут кузнечики и
вдали звенит лесопилка, содрогая воздух. Мой слух обострился в десять раз,
но все равно было тихо. Эта тишина разливалась откуда-то изнутри. "Ах, да,
- догадался я, - не бьется сердце, и не дышат легкие, и боль давно меня
отпустила. Но ведь я не умер? Иначе как же я могу слышать и видеть небо?"
   Облака проплывали, как по экрану телевизора. Зрачки мои не ворочались,
тело не двигалось, оно стало будто не моим, но органы осязания ничего не
утратили. Даже наоборот -я чувствовал под собой каждую травиночку.
   Потом послышались шаги. По голосам я узнал, что это был Осетр со своим
приятелем, санитаром из местной больницы. Они по очереди испуганно
заглянули в мои глаза, будто в глухую избу с улицы, и санитар прошептал:
"Поздно..."
   "Почему же поздно? - подумалось мне. - Мое "я" пока еще при мне".
   Но я не мог им об этом сказать и не ощутил от этого досады. Я
почувствовал, как у санитара задрожали коленки, а у Осетра замерло сердце.
   Черт подери! Я стал чуять как собака. Как десять собак, вместе взятых.
   Так вот что такое смерть. Покой и равновесие. Равновесие и полное
равнодушие. Равнодушие и никакого страха перед небытием. Странно, почему я
так боялся небытия? Миллиарды лет я был в небытие и только двадцать два
года прозревшим. Но почему, прозрев, так страшно уходить обратно, откуда
пришел? Только покой и равновесие... Равновесие - нормальное состояние
Вселенной.
   Санитар закрыл мне пальцами веки, и небо исчезло, но никаких неудобств
я от этого не ощутил. Какая разница, что перед глазами небо или одно
сплошное коричневое пятно...
   Санитар залепетал, заикаясь:
   - В-вот ч-что, Осетр. М-меня здесь не было... И выкручивайся сам.
   Не боись, не з-заложу, но и ты про меня не вспоминай, если тебя
загребут...
   Осетр не ответил. А санитар тут же убежал. Осетр дрожащими руками
выдернул нож из моей груди и, схватив меня за ноги, поволок куда-то в
поле. Трава и камни шуршали у меня под спиной. Рубашка задралась, но боли
не чувствовалось. Только тупая шероховатость. Он затащил мое тело в лес и
бросил в какую-то яму. Какой-то кол впился в спину, но неприятных ощущений
я не ощутил. Осетр забросал меня хвоей и ветками, наскоро присыпал землей
и убежал.
   Теперь я мог только чувствовать и слышать. Слух мой обострился еще раз
в десять, и обострилось осязание, но мое собственное "я" ни на секунду не
покидало меня. По прогнозам, оно должно отделиться от тела и растаять, как
облако, или расползтись постепенно, как туман, но то, что оно оставалось
при теле, ничуть не пугало меня и не вызывало никакого беспокойства. Я
ощущал ночь, день, дождь, зной, мороз, но никаких неудобств от атмосферных
явлений не ощущалось. Не вызвало у меня и смертельной тоски, когда мое "я"
стало постепенно угасать, как свет в кинозале. Скоро оно угаснет совсем, и
я вступлю в вечный мрак под полное равнодушие.
   Равнодушие - нормальное состояние Вселенной. Жизнь начинается там, где
равнодушие нарушается.
   В одну секунду я почувствовал, что кол в спине стал мне очень
неприятен. Более того, я почувствовал раздражение во всем теле и
сообразил, что смогу пошевелиться...
   Я вылез из ямы, отряхнулся и пошел через поле на горящие огни.
   Главное - отыскать Таню. Главное - объяснить ей, что идти наперекор
судьбе даже необходимо. Все силы Вселенной пытаются уравновесить невидимые
пружины мирозданья, но грош цена той пружине, которая не пытается
сопротивляться. Нельзя смиряться, нельзя! А она лукавила и оправдывалась
перед Осетром, что била меня по щекам и посылала матом... Значит,
смирилась...
   Показалась улица. Затем площадь. Я их знал, но не узнавал. Не узнавал я
и прохожих, будто брел по чужому району. Но как же по чужому, когда вот
он, Ванин клуб, и звук журчащего ручья, доносившегося из-за мастерских...
За домами скандалили. Слышался мужской пьяный хрип и отчаянный женский
визг. Старухи на крыльце магазина качали головами и причитали:
   - Опять проклятый душегуб жену колотит.
   Я миновал клуб, развилку, и осталось пройти до Таниного дома всего один
переулок, со старой обшарпанной почтой в начале, и вдруг на дверях этой
почты я увидел рекламный плакат Госстраха с датой...
   "Господи! - ошалел я. - Неужели прошло одиннадцать лет?"
   И вдруг в переулке я увидел ее. Она шла мне навстречу, растрепанная,
измученная, с желтым лицом и с синяками под глазами. Я узнал ее сразу. Это
же та самая женщина, которая тогда попалась навстречу Тане.
   Таня описала ее досконально. Невероятное сходство. До меня дошло, что
именно эту женщину только что колотил муж, и ее визги разносились по всему
району.
   Разминувшись, пройдя шагов десять, я оглянулся. Она оглянулась тоже.
Посмотрела на меня с безразличием и пошла дальше, покачиваясь устало,
равнодушно держа равновесие. Держи-держи! Равновесие - нормальное
состояние Вселенной...

                                      -=*=-
   Фантастика-91: Сб. науч. - фантаст. повестей, рассказов и очерков
   Ф22 Сост. В. Фалеев; Худож. Р. Авотин. - M.; Мол. гвардия, 1992. -
350[2] с, ил.
   В сборник вошли новые научно-фантастические повести, рассказы и очерки,
в которых в увлекательной форме ставятся сложнейшие проблемы жизни. Что
такое колдовство?  ли воссоздать характер личности? Какой
национальности был Иисус Христос? Как создать общество без преступников? В
книге имеется раздел: "Неведомое: борьба и поиск".
   4702010201-001
   078(02)-92
   Без объявл.
   ББК 84Р7
OCR Pirat
--------------------------------------------------------------------
"Книжная полка", http://www.rusf.ru/books/: 25.08.2002 00:34