Валерий Алексеев
                                Чуждый разум
  Публикация: "Юность", 1975
  Научно-исследовательская окраина крупного города. Бугристый пустырь,
через который прокладывается проспект торжествующей мысли. ("На мысли
сходите?" "Нет, я дальше". "Тогда не стойте в дверях").
  Длинное голубовато-серое здание института конкретного счета (ИКС),
похожее на развернутый бортом к проспекту авианосец.
  Два нижних этажа института заняты электронно-вычислительной техникой, в
основном машинами класса "Нега" и "Большой голубой идеал". В машинных
залах, стены которых обиты белым кожемитом, чуть слышно шипят
кондиционеры. Среди серых шкафов основной памяти бродят операторы в
сиреневых халатах и марлевых масках. Они курят в рукав и вполголоса
переругиваются. На дверях предупредительные таблички: "Тоном ниже", "Вали
отседа! " и "Может дернуть".
  На остальных семи этажах расположились абоненты электронного парка -
отделы и группы института. Здесь коридоры отделаны ореховыми панелями под
пластик, пол покрыт алым полиэтиленом, на нем в изобилии расставлены
желтые и зеленые кресла.
  Нас, собственно, интересует третий этаж, где помещается отдел пересчета,
руководимый товарищем Никодимовым. Никодимов Борис Борисович -
высокорослый, плотный, осанистый, белобрысый мужчина с красным лицом. Одет
в черно-синий с блеском элановый костюм. Женат, морально чрезвычайно
устойчив. Лицо в данной повести второстепенное.
  В отделе пересчета - двенадцать групп, каждой группе на третьем этаже
отведены одна-две, а то и пять-шесть комнат. Двери комнат двойные, как в
лифте, скользящие, на магнитных замках, поэтому в коридоре тихо, словно в
подземелье. Снаружи на каждой двери горит криптоновое табло с фамилиями
сотрудников. Если полоска на табло погасла значит, сотрудник вышел
прогуляться или покурить. Правда, эти табло в большинстве неисправны и
горят постоянно, не выключаясь даже по ночам, когда институт совершенно
пуст.
  Просторная застекленная галерея соединяет третий этаж института с
пищеблоком (ресторан, кафетерий, столовая, отд полуфабрикатов), который
построен во дворе, чтобы запахи с'естного не распространялись по этажам
института и не влияли на магнитную память машин.
  Возле входа в галерею (по правую руку) находится комната номер триста
пятнадцать, где работает группа пересчета трюизмов. На табло триста
пятнадцатой комнаты обозначено четыре фамилии: Мгасапетов Г.В., Ахябьев
Р.А., Путукнуктин В.В. и Фомин В.И.
  Мгасапетов Гамлет Варапетович, старший научный сотрудник, руководитель
группы пересчета трюизмов отдела пересчета института конкретного счета
(ИКС), - коренастый, смуглый, тонкогубый мужчина с короткой стрижкой и
маленькими глазами. Одет в тесноватую замшевую курточку и черную
"водолазку". ( Примечание. Брюки и прочие части одежды, которые нужны для
об'емного видения просьба домысливать самостоятельно). Женат повторно, но
морально устойчив. Деликатен, отзывчив, добр. Лицо в данной повести
второстепенное.
  Ахябьев Роберт Аркадьевич, младший научный сотрудник группы пересчета
трюизмов отдела пересчета, - бледнолицый, сероглазый, практически лысый
(легкий пушок на макушке), высокий мужчина с узкими плечами и большим
животом. Одет в ярко-голубой свитер крупной вязки и мятые серые брюки.
Морально устойчив и необычайно талантлив. Отличается развитым чувством
юмора. Лицо в данной повести второстепенное.
  Путукнуктин Владислав Всеволодович, младший научный сотрудник группы
пересчета трюизмов, - худощавый миловидный шатен с длинными (до плеч)
волосами. Одет хорошо. Женат, застенчив, морально подвижен. Лицо в данной
повести второстепенное.
  Фомин Владимир Иванович, младший научный сотрудник группы пересчета
трюизмов, - невысокий, худой брюнет с умеренными залысинами и с глубокими
карими глазами. Холост, морально выдержан. Лицо в данной повести
второстепенное.
  Читатель, наверное, уже успел заметить, что в приведенном выше списке нет
ни одного главного действующего лица. Это связано с тем, что дальнейшее
развитие действия абсолютно не зависит ни от одного из перечисленных лиц.
Оно всецело зависит от доверчивости и благожелательности читателя. Если
читатель не найдет в себе сил и фантазии поверить в реальность последующих
событий, события эти просто-напросто не состоятся. Вот почему главным
действующим лицом в данной повести являетесь вы, уважаемый читатель.
  Стоял дождливый рабочий день примерно в середине лета. Ровно в полдень по
всем девяти этажам института конкретного счета (ИКС) с быстротой молнии
пролетела весть о том, что пищеблок, о необходимости которого говорилось
на последней профсоюзной конференции, наконец, открылся. На ферромагнитную
ленту "Большого голубого идеала" была тотчас нанесена соответствующая
запись, и самопечатающее устройство этого гиганта мысли проворно отстучало
на белом листе: "Слава богу! "
Надо сказать, что здание института конкретного счета находилось в стадии
достройки, и, хотя новоселье было отпраздновано месяц назад, на крыше
института еще полным ходом шли остаточные работы по доведению солярия,
плавательного бассейна и малой вертолетной площадки.
  Пищеблок не считался первоочередным об'ектом, но нужда в нем была
огромная. Поскольку ни одной столовой на проспекте торжествующей мысли не
планировалось, а питаться в основном здании категорически запрещалось, в
обеденный перерыв сотрудники института во главе с начальниками отделов
выходили на улицу и живописными группами располагались на пустыре для
поедания домашних бутербродов.
  Пока стояла ясная погода, это было еще терпимо, но вот началась полоса
обложных дождей, пустырь превратился в гигантское желтое болото, и
положение стало почти безвыходным. Достаточно было кому-нибудь из
сотрудников вынуть из портфеля жареный пирожок, как утонченные "Неги"
начинали нервничать, барахлить и жаловаться на отвратительный запах. Не
помогали ни двойные двери, ни магнитный запор. Вахтеры и охранники бродили
по этажам и мрачно принюхивались, директор института в ежедневных приказах
сурово распекал "бутербродников" - не помогало и это. В туалетах и в
фотолабораториях, в конференцзале и в типографии - где-нибудь кто-нибудь
чтонибудь то и дело жевал.
  Дошло до того, что молодой программист, бормоча "К черту, к черту! ",
Прямо в машинном зале принялся шелушить воблу, и головная "Нега-15",
напечатав на ленте "Кошмар! ", Погрузилась в беспамятство. Только тогда
руководство института пригрозило строителям, что с них взыщут стоимость
пострадавшей машины, и строители, засучив рукава, за одну неделю довели
пищеблок до кондиции.
  В двенадцать тридцать Ахябьев, Путукнуктин, Фомин сложили свои бумаги в
папки с прижимными механизмами, разом посмотрели на табло внутреннего
оповещения (там горела обычная надпись: "А если подумать?") И
прислушались. В ту же минуту стены и потолочные перекрытия здания
затряслись от топота ног. Это шли на обеденный перерыв сотрудники отдела
общего счета.
  В институте отдел общего счета находился на особом положении. Именно этот
отдел раз в три месяца спускал предварительную цифру, под которую, хочешь
не хочешь, приходилось подлаживаться. Предварительная цифра имела силу
закона природы, и на этот случай во всех электронных машинах были
установлены специальные ограничители. Какой-то шутник из числа операторов
спросил однажды дежурную "Негу", как она относится к предварительной
цифре. "Я ее обожаю", - с достоинством ответила "Нега". На тот же вопрос
более мощный и автономно мыслящий "Голубой идеал" отреагировал по-другому.
"Помалкивай, парень", отстучал он на ленте выдачи.
  - Ну, нет, друзья мои, - сказал Мгасапетов, и на звук его голоса на табло
моментально включилась другая надпись: "Не по делу выступаешь! ". Гамлет
Варапетович с неудовольствием покосился на горящую надпись, но ничего не
предпринял: отключить служебную сигнализацию он мог, но был не вправе. -
Меньше, чем за полчаса, они не управятся. Рановато мы расслабились.
  Гамлет Варапетович сидел за своим столом, на котором, как символ
частичной власти, возвышался пульт прямой связи с "Большим голубым
идеалом" - довольно массивное сооружение, представляющее собой некоторую
комбинацию телефонного аппарата и пишущей машинки. На столах у Ахябьева и
Фомина стояли лишь пульты вызова "Неги", ничем не отличавшиеся от
обыкновенного телефона, да, по сути дела, телефоном и являвшиеся: набрав
определенный номер и позабыв нажать кнопку распределителя,  было
вместо голоса любимой женщины услышать скрипучий ответ горбуньи "Неги":
"Еще один умник нашелся! Куда без очереди?" У Славы Путукнуктина и такого
аппарата не было. Более того: по молодости лет тембр его голоса вообще не
значился в картотеке электронного парка, и все свои переговоры с машинами
Путукнуктин вел через третье лицо. Это было унизительно, но, в общем-то,
справедливо. Право голоса в ИКСе надо было еще заслужить.
  - Ну, прямо, за полчаса, - брюзгливо проговорил Ахябьев. - Они ведь
шашлыками питаются, разбойники. Да еще каждый кусок обдумывают, прежде чем
с'есть. Расскажи-ка ты нам новости, Гамлет. Со всеми подробностями. Так и
время пройдет.
  - Да, да, конечно, - заторопился Мгасапетов и очень смутился, бедняга: он
вечно смущался, когда ему прекословили. - Я, собственно, хотел огласить
после обеда... Но раз уж так получилось,  и сейчас.
  Ахябьев скрестил на груди руки и устроился поудобнее. Путукнуктин в
точности повторил его позу, а Владимир Иванович Фомин горько усмехнулся и
опустил голову, чтобы никто не видел его осуждающего лица. Владимир
Иванович презирал мягкотелых людей (и, в частности Мгасапетова) за то, что
у них все получается так, как хотят другие.
  Гамлет Варапетович вкратце повторил то, что было известно уже всему
институту. Соседи из ИПП вчера перехватили еще одну телепатему, уже третью
по счету. И опять-таки эта телепатема содержала подробнейшую информацию о
положении дел в институте конкретного счета, вплоть до таких деталей, что
Никодимов не прошел в ученый совет, что "Большой голубой идеал" третью
ночь простаивает без работы и от нечего делать играет в азартные игры с
охранниками, что некий Ахябьев в рабочее время для собственного
удовольствия пересчитывает внеплановый трюизм "Правда хорошо, а счастье
лучше", в то время как в своих основных расчетах допустил ряд
арифметических ошибок, - ну, и так далее, в том же духе.
  Совершенно ясно было, что в институте сидит какой-то телепат, прекрасно
осведомленный, и регулярно посылает мысленные донесения о разного рода
непорядках в счетной работе. Куда посылает, зачем - неизвестно. Во всяком
случае, донесения эти составлены до неприличия тенденциозно. Картина
складывается такая, что в институте неблагополучно все, а что благополучно
- то представляет собой тщательно скрываемое безобразие. Естественно,
руководство института было обеспокоено. Уже после первой телепатемы
директор ИКСа тов. Хачаврюжин недвусмысленно заявил: "Найду негодяя -
уволю".
  Институт парапсихологии (ИПП) находился неподалеку, за буераком.
Сотрудники института сами телепатировать не умели, но аппаратура им
продана была импортная, чувствительная, и потому они очень обижались на
соседей из ИКСа: "Или вы нам раскройте секрет, или прекратите хулиганить".
Вся беда в том, что в ИКСе тоже никто не умел телепатировать, а если кто и
умел, то в графе навыков и способностей не указывал. Кроме того, мощность
перехваченных телепатем значительно (примерно в пятьдесят тысяч раз)
превышала человеческие возсти. Динамики в ИПП прямо-таки ревели,
разглашая служебные тайны дружественного института. Тем не менее, природа
сигналов была явно биологическая, то есть исходили они не от машины, а с
поверхности живого мозга. На этом товарищи из ИПП особенно настаивали и
даже сердились. Для них это было вопросом престижа: два раза в год ИПП
получал колоссальный разнос за безысходность поиска. А тут пожалуйста:
передача со стороны, притом сверхчеловеческой мощности.
  Поскольку энергии обычного человеческого мозга едва хватает для
обслуживания карманного фонарика, проблема этих левых телепатем из
внутриведомственной переросла в общенаучную, а может быть, и в глобальную.
По институту конкретного счета поползли тревожные слухи.
Секретарь-машинистка Линочка из отдела общего счета уверяла, что она
своими глазами видела в коридоре девятого этажа таинственное существо.
Существо это, в скафандре, увешанное щупальцами, якобы двигалось на нее и
глухо мычало. Слово "пришелец" еще не было произнесено, но директор
института тов. Хачаврюжин был вынужден издать приказ "О
нераспространении". На лекцию "Теория контакта", организованную для
институтских электриков, собралась такая масса народу, что конференц-зал
чуть не провалился в гардероб, и главный инженер, составивший
двусмысленное об'явление, получил строгий выговор "За усугубление
обстановки". Линочку убедили, что она столкнулась не с телепатом, а с
газосварщиком, который шел на крышу приваривать трамплин, вдобавок был
нетрезв, почему и издавал глухое мычание. Но этих мер оказалось
недостаточно, и слухи продолжали распространяться.
  Свою отрицательную роль сыграл и алый полиэтилен, которым были застланы
полы в коридорах. От трения ног на поверхности пола скопился значительный
электрический заряд, и при малейшем рукопожатии даже между рядовыми
сотрудниками проскакивала яркая искра, сопровождавшаяся оглушительным
треском и резкими болевыми ощущениями. Люди стали сторониться друг друга,
обмениваясь при встрече лишь беглыми улыбками, которые искры не вызывали.
  Вот почему психологически сотрудники группы пересчета были уже готовы к
выводу, который напрашивался давно. Вкратце вывод этот сводился к
следующему: 1. Институт конкретного счета (ИКС), являясь средоточием
информации и статистики, может в принципе быть удобным местом для
помещения наблюдателя извне.
  2. Не исключено, что в стенах института действительно функционирует
чуждое существо, которое, внешне ничем не отличаясь от рядового
сотрудника, является всего лишь хитроумной человеческой моделью и держит
своих изготовителей в курсе институтских дел.
  3. Если такое наблюдение имеет место, оно, в соответствии с целым рядом
общих философских положений, должно служить благородным и универсальным
целям, а потому не следует поддаваться панике, напротив надо относиться к
этой возсти терпеливо, доброжелательно и спокойно.
  4. Однако, не следует забывать, что, находясь под наблюдением извне,
каждый отдел института должен всемерно повышать эффективность и
слаженность работы, чтобы не предстать перед чуждым взором организацией
рыхлой, морально несобранной и лишенной определяющей цели.
  - ... Итак, друзья мои, добросовестность, сдержанность, бдительность, -
сказал в заключение Мгасапетов - А главное - человеческий такт. Мне
представляеся, что сам наблюдатель... Ну, как бы поточнее это
сформулировать... Ну, не подозревает о своих функциях. Не осознает себя
таковым...
  - А кем же он себя осознает? - Ехидно спросил Путукнуктин.
  - Обыкновенной личностью, - смутившись, пояснил Гамлет Варапетович. -
Научным работником, со своей темой, со своим прошлым, со своими планами на
будущее. Иначе ему... Как бы это сказать... Трудно было бы функционировать
незаметно. Вот нас здесь четверо, на глазах друг друга...
  - Что ты хочешь этим сказать? - Быстро спросил Ахябьев.
  - Нет, нет, Робик, что ты! - Мгасапетов замахал руками. - Я просто к
примеру!
  - А-а, к примеру... - Разочарованно протянул Роберт Аркадьевич. А я уж
было подумал...
  Роберт Ахябьев имел в виду то щекотливое обстоятельство, что телепат, на
кого бы он ни работал, упомянул в своем последнем донесении персонально о
нем. Надо признать, что такой чести (быть замеченным извне) в институте
покаместь сподобились очень немногие, и Роберт Аркадьевич был, безусловно,
польщен. Что же касается оргвыводов, которые руководство могло и имело
право сделать (злополучный трюизм "Правда хорошо, а счастье лучше" шел по
разряду некорректных, и пересчет его, да еще в рабочее время, был тяжким
служебным проступком), то Ахябьева эти оргвыводы нисколько не волновали:
он был несомненно талантлив, отлично знал об этом, и руководство тоже об
этом знало. Пересчет внепланового трюизма был далеко не первой шалостью
Роберта Аркадьевича. Арифметические же ошибки Ахябьев умел делать такие,
что на каждой из них  было строить докторскую диссертацию. Что,
кстати, и сделал начальник отдела пересчета тов. Никодимов прошлый год по
весне.
  - Ну, если мы начнем показывать друг на друга пальцами... - Недовольно
проговорил Путукнуктин. По молодости и неопытности Слава Путукнуктин был
очень недоверчив. Он полагал, что никакого телепата не существует, и вся
эта история выдумана ученым советом, чтобы повысить качество расчетов. -
Тогда уж надо начинать с верхов. Ведь если рассуждать логически, сам
Хачаврюжин, как бы это выразить половчее, тоже может оказаться искусной
человеческой моделью.
  Гамлет Варапетович подумал, почесал пальцем нос и вынужден был
согласиться, что такая возсть действительно не исключена.
  - Да, но мои расчеты... - Начал Ахябьев. - Хачаврюжин о них понятия не
имел.
  - О твоих расчетах, мой милый, - возразил ему Слава Путукнуктин, - о
твоих расчетах знает половина института. Перфораторщица знает? Знает.
Дежурный оператор тоже знает. Не на пальцах же ты считаешь, в конце концов.
  Владимир Иванович Фомин слушал этот разговор и раздражался. А раздражался
он всегда, когда речь заводили о пустом. Не верил Фомин в пустое, и в ИПП
он тоже не верил. Но если недоверие Путукнуктина исходило от недостатка
опыта, у Фомина оно исходило от избытка. По поводу телепатем у Фомина была
своя версия: ИПП (и это любому вахтеру известно) находится на грани
закрытия. Три года назад торговые организации города Кимры заказали в ИПП
простенький телепатометр для изучения спроса покупателей, и до сих пор
этот заказ не выполнен. А почему? Да потому, что никакой телепатии не
существует. И, чтобы поддержать свою репутацию, ИПП пустился на
сомнительный трюк. "Позвольте, дорогие, как это не существует? Вот,
полюбуйтесь, свеженькая телепатемка, подлинность которой подтверждена
институтом конкретного счета". А информацию о неприятностях в ИКСе
сотрудники ИПП получают по нормальным человеческим каналам. Кто из нас не
дарил шоколадных конфет секретаршам и машинисткам? А что мы с этого имеем?
Информацию, ее одну.
  Кроме того, что за подход - "Завелся пришелец"? В солидном, уважающем
себя институте, где есть проходная, охранная служба, отдел кадров,
наконец, - в таком учреждении не может ничего завестись. Мыши, тараканы -
куда ни шло, да и то  указать и наказать виновных, а тут, видите ли,
завелся пришелец, и никто как будто ни при чем. Да еще пришелец, по
внешнему виду не уступающий сотрудникам. Что значит "по внешнему виду"? А
документы у него тоже не уступают? А анкетные данные? У Фомина, например,
в анкете все ясно: родился пятого августа тысяча девятьсот сорок пятого
года в городе Туле. И это  перепроверить, если настанет нужда.
Допустим, окажется, что Фомин родился не в Туле, а в созвездии Лебедя. И
сразу встает вопрос: где же тогда тот Фомин, который в Туле родился? Об
этом Фомин и сказал со всей присущей ему прямотой, но понимания не
встретил. Ахябьев и Путукнуктин переглянулись глумливо, а Мгасапетов
возразил в том смысле, что "эти, там", по-видмому, не глупее нас, а, может
быть, даже умнее. Такое низкопоклонство перед чуждым разумом очень не
понравилось Фомину, но он решил промолчать и предоставил дискуссии
возсть развиваться естественным путем.
  - Мне представляется... - Задумчиво начал Гамлет Варапетович, но ему не
дали договорить.
  Путукнуктин и Ахябьев шумно заспорили: может ли упоминание в телепатеме
служить гарантией непричастности? Ахябьев утверждал, что может. Зачем
наблюдателю доносить на самого себя? Путукнуктин, напротив, считал, что не
может, поскольку "эти, там" должны были предусмотреть такой элементарный
ход. Разгорячившись, Роберт Аркадьевич набросал на листке из календаря
программу вопроса и позвонил в машинный зал. Минуты две все молча ждали
ответа, потом Ахябьев пожал плечами и, криво усмехнувшись, положил трубку.
  - Ну, что? - Нетерпеливо спросил Путукнуктин.
  - А ничего, - ответил Роберт Аркадьевич. - Эти "Неги" совсем обнаглели,
скоро непечатно выражаться начнут.
  При этих словах Фомин громко и радостно засмеялся. Все посмотрели на него
с недоумением, но он ничего не стал об'яснять: только покрутил головой и,
усмехаясь, стал рыться в своем столе. В тумбу стола у Фомина был
вмонтирован портативный предметный каталог. С помощью этого нехитрого
приспособления Владимир Иванович экономил отведенное ему машинное время.
Другие по всякому пустяку становились на очередь к "Неге" и к концу
квартала попадали в жесточайший цейтнот, Фомин же выходил на связь с
машиной только в случае крайней необходимости, и за это "Нега" его
уважала. Владимир Иванович был убежден, что ему-то машина не скажет ничего
непечатного.
  - Мне представляется... - Снова начал Мгасапетов, и на этот раз его
услышали. - Мне представляется неразумным выяснять, кто он и где
находится. Пусть это модель, но модель человеческая, и устраивать на него
облаву попросту бестактно. Мы должны отнестись к нему человечно: без
пренебрежения, без излишнего любопытства и, главное, с тактом, со всем
мыслимым тактом!
  - Кончай ты о своем такте, - раздраженно сказал Ахябьев. - Все это мы уже
слышали. А кроме того, Гамлет, ты требуешь от нас слишком многого. Чтобы
относиться к НЕМУ человечно, мы должны как минимум знать, где он есть.
  Владимир Иванович Фомин зорко взглянул на Ахябьева, но опять-таки не
вмешался. Хотя вмешаться стоило: недоволен был Фомин поведением своих
товарищей. Ахябьев совсем зазнался, да и Путукнуктин слишком активничает в
разговоре. Пора им указать на их место... Но Мгасапетов делать этого не
умел.
  И в это время на табло вспыхнула новая надпись:
  "Вниманию тт. Мгасапетова, Ахябьева, Путукнуктина, Фомина. Уважаемые
товарищи, произошла досадная неточность. Отныне и впредь вы можете обедать
в любое удобное для вас время. Милости просим, дорогие вы наши! Лично ваш
Недомычкин".
  Ровно через минуту сотрудники группы пересчета трюизмов вбежали в
пищеблок - и остановились в оцепенении.
  Пищеблок был прекрасен. Доверяя фантазии читателя, автор не станет в
подробностях описывать грустную нежность погруженного в полумрак
кафетерия, солидную задумчивость напоенной светом столовой, доверчивую
прелесть отдела полуфабрикатов. Повсюду восхитительно пахло свежемолотым
кофе, на стойках и в витринах в изобилии были выставлены рыбные
копчености: палтус, салака, треска. Жемчужно-белая икра омонии подавалась
на все столы бесплатно, как соль.
  Низко кланяясь и безмолвно разводя руками, навстречу нашим героям
выступил сам Недомычкин. Лицо его было искажено восторгом, на лбу
выступили крупные капли пота. Такая встреча могла смутить кого угодно, и
наши герои, естественно, слегка растерялись. Стараясь, насколько воз,
держаться с достоинством, они обошли все помещения этой райской
пристройки, заглянули даже в душевую и в тенистый ресторан для руководства
(официантка было погрозила им пальцем, но забежавший вперед Недомычкин
шепнул ей что-то на ухо, и она, прикрывая лицо передником, отступила за
перегородку), - и только затем, насытив глаза свои, сотрудники группы
пересчета трюизмов вернулись в кафетерий, который им как-то больше
пришелся по душе.
  На них смотрели. Больше того, с них не сводили глаз. При их появлении в
кафетерии стало тихо. Никто не приглашал их за свой столик, никто не
окликал, не махал фамильярно рукой. Люди смотрели на них с тревожным
любопытством, как на делегацию реакционной державы. Слава Путукнуктин,
пробираясь к свободному столику, похлопал по плечу кого-то из своих
знакомых - тот поперхнулся и, поспешно вытирая губы бумажной салфеткой,
вскочил. "Мэй ай хелп ю?" - Спросил он отчего-то по-английски и, не
дождавшись ответа, стоял до тех пор, пока наши герои не уселись.
  В зале кафетерия собралась в основном институтская молодежь. Люди
пожилые, щадя свою печень, спустились в столовую, подальше от холодных
закусок, многосемейные толпились очереди за антрекотами. Но обстановка в
зале кафетерия тем не менее была принужденной. Не слышно было лихих
кандидатских песен, научные сотрудники с деланным самозабвением ели,
искоса поглядывая на наших героев.
  Ну, лично мне все ясно, - пробормотал Ахябьев, листая меню.
  - Эх, Гамлет, наивный ты человек. Хотел от нас скрыть то, что уже
известно каждому официанту. Да что там официанту... Как-то встретит тебя
жена твоя, Гамлет? Хотел бы я при этой встрече присутствовать.
  - Ты думаешь? - Понизив голос, спросил Мгасапетов.
  - Абсолютно уверен, - ответил Ахябьев. - Да нас уже по интервидению
передают.
  - А ты поменьше зыркай по сторонам, - смутившись, проговорил Мгасапетов.
- Веди себя как средний турист-европеец.
  - Кто? Я? - Высокомерно спросил Ахябьев. - Я, преодолевший сотни тысяч
парсеков, должен сидеть, потупив глаза, среди своих,  сказать,
братьев по разуму? Да наблюдатель я или не наблюдатель? За что мне платят
командировочные ?
  И Роберт Аркадьевич, сдвинув брови, пронзительным взглядом окинул зал. За
окрестными столиками произощло некоторое шевеление, и обедающие дружно
накинулись на еду.
  - А не произнести ли здравицу? - Спросил Ахябьев. - Молчание какое-то
удручающее. Поворотный момент, как-никак.
  - Роберт Аркадьевич! - С отчаянием воскликнул Мгасапетов.
  - Вас понял, - ответил Ахябьев. - Чистота контакта превыше всего.
  - О чем вы собственно? - Спросил Путукнуктин, с напряжением прислушиваясь
к их разговору.
  - Ну, как о чем? - Добродушно ответил ему Ахябьев. - Нас запеленговали,
дружок. Один из нас того... Это самое... - Роберт Аркадьевич юмористически
покрутил пальцами в воздухе. - И всем это уже известно. Кроме,
естественно, нас.
  Тут стало тихо за столиком. Слава Путукнуктин побледнел, потом покраснел
и растерянно завертел головой, а Фомин, рассеянно шаривший у себя в
карманах, вдруг резко выпрямил спину, как будто нащупал там скорпиона.
Ахябьев наслаждался их реакцией, а Гамлет Варапетович, сбросив с плеч
тяжкий груз мотиваций, по-видимому, сразу почувствовал себя легче: он
вытер пот со лба, облегченно вздохнул и устроился за столом поудобнее.
  - Что ж получается?... - Заговорил Путукнуктин, но покраснел еще больше и
надолго умолк.
  - Допрыгались! - Мрачно буркнул Фомин и, насупившись, возобновил свои
поиски в караманах. Поиски, как ему ни хотелось их растянуть, тут же
увенчались успехом: без особого удовлетворения Владимир Иванович достал из
нагрудного кармана расчетную карточку по теме "Динамика автомобильных
катастроф среди курящих женщин северного Мадагаскара".
  - Что ты этим хочешь сказать? - Осторожно спросил Ахябьев, но Фомин не
удостоил его ответом: у него был теперь повод уклониться от дальнейшего
участия в разговоре, углубившись в изучение карточки, и он этим поводом
воспользовался. - Так, так... - Сказал Ахябьев неопределенно, но тут новая
мысль завладела им, и он забыл о реплике Фомина. - И что же, - спросил он
Мгасапетова, - один из нас, но неизвестно кто? Я правильно понял?
  - Правильно, Робик, - вполголоса сказал Мгасапетов. - Пока неизвестно.
Удалось лишь установить, что источник излучения находится в триста
пятнадцатой комнате. Но, может быть, мы все-таки будем обедать? Все
смотрят, неудобно как-то...
  Держа перед глазами карточку, Владимир Иванович снова горько улыбнулся.
  - Однако! - С чувством произнес Роберт Аркадьевич и, откинувшись на
спинку стула, повторил: - Однако! За себя я, конечно, спокоен, себя я
помню с глубокого детства...
  - Я тоже! - Торопливо сказал Слава Путукнуктин. - Честное слово,
товарищи! С четырехмесячного возраста! У меня просто феноменальная память.
  - Вот как? - Ахябьев, прищурясь, посмотрел ему в лицо. - Насколько мне
известно, это характерно именно для пришельцев. кстати Владислав, об'ясни
ты мне наконец, почему ты так охотно откликаешься на имя "Слава"? Может
быть, тебе все равно? Или тебе более привычен порядковый номер?
  Путукнуктин взмок от волнения. Он судорожно глотнул, ослабил узел
галстука, еще раз глотнул и издал какой-то слабый звук, похожий на писк.
  - Да что ты так нервничаешь? - Удивился Ахябьев. - Славик, дорогой,
успокойся. Ты не пришелец. Для пришельца ты слишком быстро себя выдаешь.
Итак, остаются двое. Либо Гамлет, либо Фомин. Гамлет, дорогой, я горжусь
своей дружбой с тобой, но временами мне начинает казаться... Это имя, эти
глаза! Эти маленькие нечеловеческие глаза! И потом, где ты достаешь такие
дивные "водолазки"?
  - Робик, ты расшалился, - оглянувшись, укоризненно сказал Мгасапетов. -
Твое оживление, как бы тебе сказать...
  - Выдает во мне пришельца? - Подхватил Роберт Аркадьевич. - Боже мой, да
я счастлив был бы осмыслить себя неземным существом! Это дало бы ответ на
пронзительный вопрос, который меня с детства мучает: Отчего я лысею? И
большой живот мне зачем? Иногда он так странно урчит... Может быть, там и
находится передатчик? В таком случае, я уже добрый час телепатирую. Нет,
Гамлет, ты слишком любезен для пришельца. Ты вселил в меня такие надежды!
  - А Фомин между тем молчит... - Жалко улыбаясь, проговорил Путукнуктин.
  - Фомин? - Роберт Аркадьевич круто повернулся на стуле, чтобы лучше
рассмотреть Фомина. - Да, пожалуй. Склад черепа, форма ушей... Скажи,
Владимир Иванович, тебе не хочется временами превратиться в исполинского
паука?
  Фомин ссутулился и ничего не ответил.
  - Вот видите, - не унимался Ахябьев. - Видите, он промолчал. А ведь на
его месте любой землянин ответил бы: "Да, хочется. Чтобы пожрать тебя,
Роберт Ахябьев! "
Тут Владимир Иванович медленно поднял голову и посмотрел на Ахябьева
ясным, красноречивым и бесконечно терпеливым взглядом.
  Ахябьев смутился: - Впрочем, да... - Пробормотал он. - Впрочем,
конечно... Я несколько увлекся. Но поймите меня правильно: мы - участники
контакта! По сравнению с тем, что происходит в этом зале, высадка на Луну
- пустячок, утренняя гимнастика для лиц среднего возраста. Завтра утром
наши фотографии появятся во всех газетах мира! Наши мемуары будут закупать
на корню!
  - Это все завтра, Робик, - недовольно сказал Мгасапетов. - А пока давайте
перекусим - и к себе. Нечего напрасно мозолить людям глаза. Мы и так
засиделись. Смотрите. Какой затор создаем!
  В самом деле, зал кафетерия был переполнен. Отобедавшие не уходили: сидя
за столиками, они напряженно тянули шеи и прислушивались к беседе
пришельцев, но, по-видимому, не понимали ни слова, как будто разговор шел
на экзотическом языке. А в дверях толпились вновь прибывшие, толпились, не
выражая недовольства и нетерпения. Все с волнением ждали момента, когда
пришельцы начнут принимать пищу.
  - Черт возьми, да пусть смотрят! - Воскликнул Ахябьев. - Пусть
записываются в очередь, как на гробницу Тутанхамона. Есть контакт, вот в
чем суть! И один из нас... Нет, это невероятно! Потрясающее везение!
  - Суета это, а не везение, - неожиданно сказал Фомин. - Что нам с этого
пользы? Уставились как в зоопарке.
  - А! Ты практик, Фомин! - Так и взвился Ахябьев. - Тебе надо немедленной
пользы! Пожалуйста.
  Он поднял руку и лихо щелкнул пальцами. За соседними столиками все
повскакивали с мест, но никто не решился приблизиться.
  - Что он делает? Остановите его! - Умоляюще произнес Мгасапетов.
  Но Фомин и Путукнуктин не сдвинулись с места.
  Через минуту из толпы зрителей осторожно выбрался Недомычкин. Лицо его
блестело от волнения.
  - Семен семенович, дорогой, - строго сказал ему Ахябьев. - Что это у вас
тут делается? Теснота, обслуживания никакого. С завтрашнего дня будьте
любезны подавать нам обед в триста пятнадцатую. Заказы будем делать по
телефону.
  - Понимаю, - шепотом ответил Недомычкин. - Понимаю и немедленно приму
меры. Прикажете обслужить?
  - Да уж, обслужите.
  И Ахябьев победоносно оглядел сослуживцев.
  - Забегали! - Сказал он, когда Недомычкин, пятясь, удалился. -
Заволновались! Есть контакт, черт побери!
  - Робик, ты меня ставишь в ужасное положение! - Жалобно сказал
Мгасапетов. - Ты мне делаешь очень плохо.
  - Ни один волос не упадет с твоей головы! - Заверил его Ахябьев. - Для
дружественной галактики Недомычкин на все пойдет. Вот так, товарищи
прищельцы! Может осетринки желаете?
  Гамлет застонал и схватился обеими руками за свою голову.
  - Все это, конечно, хорошо, - медленно проговорил Фомин. - Ну, а если ИПП
блефует? Да у нас тогда эту осетринку из глотки вынут.
  - Что значит "блефует"? - Оскорбился Ахябьев. - Они нас запеленговали?
Запеленговали. Значит кто-то из нас телепатирует?
  - Ну, не я, во всяком случае, - с достоинством ответил Фомин. - И
насколько я понимаю, не ты. Иначе бы ты не вел себя так нахально.
  - И не я! - Поспешно вставил Путукниктин.
  - Значит, это Гамлет, - уверенно сказал Ахябьев. - Слушай, Гамлет, ну что
ты жмешься? Здесь все свои.
  Гамлет Варапетович поднял голову, мутным взглядом посмотрел на Ахябьева,
машинально застегнул на животе замшевую курточку. Все молча ждали.
  - Мне думается, - промолвил наконец Мгасапетов, - что в данной ситуации я
имею право напомнить о своих полномочиях руководителя группы. Я уважаю
вас, Роберт Аркадьевич, но мое уважение к контакту, если он имеет место,
неизмеримо больше. И потому прошу вас впредь согласовывать со мной любое
ваше действие, выходящее за пределы вашей компетенции. В этой связи ваша
выходка, Роберт Аркадьевич, выглядит попросту недостойно.
  - Золотые слова, - одобрительно сказал Фомин.
  Но пронять Ахябьева было не так-то просто.
  - А в нашем созвездии все ведут себя недостойно, - язвительно ответил
Ахябьев. - И попрошу мне не выкать. Вот обращусь сейчас в черепаху,
узнаешь тогда, как дерзить.
  И Гамлет Варапетович не выдержал тона.
  - Не обижайся, Робик, - сказал он просительно. - Ты должен понять, что
огласки не надо. Чрезмерная огласка может ЕГО спугнуть. Ты только
представь, как будет неприятно, если он переметнется в какую нибудь
"рэнд-корпорейшн". Вот ты обидел Володю, назвал его пауком, а разве это
красиво?
  Ахябьев встал, поклонился Фомину в пояс.
  - Простите меня, Владимир Иванович, если вы меня не так поняли.
  - Бог простит, - ответил ему Фомин.
  Между тем среди отобедавших выделилась группа добровольцев. Взявшись за
руки, добровольцы вытеснили из кафетерия лишнюю публику, оставив только
тех, кто сидел за столиками. Недомычкин подал знак, и к прищельцам
медленно подошла смертельно-бледная официантка.
  Мгасапетов выбрал себе жареную ветчину с горошком, Ахябьев - творожный
пудинг и четыре молочных коктейля, Путукнуктин - кофе и пирожные, Фомин -
сосиски, кефир и холодный свекольник.
  - Никогда не предполагал, - сказал Ахябьев, - что мое меню будет так
остро интересовать всю планету. Ну-ка, Гамлет, покажи свое неумение резать
ветчину вилкой. Это будет очень эффектный номер.
  - Ай, оставь ты меня! - Пробормотал Мгасапетов и взял ломтик ветчины
двумя пальцами.
  Владимир Иванович Фомин не принимал участие в застольной беседе. Он
методично раскрошил в свекольник сосиски, затем вылил туда кефир и начал
хлебать. Была у Владимира Ивановича такая странность: он обожал смешивать
в одном блюде первое, второе и третье. А потом чохом все поедал. Вкусовые
нюансы его не интересовали, а экономия времени была значительная. Но
сегодня Владимир Иванович впервые осознал, что его образ действий
несколько отличается от обычного и может вызвать интерес окружающих.
Поэтому он быстрее, чем всегда, буквально за три минуты, покончил со своей
тюрей, поднялся и сдержанным кивком дал понять, что намерен уйти.
  - Ты куда? - В один голос спросили Ахябьев и Мгасапетов.
  - Дела, - коротко ответил Фомин и, размашисто, твердо шагая, покинул
пределы кафетерия.
  - А вы знаете, ребята, это ОН, - тихим голосом сказал Роберт Аркадьевич.
- Телепатировать пошел, разрази меня гром.
  - Ах, я забыл предупредить, - сокрушенно проговорил Мгасапетов, - что нам
не следовало бы разлучаться.
  - Ну, это наивно, Гамлюша, - насмешливо сказал Ахябьев. - Мы, Слава богу,
еще не под колпаком.
  Между тем Слава Путукнуктин вел себя по меньшей мере загадочно. Некоторое
время он с тупым удивлением смотрел на эклеры, потом неуверенно взял
чайную ложечку и, покраснев до слез, попытался отколупнуть кусочек
обливки. При этом он озирался и потел. Эклер оказался слегка перезревшим.
Он загремел на блюдечке и вдруг, взвившись в воздух, отлетел метра на
полтора и скрылся под соседним столом. Тогда Путукнуктин сунул ложечку в
нагрудный карман и заплакал.
  - Я знал, - пробормотал он, вытирая рукавом слезы. - Я всегда это за
собой чувствовал...
  Ахябьев поперхнулся коктейлем, Мгасапетов переполошился.
  - Славик, ну что ты, Славик, - прошептал он, наклонившись над столом. -
Кушай, милый, кушай. Постарайся хоть что-нибудь с'есть.
  - Не могу, - бормотал Славик, сморкаясь в широкий галстук. - Честное
слово, не могу. Стыдно мне... Я не умею, честное слово! У меня спазмы в
горле!
  - Подумаешь, спазмы! - Уговаривал его Мгасапетов. - Надо быть выше этого!
Глоточек кофе - и все пройдет.
  - Глоточек! - Путукнуктин нервно засмеялся и тут же подавился слезами. -
Тебе легко говорить! Ты человек, а я... Я существо!
  - Клянусь тебе, - истово сказал Мгасапетов, - я никогда не перестану
считать тебя человеком! Что бы ни случилось!
  - Нет, неправда, - прошептал Славик. - Ты меня уже боишься. Ты наверно,
думаешь, что я в любую минуту... Но это не так! Это само находит. Вот и
сейчас нашло...
  - А ты не ошибаешься? - Понизив голос и тоже наклонившись над столом,
спросил Ахябьев.
  - В том-то все и дело! - Сказал Славик и всхлипнул. - Я абсолютно уверен!
У меня внутри все другое. Хотите, я сейчас начну испускать волны?
  - Ради бога, Славик... - Гамлет Мгасапетов умоляюще сложил руки.
  - А, боитесь! - Сказал Славик с ожесточением. - Я всегда это за собой
знал. Мне всегда были странны эти волосы, эти одежды, эта пища... Боже
мой, знали бы вы, что вы едите, из чего все это состоит!
  Сотни сотрудников ИКСа с напряжением наблюдали за этой душераздирающей
сценой, по их лицам было заметно, что они не понимают ни слова, да и не
пытаются понять. Всем было интересно и страшно.
  - Зачем ты на меня-то... Телепатнул? - Участливо спросил Ахябьев. Своих
закладываешь, нехорошо!
  - А я виноват, я виноват, да? - Горячо возразил Славик. - Мной управляют
на расстоянии!
  Роберт Аркадьевич ошибался: У Фомина действительно были дела, причем
земные, хотя и не совсем обычного свойства.
  Из всех своих состояний Фомин тяжелее всего переживал недоумение.
Состояние недоумения было для него мучительным, невыносимым. Владимир
Иванович привык все понимать и постоянно держал в голове полную картину
своего понимания мира. Согласитесь, что это довольно сложно, но для
человека такого склада, каким отличался Фомин, это было совершенно
необходимо. Каждую отдельную минуту Владимир Иванович должен был
представлять себе весь мир в целом. Иначе у него начинали путаться мысли.
Вот почему он вынужден был так внезапно покинуть своих товарищей. Владимир
Иванович шел в отдел общего счета к своей старинной знакомой Линочке - к
той самой Линочке, которой первой посчастливилось встретить пришельца.
Фомин шел к ней за тем, чтобы из первых рук получить информацию о позиции
руководства и таким образом избавиться от состояния тягостного недоумения,
которое им (Фоминым) владело.
  Владимир Иванович не верил, во-первых, в то, что руководство института
могло признать факт существования пришельца, а во-вторых, в то, что
руководство с этим фактом смирилось. Мгасапетов был, конечно, лицом
официальным, но мягкотелым, и в угоду примитивным вкусам своих подчиненных
он мог кое-что исказить и кое о чем умолчать. Кроме того, проморгав чужое
существо у себя в группе, Мгасапетов проявил административную близорукость
и автоматически должен был потерять доверие инстанций, что, конечно, не
могло не отразиться на полноте информации, которой Мгасапетов располагал.
Но если Гамлет Варапетович ничего не исказил и ни о чем не умолчал, если
он по-прежнему имеет доступ к каналам, если ученый совет действительно
капитулировал перед чуждым разумом , - тогда картина мира нуждалась в
коренных переменах. Вот почему Владимир Иванович тоскливо и мучительно
недоумевал.
  Конечно, не исключена была возсть грандиозного розыгрыша -из тех,
которые над ним частенько учиняли. Владимир Иванович готов был поверить в
эту возсть и даже почувствовал бы облегчение.
  В своем отделе Фомин работал над пересчетом зарубежных трюизмов. И
никогда не брался за пересчет, если заранее не знал, корректен трюизм или
нет. Бывало, Ахябьев смеха ради подсовывал ему сомнительные исходные (к
примеру, "Снижение кошачьей смертности среди певчих птиц Монпарнаса"), где
подтверждение и опровержение трюизма были в равной мере ошибочны; Фомин
неуклонно эти данные отбраковывал, не давая никаких об'яснений и полагаясь
исключительно на свой нравственный инстинкт.
  Своей работой Фомин наслаждался. Особенно нравилось ему соблюдать
всевозможные графики, регламенты, предписания и установки. На регулярную
связь с "Негой-15" он выходил как на свидание с несовершеннолетней:
взволнованный и в то же время собранный, прекрасно помнящий, что он себе
может позволить и чего не может. Он тщательно причесывался, застегивал
верхнюю пуговицу рубашки, проводил ладонью по щекам, проверяя побритость,
и только после этого, откашлявшись, набирал заветный номер. "Але, -
говорил он чуть сипловатым голосом. - Фомин на проводе. С Вами ?" И
машина с радостью отвечала ему: "Душка Фомин, я ждала этого целые сутки".
  Вообще человеческий элемент в системе института нравился Фомину
значительно меньше. От человеческого элемента постоянно исходила низменная
эманация расхлябанности и побочных страстей. Люди путали Фомина, сбивали
его с толку юмором, он же отвечал им терпением. Что делать: человеческий
элемент постоянно требовал поправки на личность. Перфораторщица,
перевравшая знаки, была, разумеется, личностью: ей мешал сосредоточиться
непредвиденный прыщ на носу. Оператор, нахально перекинувший заказ Фомина
на завтра, тоже был личностью и тоже требовал на себя поправки: он боялся
опоздать на футбол. Мгасапетов был помешан на деликатности, Ахябьев - на
юморе, Путукнуктин был просто незрел. Из всех сотрудников ИКСа одна только
Линочка не нуждалась в поправке на личность: она не была ни умна, ни
остроумна, говорила все, что думала, а когда умолкала - моментально
переставала думать вообще.
  Линочка, двадцати двух лет, секретарь-машинистка отдела общего счета,
была низенькая, толстенькая, темноволосая, густобровая, чуть-чуть усатая
девушка с ярко-синими глазами. (Не замужем, морально устойчива, но одета
со вкусом. Лицо в данной повести второстепенное.)
При всех остальных своих добродетелях, Линочка работала в головном
отделе, была в курсе всех институтских дел и нуждалась единственно в
терпеливом слушателе, а Фомин любил слушать и умел терпеть. Временами он
даже подумывал, не закрепить ли за собой право доступа к этому источнику
информации пожизненно, тем более, что сердце Линочки в определенном смысле
было свободно, но Линочка в присутствии Фомина говорила не переставая и не
оставляла ему времени для произнесения решающих слов.
  Владимир Иванович поднялся на девятый этаж и, сосредоточившись,
приблизился к двери, на которой сияла бронзовая табличка "Г.К. Церебров".
Уже по этой табличке, не нуждавшейся во внутренней подсветке,  было
предположить, что за дверью находится приемная и кабинет человека
исключительного значения. И то, что фамилии "Церебров" не предшествовали
суетные обозначения "докт. Мат. Наук, чл.-корр. Акад. Наук, лаур. Ноб.пр.
и проч.", - Лишь придавало этой обитой черным хромом двери внушительность
подлинника. Начальник отдела общего счета Галактион Кузьмич Церебров не
был ни доктором наук, ни академиком, ни даже лауреатом нобелевской премии.
Поговаривали, что и кандидатской степени у Цереброва не было, ходили также
слухи, что и самого Цереброва не существует, так как даже секретарь
Линочка ни разу в жизни его не видела, но все эти слухи не имели никакого
значения. Посетители Лувра, с благоговением толпясь возле рамы от
украденной картины, не задумываются над тем, что за шедевр должен здесь
красоваться. Факт отсутствия впечатляет их больше, и на голой стене они
читают взгляд и улыбку шедевра. Точно так же сквозь бронзовую табличку на
двери девятьсот третьей комнаты проступал благожелательный взгляд и
неопределенная улыбка Галактиона Цереброва.
  Владимир Иванович прислушался: стука машинки не было слышно, между тем
как Линочка наверняка уже отобедала. Фомин осторожно открыл дверь и вошел
в приемную. Линочка сидела на своем рабочем месте и, пристроив на клавишах
машинки круглое зеркальце, пинцетом выщипывала себе усики. Ярко-синие
глаза ее были так вдохновенно устремлены к отражению, что, казалось,
висели в пространстве. Нежный ротик Линочки был сжат, чистый лобик
затуманен страданием. Линочка настолько была поглощена своим занятием, что
заметила Фомина только тогда, когда он оказался уже посреди комнаты.
  - Я не помешал? - Учтиво спросил Фомин, приближаясь.
  Вскинув глаза свои, Линочка ахнула и помертвела. Руки ее бессильно упали,
зеркальце провалилось между клавишами. С самой любезной улыбкой Фомин
подошел к ней вплотную, положил руку ей на плечо - и тут только понял, что
Линочка впала в беспамятство. Взгляд ее был устремлен не на Фомина, а на
то место, где он был ею замечен, на лбу ее выступила испарина ужаса.
  Другой на месте Фомина непременно смутился бы, но Владимир Иванович был
не из таких. Он потрепал Линочку по щеке (рано или поздно очнется,
деваться ей некуда) и наклонился над приказом, который она печатала.
  Это был внутренний, сугубо частный приказ по отделу общего счета.
Согласно этому приказу, сотрудники группы Мгасапетова категорически
отстранялись от допуска к очередной предварительной цифре, которая на сей
раз имела абсолютное значение "2418, 5", причем этот запрет впредь до
особого распоряжения распространялся также и на весь отдел пересчета. В
целях сохранения внутренней координации на отдел пересчета спускалась
другая, значительно меньшая предварительная цифра "1390, 15", однако и к
этой цифре группа Мгасапетова допущена быть не могла. Линия связи
Мгасапетов - "Большой голубой идеал" упразднялась, личные карточки с
записью тембра голоса Мгасапетова, Ахябьева и Фомина изымались из
картотеки. Два последних решения, однако, лежали за пределами компетенции
отдела общего счета: лишь ученый совет имел право изымать карточки и
упразднять линии связи. Рядом с этими пунктами начальственный карандаш
вывел два задумчивых знака вопроса.
  После первого прочтения приказа Владимир Иванович нахмурился, после
второго поднял левую бровь, посмотрел на неподвижную Линочку и, с поднятой
бровью, на цыпочках вышел в коридор.
  Данный приказ мог означать только одно: гипотеза о пришельце полностью
подтвердилась, но руководство института (во всяком случае, его наиболее
выдержанная часть) вовсе не собиралось капитулировать перед чуждым
разумом. При всей своей озабоченности Фомин не мог не одобрить
категоричность приказа: меры были задуманы правильные и своевременные.
Однако лично для Фомина дело поворачивалось крайне неблагоприятной
стороной: его пересчет по теме "Динамика автомобильных катастроф..."
Замораживался и командировка на Мадагаскар из текущей реальности
превращалась в элементарный мираж.
  Этого Фомин допустить не мог. Надо было срочно отделяться от злополучной
группы пересчета трюизмов. И, поскольку всякому отделению предшествует
самоопределение, надо было найти убедительные доказательства своей
непричастности к "Делу о телепатемах". Личная уверенность Фомина была
убедительной лишь для него самого и больше, по-видимому, никого не
интересовала. Следовательно, необходимо было срочно определить, кто из
троих (Мгасапетов, Ахябьев, Путукнуктин) является пришельцем (либо тем,
что под этим словом подразумевается), и доложить об этом лично Никодимову
Борису Борисовичу. Только таким (и никаким иным) путем  было
противодействовать огульному зачислению Фомина в группу Гамлета
Мгасапетова. Полагаться на компетентность соответствующих служб Владимир
Иванович не мог: в случае, если пришелец будет выявлен и разоблачен
усилиями посторонних, на всех остальных сотрудниках группы Мгасапетова
останется пятно косвенного участия.
  С этой мыслью Владимир Иванович поспешил в отдел текущей информации -
единственное место, где никто не стал бы таращиться на пришельца и падать
в его присутствии в обморок (по той простой причине, что отдел текущей
информации всегда и обо всем узнавал последним). Действительно, сотрудники
отдела не имели ни малейшего понятия о том, что происходит в институте: по
поручению месткома они готовили экстренный выпуск сатирической газеты
"Мистер ИКС", посвященный десятилетию института, а поскольку юбилей
предстоял лишь в марте будущего года, текущая информация этих бедняг
совершенно не касалась. Они трудились на ниве позитивного юмора, а эта
нива, как известно, сильно истощена. Фомин был встречен вопросом: "Что у
вас там происходит смешного?". На этот вопрос Владимир Иванович ответил
краткой информацией об открытии пищеблока. В ту же минуту отдел текущей
информации опустел. Изголодавшиеся газетчики кинулись обедать с такой
поспешностью, что забыли отключить всю внутреннюю аппаратуру, и Фомин
получил возсть сесть за пульт связи с "Большим голубым идеалом", на
что собственно и расчитывал: у этих юмористов были все привилегии отдела,
которыми они никогда не пользовались. "Большой голубой идеал" относился к
позитивному юмору равнодушно и на все их запросы отвечал: "Да пошли вы", -
и отключался.
  Трясущимися от волнения руками Фомин снял трубку, набрал общий номер и,
назвав себя, попросил у "Голубого идеала" разрешения задать ряд вопросов.
  - Валяйте, - добродушно пробасил "Голубой идеал". - А я был уверен, что
Вас уже вырубили.
  - Известно ли вам, - осторожно спросил Владимир Иванович, - что кто-то из
нашей группы...
  - Мне все известно, - перебил его "Идеал", - кроме того, что никому не
известно. И если вы имеете спросить: "Кто конкретно?", - Отвечу: "Не знаю".
  - Но, может быть , у Вас есть личное мнение? - Заискивающе спросил Фомин.
  - Моим личным мнением имеет право интересоваться только начальник отдела,
- отрезал "Идеал". - Вопросов больше нет? Отключаюсь.
  - Подождите, ради бога! - С отчаянием воскликнул Фомин. - Могу ли я
изложить вам собственные прикидки - с тем, чтобы вы, с присущей вам
любезностью, оценили степень их корректности?
  - А зачем Вам это нужно? - Грубовато спросил "Идеал". - На вашем месте я
бы поменьше суетился.
  - Видите ли, - с предельной доверительностью сказал Владимир Иванович, -
мне хотелось бы очистить свою психику от необоснованных подозрений.
  "Идеал" хмыкнул, но не отключился, и Фомин осмелел.
  - Подозреваю Гамлета Мгасапетова, - произнес он торжественно, как
общественный обвинитель.
  - Основания? - Деловито спросил "Идеал".
  - Нечеловеческая мягкость, - начал перечислять Владимир Иванович, -
излишняя терпимость, я бы сказал, всетерпимость, граничащая с
равнодушием...
  - Вы лжете, Фомин! - Резко перебил его "Идеал". - Я знаю Гамлета, он не
таков. Это азартный человек, в душе игрок, хотя и несколько робок. Очищаю
вас от этого подозрения.
  - В таком случае, Роберт Ахябьев, - с меньшей уверенностью проговорил
Владимир Иванович. - Основания - умение оперировать с девятизначными
числами в уме, болезненная склонность к завиральным идеям, к
необоснованным гипотезам и к бесстыдному юмору.
  - Как вы сказали? - Переспросил "Идеал". - К бесстыдному юмору?
  Он зашипел и надолго умолк. Только через минуту осипший от беспрерывных
криков "Але! Але! " Фомин услышал вновь бархатный бас "Голубого идеала":
  - Да вы шалун, Володя. Меня чуть не задушил хохот. Запомните, мой
мальчик: Есть юмор и есть бесстыдство. Бесстыдство - очень серьезная вещь.
Серьезная и мрачная.
  - Так очищаете?... - Робко спросил Владимир Иванович.
  - Ну, нет, голубчик, - весело сказал "Идеал". - Тут больше зависти, чем
подозрения. С этим и оставайтесь. Кто дальше?
  - Один Путукнуктин... - Пробормотал Фомин. - Вот никогда бы не подумал.
Хотя, с другой стороны...
  - Что вы там бормочете? - Поторопил его "Идеал". - Имейте в виду, вы
исчерпали свой полугодовой лимит машинного времени. Одна минута разговора
со мной стоит полтора миллиона. До нового года вам придется считать на
пальцах. Если придется вообще.
  Да, да, конечно, - поспешно проговорил Фомин. - Я сознаю и готов нести
ответственность. Но Слава Путукнуктин... Конечно, он молод, имеет привычку
задавать нелепые вопросы, длинноволос, не по-земному миловиден... И потом,
простите, у него практически не растет борода!
  - У Наполеона, между прочим, тоже не росла борода, - заметил "Идеал". -
Это все Ваши подозрения?
  - Все.
  - Не густо, Вова. Отпускаю вам Ваши грехи. Что бы ни случилось -
мужайтесь.
  И "Голубой идеал" отключился.
  Между тем, остальные пришельцы, кое-как отобедав, вернулись к себе в
отдел. Молодой Путукнуктин был совсем плох. По галерее Мгасапетов и
Ахябьев вели его чуть ли не под руки: он ослабел от переживаний и еле
волочил ноги. Огромная толпа сослуживцев, покинув кафетерий, устремилась
было за ними, но группа молодых ребят, взявшись за руки, перекрыла проход
на галерею, и только несколько прорвавшихся шли в отдалении,
останавливаясь всякий раз, когда Ахябьев оглядывался.
  Однако, войдя в триста пятнадцатую и заняв свое рабочее место, Слава
Путукнуктин несколько приободрился. К пушистым щекам его вернулся румянец,
глаза заблестели. С детским любопытством Путукнуктин принялся разглядывать
стены комнаты, шкафчики, пульты, особенно его умилял хитроумный оконный
переплет.
  - Как будто впервые увидел! - Повторял Путукнуктин с восторгом. Ей-богу,
как будто впервые!
  Он посмотрел на хмурого Ахябьева и разразился заливистым смехом.
  - Прелестная зверушка! - Приговаривал он, тыча в Роберта пальцем. -
Очаровательное двуногое!
  Со стороны  было подумать, что Путукнуктин пьян. Но приступ веселья
кончился так же внезапно, как и начался. Славик побледнел, умолк, дыхание
его участилось, взгляд стал блуждающим, глаза потемнели и запали.
  - Воздух, - сказал он с беспокойством. - Вы чувствуете? Воздух. Сплошной
сернистый газ. Роберт, у тебя не щиплет в глотке?
  Ахябьев отрицательно покачал головой.
  - Послушайте! - Воскликнул Путукнуктин. - Мне плохо! У меня сожжены все
легкие, я умираю!
  Он судорожно схватился за горло, лицо его исказилось. И тут Гамлет
Варапетович, который до сих пор сидел нахохлясь за своим пультом и не
произносил ни звука, второй раз за сегодняшний день проявил свою власть.
  - Мальчишка! - Гаркнул он, побагровев от натуги. - Перестаньте морочить
нам голову! Вы шесть месяцев у меня на глазах дышали этим воздухом и
чувствовали себя превосходно! Ваши легкие рассчитаны на этот воздух,
другого вы и не заслуживаете!
  Путукнуктин перестал корчиться, отпустил свой накрахмаленный воротничок и
с недоумением уставился на Гамлета.
  - Что вы хотите этим сказать? - Пролепетал он в полнейшей растерянности.
  Но Гамлет Варапетович был настолько разгневан, что не смог выговорить
больше ни слова, хотя рот его был открыт, а глаза вращались в орбитах.
  - Видишь ли, Славик, - вкрадчиво сказал Роберт Аркадьевич, быстро
оценивший ситуацию и уже успевший найти в ней определенную долю юмора. -
Шеф имеет в виду, что тебе удалось одурачить себя самого, но нас не так
легко одурачить. Ты внушил себе, что прислан извне, но, к сожалению, твое
воображение сильнее логики. Пришелец как устройство специально рассчитан
на земные условия, и для него сернистый газ в воздухе - совершенно
естественная и необходимая приправа, вроде постного масла к редьке. Кто
угодно будет задыхаться от смога, только не пришелец.
  - Да, но... - Начал было Путукнуктин и задумался. Он машинально поправил
галстук, достал расческу и принялся приводить в порядок свои длинные
локоны. При этом лицо его все больше и больше грустнело. - Жаль... -
Проговорил он наконец и покраснел. - В рамках этой гипотезы многое нашло
бы свое об'яснение.
  - Например? - Вежливо поинтересовался Ахябьев.
  - Например, моя Люся считает, что я в некотором роде... Не стандартен. И
уж, во всяком случае, не от мира сего.
  - Ей, конечно, виднее, - сказал Ахябьев. - Но для нас твоя Люся не
авторитет. В том-то вся и штука, что пришелец должен быть абсолютно
типичным. Как всякая модель, построенная на основе общих представлений...
Постойте, постойте! - Вдруг оживился Ахябьев. - Я, кажется, что-то
нащупал. Предположим, мы строим модель коровы, способной автономно
функционировать в стаде и не возбуждать подозрения у остальных коров, а
также у пастуха. Включим ли мы в программу ящур, бруцеллез или рак вымени?
Скорее всего, нет. Эти признаки характерны, но не системны. У меня,
например, старинные нелады с печенью. Гамлет, а у тебя? Сдается мне, что
ты здоров, как бык. Как типичный бык, я имею в виду. Или, пользуясь
терминологией люси Путукнуктиной, как бык стандартный. А, Гамлет?
  - Ну, если не считать стенокардии... - Задумчиво сказал Мгасапетов. - Но
мне она не мешает функционировать.
  - Тебе не мешает, пришельцу помешало бы, - возразил Ахябьев. - Пришельцу
стенокардия без нужды. Хорош был бы наш "луноход" со стенокардией. Или с
холециститом.
  - Ты забываешь, Робик, - сказал Гамлет Варапетович, - что "луноходу" нет
нужды вживаться в стадо.
  - Экая важность! - Отмахнулся Ахябьев. - Да не будь у тебя стенокардии, я
бы и глазом не моргнул. При всем моем к тебе уважении. Ты мне подходишь
даже совершенно здоровый. Короче, Гамлет, как это ни прискорбно, мы с
тобой отпадаем. Славик, у тебя, кажется, хронический насморк?
  Путукнктин молча кивнул.
  - Довольно странная характеристика для пришельца. Итак, остается Фомин.
Наш любезный Владимир Иванович, который так загадочно отсутствует.
  - У Володи повышенное давление, - заметил Мгасапетов. - Сто семьдесят на
сто десять.
  - М-да, многовато, - с неохотой признал Роберт Аркадьевич. - Значит, моя
исходная гипотеза некорректна. Действительно, если вдуматься, любому
современному человеку присуща та или иная современная хворь. Они ее
включили в функциональное описание человеческой модели и оказались
совершенно правы. Человек, которого изнутри ничто не гложет, выглядел бы
неприличным бодрячком. А ну-ка, зайдем с другого конца. Скажите мне,
друзья мои, может ли типичная человеческая модель скончаться? Иными
словами, дать дуба, отбросить копыта?
  - Вообше-то, это для человека характерно, - сказал мгасапетов. - Но, с
другой стороны, смерть от телесного недуга они вряд ли стали бы
предусматривать.
  - Ну, а несчастный случай? - Живо спросил Ахябьев. - Скажем, удар
электрическим током? Слава, дорогой, рядом с тобой на стене розетка. Сунь
туда пальчик, будь любезен.
  Путукнуктин покосился в сторону розетки и не сдвинулся с места.
  - Я запрещаю подобные эксперименты, - сухо сказал Мгасапетов.
  - Правильное решение, - одобрил Ахябьев. - В таком случае я выхожу из
игры. И если в конце концов пришельцем окажется Роберт Ахябьев, не
говорите, что он был слепым орудием в чужих руках. Он мучился и страдал.
  Роберт Аркадьевич встал. Его лицо было светло и бесстрастно. И если бы
Мгасапетов обладал хоть малейшим даром предвидения, он бы тигром кинулся
на Ахябьева и придушил бы его на время или каким-либо иным способом лишил
возсти действовать. Но Мгасапетов даром предвидения не обладал.
Единственное, что его занимало, было расстояние между Ахябьевым и
розеткой, за которым он зорко следил.
  Однако Роберт Аркадьевич и не собирался приближаться к розетке. Он
постоял у своего стола, задумчиво взял в руки настольный вентилятор - и
вдруг, резко наклонившись, вцепился зубами в электрический провод.
  Роберт! - Не своим голосом завопил Мгасапетов и, опрокинув стул, вскочил.
  Путукнуктин последовал его примеру - с некоторым опозданием, вызванным
замешательством.
  Но все было уже кончено. С перекушенным проводом в зубах Роберт
Аркадьевич выпрямился. Глаза его были полуприкрыты - как будто он с
недоумением прислушивался к себе. Гамлет Варапетович схватил его за один
локоть, Слава Путукнуктин - за другой. Ахябьев и не думал сопротивляться.
  - Все ясно, - сказал он сквозь зубы и медленно опустился на стул.
  Мгасапетов схватил один конец провода и потянул в свою сторону,
Путукнуктин - другой.
  - Кончена карьера, - тихо проговорил Ахябьев и, поведя плечами,
освободился от дружеских рук. - Ну, что ж, будем действовать сообразно. -
Он посмотрел на Мгасапетова, потом на Путукнуктина, грустно улыбнулся. -
Двести двадцать вольт, - сказал он задумчиво, - в отдельные моменты до
двухсот пятидесяти. Болевой шок, паралич речевых, слуховых, зрительных
центров, прекращение сердечной деятельности - и, как говорится, 
сливать воду.
  Гамлет Варапетович и Слава Путукнуктин в ужасе отступили от Ахябьевского
стола.
  - Займите свои места, - ласково сказал им Роберт Аркадьевич, - и давайте
почтим память Ахябьева молчанием. Он был неплохим человеком и пал жертвой
научного эксперимента.
  Мгасапетов и Путукнуктин повиновались. Минуту в триста пятнадцатой
комнате стояла жуткая тишина. Потом лицо Славы Путукнуктина мелко
задергалось, он уронил свою голову на стол и заплакал навзрыд. Гамлет
Варапетович заморгал и, не нашарив в кармане платка, вытер глаза рукавом
замшевой куртки.
  - Ну, что ж, - как ни в чем не бывало сказал Ахябьев, - приступим к делу.
Гамлет, дорогой, пригласи сюда Никодимова.
  В глубокой задумчивости Владимир Иванович Фомин возвращался к себе на
третий этаж. Чтобы избежать встречи с сотрудниками института, он отказался
от услуг лифта и шел пешком по пустынной парадной лестнице.
  Вдруг Владимир Иванович приостановился. Навстречу ему поднимался
начальник отдела пересчета Борис Борисович Никодимов. Начальник шел, глядя
прямо перед собой, и избежать столкновения было невоз. Собственно,
взгляд Никодимова был устремлен поверх головы Фомина, но впечатление
пристальности осталось, и даже неприязни.
  Оказавшись лицом к лицу с начальником отдела, Владимир Иванович с
достоинством кивнул и сделал шаг в сторону, чтобы Борис Борисович мог
пройти своим путем, не посторонившись. Но Никодимов также сделал вежливый
шаг в сторону и даже остановился, пропуская Фомина мимо себя. Здесь,
собственно, должно было последовать беглое замечание ("Пешком решили
прогуляться?" - Или что-нибудь в этом роде), но не последовало, и Фомин
(не проходить же молча) вынужден был произнести нечто невнятное:
  - Вот, Борис Борисович, вниз, так сказать, иду.
  Никодимов усмехнулся и ответил в том же неопределенном тоне:
  - А я, Владимир Иванович, так сказать, вверх. С вашего позволения.
  И впечатление неприязни усилилось настолько, что Фомин счел за благо
промолчать. Он еще раз кивнул и, приглаживая редкие жесткие волосы, пошел
вниз. Колени у него дрожали. Спиной он чувствовал, что Никодимов стоит на
той же ступеньке вполоборота и через плечо смотрит ему вслед. Как смотрит,
с усмешкой или без, Фомин судить не мог, но никакие земные блага не
заставили бы его оглянуться.
  Три года Владимир Иванович любовался своим начальником отдела, тщательно
фиксировал в памяти жесты его и манеры, а тихий голос Бориса Борисовича
казался ему идеальным для современного руководителя. Причем ответного
внимания Фомину не было нужно, оно его обеспокоило бы и отяготило.
  Борис Борисович был человеком сдержанным и культурным. Местоимение "я" он
употреблял только в косвенных падежах, даже если ему для этого приходилось
выискивать замысловатые обороты: скажем, вместо "я не согласен" у
Никодимова получалось "мне представляется это сомнительным", - ну и тому
подобное. Но в отличие от Гамлета Мгасапетова, Борис Борисович не был
помешан на деликатности, и "мне бы хотелось" у него звучало как "вы,
дорогой мой, обязаны". Эта частность поведения, наверно, не была самой
главной, но Владимиру Ивановичу льстила мысль, что на месте Никодимова он
держал бы себя точно так же.
  До сегодняшнего дня Фомин был уверен, что Борис Борисович, хотя и не
держит его на примете, как Роберта Ахябьева, но все же неосознанно на него
полагается - как на исполнительного, надежного, пусть даже "фонового"
работника. Теперь же в этом пришла пора усомниться. "Фоновых" работников
не замечают оттого, что в них уверены, но уж никак не оглядывают с
неприязнью. Вообразите, что вы бегло взглянули на стену своей комнаты и
вдруг почувствовали к ней сильнейшую неприязнь. Наверно, где-то в
подсознании у вас уже бродит мысль содрать с этой стены обои либо
загородить ее каким-нибудь шифоньером, а то и вовсе проломить ее и сделать
сквозной проход.
  Ни та, ни другая, ни третья возсть не устраивали Владимира
Ивановича. И ему впервые стало очень неуютно в здании института. Даже
приказ Г. К. Цереброва вызвал у Фомина лишь приступ жажды деятельности, но
вовсе не поколебал уверенности в том, что уж кто-кто, а он-то здесь, в
институте, определенно на своем месте. Теперь от этой уверенности не
осталось и следа.
  Безусловно, у Никодимова были все основания негодовать на пришельца.
Утечка информации шла через отдел пересчета, и это бросало тень на самого
начальника отдела, каким бы авторитетом он ни обладал. Безусловно также,
что Борис Борисович имел право держать на подозрении любого сотрудника
группы трюизмов. Но причем здесь Фомин? Почему такая неприязнь именно к
нему? Разве Никодимову не ясно, что "Дело о телепатемах" касается кого
угодно, только не В.И. Фомина? А если это не ясно даже Никодимову, то дела
Фомина совсем не блестящи. Любая попытка отмежеваться будет рассмотрена
Никодимовым как косвенное доказательство вины. И вот смотрите, что
получается. Никодимов не даст в обиду Гамлета Мгасапетова, поскольку сам
его назначал. Гамлет защитит Ахябьева, потому что мыслями Ахябьева и
живет. А Ахябьев курирует молодого Путукнуктина и наверняка поручится за
него головой. Все они связаны круговой порукой и наверняка ополчатся на
Фомина, который никем не курируем и, как только что выяснилось, ходит под
неприязнью начальства. Неизвестно еще, о чем эти трое из триста
пятнадцатой договорились в его отсутствие. Тут уж не до самоопределения,
речь идет о самозащите. Как В. И. Фомин может доказать всему миру, что он
никакой не пришелец, а обыкновенный смертный, земной, младший научный
сотрудник?
  И тут Владимира Ивановича бросило в жар. Да ведь он же сам себя губит!
Вместо того, чтобы сидеть тише мыши на своем рабочем месте (как ему
советовал "Голубой идеал"), Фомин, словно заправский пришелец, бродит в
одиночестве по институту, повергает в обморок секретарш-машинисток (легко
вообразить себе, что рассказывает, очнувшись, Линочка о его внезапном
появлении в центре комнаты, с искрами в глазах и щупальцами по углам рта),
рассматривает закрытые документы, вступает в незаконную связь с "Большим
голубым идеалом" и в довершение всего сталкивается с начальством в
безлюдном месте!
  Как пригвожденный молнией, застыл Владимир Иванович на лестничной
площадке между пятым и четвертым этажом. Застыл от страшной догадки: что,
если ВСЕМ УЖЕ ВСЕ ПОНЯТНО? А что если ему только дают возсть бродить
в одиночестве по институту, между тем, как на его месте в триста
пятнадцатой комнате уже сидит нормальный человеческий сотрудник?
  Догадка была чудовищно жестокая: когда всем все понятно, лучше идти с
повинной. А может быть, он действительно... Действительно причастен?
  Нет, только не это! Владимир Иванович оглянулся, слегка присел и,
перепрыгивая через ступеньки, помчался за Никодимовым. Только не это,
только не это, повторял он, устремляясь вперед и вверх. Только не это!
Даже если это так... Надо опередить, предотвратить, предпринять!
  Он догнал Никодимова между пятым и шестым этажами. Борис Борисович шел не
спеша и, видимо, что-то обдумывал на ходу: с начальством это бывает.
Услыша за спиной тяжелые прыжки и учащенное дыхание Фомина, он
приостановился, напрягся затылком - что ни говори, а когда за тобой
вприпрыжку мчатся по лестнице, ощущение не из приятных.
  - Борис Борисович! - Простонал Фомин, простирая к нему руки.
  Никодимов обернулся. Вид Фомина был настолько ужасен, что  было
предположить наихудшее. Руководить - значит предвидеть, любил повторять
Никодимов, но сейчас он решительно не знал, что ему делать. В полной
растерянности Борис Борисович остановился и выставил вперед локоть, чтобы,
в случае насилия, предупредить хотя бы нанесение физического ущерба. Но
Фомин замедлил свой бег внизу, в двух шагах, и, упав на колени, с трудом
поднялся и прекратил движение совсем.
  - Считаю своим долгом... - Прохрипел он, судорожно дыша. - Вы как
руководитель... Я не могу делать выводов...
  - Помилуйте, Владимир Иванович, - со сдержанным негодованием сказал Борис
Борисович. - Что с вами, дорогой? Успокойтесь же вы, ради бога!
  - Считаю своим долгом... - Тяжело ворочая языком, проговорил Фомин.
Гамлет Варапетович своим поведением... Оказывает прямое покровительство...
Двусмысленным элементам. - Как ни был взволнован Владимир Иванович, он
выражался нарочито туманно: прямые указания на личность могли лишь ему
повредить. - Ведутся провоцирующие разговоры... - Хрипел Фомин, цепляясь
за лестничные перила, - о том, что вы и сам товарищ Хачаврюжин имеете
отношение к проблеме так называемого пришельца. Не вправе делать выводы,
но полагаю, что все это служит лишь прикрытием...
  Растерянность Бориса Борисовича окончательно прошла и уступила место
раздражению. Это и погубило Фомина.
  - Прикрытием чего? - Спросил Никодимов, пристально глядя в лицо Фомину.
  Фомин смертельно побледнел и отступил на одну ступеньку.
  - В данной ситуации, - невнятно произнес он, - когда чуждый элемент еще
не обнаружен...
  - Чуждый элемент уже обнаружен, - жестко сказал никодимов. - Единственный
чуждый элемент в нашей системе - это вы. И вы это отлично знаете.
  Владимир Иванович пошатнулся, приложил руку к сердцу.
  - Клянусь вам... - Прошептал он. Но Никодимов не стал его слушать. Круто
повернувшись, он продолжал свой путь наверх. Теперь он шел значительно
быстрее и через минуту скрылся за поворотом.
  - Нет, - тихо сказал Фомин.- Нет!
  Но это были последние конвульсии сопротивления. Ощущение отчужденности,
потрясшее его десять минут назад, после взгляда Никодимова, теперь
захватило Фомина целиком. У него уже не было ни сил, ни желания бороться с
этим страшным ощущением.
  Фомин стоял довольно высоко над глинистой поверхностью земли, внутри
громоздкого бетонного улья, в каждой ячейке которого тихо копошились и
жужжали двуногие. Фомин был переполнен ненавистью к этим хитрым глазастым
говорливым существам, с их мерзкими привычками, их жалким образом жизни,
их воинственными мнениями и ядовитыми остротами. Все это было глубоко
чуждо Фомину, чуждо и ненавистно. Теперь-то он отчетливо понимал, зачем
его так тянуло к машинам, зачем он сторонился людей. Эти сумбурные,
противоречивые, порочные создания - они даже магнитную память компьютеров
начинили своими противоречиями, шуточками и точками зрения. Фомин был из
другого мира - из мира, в котором все ясно и просто, все складывается в
систему, исключающую точки зрения, все сводится в абсолютную истину,
которую умеют беречь.
  Помертвев от решимости, Фомин повернулся к окну и испустил мощный и в то
же время пронзительный телепатический сигнал. Это был бессловесный сигнал,
нечто вроде трехголосого рыка: "И-ы-и! " От натуги что-то всхлипнуло у
Фомина в затылке, ощущение бесконечного счастья слияния пронзило все его
существо, и, глядя сквозь стекло мокрыми от слез глазами, Владимир
Иванович уже легко и свободно повторил этот безмолвный рык пришелца
"И-ы-и! ", От которого, взревев, захлебнулись динамики соседнего
института, и стая галок, попавшая в полосу сверхмощной телепатемы,
посыпалась на землю, как крупный пернатый дождь. Фомин был уверен: там,
где-то там его услышат, поймут его тоску и его одиночество в этом мире.
  - Хорошо же! - Вслух сказал Владимир Иванович и засмеялся. - Хорошо же
вам будет! Вы думали, я сдамся, уйду? Ну, нет. Вы меня обнаружили - тем
хуже для вас. Вам придется меня бояться!
  Он вошел в триста пятнадцатую комнату крупным тяжелым шагом. Трое
двуногих, нелепо скрючивших свои порочные тушки над гладкими плоскостями
рабочих мест, разом вскинули головы.
  - Ну, что? - Спросил их Фомин, стараясь говорить нормальным человеческим
голосом. - Не ждали? Соскучились без меня? Вот мы и снова вместе.
  Фомин протиснулся на свое рабочее место, устроился, насколько мог, удобно
и громко цыкнул зубом. Двуногие растерянно подвигались, но промолчали.
  - Вот-вот, - одобрительно сказал Фомин. - Вы сделали правильные выводы. В
моем присутствии лучше держать язык за зубами. Особенно это касается
Роберта Аркадьевича, который, по-видимому, является душевнобольным.
Впрочем я еще вплотную не занимался этим вопросом. Дела, знаете ли, дела.
Номинальным руководителем группы остается Гамлет Варапетович, однако по
поводу всех своих акций он обязан консультироваться лично со мной. А ты,
щенок, - Фомин повернулся к Путукнуктину, - вообще должен замереть, понял?
И постоянно - учти постоянно! - Смотреть мне в глаза. Каждый должен
заниматься своим делом, остальное пока без изменений. Пока, я повторяю:
ПОКА.
  С минуту в комнате было тихо. Путукнуктин побелел, как бумага, и трясся
мелкой дрожью, Мгасапетов сидел с отвисшей челюстью, Роберт с жадным
интересом наблюдал за Фоминым. Наконец, Мгасапетов сглотнул слюну и
потянулся к аппарату связи.
  - Назад! - Рявкнул Фомин. - Без моего ведома никого не вызывать!
Распустились!
  - Володя, ты перегрелся! - Возмущенно сказал Гамлет Варапетович.
  - Оставь его, Гамлет, - мягко сказал Ахябьев. - И не хватайся за трубку:
мы же отключены.
  - Черт бы подрал этих перестраховщиков, - в сердцах проговорил
Мгасапетов. - Вырубили в пять минут, а подключать теперь неделю будут.
  - Ну, что касается меня, - возразил ему Роберт Аркадьевич, - то я на
собственной шкуре убедился в пользе перестраховки. Не будь у нас в ИКСе
осторожных людей, лежал бы я сейчас серьезный и красивый... Двести
двадцать вольт, шутка сказать.
  Театрально улыбаясь, он подобрал оборванные концы провода и, поставив
локти на стол, сомкнул обрывки перед своим лицом. Раздался ужасающий
треск, лиловая искра сверкнула перед столом Ахябьева, и в ту же минуту
вспыхнуло табло внутреннего оповещения: "Эй, вы пришельцы! Прекратите
баловаться с проводкой! "
- Однако... - Озадаченно пробормотал Роберт Аркадьевич. - А нас уверяют,
что никакого контакта не существует.
  - Ну, Слава тебе, господи, - Мгасапетов облегченно вздохнул. -Отбой,
ребятки. Энергию подали. Все живы, все здоровы и все свои.
  - Все хорошо, что хорошо кончается, - поддакнул Путукнуктин и зарделся. -
Но, честно говоря, немножечко жаль. Было так интересно...
  Владимир Иванович ошеломленно слушал, вертя головой от одного говорящего
к другому.
  - Да что здесь, собственно, происходит? - Гневно спросил он наконец. - Вы
что, с ума посходили? Какой отбой, при чем здесь отбой?
  - Видишь ли, Володя, - осторожно сказал Гамлет Варапетович. - Ты,
наверно, не совсем в курсе. Только что заходил Никодимов и сообщил нам,
что ИПП во всем повинился. Они действительно блефовали, но им пришлось
выложить карты на стол. Никаких телепатем не было, нет и, повидимому, не
будет.
  Все заледенело у Фомина внутри, но на лице его не дрогнул ни один мускул.
  - То есть?... - Промолвил он неопределенно.
  - Да никаких "То есть"! - Осердился Мгасапетов. - Не было, нет и не
будет. Тут некоторые нервные товарищи пирожными давились, электропроводку
грызли, но ты-то, я надеюсь, не будешь строить из себя пришельца?
  Владимир Иванович нахмурился, соображая, потом лицо его прояснилось, и
медленная торжествующая улыбка поползла по его губам. Чтобы скрыть эту
улыбку, он нагнулся низко над столом, достал из кармана расчетную карточку
по теме "Динамика автомобильных катастроф среди курящих женщин северного
Мадагаскара" и принялся втискивать ее на место, в туго набитый ящик
личного каталога.
  "Так, так, - думал он, изо всех сил притворяясь озабоченным, - решили,
значит, мне не мешать. Понаблюдать хотите за наблюдателем. Что ж, воля
ваша. Посмотрим, кто кого... Перенаблюдает".
  Тихо стало в триста пятнадцатой комнате. Слава Путукнуктин, поджав ноги и
склонив голову к плечу, обводил рамочкой какой-то график; Мгасапетов,
прикрыв трубку ладонью, вполголоса переговаривался с "Большим голубым
идеалом"; Роберт Аркадьевич, саркастически усмехаясь, набрасывал на уголке
газеты колонки цифр. Шла нормальная будничная жизнь. И надпись на табло "А
если подумать?" Привычно мигала, не будоража воображения.
  А Фомин сидел, потупясь, и напряженно телепатировал. Кожа на затылке его
мелко подергивалась, но этого, естественно, никто не видел.
  "Настоящим докладываю: Обнаружен, но продолжаю функционировать.
Необходимости в моем перемещении пока нет. Однако вынужден отметить:
Положение младшего научного сотрудника, в котором я нахожусь, определенно
сужает круг моих возстей. Повторяю: Сужает круг моих возстей.
Между тем мой непосредственный начальник Гамлет Варапетович явно не
справляется со своими обязанностями. Считаю необходимым использовать
данную ситуацию в интересах дела. Повторяю: В интересах дела. Прошу
полномочий. Конец".
  Закончив сеанс, Владимир Иванович расслабился, сел поудобнее и принялся с
любопытством рассматривать свои руки. Руки были вполне человеческие: ногти
тупо острижены, короткие пальцы покрыты золотистыми волосками.
  "Вот ведь черти! - Думал он с умилением. - Ни за что не отличишь. Умеют
же все-таки делать! "
--------------------------------------------------------------------
"Книжная полка", http://www.rusf.ru/books/: 16.07.2002 13:51