Mихаил Ахманов
http://mitridat.bos.ru
Spellcheck mitridat
                                Тень Земли
                          Дилогия о Дике Саймоне. 
                                  Книга 2
  Изд-во ЭКСМО-Пресс, 2001. - 704 с. (Серия "Наши звезды").
  ISBN 5-04-006621-Х
     Автор доводит до сведения читателей:  все совпадения имен и названий в
этой книге, кроме географических, случайны.
     Автор благодарит   Анну   Теплову   за   предоставленную   возсть
использовать фрагменты ее стихотворений.
     Мертвые тени на мертвой Земле
     Последнюю пляску ведут,
     И мертвые ветры, вздымая пыль,
     Протяжно над ними поют.
     Змеится, кружится их хоровод
     Меж кладбищ,  руин  и  гор,
     Сплетая  тени Земли и ветров
     В призрачный смертный узор.
     Мигель-Майкл Гилмор, поэт из Рио-де-Новембе, "Пятый Плач по Земле"
                                  Пролог
     Чочинга Крепкорукий,  Наставник воинов из клана Теней Ветра,  был  для
Ричарда Саймона хорошим учителем. Поистине так; ведь тот учитель хорош, чьи
слова помнишь годами, чьи советы полезны и мальчику, и мужу, в чьих речах с
течением  лет  открываешь все новый смысл и новую глубину,  ибо подобны они
ларцам,  запрятанным друг в друга,  в последнем из коих,  самом  крохотном,
хранится  бесценный бриллиант.  И хоть до этого сокровища Ричард Саймон еще
не добрался,  но уже понимал,  что ларцов - не один, не два, а, быть может,
целый десяток.
     Они раскрывались  с  неторопливостью,  и  в  каждом,  кроме  очередной
шкатулки,  лежал какой-нибудь дар - верней,  не какой-нибудь,  а в точности
тот, который Ричард Саймон готов был принять, осмыслить и применить наделе.
В  отрочестве  всякое  Поучение  Чочинги  и  всякий  Ритуал  казались   ему
незыблемыми  правилами,  аналогичными  Кодексу  ООН,  но  сотворенными иной
разумной расой - тайят,  четырехрукими  аборигенами  Тайяхата,  которые,  в
сущности,  тоже  были людьми.  Пусть не такими,  как земляне,  проникшие на
Тайяхат сквозь устье Пандуса,  но все-таки людьми,  - а  значит,  их  жизнь
подчинялась законам,  пусть неписаным,  не занесенным в компьютер, но столь
же ясным и непреложным, как на любой из человеческих планет.
     Правил и Ритуалов у тайят было множество - не меньше,  чем  законов  у
людей.  Как  нанести  оскорбление и как ответить на него,  когда горевать и
когда веселиться,  как оказать другу  почет  и  как  устрашить  врага,  как
поминать предков,  как найти пищу в горах и лесных дебрях, как раствориться
среди трав,  зарослей и камней, стать невидимым и неслышимым, песчинкой меж
гор песка, листком в древесной кроне... Как говорить с животными, предлагая
им мир или бой,  как отвести угрозу и  успокоить  хищника,  когда  напасть,
когда схитрить,  где удариться в бегство,  а где - стоять насмерть... Таков
был дар из первого ларца,  преподнесенный Дику -  юноше  с  прозваньем  Две
Руки,  что  обитал  со  своим  отцом-ксенологом в женском поселке Чимара на
склонах Тисуйю-Амат.
     Второй ларец раскрылся на Колумбии,  в Учебном Центре ЦРУ.  На  первый
взгляд  учили  там  другому:  истории,  прежней земной и новой,  касавшейся
Великого Исхода,  Разъединенных Миров и расселения среди  звезд;  языкам  и
методам  связи,  основам межзвездной транспортировки,  логике и психологии,
химии и медицине, искусству повелевать компьютерами и очаровывать людей. Не
оставалась забытой и практика,  необходимая полевому агенту, - как взорвать
и как разрушить,  как заморозить и испепелить, как управиться с вертолетом,
глайдером и боевой капсулой, как проплыть десяток лиг в ледяном океане, как
вскрыть любой замок и как убить - пулей, рукой, ножом или лучом разрядника.
Другой  мир,  иные науки,  другие наставники...  Суть,  однако,  оставалась
прежней: как выжить и как победить. Суть не изменялась от того, что схватку
называли операцией, победу - выполнением задачи, а наградой служила пометка
в личном  файле  -  вместо  ушей,  черепов  и  пальцев  на  Шнуре  Доблести
воина-тай.  И Ричард Саймон,  преодолев весь курс наук, решил, что Поучения
Чочинги понятней и ясней,  чем лекции его инструкторов - даже Дейва Уокера,
который  выражался  определеннее прочих.  Так,  например,  Чочинга говорил:
"Отрезав врагу уши,  не забудь про печень", - и эта емкая формула покрывала
все,  что  сказать о мерах предосторожности на поле битвы.  "Значит, -
решил Саймон,  - обычаи тай могут служить надежной опорой - более надежной,
чем  человеческие  законы,  где  жесткая  суть деяния маскировалась потоком
лишних слов".  И этот вывод был справедлив и абсолютно верен -  особенно  в
рамках избранной им профессии.
     Но ларцы продолжали раскрываться - на Латмерике и Аллах Акбаре, России
и Сайдаре,  Таити и Гималаях,  во всех мирах,  куда его посылали pro  mundi
beneficio и где ему полагалось вершить скорый и справедливый суд. Он уже не
был Диком Две Руки с далекого и экзотического Тайяхата,  не был и  Ричардом
Саймоном, одним из многих, стажировавшихся в Центре; теперь он стал агентом
DCS-54, избранным для особой миссии, и только кличка - Тень Ветра - служила
напоминанием о его корнях. Разумеется, для людей посторонних; сам он не мог
позабыть Тайяхат хотя бы потому,  что  этот  мир  с  повышенным  тяготением
являлся  его  родиной  и  в  прочих  мирах,  освоенных  человеком,  Саймону
временами чудилось, что он, как воздушный шар, вот-вот поднимется в воздух.
Было и многое другое,  соединявшее с Тайяхатом крепкой нерасторжимой цепью:
отец,  который остался  в  Чимаре,  в  их  домике  под  деревом  шой;  Каа,
изумрудный тайяхатский питон,  прощальный дар Чочинги;  Шнур Доблести,  где
костяшки пальцев и диски,  выпиленные из черепов,  соседствовали с  клыками
саблезуба;  память  о первой девушке,  о Чие,  и первом враге,  которого он
убил.  Но,  если не считать отца,  пребывавшего в добром здравии на  мирных
склонах Тисуйю-Амат, самым важным звеном связующей цепи являлись Поучения -
то,  о чем говорил Чочинга. Прах Наставника уже истлел в Пещере Погребений,
но  ларцы его мудрости продолжали раскрываться,  и в каждом для Саймона был
приготовлен подарок.
     * Pro mundi beneficio - во благо мира (лат.).
     - Пока уши твои на месте,  Две Руки,  внимай и запоминай - и ты,  быть
может,  сохранишь их целыми,  - говорил Чочинга.  - Взгляни  вокруг,  и  ты
увидишь  земли  мира  и  земли войны;  землями мира владеют женщины,  в них
мужчина - гость,  который,  возмужав,  уходит,  дабы растратить свою  силу,
свершая  предначертанное.  Женщин  влечет покой,  мужчин - борьба,  и в том
отличие меж ними, и следуют они своим Путем, и пока вершится так, нет у них
повода для споров и ссор, ибо дороги их разные.
     Немногое  сказать о женском Пути:  прям он, широк и ясен, и нет в
нем тайного и скрытого.  Небесный Свет и Четыре Звезды сияют над теми,  кто
ходит по землям мира,  и не нужны им ухищрения и тайны, ибо нет у них врага
и нет Ожерелья Доблести,  и сердце их жаждет не битв и почестей,  а  только
любви и покоя. Но Путь мужчины - иной; к тому же то не единственный Путь, а
множество Путей,  какими ходят воины различных кланов.  Ведь каждый из  нас
выбирает себе соратников,  ибо без них мы не добьемся ни чести,  ни славы и
не услышим похвальную речь,  и тогда все наши подвиги и победы просочатся в
песок водой забвения, а не лягут прочным камнем в долинах памяти.
     Поэтому мы  выбираем  клан  - дабы гордиться славой среди соратников и
близких и петь Песни Вызова под грохот их  щитов.  И  ты,  Две  Руки,  тоже
изберешь его,  отправившись в земли битв,  в лес у подножия Тисуйю-Амат и в
иные места, где ваши воины звенят клинками и мечут огненные копья. И должен
ты  ведать  Пути  всех  кланов  - ибо,  не зная их,  не найдешь ты дороги к
победе,  тропы к отступлению или ручья,  в котором затеряется твой след  во
время бегства. Поэтому слушай и запоминай!
     Вот Путь  Горького  Камня,  чьи воины мечут дротики и обломки валунов;
мечут так,  будто сами летят со снарядами,  направляя их в цель,  и  потому
удар  их  страшен.  И  горек вкус у валуна,  когда дробит он череп и ломает
ребра!  Горек вкус смерти,  а горше его - вкус поражения и позора. Воистину
горькие камни у Горьких Камней...
     Вот Путь  Извилистого Оврага - внезапный,  как трещина в земле,  когда
колеблет ее огнем из недр.  Тянется щель,  и на  каждом  шагу  -  повороты,
завалы и ямы; и схватка подобна такой же извилистой трещине: удар внезапен,
резок и силен,  и не поймешь, куда нацелены клинки и где поет секира, а где
свистит копье.
     Вот Путь Теней Ветра, наш Путь: никто не видит тебя, а ты видишь всех,
ты прячешься среди скал и деревьев, трава не шуршит под твоими ногами, тело
не  испускает  запахов,  кожа  покрыта  лиственным соком и обсыпана землей.
Таков Путь Теней Ветра,  и я,  обучая воинов,  говорю:  "Стань эхом тишины,
стань мраком во мраке,  травой среди трав,  птицей среди птиц,  змеей среди
змей,  отблеском лунных лучей в  быстрых  водах;  стань  тенью  ветра,  ибо
невидимый  ветер  все-таки    ощутить,  тогда  как  тень его незрима и
неощутима. Сделай это-и нанеси удар!"
     Вот Путь Смятого Листа,  скрывающий силу  твою  и  уменья:  должен  ты
выглядеть  жалким и тощим,  как полумертвый червяк,  что копошится в гнилых
листьях.  Ноги твои должны быть согнуты,  спина - сгорблена, руки - свисать
до   колен,  голова  -  опущена,  взгляд  уперт  в  землю...  Ты  -  смятый
растоптанный лист среди зеленых и сочных;  ты слышишь  оскорбления,  но  не
подвластен  гневу;  ты  видишь  жест  угрозы,  но не отвечаешь на него.  Ты
таишься и хитришь!  Таков Путь Смятого Листа,  и я  говорю:  "Стань  жалким
червем,  стань поникшей травой, не показывай своей силы, ибо разгадавший ее
враг уже наполовину выиграл сражение".
     Вот Путь Шепчущей Стрелы,  прямой и быстрый: стремительно мчится она к
цели,  поет,  рокочет,  шелестит, и несет ее ветер и сила натянутой тетивы.
Невидим глазу ее полет, неотразим удар; не остановят ее ни щит, ни шлем, ни
пояс  из  стальных  пластин,  и  лишь  рукой смиряют стрелы,  вылавливая их
подобно юрким рыбам в озере. Но этим искусством владеют немногие.
     Есть и другие Пути - Путь Звенящих Вод и Холодных Капель,  Путь Серого
Облака  и  Горной  Лавины,  Путь Быстроногих и Путь Четырех Звезд.  Сколько
кланов, столько хитрых путей!
     Так говорил Чочинга,  и теперь, достигнув зрелости, Саймон мог оценить
его Поучения лучше, чем юный воин Две Руки. Теперь он понимал, что все Пути
кланов  являлись  тайными,  но  секрет,  разумеется,  был  заключен  не   в
проявлениях  внешних  и  видимых,  а  в  том,  какими  способами достигался
результат.  И было ему ясно,  что лишь  искусники  вроде  Чочинги  постигли
тайное и знали, как бродить по чужим дорогам, не забывая собственного Пути,
и как отправить в такое же  странствие  других.  Учеников,  последователей,
продолжателей...
     Из этих трех вариантов Саймон мог избрать лишь ученическую стезю,  ибо
все-таки был он человеком,  а не тайяхатским аборигеном с четырьмя  руками.
Истинным  продолжателем дел Чочинги являлся его сын - не Чулут,  кузнец,  а
Чоч,  чьи уши и пальцы  были  целы,  а  Шнур  Доблести  столь  длинен,  что
волочился по земле.  Это было правильно и справедливо.  Чоч,  великий воин,
пришел из тайяхатского леса,  с полей сражений,  чтоб наставлять молодых, и
это  была дорога тай;  Ричард Саймон сражался в своем человеческом лесу,  и
это был путь человека и землянина.
     Но все же он оставался воином-тай  и  в  иные  моменты  своей  карьеры
ощущал  с  пронзительной  остротой свою принадлежность к Теням Ветра.  Этот
факт был столь же неоспорим и ясен,  как и то,  что Земля в конце  двадцать
четвертого  столетия  уже  не  являлась  прежней Землей,  но лишь ее слабым
отблеском, Закрытым Миром, неясной тенью.
     И наступил час, когда Тень Ветра пересеклась с тенью Земли.
     Вот Путь Горького Камня,  чьи воины мечут дротики и  обломки  валунов;
мечут  так,  будто сами летят со снарядами,  направляя их в цель,  и потому
удар их страшен.  И горек вкус у валуна,  когда дробит он  череп  и  ломает
ребра!  Горек вкус смерти,  а горше его - вкус поражения и позора. Воистину
горькие камни у Горьких Камней...
     Из Поучений Чочинги Крепкорукого
                                  Часть 1
                            ПУТЬ ГОРЬКОГО КАМНЯ
                                  Глава 1
     КОЛУМБИЯ, РЕЗИДЕНЦИЯ ДИРЕКТОРА ЦРУ
     АГЕНТУ: DCS-54
     КЛИЧКА: Тень Ветра
     ФАЙЛ: 19551-25
     ДИРЕКТИВА: 01/12004-MR
     СТЕПЕНЬ СЕКРЕТНОСТИ: А
     ПУНКТ НАЗНАЧЕНИЯ: Старая Земля
     СТАТУС: Закрытый  Мир.  Каналы  Пандуса  блокированы  в   2072   году.
Ориентировочный  диаметр  сферы  помех,  препятствующей  межзвездной связи,
около 1,2 парсека.
     ПЛАНЕТОГРАФИЧЕСКОЕ И ИСТОРИЧЕСКОЕ ОПИСАНИЕ:
     Гравитация:1,00 стандартной.
     Суточный оборот: 1,00 стандартного.
     Годовой оборот: 1,00 стандартного.
     Звезда: класса G, светимость 1,00 стандартной величины.
     Исторические сведения:  смотри   информацию   о   российско-украинском
конфликте.
     Климат: умеренный,  субтропический  и  тропический  стандартный  -  по
данным на 2072  год.  Современное  состояние  неизвестно.  Возможны  резкие
климатические  изменения,  связанные  с  двумя  факторами,  - надвигавшейся
экологической катастрофой и разрушениями земной коры, возникшими в процессе
межзвездной транспортировки городов и крупных промышленных объектов.
     Сведения о  суше:  детальные  карты  -  по  состоянию  на  2072  год -
прилагаются  (занесены  в  коммуникационный  браслет  вместе  с   настоящей
директивой).  Современная ситуация неясна.   предположить, что большая
часть  Европы,   южное   и   восточное   Средиземноморье,   Индия,   Китай,
Североамериканский  материк  от пятидесятой до двадцатой параллели являются
полностью безжизненными зонами - вследствие  воздействия  трансгрессора.  К
сохранившимся   регионам   относятся   Сибирь,   южная   Украина   и  Крым,
восточно-азиатские  степи,  Африка,  Австралия  и  Южная   Америка.   
предположить,   что   пустыни   и   горные  области  также  не  подверглись
значительным изменениям.
     Сведения об  океанах:   современное   состояние   неизвестно.   Нельзя
исключить  некоторого  (или  значительного) поднятия уровня Мирового океана
вследствие таяния полярных льдов.
     Горы: как отмечалось выше,  горные области подверглись  незначительным
изменениям.  Воз, увеличилась тектоническая активность в южной Европе,
центральной и восточной  Азии  и  вдоль  западного  побережья  американских
материков.
     Внутренние моря:  вполне  достоверна информация о том,  что Каспийское
море  слилось  с  Азовским,  Черным  и  Средиземным,  а  на  месте  Великих
американских    озер   образовался   обширный   эстуарий,   соединенный   с
Атлантическим океаном. Более сведений не имеется.
     Крупнейшие реки:  Миссисипи,  Нил,  Дунай, Волга, Хуанхэ, Янцзы, Инд и
Гангисчезли.  Конго,  Тигр,  Евфрат,  Амазонка и сибирские реки,  видимо, в
какой-то степени сохранились.
     Полярные шапки:  состояние неизвестно.  Воз, Гренландия полностью
освободилась от льдов, а Антарктида - частично.
     Магнитные полюса: их положение практически не изменилось.
     Естественный спутник:  не пострадал. На Луне, как и на прочих планетах
Солнечной системы, не проводилось широкомасштабных транспортных работ. Весь
персонал  исследовательских станций (Луна,  Марс,  Венера,  Меркурий,  Пояс
Астероидов) был своевременно эвакуирован.
     Искусственные спутники:  большей частью демонтированы или  переброшены
через   Пандус   в   звездные   системы   Большой  Десятки.  Об  оставшихся
искусственных сателлитах достоверно известно следующее:
     1. Боевые комплексы на земной орбите отсутствуют;
     2. Ретрансляторов,  модулей  связи,  метеорологических  спутников   не
имеется;
     3. Из  крупных объектов присутствуют индийская астрономическая станция
( полностью законсервирована )  и  русский  спутник  "Пальмира".  Последний
использовался   в  качестве  санатория  и,  предположительно,  находится  в
работоспособном состоянии.
     Станции Пандуса:  к моменту  блокировки  межзвездной  связи  на  Земле
оставалось тридцать семь установок Пандуса, предназначенных для перемещения
особо крупных объектов.  Тридцать  две  из  них  сосредоточены  на  спорной
территории,  в  Крыму и в районе городов Харьков,  Донецк,  Днепропетровск,
Кривой Рог, Николаев, Херсон, Одесса. Подробные карты прилагаются.
     Примечание: все станции были укомплектованы международным персоналом -
гражданами Украины, России, Китая, Соединенных Штатов, Канады и европейских
стран.
     ПРИЧИНА РАССЛЕДОВАНИЯ:  устойчивое на протяжении трех веков отсутствие
связи со Старой Землей, блокировка каналов Пандуса начиная с 2072 года, что
позволяет классифицировать Солнечную систему как Закрытый Мир.
     ВОЗМОЖНЫЕ ГИПОТЕЗЫ: несанкционированное украинскими властями включение передатчика  (или  передатчиков)  помех.  Данную  акцию  могли  осуществить функционеры двух противоборствующих  сторон:  фронта  "Русская  Дружина"  и партии "Радяньска Громада".
     Иные гипотезы отсутствуют.
     Оценка производилась Аналитическим Компьютером "Перикл-ХК20".
     ПРЕДПИСАНИЯ АГЕНТУ:    очевидными    задачами    являются   ликвидация
передатчика помех  и  общая  рекогносцировка  с  целью  сбора  необходимого
минимума   сведений  о  Старой  Земле.  Однако,  учитывая  неопределенность
существующих  на  Земле  условий,  неординарность  операции  и   такие   ее
особенности,  как  возсть  дальнейшего  совершенствования  импульсного
трансгрессора (деструктора) и засылка новых агентов, нуждающихся в базе для
своих  действий  и их разумной координации,  агенту DCS-54 в первую очередь
предписывается:
     1. Выжить - как безусловная инструкция. 2. Вернуться - как инструкция,
подлежащая выполнению При технической возсти.
     На время операции полномочия агента DCS-54 не ограничены.
     СРОК ИСПОЛНЕНИЯ: Ориентировочно - тридцать суток.
     ПОДПИСЬ: Личный штамп-идентификатор Директора ЦРУ.
     ОТВЕТСТВЕННЫЙ ЗА ОПЕРАЦИЮ:  Э.  П. Хелли, руководитель Учебного Центра
ЦРУ.
     ОПЕРАЦИЮ КОНТРОЛИРУЮТ:  Н.  А.  Москвин,  генеральный резидент  ЦРУ  в
России,  планета  Россия;  П.  С.  Конопченко,  генеральный резидент ЦРУ на
Украине, планета Европа.
                                   * * *
     Ричард Саймон, агент DCS-54 по кличке Тень Ветра, спал.
     Крепкий молодой мужчина, уверенный в своих силах, опыте и удаче, он не
испытывал  тревог  -  даже  в  тех  обстоятельствах,  которые,  если судить
объективно,  ничего хорошего не обещали. Но этот случай был не первым в его
обширной практике, и потому он спал спокойно. Снилось ему далекое детство -
Чия,  Чочинга,  отец и их домик в женском поселке Чимара, на склонах хребта
Тисуйю-Амат.
     Будто бы  он  прилетел  туда  в  первый раз,  десятилетним мальчишкой,
смуглым  и  голоногим;  будто  сидит  он  в  кабине  "пчелки",   с   широко
распахнутыми глазами,  с кожаной ленточкой на висках,  отливающей сероватым
жемчужным блеском,  -  повязкой  Теней  Ветра;  будто  их  голубой  аппарат
спускается вдоль каменной стены,  а внизу, тихая и безмятежная, раскинулась
Чимара.
     Он снова видел каменное чело Тисуйю-Амат с едва различимыми чертами  -
гигантское,  морщинистое,  темное,  исполосованное шрамами осыпей,  рубцами
трещин,  причудливыми провалами пещер.  Этот  лик  древнего  титана  венчал
ледяной  шлем о трех зубцах,  похожий на выщербленную корону с хрустальными
подвесками ледников.  Два крайних спускались  особенно  низко,  до  широких
плеч-перевалов,  превращаясь  там  в  бурные  потоки;  сверкающими  пенными
серпами они падали с отвесных склонов, вгрызались в каменные ребра, прыгали
и   грохотали  среди  скал,  взметая  в  воздух  мириады  брызг,  рождавших
семицветную радугу.  Гигант в льдистом шлеме  с  руками-водопадами  как  бы
сидел,  опираясь на пятки и выдвинув колени,  и на этом уступе тихо дремало
селение.  Ричард Саймон - нет,  десятилетний Дик! - видел крохотные хижины,
пылавшие перед ними костры, деревья шой с широкими кронами, запутанный узор
тропинок и ручьев,  фигурки людей и животных - все это было как бы  выткано
на травянистом изумрудно-зеленом ковре.
     Каменный лик  Тисуйю-Амат,  что  означало Проводы Солнца,  вздымался с
востока; на западе карниз, приютивший селение, был словно срезан гигантским
ножом,  и  внизу  темнело  овальное озеро в зеленой раме бесконечного леса.
Тайятский лес,  куда уходят юные воины,  чтоб обрести славу и честь!  Место
битв, земля войны! Дик знал, что он спустится туда, став мужчиной и воином,
но до этого было еще целых шесть лет. Целая вечность!
     Их вертолет,  голубая "пчелка",  спускался  к  поляне  перед  обширной
пещерой,  служившей жилищем Наставнику. Рядом, поддеревьями шой с огромными
пятипалыми  листьями,  притулилась  хижина;  на  крыше  ее,   на   коротком
флагштоке,  полоскался  вымпел  ООН  -  голубое  поле с десятью золотистыми
кольцами и шестнадцатью звездами,  символом Большой Десятки  и  Независимых
Миров.  Саймон,  Дик,  знал,  что эта поляна, эти пещера и хижина будут его
домом - долгие-долгие годы,  воз - всегда.  Ведь  дом  -  это  детские
воспоминания,  улыбка  отца  и  суровый  взор Чочинги,  теплые пальцы Чии в
ладони и свист птиц-певунов...  Дом - это место,  где ты  был  счастлив.  И
потому,  вспоминая  о  доме,  Ричард  Саймон представлял не коттедж тетушки
Флори в Смоленске,  на крутом днепровском берегу,  не жилой  блок  Учебного
Центра  и даже не нынешнее свое жилище в Грин Ривер,  штат Орегон,  планета
Колумбия,  где ждал его верный Каа.  Нет,  в мыслях своих он возвращался  в
Чимару, в ту точку пространства и в те времена, когда все они были вместе -
он,  отец,  Чочинга,  Чия - и,  разумеется,  зеленый змей Наставника и  его
охотничьи  гепарды,  шаловливые  Шу и Ши.  Там был Дом,  и другого,  как он
полагал, не будет никогда.
     Сон длился, и в счастливом своем сновидении Саймон снова видел Чочингу
и  отца.  Наставник  -  высокий  темный  силуэт перед входом в пещеру - был
озарен неяркими отблесками светильников,  пылавших за его  спиной.  Сейчас,
как  и  в  детстве,  он  казался  Саймону огромным,  похожим на многорукого
индийского демона или на древнего титана;  его  янтарные  зрачки  блестели,
ноздри  чутко  подрагивали,  темная  антрацитовая  грива  вихрилась  вокруг
широкого лица. Он был им, если не считать обвившего бедра изумрудного змея,
и от него исходило ощущение мощи и свирепой уверенной силы.
     Саймон почувствовал руку отца на своем плече, услышал его голос.
     - Чочинга, атэ имозу ко-тохара зеггу. Ко-тохара!
     Тогда, в  минувшей реальности,  он не понял этих слов,  не ,  зная еще
языка тайят. Но сейчас они были ясны и понятны.
     - Чочинга,  -  промолвил  отец,  -  я  привел  к  тебе   моего   сына.
Единственного сына!
     Сон длился,  сливаясь с воспоминаниями.  Как прежде - в той, минувшей,
реальности - Чочинга,  грозный великан,  поднял руки  -  все  четыре  руки,
мощные,  в  буграх  узловатых  мышц;  потом яростный блеск янтарных зрачков
угас,  дрогнули широкие брови, полные яркие губы растянулись в улыбке, и он
запел.
     Это была  Песня Приветствия и Представления,  которой согласно Ритуалу
мужчина-тай встречает друга.  Голос у Чочинги был сильный,  глубокий;  руки
его мерно двигались в такт протяжной мелодии,  он то простирал верхнюю пару
перед собой,  то проводил ладонями нижней по  бокам,  поглаживал  блестящее
змеиное  тело,  потом  с  неторопливостью вытягивал руки вверх и в стороны,
показывая то на небеса, то на яркий солнечный диск, то на отца, то на Дика.
     Губы Саймона зашевелились.  Скованный сном,  он  улыбался  и  повторял
каждое слово этой песни.
     Я - Чочинга, носивший дневное имя Быстрей Копья,
     Я - Чочинга, чье имя вечера Крепкорукий,
     Я - Чочинга, чьи отцы Чах Опавший Лист и Чеуд Потерявший Сына,
     Я - Чочинга, чьи матери Хара Гибкий Стан и Хо Танцующая В Травах,
     Я - Чочинга из клана Теней Ветра, Наставник воинов,
     Я - Чочинга Несчастный; брат мой Чу пал от ножа Звенящих Вод,
     Я - Чочинга Счастливый; брат мой Саймон стоит на пороге.
     Эта песня  не  являлась  Песней  Вызова,  предназначенной бойцу чужого
клана,  и потому Чочинга  не  поминал  своих  побед,  имен  убитых  врагов,
отрубленных пальцев и черепов,  украшавших его Шнур Доблести, - как и того,
что собственные его уши и пальцы  целы  и  что  за  сорок  лет  сражений  и
поединков он не потерял ни ногтя,  ни волоска.  Он был великим воином!  Его
Шнур Доблести свисал до колен,  его щиты были прочными, его копье летело до
Небесного Света, а на его
     клинках не высыхала кровь.  И умер он так, как пожелал, - на рассвете,
что считалось у тай признаком благоволения судьбы.
     Ричард Саймон,  спавший в командном отсеке спутника "Пальмира",  знал,
что сейчас случится.  Отец ответит песней на песню, потом Наставник, шагнув
к ним,  подхватит Дика,  подбросит вверх и  швырнет  в  траву.  А  потом...
Кажется,  когда  он  поднялся,  отец  велел  ему сделать жест приветствия -
согнуть руки и слегка развести их в стороны... А Чочинга сказал:
     - Хорошо, что ты умеешь падать и подниматься. Всякий воин может упасть
под вражеским ударом,  но это не беда. Главное, вовремя подняться. Встать и
отрезать врагу уши.  Или пальцы - что тебе больше понравится.  Пальцы  даже
лучше - костяшками  украсить боевое ожерелье, Шнур Доблести.
     Тогда Дик  мог  лишь  мечтать  о таком ожерелье.  Но Ричард Саймон его
имел, и было оно весьма длинным - правда, не до колен, как у Чочинги, но на
ладонь  ниже пояса.  Обычно,  отправляясь на задание,  он брал его с собой,
поскольку  Шнур  являлся  отнюдь  не  сувениром,  а   реальной   и   весьма
красноречивой  летописью  подвигов  своего владельца.  Но мысль сделать его
подлинней давно не терзала Саймона - ведь человеческие обычаи иные,  чем  у
тайят, так что мерзавцы, которых он упокоил, не рисковали ушами и пальцами.
Как правило, не рисковали. Случались и особые ситуации...
     Сон, в котором он встретил  Чочингу,  сменился  другим.  Дик  -  почти
взрослый,  шестнадцатилетний  - сидел на веранде их дома в Чимаре с учебным
компьютером на коленях.  Наступала ночь; закат, пылавший над лесом, померк,
и  над  зубчатой горной стеной повисла луна - огромная,  с темным пятном на
серебристом диске,  похожим на четырехкрылого посыльного  орла.  Где-то  за
спиною Дика, в полутьме, слышалось легкое дыхание Чии; он помнил, что в тот
вечер она плела тростниковую фигурку Ши,  охотничьего гепарда -  ту  самую,
украшавшую  теперь  его  коттедж  в  Грин  Ривер.  Тихо  шелестел тростник,
временами Чия что-то шептала, по экрану компьютера плыли схемы и графики, и
ровный  механический  голос  повествовал  о  былых  временах,  о канувших в
вечность раздорах и ссорах,  о Сергее  Невлюдове,  творце  пространственных
врат,  и об Эпохе Исхода,  когда трансгрес-сор - или Пандус, как его обычно
называли,  - распахнул Дверь в необъятную и такую щедрую Галактику.  В  ней
было   множество   миров,  ничем  не  хуже  Земли  -  девственных,  чистых,
гостеприимных и пустых;  в ней всякому хватало места,  - столько места, что
любая страна и каждый народ могли заселить материк, или планету, или десять
планет, если имелись к тому их воля и желание.
     Саймон заворочался в широком кресле у пульта,  досматривая сон. Список
Разъединенных Миров мерцал на экране учебного компьютера,  а под сомкнутыми
веками спящего,  накладываясь на ровные строчки,  плыли  видения  планет  -
горы,  леса,  океаны,  станции Пандуса, города, потоки глайде-ров на шумных
магистралях,  лица, картины, пейзажи... Вот Миры Большой Десятки - Россия и
Колумбия,  где жили его родичи по матери и отцу,  Европа и Латмерика, Аллах
Акбар,  Китай и остальные...  Вот Независимые Миры... Он бывал на многих из
них,  но больше помнились Гималаи, мятежный князь Тенсинг Ло, и Аляска, где
испытывали  первые  фризе-ры.  Вот  Протектораты  ООН,  Миры   Присутствия,
Колониальные  Миры...  Тайяхат,  - машинально отметил он,  - родина...  Вот
Планеты-Свалки и Каторжные  Планеты...  Тид,  где  погиб  Ноабу  и  где  он
встретился  с  Хаоми...  Длинный  список,  очень  длинный,  но нет в нем ни
Тизаны,  ни Фейхада и Конго.  И нет  Земли,  Старой  Земли...  Сайдара  уже
есть...  наверное,  есть...  На  Сайдаре он побывал пятнадцать месяцев тому
назад, дождавшись высокой чести: первым скользнуть в дыру, пробитую в сфере
помех импульсным трансгрессором.
     Но сон уводил Саймона дальше, гася случайные воспоминания.
     В ту  ночь,  пока  Чия  плела  фигурку  гепарда,  он  говорил с отцом.
Странно!  Бывают беседы,  которые помнятся целую жизнь... А может, ничего в
том  странного нет - ведь говорили они о Закрытых Мирах,  что было для Дика
откровением.  Потрясающим  откровением!  Ибо   его   компьютер,   всезнайка
"Демокрит", общаться на эту тему не пожелал.
     - Закрытым Миром согласно принятой классификации называют планету, где
блокирован  канал  межзвездной  связи,  -  произнес  отец.   -   Блокирован
трансгрессор, понимаешь? То есть канал был, а затем исчез, потому что...
     - ...разрушены станции Пандуса? - предположил в изумлении Дик.
     - Нет. - Саймон-старший покачал светловолосой головой. - Пусть станции
разрушены,  взорваны и стерты в порошок - это не важно.  Не важно,  так как
устья Пандуса могут раскрыться вблизи тяготеющих масс величиной с астероид,
не то что с планету! И никакие станции для этого не нужны.
     Во всяком случае, так утверждают специалисты, и я не вижу повода им не
верить.  Перед Исходом нигде не было никаких станций - нигде,  кроме Земли;
тем не менее удалось отыскать и исследовать сотни  миров,  выбрать  из  них
наилучшие и перебазировать промышленные объекты и города.  Эти исследования
и поиски,  как ты знаешь,  идут до сих пор,  и любой человек с  планетарной
лицензией  в  кармане может отправиться в девственный,  но безопасный мир и
вкушать там полное одиночество.  А  может  переехать  с  семьей,  со  всеми
родичами и друзьями, с компаньонами и родичами компаньонов...
     Дик кивнул.  Такие планеты назывались Мирами Присутствия,  и в них мог
обитать какой-нибудь меланхолик-одиночка или колония в пару тысяч  человек.
Там  не  было  стационарных  Пандусов,  но  и  такие миры входили в систему
Транспортной Службы ООН и посещались ее эмиссарами раз в месяц  или  раз  в
год - как того требовала планетарная лицензия.
     И никаких проблем с каналами связи!  Пандус работал всегда и везде,  и
длилось это более трех столетий, с Эпохи Исхода!
     - Ты хочешь сказать,  - он поднял взгляд на отца,  -  что  эта...  эта
блокировка  -  точно замок,  повешенный кем-то на дверь?  Дверь заперта,  и
нельзя войти?
     - Вполне уместная аналогия -  дверь  заперта,  и  нельзя  войти,  -  с
расстановкой произнес отец. - А, как ты понимаешь, природа не вешает замков
и не запирает дверей на засовы. Иное дело - люди!
     - Люди,  которые там остались?  Там?-  повторил  Дик,  подчеркнув  это
слово,  дабы не возникло сомнений,  что речь идет о Земле. - Но почему? Для
чего? И кому это нужно?
     Ответа отец не знал,  как не знали его в Транспортной Службе ООН  и  в
Конторе - иными словами,  в Центральном Разведуправлении.  Вопроса "как?.."
не существовало,  поскольку Пандус,  он же - пространственный трансгрессор,
мог  быть  блокирован  с легкостью - высокочастотным радиосигналом,  особым
образом модулированным  и  излучаемым  во  всех  направлениях.  Эта  помеха
препятствовала  точной  ориентации поискового луча,  который нащупывал лишь
протяженный и  непроницаемый  сферический  барьер,  но  не  породивший  его
источник.    Сравнительно   маломощные   передатчики,   упрощенный   аналог
радиотелескопов,  могли  прикрыть  всю  звездную  систему   на   расстояние
двух-трех     светолет, блокировав  каналы  Пандуса  и  любую  попытку проникновения извне.
     Но зачем? Для чего?
     Ответы могли быть разнообразными.  Один уже  получили  -  на  Сайдаре,
однако ту тайяхатскую ночь, что снилась Саймону, отделяли от Сайдары десять
лет и миллиарды лиг пространства.  К тому же на Земле могли найтись  совсем
иные резоны...
     Он заворочался,  просыпаясь.  В эти мгновения,  на грани яви и сна, он
будто мчался из прошлого в настоящее, минуя один за другим верстовые столбы
событий.  Они  мелькали  и  уносились стремительно вдаль,  сливаясь в серую
пелену: семнадцать месяцев в тайятских лесах, четыре года в Учебном Центре,
потом - операция в Латмерике,  Сьерра Дьяблос,  операция в России,  Москва,
операция в Гималаях,  Непал,  операция на Таити,  плавучий  город  Парадиз,
операция   в   Южмерике,  Рио,  операция  на  Тиде...  Операция,  операция,
операция...  Встречи и расставания,  слезы и  кровь,  спасенные  и  отнятые
жизни,  пытки  и  месть,  след от пули под правой ключицей,  ожоги на шее и
запястье... Сколь многое может случиться за двенадцать лет!
     Но ум,  привыкший логически  мыслить,  из  многого  отбирает  главное.
Главным   же  были  два  обстоятельства:  импульсный  трансгрессор,  детище
Транспортной Службы ООН,  и агент ЦРУ  с  кодовым  номером  DCS-54.  Ричард
Саймон,  Тень  Ветра,  круживший сейчас над Землей на расстоянии семидесяти
лиг.
                                   * * *
     Раскрыв глаза,  он осторожно приподнялся,  держась за пульт.  Огромный
блестящий  цилиндр  "Пальмиры"  вращался  с царственной неторопливостью,  и
тяготение на внутренней его  поверхности  не  превышало  четверти  земного.
Здесь  находились  жилые  отсеки,  командная  рубка,  склады,  гидропарк (в
котором сейчас не было ни капли воды) .и энергетический модуль, питаемый от
солнечных  батарей,  -  их сверкающие ячейки обнимали станцию,  придавая ей
сходство с чудовищной многокрылой стрекозой.  Ближе к оси тяготение падало,
позволяя  устроить  всяческие  забавы  и  аттракционы,  - "Пальмира" хоть и
являлась  спутником-санаторием,  но  тут,  как   выяснил   Саймон,   скорей
развлекались,  чем лечились. Один торец цилиндра был ориентирован на Землю;
в его середине  зияла  шлюзовая  камера  для  приема  челноков,  окруженная
широким  кольцевым  пространством,  поделенным надвое.  Большая часть этого
пространства  предназначалась  для  отдыхающих,  выполняя  роль   смотровой
палубы:  тут  стояли кресла,  находился бар,  и сквозь маломощные телескопы
 было любоваться земной поверхностью.  В  меньшей  части  располагался
экипаж:  кухня-столовая,  люк служебного шлюза,  пять кают вдоль недлинного
коридора и рубка в самом его конце.
     В этом отсеке Саймон провел  уже  четыре  дня,  потраченных  на  общую
рекогносцировку  и  адаптацию  после перехода,  который был таким тяжелым и
мучительным,  словно его  пропустили  сквозь  огромную  мясорубку  с  плохо
заточенными   ножами.   Обычные   странствия   с  помощью  Пандуса  никаких
болезненных  ощущений  не   доставляли,   но   установка   ИТ   (импульсный
трансгрессор,  или  деструктор,  вырубавший  канал  в сфере помех) являлась
неприятным исключением.  В двояком смысле:  во-первых, она причиняла жуткую
боль, а во-вторых, ИТ был дорогой в один конец: позволяя забросить агента в
Закрытые Миры,  он никоим образом не  гарантировал  возвращения.  И  оттого
Саймону  чудилось,  что  после  мясорубки он угодил в капкан - в гигантский
капкан размером с целую планету,  откуда нет ни  выходов,  ни  лазеек.  Это
ощущение было столь же неприятным и угнетающим,  как на Сайдаре, но там ему
удалось за пару дней найти передатчик помех  и  снять  блокировку.  Сайдара
была  миром спящих,  и там никто ему не мешал,  кроме четверки взбесившихся
роботов, а на Земле, похоже, обстоятельства сложились иначе. Зато и роботов
здесь  не  водилось  -  ни роботов,  ни компьютерных сетей,  ни летательных
аппаратов,  ни баллистических ракет.  Последнее вызывало у Саймона грустные
мысли;  он полагал, что без чего-то мощного и дальнобойного ему на этот раз
никак не обойтись.  Например,  без  "Вельзевула"  с  боеголовкой  на  сорок
килотонн...  Хотя  "Огненный  меч"  и  "Возмездие" ничем не хуже:  поменьше
дальность, побольше мощность, получше точность.
     С минуту он прикидывал,  что  бы  такое  избрать,  потом  вздохнул  и,
раскрыв  упаковку  с концентратом,  принялся за еду.  Ни "Вельзевулов",  ни
"Мечей" у него не было,  и в данный момент весь его арсенал мог поместиться
в  двух  руках:  "рейнджер"  с  запасными обоймами,  тайятский нож тимару с
лезвием бритвенной остроты и небольшой контейнер,  где хранились фризеры  и
гранаты. Значит, средства доставки все же придется искать на Земле... Такой
снаряд,  чтоб долетел до лунного кратера Архимеда в Море  Дождей  и  разнес
проклятый передатчик в клочья...
     Снова вздохнув,  Саймон проглотил опостылевший концентрат, потянулся к
пульту и щелкнул тумблером.  Кроме телескопов на смотровой  палубе,  в  его
распоряжении были модуль планетарной связи с наружными антеннами, компьютер
трехсотлетней давности и пеленгатор.  Все  прочее  оборудование  "Пальмиры"
оказалось   бесполезным   -  разумеется,  кроме  системы  жизнеобеспечения,
снабжавшей его водой и воздухом.  Да  и  не  было  тут  никаких  хитроумных
устройств:  "Пальмиру", построенную в 2044 году, создавали для отдыха, а не
для  шпионских  акций.  Вероятно,  она   считалась   последним   российским
имуществом, которое стоит забрать в Новый Мир, и потому провисела на орбите
двадцать восемь лет, до самого конца Исхода. Перебазировать ее не успели, и
теперь  она  кружила  над  Землей  в  компании  с индийским астрономическим
спутником.  Но тот был совсем  крошечным,  и  с  него  сняли  все,  включая
сантехнику и световые панели.
     Саймон медленно вращал верньер приемника. Шесть экранов, расходившихся
над пультом овальными цветочными лепестками, оставались безжизненны и серы;
на  Земле  -  на  этой  Земле  - отсутствовало телевидение,  не говоря уж о
лазерной и голографической связи.  Но радиосвязь была,  и временами  Саймон
различал невнятный шелест людских голосов,  музыку и даже песни.  Вещали на
трех языках,  которые он знал,  на русском, украинском и арабском; еще - на
татарском, монгольском и каких-то неведомых наречиях, вероятно, кавказских,
где через каждые три слова поминался Аллах  вкупе  с  пророком  Мухаммедом.
Траектория  "Пальмиры"  была  наклонена  под  углом  сорок  пять градусов к
плоскости  экватора,  так  что  спутник  пролетал   над   Южной   Америкой,
Атлантикой,  Сахарой,  Иранским нагорьем и Сибирью; затем - над безбрежными
просторами Тихого океана. В результате Саймон, ловивший передачи на длинных
и средних волнах,  лучше слышал то одно,  то другое, что позволяло, вкупе с
визуальными наблюдениями, сделать кое-какие выводы.
     Он обнаружил,   что   большая   часть   Европы,    Китай    и    часть
Североамериканского  материка  изрыты  гигантскими  кратерами  километровой
глубины,  чудовищными кавернами, оставшимися после транспортировки городов.
Индия,  Малая  Азия,  Пиренейский,  Апеннинский  и  Балканский  полуострова
исчезли,  равным образом  как  и  Флорида,  Япония,  Британия  и  Панамский
перешеек. Между Евразией и Африкой плескалось просторное море - конгломерат
бывшего Средиземного,  Мраморного и Черного, омывавшее теперь горы Кавказа,
Ирана и пески Аравии.  Гудзонов залив поглотил Великие американские озера и
все Восточное  побережье  Штатов;  Лабрадор  сделался  островом,  Атлантика
слилась  с Тихим океаном на протяжении двух тысяч километров,  а от Больших
Антил остался только огрызок Кубы.
     Разумеется, во всех  этих  зонах  катаклизмов,  какими  сопровождалась
глобальная  трансгрессия,  царило  кладбищенское  молчание - за исключением
Крыма и юго-восточной Украины,  где Пандус практически не  применялся.  Что
касается  Африки,  Сибири,  Австралии  и  Южной  Америки,  то  они почти не
изменились;  в  прошлом  тут  расположилось  немного  больших  городов,   а
остальные - если не считать Австралии - были такими трущобами,  что тратить
на них энергию Пандуса явно не стоило.  Забирали людей,  не ветхие  избы  и
хижины;  забирали животных, произведения искусства и особо ценные природные
ареалы  -  частичку  Серенгети,  несколько  квадратных  лиг  тайги,  клочок
австралийского буша и амазонской сельвы.  Но главным все-таки были люди,  а
их на Земле к 2072 году еще оставалось немало -  двадцать  шесть  миллионов
человек, разбросанных по всем материкам. Почти все они готовились в путь на
новую  родину,  за  исключением  ортодоксов-мусульман:  арабов   из   числа
непримиримых  и  сотни  тысяч их единоверцев на Волге,  Кавказе и в Средней
Азии.  Были,  конечно,  и  позабытые  -  крохотные  племена,  бродившие   в
африканских джунглях,  в сибирской тайге и монгольских степях.  Однако всех
их предполагалось разыскать со временем и переправить  в  прекрасные  Новые
Миры - соединив, по их желанию, с любым другим народом или одарив отдельным
персональным миром.  Что,  разумеется,  и было б исполнено,  если бы в 2072
году Земля не окуталась сферой помех.
     Медленно вращая верньер настройки, Саймон вслушивался в шелест далеких
голосов.  На Украине,  в зеленом оазисе над бывшим Черноморским побережьем,
вещали три радиостанции.  Он слышал их плохо,  но все-таки смог определить,
что все они сосредоточены в районе Харькова - вероятно,  Новой  столицы.  В
телескоп город казался вдвое меньше,  чем прежде,  - на снимках сделанных с
русского спутника в 2066 году;  его восточная часть  временами  окутывалась
дымным  клубящимся  маревом,  причину  которого  Саймон  не разглядел.  Все
остальные города, кроме Одессы, вроде бы были на месте - тоже сократившиеся
вдвое и втрое, но, по крайней мере, живые. Однако надолго ли?..
     Динамик разразился хриплыми резкими воплями:
     - ...клятие бляхи...  спелись с мослами... орда... саранчуки, свинячьи
рыла,  татарськи биси... брехати, шо... угроза... згинь!... не допустимо до
Харькива... встань, Украина!.. на вмерт, не на живот!..
     Такие кличи  Саймон  слышал  не  в  первый  раз  и  сделал вывод,  что
неприятность в виде бляхов и мослов грозит Украине с востока.  Очевидно,  с
Волги  и  из Сибири;  там,  три с половиной столетия назад,  еще оставалось
около семисот тысяч жителей.  Как и чем они могли  угрожать  Украине,  было
загадкой:   согласно   прогнозам   "Перикла",   гигантского  аналитического
компьютера ЦРУ,  на нынешней Земле ни кто не мог соперничать с  Украиной  -
точнее,  с ее юго-восточными областями,  сохранившими как население,  так и
промышленный потенциал.  По мысли стратегов из  Совета  Безопасности,  этот
земной  регион  должен  был  стать  бесспорным  лидером  и  если  не опорой
справедливости, то уж, во всяком случае, фундаментом миропорядка. Однако:
     - ...товариство   козакив...   батько-отаман   пан    Стефан    Ментяй
розмолвил... тяжко буде, панове-лыцари!.. буде лихо... приспило дило... щоб
не похилилася наша козацька слава... рано ще вмирати...
     Это была  вторая  станция,  но  сообщения  с   третьей,   вероятно   -
правительственной, звучали столь же пессимистично:
     - ...хмара  над  Харькивом...  харькивское гультяйство бунтуэ...  круг
Харькива...  почорнило од крови...  шахтери Донецка...  Крим... Пан Самийло
Калюжннй,  старшой  голова  Ради  ЦЕРУ,  назвати это...  Пан Нечай Чуприна,
каштелян Крима,  и пан Сапгий,  глава безпеки,  сказав...  Пан Павло Мороз,
президент,  призываэ... Встанем громадой!.. Отстоим радяньский край!.. Боже
нам поможи...
     Пауза. Затем:
     - ...перший козацький регимент...  слетати до руин Одесы  з  витром...
немаэ  ничого...  обратний путь...  полег вбитий...  другий регимент...  до
Херсону...
     И снова первая радиостанция обрушивала поток брани и угроз:
     - ...орда варварив...  песьи  хари...  свинорылы...  хайло...  послать
червоних  жупанов...  Рада  ЦЕРУ...  бюллетен...  не  ждать,  ударить  всей
силой... Хай живе!..
     Пролетая над Сибирью,  Саймон ничего не  мог  разглядеть  под  плотным
лесным покровом,  но в степях Турана и Монголии намечалось некое движение -
в телескоп он видел клубы пыли,  а по ночам - отблеск бесчисленных костров.
К  сожалению,  оптика  на  "Пальмире"  была  слаба и не позволяла различить
детали.  Воз,  внизу  работали  какие-то  радиостанции,   но   слишком
маломощные; только один раз Саймон расслышал далекий потусторонний шепот:
     - ...Мяскяв эте... Хабяляр бу кенне...
     * Говорит Москва. Новости этого дня (тат.)
     Он смог понять лишь то, что говорят по-татарски и что передача ведется
из  Москвы - или того поселения,  что находилось теперь в районе чудовищных
кратеров,  оставшихся от прежней Москвы, Тулы, Твери и Рязани. Иногда, тоже
на  пределе  слышимости,  он  различал арабскую речь,  но ничего полезного,
достойного записи в коммуникационный  браслет,  не  было;  одни  молитвы  и
протяжные призывы муэдзина.  С помощью пеленгаторов "Пальмиры" он определил
направление - передачи шли с юго-востока,  с  Зондских  островов,  с  Новой
Гвинеи или, воз, из Австралии.
     Но самый  поразительный сюрприз преподнесла Америка - конечно,  Южная,
где сохранились в неприкосновенности бассейн  Амазонки,  Анды,  Бразильское
плоскогорье, аргентинские степи, долины Параны и Ориноко. Разумеется, и тут
виднелись кратеры на месте Буэнос-Айреса,  Рио,  Сантьяго,  Лимы  и  других
городов,  но  в  целом  континент  не  пострадал  и  очертания его почти не
изменились. Пролетая над этой территорией, примерно от Санта-Крус к Ресифи,
Саймон  видел стада коров и еще каких-то животных,  довольно многочисленные
поселения,  десяток из коих могли считаться городами,  повозки,  трейлеры и
железную  дорогу,  что  шла  вдоль восточного берега и ответвлялась широкой
дугой к горам,  плоты и паровые корабли, сновавшие вдоль рек и в прибрежной
зоне,  -  словом,  все  признаки  активности,  включая дым сражений и смог,
висевший над заводами и рудниками.  В  этом,  пожалуй,  не  было  б  ничего
удивительного  -  в Бразилии,  к концу Исхода,  еще оставалось тысяч двести
цветного населения,  - если бы не радиоголоса.  На побережье работало  семь
или  восемь станций,  и Саймон превосходно слышал их и столь же превосходно
понимал - ибо вещали они не на испанском и португальском,  а  на  чистейшем
русском.  Язык,  конечно,  был  несколько архаичен,  однако для уха Саймона
казался музыкой - так же,  или почти так,  говорили в Смоленске, его родном
городе,  переброшенном  некогда  на  Тайяхат.  В  мире  России русская речь
звучала иначе,  и там  было почувствовать,  что  за  три  с  половиной
столетия язык изменился - не слишком сильно, но вполне заметно. А здесь...
     Здесь напевный голос дикторши ласкал Саймона,  и, если не вслушиваться
в смысл слов,   было вообразить,  что мама, погибшая двадцать три года
назад,  снова  с  ним  -  то  ли  сказку  рассказывает  про колобка,  то ли
выговаривает   за   какие-то   детские   провинности.   Если   только    не
вслушиваться... К сожалению, он не мог себе этого позволить.
     - Сегодня  утром  трое  врагов  народа из Харбохи пытались скрыться за
рекой,  но были растерзаны возмущенными жителями,  - вещал чарующий женский
голос.  -  Одновременно  силы  местной  самообороны  вместе  с шестнадцатым
линейным отрядом драгун начали наступление на  мятежников.  Как  утверждает
парагвайский   дон-протектор,  операция  санкционирована  правительством  и
Государственной   Думой.   Дон   Грегорио-Григорий,   глава    департамента
Общественного  здоровья,  заявил:  место гаучо - на плахе живодерни,  и они
туда  попадут!  Так  же   считают   дон   Хайме-Яков,   глава   Финансового
департамента,  и дон Эйсебио Пименталь, прибывший в столицу из Разлома. Дон
Алекс-Александр,  Военный департамент,  хранит молчание,  однако  его  дела
красноречивее  слов:  из  центральных провинций к Харбохе подтягиваются три
отряда  драгун   и   моторизованный   корпус   карабинеров   под   командой
кондор-генерала   Козимо-Кузьмы   Луиса.   Дон  Хорхе-Георгий,  департамент
Продовольствия,  был откровеннее своих коллег,  заявив, что крокодильеры не
останутся в стороне от событий.  Если прочие доны солидарны с ним,  то есть
надежда,  что восстанию пришел конец -  несмотря  на  все  происки  ЦЕРУ  и
Байкальского Хурала. Как сообщает наш специальный корреспондент...
     И так  далее,  и  в  том  же  духе.  Кроме  приятного женского голоса,
будившего ностальгические воспоминания,  самым ценным в этих передачах были
имена властительных донов,  с коими Саймон рассчитывал встретиться в весьма
недалеком будущем.  Директива,  полученная им из самых  высоких  инстанций,
гласила, что он обязан выжить и вернуться, а вопрос выживания и возвращения
был тесно связан с сильными мира сего.  С тем же доном Грегорио-Григорием и
доном Алексом-Александром,  с доном Хайме-Яковом и доном Хорхе-Георгием,  с
президентом Павло Морозом,  с Самийло Калюжным, председателем Рады, с паном
Сапгием, главой безпеки, и даже с батькой-атаманом по имени Стефан Мен-тяй.
Как они отнесутся к тому,  что  на  Землю  явился  посланец..  со  звезд?..
Возрадуются и зарукоплещут?.. Саймон сильно сомневался в этом.
     Пальцы его    коснулись   верньера   настройки,   и   рубку   заполнил
пронзительный свист.  Он то понижался,  переходя в  басовитое  гудение,  то
повышался  до  терзающего  уши  воя;  казалось,  какая-то чудовищная птица,
парящая в пустоте,  стонет и жалуется на причиненные  ей  обиды,  а  может,
просто   на  одиночество.  На  неприкаянность...  Таких  у  тайят  называли
ко-тохара,  и Саймон был одним из этих  несчастливцев,  поскольку  не  имел
брата-умма.
     Нахмурившись, он  вслушивался  в мрачные рулады.  Этот тоскливый вой в
эфире  распространяли  передатчики  помех   -   вернее,   один-единственный
передатчик,  хотя  когда-то  их  могло  быть  пять или шесть,  а то и целый
десяток.  У многих,  кто остался тут в далеком двадцать  первом  веке,  был
резон  перекрыть  межзвездную  связь  и изолировать Землю.  Были фанатики и
недоумки,  террористы и анархисты.  Красный Джихад и Арийский Клинок, Тигры
Бенгала,  Пантеры Африки,  Русская Дружина и упрямая непримиримая Чечня.  И
был конфликт меж Украиной и Россией,  тянувшийся все  сорок  .  восемь  лет
Исхода...
     Но так ли, иначе, теперь передатчик остался один - что, впрочем, жизнь
Саймону не облегчало.  В первый же день  своей  миссии,  заполнив  воздухом
"Пальмиру"  и  утвердившись в командном отсеке,  он взял пеленг и убедился,
что линии сходятся не на Земле.  Луна,  Море Дождей,  кратер Архимеда... Он
вычислил координаты с помощью древнего компьютера,  проверил их и записал в
свой коммуникационный браслет.  Потом погрузился в раздумья, перемежавшиеся
сном, едой и изучением Земли сквозь телескоп на обзорной палубе.
     Его задача внезапно осложнилась;  десантный скафандр, в котором Саймон
появился на "Пальмире",  мог опустить его вниз в любой из точек  траектории
спутника,  но  не поднять наверх.  Под "верхом" он подразумевал Луну,  куда
планетарный заградитель класса "Майти Маус" добрался бы минут за  сорок,  а
боевая ракета или лазерный луч еще быстрей. Но ни ракет, ни мощных лазеров,
ни космолетов у него не имелось, а было лишь то, что пролезло в узкую щель,
пробитую трансгрессором:  скафандр,  ранец,  ручное оружие и маяк.  Если не
считать скафандра,  маяк являлся  самой  важной  частью  амуниции:  Саймону
полагалось  активировать  его перед высадкой,  и тогда,  ровно через десять
дней,  Колумбийская  станция  отыщет  его  поисковым  лучом  и   попытается
развернуть обратный канал. Эту процедуру будут повторять три месяца, дважды
в сутки,  и если сфера помех не исчезнет,  на Землю отправится новый агент.
Вероятно,  Андрей Божко или Анвер Ходжаев по прозвищу Карабаш...  Четвертый
из их звена,  Хромой Конь,  индеец с Маниту,  погиб.  Но в  Учебном  Центре
стараниями  Леди  Дот  готовились  новые  группы первопроходцев.  Временами
Саймон удивлялся, зачем они нужны - ведь Закрытых Миров существовало не так
уж много,  хоть точное их число держали в тайне. Вероятно, ООН в лице своих
ведомств - таких,  как Карательный Корпус и ЦРУ,  - желала всегда  и  всюду
держать ситуацию под контролем.
     "Разумное желание,  -  подумал  Саймон,  усмехнувшись.  -  Но ситуации
бывают такими неожиданными... Как, например, сейчас: передатчик-то я нашел,
да до него не добраться!  Другое дело,  если б их было пять,  и все внизу -
пусть среди километровых кратеров или где-нибудь в Харькове, под присмотром
батьки   Стефана   Ментяя   и   его  молодцов...  Тут  появилась  бы  масса
возстей:  столковаться или  купить,  пригрозить,  обмануть,  схитрить,
прорваться   силой  или  проскользнуть  змеей  среди  змей,  как  говаривал
Чочинга...  Теперь же, - размышлял Саймон, - задача изменилась: придется не
передатчик  искать  и  не  его хозяев,  а что-то метательное и увесистое...
Вроде снаряда Горьких Камней, который дробит череп и ломает ребра..."
     На миг он ощутил себя таким снарядом,  повисшим  в  зыбком  равновесии
между  Землей  и  Луной.  До Земли - триста двадцать километров,  до Луны -
четыреста тысяч;  Земля и все,  что творилось на ней,  притягивали сильнее.
Там были люди,  миллионы затерянных душ в незримой,  но прочной клетке;  и,
как повсюду в человеческих мирах, они боролись за лучшее место под солнцем,
за власть и богатство,  за сладкий кусок или,  как минимум,  за жизнь. Были
среди них правые и виноватые,  обиженные и обидчики,  жестокие и смиренные,
достойные кары или защиты,  но всем им полагалось знать,  что они - частица
человечества,  не позабытая среди развалин и не оставленная в наказание,  а
лишь  отрезанная по глупости или преступному умыслу предков.  Ричард Саймон
мог бы им это сказать, включив передатчик, но был он не из тех ангелов, что
разносят благую весть.  Те ангелы,  белые,  придут потом;  придут,  если их
серый коллега раскроет перед ними двери.
     Он поднялся,  окинул  взглядом  рубку,  где  в  соседнем  кресле  была
аккуратно разложена его амуниция,  затем проследовал коридором на смотровую
палубу,  к телескопам.  "Пальмира"  мчалась  сейчас  над  средиземноморской
акваторией; шесть сотен лиг отделяли ее от побережья, от Крыма и Кавказских
гор,  от синих нитей рек и голубой азовской чаши. Самое малое расстояние...
Саймон глядел, сравнивал с врезанной в память картой.
     Территория над     Азовом...     несколько     крупных    поселений...
Днепропетровск,  Донецк, Запорожье, Харьков... Харьков он теперь узнавал по
темному  облаку,  Донецк  и  Запорожье  - по развалинам шахт и заводов,  по
холмам терриконов и дымившим кое-где  трубам.  Западнее,  у  водохранилища,
находился еще один полуразрушенный промышленный центр со странным названием
Кривой Рог - хаос подъездных путей,  словно перепаханных  огромным  плугом,
покосившиеся    заводские   корпуса,   свалки,   окружавшие   жилой   район
беспорядочными баррикадами.  К югу, на побережье, стояли два других города,
Николаев и Херсон, и их - а также Севастополь - Саймон разглядывал с особым
тщанием.
     Корабли. Его интересовали корабли - крейсера  и  подлодки,  снабженные
мощным  оружием,  а также морские базы в кольце ракетных шахт,  аэродромы с
боевыми стратопланами,  лазерные установки и пусковые эстакады...  Все  это
здесь было,  и кое-что осталось до самой финишной черты, когда захлопнулись
устья Пандуса...  Было, но исчезло - то ли похороненное под развалинами, то
ли затонувшее,  то ли проржавевшее и сгнившее за три с половиной сотни лет.
Как  и  тридцать  с  лишним  огромных  трансгрессорных   станций,   которым
полагалось  перебросить  все это богатство,  все города,  заводы,  фабрики,
машины - и,  разумеется,  людей - в новый Прекрасный мир...  Вот  только  в
какой - на планету Россия или на Европу,  на континент Славения,  где нынче
стоят Киев и Прага,  Варшава и Вильнюс?  Спор закончился  ничем,  и  Саймон
сейчас наблюдал его отдаленные результаты.  Разруха и запустение...  жалкий
отблеск былого богатства и мощи...  "Стратеги Совета Безопасности ошиблись,
- мрачно подумал он.  - Этот оазис среди европейских пустынь никак не может
претендовать на роль гегемона и мирового лидера".
     Телескоп был маломощным,  но все-таки Саймону удалось разглядеть суда,
похожие  на древние буксиры,  тащившие пару-тройку барж,  рыбачьи шаланды и
парусники покрупней,  двухмачтовые,  - вероятно, шхуны. Еще имелись паровые
катера, крейсировавшие в Азовском море и вдоль восточных крымских берегов -
таких же зеленых и живописных,  как в видеофильмах минувшей  эпохи.  Саймон
решил,  что катера - пограничная стража, но они были слишком малы и вряд ли
располагали чем-то серьезнее пулеметов и малокалиберных пушек.
     Он шевельнул трубу телескопа,  обозревая берег к западу от Николаева и
Херсона.  Степь...  По местному времени - конец сентября...  Пожухлые серые
травы,  бурые пашни,  по которым ползает множество крохотных  жучков  -  не
разобрать,  машины  или упряжки лошадей...  В одном районе,  меж Днестром и
Бугом,  вздымалась пыль,  расползаясь рваными темными островками,  и в  эту
тучу  с востока и северо-запада словно впивались тонкие изломанные стрелки,
похожие на неторопливо  ползущих  змей.  Битва,  догадался  Саймон;  конная
схватка или целое сражение. Он насчитал семнадцать стрелок, прикинул, что в
каждом таком отряде могло быть от пятисот до тысячи  бойцов,  и  скривился.
Война... повсюду война... и здесь, в Старом Свете, и в Новом, где неведомых
гаучо будут разделывать в живодерне...
     Труба телескопа двинулась вниз,  к Одессе.  Согласно архивным  данным,
здесь   в   двадцать   первом   столетии   базировался  украинский  флот  -
суперновейший    крейсер-тримаран    "Полтава",    авианосец    "Крым"    с
истребителями-стратопланами,  торпедоносцы  на  воздушной  подушке,  минные
заградители,  десантные корабли... Но теперь меж серой степью и синим морем
тянулось  овальное  черное  пятно выжженной земли,  отливавшее стеклянистым
блеском,  - в тех местах,  где не было кратеров. Этих воронок насчитывалось
семь,  и  казались  они  непохожими  на  огромные  пропасти с вертикальными
стенами,  какие оставлял трансгрессор. Эти были помельче, с кольцевым валом
по краю,  сходившиеся на конус - следы давних взрывов,  воз - ядерных,
но не слишком мощных.  Кое-где, вплавленные в почву, торчали груды бетонных
плит,  балок  и  камней,  Саймон припомнил отрывки из передачи:  "...перший
козацький регимент... слетати доя руин Одесы з витром... немаэ ничего..."
     Немаэ ничего... А чо искати?
     Он нахмурился,  соображая,  что валы над кратерами  вроде  бы  выше  с
северо-западной стороны - значит, стреляли с моря. Откуда? С кораблей или с
Кавказских гор? И куда подевались стрелки?
     "Пальмира" уже торила путь над горами  Кухруд,  картины  перед  взором
Саймона   расплывались   и   тускнели,   скрытые   надвигавшейся   ночью  и
полупрозрачным занавесом атмосферы. Где-то здесь он должен спуститься, если
решит  обследовать причерноморский регион...  Спуститься,  пересечь Кавказ,
минуя пропасти на месте городов,  добраться до  Кубани,  Азовского  моря  и
Крыма... Трехтысячекилометровый путь, без транспорта, без лошади, без пищи,
зато с приличным грузом  -  один  маяк  тянул  на  двадцать  килограммов...
Сомнительное предприятие!  Тем более что Украина - вернее,  то,  что от нее
осталось, - являлась, как считал Саймон, не лучшим местом для контакта.
     Равным образом его не соблазняли сибирские просторы.  Кто бы ни таился
там, в бескрайних степях и безбрежных лесах, он будет представлять угрозу -
или,  во  всяком  случае,  лишнюю  сложность.  Саймон,  потомок  русских  и
англосаксов, не мог надеть личину азиата; белокожий, рослый, светловолосый,
он был бы заметен,  как гвоздь, торчащий в доске. Существовала еще языковая
проблема:  русский и английский были ему родными, испанский, португальский,
украинский  и  арабский  он  знал  в  совершенстве,  мог   объясниться   на
французском, немецком и итальянском, однако татарский - тем более бурятский
или монгольский - не изучал. В его резерве еще оставался тайятский, но вряд
ли  язык  четырехруких  аборигенов  Тайяхата  мог  пригодиться в Сибири или
байкальских степях.  К тому  же,  в  свете  нынешней  ситуации,  гигантские
территории  за  Уралом  являлись абсолютно бесперспективными.  Все ракетные
базы России,  все,  что находилось на юге и севере,  на западе и востоке, в
Монголии  и Казахстане,  в Приморье и на Курильских островах - словом,  все
смертоносные игрушки были разобраны и  уничтожены,  а  ценное  оборудование
перебазировано  в  Новый Мир,  на планету,  которую Россия делила с теми же
Монголией и Казахстаном,  с Индией,  Балтией,  Эфиопией и  десятком  других
государств.  Ergo,  то,  что  осталось  здесь,  не представляло для Саймона
никакого интереса.
     "Пальмира" пересекла линию терминатора, и сейчас он мчался над мрачным
пространством  -  быть  может,  над кратерами Ташкента и Бешкека,  медленно
поглощаемых песками, или над чудовищным Новосибирским разломом, затопленным
обскими водами.  "Пальмира" свершала один оборот за восемь часов, и значит,
часа через три Саймон увидит  зарю  над  океаном,  меж  Новой  Зеландией  и
Антарктидой; еще полчаса, и он пронесется над Андами, где-то в районе озера
Вьедма...
     "Ведьмино озеро",  - подумал он  на  русском,  невольно  улыбнулся  и,
покинув  смотровую  палубу,  зашагал в командный отсек,  соображая,  где бы
лучше произвести десантирование.  Если не в Закавказье, не в Средней Азии и
не  в  Сибири,  то  лишь  в Америке - ибо Сахара,  как и Нубийская пустыня,
безлюдна и совершенно непривлекательна.  Однако Южно-американский  материк,
откуда шли передачи на русском, был территорией немалой, и тут существовали
варианты -  от  мыса  Горн  до  плоскогорий  Каатинги.  Десантный  скафандр
обеспечивал  мягкое  приземление с любой высоты до трехсот километров,  но,
разумеется,  не заменял ни вертолета, ни боевой капсулы. Погасить скорость,
доставить  хрупкий груз боеспособным и живым - вот что являлось главной его
задачей;  он не предназначался для горизонтальных перемещений  и,  лишенный
топлива, был абсолютно бесполезен.
     Саймон не   стал   включать   компьютер   -  задачка  элементарная,  и
вычислительный модуль в его браслете справился с ней  за  пару  секунд.  Он
спустится  вниз  по  нисходящей  параболе;  покинув  станцию на пятидесятом
градусе широты,  окажется где-то в бывшем Уругвае, чуть северней Ла-Платы -
она  разливалась  широко,  поглотив  два  кратера  на  месте  Монтевидео  и
Буэнос-Айреса.  Если отправиться в путь с сороковой параллели, он попадет к
заливу - большой серповидной бухте,  лежавшей там, где возносились когда-то
небоскребы Рио и Сан-Паулу.  На берегу есть город,  новый  город,  довольно
большой...  и район вокруг весьма оживленный..  Саймон раздумывал. Пожалуй,
лучше уругвайский вариант:  тихое место, пустынная степь с холмами и рощами
да  сотня  поселений,  деревушки и городки,  а меж ними - по тридцать-сорок
километров.  Не совсем безлюдье,  но и под локоть не толкнут...  прекрасные
возсти для адаптации...
     Он занес   свои  соображения  в  браслет.  Широкое  кольцо  из  десяти
сегментов являлось многофункциональным приспособлением,  где содержался  не
только   компьютерный  модуль,  но  и  другие  полезные  вещи  -  гипнозер,
погружавший в беспробудный  сон,  миниатюрный  голопроектор  и  дешифратор.
Сделав  запись,  он  стал  облачаться:  надел  скафандр и прозрачный шлем с
кольцом воздушного  регенератора,  проверил  поглотители  тепла,  тормозные
движки,  ранец  и  пояс  с  оружием.  В  ранце  хранились  запасные обоймы,
контейнер с гранатами,  тубы с пищей,  фляга и Шнур Доблести  -  в  прочном
кожаном  мешочке,  расшитом тайятским жемчугом.  На самом дне лежал тяжелый
пупырчатый сфероид  из  синеватого  металла  -  драгоценный  маяк,  который
Саймону  полагалось  спрятать в надежном месте,  а коль такого не окажется,
таскать с собой.
      Он положил ладонь на холодную  поверхность  сферы,  нащупал  пальцами
пять  почти  незаметных  углублений,  нажал...  В  ответ  подушечки пальцев
кольнуло; теперь маяк был активирован, и оставалось самое простое: выжить и
вернуться.  Такой  инструкцией  начальство  снабдило Саймона,  причем Уокер
напирал на "выжить",  а Леди Дот - на то,  чтобы вернуться.  Она  считалась
дамой безжалостной и крутой,  как и положено шефу Учебного Центра, и Саймон
полагал,  что  труп  агента  в  приемной  камере  был  бы  для  нее  вполне
удовлетворительным результатом.
     Он забросил  ранец  на  спину,  прислушался  к тихим щелчкам магнитных
креплений и вышел в коридор,  к служебному шлюзу.  Двигался Саймон,  широко
расставляя  ноги  и  подпрыгивая;  идти нормально мешали слабое тяготение и
цилиндры тормозных движков, закрепленные у голеней. Шлюзовой отсек, тесный,
темный  и  невысокий,  был заранее наполнен воздухом.  Саймон протиснулся в
черную дыру люка,  задраил его, бормоча сквозь зубы проклятия на тайятском,
нашарил запор выходной диафрагмы,  ткнул пальцем в нужную кнопку и повернул
рычаг.  Тьма стояла кромешная;  казалось, ничего не происходит, но вдруг он
заметил,  как темнота будто бы сделалась глубже и на фоне ее засияли звезды
- четыре звезды,  две синие,  алая и голубая.  Саймон решил, что это доброе
предзнаменование.  У  народа тайят "число" четыре считалось счастливым,  и,
желая удачи,  они говорили:  да пребудут с тобой Четыре алых камня,  Четыре
яркие  звезды  и  Четыре  прохладных потока.  Звезды уже имелись в наличии,
потоки Саймон мог отыскать на Земле,  а вот с камнями получалась  неувязка.
Найдется ли хоть один? Такой, который  метнуть, надеясь, что он озарит
лунный кратер алой вспышкой взрыва?
     Сильно оттолкнувшись,  Саймон ринулся в черную  пустоту,  одновременно
включив  блок  пространственной  ориентации.  Его  тряхнуло - раз,  другой;
двигатели плюнули  огнем,  гася  орбитальную  скорость.  Теперь  "Пальмира"
удалялась, будто летела к самому Солнцу, сиявшему в черной бездне у него за
спиной,  а прямо под ним круглился огромный белесоватый шар, таинственный и
незнакомый,  и  все-таки  чем-то  похожий на Тайяхат и Колумбию и на другие
миры,  доступные людям.  Этот был пока что закрыт,  но посланец  небес  уже
явился - серый ангел с ключом,  подходящим к любой двери. "Теперь бы только
до нее добраться..." - мелькнула мысль.  Падая на  Землю  будто  снаряд  из
пращи Горьких Камней, паря в стратосфере, и пронизывая облака, он размышлял
о своем задании.  Как уже говорилось,  задание  было  простым  -  выжить  и
вернуться,  но  эти  два слова подразумевали очень многое не сказанное и не
написанное в полученной директиве,  однако понятное и как  бы  разумевшееся
само  собой.  "Выжить" означало,  что ему предстоит разобраться в ситуации,
выяснить,  в чьих руках власть  и  как  эту  власть  используют;  вероятно,
приобщиться к ней,  поскольку лишь с вершин власти, явной или тайной, 
управлять событиями,  направляя их к пользе порученного  дела.  "Вернуться"
являлось столь же емким понятием; чтобы вернуться, он должен был уничтожить
передатчик помех,  открыть доступ на Землю для  Транспортной  Службы  и  не
расставаться  с  маяком.  Лишь  тогда  устье Пандуса раскроется перед ним -
покатый склон,  подсвеченный багровым,  тоннель мгновенного  перемещения  в
пространстве...  Он  сделает  шаг  -  здесь,  на  Земле,  а второй - уже по
каменным  плитам  Колумбийской   станции,   запрятанной   под   холмами   в
окрестностях Грин Ривер... Он возвратится! В привычный мир, в знакомый век,
двадцать четвертый от рождества Христова,  в свою эпоху, когда человечество
расселилось среди звезд...
     Выжить и вернуться!..  Так приказали те,  кто его послал, но у Ричарда
Саймона была и своя задача,  которую он формулировал  столь  же  лаконично:
карать и защищать!  В определенном смысле она вытекала из Поучений Чочинги,
ибо они гласили,  что тайятский воин бьется за  славу  и  честь,  а  высшей
честью  для  человека-воина  было  спасти  безвинных  и покарать обидчиков.
Инстинкт подсказывал Саймону, что на Земле он найдет и тех, и других.
     Его скафандр нагрелся,  внешняя оболочка засветилась вишневым, потом -
закатным багрянцем и, наконец, полыхнула красными отблесками зари. Но он не
почувствовал жара;  одетый в непроницаемый кокон,  объятый огнем, он мчался
вниз, к Земле, как выпущенный из пращи снаряд. Искать, карать и защищать!
                                   * * *
     КОММЕНТАРИЙ МЕЖДУ СТРОК
     Эдну Хелли,  шефа  Учебного  Центра,  называли Леди Дот.  Конечно,  за
глаза;  никто не знал, было ли это прозвище официальным, зарегистрированным
в  кадровых  файлах  ЦРУ  или  творчеством  курсантов и коллег - и,  в силу
последнего   обстоятельства,   являлось   оскорбительной    фамильярностью.
Фамильярничать же с Эдной Хелли - опасное занятие. Точки, расставленные ею,
попахивали   свинцом.   В    тридцать    пять    она    считалась    лучшим
агентом-ликвидатором  ЦРУ,  да  и  в  нынешние  пятьдесят былой сноровки не
растеряла.  Дейв  Уокер  ее  уважал.  Работать  с  ней   было   почетно   и
небезвыгодно,  и эта работа сулила определенные перспективы - к примеру, он
мог перескочить из инструкторов УЦ в  руководящий  персонал.  Стать  главой
отдела  или шеф-резидентом на одной из престижных планет,  на Монако или на
Мирафлорес...  А лучше всего на Южных Морях, в чарующем полинезийском мире,
где  девушки  прелестны  и  смуглы,  мужчины  - щедры и дружелюбны и где не
происходит ровным счетом ничего криминального.
     "Долго бы я там не продержался", - решил Уокер, ухмыляясь. Ухмылка его
была кривоватой, поскольку давний шрам на подбородке оттягивал нижнюю губу.
Зато зубы выглядели великолепно - белые и ровные,  как у  лихого  ковбоя  с
рекламы "Вас ждет Техас". Эти зубы стоили Уокеру месячного жалованья.
     - Вас  что-то  развеселило,  инструктор?  -  Глаза  Эдны  Хелли  вдруг
превратились в два серых стальных буравчика,  и Дейв Уокер поспешил придать
лицу  выражение  суровой  сдержанности.  Впрочем,  с  определенным оттенком
торжества: операция разворачивалась по плану, и он принес добрые вести.
     - Никак нет, мэм. Прошу прощения, мэм. Я только подумал...
     - В этом кабинете думаю я, - промолвила Леди Дот. - Вы - докладываете.
Быстро, сжато и без дурацких ухмылок.
     - Слушаюсь,   мэм.  Докладываю:  он  активировал  маяк.  -  Инструктор
покосился на часы и уточнил: - Сорок две минуты двадцать секунд тому назад.
     - На пятый день...  - Эдна Хелли с неодобрением поджала сухие губы.  -
Раньше он действовал быстрее.
     - Обстановка,  должно быть,  сложная.  Все-таки Старая Земля, мэм... -
заметил Уокер и,  выдержав паузу,  добавил:  - Нам повезло,  что сохранился
этот спутник.  Я имею в виду "Пальмиру", мэм... И вдвое больше повезло, что
парни из Транспортной Службы смогли до нее дотянуться.  Орбитальный спутник
-   прекрасная   возсть  для  рекогносцировки.  Вероятно,  этим  он  и
занимался.
     - На протяжении четырех суток? Полагаю, хватило бы восьми часов, чтобы
засечь передатчики. Кажется, таков период обращения "Пальмиры"?
     Дождавшись кивка Уокера,  Леди Дот повернулась к окну, задумчиво хмуря
брови.  За широким окном ее кабинета небесная синь сливалась  с  изумрудной
океанской поверхностью;  в небе мельтешили чайки, а под ними птичьей стаей,
подняв вверх белоснежные крылья,  скользили легкие парусные суденышки. Грин
Ривер,    вблизи    которого    находилась    штаб-квартира    Центрального
Разведуправления, был уютным университетским городком и славился прекрасной
погодой  -  купались здесь триста дней в году.  Впрочем,  на Колумбии всюду
отменный климат.  В Египте, Израиле, ЮАР и Мексике чуть жарковато, в Канаде
-  холодновато,  но  остальные  страны,  включая  некогда туманный Альбион,
наслаждались ровным теплом и ярким солнцем..  Здесь,  не  в  пример  Старой
Земле,  не  было  разрушительных ураганов,  цунами,  землятрясений и прочих
катаклизмов,  как социальных,  так и природных. Колумбия, наряду с Россией,
Европой,  Китаем и Южмерикой,  являлась гарантом стабильности Разъединенных
Миров и надежной опорой ООН.
     Эдна Хелли отвела взгляд от чарующей океанской панорамы.  Задумчивость
исчезла  из  ее глаз;  теперь они смотрели пронзительно и остро,  напоминая
дульный срез "амиго", ее излюбленного оружия.
     - Четверо суток...  - медленно протянула  она.  -  Четверо  суток  наш
лучший  агент  провел  на  спутнике и лишь затем решился десантироваться...
Нет,  Уокер,  я полагаю,  он занимался не только  рекогносцировкой,  чем-то
еще... И, вероятно, появились осложнения, что-то не учтенное первоначальным
планом...  Может,  пошлем ему в помощь всю группу? Ходжаева и Божко? Как вы
думаете, Дейв?
     Уокер вытянулся в струнку перед огромным столом;  зрачки его сделались
оловянными.
     - Думать - ваша прерогатива, мэм! Я только докладываю.
     - В этом кабинете,  - подчеркнула Леди  Дот,  скривив  тонкие  губы  в
улыбке.  -  Но  мы  можем спуститься в Первую Совещательную,  чтобы не было
повода для ваших техасских шуточек.
     - Повод для техасских шуточек всегда найдется,  - пробормотал Уокер. -
Я думаю,  мэм, если вы позволите мне думать, что помощь ему не помешает. Но
не Ходжаев и не Божко.  Саймон  -  сугубый  индивидуалист,  из  тех  людей,
которым не нужны советы и соратники.  Ему удобнее работать в одиночку или с
очень преданным партнером, который ест, спит, подчиняется и молчит.
     Пару минут Эдна Хелли  переваривала  это  замечание,  потом  ее  брови
медленно поползли вверх.
     - Есть подобная кандидатура, Дейв? Что-то уникальное?
     - Да, мэм, сплошная уникальность. Пять метров длины, изумрудная чешуя,
абсолютная преданность и во-от такая пасть!
     Дейв Уокер разинул рот пошире и расхохотался.
                                  Глава 2
     Приземлился Саймон  благополучно  -  в  безлюдной  холмистой  саванне,
пересеченной оврагами и мелкими ручьями.  На склонах холмов зеленели редкие
деревья  - какая-то разновидность акации с гроздьями белых цветов и пабуки,
точно такие же,  как в колумбийских умеренных широтах.  Овраги  заросли  по
краю колючими кактусами,  а ниже - непроходимым кустарником;  его узловатые
ветви скрещивались и переплетались,  словно  каждый  куст  стремился  сжать
соседей  в отчаянных объятиях.  Прикинув,  что с укрытием проблем не будет,
Саймон стащил скафандр и сунул его в  шлем  вместе  с  цилиндрами  движков,
переключив их на самоликвидацию. Раздался негромкий хлопок, блеснуло пламя,
и теплый ветер взметнул серую пыль.
     Развеял ее над землей - над Старой Землей!  Закружил, повлек к востоку
и западу,  северу и югу,  бросил на скалы,  схоронил в лесах,  просыпал над
морем, оставил темный след в саванне, донес до селений и городов...
     Саймон замер на несколько долгих мгновений, пытаясь осознать, что он -
на  Земле.  На  Земле,  которая  была  колыбелью  его  далеких предков,  их
единственным домом на протяжении  тысяч  лет;  скудным  домом,  неуютным  и
небогатым,  если вспомнить о сокровищах звезд, скорей лачугой, чем дворцом.
Но в этой лачуге обитали его пращуры - те,  что  жили  под  Смоленском,  на
берегах земного Днепра,  и те,  что,  переплыв океан, добрались до большого
соленого озера в горах Юты и осели там,  назвав себя мормонами.  И хоть обе
эти  точки  земного  глобуса были далеки от Уругвая и даже,  в определенном
смысле,  не существовали на нынешней Земле,  Ричард Саймон ощутил, как душу
его  охватывает  трепет.  Он,  сын  Елены  Стаховой и Филипа Саймона,  имел
двойные корни в этом мире,  в  Старом  и  Новом  Свете;  он,  потомок  двух
величайших  народов  Земли,  был связан с нею двойной цепью.  И внезапно он
осознал,  что эта цепь такая же прочная,  как соединявшая его с  Тайяхатом,
где жили и умерли пятнадцать поколений его предков.
     Вздохнув, он взвалил на плечи ранец и огляделся. Солнце стояло почти в
зените - полдень миновал, и время двигалось к двум часам. Было жарко; пахло
цветущей акацией, свежей травой и листьями, Саймон вспомнил, что сентябрь в
этих краях - первый месяц весны. С юга задувал ветерок и нес другие запахи,
соленые,  терпкие,  морские  -  до  залива,  поглотившего прежнюю Ла-Плату,
насчитывалось не больше десяти-двенадцати  лиг.  Кажется,  там  был  город.
Небольшой  городишко  тысяч  на  пять  жителей...  и  еще один - на севере,
километрах в семидесяти от побережья...  Их соединяла  дорога,  которую  он
разглядел  с  высоты  - почти безлюдный тракт,  узкий и пыльный,  петлявший
среди холмов, с двумя или тремя мостами, переброшенными через самые крупные
речки. Прикинув, что дорога проходит где-то совсем рядом, на западе, Саймон
втянул ноздрями жаркий влажный воздух и направился к ближайшему холму.
     Деревья тут росли не густо,  и временами среди них попадались  высокие
конические сооружения, в которых он признал термитники. Одни были заброшены
и мертвы,  вокруг других  роились  насекомые,  мириады  крохотных  существ,
покрывавших землю живым ковром.  Саймон старался держаться от них подальше,
но,  обнаружив пустой конус с  рваными  проломами  в  боку,  приблизился  и
заглянул  внутрь.  Дно термитника усеивали человеческие кости - посеревшие,
высохшие,  старые;  в их груде скалил зубы череп  и  торчали  перекрученные
проволочные  мотки.  Проволока была толщиною в палец,  свитая из нескольких
жил и тоже серая - вероятно,  из  алюминия.  Нахмурившись,  Саймон  покачал
головой, обошел термитник и полез по склону холма.
     Он еще  не  достиг  вершины,  петляя между пабуками и тонкими стволами
акаций,  когда услышал чьи-то  вопли.  Кричали  неразборчиво,  в  несколько
голосов;  в  одних слышался ужас и смертная мука,  другие звенели яростью и
торжеством.  Раздался выстрел,  за ним - протяжный стон раненого животного,
лошади или мула; еще два выстрела, звон клинков и жуткий хрип, какой издает
человек с перерезанным горлом.
     Когда Саймон,  перешедший на быстрый бесшумный бег, добрался до гребня
холма,  все было кончено. Холм круто обрывался вниз; у его подножия, огибая
овраг,  извивалась дорога,  и там,  в пыли,  лежал ничком человек в  темном
длинном  балахоне,  а рядом топтался,  натягивая повод,  серый мул.  Другой
путник,  в подобном же одеянии,  скорчился дальше,  шагах в  пятидесяти,  у
самого оврага;  его мула пристрелили, но всадник, видимо, успел соскочить и
выхватить длинный нож.  Он так и упал с  этим  ножом,  пробитый  пулями,  -
колени  поджаты,  рука  вытянута  вперед,  словно  и  в смерти ему хотелось
поразить убийцу.
     Убийц было трое.  Один,  коренастый, в пестром плаще, заправленном под
ремень,  стоял у обочины, придерживая лошадей, другой склонился над мертвым
мулом,  шаря в седельных сумках,  третий носком сапога  перевернул  труп  в
балахоне  и  что-то  сдернул  с  шеи  -  как  показалось  Саймону,  большой
серебряный крест.  Человек сунул его за  пазуху,  повернулся  к  державшему
лошадей и отпустил какую-то шутку.  Они расхохотались;  потом тот, что взял
крест, рявкнул:
     - Эй, Утюг! Чего копаешься, сучара?
     Чистейший русский,  отметил Саймон, доставая нож и скользя от ствола к
стволу,  от куста к кусту.  Человек,  которого назвали Утюгом,  выпрямился,
прижимая к груди объемистые кожаные сумки,  раскрыл рот, но ничего не успел
сказать  -  нож,  сверкнув  в воздухе,  вонзился ему в горло.  Затем резкие
хриплые звуки донеслись из зарослей - тайятский боевой  клич,  каким  воин,
убивший врага, отмечает победу.
     Коренастый, державший коней, отпрянул:
     - Гаучо, Хрящ! Делаем ноги!
     Грабивший труп  не  промедлил  ни  мгновенья:  рванул повод из мертвой
руки, ринулся на обочину, таща за собою мула, взлетел на лошадь и ударил ее
каблуками.  В  его  повадке  ощущалось  что-то волчье,  немалый опыт битого
койота,  который знает,  когда кусать, когда рычать, когда бежать. "Похоже,
на гаучо здесь не рычат",  - думал Саймон, выбираясь на дорогу и поглядывая
на всадников и конские крупы, мелькавшие среди высоких трав.
     Он наклонился над мертвецом,  лежавшим теперь на  спине.  Мужчина  лет
сорока,  смуглокожий,  с полными губами,  черный волос в мелких колечках...
Мулат? Скорее всего мулат, и наверняка - священник: темный балахон оказался
рясой,  из-под  которой  торчали  стоптанные  сапоги.  Саймон  похлопал  по
одеянию,  проверил за пазухой и в голенищах:  в одном был спрятан  короткий
нож,  в  другом  -  бамбуковый  пенальчик  с  вложенным внутрь свитком.  Он
вытряхнул его и развернул,  машинально отметив,  что писано  чернилами,  на
плотной сероватой бумаге, на русском языке.
     МАНДАТ СВЯТЕЙШЕГО   СИНОДА   -  гласила  надпись  сверху,  а  под  ней
сообщалось,  что отец Леон-Леонид Домингес и брат Рикардо-Поликарп  Горшков
направляются из Рио-де-Новембе в приход Дурас,  что в Юго-Восточной Пустоши
Уругвайского Протектората,  дабы служить в его церквах и  храмах  во  славу
Бога Отца,  Бога Сына и Святого Духа,  исповедовать и отпевать,  крестить и
венчать,  накладывать епитимьи и свершать  всякое  иное  священнодейство  в
соответствии с Господней Волей,  просьбами прихожан и саном означенных выше
Леона-Леонида Домингеса и Рикардо-Поликарпа Горшкова  -  и  да  помогут  им
Заступники  наши  Иисус  Христос и Дева Мария,  а также власти предержащие.
Подпись, печать и приметы обоих. Против Домингеса стояло: имеет жену и двух
отпрысков,  лет - 43,  кожей смугл,  волосом черен,  невысок, телом обилен,
слева под мышкой - большое родимое пятно;  Горшков же,  как гласил  мандат,
был тридцатилетним,  холостым,  высоким,  светловолосым и светлокожим,  без
особых отметин.  Решив, что это описание ему подходит, Саймон направился ко
второй жертве.  Рикардо-Поликарп и в самом деде был высок,  худощав и тощ -
цыплячья грудь и плечи как у пятнадцатилетнего подростка.  Однако, несмотря
на субтильную конституцию,  был он храбрецом, так как пробовал защититься -
его длинный нож при  ближайшем  рассмотрении  оказался  отлично  заточенным
мачете.  Его убили ударом в горло;  ряса на груди пропиталась кровью, и еще
одна рана, огнестрельная, была в правом боку.
     Саймон перекрестил мертвеца, пробормотал заупокойную молитву - из тех,
какие  слышал  в  детстве в одной из смоленских церквей;  потом спустился в
овраг, отрыл с помощью мачете могилу и схоронил в ней Рикардо-Поликарпа. На
шее  погибшего висели два креста:  большой,  вырезанный из твердого темного
дерева,  Саймон воткнул в рыхлую землю,  маленький нательный, оставил себе.
Пробормотал: "Прощай, тезка..." - и вылез обратно на дорогу.
     Они и  в  самом  деле  являлись  тезками  -  если  не по второму имени
Горшкова,  так по первому.  И цветом волос и глаз  были  схожи;  правда,  у
мертвеца зрачки казались уже не синими, а мутно-голубыми.
     Такими же  были глаза у мертвого бандита.  Физиономия его в самом деле
выглядела так,  будто  по  ней  прошлись  утюгом,  но  расплющенный  нос  и
отсутствие  бровей  не скрывали расовой принадлежности:  белый,  без всяких
признаков цветной крови и,  несомненно,  славянин.  Огнестрельного оружия у
него  не  оказалось  - только мачете,  подлинней и пошире,  чем у погибшего
брата Рикардо.
     Обыскав Утюга, Саймон взялся за седельные сумки. В них хранились книги
-  Библия,  Евангелие и требник;  еще там были две смены белья,  просторная
ряса,  рубаха,  штаны и парадное церковное облачение,  завернутое в  чистый
холст.  В одной,  на самом дне,  лежал тяжелый кожаный мешочек,  и, раскрыв
его,  Саймон обнаружил монеты.  Сорок блестящих серебряных  монет  неплохой
чеканки;  на аверсе стояли крупная цифра "I", слово "песо" и год - 2393; на
реверсе был изображен двуглавый орел,  а вокруг орла шла  надпись:  "ФРБ  -
Федеративная Республика Бразилия".
     Пожалуй, эти монеты изумили Саймона больше всего.  Не потому,  что был
на них отчеканен древний российский герб,  и даже не потому,  что двуглавая
хищная  птица соседствовала со словами "песо" и "Бразилия" - это еще он мог
осмыслить  и  понять.  Но  монета  сама  по  себе   являлась   удивительным
артефактом,  столь  же древним,  как рыцарские доспехи или бритва,  которой
некогда скребли щетину на щеках и подбородке.
     Нигде, ни  на  одной  планете  Разъединенных  Миров,  не   выпускалось
металлических  монет - только банкноты,  а большей частью кредитные диски и
кодовые ключи,  дававшие доступ к лицевым счетам. Так что Саймон впервые за
свои  двадцать  восемь  лет держал в руках монету;  и,  несмотря на блеск и
четкость надписей,  она казалась ему такой же  архаичной,  как  виденные  в
музеях американские даймы, британские фунты и русские рубли.
     Выпятив нижнюю  губу,  он  подергал  ее  пальцами  - детская привычка,
оставшаяся со смоленских времен;  потом бросил монетку в мешок, припоминая,
что это кожаное вместилище вроде бы называют кошельком. Он был доволен, так
как, едва успев приземлиться, обрел права гражданства в ФРБ. У него имелись
мандат, фамилия, имя и даже назначение - служить во славу Бога Отца, Сына и
Святого Духа; он успел обзавестись деньгами, одеждой и кое-какой биографией
-  за  счет почивших в бозе брата Рикардо и Утюга.  Священник был достойным
человеком,  и смерть его не радовала Саймона,  но,  как говаривал  Чочинга,
отрезанный палец на место не пришьешь. Брат Рикардо - Поликарп Горшков ушел
в Погребальные Пещеры, и Ричард Саймон мог занять свободную вакансию.
     Он стащил свой серый комбинезон и нательное белье и облачился в одежду
брата  Рикардо,  сунув  в  карман кошелек.  Рубаха была маловата,  но штаны
пришлись впору, да и просторная ряса тоже; кобура с "рейнджером" и нож были
под ней совсем незаметны. Обувь Саймон менять не стал, только присыпал свои
башмаки пылью - если не приглядываться, они не слишком отличались от сапог.
Потом  он  занялся  сумками:  сложил  в них все имущество из ранца,  бросил
поверх белье,  комбинезон и книги,  а ранец зашвырнул в овраг; поразмыслив,
снял с запястья браслет, с пояса - кобуру и тоже сунул их в сумку.
     Едва он успел покончить со всеми этими делами,  как на дороге возникло
пыльное облачко.  Оно приближалось с севера, со стороны ближайшего городка,
и  вскоре Саймон разглядел небольшой фургон,  который тащила пара мулов,  и
возницу,  хлеставшего их кнутом.  Подняв мачете покойного Рикардо, он ткнул
Утюга в шею,  затем бросил оружие, шагнул к трупу отца Домингеса, опустился
на колени,  сложил руки у груди,  понурил голову и принял  удрученный  вид.
Таким  его и застал возница - рыжий плечистый парень с россыпью веснушек на
щеках и здоровенным синяком под глазом.  Чем-то он напомнил  Саймону  Дейва
Уокера - то ли огненной мастью и веснушками, то ли своей лукавой рожей.
     Не обращая  внимания  на  парня,  он продолжал творить свою безмолвную
молитву.  Пекло жаркое солнце,  мулы шумно отфыркивались и поводили боками,
возница,  преклонив  колени  напротив  Саймона,  вздыхал и часто крестился.
Наконец, выждав приличное время, он произнес:
     - Стреляли...
     - Это верно, - откликнулся Саймон, перекрестил отца Домингеса и встал.
     - Вот несчастье-то... беда... - протянул парень. - Гниды огибаловские,
тапирьи отморозки... Ведь платим же, платим, по сотне песюков со двора... И
отморозкам платим,  и Хайму-кровососу,  и Гришке-живодеру,  и Хорху  с  его
крокодавами,  а толку - ни хрена!  Вот батюшку пришили...  А ведь обещались
двоих прислать...  - Рыжий перевел взгляд на Саймона.  - Как  же  теперича,
отец  мой,  мы  тебя с кибуцниками разделим?  Стенка на стенку пойдем,  как
из-за пастбищ? Или церкву у них спалим?
     Саймон молчал,  осмысливая новую информацию.  Кое-какие имена были ему
знакомы - к примеру,  Хайма-кровосос являлся, вероятно, доном Хайме-Яковом,
главой Финансового департамента,  а Гришка-живодер -  не  иначе  как  доном
Грегорио-Григорием,  заведовавшим  Общественным здоровьем.  Но огибаловские
гниды,  крокодавы и кибуцники не вызывали знакомых  ассоциаций.  Ясно  было
лишь одно: ко всем этим личностям рыжий возница любви и почтения не питал.
     Наставив на него палец, Саймон поинтересовался:
     - Ты кто таков? И откуда?
     - Павел-Пабло,  а по-простому, по-нашему - Пашка Проказа, отец мой. Ты
не сумневайся, ничем таким я не болен, а Проказа - оттого, что проказлив...
-  Зеленые  глазки  лукаво  сощурились.  -  Проказлив бываю во хмелю...  Я,
батюшка,  сам-то семибратовский.  Давеча гонец к нам прискочил,  из Дуры  -
мол,  ждите двух попов, для вас и для кибуцников, и будут те попы в городке
на двадцать шестой сентябрьский День...  А может,  на двадцать седьмой,  но
будут  наверняка.  Мол,  приласкай  лешак  дубиной,  ежели не так!  Вот наш
паханито,  староста дядька Иван, меня и послал навстречь... чтоб, значитца,
лучшего  попа  к  себе  от кибуцников перенять.  Я в дуру приехал,  встал у
корчмы и жду.  День жду,  другой,  а  на  третий  огибаловские  прискакали,
выспросили,  чего жду,  и подвесили мне фонарь, - туг Проказа огладил синяк
под глазом, - чтоб попов вернее высмотреть, ежели ночью пожалуют. Ну, я без
обид,  сам понимаешь,  отец мой,  их - четверо,  я - один,  у меня - старый
винтарь,  у них - карабины...  В общем,  утерся,  плюнул и  поехал.  Думаю,
встречу святых отцов по дороге... Вот и встретил!
     - Отцом меня не зови, - сказал Саймон, размышляя над нехитрой Пашкиной
историей.  - Отец Домингес - вот он,  мертвый лежит.  А я - брат Рикардо...
Рикардо-Поликарп Горшков из Рио-де-Новембе.
     - Из  столицы,  значитца...  ученый  человек...  -  Проказа  покивал с
уважением. - Как же ты, святой брат, от огибаловских отбился? Они ж изверги
лютые! Родную мать не пощадят!
     У Саймона было уже заготовлено объяснение.
     - Остановились мы,  и я в кусты пошел...  по нужде, понимаешь? Тут они
втроем и налетели;  двое - к отцу  Домингесу,  а  третий  -  ко  мне.  Мула
прикончил, а я его положил. Но к батюшке на помощь не успел. Убили его... И
дали деру, когда я вылез из кустов. Вроде как перепугались...
     - Ну!  - восхитился Проказа,  оглядывая могучую фигуру Саймона.  - Ну,
даешь,  святой брат! Видать, до рясы в бандерах ходил? В бойцах? А может, в
стрелках либо отстрельщиках?
     - Ходил,  - согласился Саймон, решив, что причастность к отстрельщикам
авторитета  ему  не убавит.  Кажется,  в этом странном краю,  в уругвайской
саванне,  где жили мулаты и русские - а может,  и кто-то  еще,  -  бойцы  и
стрелки   ценились   не   меньше   попов.   Пока   он  размышлял  над  этим
обстоятельством,  Пашка направился к оврагу,  к мертвому  мулу  и  бандиту.
Присмотревшись, рыжий хлопнул себя руками по бокам.
     - А я ведь этого знаю!  Знаю, чтоб мне в Разлом попасть! Огибаловский,
точно!  Из бригады Хряща!  К нам за данью ездил,  блин тапирий!  И в корчме
скалился,  когда мне фонарь подвесили!  Ловко ты,  брат Рикардо,  башку ему
отчекрыжил...
     - Бог помог,  - пробормотал Саймон,  взял на руки тело отца Домингеса,
положил  в  повозку,  на сено,  а рядом пристроил свои сумки.  Пашка к тому
времени вернулся с седлом и упряжью мула и с двумя  окровавленными  мачете,
обтер клинки сухой травой и тоже бросил в фургон, ворча, что не стоит добру
пропадать - ножики,  мол,  неплохие,  да и седло потянет на  пару  песюков.
Затем  он  вежливо  поддержал  Саймона  под локоть,  когда тот забирался на
сиденье,  сел сам,  развернул упряжку, и они покатили на север, по дороге в
городок со странным названием Дура.
     Рыжий был  человеком  разговорчивым,  тянуть  его  клещами  за язык не
приходилось,  и Саймон,  покачиваясь на жестком  сиденье,  припомнил  слова
Наставника:  сев  на  скакуна удачи,  не шпорь его,  зато гляди,  как бы не
свалиться.  Дела и впрямь разворачивались удачно:  похоже,  Четыре  звезды,
затмившись  в  ярком солнечном свете,  не позабыли о нем и продолжали слать
свои дары. К примеру, этого рыжего парня, болтливого, как попугай...
     Вскоре Саймон обогатился массой сведений.  Теперь он знал, что городок
на побережье, из коего ведет дорога в Дуру, именуется Сан-Филипом; что весь
этот край,  от Ла-Платы на юге и до Негритянской реки  на  севере,  зовется
Юго-Восточной  Пустошью,  ибо  тут  и  правда пустовато:  бандиты,  коровы,
тапиры,  заменяющие  свиней,  да  полсотни  деревень  на  четырех   тысячах
квадратных лиг - может,  и на пяти, поскольку никто эти земли не считал, не
мерил; что Пустошь является частью Уругвайского Протектората, и что столица
его,  Харбоха,  лежит на северо-западе,  у реки Параши (так Проказа называл
Парану),  и там есть "железка" - иными  словами,  рельсовый  путь,  которым
возят шерсть,  серебро,  руду и мясо:  мясо, тапирье и говяжье, из Пустоши,
серебро - из аргентинских краев,  что простираются за Ла-Платой и  городком
Буэнос-Одес-де-Трокадера,  а шерсть и руду, само собой, с предгорий. Еще он
узнал,  что  люди  в  Пустоши  скромные   и   незлобивые,   гуртовщики   да
скотоводы-ранчеро, платят исправно "белое" властям и "черное" - дону Хорхе,
пьют умеренно,  не буянят - разве только по праздникам;  и что текла бы  их
жизнь тихо-мирно,  если б не кибуцники и отморозки.  Кибуцники, как выяснил
Саймон,  были пришельцами из городов,  то ли сосланными в  Пустошь,  то  ли
переселившимися  добровольно;  им  отводили  участки  на орошаемых землях и
поговаривали,  что вскоре воду станут делить - а летом с водой в этих краях
всегда  проблемы.  Что  же  касается  отморозков,  то  они определенно были
изгнанниками - но не из тех,  какие готовы выращивать скот или  копаться  в
навозе.  Местные с ними как-то справлялись,  но года четыре назад явился из
Рио дон Огибалов,  бывший "плащ" либо "штык", и взял отморозков под крепкую
руку. Теперь все ранчеро платили дань - не только "белый" и "черный" налоги
(в чем их разница, Саймон понять не сумел), но также "особый огибаловский".
Что,  впрочем,  от  грабежей  и  насилий не спасало,  только звались они не
грабежами,  а  экспроприациями.   Видно,   дон   Огибалов   был   человеком
образованным.
     На вопрос,  куда же смотрят власти,  рыжий заметил, что смотрят они за
Парашку-реку,  где гуляют в пампасах вольные гаучо.  А как не смотреть?  За
Харбохой "железка" идет к горам и к Санта-Севаста-ду-Форталезе, что в Чили,
за горами; река там широкая, не переплюнешь, а мост один - древний мост, но
крепкий, четыреста лет стоит, теперь такие строить не умеют. Захватят гаучо
мост, не будет в Рио, Херсусе и Дона-Пуэрто ни шерсти, ни руды. Шерсть, она
ведь тоже с гор,  от лам, а с Пустоши шерсть не возьмешь, ламы тут дохнут -
от жары, поноса и общей слабости. Так что властям на Пустошь плевать, у ней
заботы поважнее:  мост, Харбоха и гаучо. Особенно гаучо. За голову полсотни
монет дают, на трех лошаков хватит!
     Саймон хотел  полюбопытствовать  насчет  врагов  народа  из   Харбохи,
растерзанных возмущенными жителями,  а заодно и о том, гуляют ли гаучо лишь
за Параной или и в Пустошь заглядывают,  но колеса фургона уже грохотали по
деревянному  мосту,  за  коим  возвышались  первые городские строения.  Над
мостом была арка с надписью:  "Добро пожаловать в Дурас", и под ней Проказа
натянул поводья и остановил фургон.
     - Ты,  брат Рикардо,  ряску не снимешь?  Одежонка-то заметная... Вдруг
огибаловские в корчме сидят? А нам мимо ехать...
     Саймон молча стянул рясу,  оставшись в распахнутой на груди рубахе.  У
шеи она не сходилась;  так как шея у него была мощной,  под стать плечам, и
рубаха покойного священника уже трещала под мышками.
     Рыжий, наклонившись,  шарил  под  сиденьем  и  чертыхался  вполголоса.
Наконец он извлек огромное ружье и патронташ, пересчитал патроны и с лязгом
передернул  затвор.  Блик  света  попал  в  глаза  Саймону,  он  сощурился,
покосился на оружие и вдруг почувствовал,  как у него холодеет под сердцем.
Это была реликвия,  музейный экспонат,  но вполне ухоженный,  надраенный до
блеска  и  готовый  к  бою.  Массивный  вороненый ствол,  рукоять затвора с
шариком  на  конце,  приклад,  отполированный   прикосновением   ладоней...
Трехлинейка...   Винтовка   Мосина,  двадцатый  век...  Точнее,  самое  его
начало...
     - Откуда?  - произнес Саймон,  с невольным трепетом погладив  нагретый
солнцем ствол.
     - Хороший винтарь...  Такого в городе не встретишь,  разве что в наших
краях.  Конечное дело,  не карабин,  но хоть стар,  да верен, - откликнулся
Пашка-Пабло и пояснил: - От дядьки Ивана, от паханито нашего. Он дал. У нас
в Семибратовке четыре таких винтаря. Пули сами льем, а вот порох...
     - Погоди.  - Саймон поднял реликвию  в  ладонях,  ощущая  ее  надежную
тяжесть.  Весила  она  побольше,  чем  русская  винтовка  "три  богатыря" с
подствольным  гранатометом  и  огнеметом,  что  выпускалась  в   Туле   для
спецчастей ООН,  и была,  разумеется,  не столь смертоносной,  но что-то их
роднило:  так в лице потомка проглядывают  черты  прадеда.  Снова  погладив
оружие,  Саймон  спросил:  - Откуда она вообще взялась?  Ей же пятьсот лет,
парень!
     Проказа хитро прищурился.
     - Ты - человек ученый,  брат Рикардо,  тебе виднее.  А я скажу, что от
Мигеля  слышал:  дескать,  когда  наши  драпали из Одессы от срушников,  то
грабанули военные склады со старым добром  -  все  вывезли  подчистую,  что
уместилось  в их корытах.  Потом была свара с дружинниками и дому;  тиками,
Большой Передел и куча Малых...  Винтари у народа поотбирали, да только все
не  отберешь - винтарь такая штука,  что сам к рукам липнет.  Да разве один
винтарь?  Вон, в Колдобинах, пулемет есть, "максимом" прозывается... Однако
неразговорчивый, без лент.
     "Дальше в лес,  больше дров,  - подумал Саймон, стараясь извлечь самое
ценное из этого ливня информации. - Большой Передел и куча Малых... свара с
дружинниками  и домушниками...  а еще - когда наши драпали из Одессы...  из
той Одессы,  где  нынче  ветер  гуляет  над  пепелищем..."  Сотня  вопросов
вертелась у Саймона в голове,  но,  не желая пришпоривать скакуна удачи, он
спросил лишь об одном:
     - Этот Мигель... Кто он такой, Проказа?
     - Учитель наш и писарь, из городских, из Рио. Ссыльный, хоть и не враг
народа.  Попал за какие-то вины в кибуц, на свекле чуть не подох, да дядька
Иван его на бычков сменял.  Голова! Одно слово, городской! Будет тебе, брат
Рикардо, с кем умные речи говорить, а заодно и кружку опрокинуть.
     - Я не пью, - сказал Саймон.
     - Никто не пьет,  батюшка.  Все только выпивают. С этими словами рыжий
хлестнул мулов,  и они въехали в городок. Саймон, ожидавший увидеть дома из
бревен,  кaк в Смоленске, с просторными окнами, крылечками и верандами, был
разочарован:  тут строили по южноамериканским образцам,  и беленые глиняные
стены под черепичными кровлями тянулись вдоль пыльной улицы глухим и жарким
монолитом. Его рассекали лишь узкие двери, закрытые или распахнутые. Иногда
путнику  удавалось заглянуть во дворик - тоже вымощенный утоптанной глиной,
с неизменным  деревом  посередине,  с  очагом  и  крохотным  бассейном  или
цистерной  для  воды.  Но эти патио,  как и знакомый быт небольших городков
Латмерики и Южмерики,  не занимали Саймона;  он глядел на  людей.  Белых  и
смуглых,  с кожей оттенка бронзы или цвета густого кофе,  с негроидными или
славянскими чертами,  с глазами голубыми, карими и темными, как бразильская
ночь,  с  шапкой курчавых черных волос или с льняной,  выгоревшей на солнце
гривой, с каштановыми локонами, с рыжими патлами, точно такими, как у Пашки
Проказы...  Это было поразительное зрелище - не потому, что в Разъединенных
Мирах не случалось смешения рас,  но совсем по иной  причине:  инстинктивно
Саймон  готов  был  услышать испанскую речь,  португальскую или английскую,
однако здесь говорили по-русски. И это казалось странным, будто он внезапно
сделался зрителем какой-то неправдоподобной оперетты. Обличья - вавилонское
столпотворение,  а язык - один...  Тот самый,  что вывезен из Одессы  -  со
всем, что уместилось в кораблях... "Где они, кстати?.. - мелькнула мысль. -
Где флот, преодолевший океан? Сгнил? Проржавел? Или пошел в переплавку?"
     Раздумья Саймона  прервались;  фургон  выехал  на  площадь.  Она  была
прямоугольной,  и  в  дальнем  узком ее конце стояла церковь со звонницей -
маленький белый храм о  пяти  маковках  с  крестами,  в  привычном  Саймону
православном  стиле.  Казалось,  его  должны  окружать  бревенчатые  избы и
терема,  но на церкви русский колорит кончался:  четыре других строения  на
площади  были низкими длинными белыми касами,  крытыми оранжевой черепицей.
Два - слева,  два - справа. Слева - полицейский участок (перед ним слонялся
служивый  в  синей  форме,  с  кобурой  на  ремне)  л  почтовая контора под
вывеской:  трубящий в рожок всадник;  справа - лавка со всякой  всячиной  и
корчма  под  названием  "Салун".  Рядом с участком виднелось некое странное
сооружение,  похожее на колодец,  - обнесенная невысокой кирпичной  стенкой
яма,  а  над ней - то ли ворот,  то ли лебедка с толстой цепью,  на которой
болтались кандалы.  У полицейских и почтарей узкие окна были зарешечены,  а
над крышами торчали антенны.  "Значит,  есть радиосвязь", - подумал Саймон,
пытаясь в то же время догадаться о назначении ямы и ворота;  лавку украшали
три   широкие,   распахнутые  настежь  двери,  сквозь  которые    было
разглядеть прилавок и полки с  товаром,  а  при  корчме  имелся  навес,  на
столбиках с перилами.  На перилах сидел бородач с ружьем на колене, а рядом
были привязаны четыре лошади и мул покойного отца Домингеса. Пашка, зыркнув
на  бородача,  пробормотал:  "Здесь  они,  вражье,  семя!" - и вознамерился
подхлестнуть мулов.
     - Правь к церкви, - распорядился Саймон. Над вратами храма был выложен
мозаичный  крест,  а  под ним - что-то странное:  изображение монеты в одно
песо,  выкрашенное серебряной краской.  Такие же непонятные символы были на
остальных строениях: корчму украшала резная фигура в длинном плаще, лавку -
намалеванные на дверях  зубастые  крокодилы,  почтовую  контору  -  большой
деревянный  "штык"  под стрехой,  а полицейский участок - пушка.  Старинная
пушка на огромных колесах,  выбитая из  жести,  напомнившая  Саймону  нечто
знакомое: герб родного. города Смоленска.
     С недоумением пожав плечами,  он велел Проказе остановиться,  спрыгнул
на землю, обошел фургон и бережно поднял на руки тело отца Домингеса. Потом
направился  в  церковь  -  пустоватую,  но  опрятно  прибранную,  - поискал
взглядом место поприличней и опустил свою ношу под иконой Христа-Спасителя.
     Сзади послышались  шаги,  потом  -  деликатное  покашливание.   Саймон
обернулся.  Дьячок...  Пожилой,  маленький,  тощий,  с бородкой клинышком и
мутноватыми глазками... Кожа белая, бородка пегая, однако нос приплюснутый,
с широкими негроидными ноздрями...
     - Ох, горе, горе... Творят бесчестие, убивцы, на радость Сатане... Кто
на этот раз, сын мой?
     - Отец Леон-Леонид Домингес из  Рио,  -  ответил  Саймон,  вытащил  из
кармана  кошель  и сунул его в руку дьячка.  - Вот сорок песо.  Положить во
гроб,  отпеть и похоронить в освященной земле.  И крест поставить.  Лет ему
было сорок три. .
     - Все исполнится,  сын мой,  - кивнув,  дьячок шмыгнул Носом.  - Вечор
батюшке доложу, отцу Якову.
     - А сейчас где он? - спросил Саймон, оглядывая пустую Церковь.
     Дьячок смущенно потупился:
     - Спит...  Вчера,  вишь,  дитя крестили.  Невинный младенец,  хоть  от
Кобелины,  помощника  огибаловского.  Кобелино-то  девку силком взял,  дочь
Симона-плотника,  но от отцовства не  отказался.  Редкий  случай!  Крестины
вчерась закатил,  упоил вусмерть, а допрежь всего - отца Якова. А как с ним
не выпьешь?  Сегодня не выпьешь,  завтра не выпьешь,  а после в Голый овраг
попадешь. Огибаловские и так попов не любят...
     - Отчего же? - поинтересовался Саймон.
     - Оттого,  -  пояснил  дьячок,  -  что  справный  поп  в народе веру в
справедливость держит,  а такая вера бандеросам ни к чему. Ни огибаловским,
ни  тем,  что  в  столице сидят.  Они бы нас всех вырезали,  ежели б не дон
Хайме...  - Тут он испуганно перекрестился, уставился на Саймона и дрожащим
голосом произнес: - А ты-то, сын мой, из каковских будешь?
     - Из  своих,  -  успокоил  его  Саймон.  -  Послан сюда вместе с отцом
Домингесом и буду служить в  семибратовской  церкви.  Братом  Рикардо  меня
зовут.
     - А одет отчего не по чину?  Без рясы и креста? - Теперь дьячок глядел
на Саймона с подозрением.
     - Казнь  буду  вершить.  Для  того   церковное   облачение   -   наряд
неподходящий.
     Он зашагал   к  выходу,  но  на  пороге  остановился  и,  обернувшись,
произнес:
     - Ты сказал,  что справные попы в народе веру в справедливость держат.
А  батюшка  ваш  Яков  -  справный  поп?  Или  из тех,  что веру на бутылку
променяли? И пьют с бандитами?
     Дьячок потупился и развел руками:
     - Как с ними не выпьешь,  как не уважишь?  Жизнь всякому  дорога...  и
своя жизнь, и семейства...
     Очутившись на раскаленной пыльной площади,  Саймон увидел,  что народу
там  прибавилось.  Перед  участком  торчали  пятеро  в  синем,  один  -   с
серебряными  шнурами,  свисавшими  на  грудь,  и  в  фуражке с лакированным
козырьком - опирался спиной о ворот;  у почтовой конторы маячил  чернокожий
грузный  мужчина,  тоже  в  мундире,  а  при нем - две хорошенькие девушки,
беленькие да румяные;  в дверях  магазинчика  толпились  любопытные,  общим
числом  тринадцать  душ,  и  еще  столько же выглядывали из корчмы-салуна -
бородатые,  усатые и бритые,  простоволосые и в шляпах с  широкими  полями,
всех  цветов  кожи,  но с одинаковым жадным любопытством в глазах.  А перед
корчмой, у коновязи, картинно подбоченясь, стояли трое: Хрящ с крестом отца
Домингеса  за  поясом  и  пара  его подручных,  бородач и коренастый - тот,
который сопровождал Хряща в набеге.
     Саймон неторопливо направился к салуну,  размышляя о том,  что двое из
этой троицы, а, воз, и третий, знают о гибели брата Рикардо, а значит,
стали ненужными свидетелями. Ведь брат Рикардо жив! И всякий, кто усомнится
в этом,  рискует головой.  Собственно, почти ее потерял: и как свидетель, и
как палач невинных жертв. Учитывая важность своей миссии, Саймон считал оба
эти факта равновесомыми.
     Пашка-Пабло шел за ним след в след,  обвешанный оружием: у пояса - два
мачете и собственный нож,  в руках - огромная винтовка,  с плеча коричневой
змеей  свисает  патронташ.  В  карманах  у  него что-то побрякивало,  глаза
мерцали, а синяк под глазом и в самом деле светился как фонарь, пылая огнем
праведной мести. Не оборачиваясь, Саймон спросил:
     - Кто тут за старшего, Проказа?
     - А нету никого.  Здесь ведь не Семибратовка. Это у нас - общак, у нас
- староста выборный,  а тут,  батюшка,  город. Поделенный, значится, промеж
бандер.  Не  знаю,  как  там  у  вас  в столицах,  а тут главаря нет.  Есть
сержант-вертухай - видишь рыло с серебряными подвесками у пытошной ямы? - а
при нем пяток смоленских.  Вроде бы за порядком присматривают,  да все они,
блин тапирий, в доле у огибаловских.
     - Ну,  что ж,  - промолвил Саймон,  - и  я  их  не  обижу.  Бог  велел
делиться.
     До Хряща   оставалась   пара   шагов,  когда  тот  небрежно  пошевелил
карабином,  нацелив его в живот Саймону.  Скорей пониже,  и этот  жест  был
понятен  всякому  воину-тай:  у них,  желая оскорбить,  кололи в детородный
орган. Так, слегка, для демонстрации превосходства... И Саймон, невозмутимо
взирая на ухмылявшихся бандитов, вдруг подумал, что у тайят и людей гораздо
больше общего,  чем полагают ксенологи.  Четырехрукие тайят не стремились к
завоеваниям  и  власти,  не избирали вождей,  не верили в богов и не копили
богатств,  и женщины их рождали однополую двойню - что вело к иной традиции
брака  и  странной,  с  точки  зрения ксенологов,  организации семьи.  Но в
главном различий  не  было:  они  ненавидели  и  любили,  ценили  отвагу  и
благородство, славили силy и презирали слабость.
     Как, вероятно,  эти  трое,  мнившие  себя такими сильными...  Но здесь
начинались различия:  слабые у тайят могли  селиться  в  землях  мира,  где
слабость не греховна и не влечет опасности и унижений. Сильные спускались в
лес,  где слабости не место,  и только там она была виной - так как слабый,
попавший  в схватку сильных,  виноват всегда.  Но люди,  не в пример тайят,
бились всюду,  и всюду сила торжествовала над слабостью,  а значит,  слабых
приходилось защищать.  Или хотя бы мстить за них, за всех невинно убиенных,
коль не в обычае людей делить свои земли на мирные и не мирные.
     Саймон шагнул вперед.  Запахи пота,  кожи и спиртного ударили  а  нос,
ствол карабина уперся ему в промежность.
     - Ты кто,  сучок?  Не признаю...  Гладкий, белый... Вроде ремней мы из
тебя не резали?  - Брови Хряща приподнялись в издевке,  но взгляд оставался
волчьим, настороженным.
     - Вошь  кибуцная,  - предположил бородач,  почесывая темя.  - Разве их
всех  упомнишь!  А  вот  этот,  -  он  ткнул  пальцем  в  Проказу,   -   из
семибратовских мозгляков.  Этот за фонарем приперся.  Чтоб, значит, с обеих
сторон светило.
     Третий, коренастый в плаще,  ничего  не  сказал,  но  приглядывался  к
Саймону с подозрением - может,  вспоминая вопль,  долетевший из придорожных
кустов.  А может,  был он от  природы  молчалив  и  разговорам  предпочитал
стрельбу: ствол его карабина глядел Проказе между глаз.
     - Мне нужно это, - произнес Саймон, кивая на крест.
     - Это? - с удивлением протянул Хрящ. - А еще одна дырка в заднице тебе
не нужна?  - Он прищурился,  потом отвел карабин и вскинул его на плечо.  -
Ну, раз хочешь крестик, выкупи, сучара. Что там у тебя в карманцах брякает?
Не песюки? А может, камень самоцветный завалялся?
     - Денег нет.  Их я в церковь отнес,  на помин души отца Домингеса.  Но
камень   найдется,   горький  камень...  Его  и  отдам.  Хрящ  поглядел  на
коренастого, подмигнул бородатому.
     - Что он болтает?  Камни горькие,  души... не пойму... Нет денег - нет
разговора!  Хотя...  -  Какая-то  мысль  пришла  ему в голову,  и,  оглядев
Саймона,  Хрящ ухмыльнулся и махнул  рукой.  -  Ладно,  парень!  Сегодня  я
добрый! Хочешь крест - бери в обмен на службу. Запряжем мы тебя с приятелем
в возок и прокатимся в Семибратовку,  дорогой в Марфин Угол  завернем  и  в
Волосатый Локоть... Всего-то иделов! Согласен?
     За спиной у Саймона Пашка скрипнул зубами и пробормотал, потянувшись к
мачете:
     - Ножик дать, брат Рикардо?
     - Нет.  - Саймон  мотнул  головой.  -  Зачем  мне  ножик?  Крыс  давят
сапогами.
     Челюсть у  бородача  отвисла,  а коренастый,  в пестром плаще,  что-то
зашептал  на  ухо  Хрящу,   тыкая   карабином   то   в   почтарей,   то   в
вертухаев-полицейских, то в здание церкви. Хрящ с досадой оттолкнул его.
     - А хоть бы и так,  Моченый!  И что?  Тут наша земля, и пришлые нам не
указ!  Ни смоленские,  ни дерибасовские!  Ни прочие гниды  и  курвы!  -  Он
развернулся к Саймону.  - Крыс, говоришь, сапогами? Ты кто ж таков, сучара?
Топтун от столичных крутых? Или сам крутой? Говори!
     - Крутой, - подтвердил Саймон. - Ты еще не знаешь, какой я крутой.
     Он сделал неуловимое движение;  согнутые пальцы столкнулись  с  чем-то
упругим и податливо-хрупким,  незащищенным, пробили преграду, расслабились,
отпрянули... Треснула кость, голова Хряща бессильно обвисла на переломанной
шее,  тело стало заваливаться вбок, на бородатого, который уставился в лицо
главарю в немом изумлении.  Саймон выбил карабин из лап бородача, отшвырнул
его, готовясь атаковать коренастого, который поднимал оружие - но медленно,
слишком медленно!  Ствол карабина еще только целился в землю,  а Саймон уже
успел подпрыгнуть - здесь,  в этом мире,  он был почти невесом! - и нанести
удар ногой.  Смертельный удар.  Носок его башмака сокрушил коренастому пару
ребер,  осколки  проткнули  сердце и,  раздирая плевру,  проникли в легкое.
"Быстрая смерть",  - подумал Саймон, глядя, как на губах умирающего вздулся
и лопнул кровавый пузырь.
     Ступни его коснулись земли,  взбив белесое пыльное облачко.  Бородатый
вышел из столбняка;  размахивая мачете,  словно отгоняя мух,  он ринулся  к
полицейскому  участку,  к  безмолвным  фигурам в синем - то ли в надежде на
помощь,  то ли в смертельной панике. Ему удалось сделать четыре шага; затем
Саймон  снова  взвился  в воздух,  словно подброшенный невидимой пращой,  и
камнем рухнул ему на спину.  Горьким камнем, как было обещано: пальцы левой
его  руки  сомкнулись  на  заросших  волосом  щеках,  пальцы правой тисками
сдавили  затылок;  резкий  поворот,  хруст,  хриплый  сдавленный   вопль...
Отпустив обмякшее тело, он повернулся к Пашке.
     - Рясу подай! Оружие собери - и в возок!
     Из корчмы  и  лавки  повалил  народ,  но  все передвигались с какой-то
осторожностью и в полной тишине,  будто ослепленные  вспышкой  молнии  либо
оглохшие от раската грома. На другой стороне площади тучный негр, сержант и
полицейские сошлись тесней,  но тоже молчали,  как бы выжидая:  не будет ли
продолжен спектакль и не им ли придется стать очередными актерами. Пожалуй,
лишь девушки с почты не примеряли никаких ролей;  широко  распахнув  глаза,
они смотрели на Саймона со сладким ужасом и восхищением.
     Он подмигнул им,  набросил пыльную рясу и поднял серебряный крест отца
Домингеса.
     - Бог свершил правосудие,  добрые люди!  Я, брат Рикардо, призванный в
Пустошь благословлять и утешать,  крестить, венчать и провожать в последний
путь,  сегодня сделался сосудом гнева Божьего,  его  карающей  десницей.  И
пролился тот гнев на убийц Леона-Леонида Домингеса, священника из Рио, мужа
праведного,  оставившего сиротами двух детей... Да будет земля ему пухом! -
Повесив крест на шею,  Саймон кивнул сержанту:  - Ты, страж порядка, возьми
лошадей убийц, а также все имущество, какое при них найдется, и распорядись
этим по собственному усмотрению.  А вы,  добрые жители Дураса, помните, что
сказал всеблагой Христос,  Спаситель наш: поднявший меч от меча и погибнет!
Поднявший руку на невинного будет стенать в когтях Сатаны! Поднявший камень
камнем  и  получит  -  горьким  камнем,  дробящим  плоть   и   кости!   Вот
предупреждение,  которое  шлет вам Господь,  гласящий моими устами.  И если
есть среди вас скудоумный упрямец,  который  не  понял  этих  речей,  пусть
явится  он  в  Семибратовку  и  послушает  слово  Господне  еще раз.  Пусть
приходит,  коль  у  него  свербит  в  заднице!  Я  ему  все   растолкую   в
подробностях.
     Он залез  в фургон и сел рядом с Пашкой Проказой.  Тот свистнул;  мулы
стронули возок,  засеменили,  огибая церковь,  выбрались в степь, где ветер
гулял над травами,  а с холмов плыли запахи цветущих акаций. Морской аромат
уже не чувствовался в воздухе,  но небо будто отражало океанскую синь - оно
было глубоким, просторным, бездонным. Земное солнце, почти такое же, как на
Колумбии и Тайяхате,  грело Саймону висок и левую щеку.  Он сощурил  глаза,
прикидывая, что сейчас часов шесть - может, десять-двадцать минут седьмого.
     - До   темноты   будем  на  месте,  -  вымолвил  Пашка-Пабло,  прервав
затянувшееся молчание.  Потом поцокал языком и с восхищением  признался:  -
Горазд  ты,  брат Рикардо,  проповедничать!  Сразу видать человека ученого,
городского!  Такой зря клювом щелкать не станет...  И по башке  даст,  и  в
башку  вложит,  чтоб  в ней дурные мысли не водились...  - Он сделал паузу,
покосился на Саймона и добавил:  - А еще горазд ты прыгать и руками махать,
горазд, батюшка! И долго такому надо учиться?
     - Всю жизнь, если хочешь сберечь свои уши, - ответил Саймон.
                                   * * *
     КОММЕНТАРИЙ МЕЖДУ СТРОК
     Кратер был  цилиндрической формы - провал в тридцать метров глубиной и
пятьдесят в  диаметре.  Когда-то  здесь,  в  окрестностях  Рио  -  прежнего
Рио-де-Жанейро,   -   стоял   гранитный  монумент,  изваяние  принца  Жоана
Мореплавателя среди огромных сейб,  чьи  корни,  подобные  серым  бугристым
доскам,  взрезали почву.  Сейбы большей частью сохранились,  остались лес и
парк, разбитый на океанском побережье, но изваяние отправилось на Южмерику,
в иной мир,  к другим океанам, чьи девственные волны не качали ни испанских
галеонов,  ни португальских каравелл.  Теперь вместо статуи темнел кратер -
совсем  небольшой,  сравнительно с километровыми безднами следом покинувших
Землю     городов.      Просто      цилиндрическая      дыра,      забавная
достопримечательность...  Дно его выровняли, подвели трубу с горючим газом,
и в кратере распустился огненный цветок - имитация миниатюрного вулкана.
     Провал окаймляло широкой дугой двухэтажное каменное здание с башенками
по углам, выступающими контрфорсами и зубчатым парапетом на плоской кровле,
похожее на средневековый замок.  От башни к башне, вдоль второго этажа, шел
балкон,  мощенная плиткой галерея, подпертая слегка наклонной стеной; внизу
виднелся карниз полуметровой ширины,  бетонным  кольцом  огибавший  кратер.
Здание было построено к северу от него, а с юга, со стороны моря, над краем
пропасти  парила  резная  деревянная  беседка,  блестел  серебром  бассейн,
обсаженный  розовыми  кустами,  а  дальше берег снижался,  стекая к бухте и
каменному молу полосой песка.  У  мола  застыли  катер  и  паровая  яхта  с
высокими мачтами,  песок был чистым,  крупным,  желтым;  волны, неторопливо
огибая мол,  накатывались на него,  обдавая пеной и брызгами нагую девушку.
Она  лежала  у  самой  кромки  прибоя,  нежась в солнечных лучах;  пряди ее
золотистых волос намокли и потемнели.
     В беседке,  развалившись  в  плетеных  креслах,  сидели  трое  мужчин.
Пожилой,  высокий,  лысоватый - очевидно, владелец поместья - курил сигару;
жест, которым он стряхивал пепел, казался по-хозяйски уверенным, на широком
бледном лице застыла маска спокойствия и властности. Рядом с ним нахохлился
старик - жилистый, тощий, смуглый, с ястребиным носом и темными, как смоль,
зрачками;  в левой руке он держал бокал,  а кисть правой,  обтянутая черной
перчаткой,  неподвижно покоилась на коленях. Третий мужчина, светловолосый,
холеный,  с тяжелой челюстью, был молод - не старше тридцати пяти. Он сидел
напротив лысоватого с таким расчетом, чтоб видеть блондинку на пляже.
     - Соблаговолят  ли  доны  начать?  -  спросил  старик  и,  когда   его
собеседники кивнули, продолжил: - Сегодня, почтеннейшие, у нас два вопроса:
"торпеды" и гаучо. Или, если хотите, гаучо и "торпеды".
     - Предпочитаю второй вариант, дон Хайме, - откликнулся лысоватый.
     - Как угодно, дон Грегорио, как угодно. Дон Алекс не против?
      Молодой снова кивнул, обозревая стройные бедра девушки.
     Тощий Хайме отпил из бокала и сплюнул в огненную пропасть.
     - Итак,  судари мои, Луис, наш кондор и генерал, уже за Старым Мостом,
в пампасах.  Три линейных отряда драгун и карабинеры... Тысячи две, если не
ошибаюсь?  
  - Две с половиной,  - уточнил Алекс,  не спуская глаз с девушки.
Хозяин, дон Грегорио Сильвестров, перехватил его взгляд и усмехнулся.
     Хайме приподнял руку в перчатке,  что-то  лязгнуло,  скрипнуло,  рукав
съехал к локтю, обнажая крепление протеза.
     Сухие узкие губы старика шевельнулись.
     - Я  полагаю,  Луис  пойдет  от  моста на север,  а шестнадцатый отряд
драгун и крокодильеры Хорхе Смотрителя - на юг.  Дней через двадцать  клещи
сомкнутся, и твои головорезы, Анаконда, положат пару сотен гаучо. Так?
     - Так,  -  с ленцой подтвердил светловолосый.- Но могут всех пустить в
расход. Как договоримся, амигос!
     - Мы уже договорились  с  доном  Федором-Фиделем,  милостивец  мой.  -
Старик снова отхлебнул вина. - Две сотни убитыми и сотня пленных - Пимену в
Разлом,  за керосин с мазутом.  Ну,  десять-двадцать раненых - Сильверу  на
развлечение,  для  пыток и публичных казней...  Так что,  сударь,  придержи
своих кондоров и кайманов.  Договоренности надо  выполнять.  Даже  с  доном
Федькой.
     - Дон!  -  Алекс  презрительно  фыркнул.  -  Мелкий  пахан,  паханито,
которому мы подарили жизнь!  Я бы его...  - Он стиснул кулак,  но  пожилой,
нахмурив брови, пророкотал:
     - "Штыки"  всегда  спешат,  а резать и стрелять нужно с толком,  чтобы
добро не пропадало зря.  С толком,  Алекс, понимаешь? И с пользой для дела.
Так,  как вырезали дружинничков триста лет назад, как прикончили домушников
и донецких отморозков.  Те были опасны,  а гаучо с их доном Федькой для нас
не  конкуренты.  Скорей  партнеры!  От них прямая польза,  ибо стране нужны
враги,  и внешние,  и внутренние,  чтоб было  с  кого  спросить  за  всякую
провинность.
     - Обвиноватить,  сударь  мой!  -  хрипло  каркнул  дон Хайме,  стукнув
кулаком в перчатке по колену.  - Виноватый - всегда враг,  а враг -  всегда
виноват! Такая вот логика!
     - Ты прав,  Хайме. - Грегорио Сильвестров степенно кивнул. - Нам нужны
враги,  необходимы,  чтоб  в  трудный  час  бросить   их   "шестеркам"   на
растерзание. А где мы возьмем врагов, вырезав всех под корень? До срушников
и бляхов далеко... а эмиратские еще дальше.
       - Враги  найдутся,  -  буркнул  Алекс.  -  Тот  же   Хорхе   с   его
крокодильерами или черные Пименталя.
     - Их шестеркам не бросишь.  - Дон Грегорио погасил сигару и швырнул ее
в пропасть,  за резные перила беседки.  - Свара с Хорхе и Пименом - это уже
Передел...  Большой  Передел,  как  во времена домушников!  Пока не в наших
интересах, Алекс.
     - Ладно!  - согласился светловолосый, не спуская глаз с блондинки. Она
приподнялась на колено и начала стряхивать песок; груди у нее были полными,
упругими, с алыми вишнями сосков. - Ладно! Двести так двести! А что потом?
      - Это ты скажи,  что потом.  - Старик  насмешливо  прищурился.  -  Ты
наследственный  спец по военной части.  Мое дело - налоги драть,  Сильвер у
нас - страж спокойствия,  а ты - Анаконда и главный "штык"!  Тебе и решать,
сокол мой.
     Алекс нерешительно ухмыльнулся, наблюдая, как девушка, стряхнув с плеч
песок, отжимает волосы.
     - А  что  решать?  Отступим к мосту,  к Харбохе.  Вследствие временных
неудач.
     - Э, любезнейший, так не пойдет! - Протез лязгнул, дон Хайме привстал,
опираясь  рукой  в  перчатке о подлокотник кресла.  - Зачем нам поражения и
неудачи?  Для нас - поражение,  для  Хорхе  -  победа!  Зубастый  он,  этот
Хорхе...  Сделаем  вот  как:  победоносное наступление приостановлено,  ибо
старый скряга Хайме прекратил финансировать операцию.  Отсюда - трудности с
углем,  мазутом  и  патронами...  Без  угля  паровик  не ездит,  припасы не
доставить, а кораблями тоже не подвезти - из-за, алчности "торпед", которым
не хватает патриотизма.  Думаки пусть заявят протест,  а дон Грегорио и дон
Алекс  его  поддержат,  как  и  подпевалы  из  прочих  департаментов.  А  я
поплачусь:  "торпеды" вздули дань за перевоз,  финансовый кризис в державе,
казна - три с половиной песюка,  готов уйти в отставку.  И спустим  все  на
тормозах. Или свалим на Трясунчика.
     - Ума  палата,  -  уважительно  произнес дон Грегорио,  раскурив новую
сигару. - Не возражаешь, Алекс? Тот пожал плечами:
     - Не возражаю.  Двести  голов,  сотня  пленных,  и  наступление  будет
приостановлено. С Федьки-Фиделя - бочонок пульки.
     - И столько же-с меня, благодетель. К свадьбе твоей, "шестерок" поить,
- сказал старик, почесывая щеку. - Ну, милостивые доны, не пора ли заняться
"торпедами"?  -  Он  покосился  на лысоватого,  дождался согласного кивка и
вымолвил:  - Тут случай ясный,  соколы мои:  мытари их обнаглели,  вдвое за
провоз  дерут,  а у Хосе-Иоськи крыша поехала - дела забросил,  кораблики в
луже пускает да кормит срушников дерьмом.  Надо же,  пообещал Сапгию  целый
флот броненосцев во главе с "Полтавой"! А пан Сапгий у нас не дурак, совсем
не дурак...  Как бы своих людишек не заслал для проверки, а это нам и вовсе
ни к чему... Так что же? Будем кончать Трясунчика?
     - Будем, - согласился дон Грегорио. - Я кого-нибудь подыщу из мелкоты,
из вольных отстрельщиков...
     - Не лучше ли сдать Трясунчика крокодильерам? - предложил молодой.
     - Не стоит.  Слишком уж звероватые, а Хосе-Иосиф все-таки дон... Пусть
отойдет пристойно, с миром.
     Девушка на  пляже  присела,  широко расставив колени,  и Алекс,  глава
Военного департамента по прозвищу Анаконда, судорожно сглотнул.
     - Хороша кобылка? - Дон Грегорио изобразил улыбку. - Не терпится, а?
       - Стерплю.  Недолго осталось.  - Алекс побагровел  и,  желая  замять
неловкость, тоже оскалился в усмешке. - На такой кобылке только и гарцевать
в пампасах за мостом или в Пустоши...  Лихое место эта Пустошь,  опасное  -
без резвого коня!  Одни изгои да ранчеро... А еще, доносят, сумасшедший поп
в Дурасе объявился - божий человек, а трех диких пришиб. Разом!
     - Выходит,  судари мои,  я их не зря прикармливаю, попов-то, - заметил
дон Хайме. Потом спросил - правда, без особого интереса: - А дикие чьи?
     - Из  шайки  местных  отморозков.  Под  Огибаловым  ходят.  Был  такой
сборщик-мытарь у  "плащей",  брал  налог  за  пульку...  Не  донес  хозяину
песюков, вот Монтальван его и выгнал.
     - Зря  выгнал,  -  произнес дон Грегорио,  поджав губы.  - Я бы бросил
ублюдка кайманам. Или подвесил над муравейником - за ребро да на крюк!
                                  Глава 3
     - Во имя Отца, Сына и Святого Духа нарекаю тебя Николаем-Никколо!
     Саймон перекрестил младенца и сунул его в руки матери. Паренек попался
спокойный; не пискнул, не вякнул, а лишь таращил круглые глазенки - черные,
как у Поли-Пакиты, внучатой племянницы старосты Семибратова. А вот волосики
были у него точно  редкий  светлый  лен  -  в  отца,  Ивана-Хуана,  который
приходился Семибратову троюродным племянником и тезкой.  Все жители деревни
состояли в ближнем  и  дальнем  родстве,  но  брачные  связи  меж  ними  не
приводили    к   вырождению   -   тут   сказывался   приток   иной   крови,
афро-американской.  Семибратовка - семь крепких усадеб-фазенд вдоль широкой
улицы  - стояла на своем месте без малого два столетия,  со времен Большого
Передела, и за этот срок приняла многих чужаков, белых, черных, бронзовых и
шоколадных.  Пришлецы  женились  и  тут  же делались чьими-то свояками либо
зятьями; ну а дети их были уже кровь от крови семибратовскими.
     А что касается названия деревни,  то оно пошло  от  семи  братьев  или
дружбанов,  поселившихся тут вскоре после исхода.  Не того Великого,  когда
миллиарды землян переселились к звездам,  а  исхода-бегства,  произошедшего
лет  через двадцать после братоубийственной свары меж громадянами и Русской
Дружиной.  Ее подробностей Саймон еще не выведал,  но результат был налицо:
тысячи   беженцев  с  Украины,  преодолев  океан,  колонизировали  Америку.
Разумеется,  Южную;  Северная,  если  не  считать  остатков  Канады,   была
перепахана  кратерами  и  пребывала  в  запустении.  Нынче  же,  по  словам
всезнайки Майкла-Мигеля,  в ФРБ и ее Протекторатах,  Канадском,  Чилийском,
Парагвайском  и  Уругвайском,  проживало  двадцать миллионов,  да еще тысяч
пятьсот обосновались в Кубинском Княжестве,  территории хоть автономной, но
состоявшей в союзе с бразильцами.
     Не с  бразильцами  -  с  бразильянами,  поправился  Саймон.  Бразильцы
обитали на Южмерике,  в тридцати трех парсеках от Старой  Земли,  а  народ,
пришедший   им   на   смену,   назывался  бразильянским.  Правда,  кое-кто,
подчеркивая происхождение от чернокожих предков, говорил: я - бразилец! - и
добавлял пару полузабытых ругательств на португальском. Но таких гордецов и
снобов в Семибратовке не водилось,  как и во всех окрестных  селениях  -  в
Марфином Углу, Колдобинах, Чапарале и Волосатом Локте.
     Малыш Николай-Никколо  улыбнулся  Саймону  беззубым  ртом  - уже с рук
старосты Семибратова,  крепкого мужика за шестьдесят,  с  окладистой  пегой
бородой.
     - Хорошего  парня  Полюшка выродила,  - пробасил он,  стиснув толстыми
пальцами рукоять мачете.  - И ты,  брат-батюшка Рикардо,  хорошее  имя  ему
придумал,  крепкое.  Колян!  Будет пока что Колян,  а возрастет да войдет в
мужицкую силу, и прозвищем разживется. Так, батюшка?
     Саймон молча кивнул.  Народ,  побольше сотни человек, присутствовавших
на  обряде,  едва  ли не все обитатели Семибратовки,  потянулся из храма на
улицу,  шаркая по деревянным полам сандалиями и сапогами.  Парни и  мужчины
были  вооружены,  и  лишь местный учитель,  Майкл-Мигель!  Гилмор,  являлся
исключением;  он насилия не признавал и не любил оружия.  В церкви остались
несколько женщин - навести порядок да разобраться с церковным имуществом, а
заодно проверить,  не надо ли чего брату-батюшке - сготовить или постирать.
Коттедж Саймона в Грин Ривер состоял на попечении роботов, и он не привык к
такой заботливости, имевшей, как все на свете, хорошую и дурную сторону. За
ним  ухаживали,  его  поили  и  кормили и даже преклонялись перед ним - как
перед священником и человеком, который владеет тайной боевого мастерства, -
и  это  было  совсем  неплохо;  однако множество глаз и услужливых рук - не
лучшее обстоятельство сохранения чего-нибудь в тайне.  В  конце  концов  он
сжег  свою  одежду,  а  драгоценный  маяк и остальное имущество спрятал под
алтарем со священными дарами. Туда его прихожанки не лезли, боясь совершить
святотатство.
     К нему протолкался Мигель.  Рубаха его была распахнута, и Саймон видел
рубцы  шрамов,  сизые  на  темной  коже,  -  шесть  длинных  отметин  бича,
пересекавших живот и грудь. Еще шесть красовались у Гилмора на спине.
     - Мои  поздравления,  брат  Рикардо.  -  Голос  Мигеля  был  глубоким,
звучным,  хоть сам он  не  мог  похвастать  богатырской  статью.  -  Первый
младенец, коего вы окрестили...
     Правда, свершенный вами обряд показался мне несколько странным.
     "Еще бы!"  -  подумалось  Саймону.  Службу  он правил по детским своим
воспоминаниям о церквах православного Смоленска,  но хоть память  его  была
отменной,  кое-что в ней перепуталось.  Его родичи с отцовской стороны были
мормонами,  и сестра Саймона-старшего, богомольная тетушка Флоренс, таскала
Дика в молельный дом,  где служили совсем иначе,  чем у православных, - без
всякой пышности,  по-деловому строго,  но  истово.  "Похоже,  -  у  Саймона
мелькнула   крамольная   мысль,   -  мне  предстоит  объединить  две  ветви
христианства".
     - Ты,  Мигель,  не бухти,  - молвил тем временем староста  Семибратов,
оттесняя учителя. - Все прошло лучше некуда, раскудрить твою мать! Главное,
у брата-батюшки руки крепкие,  не трясутся, а вот отец Яков и тверезым дите
в  купели  утопит.  - Он взял Саймона под локоток и подтолкнул к выходу.  -
Иди-ка ты, брат-батюшка, скидывай свою ряску, облачайся в мирское, и пойдем
попразднуем нашего Коляна. Столы чай ждут!
     Столы и  в  самом  деле  ждали  - в тени церковных стен,  сложенных из
крепкого,  обожженного на солнце кирпича.  Семибратовская церковь  была  не
только  храмом,  но,  как  самое  прочное  и  большое сооружение в деревне,
являлась еще цитаделью и школой;  двери ее сколотили  из  деревянных  плах,
окованных  железом,  а  узкие  окна напоминали бойницы.  Пристроенный сбоку
навес защищал от зноя,  и под ним,  на вкопанных в землю столбах,  тянулись
столы-помосты,  ломившиеся  сейчас  под тяжестью котлов с мясной похлебкой,
блюд с говяжьим и  тапирьим  мясом  и  жбанов  пульки.  Спиртное  гнали  из
кактусов,  ибо  с  зерном  и  картошкой в Пустоши было туговато.  По случаю
праздника эти лакомства тоже  присутствовали  на  столах,  однако  в  малом
количестве:  овощи  выменивали  у  кибуцников,  а  зерно,  пшеницу  и  маис
привозили с севера и юга.
     Саймон отправился  переоблачаться,  размышляя  о  том,  какая   судьба
ожидает  крошку Коляна-Никколо.  Конечно,  будущее - туман и мрак,  но если
миссия его  завершится  успехом,  то  лет  через  двадцать  парень,  вполне
воз,  очутится совсем в иных краях.  Скажем, в мире России, Европы или
Колумбии, или в любом из сотен других миров, доступных человеку... А может,
Колян останется здесь, но главное будет при нем: право выбора и возсть
постранствовать среди звезд.  И если он решит  странствовать  и  попадет  в
нормальный мир,  ему понадобится не кличка,  а настоящая фамилия.  Фамилии,
как Саймон уже знал со слов Мигеля-Майкла,  имелись в основном у городских,
а  в  Семибратовке  такая  привилегия  была  лишь у старосты,  поскольку он
являлся местным паханито - иными словами, главарем. Всем остальным мужчинам
давали  имена  и клички - Проказа,  Филин,  Полторак,  Ушастый;  женщинам -
только имена.  Традиция двойных имен в селе и в городе немного различалась:
у  городских первым называли португальское или испанское имя,  у сельских -
русское.  Имена да немногие  слова  -  вот  и  все,  что  унаследовал  язык
пришельцев от прежних Бразилии и Аргентины,  Боливии и Перу...  Саймона это
не удивляло:  колонисты раз в двадцать превосходили числом остатки местного
населения.
     В своей  комнатушке  под  звонницей  он  сбросил рясу,  проверил,  что
цилиндр фризера по-прежнему таится за широким поясом,  и наскоро побрился -
с помощью древней, но острой бритвы, зеркальца и теплой воды. Эта процедура
стала для него привычной за две недели в Семибратовке;  тут не было ни паст
для снятия волос,  ни убиравших щетину вибраторов.  Всматриваясь в зеркало,
он  отметил,  что  выглядит  посвежевшим:  на  лоб,  широковатые  скулы   и
подбородок  легла  плотная вуаль загара,  и зрачки на смуглом лице казались
двумя  ярко-синими  сапфирами.  В  Семибратовке  было  полдюжины  девиц  на
выданье,  и все они заглядывались на Саймона:  ведь всякий поп когда-нибудь
обзаведется попадьей,  став из  брата-батюшки  Рикардо  отцом  Рикардо.  Но
Саймон не спешил в отцы.
     За столом его поджидало почетное место, напротив старосты, сидевшего с
шестью бородачами,  владельцами фазенд.  Их  усадьбы  и  загоны  для  скота
выстроились вдоль широкой улицы,  а дальше стояли общинный амбар, сложенный
из желтых и бурых  кирпичей,  церковь  и  кабак.  Кабак  держал  Петр-Педро
Ушастый, пронырливый мужичонка смешанных кровей, а церковь по утрам служила
школой,  где учительствовал Гилмор, сорокалетний темнокожий холостяк, изгой
из  Рио.  Саймон  уже  понимал  разницу между изгоем и отморозком-извергом:
изгой - тот,  кого изгнали и отправили в кибуц,  а отморозок - извергнутый,
отмерзший от своих.  От своего бандеро, то есть клана. Тут тоже были кланы,
как на Тайяхате, но назывались они не столь поэтично, как у тайят: "штыки",
"плащи",  "клинки",  "торпеды",  "крокодильеры",  дерибасовские... Еще были
смоленские,  и это казалось Саймону странным: Смоленск, в отличие от Одессы
или,  к примеру,  крымских городов, не был связан с последними событиями на
Земле.  Такими  же   странными   и   непонятными   казались   и   отношения
кланов-бандеро с властью;  семибратовские не видели между ними различий, и,
по словам Мигеля, их действительно не имелось.
       Мигель являлся главным источником информации для Саймона, но черпать
ее приходилось наперстками - и преимущественно во хмелю. По вполне понятным
причинам брат Рикардо, окончивший семинарию в Рио, прямых вопросов задавать
не  мог,  да и ответы старался давать невнятные и уклончивые.  К несчастью,
Мигель был  человеком  любопытным,  а  после  стаканчика  пульки  -  весьма
разговорчивым. За эти-то разговоры и был он бит кнутом, а после отправлен в
кибуц, в сельскохозяйственное поселение, где вышибали дурь из слишком умных
и  болтливых.  Староста  Семибратов выменял его на трех бычков и произвел в
учителя, но в Рио Мигель занимался иным: служил при Государственном Архиве,
а  между  делом  пописывал  стихи.  Не  те  стихи,  что одобрялись властью;
впрочем, здешняя власть никаких стихов не одобряла.
     - Благослови трапезу,  батюшка! - пророкотал Семибратов, поднявшись, и
стукнул о стол рукоятью мачете. Саймон благословил и сел напротив старосты,
рядом с Мигелем- Майклом,  высматривая Проказу; потом припомнил, что Шашка,
вместе с дружбаном своим Филином нынче стоит в дозоре. Последние пять-шесть
дней выдались тревожными:  один из огибаловских  бугров  спалил  фазенду  в
Чапарале, другой повеселился в Дурасе - накачал отца Якова пивом и привязал
к могильному кресту;  поп терпел-терпел и,  наконец, обмочился. Произошли и
другие  события,  все - неприятного свойства:  чей-то конь добрел домой без
всадника,  где-то умыкнули девушку,  где-то перебили скот,  а  в  Волосатый
Локоть  заявился  сам  Огибалов  с требованием выкупа:  двести песо,  бочку
пульки и возок говяжьих туш. Саймону чудилось, что всякие беды так и бродят
вокруг Семибратовки,  готовые навалиться в любой момент не с запада,  так с
востока,  не с севера,  так  с  юга.  Староста,  по  его  подсказке,  начал
отправлять  дозорных  на  холмы,  но это не гарантировало от неприятностей:
двадцать шесть семибратовских  мужиков  с  тремя  трофейными  карабинами  и
четырьмя винтовками не могли оборонить поселок.
     Да и в этом ли поселке заключалась суть? Все проще, много проще, думал
Саймон.  Тут,  в Пустоши,  жили люди родного ему языка; пасли скот, растили
детей,  платили  что  положено  властям,  однако  власть  не  собиралась их
защищать от вымогателей и убийц.  Воз, сама эта власть являлась первым
вымогателем  и  убийцей - с чем предстояло еще разобраться;  но власть была
далеко,  в Рио, в Харка-дель-Каса, в Дона-Пу-эрте, Харбохе и других больших
городах.  Власть  была  далеко,  а огибаловские - близко,  и Ричард Саймон,
помня о главной своей миссии, не забывал о мелочах.
     Для Тени Ветра,  питомца Чочинги, эти степные шакалы и впрямь являлись
мелочью:  он  убил  бы  их там,  где нашел,  и нанизал бы их пальцы на Шнур
Доблести.  Но Ричард Саймон,  агент ЦРУ, серый ангел с далеких звезд, давно
усвоил простую истину:  карать легче,  чем защищать.  Это была человеческая
мудрость, но все равно она имела связь с Поучениями Наставника. Он говорил:
"Наступит  день,  и  ты  пройдешь  тропою  из тех троп,  что ведут к Искрам
Небесного Света;  ты вернешься в свой мир и будешь жить со  своими  людьми,
сражаться  в  своих лесах - так,  как сражается твой народ,  не различающий
земли войны и мира.  Это плохо, - говорил Чочинга, - но так заведено у вас,
людей; и в ваших лесах, я думаю, иной обычай; там легче отрезать чужие уши,
чем сохранить свои".
     За собственные уши Саймон не беспокоился,  но  в  Семибратовке,  кроме
мужчин,  жили  женщины и дети,  а значит,  эта земля не подходила для битв.
Точно так же,  как и деревня на Латмерике,  у гор Сьерра Дьяблос, выжженная
головорезами Сантаньи... Временами, вспоминая о самом первом своем задании,
он видел,  как подымаются столбы с изуродованными  телами;  безглазые  лица
следили за ним,  и девушка, прижимая ладонь к распоротому животу, беззвучно
шевелила губами,  будто спрашивая:  что же ты  меня  не  защитил?..  Отчего
опоздал?.. Где задержался?..
     Эти сцены долго преследовали Саймона, и даже целительный транс цехара,
еще один дар Чочинги,  не позволял забыть о них.  Он был прагматиком  -  по
собственной  духовной  конституции  и  потому,  что  вырос среди тайят,  не
признававших иррационального;  и,  как прагматик,  понимал,  что Огибалов и
Сантанья  -  горошины  из  одного  стручка.  Были  трупы  в  той деревне на
Латмерике,  будут трупы здесь;  там развешивали на столбах,  тут привяжут к
лошадям  и  пустят  в  степь.  И  разница  заключалась  лишь в том,  что на
Латмерике он опоздал, а тут явился вовремя.
     Опустошая тарелку с жарким и поднимая стакан - в ответ на каждый тост,
провозглашенный  старостой,  Саймон  приглядывался  к  соседям.  Женщины не
слишком веселились,  да и мужчины были настороже:  у каждого  -  мачете  за
поясом,  а у пятерых,  самых метких стрелков,  - ружья. Только у пятерых...
Еще - у Пашки и Филина, а в огибаловской шайке - сто двадцать головорезов и
карабины...  отменные карабины! Ракеты и лазеры тут делать разучились, чего
не скажешь о вещах попроще...
     Гилмор мяса  не  ел,  прихлебывал  из  кружки  и  жевал,  жмурясь   от
наслаждения, хлебную корку. Дожевав, повернулся, жарко дыхнув соседу в ухо.
Под  градусом  учитель,  автоматически  отметил  Саймон,   может,   удастся
разведать что-нибудь новенькое. В подпитии Мигель любил поговорить.
     - Прости   мою  назойливость,  брат  Рикардо,  твое  семейство  не  из
Харькова?  Я не о Харка-дель-Каса,  а про Харьков, настоящий Харьков, что в
Европе... в бывшей Европе... столица ПЕРУ...
     - Из  Харькова,  -  подтвердил  Саймон.  -  Но  если  верить  семейным
легендам,  род наш - смоленский,  а в  Харьков  переселился  мой  предок  в
двадцатом колене. Еще в те времена, когда Россия была не Россией, а... - Он
сощурился,  припоминая.  - Кажется,  ее называли союзом?  Славянским?  Нет,
советским! Точно, советским. От слова "советовать".
     - А  мне помнится,  совещательным,  от слова "совещаться",  - возразил
Гилмор.  - Впрочем,  не буду спорить -,  о тех временах так мало  известно!
Когда  я служил в Архиве при департаменте дона Грегорио...  - Учитель вдруг
помрачнел и надолго присосался  к  кружке;  кажется,  эти  воспоминания  не
относились к числу приятных.  Пулька,  однако,  его подбодрила; не прошло и
минуты,  как он,  придвинувшись к Саймону  и  понизив  голос,  произнес:  -
Кстати,  о  доне  Грегорио  Сильвестрове...  о  Черном  Сильвере,  как  его
прозывают.  Знаешь,  брат Рикардо,  Сильвестровы тоже родом из Смоленска! А
потому,  -  Мигель перешел на шепот,  - их бандеросы именуются смоленскими.
Так сказать,  дань памяти  предков...  Может,  они  у  вас  общие  с  доном
Грегорио? Не по мужской, так по женской линии?
     Он уставился на Саймона,  но тот и бровью не повел.  С легкой Пашкиной
руки по деревне ходили истории о схватке с  Хрящом,  и  число  убитых  -  в
Пашкином пересказе - уже перевалило за дюжину,  хоть карабинов взяли только
три.  Особенно впечатляло, что брат Рикардо расправился с огибаловскими без
оружия,  без  винтаря  или мачете и даже без палки - прихлопнул их ладонью,
как надоедливых навозных мух.  Конечно,  возникал вопрос,  где брат-батюшка
научился  таким  смертоубийственным  приемам - не в столичной же семинарии!
Выходит,  довелось ему погулять  в  бандеросах,  в  смоленских  или  еще  в
каких...  А может,  в крокодильерах или гаучо?  Те тоже считались мастерами
кровь пускать без пули и клинка.
     Но это семибратовских не слишком интересовало; являясь реалистами, они
были  уверены,  что поп-драчун надежней попа-пьяницы,  такого,  как батюшка
Яков,  и даже пьяный поп намного лучше,  чем полное отсутствие попа. Однако
Гилмор был иным,  замешанным из теста,  идущего на выпечку интеллигентов, а
этот сорт людей всегда страдал  двумя  пороками:  излишним  любопытством  и
болтливостью.  Благодаря чему кибуцы в ФРБ не пустовали - как,  впрочем,  и
Каторжные Планеты в Разъединенных Мирах.
     Вытянув длинную руку,  Саймон ухватил кувшин и щедро плеснул в  кружку
Мигеля-Майкла.  Потом,  подняв  глаза  к  небу и озирая крест над церковной
звонницей, задумчиво произнес:
     - Должно  быть,  Мигель,  ты  выведал  массу  интересного,  трудясь  в
Государственном  Архиве.  Интригующее  это  занятие  -  копаться  в древних
бумагах. От них попахивает тайнами, секретами...
     - ...и плесенью, - закончил Гилмор. Его глаза блестели, к впалым щекам
прилила кровь,  и теперь они казались не темно-шоколадными,  а лиловыми.  -
Знаешь,  брат Рикардо,  не  такое  уж  удовольствие  штабелевать  протоколы
думских  заседаний  и  клеить  на  папки  ярлыки.  И нет в них ни тайн,  ни
секретов...  Кроме того,  настоящие древности в  Архиве  не  держат  -  все
подобные документы переправлены в Форт.  Так сказать,  на вечное хранение и
забвение...
     "В Форт", - отметил Саймон, а вслух поинтересовался:
     - Но разве сведения о доне Грегорио и его семействе не секретны?
     Учитель пожал узкими плечами.
     - Какие тут секреты! Был секрет, да весь вышел - еще в эпоху Передела,
когда повязали домушников, проволокли до Озер и бросили на корм кайманам...
тех самых боссов из НДБ,  что заседали в Думе и правили страной. А нынешние
просто не любят,  чтобы о них болтали.  Хотя...  - Гилмор провел пальцем по
шраму на  груди,  -  если  уж  принял  казнь,  так  отчего  не  поговорить?
Поговорим,  брат  Рикардо!  Вот,  - он кивнул на большой кувшин,  - вот дон
Грегорио, наследственный вождь смоленских вертухаев. Суд, полиция, тюрьмы -
все  под  ним,  включая  Думу  с  потрохами,  ну,  разумеется,  пропаганда,
книгопечатание и разное прочее лицедейство...  Каков  он,  дон  Грегорио?..
Хотят  ему  польстить  - зовут Черным Сильвером,  а так кличут Живодером...
Живодер и есть!  А вот,  - учитель поставил рядом с кувшином кружку,  - вот
хитрый  дон  Хайме  со  своими дерибасовскими,  главный сборщик "белого"...
Знаешь,  отчего их так назвали?  По одной из  одесских  улиц,  бывших  улиц
бывшей Одессы,  где, надо думать, жил какой-то предок дона Хайме... "Черные
клинки" с их доном  Эйсебио  -  из  местных,  наследники  отребья,  с  коим
.переселенцы бились-бились, да так и не выбили под корень. Теперь в Разломе
царствуют,  нефть качают.  Не сами,  разумеется,  - рабов у них тысяч  сто,
берут в кибуцах,  хватают фермеров за Игуасу и Негритянской рекой... Да там
уж никто и не живет.  Теперь крокодильеры.  О!..  - Гилмор закатил глаза. -
Тут понамешано всяких,  пришлых и местных,  и крови звериной добавлено. Эти
всех  сильней  и  всех  свирепей.  Захотят,  со  всеми  расправятся,  и   с
дерибасовскими,  и  со  смоленскими,  и  даже со "штыками".  А "штыки" - те
большей частью от крымских беженцев род ведут,  а среди них  половина  были
флотскими,  сражавшимися за Дружину. Военный народец, потому и "штыки"... -
Мигель вдруг отодвинул кружку,  пригубил из кувшина и невнятно пробормотал:
-  А  знаешь,  б-брат  Рикардо,  что  за семья Петровы-Галицкие,  которые у
"штыков" верховодят? Предок-то их был адмиралом, "Полтавой" к-командовал! А
может,  и  всем  Черноморским  флотом.  Одесса  у них н-на совести,  у этой
семейки. Хотя, с другой стороны...
     Саймон встрепенулся,  припоминая, что сообщалось в читанной им истории
российско-украинского   конфликта.   Одесса,  флот,  "Полтава"...  Кажется,
крейсер,  ракетоносный  тримаран,  самый  мощный  из   боевых   кораблей...
Интересно,  доплыл  ли  он  до  бразильских  берегов  и  куда его подевали?
Спросить у Мигеля? Или обождать, не подгоняя скакуна удачи?
     Спросить, решил он наконец,  но  осторожно  и  о  другом.  Про  самого
Гидмора,  Мигеля-Майкла... Майкла, не Михаила... А почему? Да и фамилия его
была для Саймона загадкой;  тут ощущался не  иберийский  аромат,  а  скорее
влажные запахи плывущих над Темзой туманов.
     Отхлебнув из кружки, он пробормотал:
     - Очень  любопытно...  кто,  откуда  и  чем знаменит...  об этом нам в
семинарии не говорили...  Вот видишь,  Мигель,  в Архиве не только  плесень
пополам с протоколами!  Если б мы познакомились в Рио,  в те годы,  когда я
учился,  а тебя еще не сослали,  я мог бы с твоей помощью  узнать  о  своих
предках, о Горшковых из Харькова... Надеюсь, это не запрещено?
     - Н-не запрещено, однако н-не.. н-невыполнимо, - ответил Майкл-Мигель,
подперев потяжелевшую голову кулаком.  - Древние записи - те,  в Форту, где
есть  поименный  список  беглецов,  - были н-не на бумаге,  а н-на...  н-на
памятных  дисках.  Их   без   м-машин   н-не   прочитаешь...   без   спе...
спе-ци-аль-ных м-машин,  какие сейчас н-никому н-не сделать...  Об этом вам
говорили в се... в семинарии, б-брат Рикардо?
     Саймон пропустил вопрос мимо ушей.
     - Выходит, о собственных предках ты тоже ничего не знаешь, Мигель?
     Его собеседник уже с трудом ворочал языком:
     - Знаю... в-все знаю... от прадеда - к деду... от деда - к отцу... как
по живой це... цепочке... н-никаких записей н-не надо...
     - Устная  традиция,  -  произнес Саймон,  придерживая Мигеля-Майкла за
пояс. - Я понимаю. Обычай местных уроженцев.
     Гилмор на мгновение протрезвел и уставился на него мутным взглядом.
     - М-местных?  Это в каком же смысле м-местных?  Теперь м-мы все тут  -
м-местные!
     - Я не хотел сказать ничего обидного,  Мигель. Я имел в виду, что ваша
семья - из коренных бразильцев. Бразильцев, не бразильян.
     - Ссс...  с чего т-ты взял,  б-брат Рикардо?  -  Гилмор  заикался  все
сильнее.
     - С  этого,  -  Саймон  накрыл рукой темные длинные пальцы учителя.  -
Может,  и есть у тебя русские предки, Мигель, но чернокожих гораздо больше.
А их на Украине не водилось. Ни в Харькове, ни в Одессе, ни в Крыму.
     - О...   ошибаешься,  б-брат  Р-рикардо...  -  Гилмор  начал  медленно
сползать под стол. - В Ха... Харькове... б-был... б-был... интер... ин...
     Саймон склонился к нему,  пытаясь разобрать невнятное  бормотание,  но
тут грохнул выстрел,  и два всадника промчались улицей, вздымая клубы пыли.
Первый,  рыжий Пашка-Пабло,  выпалил еще раз; другой, рослый угрюмый парень
по  кличке  Филин,  молча  спрыгнул  с лошади,  схватил кувшин с хмельным и
опрокинул его над разинутой глоткой.
     - Едут!  - закричал Пашка,  размахивая карабином. - Едут, дядька Иван!
Сотня жлобов, а с ними - главная гнида!
     И телеги  у  них,  много  телег!  Видать,  тапирий блин,  рассчитывают
поживиться!
     Саймон пошарил за  поясом,  нащупал  фризер,  потом  встал,  подхватив
Майкла-Мигеля под мышки,  и отправился в свою комнату под звонницей. Вокруг
царила организованная суматоха:  женщины тащили в церковь детей,  мужчины и
парни вставали к окнам,  кто с ружьем,  кто с вилами или мачете,  мальчишки
постарше лезли на крышу,  чтобы следить за продвижением  неприятеля,  Педро
Ушастый прятал жбаны со спиртным,  а Филин, двигаясь с другого конца стола,
допивал все,  что осталось недопитым.  Пашка,  отдышавшись,  пристроился  у
церковных врат, щелкая затвором карабина и корча жуткие гримасы; Семибратов
орал,  мотая пегой  боро-дой,  распоряжался:  кому  дверь  закрывать,  кому
задвинуть  за-совы,  кому  из подростков мчаться в Колдобины и Марфин угол,
молить о помощи.  Лицо  у  него  было  мрачным,  однако  глаза  воинственно
сверкали  -  ни  дать  ни взять,  рязанский воевода перед нашествием татар.
Саймон,  устроив мирно храпевшего учителя, повесил на шею серебряный крест,
покосился  на  алтарь,  где за иконами и чашами был спрятан его "рейнджер",
хмыкнул и направился к старосте.  Палить ему тут не хотелось, а меньше того
- швыряться гранатами.
     - Я с ними разберусь,  Иван-Хуан.  - Он тронул Семибратова за плечо. -
Пусть только ваши не стреляют.  Проказу придержи и остальных, кто с ружьями
и помоложе. Вдруг попадут! Крови потом не оберешься.
     - Какая   стрельба,   брат-батюшка?  -  староста  пошевелил  мохнатыми
бровями.  - Откупимся!  Их дело, понимаешь, грабить, а наше - показать, что
просто  так  не  расстанемся с добром.  Вот прискачут парни из Колдобин,  а
может,  еще из Марфина Угла,  тогда торговля и начнется... И то сказать: за
этот  год  два  раза плачено,  а с тапира три шкуры не сдерешь!  Вот только
праздник нам подпортили. А так - договоримся! Не впервой!
     - Слушай,  паханито,  - Саймон взял Семибратова  за  грудки  и  слегка
встряхнул,  - на этот раз ты с ними не договоришься. Они за мной пришли, не
за тапирьей шкурой - меня им и отдай. Я уведу их из деревни, а там...
     - Что - там? - набычился Семибратов. - Ты, брат-батюшка, знатный бoeц,
ежели Пашке верить, так ведь их не трое - сотня!
     - Бог  поможет,  -  сказал  Саймон.  -  Ты  в  Божью  помощь  веруешь,
Иван-Хуан?
     - Верую, коль на иное надежи нет, - ответил староста, сжав одну руку в
кулак,  а  другой будто подбрасывая монету.  - Ты,  батюшка,  справный поп,
давно у нас такого не было,  и теперича я тебя не отдам.  Разве что  изверг
всех спалить погрозится...
     - Не погрозится. Просто спалит.
     Они вышли   на  церковное  крыльцо,  площадку  о  четырех  ступеньках,
покрытую плотно утоптанной глиной,  и Саймону почему-то вспомнилось, что ее
называют  папертью.  Он  стоял  тут рядом с Пашкой,  Филином и помрачневшим
Семибрато-вым,  ощущая на затылке взгляды собравшихся в  церкви  людей.  Не
оборачиваясь, он знал, что никто не смотрит ему в спину с враждой, никто ни
в чем не винит;  глядели с боевым задором, с трепетом или с надеждой, будто
в ожидании чуда.  Странное чувство вдруг охватило его;  казалось, что не со
звезд он прилетел, а родился на Старой Земле, учился в неведомом городе Рио
и  послан  оттуда  в Пустошь,  в это селение,  Хчтоб обрести здесь родину и
служить ей как подобает,  верно и честно.  Служить и  защищать,  сделавшись
горьким камнем для ее врагов - камнем, что дробит черепа и ломает кости!
     Но другой  Ричард  Саймон - тот,  родившийся на Тайяхате,  пришелец со
звездных миров - знал,  что Путь Горьких Камней завершен и  дорога  за  ним
иная:  не полет снаряда из пращи,  а извилистая тропка,  где на каждом шагу
повороты,  ловушки и ямы, где удар внезапен, где не поймешь, откуда брошено
копье и куда нацелена секира.
     "Завтра, - подумал он,  - завтра начнется новый путь, а сегодня камень
еще в полете.  Мчится,  вращается,  жужжит!  Горький камень! А вот и крысы,
которых ему суждено раздавить...  целый выводок клыкастых крыс,  презренная
добыча для воина-тай... Привередничать, однако, не приходится.
     По улице пылила кавалькада.
     Всадники ехали  по  трое  в  ряд,  раскачиваясь  в  седлах,   небрежно
приспустив  стволы  карабинов  и  озираясь  по  сторонам с хищным блеском в
глазах или с хозяйской уверенной важностью. Были они всех цветов и оттенков
кожи,  светловолосые  и  с шапками темных нечесаных кудрей,  в безрукавках,
рубахах иди нагие по пояс - пестрое  воинство,  извергнутое  в  Пустошь  за
провинности  и грехи.  Саймон знал,  что их называют дикими - в том смысле,
что эти люди не подчинялись ни одному из крупных кланов,  не  относились  к
вольным отстрельщикам и бродили по окраинам страны,  действуя в одиночестве
или  сбиваясь  в  шайки  и  воруя  скот,  если  шайка  была  невелика,  или
терроризируя  всю округу,  когда у них появлялся вожак,  а с ним - порядок,
многочисленность и сила.  Почему их терпела власть?  Этого  Саймон  еще  не
понимал.  Воз, власть была слаба; воз, "дикие" служили ей на свой
манер,  став частью государственной машины.  Чем-то вроде канализации, куда
сливали все опасные отходы и отбросы.
     Головной отряд,  человек  сорок,  остановился  меж  кабаком и амбаром,
задние двинулись к церкви, обтекая ее справа и слева. За ними катились возы
- несколько больших телег, груженных хворостом и черными железными бочками.
Увидев их,  Пашка Проказа присвистнул,  а староста побледнел и как-то разом
сник;  теперь он казался не воеводой,  идущим на рать, но проигравшим битву
полководцем.
     - А ведь ты прав,  батюшка,  - пробормотал Семибратов,  - жечь он  нас
собирается... Жечь, изверг!
     Саймон втянул  ноздрями воздух и поморщился - от бочек несло бензином.
Или другим допотопным топливом, каким в Разъединенных Мирах снабжались лишь
Каторжные Планеты.
     - Не будет он вас жечь. Не дам!
     - Так ведь иначе...  - произнес Пашка и смолк, уставившись в землю и в
бессилии кусая губы. Саймон похлопал его по плечу и наклонился к старосте.
     - Не твоя драка,  Иван-Хуан, и не твоя забота. Не мешайся! Твое дело -
о деревне заботиться, о людях своих и о Коляне, которого я окрестил.
     - Так...   это   что  же?  Уйдешь  и  не  вернешься?  Смерть  примешь,
брат-батюшка? Они ж тебя термитам бросят! Или конями разорвут!
     - Я вернусь,  - сказал Саймон.  - Не насовсем, но вернусь. Ты много ли
огибаловским   в  год  платил?  -  Губы  старосты  зашевелились,  будто  он
подсчитывал про себя,  но Саймон,  усмехнувшись, подтолкнул его к церковным
дверям. - Иди, Иван-Хуан. Я с тебя меньше возьму.
     Спустившись с  крыльца  и  все  еще улыбаясь,  он зашагал к всадникам.
Видение  разоренной  деревни  -  той,  на  Латмерике  -   медленно   таяло,
расплывалось,  исчезало,  будто  свежий  послеполуденный ветер уносил его в
степь и, раздирая в клочья, хоронил меж зеленых трав и лесистых холмов. "Не
будет здесь ни пожарищ,  ни мертвецов на столбах,  ни вспоротых животов,  -
подумал Саймон. - Не будет!" На этот раз он явился вовремя.
     Он шел прямиком к худощавому всаднику на вороном жеребце, угадав в нем
предводителя:  скакун  его  был получше прочих,  седло,  стремена и карабин
отделаны серебром, а на бедре покоился револьвер с перламутровой рукоятью и
массивным ребристым барабаном. Ни бороды, ни усов вожак не носил, зато щеки
его и подбородок были изрыты  кратерами,  словно  поверхность  Луны.  Оспа,
догадался Саймон,  ощутив мгновенный укол изумления.  Кажется,  вакцину тут
тоже не делали, как и компьютеры с ракетами.
     Рябой вожак,  прищурившись,  посмотрел на  него,  повернулся,  оглядел
растянувшихся полукольцом всадников и ощерил рот в ухмылке.
     - Ну, что скажете, братья-бразильяны? Собирались попа выкуривать, а он
сам явился!  И крест принес, из-за которого у них с Хрящом-покойником свара
вышла...  Молодец! Понимает, что дон Огибалов - не Хрящ: тот насильничал да
отбирал, а дону сами тащат! И крест, и шею вместе с крестом!
     "На публику работает", - подумал Саймон, изучая оружие рябого. Приклад
карабина  был  украшен  серебряной  фигуркой  -  застывший в прыжке ягуар с
грозно разинутой пастью.  И револьвер хорош,  с барабаном размером с кулак,
на  десять  патронов,  а может,  на все двенадцать;  выложенная перламутром
рукоять искрилась и блистала радужными сполохами. Саймон мог дотронуться до
нее пальцем.
     Седло заскрипело. Огибалов склонился к нему, заглядывая в глаза.
     - Говорили в корчме,  что ты,  поп,  звал непонятливых в Семибратовку,
чтоб слово Божье им растолковать.  Вот я и приехал.  Тащился по жаре,  пыль
глотал,   а   ты   молчишь...   Нехорошо!   Но  есть  способ  делать  людей
разговорчивыми, даже очень. Знаешь, какой?
     Саймон перекрестился и смиренно сложил руки перед грудью:
     - Если ты о термитах,  так они меня не тронут. Ни термиты, ни муравьи,
никакая иная тварь. Готов побиться об заклад!
     Рябой потер бугристую щеку.  Кисти у него были крупными,  сильными,  и
пару секунд Саймон соображал,  как будет выглядеть  его  большой  палец  на
Ожерелье Доблести, между клыков саблезубого кабана. Потом оставил эту идею;
место являлось слишком почетным для крысиных когтей.
     - Не тронут,  говоришь? Об заклад готов побиться? А заклад-то какой? Я
вот поставлю Хряща и всех его мертвых подельников, а ты что?
     - Крест, свою голову и всю деревню, - сказал Саймон.
     - Это и так мое,  - ответил Огибалов и махнул рукой дюжине спешившихся
всадников.  - Эй,  Анхель! Кобелино! Попа упаковать - и на лошадь! Поедем в
Голый  овраг,  развлечемся...  А  ты  останешься  здесь,  с  возами и своим
десятком.  Ждать меня,  ничего не трогать!  Ни спиртного, ни баб, ни девок.
Вернусь,  мы  со  старостой потолкуем.  Я ему устрою экспроприацию!  Поп-то
деревню, считай, проспорил!
     "Десяток, - раздумывал Саймон,  пока ему скручивали локти  проволочным
жгутом и втаскивали на смирного мерина.  - Десяток - это ничего...  меньше,
чем ничего... С десятком и с этим Кобелино я разберусь по-тихому, без драки
и пальбы.  Лишь бы семибратовские не взъярились!  Хозяева-то стерпят, у них
усадьбы и семьи,  а вот Пашка с Филином...  и прочие,  из молодых... Затеют
резню, и будет десять трупов с одной стороны и десять-с другой..."
     Обернувшись и  поймав  тоскливый  взгляд  Семибратова,  он  кивнул  на
спешившихся всадников и строго покачал  головой.  Потом  над  ухом  у  него
гикнули,  взметнулась пыль из-под копыт и затянула улицу,  заборы,  стены и
крыши домов желтым душным маревом.  Теперь,  выворачивая шею,  Саймон видел
только  звонницу с восьмиконечным крестом;  пыльное облако подрагивало,  но
ему чудилось, что раскачиваются крест и колокол под ним.
     Колокол и в самом деле качнулся.  Протяжный похоронный звон поплыл над
Семибратовкой.
     С проволокой  Саймон  справился  минут  за десять - незаметно напрягая
мышцы,  растянул,  где удалось  растянуть,  но  с  осторожностью,  чтоб  не
поранить предплечья.  Искусство освобождаться от пут, преподанное Чочингой,
не требовало силы; главным являлось умение расслабляться, когда кость будто
бы становилась гибкой резиной,  а плоть текла с такой же легкостью, с какой
вода заполняет сосуд.  Саймон проделывал этот  фокус  множество  раз:  и  в
юности,  когда Наставник связывал его ремнями,  а после засыпал песком, и в
Учебном Центре,  где практиковались с наручниками и смирительной  рубашкой.
Ремни  были  гораздо хуже:  Чочинга вымачивал и растягивал их,  а в горячем
песке они высыхали в одно мгновение.
     "Все же есть у проволоки  свои  преимущества,  -  думал  Саймон,  чуть
пошевеливая  локтями.  -  Во-первых,  ее не растянешь как мокрый ремень,  а
во-вторых,  термиты ее не жрут.  Так что у человека  обычного,  который  не
прыгал  по  острым  кольям,  не бегал по углям и не распутывал смирительных
рубашек, шансов вылезти из термитника маловато. Пожалуй, никаких".
     Он поднял голову и осмотрелся.  На середине дороги меж Семибратовкой и
Дурасом огибаловские свернули,  проехали тапирьи выпасы и пересохший ручей,
где петляла в камнях жидкая струйка воды, и теперь направлялись к холмам на
западе  -  пологим,  невысоким,  рассеченным  множеством  трещин и оврагов.
Здесь, на плоских камнях, среди кактусов, дремали большие ящерицы, а в небе
парили грифы - черные,  с длинными шеями и белой оторочкой крыльев.  Солнце
огромным пылающим шаром висело над холмами,  а снизу его подпирали облака -
не легкие и пушистые, какие плывут в небесной синеве, а распластавшийся над
плоскими вершинами сизо-серый блин.  Солнце подсвечивало  его,  добавляя  к
серому багровые и красные тона.
     "Кровавый будет закат",  - подумал Саймон, привстав в стременах. Мерин
под ним захрапел,  и рябой главарь,  ехавший чуть  впереди,  обернулся;  по
губам  его  змеилась усмешка,  а щеки в кратерах оспин казались отлитыми из
шершавой меди.
     - Ты,  поп,  однако,  не из трусливых,  - произнес он,  поравнявшись с
пленником. - Не скулишь, не ноешь и песен не поешь... Разве тебя не обучили
псалмы петь?
     - Еще спою, - пообещал Саймон. - Когда доберемся до места.
     - Там-то споешь!  А заодно и спляшешь.  - Огибалов опять усмехнулся  и
вдруг, пригасив ухмылку, спросил: - Давно из Рио? С месяц?
     - С месяц. Или около того.
     - Жаль тебя швырять на съедение тараканам, не расспросив о новостях...
Кобелино - он почтовых девок охмурил,  а у тех радио  есть  от  "штыков"  -
говорит,  что  Живодер нынче дружбится с Анакондой.  Вроде бы дочку за него
просватал... Верно?
     Саймон пожал плечами.
     - Анаконда - кто такой?
     На рябом лице Огибалова изобразилось удивление,  кадык на жилистой шее
дернулся, рука потянулась к револьверу.
     - Шутки шутишь,  поп?  Ты откуда сверзился?  С другого полушария? - Он
сделал паузу, разглядывая пленника с каким-то новым, нехорошим интересом. -
На  бляха  вроде  не  похож и на чекиста тоже,  не эмиратский и не мосол...
Срушник, что ли? Из ЦЕРУ?
     - Оттуда,   -   подтвердил   Саймон.   Конечно,   между    Центральным
Разведуправлением, Колумбия, и Центрально-Европейской Республикой, Украина,
Земля,  особого сходства ;  не наблюдалось,  но он не  собирался  посвящать
рябого в такие детали.  Внезапно ему пришла мысль, что он ничем не рискует,
расспрашивая Огибалова и демонстрируя собственную неосведомленность; что бы
о нем ни подумал главарь,  за кого бы ни принял, это уже не имело значения.
Рябой был Почти что трупом.
     Ему хотелось поговорить - воз,  по той же причине, что и Саймону;
ведь он тоже считал, что ехавший рядом пленник - почти мертвец. Он пустился
в воспоминания о Рио,  о тех золотых деньках, когда он был не отморозком, а
сборщиком "черного" у Монтальвана,  катался на бронированной тачке, а не на
лошади и открывал  пинком  любую  дверь  с  изображением  окутанной  плащом
фигуры. Длинные "плащи", как понял Саймон, являлись не самой многочисленной
из  банд  и  не  могли  конкурировать  с  дерибасовскими  или  смоленскими,
"штыками"  или  "крокодильерами".  Но  все же это был почтенный и уважаемый
клан,  уцелевший в эпохи всех передряг и Переделов и даже обогатившийся  во
время   последнего,   когда  уничтожили  десперадос,  отчаянных  херсонских
беспределыциков.  Сейчас  под   контролем   и   покровительством   "плащей"
находилось  медицинское  ведомство,  а  кроме  того,  все кабаки,  поставки
спиртного,  лекарств,  девиц для развлечений  и  призовых  бойцов.  Правда,
наркотики - или, по-местному, дурь - не значились в этом списке, так как на
них был наложен суровый запрет.  За дурь казнили  на  месте,  полагая,  что
потребляющий "травку" не работник,  а значит, наносит ущерб государственным
интересам.
     Что касается рябого,  то он занимался спиртным и помнил каждый кабак в
Рио и в Санта-Севаста-ду-Форталезе,  где началась его карьера мытаря. Из-за
чего она прервалась,  Огибалов Саймону не объяснил,  но это не нуждалось  в
комментариях:  деньги,  "черные"  или  "белые",  имели свойство прилипать к
рукам.  Видимо,  дон  Монтальван,  глава  "плащей",  подобных  фокусов   не
приветствовал.
     Холмы с накрывшими их облаками были уже рядом, и Саймон понял, что это
искусственные образования -  какие-то  насыпи  или  отвалы  пустой  породы,
смешанной  с  бесформенными  бетонными  глыбами.  Солнце висело еще высоко,
когда отряд углубился в лощину  между  двух  холмов,  переходившую  в  хаос
оврагов,   то   узких,  то  широких,  с  обрывистыми  каменистыми  стенами,
укрепленными кое-где проржавевшими стальными  балками,  на  которых  висели
такие  же  ржавые перекошенные ворота.  Ящериц тут не было,  растительность
казалась скудной, а вскоре исчезла совсем, только странный белесый лишайник
торчал  в  трещинах и щелях - словно грязноватая пена,  выдавленная из недр
земли.  Копыта лошадей глухо стучали по камню,  и протяжное эхо откликалось
на  людские  голоса и смех,  как бы передразнивая или желая поучаствовать в
предстоящем веселье.
     - Недолго осталось,  - произнес рябой, посматривая на Саймона. - Тебе,
поп, следует дважды меня благодарить: за то, что отправляю к Богу, и за мои
рассказы. А ты вот ничем меня не развлек.
     - Еще развлеку,  - пообещал Саймон.  - Голос у меня неплохой. Ты ведь,
кажется, хотел псалом послушать?
     Край солнечного  диска  коснулся  облаков,  и  они внезапно вспыхнули,
налились кровавым светом,  запылали,  напомнив Саймону  небо  над  Чимарой.
Небеса его детства...  Закаты там были сказочные,  и горы, в которых лежала
деревня,  звались Тисуйю-Амат,  что  значило  Проводы  Солнца.  Он  не  раз
провожал его вместе с Чией,  своей четырехрукой подружкой,  но люди тайят в
большинстве не любили глядеть,  как садится солнце.  Утро являлось для  них
символом  жизни,  ночь  -  смерти,  и  потому врагу желали,  чтоб сдох он в
кровавый закат. Как раз такой, какой пылал в этот вечер над Пустошью.
     Проход меж каменных стен расширился, превратившись в круглую площадку,
срезанную с северной стороны.  Там темнел провал - видимо,  неглубокий, так
как Саймону  удалось  рассмотреть  что-то  серое,  округлое,  поднимавшееся
вровень  с  краем  обрыва.  Термитник,  догадался  он,  огромный термитник,
запрятанный в лабиринте холмов и расселин...  А эта площадка - Голый овраг?
Отвесные  стены  из  бетонных  плит,  поверх  -  ржавые  столбы,  с которых
затейливой паутиной свисает проволока, и под копытами лошадей - тоже бетон,
потемневший   от  времени,  но  все  еще  прочный,  ровный,  с  неглубокими
выбоинами...  Будто бетонная  пробка,  которой  заткнули  сосуд  с  опасным
содержимым...
     Внезапно Саймон понял,  что находится в древнем могильнике,  над одной
из  шахт,  в  которых  хоронили  радиоактивные  отходы  -  или,   воз,
отравляющие вещества, культуры вредоносных вирусов, штаммы жутких болезней.
В эпоху Исхода Земля не подвергалась  глобальной  чистке,  практиковавшейся
ныне   в   Разъединенных   Мирах,  где,  кроме  Каторжных  Планет,  имелись
необитаемые Планеты-Свалки. Покинув свою колыбель, люди бросили в ней ворох
перепачканных  пеленок;  быть может,  предполагалось их отстирать,  но этот
процесс изрядно задержался - впрочем,  не по вине Транспортной Службы  ООН,
ведавшей  межзвездной  связью.  Кто мог предполагать в период Разъединения,
что колыбель на триста лет окажется под прочными замками?
     Кони встали,  вожак и часть  всадников  спешились,  пленника  сдернули
наземь. Теперь он был окружен плотной толпой - лица с застывшими ухмылками,
хищный блеск зрачков, оскаленные пасти... Едкий запах пота витал в воздухе.
     - Эй, срань господня! - раздался возглас. - Хрящу передавай привет!
     - Он тебя поджидает, со сковородкой и вилами!
     - А зря, - откликнулся кто-то. - После тараканов жарить нечего. Жадные
до мясца!
     Рябой подмигнул   Саймону   и  покосился  на  обрыв  с  серым  конусом
термитника.
     - Жадные,  верно! Видишь ли, жрачки здесь нет, так мы их подкармливаем
чем  придется.  Когда  попом,  когда  иным  упрямцем - из тех,  что дань не
платят.  - Он кивнул в сторону провала.  - Ну, как, сам пойдешь? Проверишь,
тронут тебя или не тронут? Мы ведь вроде бы о заклад побились?
     - Побились, - подтвердил Саймон. - И я, кажется, выиграл.
     Руки его,  сведенные за спиной,  расслабились,  и проволочные браслеты
соскользнули с них,  как с пары обвисших веревок.  В следующую  секунду  он
ударил вожака ребром ладони в горло;  тот страшно захрипел,  закатил глаза,
отшатнулся,  падая  под  копыта  испуганной  лошади,  но  жеребец  не  смог
подняться  на  дыбы  -  Саймон,  с  револьвером в руке,  уже стискивал бока
вороного коленями. Он выстрелил трижды; золотистые гильзы шаркнули о бетон,
трое  упали,  остальные  подались  в  стороны,  кто-то свалился под напором
лошади,  кого-то Саймон ударил в грудь ногой,  чей-то клинок блеснул у  его
бедра,  прочертив кровавую полоску на конском крупе.  Он вырвался. Он знал,
что имеет в запасе столько времени,  сколько надо,  чтоб вскинуть  к  плечу
карабин.
     Это было внушительным преимуществом.  На миг Саймон увидел всю картину
со стороны:  коня,  распластавшегося в прыжке;  спешившихся бандитов - одни
ловили стремя,  другие поднимались в седла;  всадников и вороненые стволы в
их руках -  стволы  двигались  вслед  за  его  лошадью,  но  медленно,  так
медленно!..  Он  успел  вытащить  фризер,  свернуть  головку  активатора  и
швырнуть гранату - точно в центр толпы,  сгрудившейся в древнем могильнике.
Затем грянули выстрелы, дико заржал жеребец, но Саймон, стискивая поводья и
упираясь носком в стремя,  уже висел у теплого лошадиного бока,  защищенный
от пуль. Кажется, конь не был ранен, только испуган - обняв его шею, Саймон
чувствовал, как дрожит вороной, с каждым скачком уносивший его от эпицентра
взрыва.  Он  глубоко вдохнул и зажмурился,  прижимаясь к коню;  в следующий
момент волна леденящего холода настигла  их,  обожгла  мириадами  иголок  и
схлынула, будто нагретый солнцем бетон слизнул ее шершавым языком.
     Саймон спрыгнул на землю,  похлопал по шее скакуна - тот дрожал мелкой
дрожью,  косил  испуганным  темным  зрачком  -  и  оглянулся.  Фризер   был
хитроумным изделием, своеобразной "черной дырой" - он понижал температуру в
локальной области пространства,  причем ее границы, равно как и достигаемый
эффект,  зависели  от  мощности заряда.  Карательный Корпус ООН использовал
боевые вакуум-фризеры;  их радиус действия мог составлять до  километра,  и
вся эта зона на три,  пять или десять минут погружалась в холод космической
бездны.  В ЦРУ применяли более скромную технику: фризер Саймона вымораживал
все живое на двадцать метров вокруг, а дальше - как повезет.
     Повезло немногим, и вряд ли это стоило считать везением.
     В центре  бетонной площадки застыли всадники на лошадях - перекошенные
лица,  почерневшие рты, заиндевевшие волосы; иней покрывал скакунов, седла,
сбрую,  оружие  и одежду,  так что казалось,  что на людей и животных вдруг
пролился внезапный дождь из жидкого серебра.  Все  они  скончались  быстро:
кристаллизация  крови  и  клеточного  субстрата  вела  к  разрыву  тканей и
поражению сосудов - явлениям необратимым и,  разумеется,  смертельным.  Те,
кто  очутился на периферии взрыва,  еще жили,  отделенные от вечности парой
минут и безмолвными мучительными содроганиями,  - ледяной воздух спалил  им
легкие и гортань, а из разинутых глоток не вырывалось ни звука. Не успевшим
вскочить на лошадь досталось меньше - видимо,  эти  люди,  пять  или  шесть
человек,  осматривали  труп  вожака  и сейчас корчились и хрипели на земле,
выплевывая остатки легких.  Саймон снял с седла карабин, направился к ним и
прикончил несколькими выстрелами.
     Он постоял  недолго  у  края  обрыва,  глядя на гигантский термитник с
дырой при вершине.  Там суетились насекомые: солдаты - удивительно крупные,
четырехсантиметровые,  с  мощными  изогнутыми жвалами,  и рабочие - те были
поменьше и двигались быстрей солдат.  Что бы ни  схоронили  в  этом  старом
могильнике, ни яд, ни радиация не нанесли термитам вреда - скорей наоборот.
Живучая мерзость,  подумал Саймон, наблюдая, как рабочие заделывают пролом.
Дыра  была еще велика,  и он разглядел чьи-то руки,  обглоданные до костей,
обвязанные проволокой.
     Песня... Он  обещал,  что  споет  песню...  Не поминальный псалом и не
Песню Вызова - ведь  битва  кончилась,  да  и  рябой  с  его  воинством  не
заслужили честного вызова на поединок.
     Взгляд Саймона  обратился  к небесам,  пылающим красками заката,  и он
запел.  Голос у него был сильный,  звучный, как у отца, и древний тайятский
гимн,  с  которым провожали в Погребальные Пещеры,  разнесся над площадкой,
заваленной телами.  Но Саймон пел не им,  а человеку в термитнике, скелету,
что  простирал  к  нему руки в последнем беспомощном усилии;  жертва,  а не
убийцы, была достойна песни.
     Вороной поджидал его,  пугливо косясь на застывших  мертвецов.  Саймон
вскочил в седло,  тронул повод; копыта загрохотали о бетон, потом их мерный
стук  сделался  глуше  -  теперь  они  ехали  оврагом.  Позади  лежали  два
могильника,  древний  и  совсем свежий,  но Саймон не думал о них,  пытаясь
представить, что ждет его в Семибратовке. Путь Горьких Камней закончился, и
начиналась другая дорога,  ведущая в Рио; еще одна деталь, последний штрих,
и он Шагнет на новую тропу.
     Кобелино. Его люди.  Десять или  двенадцать  человек...    убить,
 прогнать,  забрать с собою...
     Два Ричарда Саймона,  воин-тай и агент ЦРУ,  вели неторопливый диалог,
спорили,  напоминали,  подсказывали  друг  другу.  Убить,  советовал  воин;
использовать,  возражал агент.  Воин усмехался:  как?.. и зачем?... крысы -
плохие  помощники.  Если  кто-то  необходим,  возьми  надежных  -  Проказу,
Филина...  Гилмора,  наконец,  - он пойдет с тобой,  а ему известно многое.
Многое,  но не все,  откликался агент; он - не бандерос, он - иной человек,
теоретик,  не практик.  А всякую вещь следует обозреть со всех сторон.  Как
говорил Наставник,  рубят лезвием,  а держатся за древко... Наставник прав,
кивал воин; но десять секир в сражении только помеха. Не хватит ли одной? С
древком потолще и с  самым  длинным  языком?  Хватит,  соглашался  агент  и
вспоминал слова дьячка из церкви в Дурасе. Невинный младенец от Кобелины...
девку силком взял, но от отцовства не отказался... редкий случай!
     "Редкий для бандита и насильника,  -  подвел  итог  Ричард  Саймон.  -
Пожалуй,  Кобелино достоин поощрения - ну,  не поощрения, так милости. Ради
младенца,   которого   признал   своим.    Столь    же    невинного,    как
Николай-Никколо..."
     Вспомнив о Коляне,  Саймон улыбнулся. Извилистый путь, подумалось ему;
утром был священником,  днем - приговоренным к смерти,  а после - судьей  и
палачом... А завтра?
     Стены последнего оврага раздались, и он выехал в степь.
                                   * * *
     КОММЕНТАРИЙ МЕЖДУ СТРОК
     В комнате  с  низким  потолком  и  окошком в северной стене помещались
топчан, сундук м табурет. Сундук был массивным, с плоской крышкой, и служил
в  качестве  стола;  еще  в  нем  хранились пара сапог,  "плащ" и кое-какие
мелочи, включая толстую, на пару сотен листов тетрадь с поделенными пополам
страницами.  Слева писались стихи, справа - дневник. Не все левые половинки
были заполнены,  ибо вдохновение не придерживалось распорядка - приходило и
уходило когда вздумается. Но справа записи велись изо дня в день, из месяца
в месяц,  из года в год - Гилмор,  если не считать пристрастия к спиртному,
был человеком аккуратным.
     "Странный священник,  - раздумывал он,  глядя на пламя свечи,  - очень
странный... Может, и не священник вовсе; те имя Господа поминают через раз,
и  всякий  молебен  у них заканчивается как положено,  с благодарности дону
Хайме-Якову,  чей департамент покровительствует церкви. А этот о доне Хайме
- ни полслова...  И вообще о политике не говорит,  ни о Думе, ни о бандеро,
ни о донах, которых надобно поименно в воскресной службе называть, желая им
всяческих благ... Не говорит, а только слушает! Странный поп...
     И обряды  творит  странные,  будто  в  семинарии  не  обучался.  Нарек
младенца Николаем и в церковные книги занес, а имя то - запретное... Ну, не
совсем запретное,  скорее - не рекомендованное...  Древнее имя,  проклятое!
Староста,  дремучий человек,  о том не ведает,  не знает,  как  и  родители
младенца,  а  вот  священник обязан знать:  так звали последнего из вожаков
донецких, преданного анафеме и распятого крокодильерами Абрат-Рикардо..."
     Прозвонил колокол,  призывая на ужин,  но  Гилмор  лишь  поморщился  с
досадой.  Два года он прожил на фазенде Ивана-Хуана и тут же столовался, но
к пище привыкнуть не мог - слишком много мяса,  жирного перченого мяса,  от
которого  его временами тошнило.  В кибуце - другая крайность:  там кормили
вареной брюквой да отрубями,  и за пять месяцев он так отощал,  что не  мог
ворочать мотыгой. Тем более после бичевания...
     Вздохнув, он  погладил  шрамы на боку и животе.  Чего не Стерпишь ради
идеи!  Или по приказу...  А если они сходятся, вместе, если приказ созвучен
идее  и  подкреплен ею,  то это уже пахнет фанатизмом...  Но он не фанатик,
нет!  Он всегда ненавидел фанатиков - тех,  кто обездолил его,  лишил новой
родины,  закрыв  Землю  и развязав войну.  И чем все кончилось?  Множеством
смертей, разрухой, бегством, обнищанием... Пусть это случилось в древности,
не  с  ним,  с  далеким  предком,  он  ощущал  отчаяние  и боль;  когда они
становились нестерпимыми,  он пил. Пулька дарила забвение - пулька, стихи и
мысль о том, что служит он благому делу. Хотя и недостойным способом...
     Воз, брат Рикардо тоже служит?..  Но кому?  На обезлюдевшей Земле
не так уж много мест,  где могут предложить такую службу... Собственно, три
или четыре... И ни в одном из них не научат тому, что умеет брат Рикардо...
     Загадочная личность!  Как  он разделался с отморозками?  Уехала сотня,
вернулся один... Бог помог! И с людьми Кобелино тоже? Гилмор вспомнил трупы
с  аккуратными дырками между глаз,  вспомнил,  как выл Кобелино,  вымаливая
пощаду,  и поежился. Да, брат Рикардо - страшный человек! Безжалостный, как
дьявол!   Может,   дьявол   и  есть?  Сам  Люцифер  из  таинственных  бездн
преисподней... А таинственное так притягивает, так зачаровывает...
     Он сказал:  ты нужен мне.  Он сказал: вернемся в Рио. Он сказал: стань
мне другом и не бойся,  я сумею тебя защитить.  Тебя и всех,  кто поедет со
мной без принуждения,  добровольно...  И добавил,  ничего не объясняя: меня
ждут  в  ином  месте,  а здесь мое служение закончено.  Служение!  Все-таки
служение! И - закончено... Тут закончено...
     Староста согласился отпустить. Дремучий человек Иван-Хуан, но в сметке
ему не откажешь... Прагматик и реалист, как все ранчеро... О чем подумает -
не скажет,  лишнего не спросит и все принимает как есть...  Не  было  попа,
была банда - платил,  появился поп,  и банде - конец;  значит, надо платить
попу.  А теперь не будет ни банды,  ни попа...  Пожалуй, это самое лучшее -
иначе каждый день придется задавать вопрос,  как были убиты огибаловские...
Страшный вопрос, если вдуматься!
     Вытащив тетрадь,  Гилмор раскрыл  ее,  пересчитал  чистые  страницы  и
вздохнул.  Их оставалось двадцать четыре,  а исписанных и пронумерованных -
около двухсот.  Два с половиной года в Пустоши... Наверное, хватит, подумал
он; наверное,  уже вернуться и доложить о своих изысканиях и трудах. О
брате Рикардо, самой ценной из всех находок...
     Но это являлось не единственной причиной.  Тайна брата Рикардо манила,
а  голос его повторял:  будь мне другом...  будь мне другом,  Мигель,  и не
бойся,  не бойся...  Он все-таки боялся, но любопытство пересиливало страх.
Грешен, грешен, подумал он с улыбкой.
     Колокол снова  прозвонил  -  персонально  для  Мигеля-Майкла  Гилмора,
который всякий раз опаздывал к столу.  Зовут, надо идти, есть мясо, вдыхать
его запах... Поморщившись, он встал, шагнул к порогу. Рио! Ах, Рио! Город у
лазурных вод,  под синеватой скалой форта...  И хлеб, хлеб, который везут с
аргентинских равнин... Много хлеба, белого, пышного, легкого, с поджаристой
коркой... Он так стосковался по хлебу...
     Вот Путь  Извилистого Оврага - внезапный,  как трещина в земле,  когда
колеблет ее огнем из недр.  Тянется щель,  и на  каждом  шагу  -  повороты,
завалы и ямы;  и схватка будто извилистая трещина:  удар внезапен, резок, и
не поймешь, куда нацелены клинки и где поет секира, а где свистит копье.
     Из Поучений Чошнги Крепкорукого
                                 Часть II
                          ПУТЬ ИЗВИЛИСТОГО ОВРАГА
                                  Глава 4
     К Харбохе они подъехали в обеденный час,  под мелким теплым  дождиком,
рябившим шоколадную речную гладь.  Парана тут была широка и глубока;  сотни
рек и речушек струили в нее свои воды,  а кое-где она разливалась  большими
овальными  озерами  -  там,  где на месте прибрежных городов когда-то зияли
кратеры.  Одно  из  таких  озер  путники  миновали  по  дороге,  и  Саймон,
задействовав  свой  браслет,  узнал,  что  тут  находился Росарио,  крупный
портовый  центр,  переброшенный,  разумеется,  на  Южмерику.  Километрах  в
двадцати от затопленного кратера река сужалась, и здесь ее пересекал Старый
Мост - ржавая железная конструкция на гранитных быках,  охраняемая фортом с
земляными  стенами.  Под  южной  его  стеной  находилось низкое одноэтажное
здание с ямой и воротом на вытоптанном пятачке - полицейский участок,  или,
по-местному,  живодерня,  где проводились казни и экзекуции.  Из ямы тянуло
смрадным запахом,  а свисавшая с ворота цепь раскачивалась на ветру и гулко
билась  о кирпичный парапет.  Рельсы двухколейки шли вдоль убогих городских
окраин,  мимо форта и полицейского участка,  взбирались на мост и уходили в
занавешенную туманами болотистую травянистую низину,  стремясь к предгорьям
Анд, к чилийским рудникам и оружейным заводам Военного департамента - иными
словами,  к  вотчине  "штыков".  Что  касается  Харбохи,  то ее,  по словам
Кобелино,  "держали"  "крокодильеры"   и   "торпеды";   первые   занимались
поставками   мяса   и  кож,  прерогативой  вторых  были  речные  перевозки.
Разумеется,  у прочих кланов тоже  имелся  тут  свой  интерес  -  так,  все
городские  увеселительные заведения состояли под покровительством "плащей",
а вертухаи,  стражи  порядка,  подчинялись  ,  дону-протектору,  наместнику
смоленских.
     Путники остановили  лошадей,  не  доезжая форта,  и Саймон,  морщась и
стараясь не принюхиваться к смраду,  исходившему от ямы, взглянул на мост и
порожденный им город. Слева, вдоль речного берега, тянулись складские сараи
и причалы из потемневших бревен,  а около них,  в воде -  плоты,  груженные
бочками и мешками,  баркасы и неуклюжие парусники, среди которых затерялись
два колесных парохода. За причалами и сараями шла грязная улица со сточными
канавами  по  краям,  обстроенная  двух-  и  трехэтажными домами - когда-то
белыми,  а сейчас посеревшими, с дождевыми потеками на стенах. Эти строения
были  явно  нежилыми  -  тут  и там виднелись облупленные вывески,  и ветер
доносил запахи жареного мяса,  рыбы и смутный гул  людских  голосов.  Город
располагался  правее  -  хаос  узких  улочек и все тех же серых домов,  над
которыми   торчали   церковные   купола   и   башня   над   ;   резиденцией
дона-протектора.  Все  тонуло  в  жирной  черной  с  грязи;  местность была
болотистой,  улицы - немощеными,  а дождь в этих краях шел  триста  дней  в
году. В остальное время, он сменялся ливнем.
      Разглядывая этот  пейзаж,  Саймон угрюмо хмурился.  В Пустоши - пыль,
убожество,  тут - убожество и грязь, и то же самое - по дороге, смешанное в
равных пропорциях... Не Земля, тень Земли!
     Он повернулся  к  мосту.  Там,  за серой пеленой дождя,  медленно полз
паровик с высокой трубой,  тащивший платформы, набитые вооруженными людьми,
и  бронированный  вагон  с  парой  орудийных башен.  На крыше вагона сидели
солдаты в шлемах и промокших накидках  и  еще  какие-то  молодцы  в  шляпах
размером  с  тележное  колесо.  -  "Крокодильеры" и "штыки",  - пробормотал
Кобелино,  вытерев мокрое лицо и сплюнув.  Он,  как  и  покойный  Огибалов,
когда-то  принадлежал  к "плащам",  ходил в охранниках-вышибалах и не любил
"крокодильеров" и "штыков".  С ними были вечные хлопоты: пили они крепко, а
расплачивались туго.
     - Драпают,  - произнес Пашка-Пабло, ухмыляясь до ушей. - Видать, гаучо
надрали им задницы!
     Филин, по  своему  обыкновению,  молча  кивнул,   поглаживая   приклад
карабина,  но Майкл-Мигель, единственный безоружный в их пятерке, бросил на
Кобелино неприязненный взгляд и с сомнением прищурился.
     - Я полагаю,  кто кого надрал - вопрос договоренности, - заметил он. -
Гаучо  нам  нужны,  чтоб  было  с  кем сцепиться,  когда придет охота кровь
пустить,  а мы необходимы гаучо,  чтоб было кого пограбить. И все это, друг
Проказа, называется взаимовыгодным политическим соглашением.
     Саймон ничего  не  сказал,  но про себя согласился с Гилмором.  Он уже
выяснил на личном опыте,  что гаучо - отнюдь не  благородные  повстанцы,  а
бандитский  клан,  такой  же,  как  остальные  местные  бандеро,  со своими
паханами и буграми, а также особой специализацией. Вот уже полтора столетия
гаучо  числились  в  диссидентах,  но  их вожди,  последним из коих был дон
Федор-Фидель,  в сущности,  возглавляли один  из  штатных  департаментов  -
Бунтов и Мятежей.
     - Поедем?  -  Взгляд темных влажных глаз Кобелино обратился к Саймону.
-- Мне тут такое местечко известно,  хозяин!  Зовется  "Парадиз",  крыша  -
веником,  зато  чикиты  первосортные,  на  разноцветных  простынях,  пива -
залейся,  и крокодильи хвосты подают,  копченые и тушеные... Друг мой там в
вышибалах,  Валека... Выпьем, попрыгаем на девочках, а заодно и обсохнем...
Годится, хозяин?
     Кобелино звал Саймона хозяином,  и  никак  иначе.  Такой  была  давняя
традиция среди кланов,  да и прочего населения ФРБ:  раз сильный,  значит -
хозяин.  Большой хозяин - дон, хозяева помельче - паханы и паханито, они же
-  бригадиры-бугры...  Сильный был прав в любой ситуации,  ему принадлежали
власть,  богатство и человеческие судьбы;  он мог отнять  жизнь  и  мог  ее
подарить - так, как Саймон подарил жизнь Кобелино, сделавшись его хозяином.
Но не навеки,  не навсегда,  а лишь до той поры,  пока не встретится другой
хозяин, посильнее.
     Что касается Пашки,  Филина и Мигеля, они по-прежнему звали его братом
Рикардо,  но слово "брат" имело совсем  иной  оттенок,  тот  первоначальный
смысл,  лишенный  религиозности  и  означавший  самую тесную близость среди
мужчин.  Для Пашки и Филина он был братом-вождем,  имевшим некие загадочные
цели,  о  коих нельзя расспрашивать - да и не стоит,  поскольку вождю лучше
известно,  что плохо и что хорошо.  Они шли за ним,  они сражались рядом  и
были готовы умереть - как в тот раз, на переправе через Рио-Негро, когда на
них напали "черные клинки",  и в другой, когда за ними увязались гаучо, и в
третий,  и в четвертый...  Их верность не подлежала сомнению;  в отличие от
Кобелино они считали, что брат Рикардо - самый сильный, и если б встретился
сильнейший, не стали б выбирать между гибелью и предательством.
     Для Мигеля   Ричард   Саймон   являлся  ангелом  с  небес  и  звездным
братом-сессией.  Только Мигелю  открылась  частица  тайны,  а  он  -  поэт,
искатель  истин  и  романтик - умел ценить доверие.  И в свою очередь верил
безоглядно,  не требуя от Саймона ни чудес,  ни вещественных артефактов или
иных доказательств его галактического происхождения.  Мигель уверовал сразу
и полностью - в ту ночь,  когда они,  отбившись от "черных клинков",  стали
лагерем  за  Рио-Негро  -  за  Негритянской рекой,  как ее теперь называли.
Саймону пришлось стрелять - не из карабина, из "рейнджера", так как клинков
оказалось десятка четыре и двигались они подобно загонщикам, редкой широкой
цепью,  которую фризером не накроешь.  Он перебил их всех с помощью Пашки и
Филина,  при  скромном участии Кобелино,  а после,  когда его бойцы уснули,
открылся Мигелю.  Не мог не открыться: Гилмор так смотрел... Как на святого
Георгия с огненной пикой, усмирителя чудовищ...
     Это было  трогательно  и  вызывало  симпатию  - почти такую же,  какую
Саймон ощутил однажды,  встретив в джунглях Тида маленького охотника Ноабу.
Гилмор  не  был охотником и,  кроме цвета кожи,  ничем не походил на Ноабу,
однако интуиция шептала,  что этот человек  неглуп  и  честен,  что  он  не
обманет  и не предаст.  А значит,  он являлся вполне реальным кандидатом на
роль помощника,  который знает истину и  потому  способен  предостеречь  от
просчетов и ошибок.
     Но, как говорил Чочинга,  не накормив кобылу,  не получишь молока. Его
Поучение являлось несомненно правильным,  подходившим и для  людей,  и  для
тайят;  теперь Саймон мог доить молоко, однако кобылка тоже требовала пищи.
Вопросы,  вопросы,  вопросы,  сотни вопросов...  Впрочем,  сводились они  к
одному: как там у вас, среди звезд?
     Паровик с платформами прогрохотал мимо форта, Саймон кивнул Кобелино -
веди,  мол!  - и тронул повод. Его жеребец потрусил неспешной рысью, увязая
копытами в грязи и мотая головой - дождь,  мелкий,  но непрерывный, заливал
глаза.  Непогода не вызывала раздражения у Саймона,  но все же  он  не  мог
избавиться от тягостного чувства,  что обстоятельства довлеют над ним,  что
этот мир диктует ему свою волю,  заставляя вести  себя  так,  а  не  иначе.
Главным   образом   это   касалось   маршрута:   Рио-де-Новембе   лежал   к
северо-востоку от Пустоши, на океанских берегах, а путники двигались сейчас
на  запад,  к  Паране,  совершая  вынужденный  объезд.  Прямая  дорога была
перекрыта:  от Рио-Негро  до  Игуасу,  притока  Параны,  тянулись  владения
"черных   клинков",   бывшие   бразильские  провинции  Риу-Гранди-ду-Сул  и
Санта-Ка-тарина.  Там,  после воздействия трансгрессора, произошли подвижки
земной коры,  континентальный щит треснул,  и в результате вскрылись жилы с
углем и сотни кратеров, больших и малых, затопила нефть. Теперь этот район,
называвшийся  Разломом,  стал  неиссякаемым источником топлива,  а им в ФРБ
занимались "черные клинки",  самый замкнутый и недоступный из всех кланов -
в  него  вербовали  бразильцев,  не бразильян.  О Разломе ходили жутковатые
легенды,  ибо дон Эйсебио Пименталь,  возглавлявший "клинков",  а заодно  и
Топливный департамент,  считался весьма жестоким человеком. К тому же белых
он  не  любил  и  на  свою  территорию  не  допускал  -  как,  впрочем,   и
подозрительных черных вроде Мигеля Гилмора. Те и другие могли попасть в его
земли лишь в качестве рабов,  приставленных к насосам у нефтяных озер  и  к
вагонеткам в шахтах.
     За спиной   Саймона   неугомонный  Проказа  допрашивал  Кобелино:  ему
хотелось знать расценки на девочек в "Парадизе" и почему их  предлагают  на
разноцветных простынях.
     Для соблазнительного контраста,  объяснял Кобелино: белых чикиток - на
синих простынках с голубыми бантиками, а темнокожих - на розовых с алыми.
     - А ежели двух сразу? - допытывался Пашка.
     - Тогда,  - отвечал Кобелино,  -  простынки  будут  полосатыми  или  в
горошек, как пожелает клиент, и с бантиками двух цветов.
     - А где эти бантики вяжут? - любопытствовал Пашка.
     - По краям простынок, - хихикал Кобелино, - но если припрется парень с
Пустоши с песюками, привяжут где угодно, хоть на яйца, хоть на член.
     - На члене нам украшение ни к чему,  - возражал Пашка,  - а вот насчет
яиц надо бы подумать - только не своих,  а кобелиных. Это ведь какое диво -
кобель с алым бантом на яйцах! Не жалко и денег заплатить!
     Деньги у Саймона были - староста Семибратов отдал ему все, что нашлось
при огибаловских,  и еще добавил сотню песюков.  А также выдал бумагу,  где
сообщалось, что пять уроженцев Семибратовки, люди трудолюбивые, способные к
различным ремеслам, следуют в Рио, дабы попытать удачи в городских занятиях
и промыслах.  Иными словами,  сшибить деньгу,  а коль повезет, пристроиться
"шестерками"  в одном из столичных бандеро.  Эта подорожная была заверена в
живодерне Дураса,  но пока что Саймону не пригодилась -  "клинки"  и  гаучо
бумаг с него не спрашивали, а сразу принимались стрелять.
     Путники миновали площадку с ямой и воротом,  обогнули форт с земляными
стенами,  перебрались через рельсы и двинулись шагом по улице - той  самой,
что  тянулась  вдоль  причалов.  Выглядела  она  странно:  лавки,  кабаки и
увеселительные заведения были пустынными,  как  и  сам  утопавший  в  грязи
проезд, зато на пирсах, плотах и палубах кораблей сновало множество народа.
Саймону показалось, что люди торопятся из последних сил, затаскивая бочки и
мешки, хватаясь за весла и разворачивая паруса; четыре суденышка отплыли на
его глазах,  а колесные пароходы дымили и пускали искры из труб,  словно  в
топках  их бушевало адское пламя.  Дождь ненадолго прекратился,  сизые тучи
разошлись,  и  мутно-шоколадную  речную  поверхность   озарили   золотистые
сполохи.  Где-то  справа,  за домами,  басовито прогудел паровик,  пароходы
пронзительно откликнулись и отвалили от пирсов,  загребая  против  течения.
Саймон  вытер  ладонью мокрое лицо и втянул ноздрями воздух.  Пахло углем и
смолой, рыбой, гниющими фруктами и чем-то еще, знакомым и приятным.
     - Мясо, - пробормотал Филин. - Мясо и выпивка.
     - Точно, - кивнул Кобелино. - Нам туда!
     Он направился  к  неказистому  двухэтажному   строению   с   верандой,
тянувшейся вдоль фасада, и вывеской: "Парадиз Приют любви". Вывеску украшал
силуэт в  темном  плаще,  перила  веранды  казались  прочными,  заменявшими
коновязь,  а  вот  крыша  и  в  самом  деле была веником - из растрепанного
мокрого тростника.  Пашке тут же захотелось знать,  отчего  поскупились  на
черепицу,  и  Кобелино  объяснил,  что  строиться надежнее смысла нет - все
будет разгромлено и сожжено.
     - Сожжено? - удивился Пашка. - При таких-то дождях?
     - А керосин зачем? - резонно ответил Кобелино и спрыгнул с лошади.
     Спешившись, они вошли в дом, в обширное помещение, занимавшее, видимо,
весь  первый  этаж.  Тут  оказалось  на  р  удивление чисто и уютно:  стены
покрашены розовым и голубым,  пол выскоблен,  окна -  в  полосатых  шторах,
всюду  керосиновые  лампы - стеклянные,  под бронзовыми абажурами,  в одном
углу - рояль,  в другом - ведущая наверх лестница,  а между ними -  широкие
мягкие  диваны и низкие столики.  Заднюю стену обрамляла стойка,  у которой
скучали полдюжины девиц и коренастый крепкий мужчина с дубинкой у пояса. За
стойкой  виднелась  распахнутая  дверь  - вероятно,  на кухню,  а по обе ее
стороны  громоздились  бочки  с  пивом.  Помимо  них,  имелся  еще   буфет,
заставленный  бутылками,  флягами,  штофами  и кувшинами.  В воздухе витали
соблазнительные запахи скорого обеда. Филин громко сглотнул слюну.
     - Пиво! И мясо!
     - Крокодильи хвосты!  И девочки! - поддержал его Пашка-Пабло. - Только
вот, тапирий блин, простынок не вижу.
     - Наверху  простынки,  в  номерах,  -  пояснил Кобелино и направился к
коренастому обниматься.
     Вероятно, он был знаком и с девушками - увидев  его,  они  вскочили  и
заметались  вокруг,  визжа  от радости.  Кобелино,  красавец мулат,  обычно
внушал слабому полу необоримое восхищение, так как отличался опытом в делах
амурных  и  приятной внешностью:  нежная кожа цвета кофе с молоком,  темные
страстные очи,  брови вразлет,  кудри до плеч и маленькие щеголеватые усики
над  верхней  губой.  Женщины  его  любили,  а  он обожал женщин,  за что и
поплатился - был изгнан из клана "плащей" после какой-то темной  истории  с
любовницей  Монтальвана.  Девушку утопили,  а соблазнитель,  посягнувший на
хозяйское,  чуть не сделался евнухом, но как-то он искупил свой грех. Каким
в точности способом,  Саймон мог лишь догадываться, предположив, по намекам
мулата,  что дон Антонио Монтальван неравнодушен как к  женской,  так  и  к
мужской красоте.
     От стойки, сквозь визг и хихиканье девушек, доносилось:
     - Валека, дружбан!
     - Кобель, черт тебя побери!
     - Сукин ты сын! Живой, гадюка! Гладкий!
     - Ублюдок! А я уж думал, тебя навечно в Пустошь закатали!
     - Закатали, а нынче раскатали... как тапирий блин...
     - Отметим?
     - Еще бы! Пиво не прокисло?
     - Прокисшего  не  держим.  Вот  только...  -  Коренастый  склонился  к
Кобелино и что-то зашептал ему, посматривая на дверь.
     Саймон поймал одну из девиц,  кареглазую смуглянку, пощекотал за ушком
и распорядился:
     - Мяса и пива, красавица.
     - И музыку! - потребовал Пашка, ткнув пальцем в рояль.
     - Еще  лепешек,  но  не  маисовых,  а  из  настоящей муки.  Есть у вас
лепешки? - Гилмор покосился на дверь, ведущую в кухню.
     - Есть все,  что  пожелают  кабальеро,  и  даже  больше.  -  Смуглянка
разглядела Саймона,  и глазки ее блеснули.  - О!  Какой красивый дон! Какой
высокий!  Только очень мокрый.  Может,  я вас переодену?  - Она  стрельнула
глазками в сторону лестницы.
     - Потом,  - сказал Саймон,  сбрасывая плащ.  - А сейчас - мясо,  пиво,
хлеб и музыку.
     - Лучше бы потише, хозяин, без музыки, - заметил Кобелино, укладываясь
на  диван.  - Валека говорит,  что в городе крокодильеры.  Чертова пропасть
крокодильеров!  Тысяча или две.  А новых все везут и везут...  С  пампасов,
из-за Парашки.
     - И что же? - Саймон пристроил рядом с плащом сумку, мачете в ножнах и
трофейный карабин с серебряным  ягуаром.  Проказа  с  Филином  тоже  начали
разоружаться,  поглядывая на бочки с пивом и девушек и будто бы выбирая,  с
чего начать.
     - Это не местные,  хозяин,  это те, что за Парашку ходили, на гаучо, в
помощь  "штыкам".  Теперь  вернулись.  Злые!  Может,  начнут город громить.
"Торпеды" уже смываются - видел,  там,  у пирсов?  Засуетились... Да только
весь товар им не вывезти. Тут еще склады с углем и керосином...
     Саймон сел,  плеснул  пива  в  высокую  стеклянную кружку и потребовал
детальных объяснений.  Дружбан Валека,  он же - Валентине,  оказался парнем
информированным;  со  слов  его  получалось,  что  с месяц назад изловили в
городе трех лазутчиков Фиделя - то ли они собирались мост подорвать,  то ли
дона-протектора пришить,  однако не вышло.  Лазутчиков,  само собой, отдали
крокодавам,  на ферму - чего ж добром  разбрасываться,  когда  зверюшки  не
кормлены! - и тут же объявили поход на гаучо. Дон Алекс прислал карабинеров
и драгун,  а дон Хорхе - своих людей,  не меньше, чем у "штыков"; и все они
двинулись  в  пампасы,  где одержали славную победу.  Только потом пришлось
отступить:  в снабжении перебои,  патронов и мяса нет,  денег -  тоже,  без
денег  "торпеды" груз не везут - а как обойдешься без их кораблей и угля из
Разлома?  У гаучо, на удивление, всего хватало, и мяса, и патронов... И кто
им  только  ворожит?  Не  дон  ли  Хосе  Трясунчик  из департамента Водного
Транспорта?  Ежели так, то обозленные крокодильеры могут помять "торпед", а
заодно и всех, кто обитает у реки, кормясь честным промыслом...
     Под эту историю Саймон выпил пива,  доел жаркое из крокодильего хвоста
и решил,  что ночь они проведут в  "Парадизе".  Надвигались  сумерки;  небо
снова хмурилось, река потемнела, заморосил нудный мелкий дождь, и по улице,
смывая  следы  копыт,  потекли  бурые  ручьи.  А  здесь  было  сухо,  тихо,
спокойно...  Коренастый Валека, поигрывая дубинкой, маячил у дверей, Гилмор
дремал  над  блюдом  с  лепешками,  на  коленях  у  Филина  сидела   пышная
русоволосая красотка,  Пашка шептался с другой, темнокожей и гибкой, словно
лоза,  а Кобелино пристроился сразу к двум,  с  видом  ценителя  поглаживая
девушкам груди и прочие округлости.  Смуглянка строила Саймону глазки и все
кивала на лестницу,  ведущую к мягким постелям  и  разноцветным  простыням.
"Какую она стелит,  синюю или розовую?" - мелькнуло у Саймона в голове.  Но
сегодня ему хотелось поспать на белой и в полном одиночестве.
     Он встал,  бросил коренастому пару монет и велел  расседлать  лошадей;
потом  взвалил на плечо карабин с сумкой - в ней лежали маяк,  "рейнджер" и
прочее его имущество -и направился к лестнице.  Смуглянка тут же  метнулась
следом,  но  Саймон сделал строгие глаза и покачал головой.  Он взял бы эту
девушку,  если б все меж ними свершилось  по  любви  или  хотя  бы  в  силу
естественного   тяготения   меж  женщиной  и  мужчиной,  когда  за  поцелуй
рассчитываются поцелуем,  за наслаждение - наслаждением.  Но мысль о  любви
продажной,  любви-профессии,  была  ему  мерзка;  этот  человеческий  порок
оставался неведомым в Левобережье Тайяхата.
     Наверху тянулся  коридор  с  десятком  дверей,   украшенный   большими
стеклянными лампами,  от которых пахло керосином,  и фривольными картинками
на стенах;  их было пять или шесть, и под одной белел листок бумаги. Саймон
подошел,  наклонился,  прочитал.  Меню... Прейскурант... Ценник любви... За
час - монета,  ночь - пять песюков,  прибавка за  оральный  секс  и  прочие
изыски.  Еще  одна  запись  и штамп Медицинского департамента:  все девушки
здоровы.  Предупреждение клиентам:  рассчитываться с  кабальеро  Валентине,
чикитам  денег  не давать...  Список девушек с какими-то пометками:  Анита,
Клара, Инесса, Джулия... Всего двенадцать имен в двух рабочих сменах.
     - Широки врата и пространен  путь,  ведущий  несчастных  в  ад,  -  со
злостью пробормотал Саймон и распахнул ногой ближайшую дверь.
     Комната была маленькой и чистой,  с окном, выходившим на реку, кровать
- с самыми обычными простынями.  Он прислонил  карабин  к  изголовью,  снял
башмаки  и лег,  вытянувшись во весь рост.  Странное чувство вдруг охватило
его - ощущение, что этой ночью произойдет что-то важное, что-то такое, чего
еще не случалось с ним;  важное для него,  не для порученной миссии, не для
Земли и Разъединенных Миров.  Наставник учил  его  доверять  предчувствиям,
ибо,  по мнению тай,  они позволяли предугадать удачные и неудачные дни - а
неудачный день в тайятских лесах грозил смертью.  И потому  Саймон  пытался
разобраться  с этим странным ощущением - вернее,  прислушаться к нему,  как
слушает охотник шорох листвы под мягкой поступью зверя.
     Неясность... Неопределенность...  Что-то смутное, зыбкое, неожиданное,
как  поворот извилистого оврага,  но не опасное...  Нечто такое,  что может
случиться в  реальности  или  мелькнуть,  как  сон,  оставив  щемящее  душу
воспоминание, - то ли было, то ли не было, то ли могло бы быть...
     Саймон вздохнул  и  закрыл глаза.  Еще немного,  и он узнает,  если не
ошибется, не пропустит нужного поворота... Еще немного... Он спал.
                                   * * *
     Грохот. Выстрелы.  Крики.  Звон  разбитого  стекла.  Ржание   лошадей.
Грубые, уверенные голоса, пьяный хохот, пронзительный женский визг...
     Саймон очнулся  за миг до этой какофонии,  будто его толкнули в спину;
мысль - началось! - мелькнула и тут же погасла. Нет, не началось, ничего не
началось,  он  знал  это  твердо;  шум,  топот  и  вопли  не были связаны с
ощущением,  охватившим его,  когда он погружался в сон.  То  -  загадочное,
туманное предчувствие - требовало не действий,  а ожидания и выбора;  это -
реальное,  зримое,  сиюминутное - являлось не поводом  для  размышлений,  а
фактом. Угрозой, с которой он мог и должен был справиться.
     Он поднялся,  натянул башмаки, передернул затвор карабинa - серебряный
ягуар,  впечатанный в приклад, грозно скалил пасть. Потом прихватил сумку и
подошел  к окну.  Слева,  над пирсами и сараями,  вставало огненное зарево;
оттуда доносились яростные крики,  брань,  выстрелы,  звон  клинков,  вопли
раненых  и  плеск  -  кто-то  падал  в реку,  мертвый или еще живой,  искал
спасения в водах Параны,  но находил одну лишь  смерть.  Пылали  склады,  а
также  парусники и плоты,  не успевшие отплыть,  груженные чем-то горючим -
воз,  бочками мазута,  так как огненные языки обрамляло жирное  черное
облако  копоти.  На  фоне  пылающей  рыжей стены метались фигуры в огромных
шляпах,  размахивали клинками,  вопили,  хохотали,  оттесняя к воде  редкую
цепочку защитников - полуголых, израненных, перемазанных сажей.
     Крокодильеры сцепились с "торпедами",  понял Саймон. Приглядевшись, он
заметил всадников в дальнем конце улицы,  человек тридцать в синем;  каждый
держал на сгибе руки карабин.  Они,  однако,  не стреляли, а лишь следили в
полном спокойствии за схваткой и пожаром - точно так же,  как полицейские в
Дурасе  в  день  гибели Хряща.  На миг это ошеломило Саймона;  ему казалось
странным,  что люди в униформе - значит, облеченные властью! - не пресекают
кровавого хаоса.  Чудовищно,  нелепо! Необъяснимая аномалия! Бездействующие
стражи порядка!
     Но таковыми, очевидно, они являлись лишь в его воображении. Реальность
была проще и грубей:  два бандитских клана сводили счеты, а третий наблюдал
за ними в качестве зрителя или судьи.
     Внизу послышался звон стекла,  рев и гогот - люди в широкополых шляпах
столпились  на  веранде,  кто-то высаживал окно,  кто-то колотился в дверь,
кто-то давал советы,  а кто-то орал,  требуя  девочек,  пива  и  пульки.  В
коридоре,  за  спиною  Саймона,  тоже раздался шум и топот,  потом - чей-то
крик, видимо, Кобелино: "Хозяин! Крокодильеры! Проснись, хозяин!"
     - Давно проснулся, - буркнул Саймон, и в эту секунду дверь рухнула под
напором десятка молодцов. Теперь рев и гогот доносились прямо из-под ног, с
первого этажа;  к ним прибавились  вопли  женщин,  грохот  переворачиваемых
столов и жалобный звон рояля.
     Бесшумно ступая,  Саймон покинул комнату, миновал коридор, добрался до
лестницы и застыл,  прижавшись к стене на верхней  ступеньке  и  осматривая
зал.  Дверь и окна были выбиты, под одним из окон, в груде стекла, валялись
карабины,  дождь барабанил в  подоконники,  а  ветер  врывался  в  комнату,
заставляя трепетать алые язычки керосиновых ламп.
     Внизу шла битва, и была она в полном разгаре. Пашка, загнанный в угол,
рубился с двумя бандитами;  у ног его ничком лежал Мигель - мертвый или без
сознания.  Еще  двое с остервенением били Валеку,  только кулаки мелькали -
правда,  и коренастый не уступал,  оборонялся,  как мог,  прикрывая живот и
лицо.   Посреди   зала,   вперемешку  с  изломанными  столами  и  диванами,
громоздилась куча тел,  пять  или  шесть;  из-под  них  слышалось  яростное
сопение  Филина,  а  его противники,  дергая ногами,  орали и подавали друг
другу советы:
     "Глотку дави. Койот!.. Да не мою, зараза!" - "Под дых его, под дых!.."
-  "По  яйцам  врежь!"  -  "Держи!  Я щас его достану!" В самом бедственном
положении пребывал Кобелино:  его  швырнули  на  пол  и  придавили  столом,
который держал за ножки крепкий бородатый молодец; еще один, нагой по пояс,
с чудовищным шрамом на боку,  с двумя кобурами на  ремнях,  спускал  штаны.
Прочим  женщины  были  милее  мужчин,  и  они с ревом и хохотом гонялись за
перепуганными девушками. Смуглянку, строившую глазки Саймону, уже поймали и
разложили на крышке рояля. Он видел ее обнаженные бедра, лицо с прикушенной
губой и руку, которой она отталкивала насильника.
     "Отлично, - подумал Саймон, - все заняты, все при деле".
     Сняв сумку со своим снаряжением,  он аккуратно пристроил ее  у  стены,
потом  двинулся  вниз  по лестнице.  Двое в огромных шляпах поднимались ему
навстречу;  из-под широких полей торчали бороды и вислые усы,  мочка уха  с
подвешенным  колокольчиком,  темная  сальная прядь волос.  Один из бандитов
расставил руки,  словно желая поймать Саймона в объятия, другой потянулся к
поясу с ножом.
     - Ха,  какая птичка прилетела! - проворковал тот, что с колокольчиком.
- Снимай штаны,  голубок,  иди  к  нам,  и  будет  тебе  весело  и  хорошо.
Крокодильеры гуляют!
     Его приятель не был таким доверчивым:
     - Слышь,  Соленый!  Не похож этот бычара на голубка. Больно здоров! Ты
кто? - Он выставил перед собою нож.
     - Сам дьявол,  - ответил Саймон,  ударив его прикладом  виску.  Другой
бандит  отшатнулся,  но не успел достать оружие:  ствол карабина подпер его
челюсть,  плюнул огнем,  и мертвое тело скатилось вниз по лестнице.  Саймон
снял  еще  четверых  -  столько,  сколько  было патронов в обойме;  стрелял
быстро,  но метко,  целясь между глаз наблюдая,  как после каждого выстрела
выплескивается  фонтанчик  крови.  Эти четверо ловили девушек,  а остальных
было надежнее взять клинком или рукой,  чтобы своих не  покалечить.  Саймон
вытащил нож и перепрыгнул через перила.
     Пашка первым  нуждался  в  помощи  -  его  не били,  не насиловали,  а
убивали.  На щеке и плече Проказы уже алела кровь,  дыхание  стало  тяжким,
прерывистым; двое наседавших на него были крепкими парнями, и в их повадке,
в том, как они орудовали мачете, ощущался немалый опыт. Саймон ткнул одного
ножом  -  резкий  удар  под  левую лопатку,  когда клинок рассекает сердце;
другому просто свернул шею.
     - Что с Мигелем? Убит?
     - Живой,  брат Рикардо...  - Пашка судорожно глотал воздух. - Живой...
Ударило его... дверью ударило... когда вышибали...
     - Хорошо.  Разберись с этими,  - велел он Пашке, кивая на груду тел на
полу. - Только Филина не порань. Бей острием в позвоночник.
     Проказа кивнул, отирая пот и кровь с лица. Его рыжие волосы слиплись и
прядями  свисали  на  лоб,  глаза  стали  совсем бешеные - как у тайятского
саблезубого кабана, который идет в атаку. Саймон погрозил ему пальцем:
     - Спокойнее,  парень.  Выбирай, куда ударить, коли между позвонков. Не
убьешь, так выведешь из строя. Потом прикончим.
     Он повернулся, в четыре прыжка пересек зал, ухватил за волосы бандита,
лежавшего на смуглянке,  резко отогнул голову к лопаткам и сбросил  мертвое
тело на пол. Бородач и его напарник с револьверами и шрамом только раскрыли
рты - видимо, им показалось, что в комнате смерч пролетел или мигнули лампы
под резким порывом ветра.  Саймон скользнул к этой парочке, нанес два удара
ножом, подхватил револьверную кобуру и сдвинул стол. Кобелино поднялся.
     - Твой должник,  хозяин,  - пробормотал он, подтягивая штаны. - Ты мою
задницу  спас.  А может,  и глотку.  Саймон пошевелил ногой тело бандита со
шрамом:
     - Кто его так?
     - Известно  кто  -  зверюшки!  Кайманы!  На  фермах  мне   бывать   не
доводилось,  а только я слышал,  что твари там очень шустрые...  У половины
крокодильеров  пальцев  не  хватает   или   мясца   на   ляжке...   Ничего,
живы-здоровы!
     - Только  не  этот,  - заметил Саймон,  осматривая зал.  Куча в центре
комнаты распалась:  Филин сидел на пятках, щупая окровавленный нос, один из
его  противников  стонал  и  извивался  на  полу,  словно  змея с перебитым
хребтом,  другие шарили у поясов, рвали оружие из кобур, но Пашка не дремал
-  оскалив зубы,  размахивал мачете,  стараясь оттеснить их и подобраться к
сваленным под окном карабинам. Двое, дубасившие коренастого, остановились и
озирались  в  недоумении;  вроде  был  кабак  как кабак,  а теперь похож на
кладбище,  было написано на их лицах.  Девушки  спрятались  под  лестницей;
наверное,  знали,  что  в  таких  битвах  после  клинков и кулаков начинают
свистеть пули.
     Это было неизбежно,  как  солнечный  восход,  и  Саймон  не  собирался
медлить.
     Он вскинул  револьвер  -  почти  такой же,  как у покойного Огибалова,
большой,  массивный,  только без перламутровых накладок; видимо, это оружие
являлось в ФРБ стандартным.  Рукоять прочно лежала в ладони,  донышки гильз
светились,  как золотые монетки  в  набитом  до  отказа  барабане.  Грохнул
выстрел,  потянуло едким запахом пороха,  потом - еще и еще... Саймон упал,
стремительно перекатился,  нажимая курок;  пули  буравили  воздух  над  его
головой,  вонзались  в  стены,  с пронзительным звоном раскалывали бутылки.
Один из выстрелов продырявил пивной бочонок, и бурая пенная струйка хлынула
на пол, потекла, добралась до мертвого тела и смешалась с кровью.
     Наступила тишина.  Саймон  поднялся  и  спустил курок в последний раз,
добив бандита  с  перерубленным  позвоночником.  Теперь  в  комнате  лежали
девятнадцать трупов.
     Коренастый, приятель Кобелино, ощупывая разбитое лицо, пробормотал:
     - Как   ты  их...  всех...  Вот  и  погуляли,  крокодилы  в  шляпах...
размялись... подрались...
     - Я не дерусь,  я убиваю,  - сказал Саймон.  -  Драка  -  занятие  для
дилетантов.  - Он повернулся к Пашке: - Бери Филина, и седлайте лошадей! Мы
уезжаем.
     - Вот это правильно,  хозяин,  -  одобрил  Кобелино.  -  Пива  выпили,
девочек приласкали, да и не только девочек... Пора сматывать!
     Он еще  что-то бормотал,  но Саймон уже склонился над Майклом-Мигелем,
глядевшим в потолок стеклянными глазами. Лоб его был залит кровью.
     - Ты в порядке? Ехать можешь?
     - Да.  Я, несомненно, в порядке. В полном порядке, - прошептал Мигель,
пытаясь сесть. Потом спросил: - Что это было?
     - Дверь.  Большая тяжелая дверь, которой ты попался по дороге. Чуть не
вышибла из тебя дух.
     - Дух?  Мой дух при мне.  Вот только...  - Ощупав  лоб,  Гилмор  слабо
усмехнулся  и  что-то  забормотал.  Саймону  послышалось:  - Моя душа - как
остров в жизни торопливой...
     - Любопытная мысль, - согласился Саймон и помог Мигелю подняться.
                                   * * *
     Через двадцать минут они были уже за городом,  на  утопавшей  в  грязи
дороге, среди потока беженцев. Дождь продолжал моросить, но это не помешало
пожарам:  всю приречную  сторону  Харбохи  объял  огонь,  склады  с  жидким
топливом  пылали,  сараи с углем выстреливали длинные синие столбы пламени,
по реке плыли трупы и обугленные корабли,  на улицах тут и  там  занималось
алое зарево, подбираясь к церковным куполам и резиденции дона-протектора, и
только мост и форт при нем были тихи и молчаливы.  Мост, построенный четыре
столетия  назад,  перевидал  всякое  и  теперь  с  философским  равнодушием
занимался своей работой:  подпирал рельсы железным плечом.  Форт был не так
древен,  но столь же равнодушен и угрюм;  он защищал мост,  а не город,  не
людей,  а рельсы,  балки,  пролеты, опорные столбы. Люди его не занимали; в
раскладе   векового   пасьянса   люди  являлись  лишь  "шестерками",  пусть
многочисленными и необходимыми, но все же самой последней картой в колоде.
     Людской поток струился по болотистой равнине,  полз  медленной  темной
змеей  под  ночным  небом,  увлекая Саймона.  Спутники его молчали;  Мигель
совсем сник и  еле  держался  в  седле,  временами  ощупывая  забинтованную
голову.  Их кони не успели отдохнуть и плелись теперь шагом,  нога за ногу;
впрочем, они не сумели бы двигаться быстрее среди телег и фургонов, мулов и
лошадей,  конных и пеших, запрудивших Восточный тракт. Эти люди - мужчины и
женщины с детьми,  дети постарше,  подростки,  старики - не относились ни к
какому клану; они просто были горожанами Харбохи, спасавшимися от насилия и
огня.  Они шли и ехали под моросящим мелким дождем, подавленные и хмурые, и
Саймон  лишь  иногда  ловил  обрывки  фраз:  "снова сцепились,  как бешеные
псы..." - "подвесить бы их над ямой..."  -  "гуляют...  веселятся...  сучьи
дети..." - "а что протектор?.." - " а ничего... в форт укрылся..." - "плати
им,  плати...  "белое" плати,  "черное" плати,  а как до дела дойдет..."  -
"вернемся...  не плачь,  малышка,  они уйдут,  и мы вернемся..." - "сколько
... в который раз..." - "Бог терпел и нам велел..."
     "Извечная ситуация, - подумал Саймон, - так повелось всегда и всюду на
Земле,,  еще с тех времен, когда ее не называли Старой. Войско шло в поход,
кампания была победоносной, потом что-то случалось, и солдаты маршировали к
своим  границам - не побежденные и не победители,  без чести и славы,  зато
живые и полные сил. И злобные, как оголодавшие волки... Кто виноват, что им
не достались трофеи и лавры? Предательство генералов, сговор правителей? Не
генералы и правители были в ответе,  а первый же город - собственный город,
какой попадался навстречу волчьей орде. На нем срывали злость, его разоряли
и жгли, пускали на поток, убивали мужчин, насиловали женщин..."
     В звездных мирах такое тоже бывало, однако не слишком часто. Конвенция
Разъединения,  принятая  в  2023  году,  в  самом начале Исхода,  когда ООН
превратилась   в    Организацию    Обособленных    Наций,    покончила    с
межгосударственными войнами.  Всякий народ имел суверенное право устраивать
путчи и мятежи,  революции и гражданские  войны,  менять  своих  правителей
мирным или немирным путем,  награждать или хулить их, производить в герои и
гении,  вешать или колесовать - пока и поскольку все совершалось в одной
стране,  на  ее  территории,  в пределах ее незыблемых границ.  Но в случае
внешней агрессии ООН посылала войска - Карательный Корпус,  части  которого
дислоцировались  во всех мирах,  и прежде всего - на социально неустойчивых
планетах,  в Лат-мерике.  Черной Африке,  Уль Исламе и Аллах Акбаре. Если ;
войск  ООН  не  хватало  -  хотя  Саймону не удалось бы припо- мнить такого
случая,  - их могли  поддержать  высокоразвитые  [планеты,  гаранты  Совета
Безопасности  - Колумбия и Россия,  Европа и Китай,  Сельджукия и Южмерика.
Разъединенные в пространстве, они оставались едины в стремлении к .Порядку,
стабильности  и  процветанию..  .  Но  на  Земле,  отрезанной  от  звездных
человеческих миров,  порядок и стабильность были сладким сном в  реальности
чу-Довищ.  В преисподней, которой сделался этот мир по воле несговорчивых и
алчных,  жестоких и властолюбивых...  Именно  преисподней,  во  всех  своих
частях, подумал Саймон, вспоминая: "...клятие бляхи... спелись с мослами...
орда...  саранчуки,  свинячьи  рыла,  татарськи  биси...  круг  Харькива...
почорнило  од  крови...  слетати  до  руин  Одесы...  немаэ ничого...  орда
варварив... песьи хари... не ждать, ударить всей силой..."
     Поток людей,  повозок и лошадей продолжал струиться по темной равнине,
казавшейся  Саймону  преддверием  ада.  Но  это  был обычный тракт,  только
незамощеный и грязный,  протянувшийся вдоль полотна железной  дороги  -  ее
насыпь виднелась южней, освещенная кое-где фонарями. Собственно, то были не
фонари,  а просто бочки с керосином и фитилем из пакли, расставленные через
пару километров;  цепочка таких огней тянулась от Харбохи до Сан-Ефросиньи,
ближайшего  городка,  где  железнодорожный  путь  сворачивал  к  северу,  к
границам  Разлома,  центральным провинциям и Парагвайскому протекторату.  В
Сан-Ефросинье стоял отряд драгун,  и считалось,  что  город  находится  под
"штыками",  которые,  в  сравнении с крокодильерам и,  были не столь круты.
Жители Харбохи бежали туда едва ли не каждый год,  пережидая лихое время  в
кибуцах и на окрестных фермах. Там было посуше, чем у речного берега, - рос
картофель, а кое-где даже маис, которым откармливали тапиров.
     На повязке Мигеля проступили темные  пятна,  он  застонал,  и  Саймон,
придержав лошадь, с тревогой уставился на посеревшее лицо учителя. В глазах
Гилмора мерцал отблеск пожарищ,  бушевавших  над  Харбохой;  скорчившись  в
седле,  он что-то лихорадочно бормотал сухими губами. "Пройдет, как дым - я
никогда не говорю...  Наверно, должное хочу отдать огню..." Бредит, подумал
Саймон и повернулся к Кобелино, единственному бывавшему в этих местах:
     - Далеко еще? Мигелю надо бы прилечь.
     Тот разгладил усики.
     - Земли хватает,   прилечь.   и ямку выкопать, поглубже... -
Поймав яростный взгляд Саймона,  Кобелино сморщился и торопливо произнес: -
А вот далеко ли - не знаю,  хозяин. Спрошу. - Он оглядел шагавших и ехавших
рядом людей и наклонился к щуплому подростку: - Эй, обмылок! До Фроськи еще
сколько грязь месить?
     Парень испуганно  шарахнулся,  а  вместо него ответил пожилой мужчина,
сидевший на костлявой кляче:
     - Если таким ходом,  кабальеро,  будем к полудню. Да, к полудню, никак
не раньше.
     - А скажи-ка мне, старый козел... - начал Кобелино, но Саймон оттеснил
мулата в сторону.  Ему не нравилось,  когда с людьми  беседуют  в  подобном
тоне.
     - Ты из Харбохи, кабальеро? Как твое имя?
     - Оттуда,  беспредел  меня  возьми...  -  вздохнул пожилой.  - Но я не
кабальеро,  добрый господин.  Ты -  кабальеро,  у  тебя  оружие  и  лошадка
справная,  а мы с сыном,  - он кивнул на паренька, - из простых, кормимся у
реки. Имя мое - Толян, а фамилие нам не положено, чтоб о себе не возомнили.
Мы и не мним - грузим,  разгружаем, когда работа есть... Нет работы - рыбку
ловим. Не трогают - живем, бьют - бежим...
     - А почему ты не переедешь, Толян? В Ефросинью?
     - Там таких,  как я, - воз с тележкой. Да и какая разница, господин? У
нас - погромы,  во Фроське - поборы.  "Штыки" тоже свое берут! У них обычай
таков:  не платишь,  отдай сына  али  дочь.  А  могут  и  так  взять,  если
захочется.  Слыхал я,  схватили девчонку - красавица, говорят, плясунья или
циркачка,  вот ихний главный и пустил на нее слюну - схватили,  значитца, и
отвели к паханито. А девка - ни в какой! Упрямая попалась. Добром не взять,
а силой главный их не мог - он,  вишь,  поспорил с кем-то, что девка сама в
постель к нему прыгнет. Ну и...
     - И  что?  -  спросил  Саймон,  холодея.  Недавнее  предчувствие опять
кольнуло его - уже  не  смутное,  а  принявшее  некую  определенную  форму.
Воз, связанную с девушкой, с этой плясуньей или циркачкой, про которую
он слышал в первый раз.
     - Что?  - переспросил Толян. - А ничего. Исчезла девка. Пропала! Убили
или в Разлом продали, а может, крокодавам... Те все-таки ближе...
     - Если крокодавам,  не жилец она,  - усмехнулся Кобелино. Саймон велел
ему заткнуться, потом спросил у пожилого:
     - Места эти знаешь, Толян?
     - Как не знать!  К рассвету до Ромашек  доберемся,  поселок  такой  на
двадцать домов,  а дальше пойдут фермы да кибуцы. Мы с сыном - в кибуц, там
руки завсегда нужны и от хребтин не откажутся,  есть что на  них  взвалить.
Перекантуемся с неделю, и домой. Эх, жизнь! Не жизнь, а хренотень пополам с
дерьмом...
     Саймон бросил взгляд на  Мигеля.  До  рассвета  оставалось  часа  три,
Гилмор еле держался в седле,  и было яснее ясного: если он и доедет до этих
Ромашек, так в состоянии полного беспамятства. Ему полагалось сейчас спать,
а не трястись по грязной дороге под проливным дождем.
     - Поближе Ромашек есть жилье, отец?
     - Есть,  как не быть! От этой дороги другая отходит, к реке и рыбачьей
деревне, а там  баркас нанять - большой, только лошади не влезут. Туда
через  час  доберешься,  вот  только...  -  Толян  сделал паузу,  подумал и
закончил: - Если доберешься вообще.
     - Что так?
     - Дорога-то мимо крокодильих затонов идет. Ферма там, а где ферма, там
и эти,  в шляпах...  - Он описал широкий круг над головой. - Запросто 
не добраться.
     Поблагодарив, Саймон  спросил,  скоро  ли  развилка,  и  когда   слева
показался узкий грязный тракт, пришпорил жеребца и свернул к северо-западу.
Его предчувствие становилось все сильнее и сильнее;  он уже не  сомневался,
что  должен  здесь  повернуть - даже в том случае,  если их поджидает целый
полк крокодильеров,  оседлавших своих крокодилов.  Пашка  с  Филином  ехали
позади,  не возражая,  не расспрашивая, придерживая Мигеля с двух сторон, а
Кобелино, пустив лошадь рысью, нагнал Саймона.
     - Хозяин, а хозяин... Не стоило б к ферме соваться... Особенно в такую
ночь...  Обуют  нас  по  первое  число,  будем  до  седых  волос на животах
ползать...
     Саймон взглянул на него.
     - Обуют? Это как понять?
     - Есть у них такое  развлечение  -  не  порешить  человека  вконец,  а
подвесить над прудом,  чтобы зверюшки ноги отъели.  Кому по колено, кому по
яйца. Встречал я таких людей, рассказывали...
     - А что еще рассказывали?  Сколько  людей  на  ферме?  Кто  спит,  кто
караулит? Ходят ли в окрестностях патрули?
     - Этого не знаю, хозяин, не бывал я на их треклятых фермах. Лучше уж в
Разлом попасть!  Только думаю,  что народа там немало.  Сами крокодильеры -
они  зверюшек  кормят  да  отстреливают,  а  еще  работники  их  - мясники,
коптильщики, возницы, дубильщики кож... Сотня-другая наберется.
     - Мы их не тронем,  - сказал Саймон. - Мы - мирные ранчеро из Пустоши,
едем в столицу подзаработать. Мы и в Харбохе-то не были, объехали стороной.
     - Думаешь, им это интересно? - буркнул мулат и отстал. Он был прав, но
Саймона вело предчувствие.  Ему говорили-и отец, и Наставник, и Дейв Уокер,
и другие инструкторы, - что все в мире взаимосвязано, что события цепляются
друг за друга,  словно ветви с колючками,  и что всякий  свершившийся  факт
порождает  множество  следствий,  которые  тоже  являются фактами,  корнями
ветвистых  деревьев,  приносящих  самые  неожиданные  плоды.  Он   не   раз
убеждался,  что  это - истина.  На Латмерике он не отрезал пальцев капитану
Меле,  и в Каторжном Мире Тида  тот  прострелил  ему  плечо;  на  Таити  он
познакомился  с  русской девушкой,  разыскал ее в Москве,  переспал с ней и
опоздал на монорельс в Тулу,  где мог погибнуть во время взрыва на Тульском
Оружейном;  в  Басре  он заключил пари,  и следствием этого стала находка -
диск с дневником Сергея Невлюдова,  личности столь же  таинственной,  сколь
легендарной.  Иногда  связь  между  такими  событиями прослеживалась шаг за
шагом и казалась  закономерной,  иногда  закономерность  подменяли  случай,
удача, везение, и Саймон не мог перебросить логический мост от одного факта
к другому;  но,  так или иначе, связь существовала, и попытка разобраться в
этом являлась самой занимательной из всех возможных игр.  Например, сейчас:
"Парадиз"  -  крокодильеры  -  Гилмор  -  необходимость   отыскать   жилье.
Извилистый овраг! И что за новым его поворотом? Только ли рыбачья хижина да
лодка, на которой они поплывут по Паране?
     - Гляди,  хозяин,  - сказал Кобелино,  втянув носом воздух и брезгливо
сморщившись. - Гляди! Вот там, по левую руку!
     В сотне шагов от них поблескивала мокрым антрацитом водная поверхность
- еще не река,  а озеро или большой пруд с едва заметными контурами пологих
берегов.  Пруд  тянулся к северу,  изгибаясь широким полукольцом и окаймляя
полоску суши,  ровную и низкую,  с трех сторон  окруженную  водой.  Саймон,
видевший  в темноте немногим хуже,  чем в дневное время,  мог различить там
мостки  и  постройки  с  плоскими  кровлями,  сараи,   заборы,   решетчатую
наблюдательную  вышку  и  прикрытые  навесами  столбы  -  между ними что-то
болталось,  кажется,  на веревках или шестах.  От этого  странного  поселка
тянуло мерзкими ароматами,  дымом, вонью гниющих отбросов и кож, мокнущих в
дубильных чанах.  Этот букет был так силен,  что  перебивал  запахи  мокрой
травы и почвы;  чудилось, что в своих блужданиях путники набрели на свалку,
торчавшую гнойником на болотистой плоской равнине.
     Один из навесов,  озаренный тусклым светом факелов, располагался ближе
к  ним,  метрах  в  тридцати  - строение без стен,  просто крыша на высоких
кольях, между которыми подвесили балку. Балка была длинной и выдавалась над
поверхностью  воды,  словно большое удилище;  канат,  свисавший с ее конца,
подчеркивал сходство.  На этом канате болтался невод или сеть,  а в  нем  -
что-то темное,  извивающееся,  как червяк, - то ли приманка, то ли огромная
рыбина, которую собирались вытащить на берег. Под этим сетчатым мешком вода
будто  кипела,  и  в  ней  временами  мелькали  разверстые  пасти  и  бурые
чешуйчатые тела.
     - Тапирье дерьмо! - пробормотал Пашка. - Это что ж они делают, заразы?
Рыбку ловят? Сетью? Подманивают на факелы? Ну-у, ловкачи!
     - Не  рыба  там,  - мрачно заметил мулат.  - Нам бы в такую рыбешку не
превратиться... Поехали отсюда, хозяин! Быстрей!
     - Езжайте, - распорядился Саймон. - Езжайте, я вас догоню.
     Предчувствия одолевали его с прежней  силой,  будто  невидимая  ладонь
толкала  к  этому  сараю  у  зловонного пруда и к человеку,  что корчился в
мешке.
     - Но ты, хозяин...
     Пашка ткнул Кобелино в бок кулаком.
     - Оглох, прохиндей? Брат Рикардо велел, чтоб ехали. Вот и погоняй свою
клячу! Иль подсобить?
     Саймон проводил их взглядом,  потом свернул к навесу.  Размокшая земля
глухо чавкала под копытами, но дождь перестал и тучи разошлись, выпустив на
небеса  луну.  От  нее  по озеру побежала дорожка - будто серебристый мост,
соединивший западный берег с восточным,  где стоял сарай.  Под этим  светом
тела кайманов,  мельтешивших в воде,  обрели пугающую реальность, сделались
выпуклыми,  объемными;  их было пять или шесть,  они  кружили  под  мешком,
иногда  задирая длинные хищные морды,  и тогда Саймон слышал лязг челюстей.
Сетка начинала тут же дрожать и раскачиваться, будто окутанный ею человек в
смертном  ужасе поджимал ноги,  скрючивался,  стремился вверх,  цепляясь за
канат.
     Саймона заметили - темная фигура в широкой шляпе выступила  навстречу,
и хриплый бас пророкотал:
     - Кого черти несут? Зверюшек хочешь подкормить, приятель? Ну, давай! У
нас всякому гостю почет:  лошадке - стойло и сено,  тебе  -  озеро.  Любишь
купаться?
     - Люблю купать,  - ответил Саймон, спрыгивая с коня. Жеребец испуганно
фыркнул и попятился дальше от воды.
     - Купать мы и сами горазды..-  Крокодильер  усмехнулся,  крепкие  зубы
блеснули меж бородой и усами.  - Щас с этой птичкой покончим, - он махнул в
сторону мешка,  - и будет твоя очередь.  Эй,  Вышибан, Бобо! Уснули, гниды?
Крутите его, и в сеть! Зверюшки-то голодные, а нам еще...
     Он не успел закончить - Саймон нанес удар ногой,  крокодильер сложился
пополам,  резко выдохнув  воздух,  а  в  следующий  миг  очутился  в  воде.
Чешуйчатые  тела  метнулись  к нему,  раскрылись зубастые пасти,  сверкнули
клыки, взмыл гибкий длинный хвост, ударил по лицу... Ни крика, ни вопля, ни
стона  -  рептилии действовали с потрясающей быстротой.  "Видно,  и в самом
деле голодные", - подумал Саймон.
     - Эй, ты! Ты!..
     Еще двое ринулись к нему,  вытаскивая ножи. Один - огромный, настоящий
великан ростом с Филина,  другой помельче,  юркий, полуголый, с татуировкой
во всю грудь - свернувшийся  кольцом  кайман  с  полураскрытой  пастью,  из
которой торчит женская голова. Юркий выбросил руку вперед, и лунный отблеск
посеребрил летящее лезвие;  оно неслось,  вращалось,  кружилось, но Саймону
было  уже  известно,  куда  нацелен  нож,  куда вонзится острие - слева,  в
сердце,  под пятым ребром.  Хороший бросок, но Горькие Камни бросают лучше,
мелькнула  мысль;  пальцы  его сомкнулись на рукояти тяжелого ножа,  лезвие
вновь просвистело в воздухе, и юркий захрипел, хватаясь руками за шею.
     Клинок великана уже навис над  Саймоном  -  стальной  трехгранный  зуб
полуметровой  длины,  не нож,  не мачете и не "кинжал",  а что-то наподобие
"штыка".  Перехватив запястье атакующего,  он стиснул ему руку,  заглянул в
лицо - яростный высверк глаз обжигал злобой, пахло потом, табаком и немытым
телом.
     - Вот тебе-то искупаться не помешает,  - пробормотал Саймон,  напрягая
мышцы.
     Секунд пять они боролись, раскачиваясь из стороны в сторону; противник
был очень силен,  но  все  же  родиной  его  являлась  Земля,  не  Тайяхат.
Когда-то,  в  детстве,  Саймона  звали  Две  Руки;  это дневное имя дал ему
Чочинга,  и он же говорил:  Рук - две, но биться ты должен так, словно их у
тебя  четыре.  С  точки  зрения  тайят,  люди  были  ущербными  созданиями:
во-первых,  у них не хватало конечностей,  а во-вторых, лишь немногие имели
близнеца,  брата  или  сестру,  умма  или  икки,  тогда  как для аборигенов
Тайяхата это считалось явлением нормальным.  Братьев у Саймона не было,  но
от нехватки рук он не страдал,  пройдя суровую школу Чочинги: телесная мощь
воина-тай соединялась в нем с гибкостью и быстротой змеи.
     Трехгранный клинок повернулся вместе с запястьем крокодильера,  острие
ужалило  шею,  помедлило  в ямке между ключицами и двинулось вниз.  Великан
простонал  протяжное  "ах-ха!";  глаза  его  остекленели,  в  горле  что-то
булькнуло, пальцы, стиснувшие рукоять клинка, разжались. Саймон сбросил его
в пруд,  потом швырнул туда же тело юркого и постоял минуту,  с  неприязнью
наблюдая  за  пиршеством  рептилий.  На  Тайяхате тоже были кайманы,  очень
похожие  на  земных,  но  шестилапые;  там  все  зверье  имело   по   шесть
конечностей, не исключая птиц. К кайманам у Дика-мальчишки был давний счет:
как-то, отправившись в странствия на плоту, он чуть не угодил им в зубы. Но
он  не  испытывал  к  ним  отвращения,  поскольку  вырос  среди  тайят,  не
относивших себя к царям и повелителям природы;  для них зверье делились  на
врагов  и  друзей,  однако  врагов  не  презирали,  уничтожая лишь в случае
необходимости.
     Такой нужды Саймон  не  видел;  двуногие  кайманы  достались  на  обед
четвероногим, и это было актом справедливого возмездия.
     Он вдохнул  гнилостный  запах,  прислушался  - в поселке царили мрак и
тишина,  и только над вышкой светились огни,  колеблемые ветром. Шагнув под
навес,  Саймон огляделся, отыскал багор на длинном древке, зацепил им канат
и подтянул поближе. Сеть с крупными ячейками, куда свободно проходила нога,
пришлось резать ножом; веревки были просмоленные, толстые, покрытые кое-где
старой  запекшейся  кровью.  Но  человек,  подвешенный  в  сети,   оказался
невредим,  хотя лишился сознания - Саймон негромко окликнул его,  однако не
получил ответа.  Тело,  лицо и голову жертвы окутывал бесформенный  балахон
или плащ, перехваченный ремнями на поясе, под грудью и у шеи, и только одна
рука торчала наружу - маленькая, с обломанными ногтями, вцепившаяся мертвой
хваткой в сеть.  Пальцы были судорожно сведены,  и Саймон даже не попытался
их разжать,  а лишь обрезал с двух сторон веревку,  поднял человека на руки
и.  понес  к  коню.  Тело казалось легким,  почти невесомым,  и даже сквозь
плотную ткань он ощущал его гибкость и плавные мягкие формы.
     Уже выехав на дорогу,  Саймон  приоткрыл  лицо  спасенного  и  кивнул,
словно в подтверждение своей догадки.  Девушка.  Конечно,  девушка!  Совсем
нагая под плащом.  Избитая - на скулах синяки,  под  носом  и  на  губах  -
засохшая  кровь,  на коже - следы чужих безжалостных пальцев.  Он осторожно
похлопал ее по щекам,  веки дрогнули,  ресницы взметнулись  двумя  веерами,
девушка вздохнула и раскрыла глаза.
     - Кто ты?  Откуда?  - спросил Саймон.  - Как тебя зовут?  Голос ее был
тих, едва слышен:
     - Мария... танцовщица... из Сан-Ефросиньи...
     - Мария... танцовщица... - медленно повторил он, чувствуя подступающую
к сердцу теплоту. - Пить хочешь, Мария?
     - Нет. Хочу умереть... Только быстрее...
                                   * * *
     КОММЕНТАРИЙ МЕЖДУ СТРОК
     - Операция "Земля", - произнес Директор. - Докладывайте, Хелли.
     Леди Дот  показалось,  что за последили месяц он сильно сдал:  морщины
сделались глубже, волосы - реже, глаза запали, а кожа - если верить экрану,
который в точности передавал цвета, - приобрела нездоровый серовато-бледный
оттенок.  Директор давно занимал  свой  пост,  являясь  зримым  воплощением
могущества  Конторы,  но если судить по его лицу,  дела ее были плачевными.
Правда,  лица разведчиков обман -Х чивы,  особенно старых, - а Директор был
стар, и к тому же считался хорошим разведчиком и неплохим лицедеем.
     Эдна Хелли откашлялась.
     - У  нас нет новостей,  сэр.  Хотя такое долгое отсутствие результатов
наводит на определенные размышления.
     - Долгое? - Старик приподнял бровь. - Месяц, по-вашему, долго?
     - Да - для такого агента,  как Саймон.  Ему обычно хватало  нескольких
дней. В крайнем случае - недели.
     - Обычно!   -   подчеркнул   Директор.   -   Я   не   рискнул  бы  так
классифицировать эту операцию.  В ней все необычно -  и  объект,  и  способ
транспортировки, и...
     - ...исполнитель,  -  закончила  Хелли.  С  минуту  женщина  и  старик
смотрели друг на друга, потом Директор кивнул:
     - Ладно,  готов согласиться:  агента обычным не назовешь. Пусть так! И
чем же он занят,  Хелли? Вы его знаете, вы способны предвидеть его действия
- настолько, насколько это воз. Вы говорите, что медлить он не привык,
и с этим я тоже согласен. Так что же случилось?
     -Полагаю, мы неверно просчитали ситуацию,  сэр.  - Прикрыв глаза, Леди
Дот задумалась,  потом начала говорить - сухим,  лишенным эмоций голосом: -
Мы исходили из того,  что на Земле существует доминирующий фактор - Украина
и что передатчик помех расположен на ее территории.  Этот регион  не  столь
велик,  и если даже передатчиков несколько, они вполне достижимы для нашего
агента.  Мы  считали,  что  он  десантируется  в  северном   Причерноморье,
предположительно  в  Крыму,  где  есть обсерватория с радиотелескопом - его
антенну  использовать для эмиссии помех,  - и уничтожит  этот  объект.
Другие  объекты такого рода могли располагаться под Севастополем и Одессой,
на территории военно-морских  баз,  а  также  в  Харькове,  где,  вероятно,
сосредоточено централизованное управление регионом.  Любой из этих объектов
доступен Саймону, если учесть его таланты, - Леди Дот сухо усмехнулась, - и
любой  из них он может вывести из строя быстро,  незаметно,  эффективно,  с
помощью фризера или кристаллогранат.  Но  этого  не  произошло  -  с  одной
стороны.  С другой - Саймон жив.  По крайней мере,  он доставил вниз маяк -
куда, нам неизвестно, но он высадился, и теперь маяк находится на Земле, не
на  спутнике.  С  тех  пор  прошел месяц,  а передатчики все еще действуют.
Таковы факты, сэр.
     Старик задумчиво нахмурился.
     - Понимаю, к чему вы клоните, Хелли. Все могло оказаться не так, как в
наших  расчетах,  совсем не так.  Три с лишним столетия - огромный срок,  а
люди - существа непредсказуемые даже для  "Перикла".  В  конце  концов,  мы
никогда не доверяем одним компьютерным прогнозам, а руководствуемся здравым
смыслом и фактами. Значит, возможны два решения...
     Он посмотрел на Эдну Хелли, и женщина кивнула:
     - Да, сэр. Либо мы ждем, либо высылаем подкрепление.
     - Ходжаева или Божко?
     - Не  обязательно  их.  Послать  второго  агента  -  значит   выказать
недоверие первому. Я думаю, Саймон этого не заслужил.
     Брови Директора приподнялись:
     - Что же вы предлагаете?
     - Я   думаю,  подкрепление  может  носить  символический  характер,  -
осторожно сказала Леди Дот.  - Поддержка, не сковывающая инициативы, и в то
же время намек. Так, чтоб стало ясно: о нем помнят, ему верят, его ценят. И
понимают, в каком положении он очутился.
     - И что вы предлагаете в качестве такой поддержки? - спросил Директор.
 Леди Дот наклонилась к экрану и произнесла одно короткое слово.
                                  Глава 5
     Ричард Саймон плыл вверх по огромной реке.  Ветер раздувал  паруса,  и
баркас  -  большой,  неуклюжий,  с почти прямоугольными обводами - двигался
довольно быстро,  оставляя за кормой по двадцать-тридцать лиг каждый  день.
Течение Параны здесь было медленным и плавным; она то струилась неторопливо
меж низких берегов,  то разливалась просторными озерами - там,  где  стояли
когда-то   города   серебряной  страны  Аргентины,  занимавшей  ныне  целый
континент на Южмерике.  Саймон считал, что за неделю баркас одолеет семьсот
километров до Сгиба - участка реки,  где Парана меняла направление,  дважды
изгибаясь под прямым углом; от западного угла до восточного было километров
триста  и  еще  столько  же  -  до города Сан-Эстакадо,  новой парагвайской
столицы. Этот маршрут позволял миновать границы Разлома, а из Сан-Эстакадо,
как  утверждал Мигель,  в Херсус-дель-Плата и Рио тянулось вполне приличное
шоссе,  пересекавшее центральные  провинции  и  Плоскогорье.  Если  удастся
нанять  машину  -  а  может,  купить,  хотя  Саймон еще не знал,  где и как
раздобудет деньги, - то дорога в Рио займет пару дней.
     Этот город представлялся Саймону главной точкой в  его  расследовании,
неким  центральным  узлом,  где ход операции ускорится,  а сам он,  покинув
извилистый овраг предположений  и  гипотез,  выйдет  на  победную  финишную
прямую.  До сих пор он странствовал по окраинам,  встречал людей не слишком
компетентных,  если не считать Гилмора,  и ни на шаг не приблизился к своей
цели.  Однако время не пропало даром - теперь он знал о ФРБ гораздо больше,
знал не только об этой опереточной псевдореспублике, но и о странах Старого
Света   -   Байкальском  Хурале  и  ЦЕРУ,  Чеченских  Княжествах  и  Черных
Африканских Королевствах, о Торго-вой Исландской Республике и Австралийских
Эмиратах.  Правда,  все  эти сведения туманны и неясны,  но в Рио их скорей
всего  было уточнить.  А  главное,  найти  какой-то  способ  выполнить
задание,   какой-то   выход   из   огромной   ловушки,   которой  сейчас  и
представлялась Саймону  Земля.  Он  понимал,  что,  если  не  доберется  до
передатчика,  с  Колумбии  пришлют  второго  агента,  за  ним  -  третьего,
четвертого,  и этот мир станет ловушкой для них всех,  и будут они метаться
по планете как яростные кабаны или затравленные крысы.  Смотря по тому, что
победит в их душах, гнев или отчаяние...
     Такие перспективы не радовали Саймона.  Временами он  опускал  руку  в
мешок,  поглаживал  ребристую  поверхность  маяка  и  размышлял об уходящем
времени,  о передатчике в кратере Архимеда и способах,  какими  было б
сровнять  его с землей - или,  вернее,  с лунной пылью.  Но иных вариантов,
кроме "Полтавы", не видел.
     "Полтава", ракетоносный крейсер-тримаран  постройки  2056  года,  была
первой  в  серии  из  трех аналогичных кораблей,  решающим козырем в спорах
между  Украиной  и  Россией.  Предполагалось,  что  "Полтава",  "Керчь"   и
"Перекоп" блокируют любую агрессию в Крыму и прилегающих районах,  откуда б
она ни исходила - с моря,  суши или из космоса.  Однако проект  заморозили;
каждый крейсер стоил безумных средств, и было проще разобраться с ситуацией
не на полях сражений,  а за столом переговоров.  Для того,  чтоб переговоры
шли успешней,  первый корабль все же спустили на воду,  вооружив от киля до
клотика - в том числе десятком ракет класса "Земля-космос". Саймону хватило
бы одной,  пусть даже без ядерной боеголовки,  но где их искать? И где сама
"Полтава"? Кто знает об этом?
     Видимо, большие люди в Рио - дон Алекс,  дон Хайме и  другие  доны,  а
прежде  всех  -  дон  Грегорио-Григорий  по  кличке Живодер.  Он возглавлял
департамент Общественного здоровья, местную службу наблюдения и пресечения,
и  если  последняя функция не выполнялась с необходимой эффективностью,  то
наблюдать  его  люди   умели.   Значит,   этот   Грегорио   являлся   самым
информированным  лицом в стране,  хранителем всех ее тайн и государственных
секретов - в том числе касавшихся "Полтавы".
     Гилмор, на нынешний момент главный источник сведений,  о "Полтаве" мог
рассказать немногое,  и то, что было известно ему, знал каждый образованный
человек в ФРБ.  Крейсер двигался в арьергарде каравана беженцев,  вышедшего
из Одессы;  в ста километрах от берега он произвел ракетный залп, уничтожив
город и части громадян,  скопившиеся в нем,  а после возглавил  флотилию  и
повел  ее  на  запад.  К  ней  присоединились  суда из Крыма и Херсона,  но
"Полтава" оставалась самым мощным и самым быстроходным кораблем -  огромный
крейсер-тримаран,  набитый людьми и оружием, способный атаковать любую цель
и даже подняться из вод морских на берег. Он первым преодолел Атлантику и в
день седьмого ноября, который после был объявлен праздничным, вошел в залив
на месте Рио-де-Жанейро. Там заложили форт и новый город, Рио-де-Новембе, а
крейсер  выполз  на  берег  -  к  счастью,  довольно  пологий  - и оборонял
переселенцев во время строительства. Это - все; дальнейшая судьба "Полтавы"
была покрыта мраком,  и Гилмор, разумеется, не знал, сколько ракет осталось
в ее боевых шахтах и оставалось ли там что-нибудь вообще - воз, все их
подарили Одессе.
     Саймону думать  об  этом  не хотелось,  пока он не разживется надежной
информацией.  Всякую дорогу надо пройти  до  конца;  блуждая  по  тропам  в
окрестностях,  не  приблизишься  к цели.  А цель его была ясной:  Рио,  дон
Грегорио и прочие властительные доны,  их резиденции и  департаменты,  быть
может - Архив. Не тот, в котором когда-то трудился Гилмор, а Старый Архив в
Форту,  где могли сохраниться древние записи. Правда, Мигель утверждал, что
они  на  компьютерных  дисках,  но  отчего  бы  не найтись компьютеру?..  В
двадцать  первом  веке  умели  делать  превосходные   машины,   прочные   и
долговечные,   чему   все   оборудование   "Полтавы"   служило  несомненным
подтверждением.
     Ветер плескал  в  паруса,  шоколадная  гладь  реки  искрилась   яркими
блестками,  солнце  сияло  в  бирюзовых небесах;  Харбоха,  с ее болотами и
вечными дождями, осталась за кормой - и там же, в прошлом, остались побоища
и трупы,  жаркий вал огня,  смрадная ферма у озера, танец кайманов в темной
воде и сетчатый мешок, подвешенный над нею.
     Мешок... Вспоминать о нем не хотелось, но и забывать не стоило.
     Саймон поднял голову и огляделся.  День был ясным; баркас упрямо резал
волны,  его капитан и хозяин,  тощий долговязый Петр-Педро,  маячил у руля,
Гилмор отсыпался,  забравшись в трюм,  а Пашка с Кобелино,  Филином и двумя
хозяйскими  отпрысками  устроились под мачтой и,  судя по азартным воплям и
молодецким выкрикам, метали кости. Хозяйские сыновья были рослыми парнями -
два  брата-близнеца,  схожие,  как  горошины  из  одного стручка,  - и это
напомнило Саймону о Чимаре и собственной юности,  о склонах  Тисуйю-Амат  и
водных  потоках,  падавших с гор в лесное озеро.  Смутные видения мелькнули
перед ним:  нежная улыбка Чии,  Цор и Цохани с одной физиономией на  двоих,
потом - Наставник,  отбивающий ритм ладонями на коленях, Каа, зеленый змей,
почти незаметный в траве,  и сам он,  полуголый  подросток,  -  крадется  к
питону, стараясь не попасть под сокрушительный удар хвоста...
     Рассказать ей об этом? Поймет ли? Захочет ли слушать?
     Он украдкой посмотрел на девушку.
     Мария, танцовщица,  земное  подобие Чии,  сидела рядом с ним,  в то же
время пребывая в какой-то иной реальности,  - взгляд ее скользил по берегам
и водам,  тонкие руки бессильно лежали на коленях, а лицо казалось каким-то
угасшим, безжизненным. Конечно, она была красива, но в эти минуты Саймон не
замечал  ее красоты;  ведь женская красота - это жизнь,  блеск глаз,  взмах
ресниц,  трепет губ,  улыбка,  милая гримаса... Однако не верилось, что эта
девушка умеет улыбаться. Ужас владел ее душой, страх давил гнетущим камнем,
воспоминания о прошлом не покидали ее;  она отвечала, если спрашивали, ела,
когда велели, и, кажется, не собиралась умирать. Но жить не хотела тоже.
     Саймон знал,  что такое случается - после стресса или испуга, особенно
с  людьми,  обладающими  тонкой  душевной  организацией.  Это  лечилось   -
медикаментами,  гипнозом,  психотерапевтическими  приемами  или  с  помощью
доун-установки,  погружавшей больного в целебный  сон.  Но  обо  всех  этих
средствах и способах тут,  на Земле, давно позабыли; тут главным лекарством
от всех телесных болезней считалось спиртное,  а все нуждавшиеся в духовном
утешении могли молиться или тайком покуривать дурь.
     - Держись,   шелупонь!  -  внезапно  рявкнул  Петр-Педро,  выворачивая
штурвал.  Суденышко, огибавшее мыс, накренилось, паруса заполоскали, но тут
же снова поймали ветер.  Саймон откинулся на спину, на теплые прочные доски
палубы,  вытянул ноги и обхватил Марию за пояс;  у мачты хохотал Кобелино и
чертыхался Проказа - ему испортили бросок. Филин сочувственно хмыкал, а Дан
и Васко,  двадцатилетние братья-близнецы,  звенели медяками и поторапливали
Пашку - мол, всякое на реке бывает, кидай!
     Четвертый день они плыли вдоль берегов,  где бурый парус и потемневшие
доски баркаса сливались  с  древесными  стволами,  с  песком  и  глинистыми
оползнями, с камнями и выгоревшей травой. Не плыли - крались, ибо в дневное
время Петр-Педро не решался удаляться от спасительной суши.  Мимо редких  и
малолюдных  городов  они проплывали ночью,  при виде плотов и барж спускали
парус,  и Саймон знал, что эти предосторожности - не лишние. Река - верней,
все реки и оба океана - считались вотчиной "торпед";  за все, что плавало с
товаром  и  пассажирами  на  борту,  взималась   дань,   а   неплательщиков
скармливали  пираньям  или  пускали на доске по бурным водам,  прибив к ней
крепкими гвоздями - а иногда поставив на живот банку с  порохом  и  горящим
фитилем.  Так  что  Петр-Педро в самом деле рисковал - и баркасом,  и своей
головой, и сыновьями.
     У себя в деревушке он считался человеком зажиточным - в  молодые  годы
довелось   ему   плавать   на  разных  судах,  принадлежавших,  разумеется,
"торпедам",  и хоть он не был членом  клана,  но  смог  приобрести  баркас.
Теперь он занимался речными перевозками:  возил людей и грузы вверх и вниз,
но лишь в пределах сотни километров от Харбохи.  Эта дистанция определялась
пропуском,  полученным  от "торпед",  и размерами "черного" налога в двести
тридцать песюков;  иная договоренность,  разрешавшая плавать по всей  реке,
стоила  бы  иных денег.  Каких,  Саймон не любопытствовал,  а Петр-Педро не
говорил,  храня в секрете свою бухгалтерию, но, вероятно, дань была немалой
и  съедала  возможную прибыль.  Риск сгореть на контрабанде тоже был велик,
но, с другой стороны, пять лошадей, полученных от Саймона, являлись слишком
веским  аргументом - и капитан,  поразмыслив,  решился доставить путников в
Эстакадо.
     Берег, тянувшийся справа,  был пологим и низким,  а дальше,  до самого
горизонта,  простиралась  степь,  почти  такая же,  как в Пустоши,  - травы
посочней,  деревьев побольше,  зато холмов и вовсе нет.  Над степью и рекой
поднималось солнце,  Жгло,  палило,  выжимало влагу из почвы и человеческих
тел,  заставляло щурить глаза.  Над отмелями висел туман,  и сквозь  зыбкую
белесую пелену просвечивали туловища рептилий,  неподвижных, как застрявшие
в песке бревна.  Саймон замечал,  что девушка старается  не  глядеть  в  их
сторону.
     - Жарко... - пробормотал он и потянул через голову рубаху.
     Мария повернулась к нему,  в темных карих глазах промелькнул огонек, и
лицо  на  мгновение  ожило,  сделавшись  грустным,  задумчивым  и  каким-то
беззащитным.  Тонкие  пальцы  легли  на плечо Саймона,  погладили звездочку
шрама,  скользнули к запястью, где розовел ожоговый рубец; их прикосновение
было ласковым, осторожным.
     - Кто?.. - Язык плохо повиновался ей. - Кто... тебя?..
     - Крыса.
     - Это  -  огонь...  -  ее  ладошка  снова погладила запястье,  - это -
пуля... Таких крыс не... не бывает.
     - Бывает,  - возразил Саймон.  - С виду будто бы человек,  а на  самом
деле - крыса.
     Она кивнула головой; видимо, поняла, о чем речь.
     - Это... это случилось в Пустоши?
     "Прислушивалась к  разговорам,  -отметил  Саймон  про  себя,  - знает,
откуда идем. Хорошо! Сегодня слушает, завтра - заговорит".
     Накрыв ладонью пальцы девушки, он произнес:
     - Не в Пустоши. Далеко отсюда, не на Земле. Там!
     Его рука протянулась вверх,  к бирюзовому небосводу.  В  глазах  Марии
снова   вспыхнул  огонек,  который  Саимон  счел  признаком  удивления  или
интереса. Вспыхнул и погас, будто его и не было.
     - Там, в небе? - равнодушно спросила она.
     - На звездах. Ты знаешь, что на звездах тоже живут люди?
     - Улетевшие с Земли?
     -Правильнее сказать - переместившиеся. Слышала о трансгрессоре? Это не
космический  корабль,  да  и  нет  кораблей,  способных  долететь до звезд.
Трансгрессор - как врат между мирами:  сделал шаг,  и ты на планете  другой
звезды,  Солнца  или  альфы  Центавра,  в  созвездии  Кассиопеи  или другой
Галактике. Подумай, один только шаг!
     Глаза Марии снова потускнели,  ладонь безвольно соскользнула  с  плеча
Саймона.  Ни  вздоха,  ни изумленного восклицания,  ни жеста недоверия,  ни
насмешливой улыбки.,. Безразличие. Мертвый человек в живом прекрасном теле.
     Саймон мрачно уставился в воду,  соображая, как он может ей помочь. Не
может  -  должен!  Спасти  ее  - ради нее самой,  ради себя и ради девушки,
которую любил когда-то в Чимаре и с  которой  расстался.  Ради  Чии,  милой
нежной  Чии,  пусть  не  совсем человека,  но,  несомненно,  женщины.  Чии,
вернувшейся к нему в земном обличье.
     Спасти! Каким же образом?  Он мог справляться только со своими ранами,
не  с  чужими;  чужие он не умел исцелять,  чем бы их ни нанесли - оружием,
страхом или жестокостью. Как всякий воин-тай, он владел искусством цехара и
мог  погрузиться  в  транс,  смысл  коего  был  различным  в зависимости от
обстоятельств:  отдых или концентрация сил, поиск душевного равновесия или,
наоборот,  состояния яростной, почти безумной готовности к бою. В последнем
случае транс подстегивал метаболизм,  обмен веществ и выброс  специфических
гормонов,  превращая  медитирующего  в берсерка либо стимулируя регенерацию
пораженных тканей, которая шла на порядок быстрее обычного. Все зависело от
цели,  а цель задавалась определенными психофизическими приемами, игравшими
роль начальной настройки.
     Мог ли он поделиться этим знанием с Марией?  Обучить,  как обучал  его
Чочинга?
     Склонив голову,  Саймон  посмотрел  на  нее.  Темно-каштановые волосы,
карие глаза,  бледно-смуглая кожа, точеные черты. Лицо - узкое, с маленьким
круглым подбородком и высоковатыми скулами, изящно вылепленный носик, брови
- как взмах крыла летящей птицы,  а под ними - веера ресниц,  на  удивление
густых и длинных. Очень похожа на Чию, едва ли не точная ее копия.
     Имелись, конечно,  различия,  но главное состояло не в том,  что у его
подружки из Чимары было слишком много рук,  иное устройство  вестибулярного
аппарата  и  уши  с  укороченной  мочкой.  Подобные детали казались Саймону
несущественными,  и,  сравнивая двух девушек, он размышлял о другом, о том,
что Чия никогда не была одинокой:  два отца, две матери, сестра - а теперь,
вероятно,  мужья и дети.  У Марии же не было никого; она являлась в гораздо
большей  степени  неприкаянной,  чем  сам  Ричард  Саймон - ко-тохара,  как
говорили тай.
     "Но мы встретились,  и мы больше не одиноки",  - подумал он, чувствуя,
как при этой мысли теплеет под сердцем.
                                   * * *
     В полдень Петр-Педро подогнал баркас к берегу, как делал всегда, чтобы
переждать  дневные  часы  в  укромной  бухточке,  под  защитой  развесистых
деревьев.   Пашка   с  Филином  принялись  раскладывать  костер,  близнецы,
вооружившись ножами и крючьями,  бродили на мелководье в поисках черепах, а
Кобелино  развалился  в  тени,  играя  костяшками:  подбрасывал  их вверх и
старался поймать в стаканчик.  Саймон пнул его и велел доставить  из  трюма
Мигеля - пусть спит,  но на свежем Воздухе.  Голова у Мигеля уже не болела,
кровоподтек на лбу отливал не багровым,  а голубым, тошнота прошла, аппетит
вернулся, и Саймон считал, что все обошлось: сотрясение мозга, но легкое.
     Убедившись, что  Кобелино спускается в трюм,  он сунул за пояс мачете,
взял плащ и повернулся к Марии.
     - Пойдем. Самое время прогуляться по бережку.
     Она последовала за ним без возражений,  даже не спросив,  куда и зачем
ее   ведут;   безвольная  кукла,  манекен,  принявший  облик  Чии.  Платье,
подвязанное ремешком,  болталось  на  ней  цветастой  тряпкой;  этот  наряд
принадлежал супруге капитана, особе дородной и мощной, превосходившей Марию
почти во всех измерениях.  Но временами ветер,  задувая с  реки,  натягивал
ткань,  и  Саймон мог заметить,  что девушка гибка,  высока и стройна,  что
груди ее тверды и упруги,  а очертания длинных ног, изящных и в то же время
сильных,  наводят  на  мысль  о  ее профессии.  Вероятно,  она была хорошей
танцовщицей;  она и сейчас шла,  будто  танцуя,  и  эти  движения  казались
непроизвольными  и  такими  же естественными,  как трепет листвы и трав под
ветром.
     Берег зарос  деревьями,  напоминавшими  Саймону  ивы,  со   множеством
воздушных корней и сероватой гладкой корой; их поникшие ветви полоскались в
воде,  стволы оплетали лианы,  но роща была невелика и изрезана тропинками.
Увидев  следы  копыт  и  отпечаток  когтистой  лапы,  Саймон решил,  что их
суденышко пришвартовалось у  звериного  водопоя.  За,  рощей  берег  плавно
поднимался,  переходя в травянистую пампу,  ровную,  как стол; в отличие от
окрестностей Семибратовки здесь не было ни холмов,  ни  оврагов,  не  росли
кактусы,  похожие  на  огромные  подсвечники,  не  возвышались закругленные
конусы термитников.  Тихое,  безопасное место,  каких,  вероятно, не так уж
много в этом мире...
     Вытащив мачете,  Саймон скосил траву, сложил ее охапкой, бросил сверху
плащ и показал на него клинком:
     - Садись.  Так,  чтобы солнце  светило  слева.  Мария  послушно  села,
скрестив ноги. Подол цветастого платья лег на траву кольцом, ветер взметнул
темные локоны, и казалось, что она сейчас поднимется вверх и улетит, словно
огромная  яркая  бабочка.  Саймон  воткнул  мачете  справа  от  нее  и тоже
опустился на землю, пристально всматриваясь в лицо девушки.
     - Тебе удобно?
     Она вяло кивнула.
     - Стебли не колют тебя? Под ними нет камней? Новый кивок.
     - Посмотри налево и  вверх.  Что  ты  видишь?  Она  немного  повернула
голову, прищурилась, пробормотала:
     - Небо... солнце...
     - Солнце,  - подтвердил Саймон.  - Солнце,  огонь,  жар, жизнь. Слева.
Запомни это. Что справа?
     - Нож...
     - Какого он цвета? Что напоминает?
     - Серебристого,  - покорно ответила она. - Похож на зеркало, на ручей,
на дорожку лунного света в темной воде... Саймон кивнул.
     - Верно.  Запомни:  справа  - луна,  холод,  сон,  покой...  Теперь не
шевелись,  расслабь мышцы,  и пусть двигаются только твои глаза.  Смотри на
солнце,  потом  - на клинок-луну и повторяй про себя:  жар,  холод,  огонь,
покой...  Не торопись,  делай это медленно. Взгляд - слово, слово - взгляд.
Жар, холод, огонь, покой...
     Ее зрачки  задвигались,  губы  шевельнулись,  потом застыли,  и Саймон
довольно кивнул.  Таинство цехара начиналось с концентрации внимания, а для
этого  в  клане  Теней  Ветра  использовали  горящую свечку и стальной нож,
символы жара и холода,  солнца и луны.  Опытный человек умел погружаться  в
медитацию без этих предметов,  однако медитирующему впервые они были так же
необходимы, как блестящий шарик гипнотизера.
     Зрачки девушки продолжали двигаться.  Налево, направо... Солнце, луна,
огонь, покой, жар, холод, жизнь, сон...
     - Теперь   быстрее,   -  велел  Саймон.  -  Пусть  слова,  которые  ты
повторяешь,  живут и звучат сами собой,  не мешая думать.  Думай!  Думай  о
чем-нибудь хорошем,  о матери,  которая научила тебя танцевать,  о танце...
Представь, что ты танцуешь, - тебе ведь это нравилось, верно? Ты скользишь,
едва касаясь земли,  наклоняешься и кружишься, протягиваешь Руки, прыгаешь,
и прыжок твой длится долго,  бесконечно - тяжесть исчезла, ты весишь меньше
пушинки,  ты  паришь,  летишь...  И  кто-то  -  уже не ты - все повторяет и
повторяет:  солнце,  луна, огонь, покой, жар, холод, жизнь, сон... Быстрее!
Еще быстрее!
     Теперь взгляд Марии метался стремительным маятником,  отсчитывающим не
секунды,  доли секунд.  Мышцы ее были Расслаблены,  пальцы не дрожали, лицо
застыло,  и  только  длинная  прядь шелковистых волос развевалась на ветру.
Кажется,  она умела погружаться в такое состояние -  пусть  бессознательно,
инстинктивно,  как всякий хороший танцор,  способный к воображаемому танцу:
когда звучит мелодия,  тело становится легким,  почти невесомым и  сказочно
послушным,  и музыка несет его,  будто океанский вал,  заставляя взлетать и
опускаться, кружиться и скользить.
     Входит в транс,  отметил Саймон,  и запел.  Слова не  имели  значения,
важен был ритм - мерный,  успокоительный, торжественный, и потому он пел на
тайятском,  пел Песню Представления, которой, вернувшись из дальних опасных
странствий,  приветствуют друга-воина,  родича или соратника.  Конечно,  на
склонах Тисуйю-Амат не пели таких песен женщинам - ведь им, подобно воинам,
не  приходилось  странствовать,  подвергаться  насилию,  бороться за жизнь,
ранить,  убивать и получать удары - равно как болтаться в мешке  над  стаей
разъяренных кайманов;  но Мария прошла через это испытание,  а значит, была
достойна Песни, какой приветствуют мужчин. Саймон пел:
     Я - Тень Ветра, носивший дневное имя Дик Две Руки;
     так звал меня Наставник в дни юности в Чимаре.
      Я - Тень Ветра, чей отец Саймон Золотой Голос -
     да пребудут с ним Четыре прохладных потока!
     Я - Тень Ветра, чья мать Елена Прекрасная
     ушла в Пещеры Погребений.
     Я - Тень Ветра, воин-тай, защитник и мститель;
     прочен мой щит, верен мой глаз, и на клинках алеет кровь..
     Я - Тень Ветра, пришелец со звезд, вестник надежды,
     и нет на моем Шнуре крысиных клыков.
     Я - Тень Ветра, одинокая тень в мире людей и в мире тай,
     ибо нет у меня ни брата-умма, ни сестры-икки.
     Я - Тень Ветра, а ты - Тень Земли, мертвая тень;
     но стоит тебе ожить, и мы улетим к звездам.
     Я - Тень Ветра, но если ты хочешь, я стану твоей тенью.
     Дыхание Марии сделалось глубоким,  редким, размеренным, лицо застыло -
но  не  маской  покорного равнодушия,  а так,  будто она спала и находилась
сейчас на грани пробуждения,  между сном и явью.  Кожа девушки  побледнела,
голубая жилка билась на виске, веки приспустились, и по их частому дрожанию
Саймон знал,  что она несется в стремительном воображаемом танце, продолжая
отсчитывать про себя: солнце, луна, огонь, покой, жар, холод, жизнь, сон...
     - Замри!  -  приказал он.  - Замри и постарайся извергнуть свой страх.
Солнце,  огонь,  жар,  жизнь...  Они помогают тебе,  даруют победу и  мощь.
Чувствуешь  это?  Чужие руки коснулись тебя - злые руки,  сильные,  но ты -
сильней.  Ты - гибкий стебель в сухой траве,  полный  жизненных  соков;  ты
гнешься,  но  не  ломаешься,  выскальзываешь из когтей,  обвиваешься вокруг
пальцев,  тебе не страшны ни клык, ни нож, ни хлыст, ни пуля. Ты не боишься
их, верно?
     Губы девушки шевельнулись.
        - Верно...  -  прошептала  она.  -  Верно...  Я  не  боюсь...  Я  -
сильнее... Я - это я...
       - Ты - это ты, - подхватил Саймон. - Солнце, Небесный Свет, дарующий
силу,  поддерживает тебя; Луна - лишь тень Небесного Света, не властная над
тобой.  Ты помнишь о том,  что случилось ночью;  помнишь о людях,  пытавших
тебя  ужасом,  помнишь  о мраке,  о темной воде,  о чудищах,  круживших под
ногами... Помнишь, но не боишься!
       - Помню...  Не боюсь...  - эхом отозвалась  Мария.  Все  эти  слова,
похожие  на  заклинания,  не  являлись  целительным  лекарством  - они лишь
напоминали погрузившемуся в транс, где лежит необходимый ему источник. Этих
источников  было  множество;  в  каждой  человеческой  душе струились ручьи
спокойствия,   бушевали   потоки   ярости,   плескались   озера   забвения,
фонтанировали   гейзеры   силы,  били  ключи  любви,  кружились  водовороты
ненависти.  Слова  помогали  найти  дорогу  к  нужным  водам,  однако  пить
приходилось самому;  и весь смысл искусства цехара заключался в том,  чтобы
пить не каплями,  а крупными глотками.  Мария пила - и, очевидно, найденный
ею источник был полноводен и щедр.  Саймон наблюдал, как быстро розовеют ее
щеки,  как распрямляются плечи,  разглаживаются горестные морщинки у губ  и
глаз; теперь она еще больше походила на девушку-тайя, с которой он провожал
солнце на склонах  Тисуйю-Амат,  -  на  девушку,  оставшуюся  в  Чимаре,  в
прошлом, в минувшей юности...
     Транс истек коротким вздохом, взметнулись веера ресниц,
     Руки, лежавшие  на  коленях,  расслабились,  ноздри  затрепетали,  меж
приоткрывшихся губ блеснула жемчужная полоска.
     - Чия, - не выдержав, позвал Саймон, - Чия!
     - Чия? - склонив голову к плечу, девушка смотрела на него, и взгляд ее
был глубок и ясен. - Кто это - Чия?
     - Та,  что  осталась  на моей родине,  среди звезд...  на Тайяхате.  -
Саймон поднял глаза к бирюзовому небу.
     - Значит,  мне не приснилось,  - сказала Мария,  помолчав.  - Нет,  не
приснилось. Ты и вправду человек со звезд? И ты спас меня - там, у озера? И
вылечил? Да?
     Теперь лицо  ее  было   живым,   подвижным   и   чарующе   прелестным;
нетерпеливое ожидание пряталось в приподнятых бровях,  лукавство - в изгибе
губ,  печаль - в морщинках на лбу,  и казалось,  что  каждая  ее  черточка,
каждая  мимолетная улыбка,  каждый жест исполнены тайны - той,  что пленяет
мужчин и сводит их с ума.  Той,  которой они стремятся овладеть,  лаской  и
нежностью или жестокостью и страхом.
     Саймон сглотнул и вытер пот с висков:
     - Ты излечилась сама. Я только помог немного, совсем немного. Ты...
     Она глядела на него с грустной улыбкой.
     - Я   -  Мария,  танцовщица,  проданная  "штыками"  крокодильерам.  За
непокорность.  Тараско,  капитан "штыков", грозился: не хочешь меня, будешь
лежать  под  Вислогубым  с  крокодильей  фермы.  Я  не легла.  А Вислогубый
пообещал:  ляжешь,  если кайманы не сожрут.  Потом... потом - смерть... Все
равно - смерть, что с Вислогубым, что с кайманами...
     Мария вздрогнула, и Саймон поспешно произнес:
     - Знаю, знаю. Зачем ты мне это рассказываешь?
     - Ты - человек со звезд,  брат Рикардо, ведь так? Я слышала, твои люди
зовут тебя братом Рикардо... Я.- Мария, танцовщица, не нужная никому, кроме
Тараско,  Вислогубого  и  кайманов...  Ты  меня спас.  Зачем?  Зачем,  брат
Рикардо?
     - Там, откуда я пришел, меня называют иначе. Ричард.
     Ричард Саймон, Дик.
     - Ди-ик...  - напевно протянула она,  - Ди-ик...  Хорошо, я буду звать
тебя Диком. Но все же - зачем? Для чего ты спас меня и взял с собой?
     - Это моя работа,  спасать и защищать,  - сказал Саймон.  - Там, среди
звезд,  и тут, на Земле. Но если б и не было работой, я бы все равно... все
равно... - Он снова сглотнул слюну. - Понимаешь, ты и Чия...
     - Я  похожа  на  нее?  - Дождавшись его кивка,  девушка отвела взгляд,
помолчала и нерешительно спросила:  - Кто она?  Твоя подруга -  там,  среди
звезд? Возлюбленная? Сестра?
     Не отвечая на вопрос, Саймон поднялся, выдернул из земли клинок, обтер
его о траву, потом сел - но не напротив Марии, а рядом с ней, касаясь своим
плечом ее теплого хрупкого плечика.  Прошло пять или шесть минут,  а он все
поглаживал  широкую  стальную  полосу,  трогал  острие  кончиками  пальцев,
глядел, как играют на лезвии отблески солнца. Наконец заговорил.
     Он рассказывал  о  своем  мире,  о  Тайяхате,  где родились пятнадцать
поколений его предков;  о планете,  где стояли  города  Бахрампур  и  Новый
Орлеан, Бомбей и Смоленск, Выборг и Чистополь, где Днепр и Ганг сливались в
великий поток Миссисипи,  и на правом его берегу  жили  русские  и  индусы,
шведы  и  американцы,  финны  и поляки и многие другие - уже не земляне,  а
выходцы с Колумбии или Южмерики, Сельджукии или России, нашедшие здесь свою
родину,  считавшие  этот  мир своим - во всяком случае,  ту его часть,  что
называлась Правобережьем и была предназначена для людей.  А в  Левобережье,
среди дремучих лесов и великих гор, обитали четырехрукие аборигены планеты,
которых одни из пришельцев называли ракшасами,  другие - демонами, а третьи
- фохендами.  Но не были они ни тем,  ни другим и ни третьим;  они являлись
тайят,  расой упрямых гордецов,  не признававших чужих обычаев и власти, не
веривших  ни  в  дьявола,  ни  в Бога и подчинявшихся лишь своим Ритуалам -
Оскорблений и Празднеств,  Приветствий и Представлений,  Поединков и  Битв,
Почитания Предков и Кровной Связи, а также иным, которые всякий желавший их
признания должен был изучить и выполнять в  точности,  не  отступая  ни  на
гран,  -  ибо тайят не ведали,  что такое компромисс и отступление.  Еще он
рассказывал о своем отце,  ксенологе Филипе Саймоне,  и покойной матери,  о
тетушке  Флоренс,  от  которой  сбежал  в десять лет,  о Наставнике Чочинге
Крепкоруком,  о его женах Ниссет и Най и сыновьях Чоче  и  Чулуте,  о  Чие,
своей подружке,  о сестре ее Чиззи,  о Цоре и Цохани и о Чи-маре, в которой
прошла его юность;  рассказывал о Колумбии и других великих мирах, где жили
миллиарды  людей,  и  о  пустынных,  но  благодатных планетах,  где обитали
немногие - десять тысяч, или тысяча, или один человек, желавший уединения и
покоя; рассказывал о Пандусе, о паутине трансгрессорных станций, что оплела
обитаемые миры,  связав их нерасторжимой сетью, и о прорехе, зияющей в ней,
о черной Дыре Мира Исхода,  более недоступного,  чем любая из самых Далеких
Галактик.
     О многом говорил он в  тот  день,  а  когда  закончил  рассказ,  Мария
спросила:
     -Там, на  звездах,  в  мирах,  где живут теперь люди,  там тоже бывает
такое?..
     Руки ее пошли вверх,  изобразив округлость мешка, потом левая замерла,
как  бы  удерживая  этот  призрачный  мешок  на  веревке,  а  пальцы правой
вытянулись, раскрылись кайманьей пастью и резко сомкнулись в кулак. Саймон,
помрачнев, кивнул:
     - Бывает. Не такое, так другое. Правда, это считается преступлением, а
преступников мы отправляем в Каторжные  Миры.  В  них,  поверь  мне,  также
весело, как...
     Как в аду, хотел он сказать, но Мария со вздохом закончила:
     - Как  здесь,  на  Земле...  -  Слезинки  повисли на ее ресницах,  она
смахнула их кулачком и пробормотала:  - Это ведь тоже каторжный мир. Место,
где человека могут закопать в муравейнике или бросить в пруд кайманам,  мир
насильников и убийц...
     - Не обижай меня,  равняя  с  насильниками;  я  ведь  тоже  убийца,  -
произнес  Саймон.  -  Этакий  убийца-санитар,  уничтожающий  крыс и бешеных
собак.  - Он провел пальцем по лезвию  клинка,  ухмыльнулся  и  добавил:  -
Знаешь, есть у меня шнурок, очень длинный шнурок вроде ожерелья. Я тебе его
покажу - как-нибудь,  когда  мы  познакомимся  поближе.  Так  вот,  на  нем
нанизаны кости тех,  кого я убил - кости собак,  разумеется,  не крыс.  Для
крыс там не хватило бы места. Веришь?
     Мария нерешительно улыбнулась.  Конечно,  она  не  поверила,  хотя  он
сказал чистую правду.
     Через день-другой  Гилмор  окончательно  оправился,  и теперь две пары
глаз,  черные - Майкла-Мигеля и карие Марии,  глядели на  Саймона  с  немым
вопросом.
     Как там у вас, среди звезд?
     Среди звезд было разнообразно.
     В конце  двадцать  первого  века,  когда великий Исход в Галактику был
завершен, а каналы Пандуса в Солнечной системе перекрыты, Служба Статистики
ООН  ранжировала все заселенные миры по уровню их политической стабильности
и технологическому  развитию.  В  этой  классификации  первым  номером  шли
планеты   Большой   Десятки,   на  коих  концентрировалась  основная  часть
человечества.  Их разбили на три категории - в соответствии с индексами ИТР
и   ИСУ.   Стабильными  считались  пять  высокоразвитых  планет:  Колумбия,
заселенная в основном американцами,  англосаксами и японцами;  Европа с  ее
четырьмя материками:  Галлией,  Иберией,  Тевтонией и Славенией - последний
континент был разделен между украинцами,  чехами и поляками;  Россия,  к  I
которой   присоединились   Казахстан,  Болгария,  Индия  и  еще  :  десяток
независимых держав; Китай с его сателлитами, а также Южмерика, объединившая
Бразилию,  Перу,  Аргентину  и  другие  сравнительно  благополучные  страны
Южноамериканского материка.  Те,  кого не принял этот союз,  отправились на
Латмерику  -  все  островные  деспотии  Больших  Антил,  Эквадор,  Боливия,
Уругвай,  Парагвай  и  государства  Перешейка  от  Гватемалы   до   Панамы.
Чернокожие  африканцы  заселили  Черную  Африку;  появилась  там  еще  одна
держава,  Нью-Алабама,  где обитали американские негры  из  числа  особенно
непримиримых.  Но их подавляющая часть все-таки отправилась на Колумбию,  в
три из семидесяти новых штатов новой Америки.
     * ИТР - индекс технологического  развития,  ИСУ  -  индекс  социальной
устойчивости; измеряются в десятибалльной шкале и служат для характеристики
стабильности Миров Большой Десятки и Независимых Миров.
     Черная Африка  и  Латмерика  классифицировались как Нестабильные Миры,
подверженные  социальным  катаклизмам,  -  вторая  и  не  слишком  почетная
категория Большой Десятки.  Что касается третьей и завершающей, то ее ввели
по настоянию Дивана Шейхов Аллах Акбара и Исламской  Диктатуры  Уль  Ислама
для планет, населенных мусульманами. Правда, не было тайной, что Уль Ислам,
где  главенствовал  Иран,  и  Аллах  Акбар,  населенный  арабами,  являются
Нестабильными  Мирами,  тогда  как  Сельджукия,  где  доминировали Турция и
Пакистан,  - вполне устойчивый конгломерат,  хоть и не слишком  развитой  в
технологическом отношении.
     Все государства Большой Десятки считались полноправными членами Совета
Безопасности ООН.  Кроме них,  туда входили с правом совещательного  голоса
шестнадцать  Независимых  Миров  -  продукт  неодолимой  тяги  к  автономии
некоторых малых стран или немногочисленных народов.  Эти миры  -  Маниту  и
Амазония,  колонизированные индейцами,  а также Гималаи, Монако, Курдистан,
Баскония,  Сицилия-2,  Новая Ирландия и все остальные - имели, как правило,
невысокий  индекс  технологического развития,  но были весьма стабильными в
политическом отношении,  так  как  каждый  из  них  принадлежал  единому  и
монолитному этносу.
     Все прочие  планеты  классификационного списка находились под эгидой и
контролем Совета Безопасности.  Часть из них  -  такие,  как  Галактический
Университет,  научный центр ООН,  Сингапур,  торговая планета,  Таити,  мир
отдыха и  водного  туризма,  или  Полигон,  база  Карательного  Корпуса,  -
обладала  статусом Протекторатов;  часть являлась Колониями с населением от
ста тысяч до десяти миллионов человек.  Колониальным считался также  всякий
мир,  подобный Тайяхату,  где обнаружились разумные аборигены и где главной
задачей колонистов было исследование  инопланетных  жизненных  форм.  Кроме
того,  ООН  -  через  Службу  Планетарных Лицензий - осуществляла надзор за
полутысячей Миров Присутствия,  где тоже  жили  люди  -  частные  лица  или
специалисты промышленных компаний, получивших лицензии на разработку недр и
другие   виды    деятельности.    Население    Миров    Присутствия    было
немногочисленным, но ряд из них уже претендовал на статус Колоний.
     Наконец, имелись еще Планеты-Свалки, куда перебрасывалось все лишнее в
процессе терраформирования и преобразования обитаемых систем,  и  Каторжные
Миры - те же свалки,  но для человеческих отбросов. Пополнялись они большей
частью уроженцами Латмерики, Черной Африки, Уль Ислама и Аллах Акбара.
     Такой была человеческая Вселенная, сотворенная Пандусом.
     Пандус, или пространственный трансгрессор,  изобретенный в  2004  году
русским физиком Сергеем Невлюдовым,  покончил со многими проблемами - не со
всеми,  но с главными:  с национальной рознью,  демографическим  взрывом  и
бедственным состоянием экологии.  В результате двадцать первый век, который
мог обернуться последней строчкой в истории земной цивилизации, превратился
в  эру  надежд  и поразительных свершений,  в великий и небывалый Исход,  в
эпоху галактической экспансии,  когда мечта о звездах,  будто по  мановению
волшебной палочки,  стала реальностью. Теперь человечеству Земли не грозили
экологические катастрофы,  недостаток природных ресурсов,  перенаселение  и
войны,  порожденные расовым или экономическим противостоянием. Лозунг эпохи
гласил:  чтобы  жить  в  достатке  и  мире,  без  конфликтов  и  войн,  без
территориальных    споров   и   губительного   противоборства,   необходимо
разъединиться.  Конечно, процесс разъединения временами проходил болезненно
и непросто,  служил источником споров - таких,  какой возник меж Украиной и
Россией или среди мусульман,  с пеной у рта деливших Мекку - но все же  это
было меньшее из зол.  Несомненно, меньшее, ибо любой альтернативный вариант
вел к длинной цепочке природных и  политических  катаклизмов  и  завершался
всеобщей гибелью.
     Итак, к  грядущему объединению среди звезд - через разъединение!  Этот
принцип был закреплен в Конвенции, принятой ООН - Организацией Обособленных
Наций,  сменившей  прежний  международный  союз,  но  сохранившей привычную
аббревиатуру.  Отныне каждый народ - и даже  каждая  отдельная  личность  -
получал реальное право избрать себе планету, землеподобный девственный мир,
и переместиться туда со всем своим имуществом,  с машинами  и  городами,  с
привычной фауной и флорой,  с музеями,  аэродромами, заводами, кладбищами и
космическими  станциями  -  словом,   со   всем   накопленным   богатством,
представлявшим    материальную   или   историческую   ценность.   Конвенция
Разъединения  закрепляла  этот  священный  принцип,   а   Пандус   позволял
реализовать  его  на практике.  С помощью Пандуса осуществлялась мгновенная
траспортировка  любых  объектов  между  центрами  тяготения  с  планетарной
массой;  собственно,  он мог перебросить что угодно куда угодно, но слишком
малые небесные тела не удавалось нащупать поисковым лучом.
     Специалисты - техники,  историки и политики  -  считали  Пандус  самым
значительным   достижением  человеческой  цивилизации.  Суть  разработанной
Невлюдовым  теории  заключалась  в  развитии  представлений   об   истинной
геометрии  пространства,  основы  которой заложили еще Лобачевский,  Риман,
Минковский и Эйнштейн.  Он доказал - разумеется,  математически,  - что при
определенных  условиях  две  геометрические  точки  могут  быть  совмещены;
расстояние между ними как бы  исчезает,  и  любой  объект,  будь  то  живое
сущест-  .  во или бездушная каменная глыба,   перенести из пункта А в
пункт  Б  мгновенно,  затратив  определенную  энергию   лишь   на   процесс
совмещения.  Дистанция переноса была не ограничена, но на малых расстояниях
трансгрессорный переход оказывался экономически  невыгодным  и  неспособным
конкурировать   с   такими   транспортными  средствами,  как  самолеты  или
монорельс.  Пандус не подходил для того,  чтобы странствовать по городам  и
континентам; это была дорога к звездам - воз, к иным Галактикам.
     Путь этот  состоял из двух этапов.  Согласно теории Невлю-дова вначале
формировался гибкий электромагнитный щуп, нечто вроде поискового луча, коим
   сканировать  окрестности  любой  звезды  -  разумеется,  с  помощью
компьютеров,  ориентирующих  луч  в  необходимом  направлении.   Успешность
сканирования определялась многими факторами и,  в частности, массой искомых
объектов,  ибо  планетарные   тела   обнаруживались   с   гораздо   большей
вероятностью, чем астероид диаметром в лигу. Но это обстоятельство зависело
лишь от точности ориентации луча и чувствительности приемных устройств; что
же  касается  принципиальной  стороны  дела,  то поисковый луч мог отыскать
песчинку на расстоянии сотни парсек.  И если песчинка (или планета, которая
тоже являлась крошечной песчинкой Мироздания) была разыскана, то щуп тут же
схлопывался,  превращаясь  в  кольцо  или  Раму,  не  имеющую  толщины,  но
достигающую  в  двух  плоскостных измерениях любого заданного масштаба.  Ею
 было накрыть пчелиный улей или дом,  сотню пчел или сотню  человек  -
накрыть  и  перенести  в  иной  мир,  затратив  энергию совмещения,  весьма
немалую,  если речь идет о многочисленной экспедиции,  о  городе  со  всеми
зданиями  или  об  изменении  природного рельефа,  когда переносятся горы и
целые горные хребты.  Впрочем,  энергетический баланс не превышал  разумных
величин и не служил препятствием Исходу.
     А это  значило,  что  перед  человечеством Земли открылась Галактика -
неизмеримое пространство с миллионами планет,  пригодных для колонизации, с
гигантскими,  неисчерпаемыми  ресурсами,  которые  не требовалось делить ни
хитростью,  ни  силой.  К  тому  же  трансгрессор  позволял   перестраивать
выбранный   мир,  сравнивать  горы,  творить  моря,  придавать  континентам
привычные земные очертания.  Но,  невзирая на эту титаническую мощь,  он не
являлся средством уничтожения или агрессии; теоретически с его помощью было
б несложно перебросить из мира в мир  войска  и  боевые  космолеты,  однако
всенаправленный  передатчик  помех  -  если  такое  устройство  приводили в
действие - не позволял локализовать тяготеющую массу  ни  планетарного,  ни
звездного  масштаба.  Вся  система становилась закрытой от вторжения извне,
замкнутой в сферу помех, чей диаметр составлял несколько световых лет.
     Для Марии,  юной танцовщицы из Сан-Ефросиньи,  все эти факты являлись,
божественным  откровением,  но  Гилмору  кое-что  было известно - во всяком
случае,  о Пандусе и конфронтации между Украиной  и  Россией,  возникшей  в
эпоху  Исхода.  Не  потому,  что он проводил архивные изыскания или рылся в
исторических трудах - которых,  кстати,  не существовало.  Для  большинства
жителей   ФРБ  история  началась  триста  лет  назад,  в  эпоху  бегства  и
переселения из Европы;  а после него главными верстовыми столбами  являлись
разборки,  перевороты и путчи - Переделы, как называли их здесь. Помнилось,
впрочем, что миллиарды землян отправились в звездные миры, забыв, с умыслом
или  случайно,  о нескольких украинских областях - и там через двадцать лет
разгорелась война.
     Война, поражение, бегство...
     Об этом Гилмор тоже знал.
     Знал, что причиной спора между Украиной  и  Россией  являлись  Крым  и
юго-восточные  украинские  города,  где  треть  населения  была русской,  а
большая часть - русскоязычной;  каждая из сторон  желала  перенести  их  на
собственную планету,  ибо планеты эти были разными: своя - у России, и своя
- у Украины.
     Знал, что конфликт тянулся до завершения  Исхода:  шли  референдумы  и
тяжбы,  переговоры и демонстрации,  а временами - побоища,  как случилось в
Симферополе, Харькове и Донецке: там сражались Русская Дружина и громадяне,
украинские  националисты.  Потом  сфера  помех  накрыла  Землю,  и вопрос с
космическим переселением был снят с повестки дня.
     Знал, что  к  моменту  блокировки   межзвездной   связи   на   спорных
территориях было несколько станций Пандуса, а среди них - ряд особо мощных,
укомплектованных  интернациональным  персоналом   и   предназначенных   для
перемещения  городов.  И  еще  он  помнил  о  том,  что на одной из них,  в
Харькове,  трудился его предок,  инженер из Далласа,  штат Техас,  -  Питер
Гилмор, не русский и не украинец, а чернокожий американец, безвинная жертва
случая и обстоятельств. Громадяне в борьбе за власть резали всех и каждого,
чужих и своих; русские, как слабейшая сторона, были более терпимы, и потому
Питер Гилмор с кучкой соотечественников прибился к ним.  Они не воевали  на
стороне  Русской  Дружины,  Но  когда  война  была  закончена  и проиграна,
возвратились в Новый  Свет  -  как  беглецы,  лишенные  отчизны,  вместе  с
караванами переселенцев, уходивших в море от крымских и одесских берегов.
     На этом известное Майклу-Мигелю заканчивалось.  Все остальные спутники
Саймона знали намного  меньше  и,  если  не  считать  Марию,  не  проявляли
склонности к истории и интереса к поучительным беседам. Обычно он уединялся
с девушкой и Гилмором на берегу  во  время  долгих  дневных  остановок,  но
случалось им толковать и на палубе - вполголоса,  негромко,  хоть Саймон не
делал тайны  из  этих  разговоров.  Как-то  раз  Петр-Педро,  доверив  руль
сыновьям,  подошел,  присел  на теплые доски,  послушал,  переводя взгляд с
Мигеля на Саймона, затем спросил:
     - О чем трендите, мужики?
     - Об  Исходе,  -  откликнулся  Саймон.  Петр-Педро  поскреб   корявыми
пальцами макушку:
     - О каком таком исходе?
     - Был  такой великий Исход к звездам...  Помолчав,  капитан поднялся и
произнес:
     - Был,  верно.  Да кто о нем помнит теперь? Разве одни книгочеи. У нас
ведь  свой исход случился - когда драпали из Европ в Америки.  И чего тогда
не поделили? Что тут, что там - один черт...
     Раскачиваясь на длинных ногах, он проследовал на корму и обругал Васко
- велел,  чтоб тот держался у берега,  а не лез на стрежень,  если не хочет
поплавать прибитым к доске.
     Гилмор невесело усмехнулся.
     - Все мы здесь такие.  Плывем по реке Вечности на плоту под  названием
Земля, без права остановки и пересадки. Триста лет плывем...
     - Это переменится,  - сказал Саймон, поглядывая на Марию. Она молчала;
только подрагивали пушистые  веера  ресниц  да  тонкие  пальцы  мяли  подол
цветастого платья, - Переменится, - повторил он. - Скоро!
     Майкл-Мигель погладил нагую грудь, исполосованную шрамами.
     -Ты надеешься  уничтожить  передатчик,  брат  Рикардо?  Это  проклятое
устройство на Луне,  о котором ты говорил?  Но как? Тебе пришлют что-нибудь
подходящее? Оружие или космический корабль? Саймон покачал головой:
     - Нет.  Импульсный трансгрессор - это не Пандус, корабль не перешлешь.
Надо искать здесь, на Земле. Искать и надеяться, Мигель. Мир велик!
     - Мир мал,  мой звездный брат, - этот мир, - уточнил Гилмор. - Горстка
людей тут, кучка - там, а меж них - океаны и бесплодные континенты, изрытые
кратерами... Что здесь найдешь?
     - Может, на "Полтаве", или в ЦЕРУ, или в других местах...
     - Может быть,  на "Полтаве", - кивнул чернокожий учитель, - если ее не
разобрали по винтику. Но в ЦЕРУ ты не отыщешь ничего. Там...
     Он вдруг замолчал и потупился под пристальным взглядом Саймона.
     - Что - там?
     - Ничего,  кроме  разрухи  и страха.  Их теснит Байкальский Хурал,  их
города  -  в  развалинах,  население  -  в  панике,  их  лидеры  не   могут
договориться друг с другом...
     "Странная осведомленность", - решил Саймон и поинтересовался:
     - Откуда ты знаешь?
     Но Майкл-Мигель,  не  ответив,  лишь  развел  худыми  руками  и что-то
невнятно забормотал.  "Мертвые тени  на  мертвой  Земле..."  -  послышалось
Саймону.
     Он отвернулся,  лег на живот,  пристроил подбородок в ладони и прикрыл
глаза,  оставив крохотную щелочку.  Теперь он мог смотреть  на  Марию,  мог
любоваться  девушкой  -  незаметно,  как приникший к земле гепард глядит на
яркую  птицу-певуна,  алую,  с  золотистой  грудкой.  Сейчас  этот  процесс
созерцания казался Саймону гораздо более важным, значительным, чем разгадка
тайн Майкла-Мигеля  или  даже  вся  его  миссия;  и  в  этот  момент  Земля
представлялась ему не огромной западней,  а мирным склоном Тисуйю-Амат, где
он провожал солнце вместе с Чией.
     Как давно это было! И как недавно...
     Взмах пушистых ресниц...  Локон,  вьющийся на ветру...  Солнечный луч,
утонувший в ее глазах...
     "Все повторяется,  -  подумал Саймон,  - все повторяется,  и ничего не
проходит бесследно".
     Девушка, не  замечая,  что  за  ней  наблюдают,  глядела  на  него   и
улыбалась.
                                   * * *
     Тянулись часы   и   дни,   баркас   плыл   по   огромной  реке,  минуя
немногочисленные городки и деревни,  прячась у берегов, пересекая в темноте
широкие озера-кратеры.  Саймон заметил, что Кобелино все чаще подсаживается
к Марии, тянет руки к ее коленям, заводит разговоры. Девушка отмалчивалась,
пряталась  в  трюм,  старалась держаться поближе к Саймону и Майклу-Мигелю.
Учитель Кобелино не любил; для него мулат оставался все тем же огибаловским
отморозком, которому случай и прихоть брата Рикардо сохранили жизнь.
     Однажды, во  время  дневной  стоянки,  Кобелино  опять  пристроился  к
девушке,  и Саймон разбил ему челюсть,  пояснив,  что не стоит зариться  на
хозяйское  добро.  Этот  воспитательный  акт  явился  весьма своевременным;
теперь мулат обходил Марию за пять шагов,  но временами  взирал  на  нее  с
откровенной злобой.
     В тот  же  день,  ближе  к  вечеру,  за ними погнался патрульный катер
"торпед" - паровое суденышко,  которое двигалось  против  течения  порядком
быстрее  баркаса,  так  что  уйти  от  погони  не было никакой возсти.
Петр-Педро,  очевидно,  уже прикидывал,  как поплывет на  доске  вместе  со
своими  сыновьями  и  пассажирами,  но  Саймон  велел  ему  не тревожиться,
спустить парус и лечь в дрейф,  а когда катер приблизился, швырнул гранату.
На  мелководье  у  берега  взрыв  был  особенно силен:  вода,  тина и песок
взметнулись  к  небесам,  перемешанные  с  деревянными   и   металлическими
обломками,  потом водяной столб опал,  тяжелое затонуло,  легкое уплыло,  а
съедобным занялись кайманы.  Петр-Педро сплюнул за борт,  Пашка выругался с
явным   облегчением,   Кобелино   разразился   ликующими   воплями.   Филин
одобрительно хмыкнул,  а Дан и Васко,  хозяйские сыновья, глядели теперь на
Саймона  точно  так  же,  как смотрит пара щенков на матерого волкодава.  В
глазах их читались восхищение и безмерная преданность;  они наконец  обрели
вождя,  великого  предводителя  краснокожих,  мечущего  бомбы  и убивающего
врагов десятками.
     Саймон, однако,  был мрачен.  На Тайяхате,  в землях войны, он убивал,
чтоб  доказать  свое  превосходство,  а  в  прочих  местах  -  лишь  в силу
необходимости; смерть противника рассматривалась им как акт самозащиты, как
воздаяние   за  совершенный  грех  или  как  превентивная  мера,  способная
предохранить невинных от унижения и  гибели.  Но  в  любом  случае  это  не
являлось  поводом  для  восторга.  "Нормальной человеческой реакцией скорее
должен быть страх.  Воз,  отвращение",  - размышлял он, посматривая на
Гилмора и Марию.
     Они не  веселились,  как  остальная его команда,  однако тоже ужаса не
выказывали,  Гилмор,  взирая на пиршество кайманов, что-то шептал, молитву,
проклятия или стихи,  а девушка казалась печальной;  глаза ее были опущены,
брови сведены,  у краешков губ залегли страдальческие морщинки.  О чем  она
думала?  О  мешке,  повисшем над темным озером?  Об острых клыках рептилий,
терзающих плоть?  О муках расставания с жизнью?  Но эта  плоть,  исходившая
кровью в медленных струях Параны,  была,  по крайней мере, бесчувственной и
мертвой,  растерзанной взрывом,  - не люди,  а  клочья  мяса,  бесформенные
ошметки, кайманья пища.
     Впрочем, Саймон не считал их за людей,  памятуя о пираньях и досках, к
которым они прибивали пленников.
                                   * * *
     КОММЕНТАРИЙ МЕЖДУ СТРОК
     На этот раз они собрались не в беседке,  повисшей над краем пропасти с
огненным  фонтаном,  а в обширном зале,  с бойницами у потолка,  с высокими
окнами и застекленными дверьми,  которые выходили на галерею - она тянулась
от  башни  к  башне  вдоль всего второго этажа.  Начался ноябрь,  последний
весенний месяц,  и в полуденные часы на воздухе ;  было уже слишком знойно;
солнце расплавленным огненным шаром висело над океанскими водами,  и легкий
бриз,  задувавший с моря,  не умерял жары. Но здесь, в просторном зале, под
защитой массивных каменных стен, царила приятная прохлада.
     В западной  части  комнаты  располагался  стол  -  большой,  овальный,
выточенный  из  черного  дерева,   с   несколькими   креслами,   обтянутыми
крокодильей кожей. Количество кресел менялось; случались спокойные времена,
когда их было (Десять или девять, но в периоды смуты и резни вполне хватало
четырех.  Кланы воевали меж собой, заключали и разрывали союзы, атаковали и
отступали,  побеждали и терпели поражения, и все это сказывалось на креслах
у овального стола;  в них могли восседать лишь победители и владыки. Сейчас
кресел было семь,  но дело шло к тому,  что  в  ближайший  месяц  их  число
сократится до полудюжины.
     Четыре сиденья  пустовали.  Дон  Хосе-Иосиф  Трясунчик  считался почти
покойником и звать его в этот зал не было ни малейшего резона;  дон Эйсебио
Пименталь,   предводитель   "черных   клинков",   редко  покидал  фамильную
резиденцию в Разломе,  не появляясь в Рио месяцами;  дон Монтальван Большой
Палец являлся фигурой незначительной, и с его мнением не стоило считаться -
"Длинные плащи"  были  самыми  слабыми  в  семерке  правящих  бандеро.  Что
касается   Хорхе-Георгия   Диаса   по   кличке  Смотритель,  возглавлявшего
крокодильеров,  то он,  наоборот,  был слишком силен,  слишком прямолинеен,
груб  и  напорист  в  своем  стремлении  к  единоличной власти,  так что на
кулуарные сборища триумвирата его,  как правило, не приглашали. Собственно,
смысл союзных обязательств между "штыками",  смоленскими и дерибасовскими в
том и состоял,  чтобы притормозить излишне шустрого Хорхе-Георгия,  поэтому
на их совещаниях он был безусловно персоной нон грата.
     - Приступим,   судари  мои?  -  старый  Хайме-Яков  Трубецкой,  задрав
ястребиный  нос,  оглядел  тянувшиеся  у  потолка  бойницы.  В  них  что-то
поблескивало, но ненавязчиво и едва заметно: качки-телохранители смоленских
были вышколены на совесть.
     - Приступим.  -  Дон  Грегорио  Сильвестров,  обменявшись  взглядом  с
Алексом,  зашелестел  разложенными  на  столе  бумагами.  - Что на сегодня,
Хайме?
     -Трясунчик, сокол мой, Трясунчик. Кажется, он еще жив?
     - Еще жив.  Жив,  пока я не выбрал отстрельщиков.  Но о  Трясунчике  -
после,  -  дон  Грегорио  по  прозвищу  Живодер  небрежно  махнул рукой.  -
Поговорим о Харбохе.
     - О Харбохе?  А что такого  случилось  в  Харбохе?  -  Протез  старика
лязгнул,  когда  он  откинулся  на  спинку  кресла.  -  По  моим сведениям,
кондор-генерал Луис припек задницу гаучо,  затем,  как приказано,  отошел и
уже находится в центральных провинциях - со всеми своими людьми,  лошадьми,
пленниками и с бочкой пульки для нашего дона Алекса. Харбоху он проследовал
без остановок.
     - Он-то   проследовал,   -  откликнулся  дон  смоленских,  разглядывая
лежавшие на столе бумаги,  - а вот  крокодильеры  задержались.  Погуляли  в
Харбохе.  Еще погрелись у костров...  Большие костры получились,  Хайме! Из
Сан-Ефросиньи видать.
     - Ну так что же? Харбоха - их епархия, Сильвер. Их и Трясунчика, хотят
-  жгут,  хотят  -  милуют...  Нам-то  убытка никакого!  Мост цел,  "штыки"
переправились без потерь, дон-протектор отсиделся в Форту, а все остальное,
в сущности, мелочи.
     - Мелочи,  - мрачно согласился Грегорио,  не отрывая глаз от стола.  -
Склады  сгорели,  сотня  "торпед"  пошла  кайманам  на  корм,  все   кабаки
разгромлены, но ты, Хайме, прав - об этом пусть голова болит у Трясунчика и
Монталь-вана. Мелочи! Есть, правда, одна странность...
     Старый Хайме  приподнялся,  будто   желая   заглянуть   в   бумаги   и
полюбопытствовать  насчет  упомянутой  странности,  но тут скрипнула дверь,
свежий  ветер  пошевелил  листы,  и  в  комнате  появилась   девушка.   Она
проскользнула с галереи;  чудилось, что кожа ее еще источает солнечный жар,
а пряди светлых волос подобны золотым протуберанцам. Она была очень красива
- стройная, длинноногая, с высокой грудью и правильными точеными чертами.
     При виде  ее Алекс по прозвищу Анаконда жадно сглотнул и улыбнулся,  а
надменное лицо дона Грегорио смягчилось.
     - Что, Пакита? - произнес он, оторвавшись от своих бумаг.
     - Приказать, чтоб подали вина, отец? - Голос девушки, низкий и томный,
звучал чарующе,  но в серых глазах стыли холодные льдинки. Казалось, она не
замечает улыбок  и  взглядов  Алекса;  во  всяком  случае,  подаренный  ему
ответный  взор  был  суров и в будущем не сулил главе Военного департамента
ничего  приятного.  Взвешен,  измерен  и  куплен,  читалось  в  ее  глазах;
воз, продан и предан, и уж, во всяком случае, не любим.
     - Пусть  принесут  белого  из  Херсус-дель-Плата,  -  распорядился дон
смоленских и после паузы прибавил:  -  Мы  скоро  закончим,  Пакита,  и  ты
сможешь  поболтать с Алексом.  Поболтать!  - Изобразив усмешку,  он покачал
длинным костистым пальцем.  - Эти  "штыки"  бывают  так  нетерпеливы...  Не
позволяй ему раньше времени лезть под юбку, девочка.
     - А  если  выше?  -  пробормотал  Алекс,  посматривая  на полные груди
девушки. Когда Пакита, передернув плечами, направилась к двери, он облизнул
губы,  а  старый Хайме язвительно скривился.  Что до дона Грегорио,  то тот
промолчал и не произнес ни слова,  пока служитель в синем расставлял бокалы
и наливал вино.
     - Так  вот,  о странностях...  - Дон смоленских потянулся к шкатулке с
сигарами, потом, будто раздумав, отдернул руку. - В Харбохе погибли бойцы и
"шестерки"  Трясунчика,  общим  числом  под сотню;  еще - немерено портовой
швали и двадцать шесть крокодильеров.  Кто угодил к "торпедам" под нож, кто
утонул или сгорел на угольных складах. Но девятнадцать были убиты в борделе
- есть там такой,  у гавани, собственность Монтальвана. При нем - мытарь...
Так, мелкота, он же - вышибала: следит, чтобы клиенты не надували потаскух.
Его допросили.  Мои люди.  Допросили с пристрастием! - Дон Грегорио стиснул
пальцы  в  кулак,  словно  душил  кого-то невидимого,  жалкого.  - Упрямый,
подонок.  Однако  сознался,  что   крокодильеров   прибил   какой-то   тип,
заночевавший  в борделе.  Чуть ли не в одиночку!  С ним,  правда,  были еще
трое,  а может,  четверо.  Все - с Пустоши.  И среди них,  -  дон  Грегорио
зашелестел   бумагами,   -  некий  Кобелино,  знакомец  мытаря,  из  бывших
монтальвановских "шестерок".  Этот шепнул  приятелю,  что  обзавелся  новым
хозяином,  и что хозяин его, брат Рикардо, - великий боец: пришиб в Пустоши
всех огибаловских отморозков. Это вам ничего не напоминает?
     Вопрос был обращен к  обоим  собеседникам,  но  тяжелый  взгляд  дона,
Грегорио уперся в Алекса. Тот заерзал в кресле и кивнул.
     - Брат  Рикардо?  Может,  священник?  Сумасшедший поп,  прикончивший в
Дурасе троицу диких?  Судя по описанию, белый, ни капли негритянской крови,
хотя кто его знает...  Высок,  светловолос,  глаза - синие,  морда - как на
картинке. Бабы таких любят.
     - Похож,  очень похож,  - сообщил  дон  Грегорио,  заглядывая  в  свои
бумаги. - Вот справка из канцелярии Синода. Сообщают, что в Пустошь недавно
были направлены священники Домингес и Горшков.  Рикардо-Поликарп Горшков...
Тоже похож,  но не такой красавчик,  как описывает Алекс.  И что бы все это
значило?
     - Подмена? - произнес Хайме с вопросительной интонацией.
     - Воз.  Теперь прикинем:  события в Пустоши  -  это  сентябрь;  в
начале  октября кто-то разделался с бойцами "черных клинков" у Негритянской
реки,  затем - происшествие в Харбохе,  а к нему -  самая  свежая  новость:
исчез патрульный катер "торпед".  На Паране, у Сгиба. Собственно, не исчез,
отыскались кое-какие обломки...  Такое впечатление,  что взорвался  паровой
котел,  а заодно - весь динамит и порох...  или что там у них было в трюме.
Ни один мерзавец не выжил. Рассказать некому.
     - Думаешь,  все тот же поддельный поп сработал?  - Дон Хайме поскреб в
голове  негнущимися пальцами протеза.  - Если так,  за этим братцем Рикардо
без малого две сотни трупов,  судари мои.  Значит,  человек  он  обученный,
опытный,  и  к  тому же желает непременно в Рио добраться.  Пустошь,  потом
Негритянская река,  Харбоха,  Сгиб. Дорожка известная, в обход Разлома... -
Старик покосился на дона Грегорио и повторил:  - Опытный человек,  Сильвер!
Не срушники ли заслали? Чтоб с Трясунчиком разобрался?
     Предводитель смоленских поджал губы.
     -Сомневаюсь, Хайме. Срушников перебрасывают в Канаду, а потом везут на
кораблях.  К тому же откуда возьмутся у ерушников опытные да обученные?  Не
прежнее время.  Таких ни у Сапгия нет,  ни у меня.  - Он смолк,  раскуривая
сигару,  потом заметил:  - Этот,  я думаю, из наших, из бразильян. Может, с
западных гор, из Чилийского протектората, может - беглый с рудников, может,
просто сосланный в Пустошь...  Вырядился попом, а сам - отморозок из тех же
крокодильеров.
     - Скорее из гаучо,  из тех,  что от Федьки отложились,  - подал  голос
Анаконда. - У Хорхе Смотрителя живых отморозков не водится. Он их зверюшкам
скармливает.
     Тощий Хайме вытянул руку, лязгнув протезом.
     - Это неважно,  милостивец мой,  кто он таков, гаучо, крокодильер или,
допустим, "плащ". Главное, что он может и что его...
     - ...никто не знает, - закончил дон Грегорио. Они переглянулись, будто
в головы обоим пришла одна и та же идея.  Алекс,  наморщив лоб,  смотрел на
старших коллег и союзников, не в силах проследить их мысли по выражению лиц
-  мрачно-торжественному  у  Сильвестрова  и  хитроватому,  злобному  -   у
предводителя  дерибасовских.  Первый  и вправду походил сейчас на живодера,
готового забить бычка,  второй казался старым хитрым грифом, что кружит над
падалью, дожидаясь, покуда труп как следует протухнет.
     - Трясунчик,  - сказал наконец дон Хайме.  - Ты, Сильвер, отстрельщика
искал для Хосе-Иоськи? Так больше не ищи. Он сам придет.
     - Ну, сам не придет, надо будет поискать, - отозвался Грегорио. - Но я
его найду.  Найду!  Через Кобелино. Этот - из местных, и к старым знакомцам
заявится.  Непременно заявится.  И хозяина с собой потащит.  Куда ж ему еще
идти? Этому попу-отстрельщику?
     Вопрос был  явно  риторическим,  и  дон  Хайме,  одобрительно  лязгнув
протезом, заметил:
     - Если он такой крутой,  этот брат Рикардо,  то стоит позаботиться и о
Хорхе. Лишняя тысяча песюков, и никаких проблем.
     - Проблем   не   избежать,   -   возразил   Грегорио.   -  У  Хорхе  -
ублюдки-наследнички,  еще и племянники есть -  в  точности  как  у  меня...
Крокодилье семя...  Но поглядим!  Проверим!  Кончит поп Трясунчика, тогда и
будет разговор.
     Анаконда кашлянул, пытаясь привлечь к себе внимание.
     - Луис будет в Рио через пару дней. С пленными. Куда мне их девать?
     Сильвестров повернулся к нему,  задумчиво поиграл  бровями  и  отложил
сигару.
     - Тех,  что покрепче, держи у себя в Форту, для Пимена, а раненых сдай
моим парням. Праздник скоро, народец развлечь надо...
     - Как   развлекать-то   будешь,   милостивец   мой?   -   с   ухмылкой
поинтересовался Хайме. - Веревкой, топориком или ямой с муравьишками?
     - И так, и сяк, и эдак, - буркнул дон Грегорио.
                                  Глава 6
     На восьмой день, когда они достигли Сгиба, во время полуденного отдыха
спрятанный в сумке маяк завибрировал. Затем на краткое мгновение беззвучная
вспышка зигзагом расколола мир;  края ее разошлись, и в узкую багровую щель
проскользнуло    что-то    длинное,   гибкое,   отливающее   изумрудом,   -
проскользнуло,  метнулось  к  Саймону,  замерло  у  его  ног   и   басовито
зарокотало, словно идущий на посадку вертолет.
     Каа... Пять метров стальных мышц, два зорких глаза и нос-кувалда. Каа,
великий боец,  зеленый тайятский  змей.  Прощальный  Дар  Наставника.  Каа,
гостивший  у  Дейва  Уокера,  пока  его  друг  и хозяин странствовал в иных
мирах...
     Теперь он был здесь,  на Земле,  урчал, свистел, свивал тугие кольца у
мутных вод Параны,  и это являлось знаком высочайшего доверия.  На Колумбии
не сомневаются в нем,  понял Саймон;  иначе прислали бы не Каа,  а Ходжаева
или Божко,  не змея, а человека. Агента, начальника или помощника, неважно;
сам факт его появления был бы свидетельством того,  что он,  Ричард Саймон,
Тень  Ветра,  не может завершить порученную миссию.  Словно крысиный клык в
ожерелье...  Однако кто-то - скорее Уокер,  чем Леди Дот - избавил  его  от
позора. Кто-то верил в него и знал, что Ричарду Саймону не нужны начальники
и помощники. Нужен друг.
     Он опустился на колени,  и Каа,  грациозно изогнувшись, положил ему на
плечо массивную голову.  Изумрудная чешуя была гладкой,  сухой и прохладной
на ощупь.
     - Травяной червяк...  - пробормотал Саймон,  ласково  стиснув  челюсти
питона.  - И здесь меня нашел.  Соскучился? Надоело жрать кроликов у Дейва?
Ну, тут мы поохотимся!
     За его спиной послышался шорох,  затем -  сдавленное  восклицание.  Он
повернул  голову.  Мария  с  ужасом  смотрела  на  питона.  Глаза  ее  были
совершенно круглыми.
     - Это... что? Анаконда? Но таких... таких зеленых... не бывает!
     - Это боевой тайятский змей, - пояснил Саймон, глядя в ее побледневшее
лицо  и  улыбаясь.  - Мой друг.  Когда я был мальчишкой,  он занимался моим
образованием. Кости до сих пор пор болят.
     - Но,  Дик...  Откуда же он взялся? Дик. Ди-ик... Совсем, как говорила
Чия. Приятно слышать. И смотреть на нее тоже приятно. Саймон встал.
     - Его прислали со звезд, мне в помощь. Нет, не так. Не в помощь, а для
моральной поддержки. Чтобы я не чувствовал себя забытым и одиноким. - Брови
Марии взметнулись вверх,  и он поспешил добавить:  - Ведь там, среди звезд,
не знают, что я повстречался с тобой. С тобой и с остальными.
     Остальные дремали сейчас  на  палубе  баркаса,  под  бурым  полотняным
тентом.  Изогнутый  скалистый  мыс  прикрывал суденышко со стороны реки,  а
берег,  если не считать  узкой  песчаной  полоски  пляжа,  тоже  топорщился
скалами   -  бесплодными,  дикими,  бесформенными,  словно  их  лишь  вчера
вывернули гигантской лопатой из земных недр.  Собственно,  так оно и  было:
здесь  вплотную  к речному берегу подходил Разлом,  и все его горы,  утесы,
озера,  ущелья и каньоны насчитывали  меньше  трех  с  половиной  столетий.
Младенческий возраст по планетарным меркам.
     Каа приподнялся,  опираясь  на  нижнюю  половину  туловища,  и  мерный
глуховатый рокот сменился пронзительным посвистом.  Крохотные глазки питона
поблескивали,  будто  отполированный  обсидиан,  челюсти были плотно сжаты,
хвост метался по  мокрому  песку,  чешуя  сверкала  на  солнце  изумрудными
искрами.  Он  выглядел  великолепно,  старый мудрый змей Каа,  учитель пяти
поколений воинов;  о таких бойцах  тайят  говорили:  "Его  копье  летит  до
Небесного Света, а Шнур Доблести свисает до колен".
     Конечно, у Каа не было ни колен,  ни копья, зато он сам являлся копьем
- живым копьем, с наконечником, нацеленным прямо в грудь Ричарду Саймону.
     - Что это с ним? - спросила Мария, на всякий случай отступая подальше.
     - Он рад, что видит меня. Приглашает потанцевать. Хочет убедиться, что
я не забыл его уроков.
     Саймон снял рубаху,  сбросил башмаки и  шагнул  к  питону.  Песок  был
мокрым,  слежавшимся и теплым; ступни почти не вязли в темно-желтой плотной
массе.
     На мгновение человек и огромный  змей  замерли  напротив  друг  друга,
потом Каа сделал стремительный выпад,  и Саймон подпрыгнул, уворачиваясь от
тяжкого удара головы.  Пляска началась.  Под мощным телом питона  стонал  и
поскрипывал  песок,  мерное  глубокое  дыхание человека сливалось с плеском
волн,  лизавших берег влажными языками,  ветер,  налетавший с  реки,  будил
гулкое эхо в скалах.  Каа то свивался тугой пружиной,  то замирал, выжидая,
то выстреливал вперед голову на  бесконечной  шее;  его  хвост  подрагивал,
готовый  нанести  удар,  или  метался по песку,  оставляя глубокие овальные
вмятины.  Саймон прыгал и  падал,  взмывал  вверх  и  прижимался  к  земле,
сторонясь  разящего изумрудного копья;  волосы его растрепались,  на висках
под жарким солнцем проступила испарина,  но мышцы  были  послушны,  а  тело
будто парило,  подхваченное ветром,  - легкое,  как пушинка,  быстрое,  как
проблеск молнии, гибкое, как стальной клинок.
     Тут, на Земле,  танец со змеем требовал меньших усилий, чем на тяжелом
Тайяхате.  Тут,  едва  оттолкнувшись ступнями,  Саймон прыгал вверх на пару
метров,  а с разбега мчался пулей,  три или четыре раза  переворачиваясь  в
воздухе;  тут  он  мог крутиться стремительным колесом,  чуть касаясь песка
пальцами,  мог удержать тело на вытянутой руке,  распластавшись над землей,
мог  лететь и падать без вреда,  мог...  Впрочем,  Каа тоже был способен на
многое, и потому их пляска кончилась с ничейным результатом: дважды хвост и
нос  питона  прогулялись  по  ребрам  Саймона,  и дважды Дик сумел шлепнуть
ладонью упругую гибкую шею.
     Он замер,  втянул  со  свистом  горячий  влажный  воздух,   выравнивая
дыхание.  Питон  метнулся  к  нему,  обвил  плотными кольцами пояс и бедра,
довольно заурчал;  его голова раскачивалась у щеки Саймона,  будто  они  на
какое-то  время  стали  единым  существом,  воплощением  странного бога или
скорее демона с двумя головами, человеческой и змеиной.
     Только теперь Саймон заметил,  что  не  одна  Мария  наблюдала  за  их
танцами; все его спутники собрались вокруг, взирая на Каа кто с изумлением,
кто с интересом,  кто с откровенным  страхом.  Рыжий  Пашка-Пабло  оказался
посмелей  других:  шагнул,  вытянул  руку  и,  взглядом спросив разрешения,
погладил сухую блестящую кожу питона.
     - Твоя змеюка, брат Рикардо?
     Саймон кивнул, улыбаясь и глядя в любопытные Пашкины глаза.
     - Теперь моя.
     - А взялась-то откуда?
     - Бог послал.
     - Здоро-овая, тапирий блин! А толк в ней какой?
     - Толк от твари, посланной Богом, заметен не сразу. Подожди, увидишь.
     - А почему зеленая?
     - Много пульки пьет, - объяснил Саймон и повернулся к капитану: - Змей
поплывет с нами.  У меня еще остались деньги,  и,  если хочешь,  я заплачу.
Все-таки тебе беспокойство - лишний пассажир и лишний рот...
     - Пасть,  - уточнил Петр-Педро. - Ну, раз такое чудо Господом послано,
грех  песюки лупить.  Опять же змий невиданный,  зеленый...  - Оскалившись,
капитан выразительно Щелкнул по  кадыку.  -  Пусть  плывет!  Только  насчет
пульки... Это шутка, брат Рикардо, или как?
     Не ответив, Саймон неопределенно развел руками. Каа, тайяхатский змей,
был созданием живородящим и теплокровным,  а значит,  отличался  от  земных
питонов как по своей природе,  так и в части склонностей и привычек. У него
имелись  рудиментарные  конечности,  незаметные  под  плотной  чешуей,   он
превосходно видел и слышал, не жаловался на обоняние, а пищу не заглатывал,
а пережевывал и ел все подряд, начиная от капусты и кончая рыбой. К тому же
он обладал весьма высоким интеллектом, не меньшим, чем у горилл и шимпанзе,
но,  как почти у всех разумных тварей,  были у  него  свои  предпочтения  и
слабости:  запаха  спиртного  он  не  любил,  а вот к обезьянам относился с
искренней приязнью. К счастью, обезьян в ФРБ хватало.
                                   * * *
     Ближе к вечеру Саймон вместе с  Майклом-Мигелем  залез  на  прибрежный
утес,  желая обозреть Разлом с высоты. Каа сопровождал их в этой экспедиции
- струился зеленым ручьем среди базальтовых глыб,  выбирая доступную  людям
дорогу; сам он мог бы забраться по отвесному склону и проскользнуть в любую
щель,  куда пролезет его голова. Посматривая на змея с опаской и интересом,
тяжело отдуваясь на крутом подъеме, Гилмор спросил:
     - Он - с твоей родины, брат Рикардо?
     Саймон сделал утвердительный жест.
     - Разумный?
     - В  некотором  роде.  Аборигены  Тайяхата держат их в домах - не все,
разумеется, а лишь Наставники воинов чтобы тренировать молодых. Это суровое
ученье. Ты ведь видел, как мы танцевали на берегу?
     - Видел. Суровое... И так обучают всех? Всех юношей на твоей родине?
     - Так  обучали  меня,  -  бросил  Саймон.  Лицо  Чочинги,  ушедшего  в
Погребальные Пещеры,  всплыло перед ним,  тоска  на  миг  стиснула  сердце.
Разумом  он  признавал  неизбежность  свершившегося,  но  чувства не желали
мириться с утратой;  сейчас ему захотелось побыть  в  одиночестве  и  спеть
поминальную песнь - ту, что предписывал Ритуал Почитания Предков.
     Однако Гилмор  не  отставал  и все косился на мелькавшего среди камней
змея.
     - Зачем его прислали, брат Рикардо?
     - В знак доверия ко мне.  - Брови Гилмора недоуменно  приподнялись,  и
Саймон пояснил: - Доверие - когда тебе в помощь присылают друга. Понимаешь?
Не начальника, не соперника, а друга.
     - Как странно...  Ты называешь другом эту зеленую змею. - Майкл-Мигель
вздохнул.  - И странно другое. Мы оба - люди, но родина у нас разная, и то,
что кажется тебе естественным и привычным,  для меня - повод к удивлению  и
расспросам. Прости, если я был слишком назойлив.
     В молчании они закончили подъем.
     Утес, на  который  они  взбирались,  тянулся  вверх  метров  на сорок.
Соседние  были  пониже,  но  выглядели  столь  же  голыми,  бесплодными   и
неприветливыми; они громоздились каменным частоколом, надвигались на речной
берег,  давили,  попирали  его,  и  только  узкие  ленты  песчаных  пляжей,
худосочные  пальмы  да  жалкие  кустики  травы теснились между этим мрачным
серым валом и просторным, неспешным и величавым течением Параны.
     Несколько секунд Саймон,  наклонившись,  смотрел на  медленный  поток,
слепивший глаза золотистыми отблесками, потом расправил плечи, прищурился и
повернулся  к  югу.  Перед  ним  в  косых  лучах  заходящего  солнца  лежал
удивительный  край.  На  три-четыре  лиги  от  речного  берега простиралось
гротескное  подобие  равнины,   будто   перепаханной   чудовищным   плугом;
бесформенные  кучи  земли  чередовались  с  глинистыми  холмами  и осыпями,
лощинами и оврагами,  баррикадами камней и щебня,  а над  всем  этим  диким
хаосом  торчали  шеренги  скал  -  рваных,  иззубренных,  еще не сглаженных
дождями и ветрами и оттого похожих на клыки дракона,  выщербленные  тяжелым
молотом  древнего  божества-драконоборца.  Этот  пейзаж  не  радовал яркими
красками:  земля была бурой,  глинистые холмы и завалы - ржаво-коричневыми,
утесы  -  серыми и черными,  а ущелья между ними казались полосками мрака и
первобытный тьмы.
     Скалы чем дальше от речных берегов,  тем становились выше, сливаясь на
горизонте  с горным хребтом,  иссеченным трещинами,  и чудилось,  что там в
легендарные  незапамятные  времена  ворочалось   и   буйствовало,   пытаясь
вырваться из-под гнета земной тверди,  какое-то грозное чудище. Над хребтом
расплывалось мрачное дымное облако, и Саймон припомнил, что за этими горами
лежат земли "черных клинков" - нефтяные озера и газовые скважины,  угольные
шахты и хранилища топлива,  нефтеперегонные фабрики и поселки рабов - целый
новый мир,  сотворенный после Исхода. Страшный мир... Что же тут было три с
половиной столетия назад?
     Он зашептал, припоминая:
     - Такуарембо,  Пайсанду,  Корриентес,  Посадас,   Крус-Алта,   Сальто,
Ливраменту, Санта-Мария, Санта-Роза, Сан-Габриэль...
     Слова его  походили  на  молитву  или магическое заклятье,  призванное
оживить мертвецов.  Впрочем,  здесь их не было;  все они пребывали в добром
здравии на планете Южмерике, покинув этот край, отданный во власть чудовищ.
     - ...Чахард,  Артигас,  Мерседес, Ривера, Баже, Каразинью, Пасу-Фунду,
Эрешин...
     Майк-Мигель встрепенулся.
     - Что это, брат Рикардо?
     - Бразильские города,  стоявшие некогда в Разломе. Теперь они - там! -
Саймон поднял лицо к небу.
     - Они - там,  а мы - здесь,  - грустно откликнулся Гилмор. - Последние
люди на Земле,  неудачники и отщепенцы,  потомки  таких  же  неудачников  и
отщепенцев. Что нам осталось, брат Рикардо? Что? Разлагаться и гнить, горюя
о несвершившемся?  Оплакивать  прошлое  и  собственную  судьбу,  страшиться
будущего  и  проклинать настоящее?  А настоящее...  Вот оно!  Смотри!  - Он
вытянул руку над  простиравшимся  внизу  хаосом,  над  землей,  испещренной
длинными вечерними тенями,  и повторил: - Вот - настоящее! Жуткое, мерзкое,
убогое!  Ибо наш мир - лишь отблеск прежнего мира, жалкая тень минувшего, и
сами мы - тени, рыдающие на пепелищах.
     Горе его было непритворным,  печаль - искреннее, обида - тяжкой. Обняв
Гилмора за узкие плечи,  Саймон склонился к нему,  коснувшись щекой жестких
завитков волос, и прошептал:
     - Ты в самом деле поэт,  Мигель. Ты говоришь как поэт и чувствуешь как
поэт... Это - твой крест и твое счастье... Или я не прав?
     - Прав, мой звездный брат.
     Майкл-Мигель отстранился,  шагнул к обрыву и  замер  с  полуприкрытыми
веками.  Шрамы его налились кровью и потемнели, лицо сделалось отрешенным и
будто утратило негроидные черты; полные губы усохли, нос заострился, темная
кожа  плотнее  легла  на  скулах  и  подбородке,  на  челюстях обозначились
желваки.  Текли минуты.  Саймон ждал,  не прерывая молчания, слушая посвист
ветра в скалах и шелест пальм на речном берегу.
     Наконец к  ним  добавилось  нечто  новое  - звук человеческого голоса:
Мертвые тени на мертвой Земле Последнюю  пляску  ведут,  И  мертвые  ветры,
вздымая пыль, Протяжно над ними поют.
     Змеится, кружится их хоровод Меж кладбищ,  руин и гор,   Сплетая тени
Земли и ветров В призрачный смертный узор...
     Гилмор смолк, потом задумчиво произнес:
     - Пятый Плач по Земле,  брат Рикардо.  Всего же я написал их восемь  и
решил на том остановиться. Слезами делу не поможешь, верно?
     - Слезами  -  нет,  но  слово порой летит подальше пули и бьет сильней
клинка. Летит до самых звезд. Мигель внезапно улыбнулся.
     - Хотя бы до Луны,  до передатчика, о котором ты рассказывал... Если б
я мог уничтожить его своим словом!
     - Ну, уж это - моя забота, - сказал Саймон.
                                   * * *
     Они добрались  до  Сан-Эстакадо  в  первую  неделю ноября.  Здесь,  на
двадцать шестой параллели к югу от экватора,  этот сезон не  был  похож  на
весну:  солнце  жгло безжалостно,  с восточного плоскогорья Серра-Жерал и с
юга,  из Разлома,  налетал жаркий ветер,  и  лишь  близость  огромной  реки
спасала фруктовые деревья,  поля маиса и кофейные плантации от губительного
зноя. Климат явно изменился к худшему, думал Саймон, вспоминая нудные ливни
в Харбохе,  засуху в Пустоши и пыльные бури за Рио-Негро.  Этому могло быть
несколько причин,  излагавшихся в полученных им директивах: таяние полярных
льдов,  влиявшее  на  уровень  Мирового океана,  расширение пустынных зон и
бесплодных территорий на всех континентах,  подвижки земной коры, вызванные
процессом межзвездной трансгрессии.  Многое изменилось на Земле; суши стало
поменьше,  воды - побольше,  и оставалось только гадать,  куда теперь  дуют
ветры  и  стремятся океанские течения.  Воз,  Гольфстрим уже не омывал
американских берегов,  вечные льды не покрывали Гренландию и Антарктиду,  а
озоновые дыры над полюсами дотянулись до севера Евразии и мыса Горн...
     Саймон размышлял  об  этом,  шагая  со  своими  спутниками  по пыльной
грунтовой дороге, кривым ятаганом рассекавшей прибрежную степь. Петр-Педро,
муж многоопытный и осторожный, высадил их ночью в маленькой бухточке в пяти
лигах от города и долго  мялся,  будто  хотелось  ему  на  прощание  что-то
сказать или чего-то попросить.  Саймон было решил,  что денег,  но капитан,
преодолев смущение, пробормотал:
     - Ты...  это...  брат Рикардо...  парней моих с собой не заберешь? Они
просятся,  да и тебе польза.  Парни-то крепкие, здоровые, чего им в Харбохе
пропадать? А ты бы их к делу пристроил...
     - К какому делу? - поинтересовался Саймон.
     - Ну,  известно к какому.  Я ведь,  брат Рикардо,  не  чурка  дубовая,
соображаю,  зачем ты в Рио идешь. Ты - большой человек, и дело твое большим
будет.  Порастрясешь столичных гнид,  пустишь из них кровушки... А для того
тебе  надобны  бойцы  да  отстрельщики,  паханы да мытари,  ну и,  конечно,
"шестерки" из молодых вроде моих парней.  Сегодня - "шестерки",  а  завтра,
глядишь, выбьются при тебе в паханито.
     - Если выживут,  - возразил Саймон.  Кажется,  Петр-Педро, озабоченный
карьерой  сыновей,  числидего  в  будущих  главарях  столичной   мафии,   в
родоначальниках  нового  клана.  А  в ФРБ,  во всяком приличном клане,  как
утверждали Кобе-лино с Гилмором,  соблюдалась строгая и нерушимая иерархия:
наверху - хозяин-дон,  под ним - помощники-паханы, а еще пониже, - паханито
или бугры-бригадиры,  приставленные  к  практическим  делам.  Одни  из  них
возглавляли   рядовых  бойцов,  именуемых  стрелками  либо  отстрельщиками,
другие,  старшие над сборщиками-мытарями,  занимались выжиманием "черного",
снимая  монету  за  покровительство с подведомственных заведений.  Были еще
телохранители-качки,  стукачи  и  топтуны,  снайперы  и   вышибалы;   были,
разумеется,  "шестерки" - перхоть в волосатой шкуре банд,  стянувшей ФРБ от
амазонской сельвы до чилийских нагорий. Собственно, как догадывался Саймон,
все  граждане  этой  псевдореспублики  пребывали  в  положении  "шестерок",
бесправных и безгласных дойных коров,  но одним везло меньше,  а  другим  -
больше.  Тем, кто стал перхотью дерибасовских или смоленских, крокодильеров
или "штыков".
     Он выдавил мрачную улыбку и сказал:
     - Отправляйся домой,  Петр-Педро,  вместе со  своими  сыновьями.  Я-не
бандерос, и мне не нужны ни "шестерки", ни паханито.
     Капитан обиженно насупился.
     - Но с тобой уже четверо, брат Рикардо. Даже пятеро, считая девчонку.
     - Девчонке  некуда  податься,  а  остальных  я  не обещал произвести в
паханы и бугры. Хотя...
     Саймон смолк,  представив на секунду,  что превратился во  всемогущего
вождя,  с паханами и паханито и всякой шушерой помельче: Пашка и Филин - во
главе стрелков,  Кобелино начальствует над сборщиками,  а Майкл-Мигель - не
иначе  как  политический  советник и песнопевец-бард,  восхваляющий подвиги
дона.  Эта идея была нелепа,  однако таился в ней рациональный смысл,  и он
отложил  ее  для  грядущего  - до тех минут,  когда путь Извилистого Оврага
будет пройден и наступит время выбирать иные тропы.
     - Прощай,  Петр-Педро.  И помни:  лучше живые сыновья в  Харбохе,  чем
мертвые - в Рио.
     Повернувшись, он зашагал к тракту, где ждали Мария и четверо мужчин. У
ног девушки,  свернувшись тугими кольцами,  замер Каа,  изумрудная  змеиная
чешуя  слабо  мерцала в свете ярких звезд.  С востока тянуло жарким ветром,
темный свод над  головой  был  безоблачен  и  глубок,  и  Саймон,  вспомнив
плачущее небо Харбохи, на мгновение пожалел Петра.
     Они добрались  до  Сан-Эстакадо с первыми солнечными лучами и отыскали
постоялый двор - придорожную венту в кольце поникших от зноя  пальм.  В  их
кронах копошились маленькие длиннохвостые обезьянки,  к которым Каа проявил
неподдельный интерес;  прочие  спутники  Саймона,  кроме  непоседы  рыжего,
мечтали  лишь добраться до постелей.  Но сам он не устал и,  сопровождаемый
Пашкой,  отправился на предварительную рекогносцировку.  Пять лиг были  для
него  небольшим  переходом;  он мог бы одолеть и десять,  и пятнадцать,  не
чувствуя  утомления  в  легком  мире  Земли.  В  мире  теней,  рыдающих  на
пепелищах...
     Однако столичный  город  Парагвайского  протектората,  выстроенный  из
глины и белого кирпича,  не походил на тень.  Он показался  Саймону  меньше
Харбохи, но не в пример безопасней и чище. Правда, и здесь были трущобы, на
окраинах и в речном порту,  при кирпичных заводах и ткацких фабриках, но, в
общем и целом,  Сан-Эстакадо производил вполне благопристойное впечатление.
Как всякий портовый город,  он  находился  отчасти  под  властью  "торпед",
однако  главную  скрипку  все  же  играли  смоленские  и дерибасовские;  их
клановые  знаки   красовались   повсюду,   не   исключая   здания   Первого
государственного банка и резиденции дона-протектора.  Протектор, Диего-Яков
Трубецкой, был, по утверждению Гилмора, родичем Хайме и влиятельной фигурой
среди  дерибасовских,  одним  из  пяти  их  паханов,  возможным наследником
старого дона.
     С запада на восток,  от речной гавани до той самой  венты,  где  спали
сейчас спутники Саймона,  город пересекала широкая,  нокороткая магистраль,
что-то вроде бульвара с пальмовыми аллеями  у  тротуаров  и  мутной  мелкой
речушкой  посередине.  Деревья  были  увиты  гирляндами,  а  над  медленным
шоколадным потоком нависли прихотливые мостики с разноцветными флажками  на
шестах. Добравшись до одного из них, горбатого, как спина дромадера, Саймон
огляделся по сторонам и обнаружил  другие  признаки  цивилизации.  Проезжая
часть была замощена,  тротуары блестели,  щедро сбрызнутые водой, на крутых
речных берегах топорщился аккуратно подстриженный вечнозеленый кустарник, а
за шеренгами пальм виднелись особняки под плоскими кровлями,  в два,  три и
даже четыре этажа.  Почти у каждого -  конюшня,  пролетка  либо  фаэтон,  а
кое-где  -  автомобиль с бензиновым двигателем,  "тачка" или "колеса",  как
называли в ФРБ эти громоздкие сооружения;  но  все-таки  это  были  машины,
пусть  непривычные  Саймону  и  не  похожие  на электроглайдеры с воздушной
подушкой.  Он не сомневался, что справится и с таким архаичным транспортным
средством.
     Пашка вздохнул за его спиной:
     - Богато живут, заразы. Огибаловских бы на них напустить.
     - Огибаловских уже нет, - заметил Саймон.
     - Зато есть мы. И есть место, где песюки лежат. - Красноречивый взгляд
Проказы обратился в сторону банка.
     Саймон задумчиво дернул нижнюю губу.  В его  арсенале  было  множество
способов  для добывания денег,  от торговли алмазными россыпями в созвездии
Кассиопеи до компьютерного грабежа;  он мог проникнуть через  любую  дверь,
вскрыть любой замок, разобраться с любым хранилищем и сейфом. Тем более что
тут,  на Старой Земле,  не ожидалось  никаких  сюрпризов,  "калейдоскопов",
сводящих   с   ума,  лазеров  с  автоматическим  наведением  или  форсунок,
распыляющих ядовитый газ.  Тут все  решали  примитивней:  решетки,  запоры,
толстые стены и стражи при сундуках с сокровищами.
     Не отвечая  Пашке,  он  покинул горбатый мостик и зашагал по тротуару.
Улица в этот ранний час была пустынной  и  безмолвной;  лишь  ветер  шуршал
развешанными  на  пальмах  гирляндами  да полоскались яркие флаги на тонких
высоких шестах.  Город замер  под  жарким  солнцем  в  своем  торжественном
убранстве,  и  Саймону  припомнилось,  что  скоро  -  седьмое ноября.  День
Высадки,  главный и,  кажется,  единственный праздник ФРБ. Он сопровождался
массой  развлечений:  казнями  преступников,  схватками  между  знаменитыми
бойцами,  традиционным шествием,  во время которого,  в память  о  минувшей
войне, сжигали чучело срушника, и обязательным погромом лавок и кабаков.
     Сейчас в  Сан-Эстакадо  царил  покой.  Мирно  журчала  речка,  над  ее
берегами  носились  пестрые  птицы,  мохнатые  пальмовые  стволы   казались
колоннами из серо-коричневого гранита,  а за их редким строем дремали дома.
Частные резиденции были украшены эркерами и башенками,  у салунов  и  лавок
гостеприимно   раскинулись  веранды,  но  присутственные  здания  выглядели
суровей и строже:  ни башенок,  ни  ве-;ранд,  только  портики,  ведущие  к
массивным дверям,  да ряды узких зарешеченных окон. Этот стиль выдерживался
с удивительным постоянством,  и лишь по вывескам да клановым  начкам  
было догадаться,  где тут казарма "штыков",  где дворец протектора, а где -
живодерня,  она же - полицейское управление.  Перед  последним  открывалась
небольшая  площадь  с  неизменными  воротом и ямой,  которая на этот раз не
пустовала - из нее торчали чьи-то ноги в рваных caпогах, скрученные у колен
проволокой.
     - Глянь,  брат Рикардо. - Пашка, притормозив, дернул Саймона за рукав.
- Ни хрена себе! Вот это жлоб! Разъелся, вражье семя!
      Между управлением полиции и банком,  мрачноватым трехэтажным зданием,
выпирала   полукруглая  стена  обширного  амфитеатра.  Ворота  в  ней  были
приоткрыты, и откуда-то издалека доносились тяжкое сопенье, шарканье ног по
песку и звуки глухих ударов, словно кузнечным молотом стучали по закутанной
в перину наковальне.  Справа от ворот стоял новенький автомобиль,  а слева,
на фанерном щите,  висела намалеванная яркими красками картинка:  полуголый
темноволосый  гигант  с  рельефной  мускулатурой,  бочкообразным  брюхом  и
кулаками  размером  с футбольный мяч попирал стопой поверженного соперника.
Густые мохнатые брови великана были грозно насуплены,  а глаза  разбегались
по сторонам, будто он в одно и то же время пытался выяснить, что происходит
у дверей банка и в пыточной яме.
     - Нечисть бровастая,  - пробормотал Пашка-Пабло и  принялся  разбирать
надпись внизу плаката.  Она извещала, то нынче вечером Эмилио-Емельян Косой
Мамонт,  боец  и  чемпион  смоленских,  готов  уложить  любого,   переломав
противнику  на  выбор  ноги,  руки  либо  ребра;  а  если почтенная публика
пожелает,  то шею или хребет.  Ставки десять к одному,  судья  на  ринге  -
Рафаэль Обозный, схватка - до победного конца, победитель получает все.
     - Все! - с натугой дочитал рыжий и бросил взгляд на Саймона.
     Но тот слушал вполуха,  разглядывая лимузин у ворот.  Большая открытая
машина;  кузов - темно-лиловый, бронзовый бампер надраен до блеска, сиденья
- крокодильей кожи,  над задним - топливный бак литров на двести,  передние
прикрыты ветровым стеклом; еще - огромный руль, педали да какие-то рукояти,
также   обтянутые   кожей.  От  этого  транспортного  приспособления  веяло
надежностью и мощью,  и Саймон подумал,  что  на  приличной  дороге  сумеет
выжать километров восемьдесят в час.
     - Хороши  колеса,  - сказал Пашка,  прищурив зеленый глаз.  - В Дурасе
таких нет,  да и в Сан-Филипе тоже.  В Дуре вообще ни  одной  машины,  брат
Рикардо,  а  в Фильке у гниды Мендеса есть фургон с мазутным движком,  чтоб
туши коровьи по причалам развозить.  Но эта-тачка - не для туш. Подходящая,
тапирий блин!
     - Подходящая,  - согласился Саймон,  представив, как мчится на лиловом
лимузине к океанским берегам,  а рядом с ним,  на переднем сиденье - Мария.
Глаза  блестят,  темные  волосы  вьются,  губы  полураскрыты,  а на губах -
улыбка.  Надо бы платье ей купить,  подумал он и резко обернулся, расслышав
за спиной чье-то дыхание.
     Оно было  сиплым,  натужным,  словно приближавшемуся к ним толстяку не
хватало воздуха.  Вероятно,  лет двадцать назад он выглядел сильным высоким
мужчиной,  но теперь отвислое брюхо,  лохмы до плеч,  необозримые ягодицы и
волосатые руки-окорока скрадывали рост.  Впрочем, несмотря на излишек волос
и плоти, двигался он довольно шустро.
     - Хрр... Откуда, оборванцы?
     Саймон оглядел  подошедшего.  Лицо  его  не  было ни добрым,  ни злым;
маленькие глазки, рот и нос терялись среди бесчисленных складок кожи.
     - Из Пустоши мы, - буркнул Пашка. - А ты откудова, сало волосатое?
     - Оттуда! - Толстяк, не обижаясь, покосился на стены амфитеатра. - Мое
заведение!  Покупаю  и  продаю,  сужу  и  принимаю ставки...  еще хороню по
сходной цене.  А вы,  значит,  из Пустоши.  На богатеев-ранчеро не  похожи,
хрр...  совсем не похожи.  Гуртовщики,  что ли?  Из тех,  что бычкам хвосты
крутят?  - Он сощурился,  оглядел Саймона и вдруг махнул мясистой  лапой  в
сторону  ворот.  -  Желаете  взглянуть,  парни?  Чемпион как раз...  хрр...
разминается. Моньку Зекса кончает.
     - А что потом? - спросил Саймон, приподнимая бровь.
     - Потом?  Хрр...  Потом ему  другие  партнеры  потребны.    -  из
Пустоши.  - из Разлома. Хоть бляхи, хоть чечня из Кавказских Княжеств!
Но только по три песюка за схватку. Вот ежели кости переломает, добавлю еще
пять. Годится? Хрр?
     - Утром  не годится.  - Саймон выдержал паузу,  потом перевел глаза на
плакат.  - Вот вечером я бы  с  ним  потягался.  Ставки  десять  к  одному,
говоришь?
     - Хрр...  Десять к одному.  Ты,  я вижу,  грамотей! Однако здоровый. -
Толстяк отбросил волосы,  свисавшие на потный лоб,  и  приказал:  -  Ну-ка,
разденься, бычара! Драться умеешь?
     Едва Саймон стянул рубаху, как волосатый кулак толстяка метнулся к его
челюсти  будто  пушечное  ядро,  подброшенное  тройным  пороховым  зарядом.
Встретил  он,  однако,  пустоту скользнув вбок,  Саймон развернулся и нанес
удар по почкам - не слишком  сильный,  но  чувствительный.  Толстяк  охнул.
Проказа загоготал.
     - Умеешь...  хрр...  вижу,  умеешь.  Пожалуй,  сгодишься  для  вечера.
Продержишься пару минут...  - Потирая спину, толстяк обошел вокруг Саймона,
пощупал литые мышцы и одобрительно кивнул.  - А может,  и дольше. Но только
не с Мамонтом.  Удар у тебя хорош и кость крепкая, но Косой... хрр... Косой
таких пачками в землю клал. Вот Васька Крюк либо там Копчик - это для тебя.
С ними, хрр, и потягаешься. Годится, гуртовщик? Да или нет? Отвечай!
     - Это не вопрос,  - сказал  Саймон,  натягивая  рубашку.  -  Вопрос  в
другом: сколько?
     - Хрр...  Сколько?  Положим,  два  песюка  в  минуту.  -  Пашка обидно
усмехнулся,  и толстяк поспешил поправиться:  - Ну,  три.  А больше получит
лишь тот, кто вышибет с ринга Косого! Хочешь попробовать, парень?
     - Не откажусь.
     С минуту  они мерились взглядами,  потом Саймон уперся кулаком в капот
машины и произнес:
     - Мне приглянулись эти колеса.  Отдашь за Мамонта?  -  Хрр...  -  Лицо
толстяка вдруг сделалось серьезным. Он покосился в сторону ворот и, понизив
голос, сообщил: - Знаешь, это ведь, хрр, его тачка...
     - Она ему больше не понадобится,  а ты свое получишь. Ставки-то десять
к одному! Если знать, на кого ставить.
     - Верно...  хрр...  - Крохотные глазки впились в Саймона.  - Рискуешь,
гуртовщик! Сильно рискуешь! Косой - из чемпионов чемпион. Это тебе не бычки
в Пустоши!
     - Там  не  одни  бычки  водились,  тапирий  блин,  - заметил Пашка.  -
Водились, да перевелись.
     Саймон медленно поднял руку - ту,  которой опирался о капот. В металле
осталась  заметная  вмятина.  Не  слишком  большая,  но  и не маленькая - с
половину кокосового ореха.
     Челюсть толстяка  отвисла.  Это  было  забавное  зрелище  -  казалось,
раскрылась  горловина  объемистого  кожаного  мешка  с  подвешенным  к нему
подбородком. Несколько секунд он созерцал вмятину, затем ощупал кулак Сайма
и пробурчал:
     - Железный он у тебя,  что ли?  Ну, ладно... хрр... Приходи вечером, в
шесть,  развесели народец.  Будут за тобой трое - Васька  Крюк,  Копчик  и,
положим, Семка Клюква. Вышибешь их, тогда берись за Косого. Все-таки десять
к одному... хрр...
     - Договорились, - Саймон кивнул. - Вечером кого спросить?
     - Рафку Обозного.  - Толстяк растопырил  пятерню на жирной груди.  - Меня!  Я,  хрр,  здешний паханито.  Главная власть - на арене и в ближайших,  хрр,  окрестностях. Так что уложишь Мамонта - забирай тачку.  А  не уложишь...  - его взгляд метнулся к пыточной яме,  из которой торчали сапоги.
     - Не уложу, продашь меня в Разлом, - сказал Саймон.
     - Если останется  что  продавать,  -  буркнул  толстяк  и  скрылся  за
воротами.
                                   * * *
     К вечеру  главная улица Сан-Эстакадо разительно переменилась.  Пальмы,
дома,  речушка и мосты.над ней  остались  прежними,  но  шелест  листьев  и
журчание  медленных  вод  были заглушены гомоном,  смехом,  резкими гудками
машин,  цокотом копыт, шарканьем тысяч ноги пьяными выкриками. У живодерни,
а  также  под портиками банка и резиденции дона-протектора маячили фигуры в
синем,  и среди них, судя по обилию серебряных кантов и шнуров, встречались
важные  чины;  по  мостовой  тарахтели пролетки и с безумной скоростью - не
меньше тридцати километров! - проносились автомобили, и хоть движение никто
не  счел бы оживленным,  было их не так уж мало,  десятка два.  По мостикам
фланировали щеголи в облегающих  брюках,  расшитых  жилетах  и  сапогах  до
колен, под ручку с дамами в белых платьях, с кружевными зонтиками и веерами
из перьев либо тонких расписных бамбуковых  пластин.  В  распахнутые  двери
лавок  и  кабаков устремлялся народ,  благопристойная сытая публика,  какой
доселе Саймон тут не видел - ни в Пустоши,  ни в Дурасе,  ни среди беженцев
Харбохи.  Простонародья,  впрочем, было больше. Эти, смуглые и бородатые, в
живописных отрепьях,  не шастали по кабакам и не  торчали  на  мостиках,  а
плотным  потоком двигались к амфитеатру,  то и дело шарахаясь от экипажей и
машин,  провожая щеголей улюлюканьем и свистом,  отпуская соленые шуточки и
прикладываясь к бутылям с пулькой.  Рев и гогот стихали только у живодерни,
а верней - у ямы;  на нее поглядывали мрачно и со страхом,  а на смоленских
вертухаев - с откровенной ненавистью.
     Саймон вместе  с Пашкой и Кобелино,  все - без оружия,  но с дорожными
мешками,  протолкался к  воротам,  по  пути  удостоверившись,  что  лиловый
автомобиль  находится  в прежней позиции.  Вмятина на капоте была заботливо
выправлена, а рядом с лимузином дежурили двое крепких парней, то ли охраняя
машину,  то  ли  встречая  будущего  ее владельца.  Оглядев верзил,  Саймон
довольно кивнул, сбавил шаг и, ухватив Кобелино за локоть, поинтересовался:
     - Приходилось ездить на такой?
     - А как же, хозяин! С самим доном Антонио Монтальваном. Только подушки
у него не кожаные, а плюшевые. На плюшевых, понимаешь, бабы скорее млеют, и
потому дон Антонио...
     Саймон, под одобрительным взглядом Пашки, пнул мулата в бок и приказал
кончать с воспоминаниями.  Его вполне устраивали кожаные подушки;  главное,
что были они просторны и широки,  и вся их команда,  включая  оставшихся  в
придорожной венте, могла разместиться с удобством и без толкотни.
     - Этот рычаг зачем? - Он показал на рукоятку справа от руля.
     - Скорость менять, хозяин.
     - А два других?
     - Запуск мотора и тормоз. Ручной...
     - Педали? Там, внизу?
     - Газ и тормоз. Ножной. Да что ты, хозяин? Обычной тачки не видел?
     - Такой  рухляди  -  нет,  - отозвался Саймон,  поправил лямку мешка и
потащил Кобелино к воротам.  Рядом с ними  появилась  новая  вывеска:  двое
бойцов,  бровастый брюнет и звероподобный блондин, ломали друг другу кости,
сцепившись в  смертельной  схватке.  Брюнет,  должно  быть,  одолевал,  что
подтверждала надпись:  "Железный кулак", гроза Пустоши, против непобедимого
чемпиона Эмилио Косого Мамонта. Ставки один к десяти".
     - Глянь,  брат Рикардо! - Пашка остановился, разинув рот. - Глянь, как
тебя  размалевали,  гниды!  Глазки  тараканьи,  лобешника  вовсе нет,  зато
челюсть-то,  челюсть!  Кувалда,  а не челюсть!  Такой,  вражье семя, только
жеребцов ковать! Косых!
     Пашку толкнули  в  спину,  он  огрызнулся,  заехал  кому-то  локтем по
ребрам, и в следующий миг тола внесла их под арку ворот.
     - Нам,  я думаю,  туда,  хозяин!  - Кобелино уверенно нырнул в боковую
дверцу, попетлял какими-то переходами и коридорами и вывел Саймона с Пашкой
прямиком к арене и к  восьмерке  полуголых  молодцов,  сидевших  на  низкой
скамье.   Клеймо   их   профессии   отпечаталось  на  каждом:  кто  щеголял
раздавленными ушами,  кто -  сломанной  переносицей,  а  у  крайнего  слева
темнела  повязка  на  глазу.  Толстяк  Обозный с тремя помощниками суетился
около бойцов,  давая ценные  указания;  амфитеатр  был  переполнен,  чистая
публика в первых рядах трясла кошелями, монеты сыпались серебристым дождем,
а на галерке орали,  свистели, хохотали и, судя по выражению бородатых рож,
жаждали крови и зрелищ.
     "Крысы, несчастные крысы в мышеловке", - думал Саймон, переводя взгляд
со зрителей на засыпанную песком арену.  Сейчас  она  казалась  ему  землей
войны,  а  путь,  проделанный  к  ней  от стен семибратовской церквушки,  -
извилистым оврагом;  и, как полагается, были в том овраге крутые повороты и
неожиданные встречи.  Временами приятные,  решил он с усмешкой,  представив
лицо Марии и блеск изумрудной змеиной чешуи. Но овраг кончался, попетляв во
времени  и  пространстве,  и  за  последней его извилиной Саймона поджидали
автомобиль,  выжженное солнцем плоскогорье Серра-Жерал и белокаменный город
Рио.
     - Хрр...  - раздалось за спиной,  и он, сбросив с плеч дорожный мешок,
обернулся.  Толстяк Рафаэль,  вытирая потную шею, с подозрением разглядывал
Кобелино.
     - Этого  я  видел.  - Волосатая лапа протянулась в сторону Пашки.  - А
этот кто ж такой, Кулак? Больно уж рожа смазливая и знакомая, хрр...
     - Мои подельщики и компаньоны,  - буркнул Саймон и кивнул на скамью: -
Ты,  паханито,  лучше  туда  взгляни,  на отморозков своих.  Где тут Косой?
Кривого вижу,  - он показал на бойца с выбитым глазом,  - а Косого  -  нет.
Выходит, тачку могу забирать без боя?
     - Заберешь, если будет на чем до колес доползти, - огрызнулся толстяк.
- Хрр...  Сперва с этими будешь биться - вон,  с левого краю сидят,  Васька
Крюк,  Копчик и Семка Клюква...  хрр...  все - кретины и коблы,  и все - на
"к", не исключая вас с Косым. Любишь эту букву, гуртовщик?
     - Предпочитаю  "п",  -  сказал  Саймон,  обмениваясь   с   соперниками
неприязненными взглядами.  - "П" - отличная буква, на нее так много хороших
слов. Пытать, повесить, прирезать, переломать... Хрр!
     - Да ты,  хрр,  парень не промах!  - восхитился Обозный. - Ну, значит,
так:  Косой  возьмет  тех,  что справа - Шланга,  Тормоза,  Фитиля и Витька
Дантиста,  а ты поработаешь над другой половиной скамейки. Напоминаю: Крюк,
Копчик, Клюква, Кадык.
     - Э, жирный, - вмешался Пашка, - насчет Кадыка уговору не было!
     - Где  трое,  там и четверо.  Народец надо веселить,  - важно произнес
Обозный и подтолкнул Саймона к арене.  - Давай,  Кулак,  трудись, старайся!
Хрр... Тачка дорогого стоит!
     Васька Крюк оказался тем самым одноглазым бойцом, сидевшим на скамейке
слева. Невысокий, приземистый, широкоплечий, он неплохо работал руками, был
напорист  и  довольно  подвижен;  выбитый  глаз  никак не сказывался на его
энергии и энтузиазме.  Саймон,  не желая рисковать,  ушел в глухую оборону,
неторопливо  перемещаясь  по  арене;  он не имел понятия,  как тут положено
биться,  чем веселить  местный  народец,  какие  приемы  разрешены,  а  что
считается запретным.  Как оказалось,  запретов просто нет и схватка ведется
без всяких правил,  что и было продемонстрировано Крюком:  он бил  локтями,
кулаками  и ногами,  лягался и плевался,  пылил песком,  стараясь попасть в
глаза,  и все норовил провернуть коронный трюк - заехать  сопернику  пониже
пупа, повыше колена. Со скамей амфитеатра подавали рекомендации и советы, и
были они по большей части трехэтажными,  ласкавшими сердце  Саймона;  точно
так выражался дядюшка Федор,  их смоленский сосед,  промахнувшись багром по
шестилапому кайману.
     Вскоре Саймону  пришлось  оставить  детские  воспоминания:   зрителям,
кажется,  чудилось,  что  Крюк  забивает  его  насмерть,  и  на арену,  под
улюлюканье и свист,  обрушились тухлые яйца и переспевшие помидоры.  Саймон
не  отличался  брезгливостью,  однако  целили  явно  в  него,  а  это  было
нарушением правил - даже в  таком  поединке,  где  правил  не  существовало
вообще. Кроме самого главного: публика смотрит и не распускает рук.
     Продолжая обороняться,  он  подвел  кривого  к скамьям,  где проявляли
максимальную активность по части гнилых помидоров,  и нанес удар - первый и
единственный  в  этой  схватке.  Крюк  с  раскрытым  ртом взлетел в воздух,
перевернулся и рухнул на обидчиков Саймона - задом в корзину с метательными
снарядами,  а головой - в промежность ее владельцу.  Раздался пронзительный
вопль,  корзина  треснула,  брызнул  кровавый  помидорный  сок,  а  Саймон,
отступив  в  середину  круга,  раскланялся на четыре стороны.  Ошеломленные
зрители молчали,  и паханито Обозный распорядился  этой  паузой  по-своему:
неторопливо   переваливаясь,  сошел  вниз,  хлопнул  победителя  по  спине,
растянул губы в жабьей улыбке, пожал плечами и провозгласил:
     - Хрр... "Железный кулак"!
     Похоже, эта  лаконичная  характеристика  понравилась  галерке  -   там
зорали:   "Кулак!..  Кулак!.."  -  и  засвистели,  но  на  сей  раз  вполне
одобрительно.  Внизу реакция была не такой бурной; там ставили на чемпиона,
и легкость,  с которой его будущий противник разделался с Крюком,  наводила
на грустные размышления.
     Покинув арену,  Саймон направился к своим компаньонам  и  подельщикам,
разминувшись по дороге с тощим жилистым верзилой.  Очевидно, то был Шланг -
первый из  бойцов,  которому  полагалось  испытать  на  собственных  ребрах
тяжесть   чемпионского   кулака.  С  сосредоточенным  видом  Шланг  потирал
расплющенные уши и хищно, скалился - приводил себя в боевую форму.
     За спиной Саймона внезапно грохнули литавры,  он глянул через плечо  и
присвистнул.  Из  бокового  прохода,  между шеренг вскочивших и потрясавших
кулаками зрителей,  на арену спускался чемпион - почти  такой  же,  как  на
плакате,  черноволосый,  густобровый,  мускулистый, с глазами, сведенными к
переносице.  Плакат,  однако,  не давал представления об истинных габаритах
Косого, а были они весьма внушительны: боец смоленских весил раза в полтора
больше Саймона и ростом превосходил его  на  две  ладони.  Обнаженный  торс
великана  казался  угловатым  и  бугристым;  мышцы  наслаивались  на мышцы,
свивались в тугие жгуты,  будто распирая кожу,  и на фоне  этого  плотского
изобилия голова с коротко остриженными волосами выглядела непропорционально
маленькой.
     - Здоров,  козел!  - вполголоса пробормотал Пашка. - Покруче любого из
огибаловских будет.
     Он покосился  на Саймона,  но тот лишь шевельнул бровью.  Рост,  вес и
телесная мощь не  имели  решающего  значения  в  поединке,  так  как  любой
противник,  могучий или слабосильный,  трус или храбрец, карлик или гигант,
был слеплен,  в общем-то, одинаково, из плоти, крови и костей - а значит, в
принципе  уязвим.  Как  говорил  Чочинга,  долгое  время крепчает воин,  но
сломать ему шею  одним ударом.  Это Поучение  Наставника  подтверждали
весь  человеческий опыт и все мудрецы Земли,  полагавшие,  что разрушение -
гораздо более легкий и простой процесс,  чем созидание.  У  людей  -  не  у
тайят, обладавших собственным взглядом на подобные вещи, - созидание обычно
ассоциировалось с жизнью и прогрессом,  а разрушение, наоборот, с регрессом
и   смертью,   то  есть  с  чем-то  негативным,  отрицательным  и  заведомо
неприятным.  Однако временами эти две процедуры было невоз  разделить,
так  как  разрушающий фактор сливался с созидающим либо предшествовал ему с
той неоспоримой закономерностью, с какой закат предшествует восходу. Ричард
Саймон  как  раз  относился  к  числу  подобных факторов,  созидавших через
разрушение: чтобы открыть врата на Землю, требовалось уничтожить передатчик
помех,  чтобы  стереть передатчик в пыль,  он должен был добраться до Рио и
"Полтавы", а это, в свой черед, являлось следствием разрушительного акта. И
не   имело  значения,  сколь  велик  и  могуч  объект,  который  полагалось
сокрушить:  долгое время крепчает воин,  но сломать  ему  шею    одним
ударом.
     На арене  Мамонт  добивал  жилистого  Шланга,  гоняя  его по кругу под
восторженный рев публики. Вероятно, ему хотелось завершить бой каким-нибудь
эффектным  трюком,  раздавив  очередную  корзину с помидорами,  но Шланг не
давался - Юлил,  отступал,  подпрыгивал и  бил  длинными  ногами,  стараясь
избежать могучих чемпионских кулаков.  Его не зря прозвали Шлангом - был он
ловок,  подвижен и гибок,  хотя не настолько, чтоб справиться с Косым. Тот,
похоже,  отличался  не  одной  лишь  чудовищной  силой,  но и поразительной
выносливостью:  в горле Шланга уже хрипело и клокотало,  а дыхание чемпиона
оставалось размеренным и ровным, словно на арене качали кузнечные мехи.
     Наконец Косой  поймал  щиколотку  противника  и  тут же ухватил его за
пояс;  мгновение,  и Шланг устремился вверх,  а затем, с размаху - вниз, на
истоптанный  грязный  песок.  Саймону  показалось,  что  он расслышал треск
ребер; лицо Пашки-Пабло болезненно перекосилось, а Кобелино буркнул:
     - Как всегда.  Или мордой в грязь,  или башкой о камень. - Он постучал
по  кирпичному  поребрику  арены.  - Знаешь его?  - Саймон не сводил глаз с
Косого,  пинавшего Шланга ногой. Зрители ревели в восторге; с каждым ударом
меж губ побежденного вздувался и опадав алый пузырь.
     - Знаю,  хозяин,  всех их знаю, и Рафку Обозного тоже. Из наших он, из
"плащей",  жирный сучок...  Паханито!  Большая шишка!  Дон  Монтальван  ему
тридцатую  долю  отстегивает,  а  может,  двадцатую.  - Кобелино с завистью
посмотрел на толстяка.  -  А  Мамонт,  он  из  Харки-дель-Каса,  из  качков
смоленских.  Говорят,  под  самим Карло Клыком служил,  помощником хозяина.
Служил,  да проштрафился.  Слегка...  Если б не слегка,  так не бегал бы по
арене,  а висел над ямой с муравьями.  Дон Грегорио - не Монтальван, его не
задобришь. Лютый!
     - Живодер, - уточнил Пашка, глядя, как Шланга уволакивают в проход.
     Следующие полтора часа прошли довольно  оживленно,  под  одобрительные
вопли  публики,  но  без каких-либо сюрпризов.  Ричард Саймон взял верх над
Копчиком,  своротив ему нос и скулу;  Косой разделался  с  Иниго  Тормозом,
огромным медлительным парнем,  - вывихнул противнику плечо,  а затем двинул
затылком о поребрик.  Саймон нокаутировал Семку  Клюкву  на  пятой  минуте,
мощным ударом поддых;  в ответ Эмилио-Емельян пригасил Фитиля - сунул лицом
в песок и держал,  пока  тот  не  начал  задыхаться.  Кадык,  последний  из
соперников  Саймона,  оказался  счастливее  прочих  - или умнее,  поскольку
напросился на удар и тут же рухнул, закатив глаза и симулируя полную потерю
чувств; зато Витек Дантист, оправдывая прозвище, добрался до челюсти Косого
и вышиб ему зуб -  за  что  был  пойман,  измордован  и  уполз  с  арены  с
переломанной  ногой и разбитым в кровь лицом.  К тому времени,  когда стало
темнеть и над полем боя зажглись электрические фонари  -  первые,  виденные
Саймоном в этом мире,  - чемпион и претендент шли ноздря в ноздрю.  Публика
вопила,  предвкушая финальный поединок,  паханито Обозный сиял  и  радостно
тряс щеками,  хоть котировка Мамонта упала до одного к пяти;  впрочем,  все
основные ставки были уже сделаны,  да и тем,  кто ставил сейчас на  Саймона
песюк-другой, не слишком верилось в его победу.
     Собственно, тому  не  было  особых  причин.  Он  бился на кулаках,  не
показав ровным счетом ничего необычного - ни  смертоносных  ударов  ногами,
ребром   ладони  или  сомкнутыми  пальцами,  ни  головоломных  прыжков,  ни
искусства сыграть с противником в невидимку,  скрывшись из поля его зрения,
ни  той  поразительной,  пугающей быстроты,  с которой мог бы действовать в
другой час и в другом месте. Все это - все, чему обучил его Чочинга вкупе с
инструкторами  ЦРУ,  -  являлось секретным оружием Саймона,  хранимым,  как
драгоценный меч в потертых и неказистых ножнах,  до времени,  до срока.  Он
обладал волшебным мастерством рукопашного боя,  забытым на Старой Земле, но
то была лишь часть его умений,  переданная людьми и  в  принципе  доступная
людям;  Наставник  же  обучал  его  иному  -  древнему искусству аборигенов
Тайяхата,  не признававших бластеров  и  ружей.  Он  мог  метать  клинки  и
дротики,  копья  и  бумеранги  с  той  же  скоростью,  с  какой  это делали
четырехрукие бойцы;  мог сражаться на топорах  и  мечах  двенадцати  видов,
рубить  легкой  ичегарой  с укороченным древком или широколезвийной канида,
фехтовать тяжелой секирой томо с двумя лезвиями  и  копейным  наконечником,
драться когтистыми перчатками паха; он мог Выстоять против любого воина-тай
в Большом Сагатори, ритуальной схватке в четыре раунда - с двумя клинками и
двумя  щитами,  с двумя щитами,  клинком и копьем,  с четырьмя клинками,  с
двумя клинками и двумя секирами.
     А главное,  он не боялся пролить кровь - ту  кровь,  что  добывают  не
пулей  и  не лучом лазера,  а ножом,  глядя в лицо врагу,  вдыхая запах его
кожи,  слушая стук его сердца и зная, что он прервется с коротким всхлипом,
гаснущим на острие клинка.
     И потому  Ричард  Саймон  был  невозмутим,  когда спускался на арену в
пятый раз;  был спокоен,  когда шагал к  сопернику,  уминая  изрытый  песок
подошвами  башмаков;  был  холоден как лед,  когда заглянул в разбегающиеся
зрачки Косого Мамонта. Тот, наклонившись, прошипел с издевкой:
     - Болтали мне, ты до чужих колес охочий, гуртовщик? Кататься любишь?
     - Есть такой грех, - признался Саймон.
     - Ну, я тебя щас прокачу, бляха-муха... С ветерком! Он размахнулся, но
Саймон присел и, когда над его головой пронеслось нечто тяжелое, угловатое,
обхватил противника за пояс.  Какую-то долю секунды они с Косым  составляли
единое целое; Саймон вдыхал едкий запах пота, слышал, как скрипит песок под
сапогами,  чувствовал трепет могучих мышц, напряжение тела, рвущегося вслед
за  выброшенным  в пустоту кулаком.  Это были такие ясные,  такие привычные
ощущения,  что  ответная  реакция  оказалась,  как  всегда,  инстинктивной:
немного  привстать,  приподнять  и  подтолкнуть.  Он выполнил эту программу
автоматически,  не  помышляя  о  ее  корректировке,  об  уязвимых   точках,
прикосновение  к  коим  могло  изувечить  либо  убить,  - а их у атакующего
великана было ровно  столько  же,  сколько  у  младенца  или  слабосильного
карлика. И все они были доступны Саймону.
     Зрители испустили  долгое  протяжное  "ах-ха!",  огромное  тело Косого
ударилось о песок,  а Саймон,  развернувшись,  уже замер  в  боевой  стойке
цатару-ко:  плечи  опущены,  ноги  - на ширине плеч,  правая рука согнута в
локте,  кулак отведен к груди, левая, с раскрытой ладонью, вытянута вперед.
Косой вскочил и ринулся к нему с громоподобным ревом,  от которого заложило
уши; кажется, гигант видел сейчас только левую руку Саймона и желал поймать
ее,  схватить,  переломать.  Саймон ударил правой в челюсть - ощущение было
таким,  будто его кулак врезался в бетонную стену. Сильный хук не остановил
Косого - он лишь пошатнулся и на мгновение промедлил с атакой. Саймон успел
отпрыгнуть, чудовищные руки противника вновь поймали воздух.
     - Трусишь,  недоносок?  - прорычал Эмилио-Емельян.  Его левый  глаз  с
яростью  уставился  на Саймона,  а правый обозревал беснующуюся галерку.  -
Трусишь, бляха-муха? Ты поближе подойди, поближе. Тогда узнаем, почем нынче
говядина в Пустоши.
     - Дороговата, - ответил Саймон. - Тебе не по карману.
     - А коль прицениться?
     - Ну, приценись...
     Не сговариваясь, они сделали шаг вперед, медленно двинулись навстречу,
вытянули руки,  переплели их, вцепились пальцами-клещами в плечи и замерли,
слегка  раскачиваясь  на  широко  расставленных ногах.  По нижним и верхним
рядам пробежал возбужденный шепоток;  кажется,  зрителям  стало  ясно,  что
началось  испытание  силы.  Амфитеатр  тоже замер;  тысячи глаз смотрели на
бойцов,  и Саймон внезапно  подумал,  что  в  это  мгновение  они  выглядят
точь-в-точь  как  на  картинке  рядом  с воротами:  два великана,  брюнет и
блондин, ломающие друг другу хребты,
     Мамонт навис  над  ним  несокрушимой  скалой,  стремившейся  раздавить
гибкую  и  хрупкую  тростинку.  Но та не поддавалась,  даже не гнулась и не
потрескивала;  видно,  отлили ее из крепкой стали,  а  может,  вырезали  из
тайятского  дерева  куа,  чья  древесина шла на топорища секир и отличалась
каменной прочностью. Текли секунды, и напор скалы начал ослабевать; она уже
не казалась столь несокрушимой и будто бы осела,  уменьшившись в размерах и
растеряв воинственный пыл.
     Дыхание Косого сделалось шумным и тяжким, глазные яблоки выпучились, с
губ  потекла слюна.  Саймон попробовал поймать его взгляд,  но безуспешно -
зрачки  противника  сошлись  у  переносицы  и  смотрели  куда-то  вниз,  на
истоптанный  песок в бурых пятнах запекшейся крови.  Он тоже поглядел туда,
предчувствуя некую каверзу - как раз вовремя,  ибо Мамонт  вдруг  откинулся
назад  и  попытался  ударить  его  коленом в пах.  "Такого уговора не было,
приятель",  - пробормотал Саймон,  чуть повернувшись  и  подставляя  бедро.
Затем  руки  его  напряглись,  под  пальцами  хрустнула  плечевая кость,  и
потерявший равновесие соперник начал послушно сгибаться дугой.  Ноги Косого
дрожали, из горла вырывался прерывистый хрип.
     Нижние ряды молчали,  подсчитывая убытки,  верхние взорвались громкими
воплями.  Подняв голову,  Саймон увидел множество загорелых бородатых  лиц,
множество глаз и разинутых ртов;  поначалу каждый вопил свое, но вскоре над
амфитеатром раздавался единый ликующий клич:  "Железный  кулак"!  "Железный
кулак"! "Железный кулак"!" За ограждавшей арену каменной стенкой тянулся на
цыпочках  Пашка-Пабло,  показывая  Саймону  оттопыренный   большой   палец,
Радостно  выплясывал  Кобелино,  а  паханито  Обозный хлопал по собственной
заднице и восхищенно закатывал глазки.  Потом он свел ладони,  повелительно
кивнул Саймону и сделал резкий жест, будто выкручивая белье.
     - Кажется,  велят тебя прикончить,  - проинформировал Саймон Косого. -
Но это, я думаю, перебор.
     Он отшвырнул обмякшее тело,  стряхнул прилипший песок и быстрым  шагом
направился к поребрику.  Пашка,  выудив откуда-то чистую тряпицу,  принялся
обтирать ему плечи,  Кобелино держал наготове рубаху.  Натянув  ее,  Саймон
поднял   свой  мешок.  Публика  ревела  и  бесновалась;  одни  были  готовы
боготворить его,  другие - растерзать.  Эти,  в  первых  рядах,  находились
ближе.
     - Уходим. - Он кивнул в сторону прохода. - Уходим, быстро!
     - Ты,  гуртовщик,  не торопись,  - необъятная туша Обозного загородила
дорогу.  - Нынче ты победитель и  именинник,  народец  с  тобой  пообщаться
желает. Да и я тоже, хрр...
     Куда тебе спешить?
     - К моей машине.
     Саймон попробовал обойти толстяка, но тот вцепился в него словно клещ.
     - Будет  твоя,  если  ты  станешь  мой!  Контракт  на  пятьдесят боев,
гуртовщик! Рио, Буэнос-Одес, Санта-Севаста и Харка-дель-Каса! А после...
     - Провались ты со своим контрактом!
     Оттолкнув Обозного, Саймон вслед за Пашкой и Кобелйно нырнул в проход.
Рев,  доносившийся из амфитеатра, сделался глуше, но к возбужденным людским
голосам добавились треск скамей и яростные вопли.  Кажется,  там начиналась
драка.
     - Хрр...  - Обозный,  несмотря на тучность, резво перебирал ногами, не
отставая от Саймона до самых ворот.  - Хрр...  Не будь кретином, гуртовщик!
Кретин...  хрр...  не знает, где его счастье, а где - несчастье. Ты ведь не
кретин,  хрр? Твое счастье - со мной! А несчастье, хрр, от меня... Ежели не
остановишься,  тогда, может, и не выйдешь... хрр... или выйдешь, а до колес
не дойдешь... хрр... заложу пальцы в рот да свистну своих парней.
     - Не свистнешь. Нечего будет закладывать.
     Сбросив с плеча мешок, Саймон вытащил Шнур Доблести и потряс им у лица
паханито.
     - Что такое? - спросил тот, отстранившись с брезгливым видом. - Хрр...
Кости? Что за кости?
     - Фаланги пальцев.
     -Чьи?
     - Всяких свистунов.  -  Саймон  нашарил  в  мешке  нож  и  усмехнулся,
всматриваясь  в побелевшее лицо Обозного.  - Тут еще есть место,  паханито.
Желаешь присоединиться?
     Он пощекотал рукоятью жирную складку,  свисавшую  с  шеи  толстяка,  и
двинулся к автомобилю.
     Обозный его не преследовал.
                                   * * *
     КОММЕНТАРИЙ МЕЖДУ СТРОК
     Временами рубцы,  оставленные  плетью,  начинали ныть.  Это была не та
мучительная боль,  от которой Гилмор дергался и извивался во  время  пытки;
скорее  даже  не  боль,  а  напоминание  о  ней  - о том,  как бич гулял по
обнаженной спине и груди, о криках, что срывались с его губ, и об ухмылках,
которыми  мучители  сопровождали  каждый  удар.  Он  не  запомнил  их лиц -
вспоминались только фигуры в синем, мерно склонявшиеся над ним, и еще одна,
у стены,  в расшитом серебром мундире.  Гилмор знал, что этого светлокожего
мулата зовут Бучо-Прохор Перес и что он - глава  полиции  северного  округа
Рио. Капитан-кайман, а по совместительству - бугор смоленских вертухаев.
     К счастью,  его истязали недолго,  так как вина была небольшой - стихи
пессимистического содержания. Что-то такое:
     - Волна, как женщина, летит, раскинув руки,
     Надеется, что ждет ее утес,
     Ударится в него - и отступает в муке.
     Пессимизм этих строк был точно отмерен,  а тема несчастной  любви  или
ностальгии   по   золотым   минувшим   временам   казалась  расплывчатой  и
неопределенной;  во всяком случае,  ни капли критики и никаких упоминаний о
конкретных лицах вроде Грегорио-Григория или Хайме-Якова.  За это, как рагу
народа,  полагалась бы яма с муравьями,  а выживших продавали  в  Разлом  -
тогда  как Гилмор хотел попасть в совершенно определенное место,  в один из
кибуцей  Юго-Восточной  Пустоши.  За  океаном  Пустошь   считалась   весьма
перспективной территорией - конечно,  не в смысле скотоводства или селекции
брюквы,  а по иным причинам.  Ближайший путь  из  Европы  вел  к  канадским
берегам,   к  бедному  периферийному  протекторату,  заселенному  потомками
индейцев,  откуда  до  Рио-де-Новембе  и   прочих   бразильянских   городов
приходилось добираться с изрядным риском и с Помощью "торпед",  которым пан
Микола Сапгий решительно не доверял. Пустошь являлась гораздо более удобным
местом  для  высадки:  во-первых,  ближе  к Буэнос-Одес,  Херсусу и Рио,  а
во-вторых,  в определенное время года  ветры  дули  как  раз  в  подходящем
направлении.  Но  информация  о  Пустоши  и  Уругвайском  протекторате была
настолько скудной, неясной и противоречивой, что посылать туда эмиссара без
предварительной  разведки  казалось  безумием.  А  пан Сапгий,  несмотря на
бедственное положение ЦЕРУ, был не склонен к авантюрам.
     И в результате Гилмор оказался в Пустоши.  Это являлось самым надежным
прикрытием  -  кибуц,  Семибратовка  и статус изгоя,  бессрочная ссылка без
права возврата в Рио...  Но он понимал,  что обязан вернуться,  - ведь  все
накопленное,  узнанное и занесенное в дневник не должно пропасть. Как и его
стихи.  Воз,  они являлись большей ценностью,  чем описание  Дураса  и
Сан-Филипа,  Семибратовки,  Колдобин  и  Марфина  Угла.  Гилмор старался не
думать об этом, не поддаваться греху тщеславия.
     В Рио его,  разумеется,  ждали,  и все же возвращение казалось Гилмору
проблематичным. Он был заметен - слишком заметен, как редкостный темный боб
среди коричневых и белых;  как ни меняй лица,  цвет останется все тем же, а
значит,   его   могли   обнаружить  с  гораздо  большей  вероятностью,  чем
светлокожего изгоя. Скрыться в Хаосе? Но станут ли искать? Обеспокоятся ли?
Не  слишком  ли  он  ничтожен  -  мелочь,  "шестерка",  бывший  архивариус,
кропавший на досуге стихи? И все же ему казалось, что Пачанга ошибся - надо
было отправить кого-то другого, не столь заметного, как он.
     Однако где  эти  люди?  И  сколько их?  Наверняка немного;  сам он был
связан только с одним - со стариком,  который нашел его и предложил работу.
Сперва  ему  думалось,  что  старый  Пачанга  -  из  "торпед",  из  мытарей
Хосе-Иосифа,  но вскоре он понял,  что  ошибается  -  слишком  многое  было
известно  Пачанге про ЦЕРУ,  МОСАЙ и Байкальский Хурал,  про батьку Стефана
Ментяя и Миколу Сапгия и даже про пана Самийло Калюжного.
     Впрочем, это теперь не имело  ни  значения,  ни  смысла.  Ни  гибнущий
остров Украины,  ни варварское торжество Хурала,  ни Сапгий с Пачангой,  ни
собственные его труды и странствия в Пустоши,  ни муки, которые он перенес,
ни  риск  возвращения  в Рио.  Все это казалось неважным,  незначительным и
каким-то ненатуральным,  будто все страны земные сделались вдруг декорацией
до ужаса нелепого спектакля,  а их повелители - актерами, что кривляются на
сцене  среди  старых  драных  полотнищ  и  фанерных  щитов  с  облупившейся
росписью.  А где-то был зал,  протянувшийся в необозримые дали,  гигантский
зал,  обитель  человечества,  но  собравшихся  там   людей   не   волновало
происходившее на сцене; для большинства из них она являлась не реальностью,
не чем-то сиюминутным и современным, имевшим право на существование, а лишь
картинкой  из  старого  полузабытого  фильма  или  парой  строк  в учебнике
истории.
     Для большинства из них.  Но  только  не  для  Ричарда  Саймона,  брата
Рикардо, посланника звезд! Только не для него!
     За эту истину и этого человека Гилмор готов был пойти на смерть.
     Вот Путь Теней Ветра;  никто не должен разглядеть тебя,  а  ты  видишь
всех,  ты  прячешься  среди  скал  и  деревьев,  трава не шуршит под твоими
ногами, тело не испускает запахов, кожа покрыта лиственным соком и обсыпана
землей.  Ты сделался эхом тишины, мраком во мраке, отблеском лунных лучей в
быстрых водах;  ты стал травой среди трав,  птицей среди птиц,  змеей среди
змей. Теперь выбери нужный миг - и ужаль!
     Из Поучений Чочинги Крепкорукого
                                 Часть III
                             ПУТЬ ТЕНЕЙ ВЕТРА
                                  Глава 7
     Мария танцевала.
     Шаловливыми змейками  вились  темно-каштановые  локоны,  смуглая  кожа
блестела под щедрым ливнем солнечных лучей,  плескалась белая ткань платья,
то обтягивая гибкую тонкую фигурку девушки, то раскрываясь чашечкой цветка,
то взмывая над двойным стебельком быстрых стремительных ног.
     Мария танцевала. Сияли карие глаза под ровными полукружьями бровей, в
 улыбке трепетали губы,  грудь покачивалась в такт  движениям  бедер  и
плеч, головка на стройной шее склонялась вниз или гордо откидывалась назад,
туфельки цокали по истертым каменным плитам,  и казалось, что тело плясуньи
рождает мелодию, стремительную и плавную одновременно, похожую на ветер или
течение ручья,  что разливается на равнине или бурлит и скачет, свергаясь с
горного склона.
     Мария танцевала,  и  внутренний  дворик,  замкнутый  квадратом  грубых
каменных стен,  танцевал вместе с нею.  Мохнатая пальма у ворот  шуршала  и
потряхивала   перистыми  листьями,  колыхалась  вода  в  крошечном  круглом
бассейне, загорались и гасли отблески в окнах; плющ, взбиравшийся на стены,
размахивал зелеными руками,  будто целая армия дирижеров, не трогаясь ни на
шаг; плясали столбы, подпиравшие рваный брезентовый тент, который вздувался
и  опадал,  точно  натянутый на обод огромного барабана.  И все остальное в
маленьком патио не стояло на месте,  а неслось  и  кружилось,  вертелось  и
приплясывало  в ритме танго - даже старые тростниковые циновки,  на которых
сидел Ричард Саймон.  Или это раскачивался  он  сам,  подчиняясь  неслышной
мелодии?
     Смутные видения  плыли перед ним клочьями разноцветного тумана.  Синее
небо,  жаркое солнце и маленький дворик,  однако не бедный, не нищенский, а
облицованный мозаикой и лазуритом.  Вместо бассейна - фонтан, вместо окон -
мавританские арки,  вместо циновок - пышный ковер,  уставленный кувшинами и
блюдами;  напротив  - бронзоволицый и синеглазый мужчина в шелковой джуббе.
Аллах Акбар,  Счастливая  Аравия,  город  Басра,  дворец  эмира  Абдаллаха.
Девушки, что изгибаются и пляшут под плеск и шелест фонтанных струй. Как же
их звали?  Айша,  Дильбар,  Махрух,  Билкис,  Нази,  Хаджар... Великолепные
плясуньи, но им далеко до Марии.
     Саймон вздохнул   и   улыбнулся.  Приятная  вещь  безделье,  но  вдвое
приятней,  когда разделяешь  досуг  с  очаровательной  девушкой  и  другом.
Особенно с таким, как Каа: все чувствует, все понимает и молчит.
     Прочие его  компаньоны  находились в городе.  Праздник,  что отмечался
седьмого ноября,  миновал,  но  и  по  будням  в  Рио  жизнь  била  ключом,
предоставляя  массу  возстей  поразвлечься.  Пашка  с  Филином мечтали
окунуться в нее и потратить выданные им сребреники - на чикиток,  пульку  и
игру  в  кости,  которая,  если повезет,  могла завершиться либо вселенской
попойкой,  либо тотальным мордобоем.  В гавани Рио и на  ближайших  улицах,
куда  не  заглядывали  сине-мундирные,  было  не  счесть  кабаков,  а в них
попадался разнообразный народец -  девицы  и  шулеры,  грузчики  и  моряки,
стрелки  из вольных,  не ужившиеся ни в одном из кланов,  беглые отморозки,
мошенники всех мастей и просто портовая пьянь.  Этот район  контролировался
"торпедами"  и  "плащами",  отнюдь  не  склонными  поддерживать порядок;  а
значит,  там царило бесшабашное веселье,  и неофиты  из  дальних  провинций
могли  просадить  деньгу без лишних вопросов и к полному удовольствию.  Так
говорил Кобелино, и Пашка намеревался проверить все сказанное на практике.
     Сам мулат  отправился  к   некой   влиятельной   личности,   владельцу
погребальной  конторы  или  пивной,  а  может,  обоих  заведений вместе,  -
кажется,  область его  интересов  была  чрезвычайно  разнообразна.  Еще  на
подъезде  к  городу  Кобелино  стоял  на том,  чтобы сразу наведаться к его
приятелю;  из слов мулата выходило,  что безопаснее места  нет  и  что  под
кровом Пако Гробовщика их не достать ни дону Грегорио,  ни Монтальвану,  ни
даже Хорхе Смотрителю со всеми его крокодильерами. Однако Гилмор решительно
воспротивился;  как оказалось, у него тоже имелись приятели, пусть не такие
крутые, как этот Гробовщик, зато надежные.
     Следуя указаниям Майкла-Мигеля,  Саймон свернул  на  неширокую  тропу,
петлявшую  в  бамбуковых  зарослях.  Назвать ее дорогой было бы трудно,  но
лиловый автомобиль,  приминая тут же встававшие  жесткие  травы,  преодолел
километра четыре.  Дальше намек на дорогу исчез,  и они двинулись пешком по
непролазным джунглям,  где пальмы подпирал бамбук, толстые змеи лиан ползли
по  стволам  кювету  и солнцу,  а в вышине маячили кроны гигантских хвойных
деревьев с невероятно  длинными  мягкими  иглами.  Этот  лес,  где  обитали
шерстистые обезьяны сапажу, к которым Каа отнесся с неподдельным интересом,
взбирался по склонам крутых холмов, нырял в лощины и овраги, прятал россыпи
камней и выглядел таким же диким,  как амазонская сельва.  Не верилось, что
за холмами есть что-то иное,  кроме  других  таких  же  заросших  джунглями
холмов,  но  там,  на  океанском  берегу,  лежал обширный населенный город.
Впрочем,  как бы он ни был велик,  он оставался всего  лишь  тенью  былого,
осколком цивилизации, который теснили зеленое море джунглей и хаос холмов.
     Вся эта местность, возникшая, когда при трансгрессии рухнул хребет над
Санту-Андре, Сан-Паулу и прежним Рио, теперь так и звалась - Хаосом. Холмы,
повышаясь   к   северу,  переходили  в  лесистое  плоскогорье  Серра-Жерал,
тянувшееся  до  Параны  и  изъязвленное   кратерами,   с   немногочисленным
населением,  промышлявшим  охотой,  вырубкой  леса,  фермерством и разбоем.
Кроме города Херсус-дель-Плата,  встречалось там несколько деревень,  но их
за  весь тысячекилометровый путь Саймон увидел не более трех десятков.  Что
же касается Хаоса,  то он,  как утверждали Майкл-Мигель и Кобелино, являлся
прибежищем  для всех отринутых городом,  кто не попал вертухаям в лапы,  не
очутился в кибуцах и других местах,  где качали нефть или  дробили  камень.
Выкурить  отсюда беглецов было абсолютно невоз,  если не знать точного
адреса,  - разве что обрушить на Хаос бочки с горящим напалмом. Однако этот
полезный продукт в ФРБ, ввиду отсутствия должных знаний, не производили.
     Продравшись сквозь  бамбуковый  частокол,  попетляв среди холмов и
форсировав ручей,  путники остановились у скромной фазенды,  выстроенной, в
соответствии с местным обычаем,  вокруг патио и небольшого водоема. Дом был
стар и невелик - комната и кухня под общей с конюшней  крышей;  на  плоскую
кровлю  вела  щербатая  каменная  лестница,  а под кухней был отрыт погреб,
глубокий,  холодный и  темный,  вполне  подходящий,  чтоб  спрятать  в  нем
драгоценный маяк.  Это убогое жилище окружал строй мохнатых пальм,  за ними
тянулись  непроходимые  дебри,  а  за  холмистой   грядой,   километрах   в
пятнадцати,  лежала северная граница Рио. Место было глухим, уединенным, но
близким к городу,  и Саймон решил, что от добра добра не ищут - лучшей базы
и тайника ему не найти.
     Тем более  что старый хозяин,  которого звали Пачангой,  был человеком
неназойливым и крайне нелюбопытным.  Встретив гостей у ворот,  он приподнял
нависшие   брови,   хмыкнул   при  виде  Каа,  перебросился  парой  слов  с
Майклом-Мигелем,  будто расстались они вчерашним вечером,  и тут же исчез в
конюшне.  Вскоре  он вывел двух оседланных лошадей и отправился по каким-то
таинственным делам,  прихватив с собою Гилмора,  - без  всяких  объяснений,
только буркнул, что в кухне, мол, ларь с кукурузной мукой, масло - в шкафу,
вода - в  ручье,  а  в  подполе  висит  тапирий  окорок.  Это  наводило  на
размышления,  в  том  числе  -  и  разговор  Майкла-Мигеля  с Пачангой,  не
походивший на встречу давних  друзей,  но  Саймон  решил  не  торопиться  с
вопросами.  Все могло объясняться самым естественным образом - хозяину было
за семьдесят, и возраст его оправдывал любые чудачества и капризы.
     Последний пируэт,  поклон  -  и  Мария  замерла,  глядя   на   Саймона
блестящими глазами. Казалось, поза ее, и этот взгляд, и руки, взметнувшиеся
крыльями,  говорили:  вот я!..  Смотри, любуйся, удивляйся! Я танцевала для
тебя - ты понял, что это значит?..
     Голова Каа,  свернувшегося за спиною Саймона, приподнялась, послышался
мерный рокот,  похожий на гул океанского прибоя или шум вертолетных винтов.
Это служило знаком одобрения; Каа, старый мудрый змей, неплохо разбирался в
танцах.  Воз,  Мария напоминала ему девушек Чимары,  таких же смуглых,
темноволосых,  кареглазых,  пусть  с  четырьмя руками,  но пахнувших так же
приятно,  травой и ароматом цветов.  Питон обладал острейшим  обонянием,  и
запахи  часто  определяли его отношение к людям,  его симпатии и антипатии.
Кажется, Мария ему нравилась.
     Шагнув к Саймону,  она опустилась на циновки в  трех  шагах  от  него,
вытянула  руку  и  положила  ладонь  на  изумрудную шею Каа.  Змей довольно
зарокотал.
     - Тебе понравилось. Дик?
     - Ты замечательно танцуешь,  малышка.  Я вспоминал... Пауза. Потом она
спросила - безмолвно, взмахом ресниц и взглядом - о чем?
     - Об Аллах Акбаре.  Есть такой мир,  населенный арабами.  Неспокойный,
зато забавный.
     - Арабами? Никогда их не видела, Дик. Кажется, они живут очень далеко,
в Австралийских Эмиратах, на самом краю света.
     - Это не те арабы, - пояснил Саймон. - Это потомки оставшихся на Земле
и эмигрировавших в Австралию,  когда Персидский залив соединился с  Красным
морем.  Не  думаю,  что  их очень много.  А на Аллах Акбаре живут четыреста
миллионов арабов,  и есть у них свои шейхи,  короли,  президенты и эмиры. Я
был гостем одного из них, Азиз ад-Дина Абдалла-ха, эмира Басры... Мы сидели
в таком же дворике, только там был не бассейн, а фонтан...
     Он снова смолк, погрузившись в воспоминания.
     - Азиз ад-Дин Абдаллах,  - повторила Мария.  - Странное имя. Какой он,
этот  Азиз?  Такой же страшный и жестокий,  как наши доны?  И тебя послали,
чтобы его покарать?
     - Нет,  милая,  нет - помочь,  не покарать.  Он  -  приятный  человек,
немолодой,  но сохранивший любовь к фантазиям и сказкам. И представляешь, у
него - синие глаза!
     Ресницы Марии взметнулись темными веерами.
     - Что же тут удивительного, Дик? У тебя тоже синие. - Она порозовела и
прошептала, отвернувшись: - Мне нравится.
     Саймон улыбнулся.
     - У  арабов  не  бывает  синих  глаз.  Черные,  карие,  может  быть  -
темно-серые  или  зеленые,  только  не  синие.  Но  этот  Абдаллах  не  был
чистокровным арабом.  Когда-то,  еще до Исхода,  почти четыре столетия тому
назад,  девушка их  рода,  арабская  принцесса,  стала  женой  европейца  -
русского,  из Петербурга. Был такой город на севере. Потом она возвратилась
домой,  в знойную южную страну, где жили они долго и счастливо, в богатстве
и радости. А по истечении лет супруг ее принял мусульманство - ради любви к
ней и  к  их  малолетнему  сыну,  будущему  эмиру  Азиз  ад-Дин.  От  этого
синеглазого малыша Абдаллах и вел свою родословную. Он рассказывал мне...
     - Сказку?  -  Глаза Марии совсем потемнели и сделались огромными.  Она
придвинулась поближе.
     - Я тоже так подумал.  Историю о своем предке с очень  длинным  именем
Дидбан  ад-Дивана  Абу-л-Касим Сирадж ибн-Мусафар ат-Навфали.  Но на родине
его называли иначе...  - Саймон сделал паузу,  всматриваясь в лицо Марии, и
произнес: - Сергей Невлюдов.
     Она кивнула, задумчиво поглаживая изумрудную шею Каа.
     - Я что-то слышала, что-то слышала о нем...
     - Этот человек изобрел Пандус.  Межзвездный трансгрессор. В две тысячи
четвертом,  еще до того,  как женился на своей принцессе. Понимаешь? Создал
теорию  мгновенных  перемещений,  разработал все элементы конструкции,  все
технические описания и чертежи,  дал методику поиска планет, подходящих для
колонизации,  и не забыл о средствах защиты, о передатчиках, не позволяющих
сфокусировать поисковый луч... таких, какой стоит на Луне.
     - О!  - сказала Мария,  и губы ее тоже стали похожими на букву "о".  -
Теперь я вспоминаю,  что слышала о нем... Древний ученый, да? Очень великий
и мудрый.
     - Очень загадочный,  -  добавил  Саймон.  -  Видишь  ли,  то,  что  он
сотворил, не под силу человеку, даже самому мудрому и великому.
     Девушка придвинулась  еще  ближе,  и  солнце,  висевшее  над  западной
стеной,  позолотило ее волосы.  Теперь они  были  цвета  старого  меда  или
густого янтаря.
     - Но почему?  Почему,  Ди-ик? - От нее пахло давно забытыми ароматами,
как от Чии в дни его юности,  и  точно  так  же  она  произносила  "Ди-ик",
напевно и протяжно.
     - Потому,  -  сказал  Саймон,  -  что  мудрец  может совершить великое
открытие,  но  разработка   технического   устройства,   даже   с   помощью
компьютеров,   -  совсем  другое  дело.  Здесь  нужен  труд  многих  людей,
специалистов по электронике,  астрофизиков и материаловедов,  математиков и
программистов,  конструкторов,  наконец.  А  он  выполнил  всю работу один.
Сделал и разослал чертежи по сотням адресов через компьютерную сеть, во все
страны,  на все континенты,  правителям,  военным и ученым,  и даже в такие
места, которые считались секретными. Как?
     - Как?  - эхом откликнулась Мария.  Теперь она  сидела  на  расстоянии
протянутой руки, и Саймон слышал ее частое возбужденное дыхание.
     - Никому об этом не известно,  даже эмиру Абдаллаху, его потомку. Но у
эмира есть музей...  - Заметив,  что  это  слово  непонятно  Марии,  Саймон
пояснил:  - Собрание всяких редкостей,  древностей и фамильных сокровищ.  Я
побывал там в огромной пещере под скалами,  к востоку  от  Басры,  и  видел
множество  чудес,  много  такого,  от чего разбегаются глаза и пересыхает в
горле.  Но самым чудесным был памятный диск  старый  диск  для  компьютера,
который...
     Прохладные пальцы Марии коснулись его запястья.
     - Подожди,  Дик. Компьютер - это машина, умевшая считать? Кажется, они
еще говорили и показывали картинки.  - Он  сделал  утвердительный  жест,  и
девушка с торжеством воскликнула:  - Видишь,  я знаю,  знаю! Их придумали в
древние времена,  еще до Исхода,  о котором ты рассказывал нам  с  Мигелем.
Теперь их нет. На Земле нет... А у вас, на звездах?
     - Плюнуть  некуда,  -  с  чувством  сказал Саймон,  приспустил рукав и
продемонстрировал Марии свой коммуникационный браслет. Она кивнула:
     - Да,  я помню.  В этом твоем украшении тоже есть маленький компьютер.
Но что такое памятный диск? Зачем он? И почему - памятный?
     - Это устройство для хранения информации,  - пояснил Саймон.  - На нем
могут быть тексты,  картинки или фильмы. Если тексты, то диск подобен книге
-  вернее,  тысяче книг,  хотя размер его вот такой.  - Он показал,  сложив
пальцы колечком.  - Записать и  прочитать  текст    только  с  помощью
компьютера.  Любой  текст  -  стихи,  письмо,  математические  расчеты  или
дневник.  На том диске,  который я нашел  у  Абдаллаха,  и  оказался  такой
дневник.  Записки  Сергея Невлюдова,  сделанные им в преклонных годах.  Его
жизнеописание,  а также история создания Пандуса.  Рассказ о  том,  как  он
спроектировал трансгрессор.
     Мария снова придвинулась к нему.  Теперь их колени соприкасались,  и в
темных  зрачках  девушки  Саймон  видел  свое  отражение  -  крохотное,  но
поразительно четкое.
     - И что же? - спросила она.
     - Понимаешь,  малышка,  диск  очень  старый,  и  хоть запи дублируется
неоднократно, эксперты не смогли ее восстановить. Восстановить полностью, я
имею  в  виду.  Однако кое-что они прочитали,  и это в самом деле похоже на
сказку. Неклюдов писал, что Пандус - не его творение, и не творение вообще,
если  считать,  что  этот  процесс  -  прерогатива  людей или Божественного
Провидения.  Он только сформулировал проблему,  причем в  самой  обобщенной
форме: найти способ выживания человечества. Видишь ли, тогда, в двадцатом и
двадцать первом веках...  - Саймон смолк,  призадумался на  секунду,  потом
махнул рукой.  - В общем,  все было очень плохо.  Две мировые войны и сотня
малых,  революции, ядерная угроза, вечные споры и конфликты, перенаселение,
экологический кризис.  Словом,  наш мир двигался к гибели, и Невлюдов задал
вопрос - как же ее предотвратить? Задал вопрос и получил ответ.
     - От кого, Ди-ик? - Зрачки Марии позеленели от любопытства.
     - От всемогущего Джинна.  - Саймон улыбнулся. - То есть он называл это
существо Джинном.  Природа его неясна,  но есть подозрение,  что это разум,
возникший в  глобальной  компьютерной  сети.  Понимаешь,  не  искусственный
интеллект, сотворенный людьми, а естественный, но электронный, зародившийся
в некий момент при благоприятных условиях.  Иная  форма  жизни,  с  которой
Невлюдов  установил  контакт.  -  Не  спуская глаз с лица Марии,  он сделал
паузу, потом медленно промолвил: - Ему повезло, малышка, и всем нам - тоже.
Всем нам,  людям.  Во-первых,  этот Джинн не был враждебен человечеству, а,
во-вторых,  Невлюдов умел задавать нужные  вопросы...  И  в  результате  мы
получили Пандус.
     Губы Марии раскрылись в изумленном вздохе:
     - Неужели это... это правда, Ди-ик?
     Саймон пожал плечами.
     - Не стану утверждать наверняка,  но иных версий нет.  Может, я что-то
найду на Земле.  Еще одну копию диска или нечто такое, что подтверждает или
опровергает эту гипотезу. Посмотрим!
     - За этим тебя и прислали? - Девушка напряженно глядела на него.
     -Не только за этим.  Тайна Невлюдова - побочная цель,  не самая важная.
Куда важнее уничтожить передатчики помех, но и это идет вторым номером.
     - А первым?
     Она ожидала ответа затаив дыхание,  и Саймон чуть не сказал:  конечно,
встретиться  с  тобой.  Но  это  было  бы  неправдой;  их  встреча  явилась
случайностью, подарком судьбы, который приходит не каждому в руки, и только
сейчас  он понял,  сколь драгоценен сей дар.  Он не хотел его терять - даже
если придется остаться на Земле.
     - Что же первое? - повторила Мария, и он ответил:
     - Выжить.  Выжить и, если повезет, вернуться. - Потом добавил: - Ты...
ты бы ушла со мной?
     Он мог не спрашивать.  Губы ее были упругими,  прохладными и терпкими,
словно впитавшими горечь покинутой Земли, но поцелуй оказался сладким. "Нет
печали без капли радости", - подумал Саймон, вновь склоняясь к ее лицу. Оно
казалось сейчас  каким-то  мягким  и  беззащитным,  совсем  не  похожим  на
решительное личико Чии. Все-таки это была другая девушка.
     Они просидели  обнявшись,  в  молчании,  пока  солнце  не  скрылось за
стеной.  Каа дремал,  уткнувшись носом в жесткую бамбуковую циновку, небо и
вода в бассейне потемнели, пальма у ворот будто бы сделалась ниже и свесила
листья в грустной задумчивости,  а заросли  плюща  казались  теперь  серыми
растрепанными коврами,  небрежно вывешенными на стенах. Подул ветер, листья
пальмы зашелестели,  и бамбук на склоне холма  откликнулся  сухим  шорохом.
Губы Марии дрогнули:
     -Ди-ик...
     - Да? - Он обнимал ее за плечи, вдыхая нежный аромат волос.
     - Невлюдов... тот ученый... Что стало с ним?
     - Как  было  сказано,  он женился на прекрасной принцессе,  и жили они
долго и счастливо.  - Рот Саймона  растянулся  в  улыбке.  -  Финал  вполне
закономерный.  Он  выполнил  долг  перед  человечеством,  и оставалось лишь
пожелать чего-то для себя.  Как-никак он подружился с  Джинном!  Вот  он  и
пожелал того, что нужно всякому мужчине.
     - А что нужно мужчине? - спросила Мария, касаясь губами его век.
     - Встретить свою принцессу, разумеется.
     Это являлось  бесспорным  фактом,  и  Мария  затихла.  Потом раздалось
снова:
     - Ди-ик? А Джинн, тот разум в компьютере? Он все еще существует?
     - Вряд  ли,  милая.  Его  вместилищем  была  глобальная  сеть   Земли,
демонтированная  в двадцать первом веке.  Понимаешь,  чтобы возник подобный
разум,  нужно огромное количество  компьютеров,  соединенных  между  собой,
способных   обмениваться  информацией.  А  еще  -  программы,  бесчисленное
множество программ,  которые позволяют делать самые разные вещи - считать и
обрабатывать  данные,  прогнозировать  и распознавать переводить с языка на
язык,  моделировать  всевозможные  процессы  -  и  в  точных  науках,  и  в
экономике, и в психологии. Тогда количество переходит в качество.
     - Но  разве у вас,  на звездах,  нет таких программ и сетей из тысяч и
тысяч компьютеров?  - спросила Мария. - Есть! Ты сам говорил! Значит, Джинн
не умер?  Может быть, он отправился в космос вместе с людьми и теперь живет
на каждой из ваших планет, а вы об этом и не знаете?
     - Может быть,  - согласился Саймон,  представив  семейство  загадочных
электронных  спрутов,  что  прячутся  в глобальных сетях Колумбии и России,
Южмерики и Европы, Сельджукии и Китая. Эта картина повергла его в трепет;
крепче обняв Марию,  он пробормотал:  - Может,  и так, девочка, но это
уже  совсем  другие  Джинны.  Они  не  желают общаться с нами и пока что не
сделали людям ничего хорошего.  Правда, плохого тоже. Плохое мы делаем сами
себе.
     Лицо Марии стало несчастным, и он подумал, что в эту секунду видит она
мешок,  висящий на балке, поверхность озера под ногами и мельтешащих в воде
безжалостных  тварей.  Однако  это определение не совсем верно;  зверь есть
зверь,  и чувства его просты - голод,  страх и ярость,  порожденная голодом
или страхом. По-настоящему безжалостными бывают только люди.
     - Наши все не возвращаются, - сказала Мария, вздохнув и повернувшись к
сторожившей ворота пальме.  - Хочешь,  я покажу тебе танец с факелами?  Его
пляшут  в сумерках и обязательно у воды,  чтобы в ней отражался огонь.  Так
меня мама учила. Очень красивый танец. Хочешь? Пока никто не вернулся?
     Саймон молча кивнул.
                                   * * *
     Они возвратились на следующий день,  часам к трем: сначала - Проказа с
Филином,  затем  - Гилмор на лошади,  но без старика хозяина,  и,  наконец,
Кобелино. Штаны на Филине висели лохмотьями, физиономию Пашки-Пабло украшал  здоровенный  синяк,  но  оба  казались  довольными;  Пашка все порывался
рассказать про двух красоток,  Урсулку и Пепитку,  беленькую и смугленькую,
да  только  вот  какого колера какая он - вражье семя!  - подзабыл.  Гилмор
явился преображенным:  в белом щеголеватом костюме,  в сапогах  крокодильей
кожи  и  с полированной тростью,  отделанной серебром.  Его курчавые волосы
были  выпрямлены,  подстрижены  и  подкрашены,  чтобы  имитировать  седину,
широкий  негритянский  нос  вроде  бы  стал  поуже и поострей,  а кожа чуть
поблекла,  так что он мог при случае сойти за  очень  темного  мулата.  Но,
разумеется,  не  из  простых  - как минимум мытаря или бугра в каком-нибудь
злачном заведении,  где под бульканье и звон стаканов кружат ночные бабочки
Урсулы да Пепиты.
     Кобелино вроде   бы  остался  прежним:  штаны,  рубаха  да  стоптанные
башмаки, ниточка усиков над сочным ртом, гладкая шафрановая кожа и поволока
в  очах,  которые  чуть заметно посверкивали,,  когда их взгляд обращался к
Марии.  Саймон,  однако,  подметил,  что несет от  мулата  сивухой,  а  еще
появилась в нем какая-то уверенность,  будто ему,  извергу и отморозку, сам
Монтальван даровал прощенье и посулил,  в виде особой милости,  прокатить в
своем  обитом  плюшем  автомобиле.  Правда,  под  строгим  хозяйским взором
Кобелино увял и начал совершать мелкие беспорядочные движения:  то  теребил
пояс,  то почесывал за ухом,  то, горестно кивая головой, пересчитывал дыры
на рубашке.
     - Докладывай! - распорядился Саймон.
     - Свиделись мы с Гробовщиком,  хозяин.  Жив он, здоров, в яму пока что
не угодил и очень насчет тебя любопытствует.,  Ты,  говорит, Кобель, умеешь
паханов себе выбирать - не хуже, чем баб и девок. Чутье у тебя кобелиное на
стоящих.  людей,  особенно  если  к  морде  кулак приложат,  а после стакан
поднесут.
     - Дальше! - Саймон нахмурился, а Пашка фыркнул и пробурчал:
     - Будет тебе кулак, гнида навозная, а вот стакана не обещаю.
     Саймон велел ему заткнуться и кивнул Кобелино.
     - Еще расспрашивал,  хозяин,  кто вышиб с арены Емельку Кривого.  Пако
сам  не  дурак  подраться,  толк  понимает  и  к  хорошим  бойцам - со всем
уважением...  мимо чарку не пронесет.  Вот и спрашивал,  интересовался.  По
радио,  мол, трепались: завелся в Эстакаде новый чемпион - ну, а мы как раз
из тех краев,  со свежими,  значит,  новостями.  А Мамонт - что... Мамонт у
него  без  сочувствия,  хоть  и  знатный  боец,  да  из смоленских,  а Пако
смоленских не любит, у него на смоленских зуб, потому как...
     - Невнятно излагаешь,  - прервал мулата Саймон.  -  О  чем  ты  с  ним
договорился? Ну! Быстро и коротко!
     - Договорился,  что хочет он на тебя поглядеть. Сегодня, хозяин, между
пятью и шестью, так что можем уже отправляться. Но только чтоб был ты один,
то есть со мной, и больше чтоб никого, ни единого человечка.
     - Плохо договорился.  Не он на меня,  я на него глядеть буду. - Саймон
повернул  голову,  осмотрел  Пашку  с  синяком,  Филина  в  рваных  штанах,
сморщился и кивнул Гилмору: - Мигель! Пойдешь со мной.
     - А я?  - подскочил Пашка. - Ты ведь к бандюганам едешь, брат Рикардо,
а с ними,  не в обиду сказать,  толк от  Мигеля  невелик.  Взял  бы  нас  с
Филином. Прихватим ножики и...
     - Вы уже навоевались, - отрезал Саймон и зашагал к воротам.
     До машины,  спрятанной в зарослях, пришлось добираться не меньше часа.
Автомобиль был на месте,  в целости н сохранности,  только на правом  крыле
благоухала куча обезьяньего помета.  "Хорошо, что не на сиденье", - подумал
Саймон, залезая внутрь.
     Проделав неблизкий путь от Сан-Эстакадо до Рио,  он  не  избавился  от
удивления,  что этот лиловый монстр ездит,  слушается руля и тормозит, если
нажать на педаль.  Не боевая "саламандра" и даже не глайдер,  однако вполне
приемлемое транспортное средство.  В целом экипаж казался надежным,  хотя и
громоздким,  но  скорость,  маневренность  и  примитивные  тряские  рессоры
оставляли  желать  лучшего.  С  этим,  правда,  Саймон готов был смириться,
однако запах плохо очищенного бензина,  рев мотора и пронзительный  клаксон
его раздражали.  Лиловый автомобиль блокировал разом два его чувства, столь
необходимых для выживания, - обоняние и слух, и Саймону все время чудилось,
будто едет он в пустой бензиновой бочке, набитой булыжниками.
     Впрочем, грохот и тряска не помешали Кобелино заснуть глубоким сладким
сном,  пока они выбирались на дорогу, что вела к городской окраине. По этой
магистрали,  называвшейся Западным трактом, катили немногочисленные фургоны
и телеги,  запряженные мулами и лошадьми;  дорога,  обогнув зеленый  выступ
Хаоса,  тянулась  на  пологий  холм,  у  подножия которого лежали плантации
масличных деревьев вперемешку с цитрусовыми рощами и кукурузными полями. На
ближнем  поле  мерно  сгибались  крохотные  полуголые  фигурки в соломенных
шляпах.  Кроме них,  Саймон заметил всадников с карабинами и  плетьми:  эти
важно  восседали  в  седлах,  посматривая  по сторонам,  а временами что-то
вопили - что именно, заглушалось ревом двигателя и храпом Кобелино.
     - Столичный кибуц,  - пояснил Гилмор,  мрачнея лицом.  - Для  граждан,
отбывающих малую сельскохозяйственную повинность. "Светлый путь".
     - Путь?  При  чем  тут  путь?  -  Саймон  переключил передачу,  сбавил
скорость и удивленно воззрился на темнокожего учителя.  Тот  помрачнел  еще
больше.
     - Это  название  кибуца,  мой звездный брат.  За ним,  на вырубках,  -
угодья вольных  фермеров.  Вольных,  пока  не  рыпаются  и  налоги  платят.
"Белый",  четверть  урожая  -  в казну,  "черный",  другая четверть - Хорхе
Смотрителю, за покровительство и крышу. Все поровну, все справедливо.
     - И никаких эксцессов? - осведомился Саймон.
     - Почему же. Случались переделы, да все в один карман. И сейчас, и при
донецких, и при домушниках.
     - Домушники - кто такие? Про них ты мне не рассказывал.
     - "Наш  дом  -  Бразилия"  -  партия власти в давние времена.  Правили
долго, покончили с Русской Дружиной, а их самих вырезали донецкие в Большом
Переделе, лет двести назад.
     - А кто вырезал донецких?
     - Союз Бандеро, в две тысячи двести восьмом. Крокоди льеры, смоленские
и дерибасовские.  "Штыков" тогда еще не было,  а клинки,  "торпеды" и мелочь
вроде "плащей" боялись ввязаться в ту свару.
     С заднего сиденья,  где спал Кобелино,  послышалась затейливая рулада.
Саймон хмыкнул.  Когда автомобиль,  рыча и пыхтя,  взобрался  на  холм,  он
приглушил  мотор  и встал,  оглядывая зеленые дебри Хаоса и уходившую к югу
равнину, за которой синел океан. Там была бухта - огромная, с неестественно
правильными очертаниями, напоминавшими след чудовищной подковы; несомненно,
затопленный кратер на месте прежнего  Рио.  Новый  город  лежал  вдоль  нее
широким  полукольцом:  слева - белые особняки и виллы,  церкви и пятиглавый
собор,  обнесенные древней,  но еще внушительной каменной стеной,  справа -
гавань,  железнодорожная  колея  И набережная,  за которой тянулся лабиринт
узких, кривых и пестрых улочек. Набережную проложили от площади, служившей,
видимо,  городским центром; она выходила к морю и отделяла богатый район от
порта.  Главной ее достопримечательностью являлось массивное здание в  пять
или шесть этажей, окруженное пальмами, но серое и мрачное, словно гробница.
Перед ним цветными жучками мельтешили автомобили и пролетки.
     К востоку от  особняков  и  вилл  вдавалась  в  море  скала  странного
синеватого   оттенка,  с  плоской  вершиной  и  круты--ми  склонами,  будто
стесанными гигантским топором.  На этом  каменном  пне  стояла  крепость  -
квадратные  башни  и  стены  из  бурого  кирпича,  ворота,  к  которым вела
вырубленная в скале лестница,  центральная цитадель и вышки на  бревенчатых
опорах.  Сооружение  напоминало средневековый замок,  но над одной из башен
торчали вверх антенны,  на вышках поблескивали пулеметные стволы, а кое-где
виднелись  тонкие  журавлиные  шеи  подъемников.  Крепостная скала,.  белые
виллы,  площадь  и  гавань  образовывали  как   бы   внутреннее   городское
полукольцо,  охваченное  со  стороны  суши тремя промышленными районами,  -
видимо,  более  поздней  застройкой,  где  жилые   касы   соседствовали   с
приземистыми   корпусами   фабрик,   какими-то   складами   и  хранилищами,
водонапорными башнями и  куполами  немногочисленных  церквей.  Эту  внешнюю
подкову рассекали покрытые асфальтом дороги:  одна, на которой замер сейчас
лиловый лимузин,  подходила с  запада,  другая  тянулась  на  север,  между
дебрями Хаоса и прибрежными холмами.  В общем и целом, если не вспоминать о
бандитских кланах, переделах, кибуцах, налогах и остальных мелочах, столица
ФРБ  казалась  обширным  и процветающим городом тысяч на триста жителей - а
может, на четыреста, считая с окрестными фермами и поселениями.
     - Синяя  скала,  -  произнес   Майкл-Мигель,   заметив,   что   Саймон
разглядывает крепость.  - Как гласят предания, "Полтава" причалила сразу за
ней. Высадили десант, перебили пару тысяч аборигенов, затем построили Форт,
гавань  и городскую стену.  Нынче это Центральный округ Рио.  А ближе к нам
три новых - Восточный,  Северный и Западный.  
 - Что теперь  в  крепости?  - спросил  Саймон.  Учитель,  с  неприязнью  покосившись на громко храпевшего Кобелино, пожал узкими плечами.
     - Ничего интересного,  брат Рикардо.  Стены, башни, гарнизон "штыков".
Еще - столичные карабинеры,  казармы, арсенал. В главном здании - тюрьма, а
в подвалах - свалка.  Помнишь,  я говорил о  Старом  Архиве?  Вот  он-то  и
находится под нижним тюремным ярусом.
     - Ничего интересного,  говоришь? - Саймон перевел взгляд с крепости на
площадь. - А там что? Вроде гробика с пальмами?
     - Серый Дом,  он же - Богадельня, официальная резиденция Бразильянской
Думы  и  главных  департаментов.  -  Гилмор  принялся перечислять,  загибая
пальцы:  -  Общественного  здоровья,  Финансов,   Продовольствия,   Водного
Транспорта,  Медицины,  еще  -  Топливный  и  Военный.  Там  же  -  Архив и
государственный банк. Архив, в котором я служил, тоже в подвале.
     -Словом, правительство, - резюмировал Саймон. - И доны там обитают?
     - Это никому не известно.  Я прослужил в  Архиве  тринадцать  лет,  но
попадались  мне лишь чиновники мелкие паханито да думаки,  болтуны из Думы.
Вот на этих  глядеть  шесть  дней  в  неделю,  с  десяти  до  четырех.
Особенно когда они в кассу валят, за песюками.
     Он пробормотал  что-то  непечатное,  несообразное с его интеллигентной
внешностью и белым, с иголочки, костюмом. Саймон ухмыльнулся, сел и надавил
клаксон.  Пронзительный  вопль  повис  в воздухе,  и храп на заднем сиденье
прекратился.
     - Куда ехать? - спросил Саймон, не оборачиваясь.
     - Ах-ха-а...  - раздался сзади сладкий зевок.  - Прямо, хозяин, прямо.
Там,  на въезде, площадь, на ней живодерня стоит, так ты мимо нее газуй, не
задерживайся.  Третий поворот направо,  второй налево, и тормози у баобаба.
Здоровый такой баобаб, на Аргентинской улице, у пивной "Красный конь".
     Мотор взревел,  автомобиль  ринулся  с  холма  и,  обогнав  по  дороге
неуклюжий дымящий трейлер и несколько груженных  сеном  телег,  подкатил  к
площади.   За   ней  пригородное  шоссе  переходило  в  улицу,  застроенную
невысокими домами: белые, почти глухие стены, черепичные кровли, узкие окна
на уровне второго этажа,  крохотные балкончики,  увитые зеленью.  Справа на
площади располагался кабак,  слева - живодерня;  иными словами, полицейский
участок  с  неизменными  воротом  и ямой.  Яма была пуста,  но рядом широки
кругом стояли люди, облаченные в синее, и щелкали бичами то и дело поднимая
белесую мелкую пыль.  В кольце их кто-то метался и исходил криком, жалобным
и нестерпимо пронзительным.
     Притормозив, Саймон поднялся,  опираясь рукой о рулевое колесо. Теперь
он видел,  что избивали парня - лет семнадцати или шестнадцати,  тощего,  в
окровавленных лохмотьях,  свисавших с  исполосованных  плеч.  Синемундирные
гоняли  его  по  кругу  с таким расчетом,  чтоб дотянуться до жертвы тонким
кончиком бича,  оставив алую  полоску.  Временами  они  промахивались,  что
-вызывало проклятия и хохот - парень был маленький,  юркий и, вероятно, еще
не лишился сил.  Напротив,  у  кабака,  толпились  зрители;  кто-то  глядел
мрачновато, а кто-то - с жадным любопытством, но все молчали, переминаясь с
ноги на ногу и почесывая в затылках.
     - За что его?  - спросил Саймон.  Перед ним вдруг замаячили  развалины
панамской деревушки на Латмерике, трупы женщин со вспоротыми животами, тела
мужчин, развешанных на столбах.
     - Спер  что-нибудь,  -  с  зевком  откликнулся  Кобелино.  Гилмор,  не
поднимая глаз, уткнувшись лицом в скрещенные руки, хрипло пробормотал:
     - Не вмешивайся,  брат Рикардо. Потешатся, может, и отпустят. Вот если
б бичевали у столба, связанного, отсчитывая удары...
     - И плетью,  - со знанием дела добавил мулат. - Короткая плеть потолще
бича,  а если ее из тапирьей шкуры сплели,  да зашили свинчатку, да врезали
по черепушке...
     Саймон, мотнув  головой,  полез  через  бортик  машины,  но  Кобелино,
уцепившись за его ремень, повис мертвым грузом.
     - Ты  что,  хозяин,  ты  что.  Они  же  здесь в полной силе,  всех нас
порешат.  Хочешь над ямой висеть?  Чтоб муравьи тебе яйца отъели?  Не губи,
благодетель! Опомнись!
     Саймон молча вырывался.  Один из палачей - видимо, старший, в расшитом
серебром мундире,  - внезапно отбросил хлыст, шагнул внутрь круга и вытянул
из-за пояса плетку,  в точности такую, о какой говорил Кобелино, - толстую,
короткую,  с тяжелым,  оттянутым книзу концом.  Лица его не было видно,  но
бычий   загривок,   уверенный   шаг  и  очертания  пузатой  высокой  фигуры
подсказывали,  что  он  безжалостен.  Плеть  поднялась,  юноша,  с   ужасом
взвизгнув,  попробовал увернуться, но толстый плетеный шнур опустился прямо
ему на голову.  До Саймона долетел отчетливый хруст разбитой кости, толпа у
кабацких дверей глухо загомонила,  Гилмор застонал,  сжимая ладонями виски;
кожа его посерела,  будто это он бился сейчас в агонии  у  ног  человека  с
бычьим загривком.
     Саймон, не глядя, двинул локтем назад, попав Кобелино по ребрам, шумно
выдохнул и сел.  Мулат ворочался за его спиной,  постанывал,  бормотал: "За
что,  хозяин?  Я ведь...  Я ведь только..." Гилмор по-прежнему не  поднимал
головы. Под мышками его белого пиджака стали расплываться потные пятна.
     - Значит,  третий  поворот,  направо,  второй налево,  и до баобаба на
Аргентинской улице?  - ровным голосом произнес  Саймон.  Сзади  послышалось
утвердительное мычанье, и он врубил двигатель.
     Дорога заняла  минут  двадцать,  и  все  это  время  Саймон  боролся с
охватившей его  холодной  яростью.  Разум  разжигал  ее,  подсказывая,  что
Кобелино,  в сущности,  прав:  может, ему удалось бы вытащить парня, но шум
получился бы преизрядный  и  дело  без  трупов  не  обошлось.  Как  говорил
Чочинга,  взявши кабаний след,  не трать время у крысиной норы. В сущности,
это было вечной неразрешимой дилеммой:  он не мог успеть всюду  и  защитить
всех,  кто  нуждался  в  защите,  и  даже  когда  он  являлся вовремя,  ему
приходилось выбирать - спасти ли одного невинного, пожертвовав внезапностью
атаки,  или довести задуманное до конца, дабы защитить многих и многих. Дик
Две Руки решил бы эту задачу по-своему,  тут же сделавшись  горьким  камнем
или  лавиной  в  извилистом  овраге,  но  Ричард  Саймон  уже  избавился от
торопливого юного задора.  Он не сворачивал на пройденные пути;  каждый  из
них  был уместен в определенных обстоятельствах,  а здесь и сейчас,  в этом
опасном городе, он выбрал дорогу Теней Ветра.
     Стань змеей среди змей,  говорил Наставник,  имея в виду их гибкость и
ловкость,  ибо на Тайяхате змей не считали символом зла и жестокости.  Но в
Поучениях Чочинги было намного больше смысла,  чем казалось юному Дику  Две
Руки;  ведь  только опыт,  возраст,  перенесенное горе,  победы и поражения
способны явиться ключом к чужой мудрости. Ричард Саймон им обладал.
     Стань змеей среди змей.  В этой стране,  где правили доны  и  банды  -
правили  открыто,  не  таясь,  ибо  срослись с властью и сами были уже этой
властью,  - мудрость Чочинги приобретала совершенно определенное  значение.
Министры  тут  являлись  вождями  мафиозных кланов,  правительство - местом
разборок бандитов,  боровшихся за влияние и власть,  народные избранники  -
сворой  продажных крыс,  народ - стадом безгласных овец,  плативших двойные
подати;  деньги тут делились на "белые" и "черные",  люди - на бандеросов и
"шестерок",  и  вся  их  страна  являлась землей войны,  где прав богатый и
сильный.
     Стань змеей среди змей.  Если вокруг бандиты,  стань грозой бандитов -
самым сильным,  самым безжалостным,  внушающим страх; если к тебе протянуты
кулаки,  стань кулаком,  самым крепким,  железным  и  сокрушительным;  если
вокруг  -  кишат  змеи,  стань  среди  них главарем и сделай так,  чтоб они
захлебнулись собственным ядом.  И соверши все это с пугающей быстротой, где
силой,  где хитростью,  как положено тени в мире теней;  стань эхом тишины,
мраком во мраке, выбери нужный миг - и ужаль!
     Аргентинская улица  оказалась  нешироким  переулком,  что  тянулся  от
Смоленского  проезда  до Одесского бульвара.  Форма его напоминала согнутую
руку;  у локтя  действительно  рос  гигантский  баобаб  и  стояло  каменное
двухэтажное  здание,  чей  фасад  следовал  изгибу переулка,  делясь на две
равные части.  Слева,  за широкими деревянными  дверцами  в  стиле  салунов
Дикого Запада и витриной с изображением красного коня,  располагался кабак;
справа,  за дверью поуже,  была похоронная контора,  окно которой  украшали
ленты  и  венки с бумажными цветами,  деревянные и металлические кресты,  а
также  гроб,  затянутый  поддельным  муаром.  Между  кабаком  и  похоронным
заведением,  на самом углу,  виднелись глухие ворота, ведущие, очевидно, во
двор.  Саймон предположил,  что там стоит катафалк и находится конюшня.  На
воротах  была  намалевана  фигура  в  длинном  плаще,  знак покровительства
Монтальвана и Медицинского департамента.
     Саймон вошел,  велел Мигелю и Кобелино  устроиться  у  дверей,  а  сам
направился  к  стойке.  Она поблескивала жестью у торцовой стены вытянутого
длинного  помещения;  с  одной  стороны  ее  подпирала   пивная   бочка   в
человеческий рост,  с Другой, в просторной нише, находился бильярдный стол,
а за ним - приземистый буфет с плотно затворенными дверцами. На буфете тихо
наигрывал  радиоприемник  чудовищной  величины  -  корпус из черного дерева
длиною в метр,  массивные Круглые ручки регулировок и стеклянная  панель  с
разметкой Диапазонов.  За стойкой,  макая длинные усы в пивную лужу, Дремал
лохматый   коротышка-бармен,   трое   мордастых   парней    Гоняли    шары,
перебрасываясь   редкими   фразами,   и  еще  двое,  устроившись  у  бочки,
сосредоточенно сосали из кружек и раскачивались в такт мелодии.
     - Пива!  - сказал Саймон,  позвенев о стойку песюком. Бармен приоткрыл
один  глаз,  затем  -  другой,  не говоря ни слова,  сгреб монету и нацедил
напиток в маленький стакан.
     Саймон отхлебнул и сморщился.
     - Поганое у тебя пиво. И дорогое. Кабальеро такого не пьют.
     Бармен протяжно зевнул.
     - Кабляерские рыла могут катиться отсель на все четыре стороны.  У нас
для кабляеров скидки нет. Вот постричь могем за бесплатно!
     - Постричь  бы тебя не мешало,  таракан.  - Саймон,  стараясь подавить
раздражение, отвернулся к нише. Мордастые, не глядя на него, передавали кий
друг другу, лениво толкали шары, толкуя о чем-то своем:
     - ...под  кайфом был,  не иначе.  Папаше ейной - вилку в кадык,  девку
саму - топориком, а опосля до родичей дошло, мамаши да сеструхи...
     - Не трепись.  Пехота!  Левка не баловался с дурью.  Она с ним  спала,
папаша застукал и принялся бухтеть...
     - Враки! Спал он с ее сестрой, а застукала их мамаша...
     Пожав плечами, Саймон посмотрел на Кобелино но тот ответил безмятежным
ясным взглядом - мол,  что с меня  взять,  с  "шестерки"?  -  разговаривай,
хозяин,  сам.  Мигель  скорчился  на  табурете,  уткнувшись  подбородком  в
набалдашник  трости;  лицо  его  все  еще  отливало  серым,  а  руки  мелко
подрагивали.  Саймон покосился на бармена. Глаза у того были опять закрыты,
кончики тараканьих усов плавали в пивной пене. Сплюнув со злостью в стакан,
Саймон прижал их ладонью.
     - Меня тут встретить собирались.  - Он наклонился к коротышке. - Пако,
по прозвищу Пакостник. Не видел такого?
     Бармен дернул головой,  пытаясь освободиться,  но ладонь Саймона будто
приросла к стойке.
     - Ты, кабляеро, полегче. Враз рога обломаем!
     - Когда  спрашивают,  надобно  отвечать.  -  Не выпуская усов,  Саймон
напрягся. Трое мордастых - один поигрывал кием - приближались к нему слева,
а справа,  от бочки,  слышалось грозное пыхтение.  Проверка,  несомненно, -
мелькнула мысль. Он поднял стакан и выплеснул пиво в усатую рожу бармена.
     - Ты что же,  мужик,  Коротыша обижаешь?- раздалось сзади,  и  тут  же
тяжелый  кий  просвистел  над  ним  и  раскололся  о  стойку.  Стремительно
повернувшись и присев, Саймон ударил в пах ближайшего из нападавших, свалил
и  припечатал  затылком  к полу.  Двое прыгнули на него,  пытаясь выкрутить
запястья;  свирепо оскалившись и поднимая  обоих  на  вытянутых  руках,  он
смотрел,  как  бледнеют  их  лица.  Он мог бы убить их,  столкнув головами,
переломав ребра или шейные позвонки, но убийство было бы нарушением правил:
его  испытывали,  и только.  Он отшвырнул обмякшие тела;  один из мордастых
вылетел в окно под жалобный  стекольный  звон  и  вопль  Кобелино,  другой,
сметая шары, проехал по бильярдному столу, свалился вниз и замер у буфета.
     Мотнувшихся от  бочки  Саймон  встретил двумя сокрушительными ударами,
потом сгреб одного за воротник и перебросил через стойку. Это явилось актом
законной самозащиты:  усач уже целил в него из обреза,  и пушка была такой,
что в стволе поместился бы палец.  К счастью,  выстрелить он не успел - под
тяжестью  упавшего ствол дернулся вниз,  приклад - вверх,  ударив коротышку
под челюсть.  Саймон потянулся за ружьем,  уже прикидывая,  как расстреляет
бочку,   буфет  и  радиоприемник,  но  тут,  как  раз  со  стороны  буфета,
послышались  аплодисменты.  Он  повернул  голову:  буфетные   дверцы   были
распахнуты, за ними, в полутьме, неясно виднелась лестница, а перед тусклым
серым квадратом входа стоял лысый мужчина в годах,  невысокий, но жилистый,
с каким-то смазанным, незапоминающимся лицом. Это, правда, не касалось глаз
- они были хищными,  внимательными,  и взгляд их подсказывал  Саймону,  что
человек перед ним не простой, склонный к внезапным решениям и авантюрам.
     - Браво! - Лысый обогнул билльярдный стол, поглядывая на своих бойцов,
которые начали кряхтеть и шевелиться,  - Браво!  Кажись, я тебя недооценил,
э?
     "Стань змеей среди змей", - подумал Саймон, а вслух произнес:
     - Недооценившим меня тесно на кладбище, Пако.
     - Охотно верю.
     Пако  Гробовщик  пошевелил  распростертого  на  полу  мордастого:  -
Вставай,  Блиндаж,  поднимайся!  У нас гости дорогие,  а ты тут разлегся  и
слюни пускаешь.  Нехорошо!  -Заметив Кобелино,  он усмехнулся, потом ощупал
цепким взглядом Гилмора и вдруг, не меняя тона, предложил: - В отстрельщики
ко  мне  пойдешь,  э?  Такому умельцу трех горстей песюков не пожалею.  Сам
будешь отмерять.  А ручки-то у тебя лопатистые,  парень,  горсть  увесистая
выйдет.
     Саймон, будто в раздумье,  оттянул губу. Гнев его изошел в скоротечной
схватке,  и он снова был холоден и спокоен. Теперь начиналось совсем другое
сражение,  в  котором  сила  мышц и искусство распороть врагу живот не были
решающими аргументами,  - ведь он нуждался в союзниках,  а не в покойниках.
Союзникам, однако, полагалось знать свое место.
     - Ко   мне   -   это   к   кому?  -  поинтересовался  он,  разглядывая
невыразительную физиономию Пако.  -  Ты  ведь  не  дон  и  не  пахан.  Так,
паханито, горбатишься на Монтальвана.
     - Это тебе Кобель наплел,  э? - Пако погрозил мулату пальцем. - Так ты
ему не верь,  сынок, не верь. Он - скользкий кусок дерьма. Мы, конечно, при
Монтальвашке состоим - это с одной стороны. А с другой, мы - люди вольные и
прочих заказчиков не чураемся.  "Штыков" там,  дерибасовских либо "торпед".
Синезадых  я,  правда,  не  люблю,  ну  и крокодавов тоже.  Однако любовь -
любовью,  а деньги - деньгами.  Так пойдешь в отстрельщики?  Могу  и  твоих
"шестерок" взять.
     Тут Гробовщик  покосился  на  Мигеля-Майкла,  и  Саймон счел возможным
прояснить ситуацию:
     - Этот,  в белом? Так он не "шестерка", а лучший мой специалист. Банки
там, сейфы, замки. Словом, бугор-бухгалтер.
     -Буг... что? - Брови Пако приподнялись.
     - Счетовод. Деньги мои считает.
     -Деньги, значит...  Деньги - это хорошо,  деньги счет любят, если есть
чего считать.  Только смурной он какой-то,  хоть и в  шикарном  прикиде.  И
тощий. Не похож на бугра.
     - Утомился, - пояснил Саймон. - Много денег, много работы, а скоро еще
прибавится.  Соображаешь?  Зачем же мне отстрельщиком идти?  Я лучше  пойду
туда, где песюки мешками меряют, а не горстями.
     - Верно,  - согласился Пако,  - верно,  парень. И если ты знаешь такое
место, я сам к тебе в отстрельщики наймусь.
     - Знаю.  - Саймон кивнул очнувшемуся бармену на бочку,  и  когда  пиво
было  подано - не в жалком стакане,  а в двухлитровой кружке,  - отхлебнул,
поморщился,  вытер пену  с  губ  и  повторил:  -  Знаю!  Вроде  до  Первого
государственного  тут  недалеко?  И  транспорт  у нас имеется...  там,  под
баобабом. Отчего ж не съездить, э?
     - Ну, хозяин! - Кобелино вскочил, в восторге хлопнув себя по ляжкам. -
Ну  круто  берешь!  Одно  слово  -  "железный  кулак"!  -  Он  повернулся к
Гробовщику,  с гордостью выпятив грудь.  - Ясно, с кем я пришел? Понял, кто
мой хозяин?  Не дон-хрен Огибалов с Пустоши!  Вот как надо! Не шестерить на
"плащей" и "штыков",  а разом загрести песюки!  Мешками!  А у кого  песюки,
особенно в мешках, тот...
     - Закрой  хайло;  Кобель!  - прервал Гробовщик,  разглядывая Саймона с
новым и уважительным интересом.  Будто прислушиваясь,  он наклонил голову к
плечу,  коснулся лысины, поскреб темя и произнес: - Помстилось мне или нет?
Кто-то про Кулака помянул? Того ли, который из Сан-Эстакадо?
     - А если того, договорились? Пако снова поскреб лысину.
     - Почему ж нет?  Если головой ты  работаешь  как  кулаками...  Всякому
лестно  пойти  с  таким  главарем.  -  Он сунул пальцы в рот,  пронзительно
свистнул и приказал: - Ну, бразильяне, становись! Покажем товар лицом!
     Побитые Саймоном,  кроме коротышки-усача,  начали шустро  строиться  в
шеренгу.  Вернулся  выброшенный  в  окно,  встал рядом со своими мордастыми
приятелями;  ещё двое вылезли из тайного хода, который скрывался за буфетом
и,  очевидно,  вел  в  подвальное  помещение.  Кажется,  в банде Гробовщика
уважали дисциплину.
     - Вот, - произнес Пако, кивая на трех мордоворотов-бильярдистов, - вот
мои качки,  Скоба,  Пехота и Блиндаж. Скоба у них за старшего. Не так чтобы
бугор, но все же кочка на ровном месте. Мозгов мало, зато сила есть.
     - Есть,  - согласился  Саймон,  отхлебнул  из  кружки  и  поглядел  на
расколотый о стойку бильярдный кий.
     - Сласть  и  Шило  -  рядовые,  а  эти,  -  Пако ткнул в парочку вновь
прибывших,  - Хачо и Огузок,  отстрельщики.  Коротышка,  - он повернулся  к
усатому  бармену,  который  сосредоточенно  щупал челюсть,  - мой паханито,
заведение держит,  то бишь "Красного  коня".  Ну,  и  другие  есть.  Бойцы,
"шестерки",  стукачи.  И все при деле, все трудятся, крутятся-вертятся. Кто
гробы сбывает,  кто шустрит по  "черному"  для  Монтальвашки,  а  кто...  -
Вытянув палец,  Гробовщик прищелкнул языком,  имитируя выстрел. - Но банков
мы не обтрясали. И никто не тряс, сынок, сколь мне помнится. Ни вольные, ни
гаучо, ни остальные отморозки.
     - У меня большой опыт,  - отозвался Саймон,  не уточняя,  где и как он
обзавелся подобным редкостным умением.
     - Опыт - это хорошо, ежели с нами поделишься, не соврешь. А зачем тебе
врать,  сынок?  Вроде  ты  не  "шестерка",  парень  с  понятием и размахом.
Соображаешь,  э?  Будут деньги, будут люди, и будет новый дон. Может, ты, а
может,  -  я...  -  Оглядев своих громил,  Пако закончил мысль:  - И все мы
станем "железными кулаками". Не хуже синезадых, э?
     В кружке показалось дно.  Саймон сделал последний  большой  глоток  и,
глядя, как оседает пена на стеклянных стенках, произнес:
     - Договорились.
                                   * * *
     Полутьма казалась  теплой,  нежной,  обволакивающей.  В  свете  звезд,
мерцавших над патио,  Саймон видел,  как блестят глаза девушки, чувствовал,
как  льнет к нему нагое покорное тело.  Оно тоже было теплым и нежным - как
ночной полумрак,  накрывший  шелковой  темной  вуалью  город  на  океанском
берегу,  заросшие  лесом  холмы,  дороги,  поля,  фруктовые рощи и гавань с
судами, замершими на антрацитовом зеркале вод.
     Пальцы Марии легли на его плечо,  замерли,  погладили шрам,  коснулись
выпуклых  мышц - даже расслабленные,  они вздувались тугими буграми,  будто
напоминая о скрытой в них мощи.
     - Ты... - прошептала девушка, - ты...
     - Я...
     - Ты как скала. Дик. Такой же крепкий, жесткий...
     - Слишком жесткий?
     - Может быть.  - Она вздохнула,  повернулась,  устроив голову  на  его
груди. - Зато надежный.
     - Очень,  -  согласился  Саймон.  - Ты даже не представляешь,  какая я
большая надежда. Для тебя, для Мигеля, для остальных. Для всех вас.
     Он думал о своей миссии,  о людях,  пославших его сюда, об исчезнувшей
"Полтаве",  о  лунном  передатчике и многих других вещах,  столь же важных,
определявших суть его жизни, стержень существования. Эти мысли посещали его
не  раз и не два,  но теперь что-то ушло из них и что-то добавилось:  Земля
уже не казалась ему гигантской проржавевшей мышеловкой,  и чувство близости
к ней,  родства с этим миром, забытым и обездоленным, крепло в его душе. Не
оттого ли, что здесь он встретился с Марией?
     Еще одна девушка - мотылек,  с которым  наиграться и отпустить  к
другим медоносным цветам?  Он чувствовал, что это не так. Он знал женщин, и
женщины ему благоволили; он обладал той мужественной красотой, тем обаянием
уверенности и силы,  тем ореолом тайны, что привлекают женщин и покоряют их
и харизматической  неизбежностью.  Одних  он  помнил;  других  забывал,  не
прилагая  к  тому  усилий;  воспоминания  о  мимолетных встречах сами собой
опускались на дно его памяти,  тонули и гасли под грузом лет, покрытые илом
забвения.  Но было и другое - то, что вспоминалось с печалью или улыбкой, с
радостью или болью,  и неизменно - с благодарностью, ибо Ричард Саймон умел
ценить  дары судьбы.  Они являлись драгоценным ожерельем,  пусть не имевшим
зримого обличья,  однако хранимым столь же бережно,  с такой же  гордостью,
как шнур с побуревшими костяшками, свидетельством его побед.
     Он погрузил  лицо в волосы Марии;  вдыхая их свежий запах,  он думал и
вспоминал о своих девушках.  О белокурой Алине с Тайяхата, о робкой Хаоми с
чарующим разрезом темных глаз, о шаловливой Куррат ул-Айн, Усладе Взоров, о
неистовой страстной Долорес,  о Нази и ее подружках  с  Аллах  Акбара  и  о
рыжеволосой красавице,  дремлющей в подземельях Сайдары,  которую он не мог
назвать своей - ведь спящий принадлежит лишь собственным фантазиям и  снам.
Он   думал   о   Чие,   маленькой   Чие,  первом  сокровище  ожерелья,  что
разворачивалось перед ним сиянием глаз,  трепетом губ,  улыбками, ласковыми
словами,  которые шепчут в темноте, тесно прижавшись друг к другу. Он знал,
что не забудет  их,  всех  их,  разбросаных  в  необъятном  звездном  мире,
согретом  их  нежностью  и  теплотой;  он  был  благодарен им,  он желал им
счастья, но ни к одной из них он не смог бы вернуться.
     Быть может, к Чие... Но разве не Чия лежала сейчас в его объятиях?
     Он приподнялся на локте,  всматриваясь в полное звезд небо, где плыли,
далекие и незримые,  Колумбия и Тайяхат, Латмерика и Сайдара, Аллах Акбар и
каторжный мир Тида.  Его внезапное движение заставило  девушку  вздохнуть;,
руки  ее крепче обвились вокруг шеи Саймона,  горячее дыхание обожгло щеку.
Она прошептала:
     - Ты не уйдешь. Дик?
     - Нет, милая. Если не прогонишь. Она улыбнулась в темноте.
     - Прогоню?  Как я могу тебя прогнать? Ты - все, чем я владею, все, что
есть, и все, что будет. А о том, что было, мне не хочется вспоминать.
     - Не вспоминай, - сказал Саймон. - И не тревожься - я не уйду.
     - Даже  по  дороге  к дому?  По той,  которую хочешь открыть?  - Мария
внезапно села, заглядывая в лицо Саймону. - Ты говорил, что мир наш заперт,
а  еще  -  о  лунном  передатчике,  о том,  что послан его уничтожить,  и о
"Полтаве",  о корабле,  который исчез,  о древних боевых ракетах. Все так и
случится, Дик? Ты найдешь корабль и эти ракеты, чтобы послать их на Луну?
     - Не  знаю,  - чистосердечно признался он.  - Не знаю,  но надеюсь.  И
тогда...
     - Ты уйдешь? Будешь обязан уйти? По приказу или по собственной воле? -
Саймон  молчал,  вслушиваясь  в ее лихорадочный шепот.  - Это устройство...
Пандус...  трансгрессор...  Я поняла, что он - как двери, ведущие из мира в
мир. Двери закрыты, и ты со мной. Но если они откроются...
     - Это очень широкие двери, девочка. Совсем непохожие на щелку, которой
я пробирался сюда. И если они откроются, мы сможем уйти. Вместе.
     Успокоенная, она легла. Голос ее стал тихим, сонным.
     - А если нет? Если нет, Дик?
     - Тогда,  наверное,  я  стану  властелином   мира,   доном-протектором
Земли... Калифом Австралийских Эмиратов, правителем ЦЕРУ и ФРБ, байкальским
ханом,  чеченским князем и африканским королем.  Что же еще остается?  Я не
могу   допустить,  чтоб  парней  забивали  кнутом,  а  девушек  скармливали
крокодилам. Это, милая, не в моих правилах.
     Мария, прижавшись к нему, засыпала.
     - Это... будет стоить... большой крови, Ди-ик...
     - Кровь неправедных падет на их головы.
     - Кто ... так... сказал?
     - Бог, христианский Бог. Но я не люблю крови, не верю в Бога, и мне не
нравится это изречение. Я исповедую другую мудрость.
     - Какую?
     - Не милосердие,  но справедливость.  Правда, справедливость не дается
даром, и цена ей - все та же кровь. Но если я найду "Полтаву"...
     Головка Марии отяжелела,  веки сомкнулись,  и  Саймон  услышал  мерное
тихое  дыхание.  Поцеловав  ее теплую щеку,  он улыбнулся,  вдохнул ставший
родным аромат и прошептал:
     - Спи,  милая,  спи...  - Потом добавил пожелание на тайятском:  -  Да
пребудут с тобой Четыре алых камня, Четыре яркие звезды и Четыре прохладных
потока. Спи!
                                   * * *
     КОММЕНТАРИЙ МЕЖДУ СТРОК
     Половина Земли спала, другая - пробуждалась и бодрствовала.
     В восточном полушарии  над  безжизненной  частью  света,  называвшейся
Европой,  разгоралась  утренняя  заря.  Первые солнечные лучи скользили над
морем и редкими  островками  на  месте  Британии  и  Франции,  над  темными
гигантскими  провалами  и  вздыбленной  землей,  над  канувшими  в вечность
рубежами  государств  -  Германии,  Австрии,  Польши,  Чехии,  России.   Но
кое-какие  границы  возникли  взамен исчезнувших;  размытые и неясные,  они
разделяли жалкий остаток Украины с аймаками новой  восточной  империи,  что
протянулась  от  волжских  степей  до  монгольских пустынь.  Эта держава не
отличалась многолюдием,  но все же могла по праву считаться империей: народ
ее был воинственным,  земли - обширными и большей частью не пострадавшими в
эпоху Исхода. Как любая империя, Байкальский Хурал стремился к победоносным
войнам,  однако  врагов  на  достижимых  территориях оставалось немного:  с
запада - ЦЕРУ,  тонувшая в хаосе,  анархии и разрухе,  с  северо-востока  -
Колымская Тирания, защищенная тундрой, болотами, гнусом и свирепыми зимними
холодами.  Еще  имелись  Чеченские  Княжества  -  Центральное,  Тбилисское,
Дербентское,  Бакинское и независимый аул Басарлык - но все они,  оптом и в
розницу,  не представляли опасности для Хурала.  Их  население  исчислялось
сотнями, и большему было не прокормиться в бесплодных Кавказских горах.
     За океанами и морями лежали другие страны.  На юге, в Африке, - Черные
Королевства, в верховьях Нила, в бассейнах Нигера и Конго; на австралийских
берегах   -   семь  Эмиратов,  разделенных  бушем,  засушливыми  степями  и
пропастями  километровой  глубины;  на  западе  -  Американский  континент,
таинственный и легендарный;  в Хурале было известно,  что он существует,  а
более - ничего.
     Над осенней сибирской тайгой небо было затянуто тучами,  холодные воды
Байкала  застыли  меж  припорошенных снегом берегов,  над Амуром шли дожди,
Обскую губу сковал лед,  чудовищный провал на месте Уральских  гор  казался
черной  раной  среди унылых белесых равнин.  Близилась зима,  солнце висело
низко,  но был день, и люди бодрствовали: текли на запад отряды вооруженных
всадников,  грохотали  пороховые  мельницы,  над плавильными печами курился
дым, катились вагонетки в узких шахтных штреках, пастухи объезжали стада, в
юртах на волжском берегу завтракали,  в ярангах на берегу Алдана готовились
обедать.  В другой половине мира царила ночь.  Темные крылья ее раскинулись
от  канадских лесов до Огненной Земли,  от гор Каатинги до моря,  чьи волны
плескались  над  Калифорнией,  над  затонувшими  Мексикой  и  Техасом,  над
Оклахомой и Джорджией. На севере еще остались острова - Гренландия, Канада,
Лабрадор,  Аляска;  они  громоздились  могильными   плитами   на   кладбище
исчезнувшего  материка.  На  юге,  почти  не  изменившее очертаний,  лежало
побережье Колумбии,  Венесуэлы,  Бразилии - низмеуность, за нею - Гвианское
плоскогорье,  снова  низменность,  непроходимые джунгли на берегах огромных
рек,  а дальше - тусклое мерцание огней,  города,  селения,  фермы,  поля и
плантации,  корабли  у  причалов,  редкие  ленты  дорог,  мосты и рельсы на
утрамбованной насыпи.  Больших городов  было  немного,  и  в  названиях  их
слышался  отзвук тоски по иным временам и иной Земле,  не пышной и знойной,
зато привычной, покинутой с болью в сердце и не забытой.
     Рио-де-Новембе...                          Буэнос-Одес-де-Трокадера...
Санта-Се-васта-ду-Форталеза...       Харка-дель-Каса...      Дона-Пуэрто...
Рог-Гранде... Херсус-дель-Плата...
     Сейчас они спали,  большие и малые города.  Спали земли и воды,  спало
небо  над  континентом  и  кружившая  в  нем  "Пальмира",  последний земной
сателлит - заброшенная,  недостижимая,  леденеющая в космической тьме.  Под
ней  и  под  яркими  звездами  спали  кибуцы и вольные поселения,  лагеря и
рудники, спали бараки у нефтяных озер, стойбища гаучо в ниx, спали крепости
и   форты,  гавани  и  вокзалы.  Спали  рабы,  отстрельщики  и  "шестерки",
гуртовщики и бугры и качки, фермеры и рудокопы, нищие и богачи и те, с кого
собирали, выдавливали, выжимали.
     Под рокот  прибоя  спал  дон Грегорио,  ворочался в хрупком старческом
забытьи дон Хайме-Яков,  храпел после  вечерней  попойки  дон  Хорхе  Диас,
посвистывал  носом  дон  Эйсебио Пименталь,  видел сладкие сны дон Алекс по
прозвищу Анаконда.
     Но Ричард Саймон не спал, хотя глаза его были закрыты.
     И чудилось,  будто перекликается он с кем-то  другим,  не  спящим,  но
только  дремлющим  дни  и  годы,  десятилетия  и века,  - не человеком,  но
творением человека, не существом из плоти и крови, но разумом.
     Этот разум, затаившийся где-то, ждал.
     Быть может,  в том месте  мерцали  экраны  и  перемигивались  огоньки,
может,  что-то  щелкало  и  гудело,  вращалось с тихим шорохом,  наигрывало
бесконечную мелодию или пребывало в молчании; может, в придвинутом к пульту
кресле  лежал контактный шлем,  или оно пустовало,  или рассыпалось прахом;
может, двери в это убежище были распахнуты настежь или запечатаны паролями.
Может быть!
     Саймон беспокойно пошевелился.
     Где это  место,  пригрезившееся  ему?  "Полтава"?  Или какой-то другой
тайник,  запрятанный на земных  континентах  либо  на  океанском  дне?  Что
означает это видение?
     Он вздохнул, не в силах разгадать его смысл, и погрузился в сон.
                                  Глава 8
     Ричард Саймон стоял перед овальной,  бронированной,  похожей на люк  в
подводной лодке дверью Первого Государственного банка ФРБ.
     Это название  не  подразумевало,  что в республике есть другие банки -
скажем,  второй и третий, или же поименованные иначе, с заменой определения
"государственный" на "коммерческий",  "частный",  "инвестиционный".  Совсем
наоборот:   Первый   Государственный   являлся   единственным    финансовым
учреждением ФРБ,  которое могло бы считаться банком - в том смысле, как это
понимали в Разъединенных Мирах, и к тому же с большой натяжкой. Его филиалы
имелись   во   всех   столицах   провинций   и  протекторатов,  но  это  не
способствовало хождению  безналичных  средств  или  каким-либо  платежам  и
расчетам.  Подобных понятий в ФРБ не существовало,  и Первый банк занимался
лишь чеканкой монеты,  сбором налогов и их перераспределением между кланами
-  то  есть  играл  роль  накопительного  и  эмиссионного центра.  Так было
заведено с эпохи  НДБ,  державшей  в  нем  свою  партийную  казну,  которая
одновременно  являлась  и  государственной,  а  с  тех  пор не было никаких
существенных перемен.  Правда,  в результате Большого Передела банк поменял
хозяев: функционеров НДБ сменили дерибасовские, избравшие клановым символом
серебряную монету.
     Пако дышал в затылок, и Саймон, передернув плечами, велел ему убраться
к  лестнице.  Она  спускалась  из  коридора  в  это  подвальное  помещение,
своебразный холл,  отделанный гранитом;  слева располагался Архив, справа -
банк,  а прямо - открытый подъемник для транспортировки мешков с серебром и
постановлений  Думы,  подлежащих  архивному  хранению.  Вход  в  Архив  был
свободный, а банк, упрятанный под землю, казался абсолютно неприступным - в
него вела единственная дверь,  охраняемая синемундирными пулеметчиками.  Но
сейчас они спали,  как прочие стражи Богадельни на всех шести этажах, и сон
их, вызванный маленьким гипноизлучателем, был безмятежен и глубок.
     Запоров на  двери  не  обнаружилось,  но  в  середине,  люка   красным
огоньком,   зияла  щель  -  вероятно,  приемный  порт  электронного  замка,
несовершенного и примитивного,  однако проходившего здесь по разряду чудес.
Теперь Саймон понимал, отчего банки в ФРБ "не обтрясали", по выражению Пако
Гробовщика:  если б кто-то и справился с охраной,  открыть такую  дверь  не
удалось бы никому.  Разве что взорвать,  пустив на воздух Серый Дом со всей
прилегающей территорией.
     Он приложил  к  щели  браслет,  активировал  дешифратор  и  задумался,
разглядывая дверь.  Очень похожа на корабельный люк,  - мелькнуло в голове.
Из броневой стали,  поверхность  гладкая,  ни  швов,  ни  заклепок,  только
выпуклость к центру,  будто на тайятском щите чатха. Такая могла бы вести в
орудийную башню или скорее в отсеки с боеприпасами, учитывая кодовый замок.
Скажем, в пороховой погреб крейсера.
     Красный огонек сменился зеленым,  что-то лязгнуло, громыхнуло, и дверь
медленно растворилась.  Толщина плиты была солидной, пальцами не обхватить,
и вдоль всего торца тянулись едва заметные выступы запорных планок.  Саймон
осмотрел дверь со всех сторон,  рассчитывая обнаружить  какой-то  след  или
надпись,  свидетельство  ее  былой принадлежности,  однако не нашел ничего.
Хмыкнув,  он повернулся к лестнице,  но Пако,  Кобелино  и  трое  мордастых
молодцов уже стояли за его спиной.
     - Да  ты кудесник,  дон!  Вертухаи дрыхнут,  пушки в сторону,  а дверь
нараспашку,..  И как у тебя получилось?  Может,  какие-то хитрые штучки  от
срушников? Сонный газ, э?
     - Ты ведь не спишь, - сказал Саймон, отметив, что произведен в доны. -
А раз не спишь, позаботься о мешках.
     - Может, и сплю, - пробормотал Пако, ныряя в узкий проход за дверью. -
Кобель,  -  донесся  его приглушенный голос,  - кликни-ка остальных!  Кроме
Штанги  и  Кирпича  -  пусть  у  колес  подежурят,  а  Коротышка  за   ними
присмотрит...
     Саймон неторопливо  поднялся в верхний коридор,  где ждали его Пашка с
Филином.  Коридор был широк и тянулся по первому этажу от главного входа  с
площади до другого,  выходившего к набережной и гавани. Там, под пальмовыми
кронами,  затаились  фургон  и  лиловый  автомобиль,  а  с  ними  -  дюжина
головорезов  Пако.  Над  пальмами повис серебристый диск луны,  в бездонном
небе сияли звезды,  и резвый  морской  ветерок  проносился  по  набережной,
шевеля  обрывки гирлянд да раскачивая трупы гаучо над темной глубокой ямой.
Гирлянды и трупы напоминали о минувшем празднике и о  славных  победах  над
воинством дона Федора, одержанных за рекой Парашкой.
     В коридоре  был полный порядок.  Проказа с Филином дежурили у главного
входа, мордовороты Пако таскали мешки с серебром, охранники мирно храпели у
стен, а их карабины вместе с подсумками были сложены в аккуратный штабель у
пулеметной треноги.  Саймон распорядился,  чтоб не  забыли  вынести  и  это
добро, и зашагал к парадной лестнице мимо думского зала.
     Он хорошо  изучил  Богадельню  со  слов  Майкла-Мигеля  и в результате
визитов,  нанесенных лично -  с  поддельными  документами,  в  синей  форме
оцелот-лейтенанта,   командированного   из   Буэнос-Одеса.  Кроме  обширных
подвалов,  в этом здании насчитывалось шесть этажей,  первый из которых был
отведен   народным  избранникам,  сотни  лет  удобрявшим  подвальный  архив
протоколами и резолюциями. Думские депутаты в ФРБ избирались пожизненно, но
в  выборах  участвовали  не  все,  а  лишь  сословие  полноправных граждан,
владевших имуществом в двадцать тысяч песо. Впрочем, это нельзя было счесть
дискриминацией  и  ущемлением  в  правах,  так  как Дума почти не влияла на
государственную  политику  и  финансы.  В  ней   занимались   исключительно
долгосрочными прожектами:  не повернуть ли Амазонку к югу,  не скрестить ли
барана с тапиром,  не ввести ли особый "голубой" налог на оральный  секс  и
другие   мерзкие   извращения.   Дел   у  думаков  было  по  горло,  о  чем
свидетельствовали плакаты, украшавшие зал заседаний: "Экономика должна быть
экономной",  "Врагам народа - трудовое перевоспитание в кибуцах", "С каждой
ламы - тонну шерсти в год" и тому подобное. Особенно потряс Саймона лозунг,
утверждавший:  "Больше  мяса - больше силы,  больше силы - больше мяса".  С
минуту он размышлял,  о чьем мясе речь, потом плюнул и направился на второй
этаж, в департамент Общественного здоровья.
     За полчаса  он  осмотрел  все  комнаты  и  убедился,  что здесь нет ни
тайников,  ни сейфов с секретными  документами,  ни  роскошной  резиденции,
какая  приличествовала  бы  дону Грегорио.  О нем напоминал лишь портрет на
стене, изображавший сурового лысоватого мужчину, да надпись, в которой дона
Грегорио  именовали небоскребом справедливости и локомотивом прогресса.  По
прежним своим посещениям Саймон знал,  что выше,  в  других  департаментах,
дела  обстоят  точно  таким же образом:  канцелярии и кабинеты,  лестницы и
коридоры,  сытые ленивые чиновники в  годах,  стайки  болтливых  секретарш,
бумажки,  порхающие со стола на стол, и никаких следов реальной власти либо
приближенных к ней людей.  Серый Дом являлся вывеской и синекурой, сборищем
клоунов  и  недоумков,  иллюзией  и миражем,  и если здесь имелись какие-то
ценности, то лишь в подвале, который сейчас инспектировал Пако Гробовщик.
     Итак, Серый Дом стал отработанной версией,  которая,  кроме  мешков  с
песюками,  не принесла ничего,  - что,  впрочем,  не смущало Саймона. Минуя
один за другим пустынные  гулкие  коридоры,  он  размышлял  над  следующими
шагами,  стараясь  распределить  во времени и пространстве факты,  догадки,
события и людей - так,  чтобы добиться выигрышной комбинации.  Это было  не
просто;  шесть  с  половиной  недель  на  Старой  Земле  не  располагали  к
оптимизму, позволяя сделать лишь печальные выводы, и главный из них касался
его  миссии.  Помехопередатчик был недостижим;  он не мог ликвидировать его
стремительно и скрытно, как предусматривалось первоначальным планом, не мог
уничтожить вообще - без дополнительных сил и ресурсов.  Их полагалось найти
или создать,  но между такими очевидными решениями  была  большая  разница:
поиск  являлся  операцией  быстрой  и  автономной,  создание - длительной и
трудоемкой.  Он понимал,  что ничего не создаст в одиночку, ни дальнобойных
лазеров,  ни реактивных снарядов, и что на этом пути тоже имеется развилка:
либо местная власть будет сотрудничать с ним,  либо ему предстоит сделаться
этой  властью.  Доном-протектором  Земли,  калифом  Австралийских Эмиратов,
правителем ЦЕРУ и ФРБ,  байкальским ханом,  чеченским князем и  африканским
королем...  Что ж,  он был готов и к этому;  люди,  деньги и патроны у него
имелись. Не слишком много, но для начала хватит.
     Что же касается поисков,  то их надлежало вести по  двум  направлениям
сразу,  как  тайному,  так  и  явному.  У  каждого  были свои достоинства и
недостатки:  первый,  сохранявший  его  инкогнито,   был   извилистей,   но
безопасней,  второй  же  мог обернуться серьезными неприятностями,  ибо вел
прямиком к дону Грегорио и остальным властительным  донам,  которых  Саймон
рассматривал  как хитрых,  хищных,  но наиболее информированных людей.  Вот
только захотят ли они поделиться информацией?  Тем более сотрудничать, если
делиться окажется нечем?  Он испытывал большие сомнения на этот счет,  хотя
не мог предугадать в деталях реакцию властей. С одной стороны, власть в ФРБ
квалифицировалась  как  преступная и бандитская,  а значит,  ненадежная;  с
другой же -  Саймон  как-никак  был  эмиссаром  Разъединенных  Миров,  чему
имелись неоспоримые доказательства. Но стоило ли полагаться на благоразумие
бандитских главарей? Скорее на их страх...
     Страх не перед гипотетическим возмездием  со  звезд,  а  перед  зримой
угрозой,  как  вскрытая  дверь и опустевшие сейфы Первого Государственного.
Опасения за свою жизнь и власть,  боязнь очередного Передела,  страх  перед
новым кланом.  Ужас перед врагом,  более хитрым, хищным и изворотливым, чем
они сами.
     Но страх внушался лишь силой и умением;  так  говорил  Наставник,  так
утверждали инструкторы ЦРУ,  и эта истина была, разумеется, бесспорной. И в
соответствии с ней Саймон решил,  что встретится с  донами  в  тот  момент,
когда не будет сомнений в его превосходстве и силе. Он должен переиграть их
- тут,  на Земле,  власть над которой принадлежала им; он должен внушить им
ужас  -  в лесах войны,  где они считались кайманами и ягуарами,  хоть были
всего лишь стаей крыс.
     Таким был явный путь,  и Саймон уже  обдумывал  акции  устрашения,  не
забывая,  впрочем,  и  о  тайных дорогах.  Куда они вели?  В Форт и древний
Архив,  о  котором  рассказывал  Гилмор?  В  резиденции  власть  имущих?  К
"торпедам", имевшим какую-то связь с заокеанскими странами? На улицы Рио, в
таверны и кабаки? В гавань, к пирсам и кораблям? В другие города? В Разлом?
В Чилийский и Аргентинский протектораты?
     "Куда б  ни  вели,  -  подумал Саймон,  спускаясь по лестнице,  - я их
пройду.  Но  начинать,  пожалуй,  надо  с  Архива...  Или  с   какой-нибудь
крупномасштабной операции по истреблению крыс".
     Внизу люди  Гробовщика грузили последние туго набитые мешки.  В мешках
позванивало,  но  не  шуршало  -  бумажные   банкноты   тут   доверием   не
пользовались. По двум причинам, о коих Саймон уже знал, и обе были довольно
вескими.  Во-первых,  НДБ скомпрометировало идею бумажных денег; во времена
домушников их выпускали километрами для пополнения казны,  пока не случился
Большой Передел.  Домушников побросали кайманам,  и  в  целях  оздоровления
экономики  сменили  печатный  станок  на штамповочный пресс.  Серебра в ФРБ
хватало;  его добывали в неистощимых аргентинских рудниках,  и это  явилось
второй  причиной,  чтоб  отказаться  от  ненадежных  клочков  разрисованной
бумаги.  Монеты чеканили разных достоинств,  от десяти до четверти песо, но
все кроме медных гривен, именовались песюками.
     Люди Пако набились в фургон,  а сам Гробовщик,  развалившись на заднем
сиденье лимузина рядом с Филином и Проказой,  любовно  перебирал  блестящее
серебро.
     - Большие деньги - хорошо, но очень большие - еще лучше, - заявил он.
     - Кто  бы  спорил,  -  отозвался  Пашка,  а на лице молчаливого Филина
изобразилось одобрение. Пако поскреб лысину.
     - Тысяч семьсот огребли, аж колеса на тачке проседают!
     Считай, трехмесячная Монтальвашкина выручка, всех "плащей", сколько их
ни есть. И делиться ни с кем не надо... Ну, и куда такие деньги пустим, дон
Кулак?
     - В дело, - проинформировал Саймон.
     - В какое?
     - Не понимаешь?
     Монеты из ладони Пако с тонким звоном посыпались в мешок.
     - Понимаю,  чего ж не понять. Бог соображалкой не обидел. В дело так в
дело.  На трапезу,  скажем,  на вилки всякие, сковородки, ложки-ножики и на
ручки,  чтоб за ножики держались...  Так,  э?  А кушать-то с кого начнем? С
самых крутоватых или с тех, кто помягше будет?
     - А что, есть и такие? - поинтересовался Саймон, усаживаясь за руль.
     Этот вопрос  заставил  Пако погрузиться в размышления - похоже,  среди
намеченных к трапезе слишком мягких  не  водилось.  Не  дождавшись  ответа,
Саймон обернулся, посмотрел на его задумчивое лицо и промолвил:
     - Ну, если ты все понимаешь, так скажи, согласен или нет?
     - А  что  говорить?  После таких-то дел.  - Пако пнул лежавший в ногах
мешок.  - Теперь все пути-дорожки мне отрезаны.  И мне,  и моим отморозкам.
Теперь  от  дерибасовских  да синезадых пощады не жди - либо нас стрескают,
либо мы их схаваем.  Но я не жалею.  Не стоит в  "шестерках"  бегать,  если
выпал шанс повластвовать!  Пусть даже не одному, а на пару с тобой. Так что
нынче ты - наш дон,  я - твой пахан, и все мы, - тут Гробовщик покосился на
Пашку  и  Филина,  - все мы,  сколько нас есть,  "железные кулаки".  Новое,
значит, бандеро. Стоит отметить, э?
     - Попозже отметим,  - пообещал Саймон,  коснувшись рычага.  - Я к тебе
приду,  Гробовщик.  Приду,  и  потолкуем,  с кого начинать.  С мягких или с
жестких.
     - С такими-то деньгами я бы...  - откликнулся  Пако,  но  тут  взревел
мотор, заглушив конец фразы.
     Через пару  дней Саймон сидел в подвальной камере под "Красным конем",
устроившись на хлипкой табуретке.  Подвал использовался как  холодильник  и
помещение  для  доверительных  бесед  - иными словами,  как пыточная.  Пако
Гробовщик хоть и сотрудничал с "плащами",  был предводителем шайки вольных,
каких  в  бразильянских  городах насчитывалось немало.  Этот статус являлся
промежуточным между бандеросами и дикими изгоями;  вольные относились к той
необходимой   прослойке,   откуда   крупные   кланы   черпали   "шестерок",
отстрельщиков и топтунов и куда временами  спихивали  грязную  работу  -  а
заодно и ответственность. В силу этих причин вольные были столь же полезны,
как гаучо,  и даже еще  полезней,  ибо  не  рассматривались  как  структура
организованная  и не числились внешними либо внутренними врагами.  Им 
было  поручать  самые  разнообразные  дела:  отлов  невольников  и   беглых
отморозков,  торговлю  девушками  и  спиртным,  экзекуции,  экспроприации и
ликвидации,  а также разборки с несогласными и  недовольными.  Само  собой,
такие рандеву являлись крайне деликатными и требовали уединения, интимности
и кое-каких приспособлений.
     Над головой  Саймона  выступала  бетонная  потолочная  балка,  по  обе
стороны которой свисали кольца ошейников с веревками и цепями; прямо темнел
распахнутый зев камина,  а рядом с ним виднелись  две  кочерги,  толстая  и
потоньше,  заботливо  уложенные  на решетку;  справа стояла чугунная ванна,
которую при случае  было наполнить водой или более крепким содержимым,
а   слева,  на  стене,  красовалась  коллекция  дубинок,  обрезков  труб  и
бамбуковых  палок.  Пространство  за   ванной   заполняли   пивные   бочки,
хранившиеся  в  холодке,  а  сзади,  под лестницей,  была сложена вчерашняя
добыча  -  мешки,  оружие  и  амуниция,  накрытые  брезентом  и  заваленные
канистрами.   Судя   по  запаху,  в  них  был  мазут.  В  целом  обстановка
холодильника не располагала к оптимизму,  но Ричард Саймон бывал в местах и
пострашней.
     - Три сотни, - произнес он, раскачиваясь на табурете. - Триста бойцов,
и желательно,  чтобы пятнадцать-двадцать  умели  обращаться  с  пулеметами.
Разбить  их  на  бригады  и каждой поставить кого-нибудь понадежней.  Еще -
карабины,  боезапас и взрывчатка,  пару тонн,  тротил или что-нибудь в этом
роде. Горючего бочек сорок... Транспорт... Катапульты... Все, пожалуй.
     - Ката...  что?  - Пако недоуменно сморщился.  - Не понимаю,  о чем ты
толкуешь,  дон.  Катафалки у нас есть, а катафульков нет. И этого, пропила,
тоже нет. Есть динамит и аммонал.
     - Годится. А катапульты несложно изготовить. Я сделаю чертеж.
     - Ну,  если так...  Тогда посчитаем. Буграм, значит, по двести песюков,
пулеметчикам - сто пятьдесят,  бойцам - сотня...  -  Пако  поднял  глаза  к
закопченному,  потолку.  - Паханам, как бог велел, по тысяче. Плюс оружие и
динамит.  Плюс  колеса,  керосин,  бабы,  жратва  и  выпивка.  Это  что   ж
получается,  э?  Тысяч сто двадцать на круг... Можем нанять впятеро больше,
дон!
     - Больше не надо, - сказал Саймон. - Ты выбери самых злых, умелых и не
болтливых. Из тех, кто бандеросами обижен. Найдутся такие?
     - Как   не  найтись!  Каждый  второй!  У  Бабуина  двух  бойцов  бугор
смоленский над ямой вывесил.  Так и висели,  пока муравьишки  им  пальцы  с
яйцами  не  отъели.  Монька  Разин  схлестнулся с крокодавами,  от них же и
Челюсть с Семкой Пономарем в обидах.  А у Хрипатого и вовсе нос  соструган:
брякнул  мужик  не к месту,  что крокодильей мочой пованивает.  Ну,  есть и
другие меж вольных паханов.  У  кого  со  "штыками"  счетец,  у  кого  -  с
дерибасовскими, но больше таких, что на Хорху Смотрителя зуб имеют... Э?
     - Где он обретается, этот Смотритель?
     - В  Озерах,  говорят,  у речки Параибки,  на восток от Хаоса.  Сам не
видел,  близко не подойдешь - целую  армию  держит.  Было  поменьше,  когда
ходили со "штыками" на Федьку Гаучо,  а теперь вернулись. Теперь их там как
блох на шелудивом псе.
     Саймон приподнял бровь.
     - Откуда вернулись? Из Харбохи?
     - Точно.  Слышал, погуляли там. Чуть дона-протектора не пожгли. Только
я б с крокодавами на первый случай не связывался, дон. Эти из самых жестких
жесткие. Вот ежели с "торпед" начать либо с Клинков черномазых...
     Табурет под Саймоном угрожающе затрещал;  пришлось пересесть  на  край
ванны.  Она  была  холодной,  как  могильный  камень в зимнюю ночь.  На дне
расплылись подозрительные пятна:  то ли в ней кого-то резали, то ли травили
кислотой. Несколько секунд Саймон разглядывал их, потом спросил:
     - Где остальные доны? Хайме, Грегорио, Анаконда? Эйсе-био, Монтальван?
Где их искать? Что у них есть? Дома, дворцы, поместья? В Рио? На побережье?
На островах?
     Глаза Пако уставились на балку и свисавшие с нее ошейники.
     - Хороший вопрос,  Кулак! У Гришки вроде бы каса имеется на побережье.
Значит, к востоку - на западе скалы да джунгли погуще, чем в Хаосе. Богатая
каса!  Кратеры называется,  а почему - не знаю.  У остальных... - Гробовщик
задумчиво поскреб темя. - Правду сказать, у всех есть фазенды в городе, под
Синей  скалой,  да  что-то  я  там  их не видел.  Кроме Монтальвашки и Хосе
Трясунчика. Ну, Трясунчик совсем с катушек съехал и, надо думать, не жилец.
А  Монтальван открыто живет - ест,  пьет,  гуляет,  не бережется.  Чего ему
беречься?  Кому он страшен, с водкой, девками да кабаками? Бойцов-то у него
не густо. И не бойцы они, а так - качки да вышибалы.
     Саймон принялся выпытывать подробности насчет фазенд, стоявших в самом
богатом из городских кварталов,  к востоку  от  площади  и  Богадельни,  за
древними  крепостными  стенами.  Эти  дворцы  находились меж Синей скалой и
морем,  на проспекте Первой Высадки,  но  только  Хосе  Трясунчик,  главарь
"торпед",   и  Антонио  Монтальван  обитали  постоянно  в  своих  городских
резиденциях. Дом Хосе охранялся, а у Монтальвана ворота держались открытыми
-  для любого,  кто рисковал перепить его за столом или ублажить в постели.
Больше Пако ничего сказать не мог, хоть был, несомненно, типом пронырливым,
многоопытным и город чувствовал на ощупь, как собственную лысину. Этот факт
сам по себе являлся любопытным; выходило, что доны вовсе не жаждут общаться
с   массами  и,  если  не  считать  Хосе  и  Монтальвана,  предпочитают  не
афишировать домашних адресов.
     Но где-то они были,  разумеется,  известны.  Не в Сером Доме,  но среди
паханов  и бугров,  генерал-кондоров и ягуар-полковников,  доверенных лиц в
клановой  иерархии,  главных  мытарей  и  финансовых  воротил.  Список  мог
продолжаться,  однако  Саймон  в  том  необходимости не видел,  уже наметив
подходящую  фигуру  информатора:  не  "штык",  не   дерибасов-ский   и   не
крокодильер, а полицейский начальник высокого ранга. Такому положено многое
знать;  если не все обо всех,  то уж о собственном доне -  наверняка.  А  к
этому дону Саймон испытывал самый горячий интерес.
     Он оглядел   бетонную   балку,   цепи,   камин   и  другие  жутковатые
приспособления, потом промолвил:
     - Кажется, Пако, тебе не нравятся вертухаи?
     - Не больше, чем Бабуину, - отозвался Гробовщик.
     - Сыщешь мне одного? В качестве личного одолжения?
     - На кой?  Вчера ты любого синезадого мог взять,  пока мы  в  подвалах
шуровали. Э?
     - Любой мне без пользы.  Ты мне такого найди, чтобы фуражка от серебра
прогибалась,  а мундир колом стоял.  Начальник мне нужен.  Кандидатура - по
твоему усмотрению, кого разыщете. И пусть твои парни сюда его приведут. Без
штанов, голышом.
     - Не приведут,  а принесут,  - уточнил Пако с деловым видом.  -  Когда
тебе нужен этот голый хмырь? В серебряной фуражке?
     Саймон сделал неопределенный жест и поднялся.
     - Через день-два.  Когда найдешь, тогда и ладно. Так, чтоб главному не
помешало.  Набирай людей  и  про  остальное  не  забудь  -горючее,  оружие,
взрывчатка. Ты где их держать собираешься? Не в этом же подвале?
     - Зачем  в  подвале?  - Пако тоже встал,  отодвинув табурет.  - У меня
склады есть в порту у пятого причала и  на  Западной  дороге.  А  ежели  мы
Бабуина  наймем,  да  Моньку Разина,  Челюсть,  Хрипатого и Пономаря,  то у
каждого из  мужиков  найдется  тайная  щелка.  Есть  где  собраться  и  где
имущество сложить.
     - Вот  и  отлично.  -  Саймон  направился  к  лестнице,  но  на нижней
ступеньке  остановился  и  спросил:  -  А  что  в  городе  говорят?  Насчет
вчерашнего?
     - А  ничего.  Ни  по  радио,  ни слухов никаких.  Значит,  синезадым и
дерибасовским болтать не ведено.  Соображаешь,  э? Кто знает, тот знает - и
молчок.  Ищут!  Только меня им не найти.  И мысли про меня не будет! Пако -
мелкая рыбешка, вошь, Монтальвашкин прихвостень. Куда ему!
     - Смотри, чтоб люди твои не проболтались, - сказал Саймон с порога.
     - Не проболтаются. Предупредил - самолично язык вырву!
     Наверху играло радио,  дремал  за  стойкой  коротышка-бармен,  и  трое
качков,  Скоба, Пехота и Блиндаж, все продолжали свою бесконечную партию на
билльярде.  Скоба отсалютовал Саймону  новеньким  кием.  Пехота  и  Блиндаж
щелкнули  каблуками,  а  бармен,  приоткрыв левый глаз,  потянулся к пивной
кружке.
     Саймон покачал головой.
     - Не надо. Я ухожу.
     Коротышка открыл оба глаза.
     - Куда, хозяин? Щас мухи дохнут от жары. Пива хлебни. Холодное!
     - Как бы горло не разболелось,  таракан.  Увидев,  что хозяин тверд  в
своем намерении, усач вздохнул и дол ожил:
     - Кобель тут заглядывал. Тебя искал.
     - И где он?
     - Под баобабом. В тачке твоей парится.
     "Меняются люди,  - подумал Саймон. - С чего бы?" Всю дорогу от Пустоши
до Рио мулат держался при нем, беспокоясь - и не без основания, - что Филин
с  Проказой где-нибудь его придавят в отместку за прежние грехи.  Теперь же
он осмелел и днями болтался в городе,  таскался  по  девкам  и  кабакам  да
собирал  сплетни  и слухи,  забавные или глупые,  но абсолютно бесполезные.
Впрочем, все услышанное передавалось хозяину, а вот Майкл-Мигель, временами
исчезавший   по   каким-то   таинственным   делам,  не  говорил  ни  слова.
Расспрашивать его Саймон не  мог  -  между  слугой  и  другом  существовала
разница.
     Остановившись на углу,  он поглядел налево, потом - направо. В знойный
час  сиесты  Аргентинская  улица  казалась   вымершей,   точно   покинутый,
выгоревший  на  солнце  муравейник.  Над нею клубилась пыль;  жаркий ветер,
вздымавший ее,  развевал волосы Саймона и забирался  под  белую  полотняную
рубаху.  Но  после  подвального  холода  ласка ветра была приятной - словно
Мария прикасалась к нему теплыми пальцами и что-то  шептала,  неразличимое,
но нежное, как порывы налетавшего с моря бриза.
     - Хозяин!  - Кобелино зашевелился на плюшевом сиденье,  вылез,  шагнул
навстречу.  Его  волосы  слипли  от  пота,  виски  и  смуглые  щеки  влажно
поблескивали. - Хозяин!
     - Что  в  "Коне" не ждешь?  - спросил Саймон,  пытаясь угадать,  какую
сплетню ему сейчас преподнесут. - Музыка, пиво и общество приятное.
     - Только лишнее.  Зачем им видеть,  как мы шепчемся?  Подумают чего  и
Пако донесут.
     - А нам,  выходит,  пошептаться нужно?  - Саймон,  приняв таинственный
вид, уставился на мулата. Этот разговор его забавлял.
     - Нужно,  хозяин.  Я тут  знакомца  навестил  -  он  вроде  Валеки  из
"Парадиза",  чикитками  торгует,  от  "плащей".  Крутые девки!  Груди - во!
Бедра... ах, какие бедра! А зады! Твоя-то тощая, а у этих... - Заметив, как
сошлись  брови  Саймона.он  резко  оборвал  фразу и заторопился:  - Словом,
пришел я раз, пришел другой, а на третий знакомец и говорит... Саймон ткнул
его пальцем под ребро.
     - Опять докладываешь не по форме. Имя? Адрес? Внешний вид,приметы?
     - Родриго   Прыщ,   хозяин.   Центральный  округ,  Третья  Драгунская,
заведение "Под виселицей".  Это в одном  квартале  от  площади,  где  гаучо
висят.  Вид  обычный:  рожа  толстая,  зубы  выбиты через один и нос набок.
Примет особых нет,  кроме серьги в ухе.  Здоровая такая  серьга,  колечком,
палец просунуть .
     - Связи? - поторопил Саймон.
     - Это ты о чем, хозяин?
     - На кого он работает?
     - А!  На Монтальвана.  Девок его пасет, но прирабатывает у смоленских.
Хвастал,  что с Карлой Клыком знается.  Карла,  дескать,  грудастых  любит,
заглядывает  "Под  виселицу".  Как вздернет кого,  так и зайдет,  и шутит -
гуляю, мол, от виселицы к виселице.
     - Кто этот Карла?
     - Пахан  Центрального  округа.  Ба-альшой  человек!  При  самом   доне
Грегорио,  а может,  при его племянничках. Хотя вряд ли, не был бы он тогда
паханом - у Грегорио с племянниками согласия нет.  Прыщ толковал, что дочку
он за "штыка" отдает,  за Алекса Анаконду,  чтоб, значит, внуков дождаться.
Может, и дождется - внуков или Передела. Племяннички-то ждать не станут.
     Саймон кивнул.  Эта история гуляла в Рио по всем кабакам,  и никто  не
ведал, сколько в ней правды, а сколько выдумки.
     - Дальше!
     Кобелино взял галопом с места, где произошла заминка:
     - Так  вот,  пришел  я  в  третий  раз,  а Прыщ и говорит,  мол,  дона
Трясунчика заказали.  Чтоб все было чинно-благородно,  без мук и зверств, и
чтоб покойничек в гробу смотрелся как жених на свадьбе.  Горло,  значит, не
резать,  в лоб не палить,  ножиком  в  брюхо  не  тыкать  и  не  накачивать
керосином  -  от  него по коже синий цвет разливается.  Словом,  работа для
мастера,  на пару тысяч песюков!  Сказал он про песюки,  и  ждет,  смотрит.
После  подмигивать  начал  и  намекать:  не  найдешь  ли умельца за тысячу?
Вторую,  мол,  разделим.  А еще, говорит, - полная амнистия тебе выйдет, от
прежних  грехов и Пустоши.  Только чтоб умелец был не из наших,  не из Рио,
вольный или там отморозок,  и половчее.  Ежели справится,  будет при  новых
заказах.  Есть, мол, кого заказать! Трясунчик вроде бы так, для разминки. -
Кобелино промокнул виски рукавом и закончил:  - Я,  хозяин,  понимаю:  пара
тысяч после вчерашнего - плюнуть и растереть. Несерьезные деньги. Однако...
     - Я  подумаю,  -  сказал  Саймон,  повернулся  и  зашагал  к Одесскому
бульвару. .
     Кто-то пытался выйти на него, и это являлось самым важным в бессвязных
речах  Кобелино.  Какие-то  люди,  желавшие  нанять отстрельщика - умелого,
опытного,  но не известного никому.  И эти люди полагали, что такой человек
найдется,  - вернее,  что Кобелино его найдет. Странная уверенность! Или не
очень? Ведь Кобелино и Гилмор некогда жили в этом городе, и через любого из
них  было добраться до Ричарда Саймона. Правда, до разных Саймонов: до
брата Рикардо,  убийцы и главаря разбойничьей шайки,  или  до  Тени  Ветра,
эмиссара Разъединенных Миров.
     Похоже, сейчас  его  востребуют в первом качестве,  подумал Саймон.  И
люди, желавшие купить его, не знали, кто виноват во вчерашнем. Тут Кобелино
прав;  если  б  знали,  цена  на  его услуги была бы повыше.  Или не было б
никаких предложений...  Скорее  последнее;  тому,  кто  обчистил  банк,  не
предлагают  за  пару тысяч отстреливать донов.  Такой человек сам по себе -
мишень.
     Эти выводы были вполне очевидными,  и Саймон уже смирился с  тем,  что
список его возглавит не живодер Грегорио, а дон Хосе Трясунчик. Воз, и
к  лучшему;  расставаясь  с  миром  скорбей  и   печалей,   Трясунчик   мог
исповедаться в грехах и поделиться чем-нибудь интересным.  Например,  о том
же доне Грегорио.
     Одесский бульвар вывел к улице,  что тянулась до площади и Богадельни.
Невысокие  здания  по  ее  сторонам  будто  подрагивали  в  жарком  мареве;
временами,  натужно  ревя,  проносился  автомобиль  или  пылила  телега,  а
прохожие,  редкие  в  этот  час,  стремились  укрыться  под  тенью  домов и
деревьев.  Саймон  шел  по  самому  солнцепеку,  лишь  этим  отличаясь   от
обитателей  Рио.  Выгоревшая  шевелюра,  сандалии  ,  рубаха из некрашеного
полотна,  холщовые штаны.  Белесая зыбкая тень на фоне  белесых  фасадов  и
раскаленной мостовой.
     Он размышлял   об   этом  городе,  так  непохожем  на  настоящий  Рио,
перенесенный на Южмерику.  В Рио жили бразильцы,  не бразильяне; там звучал
иной  язык,  там  улицы  были  полны машин и глайдеров,  там ночь озарялась
неоновыми огнями,  там стоэтажные небоскребы подпирали небо,  соперничая  с
горным хребтом,  что протянулся на севере, там, под резными кронами пальм и
яркими тентами,  слышалась музыка - сотни мелодий,  знакомых и  незнакомых,
сливающихся в разноголосый хор.
     Здесь, в этом Рио,  царили тишина, пыль и безлюдье. Узкие улицы, белые
стены и невысокие дома;  пролетки,  фаэтоны и допотопные автомобили; значки
кланов на вывесках торговых заведений,  окна-амбразуры,  двери-щели, лавки,
кабаки и длинные унылые фабричные  корпуса.  Консервная  фабрика,  бумажная
фабрика,  ткацкая фабрика,  лесопилка и угольный склад,  кладбище и церковь
при нем,  рынок,  почти пустой во время сиесты.  Еще один рынок находился в
гавани;  там торговали рыбой, моллюсками и крокодильей кожей, а кроме того,
не слишком таясь,  девушками и детьми.  Их поставляли многие кланы,  снимая
дань с неимущих самым простым и эффективным способом - натурой.
     Город дремал,  раскинувшись у серповидной бухты.  Город был другим,  и
другим был берег,  не походивший на прежние берега,  на узкую  полоску  меж
морем  и  горами,  где  высились  некогда  башни Рио.  Тот Рио отправился к
звездам,  оставив на память Земле гигантский овальный кратер; море затопило
его,  ближние  горы  обрушились в воду,  со склонов дальних сползли селевые
потоки, прикрыв следы катаклизма; и теперь лишь Хаос да каменный пень утеса
с  Фортом напоминали о минувшем бедствии.  Однако в определенном смысле оно
являлось  перманентным:  природа  достигла  равновесия,  чего  нельзя  было
сказать о людях.
     Саймон пересек  площадь  перед Серым Домом и свернул налево,  к старой
крепостной стене.  Ее сложили  из  рваных  каменных  глыб  самой  различной
величины  и  формы  -  вероятно,  в прежние времена берег был завален этими
камнями,  пошедшими на строительство укреплений.  В стене не имелось ворот,
только  широкий проем между двух неуклюжих пилонов,  от которого начиналась
Легионная улица.  Тут тоже было тихо,  но эта тишина казалась не пыльной  и
жаркой, а благостной. Фасады уютных домов увивали лианы, в палисадниках рос
кустарник  с  сиреневыми  цветами,  над   плоскими   кровлями   возносились
затейливые башенки, а на перекрестках кое-где журчали фонтаны - и около них
воздух был свежим, насыщенным влагой и запахом воды.
     Сразу за  стеной  стояло  длинное  трехэтажное  здание   Синода,   где
размещалась семинария,  та самая, в которой учился покойный брат Рикардо, а
дальше - пятиглавый собор с  посеребренными  куполами.  В  нем  уже  Саймон
побывал,  подбросил  к  алтарю  крест  отца Домингеса с запиской и мешочком
песюков,  с просьбой, чтоб передали семье погибшего. Он надеялся, что крест
и  монеты  не  пропадут,  не  осядут в чьих-то карманах;  все-таки Домингес
пострадал за веру, пав от рук безбожников-убийц.
     С Легионной Саймон свернул на Морскую,  затем - еще на-какую-то улицу,
густо   обсаженную  апельсиновыми  деревьями;  дома  сменились  особняками,
башенки - башнями,  палисадники - парками,  и в каждом за чугунной решеткой
бил  фонтан  и  блистала  на солнце поверхность бассейна.  Он приближался к
берегу и Синей скале;  ее тень накрывала дома и деревья, а в разрывах между
зелеными кронами мелькали башни оседлавшего утес Форта. Саймон остановился,
задрал голову и минут пять разглядывал древнюю цитадель.  Над южной  башней
торчали  три  антенны:  две  -  обычные,  а  третья  - в форме параболоида,
нацеленного в зенит.  Отсюда,  снизу,  она казалась  ажурным  металлическим
цветком, что распустился на камнях и смотрит в небо, раскрыв свою чашечку в
безмолвном и безнадежном призыве.
     - Хмм...  -  пробормотал   Саймон,   оттягивая   губу.   -   Коррекция
баллистических траекторий плюс ближняя космическая связь.  Откуда сняли?  С
"Полтавы"? И зачем?
     Он двинулся дальше,  прикидывая,  как бы забраться в  Форт,  -  то  ли
штурмовать скалу, то ли взламывать ворота. Оба решения казались ему слишком
грубыми,  примитивными и ненадежными; утес был на редкость крут и обрывался
в  море,  а  дорога,  ведущая  к воротам,  просматривалась с наблюдательных
вышек.  Дав себе слово поразмыслить  над  этой  проблемой,  Саймон  миновал
довольно  высокое здание - как оказалось,  еще одну церковь - и очутился на
проспекте Первой Высадки.
     Прямо перед ним,  за живописным нагромождением  валунов,  сияло  море.
Улица,  довольно широкая, но короткая, шла на восток и упиралась в подножие
Синей скалы. Домов - точнее, дворцов, или фазенд, по выражению Пако, - было
на  ней  с  десяток,  не больше.  Шесть или семь,  насколько мог разглядеть
Саймон,  стояли в ряд за церковью,  разделенные  деревьями  и  стенами;  на
противоположной  стороне  находились еще три,  все - за высокой оградой,  к
которой подступала буйная зелень.  Крайний из этих дворцов,  принадлежавший
дону  Эйсебио  Пименталю,  был  тих,  молчалив  и  безлюден;  дальше стояло
массивное здание в форме куба с восьмиугольной башней,  похожей на маяк,  -
обитель дона Хосе,  судя по описанию Гробовщика.  Задний ее фасад выходил к
морю, и это являлось весьма полезным обстоятельством.
     У церковных дверей,  несмотря на жару,  толпились  прихожане  -  одни,
постарше,   клали   поклоны,  другие,  тихо  переговариваясь  между  собой,
дожидались начала службы.  Саймон приблизился к ним,  перекрестился и поник
головой,  словно  в мыслях обращался к Господу;  он простоял так с четверть
часа,  молясь  за  грешную  душу  Хосе  Трясунчика,  которой  пришел   срок
расстаться  с телом.  Заметив,  что остальные прихожане не обращают на него
внимания,  он отвесил поясной поклон,  неторопливо пересек  улицу,  обогнул
валуны, напоминавшие стадо окаменевших китов, и прыгнул в воду.
     Она послушно   расступилась   перед   Саймоном,   пропуская  в  теплую
темно-зеленую глубину.  Он поплыл  вдоль  берега,  временами  поднимаясь  к
поверхности  и осматривая камни,  песок,  деревья и маячившую за ними крышу
Пименталевой фазенды. Затем начались владения дона Хосе: длинный, сложенный
из  гранита пирс,  у которого покачивался катер,  и тщательно подстриженные
кусты за ним.  Эта живая изгородь двухметровой высоты подступала  к  самому
пирсу,  на  котором дежурили трое охранников - при пулемете и с карабинами.
Заметив направление,  Саймон снова  нырнул,  и  вскоре  перед  ним  выросло
каменное основание причала,  покрытое густыми бурыми водорослями. Он поднес
к глазам браслет, коснулся пластины, включавшей гипнозер, и подождал секунд
тридцать,  привычным  усилием воли превозмогая сонную одурь.  Потом всплыл,
держась между гранитной стенкой и катером, скользнул на пирс, бросил взгляд
на оцепеневших стражей, довольно хмыкнул и растворился в кустах.
     Живая изгородь из акации была колючей и густой,  но тело Саймона вдруг
сделалось бескостным;  он полз,  изгибался между стволов и ветвей, почти не
думая о выборе маршрута,  и листья,  чуть заметно колыхаясь,  смыкались над
ним плотным зеленым пологом.  Великое  искусство  пробираться  в  зарослях,
преподанное  Чочингой,  отточенное  в  тайятском лесу,  вошло в его плоть и
кровь; сейчас он был не человеком, а ящерицей . или змеей, гибким маленьким
существом, способным проникнуть в любую щель.
     Заросли кончились. Их живая стена с нешироким проходом в дальнем конце
окружала бассейн - прямоугольный,  большой,  но  мелкий:  Саймон  отчетливо
видел   каждую  трещинку  на  плитках,  устилавших  дно.  В  воде  неспешно
дрейфовали игрушечные  суденышки,  целый  флот  из  боевых  и  транспортных
кораблей  -  крейсера,  линкоры  и  пассажирские лайнеры размером с ладонь,
эсминцы и парусные фрегаты длиною в палец и совсем уж крохотные яхты, шхуны
и катера.  На краю бассейна в низком глубоком кресле сидел старик; лицо его
было изрезано морщинами,  голова  тряслась,  в  руках  подрагивало  длинное
бамбуковое удилище.  Он держал его, точно рыбак, который часами ждет самого
скромного Улова.
     Саймон скользнул за спинку кресла.
     - Развлекаешься, дон Хосе?
     Морщинистое лицо со слезящимися  глазами  обратилось  к  нему.  Голова
тряслась  - мелко,  безостановочно,  и в такт ей дергались бескровные губы.
Болезнь Паркинсона в  последней  стадии,  подумал  Саймон.  Или,  воз,
последствия инсульта. Ему вдруг расхотелось убивать дона Хосе.
     - Т-ты... к-кто? - выдавил старик. - Гр.. Гришка п-прислал? Уб-бить?
     - Нет, - Саймон покачал головой.
     - 3-значит, из ЦЕ... ЦЕРУ?
     - Это ближе к истине.
     - К-как  пробрался?  М-моя охрана?  Речь старика сделалась отчетливей,
будто губы его вспоминали, как произносить слова.
     - Охрана на пирсе спит,  - произнес Саймон.  - И  не  пытайся  позвать
других. Это бесполезно.
     Лицо дона  Хосе  заходило  ходуном:  веки и губы задрожали,  дернулись
щеки,  стали закатываться зрачки.  Но он,  видимо,  был в полном сознании и
трезвом рассудке.
     - Т-ты прилетел недавно? Через К-Канаду?
     Прилетел, отметил Саймон, машинально кивая. Через Канаду! Выходит, тут
было на чем летать?
     - Не докладывают мне...  - пробормотал старик.  - Будто и  н-нет  меня
вовсе...  Человек  прилетел,  а я н-не знаю...  Хотя...  - выцветшие глазки
уставились  на  Саймона,  -  хотя  п-пан  Сапгий  тоже  ищет  моей  смерти.
Н-недоволен...  -  Это являлось не вопросом,  а констатацией факта,  - Я не
нашел "Полтаву". Оружия тоже нет. Только это...
     С неожиданным проворством он подтянул к  бортику  один  из  игрушечных
кораблей,  наклонился и выхватил его из воды.  Брови Саймона полезли вверх.
На дрожащей  ладони  старца  лежал  крохотный  крейсер-тримаран  с  боевыми
башенками,  мачтами,  антеннами  и  даже  самолетами  на посадочной полосе.
Точная копия "Полтавы".
     - В-вот, возьми... Другого н-нет.
     Саймон сунул игрушку за пазуху.  Ее с великим мастерством вырезали  из
черного дерева,  прикрепив к пробковой пластине - вероятно,  чтобы моделька
могла плавать.
     Дон Хосе  что-то  забормотал,  и  Саймон  склонился  к  нему,  пытаясь
разобрать медленную невнятную речь.
     - В-всю  жизнь...  на кораблях...  п-повеселился...  от К-Ка-нады д-до
Ар-ргентины...  на Ам-мазонке... на П-Парашке... Теперь - т-тут... у лужи с
игрушками...  3-зачем  жить?  П-пла-вать  нельзя...  п-пить нельзя...  бабу
нельзя...  Я с-сам...  с-сам бы умер...  Т-только не  от  Гришки...  не  от
Хайме... Лучше ты, чем другой...
     - Почему они ищут твоей смерти?  - спросил Саймон. В горле у дона Хосе
забулькало, захрипело - кажется, он смеялся. .
     - В-ижу...  н-недавно прилетел...  н-не  знаешь...  Старая  история...
Хайме б-был молод,  и я б-был молод... лют... руку ему-отхватил... мог бы -
башку,  но без нее он бы столько н-не прожил...  Шутка! Полвека б-без руки,
кхе? К-каково? Н-не любит меня... очень...
     - А дон Грегорио?
     - Гришке  люди  мои  нужны,  к-корабли...  Анаконду  подмял,  с  Хайме
д-договорился...  Т-теперь на мое зарится... Чего ж не позариться? У всех -
н-наследнички...  У Гришки - дочь с племянниками,  у Хайме - сыновья. Хорхе
н-наплодил ублюдков...  А у меня - никого!  Мои паханы будут власть делить.
Сергун,  Митяй и Понт.  М-может,  Гришка с ними и стакнется...  м-может,  и
Пимена объездит...
     - И что потом?
     - П-потом?  - Старик внезапно оскалился, будто дряхлый, но сохранивший
зубы волк.  - Потом они Хорхе к-кровь пустят.  П-передел случится,  вот что
потом!  Успеешь ноги унести - т-твое счастье. В порт иди, к м-моим паханам.
Скажешь им слова на тайном языке, будут знать, что от м-меня пришел...
     - Какие слова? - спросил Саймон и услышал на искаженном английском:
     - Оллз фиш зет камс ту зе нет...
     Тайный язык!  Пожалуй,  здесь  он  мог  считаться  тайным  - забытый и
мертвый,  как речь шумеров или древних египтян.  И столь же непонятный, как
язык аборигенов Тайяхата.
     "Alls fish that comes to the net",  - повторил Саймон про себя. "Что в
сетях, то и рыба".
     Дон Хосе продолжал бормотать:
     - В порт иди,  в порт...  К Сергуну...  или к Митяю... Найдешь их... А
коль  вернешься,  скажи  своим  - нечего у н-нас искать и н-незачем.  Н-нет
ничего, давно нет...
     Это он об оружии, догадался Саймон и спросил:
     - Может, Грегорио что-то известно? Или Анаконде?
     - Н-не думаю. Но если не веришь - спроси.
     - Спрошу. - Саймон поднялся и отступил к зарослям. - Спрошу, дон Хосе.
Прощай. Привет тебе от пана Сапгия.
     -Обожди... -  Старик потянулся к нему дрожащей рукой.  - Т-ты как моих
качков усыпил? Т-там, на пирсе?
     Саймон неопределенно пожал плечами,
     - Есть способы, дон Хосе.
     - Есть,  с-слышал...  У нас забыли,  а у вас,  видно,  помнят... У нас
б-болыпе ножиком или д-дубиной... н-не хочу... и трястись н-не хочу... Хочу
уснуть! Б-быстро. С-сделаешь?
     Опустившись на колени, Саймон заглянул в морщинистое лицо. Первый дон,
разысканный  им в Рио,  был стар,  немощен и жалок,  словно крыса,  которой
перебили хребет.  Он,  несомненно,  умирал;  он шел в  Погребальные  Пещеры
мучительным  путем,  что  было карой за прошлые грехи,  за всех сгоревших в
топках и переправленных на  дно.  Саймону  уже  не  хотелось  его  убивать;
воз,  это  было  б вмешательством в прерогативы судьбы,  определявшие,
кому и как закончить жизнь.
     Но дон Хосе просил о смерти.  Как человек,  соприкасавшийся  с  ней  и
выступавший нередко ее посланником, Ричард Саймон знал, что она предстает в
самых разнообразных обличьях и,  в зависимости от ситуации,  может являться
казнью,  карой,  мукой,  искуплением или избавлением. Кара была налицо - но
заслужил ли этот старик избавление?..  Саймон, не веривший ни в дьявола, ни
в Бога, не задавался таким вопросом, ибо его воспитали тайят, не склонные в
отличие от людей решать моральные дилеммы.  Для них просьба о  смерти  была
всего лишь милостью, оказанной врагу, - последней и единственной.
     Он коснулся  пластины браслета "задержал на ней палец,  чувствуя,  как
цепенеют  мышцы;  гипнозер  был  выведен  на  максимум,  и  даже  для   его
тренированного  мозга  удар  оказался слишком сильным.  Старик,  сидевший в
кресле,  хрипло выдохнул,  потом, закрыв глаза, откинулся на спинку. Голова
его больше не тряслась,  руки лежали на коленях,  морщины сделались глубже,
щеки обвисли и будто  закаменели,  придав  лицу  выражение  монументального
спокойствия.   Здоровых  людей  гипноизлучатель  не  убивал  ни  при  каких
обстоятельствах - они лишь погружались в сон,  более или менее  крепкий,  в
зависимости  от  дозы и персональной восприимчивости.  Но Хосе Трясунчик не
был здоровым человеком,  и сейчас он стремительно плыл по реке  Забвения  к
океану Вечных Снов.
     Саймон несколько   раз   глубоко   вздохнул,   чтобы   насытить  кровь
кислородом,  поднялся с колен и перепрыгнул через живую изгородь. За ней, у
ног усопшего, плавал в бассейне длинный бамбуковый шест, медленно вертелся,
подгоняемый ветром,  переворачивал и расталкивал игрушечные  кораблики.  Но
маленького крейсера-тримарана среди них не было.
     Дорога к  "Красному  коню"  заняла  у Саймона минут тридцать;  в конце
концов, Рио - невеликий город, и он уже свободно ориентировался во всех его
четырех районах.  Он предпочитал ходить пешком, не выделяясь среди горожан,
поскольку автомобилей тут было  немного  -  может,  сотен  пять,  считая  с
грузовыми  фургонами,  сновавшими  от складов в гавани к фабрикам и лавкам.
Лиловый лимузин,  хоть и покрытый дорожной пылью, слишком бросался в глаза,
и  Саймон ездил в нем только по определенному маршруту - от базы до штаба и
обратно.  Штабом являлся подвал под "Красным  конем",  а  базой  -  усадьба
Пачанги,  спрятанная среди холмов,  где поджидала его Мария. Хорошее место,
тихое и безопасное,  с великолепным сторожем.  Правда,  крыс  и  обезьян  в
окрестных  рощах  поубавилось,  ибо  Каа  рассматривал их как свою законную
добычу.
     В "Красном коне" не обнаружилось ни Пако,  ни Кобелино,  зато - и  это
было куда приятней - там обретался Гилмор.  Сидел за столом у окна, не пил,
жевал пшеничную лепешку и что-то писал в толстой тетради.  "Мертвые тени на
мертвой  Земле",  -  вспомнилось  Саймону.  Быть  может,  теперь  под пером
Майкла-Мигеля рождались не плачи о прошлом, а гимны грядущему?..
     Лиловый автомобиль  заревел,  унося  их  из  города,  мимо   домов   с
черепичными  кровлями,  мимо  харчевен  и складов,  мимо приземистых пальм,
заборов,  водонапорных башен и часовен с восьмиконечными крестами.  В  туче
пыли  они  пронеслись  по  площади,  и  Гилмор отвернулся,  чтобы не видеть
полицейского участка;  однако на этот раз  тут  никого  не  избивали  и  не
подвешивали  над  ямой,  хоть  от  нее  и  пованивало  скверным.  Безлюдная
магистраль стремительно взлетела на гребень холма,  потом скатилась вниз, к
полям  столичного  кибуца,  уже  не  желтым  и зеленым,  а блекло-бурым под
гаснущими небесами, где загорались первые звезды. Саймон сбросил скорость и
повернул  на  боковую  дорогу,  вслушиваясь  в басовитое гудение мотора и в
шелест, доносившийся из бамбуковых зарослей.
   -  Останови, брат Рикардо...
     Мотор смолк,  и шелест и скрип стволов  сделались  отчетливей.  Гилмор
сидел,  опустив  голову,  уткнувшись  подбородком в набалдашник трости;  из
кармана белого пиджака торчала  свернутая  трубкой  тетрадь.  Казалось,  он
погружен в раздумья.
     Саймон коснулся руки учителя:
     - Что-то не так, Мигель? Ты чем-то встревожен?
     - Да, брат Рикардо. Наше убежище...
     "Убежище, - отметил Саймон.  - Не дом,  не фазенда,  не каса Пачанги -
убежище... Очень точно. Майкл-Мигель умеет выбирать слова".
     - Семибратовским я доверяю,  не говоря уж о девушке.  - Трость в руках
Гилмора  шевельнулась.  -  Но  этот  огибаловский  отморозок...  Сам  он не
продаст. Но если прижмут...
     - Ты хочешь сказать, что наше убежище - наша безопасность?
     - Вот именно,  брат Рикардо. Мы могли бы перебраться в другое место, в
такое, о котором он не будет знать. Пачанга что-нибудь найдет.
     - Вероятно, у Пачанги большие возсти?
     -Да. Он...
     Слово повисло в воздухе,  но Саймон напрасно ждал продолжения.  Что-то
мешало Гилмору;  воз,  не,  о всех своих  тайнах  он  мог  говорить  с
посланцем со звезд. Или же тайна была не его?
     Вздохнув, Саймон  вытащил из-за пазухи крошечный кораблик и положил на
ладонь.
     - Сегодня я наведался к Хосе Трясунчику,  Мигель.  Трясунчик мертв.  А
это  -  все,  что  осталось от "Полтавы",  все,  что ему удалось найти.  Он
сказал, что ничего нет - ни корабля, ни оружия.
     Новость, кажется,  не  удивила  Гилмора.  Он  откинулся  на,  сиденье,
посмотрел на бурую стену зарослей и согласно кивнул.
     - У меня аналогичный результат. Ничего - ни корабля, ни оружия. Я тоже
ищу,  Рикардо,  - с тех пор,  как вернулся Рио.  И не я один.  Другие  ищут
гораздо дольше.
     "Опять недомолвки", - подумал Саймон и осторожно произнес:
     - Ты и эти другие, вы ищете для меня? Потому, что я просил?
     - Нет.  У  поисков  совсем  иная  цель,  брат Рикардо.  Но если что-то
удастся разузнать,  мне удастся,  ты будешь первым,  кому я скажу.  Ты,  не
Пачанга. Видишь ли, после встречи с тобой цели мои изменились.
     Намек был  достаточно ясен,  и Саймон решил,  что давить на учителя не
стоит, а лучше зайти с другой стороны.
     - Дону Хосе показалось,  что я прилетел из ЦЕРУ. От Сапгия. Похоже, он
был неплохо осведомлен о европейских делах.
     Гилмор слабо усмехнулся, не спуская глаз с зарослей.
     - Разумеется, мой звездный брат. Разве ты еще не понял? В нашей стране
все как бы имеет явную и тайную сторону,  но тайное строго регламентировано
и,   в  общем-то,  не  является  тайным.  Есть  конституция  и  Дума,  есть
министерства-департаменты и есть бандеро - и все это,  в сущности, единый и
неделимый конгломерат.  Есть "белый" налог и есть "черный"; первый будто бы
собирают власти,  второй - кланы,  а на самом деле какая разница?  Власть -
это кланы,  а кланы - это власть, и расцветка налогов ситуации не изменяет.
Есть полиция и есть смоленские - одни и те же люди под одним хозяином; есть
армия  и  есть "штыки",  есть силы местной самообороны и есть крокодильеры,
есть явное и тайное, и они неразделимы.
     - Но мы говорили о "торпедах",  - сказал Саймон.  - Что здесь явное  и
что - тайное?
     - Явное - их корабли и монополия на морские перевозки,  благодаря чему
они добираются до самых дальних протекторатов.  Например,  до  Канады,  где
обитает сотня тысяч индейцев и метисов и,  как говорят,  нет другой власти,
кроме па-ханов дона Хосе.  А тайное...  Тайное, брат Рикардо, заключается в
том,  что  "торпеды" - осведомители ЦЕРУ.  Лазутчики,  разведчики,  шпионы,
через которых информация уходит на восток.
     - И другие кланы мирятся с этим?
     Гилмор пожал плечами:
     - Мирятся же они с гаучо!  К тому же  информация  путешествует  в  обе
стороны,  от  "торпед"  - в ведомство пана Сапгия и обратно.  Тихая сделка,
выгодная и для нас,  и для них. Понимаешь, брат Рикардо, наши предки бежали
из  ЦЕРУ  после кровопролитной войны,  и мир так никогда и не был заключен.
Мира  нет,  но  есть  определенные  контакты.  Это  не  возбраняется,  если
известно,  кто контактирует, как и зачем. Это Даже полезно: нам надо знать,
что творится у них,  им - что Делается у нас.  Ведь на Земле  осталось  так
мало людей и стран!  И они по-прежнему враждуют.  Однако не могут жить,  не
замечая друг друга - даже на расстоянии десятков тысяч километров.
     - Это мне понятно,  - промолвил Саймон,  почти не удивленный,  ибо  он
ожидал чего-то подобного.  - Итак,  церуш-никам надо знать,  что творится у
бразильян,  и в этом им помогают "торпеды" с благословения прочих кланов. А
что творится у церушников?
     - Ничего  хорошего,  брат  Рикардо.  -  Гилмор  прикрыл глаза,  словно
утомленный  созерцанием  бамбуковых  зарослей.  -  Почвы  истощены,   шахты
опустели,  города и заводы в развалинах,  нет ни транспорта, ни топлива, ни
оружия,  ни продовольствия.  Зато есть голод,  бунты и угроза  нашествия  с
востока. Байкальский Хурал...
     - Я  знаю,  - сказал Саймон,  - я слушал их передачи на орбите.  А вот
откуда  знаешь  ты,  Мигель?  Ты  ведь  никогда  не  работал  на  дона.Хосе
Трясунчика?  Ты - сланный в кибуц диссидент,  отставной архивариус,  поэт и
учитель.  Или я не прав?  Воз,  я  перечислил  не  все  твои  занятия?
Воз, у пана Сапгия есть в ФРБ и другие люди, кроме "торпед"?
     - Есть,  -  пробормотал Гилмор,  не раскрывая глаз,  - конечно,  есть.
Никогда  не  видел  этого  пана  Сапгия,   но   думаю,   что   он   человек
предусмотрительный.  Да  и  Пачанга,  Петр  Самойлович,  говорил...  - Веки
Майкла-Мигеля приподнялись,  в темных зрачках плавала боль.  - Поверь,  мне
очень стыдно,  мой звездный брат.  Ты был со мною откровенен, а я... я... Я
не хотел тебя обманывать. И если надо, я...
     Саймон сжал сильными пальцами его плечо.
     - Ты не обманывал,  Мигель, всего лишь умалчивал, а потому - забудем и
обратимся  к  более  важным  делам.  Пачанга,  наш  хозяин,  - из ЦЕРУ?  Из
ведомства Сапгия? Если не хочешь, не отвечай.
     Кивок.
     - Он тебя завербовал?
     Снова кивок.
     - И ты согласился?  Почему?  По крови ты не русский и не украинец,  но
все же предок твой пострадал от громадян.  Его преследовали, изгнали, могли
убить.
     - Могли,  - шепнул Гилмор,  - но это - прошлые дела. Я не русский и не
украинец,  брат Рикардо,  я - потомок американских негров, хоть есть во мне
кубинская и бразильская кровь. Но прежде всего я - человек. Просто человек.
И я хотел бы помочь людям.  Не пану Сапгию и пану Калюжному, не дону Хосе и
дону Грегорио,  а просто людям,  неважно,  какого цвета кожи и какой крови.
Людям,  что живут на Земле:  будто тени,  заключенные в преисподнюю. Но как
помочь?  Я не умею карать зло безжалостной рукой, я - не боец, не защитник,
я не одарен твоей непреклонностью и силой. Однако я могу наблюдать и делать
выводы,  запоминать и писать, говорить и учить, а значит, могу постараться,
чтобы зла и жестокости было поменьше, а понимания - больше. Понимание - это
так важно, брат Рикардо! Понимание, сочувствие, помощь.
     - И потому ты ищешь оружие,  - сказал Саймон,  - ты и остальные агенты
Сапгия.   Бомбы,  газы,  вирусы.  Древнее  оружие;  которое    было  б
переправить к крымским берегам,  чтоб нанести удар по Хуралу.  Но там  ведь
тоже люди, Мигель!
     Гилмор покачал головой.
     - Оружие  я ищу для тебя.  Не бомбы,  не газы и вирусы,  а то,  что ты
просил:  ракеты. Управляемые снаряды, которые могли бы разрушить передатчик
на Луне.  Правда, вернувшись в Рио, я получил задание искать оружие, но что
бы я ни нашел,  ты узнаешь об этом  первым,  брат  Рикардо.  Хотя  я  почти
уверен,  что ничего не найду.  И никто не найдет. Тут я согласен с покойным
Хосе Трясунчиком.  - Майкл-Мигель  сокрушенно  вздохнул.  -  Триста  лет  -
огромный  срок.  Все,  что  было на "Полтаве" и других кораблях,  сделалось
ржавчиной и прахом.
     - Не все,  - возразил Саймон,  вспоминая антенну на башне Форта.  -  В
двадцать первом веке умели строить намного лучше, чем сейчас. Особенно если
дело касалось  ракет  и  лазеров.  -  Проводив  взглядом  стайку  попугаев,
мелькнувших  над дорогой,  он повернулся к Гилмору:  - Однако в Пустоши нет
оружия, Мигель. Что же ты там делал?
     - Наблюдал,  запоминал, записывал. Иногда ЦЕРУ присылает своих агентов
- осенью, с попутными ветрами, на аэростатах, что приземляются в Канаде или
на Лабрадоре.  Оттуда их везут  на  кораблях  "торпед"  -  далекая  дорога,
рискованная,  и  все,  кто ею прошел,  известны морякам Трясунчика,  а пану
Сапгию это не нравится. Весной и летом  лететь сюда, на юг - только не
в центральные провинции,  не в горы и не в амазонскую сельву. Лучше Пустоши
места нет - холмистая равнина,  людей немного и судоходная река,  за нею  -
степи. Ну, ты сам видел. И тоже выбрал Пустошь.
     Саймон усмехнулся:
     - Значит,  тебя  отправили  на  рекогносцировку,  А  чтоб  не возникло
подозрений,  был ты бит кнутом за малую вину и  сослан  в  кибуц.  Но  ведь
кибуцы есть не только в Пустоши, а? Могли ведь и на Огненную Землю сослать?
Или нет?
     - Все устроил Пачанга.  Это несложно, брат Рикардо, если имеешь деньги
и знаешь,  кому их сунуть в департаменте Общественного здоровья. Главное, с
виной не перебрать,  чтоб врагом народа не объявили.  Таких не  бьют  и  не
ссылают,  а сажают в Форт до праздника. А потом - в яму, на перекладину или
в Разлом.
     - Я думал, что только гаучо вешают по праздникам, - сказал Саймон. - А
еще  вспоминается  мне плакат в вашей Думе...  Там было написано,  что всех
врагов народа отправляют в кибуцы. Для перевоспитания.
     - Во-первых,  не  всякий  год  случается   война,   а   народу   нужны
развлечения,  - рассудительно ответил Гилмор.  - А во-вторых, брат Рикардо,
не верь всем что написано.  Так что же, просить Пачангу, чтобы нашел другое
убежище?
                                   * * *
     В ту  ночь  Саймон долго ворочался на циновке,  прислушиваясь к тихому
дыханию Марии.  Снизу,  из дворика,  где спали Проказа и  Филин,  доносился
заливистый храп, но в пальмовой роще и бамбуковых зарослях царило молчание;
только раз прозвучал короткий,  оборвавшийся стоном обезьяний визг - видно,
Каа  удалось  разжиться  ужином.  Ветер  стих,  небо  было ясным,  и лунный
полумесяц висел над плоской кровлей, словно лезвие боевой секиры канида.
     Некоторое время Саймон размышлял о девушке,  доверчиво  прильнувшей  к
нему,  и о других своих спутниках,  о Майкле-Мигеле,  о Пашке и Филине, чей
сон охранял затаившийся где-то во мраке зеленый змей. Помня об этом, Саймон
мог бы считать их всех в безопасности, но-и это казалось странным - обычная
уверенность покинула его. С внезапной остротой он ощутил себя человеком, не
воином-тай,  не Тенью Ветра и не агентом ЦРУ,  а просто человеком,  который
ин- стинктивно страшится одиночества, нуждается в добром слове и поддержке,
а  потому  окружает  себя  другими людьми.  И эти люди были Ричарду Саймону
небезразличны.
     Однако не совершил  ли  он  ошибки,  разыскав  и  приблизив  их?  Ведь
одиночество  -  тоже  оружие,  тоже  сила;  одинокий  отвечает лишь за себя
самого,  и в опасном мире он - как скала без трещин, как цитадель без ворот
и мостов над глубо- кими рвами. Он закован в непроницаемый панцирь и каждый
свой шаг соразмеряет только с пользой дела; если он гибнет, то гибнет один,
и  сколь  бы  мучительной  ни  оказалась  его смерть,  он не страдает чужим
страданием и не тревожится за близких. Но если близкие появились, он уже не
одинок,  зато уязвим.  Тот,  кто Имеет близких,  уязвим всегда - через них,
допущенных к сердцу,  враг способен поразить его, растоптать, приневолить и
уничтожить.
     Жизнь принадлежит  сильным,  говорил  Чочинга,  однако  для тайят быть
сильным не означало быть одиноким.  Спускаясь в лес, самое ценное и дорогое
они  оставляли  в  мирных  землях  и  в  них же возвращались,  доказав свою
храбрость,  - или умирали в спокойствии,  зная,  что самый жестокий враг не
прикоснется к их женщинам и детям.  Но люди сражались иначе, с коварством и
изощренностью высокоразвитой  расы;  люди,  чтобы  сломить  сильного,  били
слабых,  и потому лишь одинокий был несокрушим.  Разумеется,  в той мере, в
какой позволяли обстоятельства и случай.
     Не сменить ли в самом деле убежище?
     С этой мыслью  Ричард  Саймон  уснул,  и  приснились  ему  бесконечные
коридоры  арсенала  на  ледяной  планете  Полигон,  что  являлась  базой  и
тренировочным центром Карательного Корпуса.  Будто идет он по  этим  гулким
коридорам,  раскрывая дверь за дверью одним лишь мысленным усилием, как это
случается во сне,  и из глубоких камер, послушные его командам, выпархивают
"ведьмы"  и  "ифриты",  потоком  идут  "саламандры",  выезжают  глайдеры  с
реактивными установками и стратопланы с десантными  капсулами,  выдвигаются
серые  туши  "СИГов"  - самонаводящихся импульсных гаубиц,  грозят стволами
разрядников и фризерных метателей армады боевых космолетов - ракетоносцы  и
заградители,  штурмовики  и  крейсера,  тральщики  и  истребители.  Вся эта
техника двигалась следом за Саймоном в торжественной  и  нерушимой  тишине,
словно  он  выводил  ее на парад,  к необозримому плацу,  куда выходили все
коридоры,  на  широкое  ровное  пространство  под  открытым  небом,  тускло
подсвеченное  прожекторами.  Над  плацем пылали холодные синие звезды,  а в
самом зените висела  Луна  -  неправдоподобно  огромная,  яркая,  какой  на
Полигоне,   лишенном   спутников,   отродясь   не  бывало;  и  все  машины,
космические,  воздушные и наземные, салютовали ей беззвучными струями огня.
Внезапно  Саймон  понял,  что  это  не  парад,  не  тренировочный марш и не
маневры,  а боевая операция:  под сокрушительным обстрелам  спутник  рухнет
вниз,  раздавит арсенал,  сотрет его с поверхности планеты и разлетится сам
на тысячу кусков.  Глупо задумано,  мелькнула мысль,  на удивление глупо; к
чему такие жертвы?
     Но тут он вспомнил про передатчик на Луне и,  догадавшись, в чем смысл
операции, приказал усилить бомбардировку. Игра стоила свеч.
                                   * * *
     КОММЕНТАРИЙ МЕЖДУ СТРОК
     Телефон был большим,  неуклюжим,  в деревянном  корпусе,  из  которого
выступали  похожие  на  вилы рычаги,  с массивной бронзовой трубкой.  Но он
обеспечивал надежную связь - гораздо более  надежную,  чем  коротковолновые
ламповые  радиостанции  "штыков",  где  все  голоса становились похожими на
последний хрип умирающего. Правда, телефонный кабель удалось протянуть лишь
к  четырем  точкам  в  окрестностях  Рио  - в Форт и полицейское управление
Центрального округа, а также в гасиенду Алекса под Синей скалой и на остров
к  Хайме.  Последняя  из  работ  стоила жизни пяти ныряльщикам,  однако дон
Грегорио Сильвестров не вспоминал о таких мелочах.  Другие мысли бродили  в
его голове,  когда он касался трубки: он думал, что кабель в старых запасах
иссяк,  а новый,  не ржавеющий под водой, вряд ли удастся изготовить. Спецы
"штыков"  умели делать орудия и карабины,  гнать из нефти бензин,  выдувать
примитивные  радиолампы  и  тянуть  проволоку,  но  вот  нанести   на   нее
водостойкую  изоляцию  оказалось  для  них  непосильной  задачей.  И оттого
проложенная к Хайме линия была единственной и неповторимой.  Впрочем, с кем
еще говорить в океанских пространствах?  Только с хитрым старым Хайме,  чьи
предки с мудрой предусмотрительностью воздвигли островную цитадель.
     Дон Грегорио поднял трубку.  Пока его соединяли с островом, он занялся
сигарой:  откусил  кончик,  раскурил  ее и выпустил к потолку кабинета пару
идеально ровных колечек. Кабинет размещался в левой угловой башне, и сквозь
окно  были  видны небо в первых звездах и густая листва сейб,  подсвеченная
пылавшим в кратере огнем.
     Голос Хайме был хриплым; видно, его подняли с постели.
     - Случилось что, милостивец мой?
     - Трясунчик мертв.  - Грегорио затянулся сигарой. - Нашли его дохлым у
лужи с корабликами. Часа четыре назад.
     -Ах-ха... - Старик протяжно зевнул. - Так об этом я уже знаю, Сильвер.
Культя моя чешется,  а это -  к  приятным  вестям.  Вот  если  б  ломило  и
зудело...
 Временами осведомленность Хайме казалась дону Грегорио удивительной;  он с
полным основанием подозревал, что у дерибасовских было не меньше топтунов и
стукачей,  чем в его собственном ведомстве.  Пока это шло на пользу  общему
делу, однако со временем... Отложив сигару, он произнес:
     - На теле - ни единой раны, никаких следов. Представляешь?
     - А  вот  об этом я не слышал,  - отозвался Хайме.  - Большой искусник
поработал,  а?  Как его? Брат Рикардо? Пожалуй, я его к себе возьму, качком
либо отстрельщиком... Не возражаешь?
     - Смотря кого отстреливать, - усмехнулся Грегорио.
     - Ну,  не  тебя  же и не Алекса,  пока он детишек не наплодил,  внуков
твоих. Может, Хорхе?
     - Может  быть.  Но  не  раньше,  чем  мы  разберемся   с   наследством
Трясунчика.
     - Согласен. Тебе - кораблики и морячков, мне - склады да гавани. А вот
с бойцами их что делать? Бойцы под Сергуном ходят. Договоришься с ним?
     - Не уверен,  - произнес Грегорио после непродолжительного раздумья. -
А что бойцы? Ими, как порешили, пусть занимается Алекс. Его проблема.
     - Алекс их перережет или в Разлом продаст,  а зря... ах- ха... - Хайме
снова зевнул.  - Лучше бы сделать  так:  пустим  слух,  что  с  Трясунчиком
разобрался Хорхе.  Глядишь,  "торпеды" мстить захотят. Так пусть Хорхе их и
режет, не Алекс. А?
     - Труп-то не поврежден.  Поверят ли, что это - работа крокодильеров? -
с сомнением сказал Грегорио.
     - Чего ж не поверить, милостивый дон? Ты нанял Рикардо-искусника через
десятые руки,  а ведь  его  и  Хорхе  мог  нанять.  У  него  тоже  счеты  с
"торпедами". Недаром их в Харбохе пощипали!
     Дон Грегорио  Сильвестров  прищелкнул  языком.  Порой  хитроумие Хайме
поражало не меньше,  чем его осведомленность;  всякое событие, случай, факт
он умел повернуть к собственной пользе - а значит,  и к пользе триумвирата.
Пока...  Но категория "потом", как полагал главарь смоленских, для Хайме не
существовала;  слишком  был  он стар,  чтоб захватить инициативу через пару
лет,  когда наступит  время  делиться  властью.  Правда,  у  Хайме  имелись
сыновья,  но бог не наделил их особым хитроумием, и  было согласиться,
что в обозримом будущем - "потом" - все они останутся живы.
     Или хотя бы один из них.
     Двусмысленно ухмыльнувшись, дон Грегорио произнес в трубку:
     - Согласен.
     Хайме тут же отозвался:
     - Раз согласен,  сообрази,  как Сергуна  с  Хорхе  стравить.  Время-то
подходящее...
     - Это почему? - Лоб Грегорио пошел складками. Временами он не поспевал
за извилистой мыслью старика.
     - А потому,  что надо внимание отвлечь.  Банк-то грохнули!  И тут не в
убытках дело,  а в том,  кто и как?  Убытки - что,  убытки я возместил - из
нашей общей кассы.  Ну а  ты  распорядился  болванов-охранничков  закопать.
Карло твой,  наверное, закапывал? Да не один же? Еще топтуны твои - те, что
злодеев ищут.  Выходит,  многим известно,  что  случилось,  -  а  случай-то
небывалый! Загадочный,  сказать. Слухи пойдут, сплетни...
     При одном  напоминании  о  банке сигара начала горчить.  Раздавив ее в
пепельнице, дон Грегорио буркнул:
     - Не пойдут. Карло самых доверенных людей в розыск направил.
     - И что они нашли,  твои доверенные? - не без ехидства поинтересовался
Хайме.
     - Пока  ничего.  Но найдут!  Найдут проклятых отморозков!  Я их даже в
Хаосе достану - и на крюк!
     Обычное спокойствие покинуло дона Грегорио, и Хайме, почувствовав это,
сказал:
     - В Хаосе,  милостивец мой,  не достанешь, и соваться туда не след. Ты
не кипятись, ты жди терпеливо, как я ожидаю. Жди и следи. Ведь деньги зачем
крадут?  Не  для  того,  чтоб с ними в Хаос закопаться,  а чтоб потратить с
удовольствием и толком.  Пропить и с девками прогулять  либо  иным  манером
покуражиться.  Значит,  где-то что-то всплывет,  если уже не всплыло. Как в
городе? Тишина?
     - Тишина. Так, шебуршат по мелочи, "шестерки" из вольных.
     - Ну,  эти  всегда  шебуршат.  А  что  до  денег,  всплывут  они,   не
сомневайся! Сумма-то немалая. Всплывут! В Рио или Севасте, а может, в Харке
или Буэносе.  Тут мы злодеев  возьмем  да  расспросим,  что  они  с  дверью
намудрили и чем опоили охранничков.  Слышал я,  есть мексиканский гриб, так
от него с лошадьми обморок случается.
     - Это вряд ли, - возразил дон Грегорио. - Все спали, а запаха никакого
не было.  И дверь...  Дверь не сломана,  а вскрыта.  Такая дверь! Не забыл,
откуда ее взяли? Еще во времена домушников?
     - Не  важно,  откуда  взяли,  а  важно,  куда  поставили.  Двести  лет
простояла - и надо же Значит, еще один искусник у нас завелся, кроме братца
Рикардо.  Ну,  тебе видней, ты у нас о здоровье общества печешься. Только я
думаю, может, Сапгиевы людишки в банке пошалили, а? Что скажешь, Сильвер?
     - Зачем им это?
     - Может,  чтоб песюками нашими от бляхов откупиться.  Может, Сапгий их
бросил,  а жить-то надо - и хочется жить хорошо.  А если по  существу,  так
попугать  хотят:  мол,  есть  у  нас  ключики к самым хитрым вашим замкам и
всякие газы, что в сон вгоняют. Почему бы и нет?
     Дон Грегорио хмыкнул  и  нахмурил  брови.  Хитер  Хайме,  хитер.  Если
заводит речи об агентах срушников, значит, что-то пронюхал, старый лис. Или
хочет по ложному следу пустить?
     Дверь в Первом Государственном  когда-то  вела  в  компьютерный  центр
"Полтавы",  и  Грегорио  не  сомневался,  что  никто  на  всех шести земных
материках,  считая с остатками Северной  Америки,  не  сумеет  ее  открыть.
Никто!   Кроме   служащих  банка,  тех  дерибасовских,  которым  доверялись
электронные ключи...  кроме самих хранителей сокровищ.  А где  сокровища  и
дерибасовские  -  там,  разумеется,  Хайме.  Эта  мысль мучила Грегорио уже
второй день.
                                  Глава 9
     Гробовщик оказался дельным помощником; что бы ни двигало им - корысть,
любовь к авантюрам или стремление  к  власти,  -  он  пунктуально  выполнял
приказы и не слишком лез с советами. Еще одним положительным качеством Пако
являлось отсутствие любопытства;  он не спрашивал,  как достигается тот или
иной результат,  если они казались приемлемыми.  Мешки с песюками в подвале
"Красного коня" были таким приемлемым результатом, как и позиция, которую
Пако теперь занимал - уже не главарь маленькой шайки вольных,  а пахан
при крепком доне,  сколачивающем новое бандеро.  И то,  что дон появлялся и
исчезал с таинственной внезапностью,  не говорил ни слова о своем  убежище,
не поминал о прошлом,  не делился планами,  но был суров и грозен - словом,
все это рассматривалось Гробовщиком как свидетельства компетентности и силы
вожака.   Воистину  сильный  человек  всегда  молчалив  и  целей  своих  не
раскрывает.  А дон "железных кулаков" был,  несомненно,  сильным человеком.
Очень сильным!
     И с  каждым  днем  становился  сильнее  - по мере того,  как росло его
воинство.  Хрипатый - тот,  с соструганным носом,  - привел  пять  десятков
головорезов;  не  меньше набралось у Челюсти с Монькой Разиным;  Пономарь с
поделыци-ками,  Холерой и Алонзо Бровью выставили шестьдесят,  а  Бабуин  -
тощий,  заросший  бурой  шероью  мужичонка  - оказался главарем сотни лихих
молодцов,  промышлявших к северу от Рио,  в лесах на  плоскогорье.  Большей
частью они охотились на обезьян и капибар, не забывая про домашний скот; ну
а когда подворачивались обозы с "черной" или  "белой"  данью,  обезьянам  с
капибарами давалась передышка.  Обозы были, конечно, соблазнительней: кроме
бочек с пулькой и мешков с  зерном,  лесовики  добывали  оружие  и  одежду,
снятую  с  мертвых  охранников.  Особо ценилась зеленая форма "штыков",  но
синей смоленской молодцы Бабуина тоже не брезговали.
     Вливались в бандеро и другие  шайки,  соблазненные  звоном  монет  или
возстью расквитаться с обидчиками. Где отыскивал их Гробовщик? В порту
и на верфи,  в переулках за гаванью и  у  железной  дороги,  на  складах  и
фабриках,  в  окрестных  кибуцах и деревушках,  в лесах и горах.  Люди всех
оттенков   кожи,   бородатые   и   безбородые,   белолицые    и    смуглые,
шоколадно-коричневые,  как Кобелино,  и черные,  как Мигель.  Был среди них
даже  индеец   с   Амазонки,   невысокий   крепыш   со   странной   кличкой
Не-Трать-Патронов-Зря;   он  -  единственный  из  всех  попавшихся  Саймону
изъяснялся по-русски с акцентом. Вся эта пестрая братия напоминала кулачных
бойцов  из Сан-Эстакадо,  ибо не каждый тут мог похвастать целыми пальцами,
парой ушей и носом;  тот же,  кто мог,  имел иные  потери,  от  скальпа  до
выбитых зубов.
     Но Саймона внешний вид волонтеров не тревожил,  поскольку все они были
людьми боеспособными.  Даже слишком:  деньги не задерживались в их руках, а
превращались в чарки, кружки и стаканы; кошели пустели, но креп боевой дух,
и всякая попойка заканчивалась дракой.  Пили обычно в гавани и били  чужих,
то есть портовую шваль и синемундирных, так что Саймон не рассматривал это
как нарушение дисциплины. Он лишь велел буграм не выдавать боеприпасов и не
жалеть  кулаков,  если  начнется  пальба,  -  кабацкие  потасовки считались
обычным делом,  а вот побоище могло  бы  нарушить  его  планы.  Собственно,
побоище   не  исключалось,  и  даже  наоборот,  однако  Саймон  намеревался
осуществить его в другое время и в другом месте.  В каком точно, он пока не
знал.
     За пару  дней  Гробовщик  при  активном  содействии Разина и Хрипатого
приобрел карабины, взрывчатку и бензин - для грузовых автофургонов, нанятых
Пономарем, и для изготовления напалма по самой упрощенной технологии, какую
мог припомнить Саймон. Динамит и горючее достали у "черных клинков", оружие
- у "торпед"; Сергун, один из паханов покойного дона Хосе, услышав про сети
и рыбу, не отказался посодействовать. Челюсть и Алонзо Бровь, имевшие своих
людей на верфи и металлическом заводе,  занялись катапультами; их, по мысли
Саймона,  требовалось штук десять-пятнадцать,  с дальностью боя на четверть
лиги.  Бабуин, назначенный паханито, запасал продовольствие, мясо, копченую
рыбу,  пиво и сухари. Их подвозили на склад, принадлежавший Гробовщику, и в
небольшой пакгауз у железной дороги, штаб-квартиру Пономаря.
     Саймон появлялся  здесь  и там,  устраивал смотры и проверки,  карал и
награждал,  следил,  как формируются боевые отряды,  кто в них старший, кто
сядет  за  руль фургона,  кому доверят взрывчатку и пулемет.  Пашка и Филин
повсюду сопровождали его - не ради безопасности,  а потому,  что дон не мог
появляться  перед  своими  людьми  без  качков;  это было бы пренебрежением
традицией и свидетельством легкомыслия.  Авторитет дона требовал, чтобы при
нем  были  качки-телохранители,  пусть  всего  лишь  двое,  зато  из  самых
сноровистых  и  крутых.  Качки  ценились  высоко,  выше   отстрельщиков   и
ликвидаторов,  и в иерархии бандеро стояли вровень с буграми. Поговаривали,
что качки Хорхе Смотрителя могут сломать хребет крокодилу,  а дон  Грегорио
предпочитает  метких  стрелков из Харки-дель-Каса;  что у Эйсебио Пименталя
есть команда чернокожих амазонок,  а старый Хайме  набирает  телохранителей
лишь из пленных гаучо, у которых отрезаны языки. На этом фоне рыжий Пашка и
молчаливый Филин не поражали экзотикой, однако были вполне надежными.
     В городе царила тишина, но Саймон считал ее обманчивой, не сомневаясь,
что   топтуны  смоленских  ищут  след  пропавших  песюков.  Это  заставляло
торопиться; формирование его отрядов не проходило бесследно, а всякий след,
как говорил Чочинга, будет-разнюхан и найден, коль не кормить гепардов пару
дней.
     И потому   Саймон   спешил.   Его    удар,    кровопускание    Первому
Государственному,  противники отразили, оборонясь молчанием, и это было для
них наилучшей тактикой - искать,  скрипеть зубами,  но молчать, чтобы никто
не  заподозрил  слабости  власти.  Однако,  разумеется,  удар  был принят к
сведению,  и Саймон мог засчитать себе очко,  а то и два - если припомнить,
за чей счет вооружалась сейчас его дружина.  Впрочем,  она не была решающим
преиществом,  а лишь средством для  его  достижения.  Надо  было  повернуть
ситуацию  так,  чтобы  доны  считались  с  реальной  силой Ричарда Саймона.
Считались и боялись,  в каком бы обличье он ни предстал перед  ними  -  как
эмиссар  Разъединенных  Миров,  посланец  со  звезд,  или  как предводитель
бандеро, авантюрист и отморозок, явившийся в Рио из дикой Пустоши.
     "Пора нанести удар,  - думал Саймон.  - Осуществить некую акцию, столь
впечатляющую, чтобы слухи о ней всколыхнули город, и сделать так, чтобы она
не была анонимной - по крайней мере,  для всех  интересующихся  лиц".  Кого
и как  атаковать,  он  уже  представлял,  ибо  в  мудрых  Поучениях  Чочинги
говорилось ясно:  вырви сердце сильному, чтобы печень слабого провалилась в
пятки.  Руководствуясь  данным  принципом,  Саймон выбрал самого сильного и
обнаружил, -что выбор ему по душе. Когда он размышлял об этом, в глазах его
плескалось зарево,  встающее над Харбохой, клубился черный дым, тянулись по
грязной дороге колонны беженцев,  а временами он  видел  мешок  на  длинной
балке  и танец зубастых тварей в темных озерных водах.  И это значило,  что
кара будет справедливой.
     Вопрос, кого и как, был решен, оставалось выяснить, когда и где. Время
и  место!  Главное  -  место;  на  этот  счет  у  Саймона  не  было  полной
определенности,  ибо Монька Разин,  Алонзо Бровь,  Хрипатый и остальные его
бугры знали о донах не больше,  чем Пако Гробовщик. К счастью, они являлись
не единственным источником информации.
                                   * * *
     К вечеру третьего дня люди Гробовщика раздобыли заказанное.  Груз  был
голым  и  упакованным  в мешок,  а при нем - два свертка с синей униформой,
богато расшитой серебром,  и  сапогами.  Дейв  Уокер,  инструктор  Саймона,
говорил,  что  мужчина,  теряя  штаны  и  бумажник,  вместе с ними лишается
самоуверенности,  но в данном случае это  не  проходило  -  видно,  попался
уникальный  экземпляр.  На  внешность он был светлокожим мулатом,  плотного
телосложения,  с толстой шеей,  глазами навыкате и фаллосом, который сделал
бы честь племенному быку.  Он и ревел как бык,  пока его крутили и вязали в
холодной темной пыточной - щиколотки к запястьям на уровне копчика, так что
тело  выгнулось  дугой.  Потом  его  зацепили  под  колени двумя веревками,
пропущенными через кольца в потолке,  и подтянули  наверх.  Теперь  пленник
походил  уже  не  на  быка,  а  на бычью тушу - висел вниз головой с широко
разведенными ляжками у самой потолочной балки,  разделявшей  кольца.  А  на
полу, как раз под ним, стояла чугунная ванна с водой.
     Все эти  процедуры  Скоба,  Пехота  и Блиндаж завершили с ..похвальной
быстротой,  невзирая на скудное  освещение  в  подвале  "Красного  коня"  -
чувствовался   немалый   опыт  и  любовь  к  порученному  делу.  Они  бы  с
удовольствием остались -  поглазеть,  как  дон  Кулак  переломает  вертухаю
кости,  но  Саймон  их выгнал;  лишние свидетели допроса были ему не нужны.
Решив,  что  не  стоит  пренебрегать   добрыми   традициями   мафиози,   он
распорядился,  чтоб  наверху включили радио - и погромче.  Затем зажег пару
фонарей и подступил к пленнику.
     Конечно, он с большей охотой пообщался бы с доном  Грегорио,  с  доном
Хайме или с другими неуловимыми донами,  но раз не обломился крупный кусок,
не стоит швыряться малым.  На сей случай  тоже  имелось  Поучение  Чочинги,
почти непереводимая игра слов с таким примерно смыслом: не можешь вцепиться
в горло,  кусай за палец.  Иными словами,  хватай окуня,  если не досталась
щука.
     Саймон, задумчиво   оттянув  губу,  оглядел  пленника.  Окунь  попался
жирный! И крикливый! С той самой живодерни на въезде в город, что повергала
Майкла-Мигеля в дрожь.
     Саймон ослабил  веревки,  и  курчавая голова скрылась в ванне с водой.
Секунд  десять  ничего  не  происходило,  потом  задергались  ноги   и   на
поверхности  воды  возник  и  лопнул большой пузырь.  Подождав еще немного,
Саймон потянул за веревки и дал пленнику отдышаться.
     - Кто?.. Кто ты такой, бледная вошь? - пробормотал мулат, раскачиваясь
под потолком и пожирая Саймона налившимися кровью глазами.
     - "Железный кулак", - представился тот.
     - Никогда... ррр... не слышал.
     - Еще услышишь,  - пообещал Саймон. - А теперь скажи-ка, приятель, как
тебя зовут.
     - Я скажу...  скажу...  только в штаны не навали,  когда  услышишь.  -
Глаза пленника выкатились, он набрал воздуха в грудь и рявкнул: - Кабальеро
Бучо-Прохор  Перес!  Капитан-кайман  полиции,  Северный  округ  Рио!  Бугор
Третьей бригады смоленских!  - Он еще больше выпучил глаза.  - Понял, с кем
дело имеешь?  Кого "шестерки" твои по недомыслию прихватили?  Я  вас  всех,
ублюдков,  под  плеть  положу!  Или скормлю муравьям!  Только не сразу,  не
сразу, постепенно, с самых чувствительных мест.
     - Кстати,  об этих местах.  - Саймон навалился на  веревки,  кабальеро
взлетел   вверх,   и  бетонная  балка  пришлась  ему  точно  в  пах,  между
расставленными коленями. Балка уцелела.
     Капитан взревел.
     Что-то в нем было от саблезубого кабана,  самой упрямой и  кровожадной
твари из всех, водившихся на Тайяхате. Этот хищник никому не уступал дороги
и ничего не боялся - разве лишь огня.  Но обычный костер его остановить  не
мог,  а  только  стена  пламени,  какая  бывает при сильных лесных пожарах.
Победа над саблезубом считалась у тай почетной,  и Дик взял первого зверя в
четырнадцать  лет  -  правда,  с  помощью  Каа  и двух гепардов Наставника.
Кабаньи клыки висели на его Шнуре посередине, окруженные костяшками пальцев
и дисками, выпиленными из черепов.
     С минуту   Саймон  прислушивался  к  вою  капитана-каймана,  вспоминал
мальчишку,  убитого на площади,  и размышлял, не продемонстрировать ли Бучо
этот  Шнур  -  для назидания и лучшего контакта.  Однако ему казалось,  что
кабальеро подобной чести не достоин и лучше ограничиться балкой и ванной  с
водой.  Балка  была  вполне  весомым аргументом - она выступала из свода на
длину руки, и край ее щетинилс арматурными прутьями.
     Опустив пленника пониже - так,  что их  лица  пришлись  одной  высоте,
-Саймон коснулся толстой шеи,  нащупал артерию под челюстью, сосчитал пульс
и убедился, что кабальеро скорее жив, чем мертв. Потом предложил:
     - Побеседуем?  Только без глупостей, капитан. Явился ты сюда мужчиной,
а вот каким уйдешь обратно...
     Угроза, кажется, возымела действие: Бучо дернулся, раскачивая веревки,
и прохрипел:
     - Чего тебе надо, отморозок?
     - Только информация, всего лишь информация. Пара слов о том, пара - об
этом.
     - Какие слова,  тапирий блин?  Ты на кого работаешь?  На Хорхе? Или на
Пименталя?  - Бучо уже пришел в себя и попытался дрыгнуть ногой,  но это не
получилось. - Нет, Пимену такие не нужны, - пробормотал он, наморщив лоб, -
Пимен имеет дело с одними черными. Значит, Смотритель тебя подослал?
     - Не Смотритель.  Я, знаешь ли, сам по себе, но очень хотел бы увидеть
Смотрителя.  Где, говоришь, он живет? - Саймон слегка подтянул веревки. Это
было не очень приятным занятием,  и  он,  прикрыв  глаза,  вызвал  недавнюю
картину:  пыльная  площадь,  кольцо  людей в синих мундирах и тощий парень,
почти мальчишка - в пыли, с пробитой головой.
     - Ррр...  Больно,  сволочь!  Отпусти!  - Бучо снова попробовал дернуть
ногой.
     - Где живет, я спрашиваю?
     - В Озерах... Где еще ему жить?
     - Точнее, - приказал Саймон.
     - На  границе моего округа,  у Параибы.  Северный тракт,  двадцать три
километра от Рио...  свернуть налево и к предгорьям.  Там у  него  озера  в
старых затопленных кратерах,  крокодильи фермы,  угодья...  и замок. К чему
тебе это.?
     - В гости хочу наведаться, капитан. За крокодильей кожей.
     - Свою побереги!  У Хорхе народец крут.  Там, на фермах, тысячи две, а
то и поболе. Любой недоумок знает.
     - А  я вот не знаю,  но очень хочу узнать.  В подробностях!  Еще - про
дона Алекса, про Анаконду. Про Хайме, Эйсебио и Грегорио. Эти где?
     Лицо капитана сделалось темным от  прилившей  крови,  почти  черным  в
полумраке  пыточной.  Казалось,  он  никак не мог сообразить,  чего от него
хотят:  лоб пошел крупными Кадками,  испарина  выступила  на  висках,  губы
приоткрылись  и  по  щеке  побежала струйка слюны.  Он размышлял,  а балка,
темневшая над ним,  со всей откровенностью намекала:  не будет  слов  -  не
будет и пощады.
     Наконец Бучо пробормотал:
     - Где  Хайме  поселился,  о том не знаю,  не ведаю - и никто не знает,
кроме его качков. А качки у него молчаливые. Одни - от рожденья, а у других
язык выдран. Хайме таких скупает. Хитрый лис! Безъязыкие, зато верные!
     - Дальше, - поторопил Саймон.
     - Пименталь, тот столицу не жалует, сидит в Разломе, в безопасности, а
если дела какие,  так есть у него кораблик, железная лохань, вся в пушках и
пулеметах.  Садится и едет,  хоть в Рио,  хоть куда. Дон Алекс - тот здесь,
Форт держит,  верхнюю половину. Еще у него гасиенда по другую сторону Синей
скалы.  Богатая!  На самом побережье,  а еще подальше - Кратеры. Это уже не
моя забота,  там за главного Карло  Клык,  старший  мой,  пахан  хозяйский.
Кратеры стережет.
     - Кратеры? - Саймон нахмурился. - Что за Кратеры?
     - Усадьба хозяина,  дона Грегорио. Там он и обретается, с дочкой своей
и охраной,  крепкой охраной.  Чтобы, значит, племяннички-наследнички на тот
свет  до срока не отправили.  Ты,  случаем,  не от них?  - Глаза Бучо вдруг
сузились,  и он прошептал:  - Не-ет,  не от них!  Ты  ведь  ко  всем  донам
подбираешься!  Вот оно что!  Как тебя...  Кулак?  Ты откуда. Кулак, взялся?
Срушник,  что ли?  Лазутчик ихний?  То-то, гляжу, наглец. Так я тебе зачем?
Тебе  прямая  дорога  к "торпедам".  Или не знаешь,  где паханов Трясунчика
найти?
     - С ними я уже знаком.  -  Саймон,  поднатужившись,  отодвинул  ванну,
спустил  Бучо на пол и перерезал узел на веревках.  - Одевайся,  кабальеро!
Еще один  вопрос,  и  наша  беседа  закончится.  Один  вопрос  и  маленькая
операция.
     Бучо ворочался у его ног, растирая лодыжки и с сомнением щупая в паху,
потом встал, натянул штаны и сплюнул в воду.
     - Я тебя запомню...  Как тебя?  Кулак?  Запомню и  найду.  Теперь  жди
гостей! Теперь ты повисишь под балкой, в свой черед повисишь, а я над тобой
покуражусь.
     - Придешь-то с кем?  - спросил Саймон.  - С полицейскими или с бойцами
из смоленских?
     - А разве есть разница? - Бучо взялся за сапоги.
     - Нехорошо,  когда не замечают разницы в таких делах. Ты - полицейский
капитан, и ты же - бугор смоленских. Как-то не вяжется!
     Глаза кабальеро округлились от удивления.
     - Что не вяжется, недоумок? Русских слов не понимаешь?
     - Понимаю.  - Саймон глядел на него с презрительной  усмешкой.  -  Еще
понимаю, что страж порядка и закона - это одно, а убийца и главарь бандитов
- совсем другое.
     Глаза у Бучо полезли на лоб.
     -Ты... как тебя?  Кулак? Ты откуда. Кулак, свалился? И впрямь из ЦЕРУ!
Так  вот,  запомни:  в  этой  стране  бандеросы - это закон,  а закон - это
бандеросы. Разве у вас за океаном иначе?
     - Я другой океан пересек,  - сказал Саймон и неторопливо вытянул левую
руку.  Под  тусклым  светом фонарей блеснул браслет;  потом одна его секция
замерцала,  яркий луч упал широким конусом на  стену,  и  из  нее  выступил
двойник  Ричарда Саймона - голографическая проекция в натуральную величину.
Но этот Саймон был в серой с  шелковистым  отливом  форме  сотрудника  ЦРУ,
перехваченной  боевым  поясом,  и  на  груди  его  сияла  эмблема:  голубой
прямоугольник с  десятью  золотистыми  кольцами  и  шестнадцатью  звездами,
символ Разъединенных Миров.
     Браслет снова вспыхнул, и безжизненный механический голос произнес:
     - Ричард   Саймон,   полевой   агент   Центрального   Разведуправления
Организации Обособленных  Наций.  Пункт  назначения:  Старая  Земля.  Цель:
ликвидация  передатчика  помех,  общая  рекогносцировка.  Агент действует в
рамках директивы 01/12004-MR. Полномочия не ограничены.
     Капитан-кайман взирал на это чудо,  застыв с сапогом с  руках.  Теперь
лицо   его   было   не  смуглым,  а  серым,  такого  же  цвета,  как  форма
Саймона-двойника;  челюсть отвисла,  крупен ные белые зубы  поблескивали  в
полумраке,  со  лба  на  скулы  и  подбородок струился пот.  Ноздри Саймона
затрепетали - он чувствовал резкий запах насмерть перепуганного человека.
     - П-призрак...  Т-твой п-призрак...  К-какты эт-то де-делаешь?  - Зубы
Бучо лязгнули.
     - На  Земле  жили  когда-то  мудрые  люди,  и  было их много.  В одной
Бразилии -  двести  сорок  миллионов  человек.  Бразильцев,  не  бразильян!
Знаешь, куда они подевались?
     - Улетели...  П-переселились  на  небеса,  словно ангелы.  - Кабальеро
выронил сапог и отер испарину со лба.
     - Верно,  улетели, - подтвердил Саймон, - а теперь возвращаются назад.
И первый - я!  А это, - он шевельнул кистью, и яркий световой конус угас, -
это не призрак,  а фотография,  объемное изображение.  Из моего браслета. В
нем  много  всякого  -  записи,  схемы,  картинки,  все необходимое,  чтобы
удостоверить мою личность. И мои полномочия, капитан! Или бугор?
     Ладонь Саймона легла на смуглое плечо,  обхватив  его  от  ключицы  до
лопатки,  мышцы  напряглись,  и  Бучо прикусил губу.  Этот ужасный человек,
умевший раздваиваться,  этот ангел или демон,  вернувшийся с небес, обладал
силой  ягуара!  Нет,  он  был  еще сильнее - он мог сломать ему кости одним
движением,  мог вырвать сердце,  выжать кровь  или  зачаровать,  как  питон
чарует кролика. Бучо-Прохор Перес, капитан полиции, главарь Третьей бригады
смоленских,  державшей Северный округ Рио,  не сомневался,  что так  оно  и
случится. Демоны любят поиграть с людьми. Помучить, отпустить, а после...
     Демон навис над ним каменной глыбой.
     - Я видел,  как ты прикончил мальчишку там,  на площади,  у живодерни.
Ударил бичом,  с одного раза.  Должно быть,  любишь убивать людей? - Саймон
оттолкнул пленника и выпрямился.  - Я не люблю,  но убиваю.  Знаешь, крыса,
почему ты еще жив?  Потому,  что ты  -  мое  послание  самому  главному  из
живодеров.  Как там его? Грегорио? Так вот, передашь, что я хочу повидаться
с ним - с ним и с остальными главарями,  из самых важных.  Хайме, Анаконда,
Пименталь, Хорхе, если я его раньше не прикончу. Пожалуй, хватит.
     Зубы Бучо выбивали дробь.
     - К-куда передать ответ?
     - Есть такое заведение "Под виселицей".  Родриго Прыщ там за главного.
Рожа толстая, зубы выбиты через один, нос набок и в ухе серьга.
     - 3-знаю. Б-бабцом торгует...
     - Ему и передашь. А теперь, чтоб ты лучше запомнил...
     Рука Саймона потянулась к ножнам,  где прятался  острый,  как  бритва,
клинок тимару.
                                   * * *
     Ночь, Северный  тракт,  двадцать  три  километра  от  города.  Крепкий
бревенчатый мостик через Параибу, за ним, левее, - въезд на широкое шоссе в
тропическом  лесу.  У  въезда  -  кордон:  шлагбаум  между двух приземистых
бетонных будок,  похожих надоты, пулеметные стволы в бойницах и два десятка
стражей в широкополых шляпах. Дорога прямая, как полет стрелы, и тянется до
высокого вала;  на валу - изгородь с двойным рядом колючей проволоки, снова
охранники  и  пулеметы,  а в отдалении мрачной декорацией встают обрывистые
горы - угольно-черная  стена  с  жемчужно-серыми,  залитыми  лунным  светом
вершинами.  Добравшись до вала,  шоссе ныряет вниз,  в тоннель,  выложенный
камнем и перекрытый железной решеткой;  за ней - сторожевой пост,  часовые,
собаки, блеск оружия, яркий огонь факелов над бочками с мазутом...
     Патруль за   мостом,  у  въезда  на  шоссе,  сняли  лесовики  Бабуина:
просочились среди деревьев и лиан,  обошли заставу,  перебили  метательными
ножами караульных у шлагбаума,  ворвались в доты, перерезали пулеметчиков и
отдыхавшую смену.  Затем Саймон прошелся с ними  вдоль  шоссе,  прячась  за
древесными  стволами,  и  убедился,  что  застав  здесь  больше нет - как и
патрульных с собаками на прямой короткой, едва ли с километр, дороге. Тогда
он  отослал  разведчиков к мосту с приказом не торопясь начать движение,  а
сам,  покинув опушку леса,  ящерицей пополз  в  траве.  Неширокая  луговина
разделяла  темные джунгли и пологий земляной склон,  тоже заросший травами;
вал,  словно кольцевая стена кратера с врезанной в нее решеткой, поднимался
вверх   метров  на  тридцать.  Приблизившись  к  подножию,  Саймон  включил
гипно-зер, поставив его на максимум, стиснул зубы и выждал десять минут. Он
не  хотел  рисковать,  поручая стражей заботам лесовиков;  посты за колючей
проволокой были,  видимо,  многочисленными,  а их диспозиция - неизвестной.
Успех  же  атаки зависел от внезапности:  он собирался пасть на врага,  как
шестилапый гепард на стаю крыс.
     Когда перекличка часовых и шорохи наверху  затихли,  Саймон  полез  на
вал.  Под  ним  смутными  тенями появлялись из леса фургоны,  с тихим гулом
катили налево и направо, разворачиваясь вдоль земляной стены. Фургонов было
двадцать три,  и,  кроме снаряжения, в них находилось почти пятьсот бойцов,
порядком  больше,  чем  рассчитывал  Саймон.  В  последний  момент  к  нему
присоединились  "торпеды",  среди  которых  наметился  раскол:  одна партия
желала  избрать  нового  дона,  другая  -  отдаться   под   покровительство
смоленских,  а  третья - мстить.  Этих мстителей и привел Сергун,  свирепый
детина с исполосованным шрамами лицом;  как показалось  Саймону,  ему  было
безразлично,  кого  резать,  -  "штыков" или смоленских,  дерибасовских или
крокодильеров. Что в сетях, то и рыба.
     Если отнести эту древнюю пословицу к крокодильерам,  они  являлись  не
просто рыбой, а чем-то вроде акулы-молота.
     Самый мощный,  самый  грозный и жестокий из бразильянских кланов - и к
тому же самый многочисленный и богатый. Они поднимались медленно, но верно,
и в Трехсотлетней истории ФРБ - если б ее когда-нибудь кто-нибудь написал -
не нашлось бы страницы без упоминания о них.
     Эта история была уже знакома Саймону и в кратком изложениии  выглядела
так.
     После Исхода,  в последней четверти двадцать первого столетия, в Крыму
и северном  Причерноморье  началось  время  кровавых  разборок.  Затем  они
переросли  в полнометражную войну - по мере консолидации противоборствующих
силу двух полюсов,  одним из коих была Русская Дружина,  другим -  Громада,
блок  украинских националистов.  Фактически обе стороны сражались за власть
над миром,  ибо в ту далекую эпоху - как и отмечалось в полученных Саймоном
директивах  -  южноукраинский  регион  был  единственной  реальной силой на
опустевшей Земле.  Мировое господство  являлось  слишком  сладким,  слишком
чарующим миражем, в равной степени прельщавшим и дружинников, и громадян; и
потому,  как  полагал  Ричард  Саймон,  передатчики  помех  были   включены
одновременно  с  той  и с другой стороны - чтобы не допустить вмешательства
Совета Безопасности.
     Кровопролитная война закончилась тем же,  чем кончаются многие  войны:
проигравшие,  отсалютовав Одессе ядерным залпом,  отправились в изгнание, а
победители обнаружили, что им достались не власть и слава, но прах и пепел.
Впрочем, это уже не касалось истории ФРБ.
     На первом  ее  этапе,  в  период  завоевания и покорения,  дружинники,
являясь силой,  испытанной в боях,  были полезны и  потому  продержались  у
власти  без  малого  двадцать  лет.  За  этот  срок  были возведены форты и
поселения     на     месте      Рио-де-Новембе,      Харка-дель-Касы      и
Санта-Севаста-ду-Форталезы,   распаханы  поля,  разысканы  старые  рудники,
заложены крокодильи фермы - поскольку скота у переселенцев  не  хватало,  а
кайманы кишели вокруг в неописуемом изобилии. Правда, добыча их мяса и шкур
оказалась  промыслом  непростым  и  довольно  опасным,   так   что   первые
крокодильеры  были  осужденными  -  большей  частью  из цветных и белокожей
голытьбы.  Главным  же  успехом  первого  двадцатилетия  явились  сдвиги  в
национальной  сфере:  старшее поколение еще делилось на белых и черных,  на
колонистов и туземцев,  но молодые,  независимо от цвета кожи, считали себя
бразильянами  и  говорили  на одном языке,  без всякой примеси испанского и
португальского.
     Однако Русская  Дружина  включала  слишком   несовместимые   элементы,
множество фракций и групп,  объединенных только внешней угрозой, опасностью
и войной.  С наступлением мирных времен  -  сравнительно  мирных,  так  как
разборки и мелкие свары не прекращались никогда,  - последовали диссипация,
анархия,  расколы и разброды,  а затем - переворот;  по-местному - Передел.
Тот  Первый  Передел,  случившийся  в 2120 году,  был не особенно кровавым:
власть, под лозунгом "Наш дом - Бразилия" и при поддержке армейских частей,
досталась консерваторам, а все остальные хунты и мафии автоматически попали
в разряд инакомыслящих радикалов. Согласия меж ними не было, а что касается
радикализма,  то он заключался в стремлении выжить любой ценой, ни с кем не
делиться властью,  не вступать в союзы и блоки, а также в готовности резать
всех  конкурентов.  Эти хунты,  прообраз будущих бандеро,  формировались по
профессиональному  либо  территориальному   признаку   с   налетом   легкой
ностальгии:  так, дерибасовские были уроженцами Одессы, донецкие - Донецка,
Клинки происходили от местных чернокожих,  скрывавшихся в Разломе,  "плащи"
занимались   игорным   бизнесом,   "торпеды"   -   водными  перевозками,  а
крокодильеры - поставками мяса и кож.  Не только крокодильих; этот клан уже
распространил свое влияние на скотоводов и ранчеро. Быки и коровы множились
в тучной аргентинской пампе,  плодились лошади и мулы -  в  повозки  и  под
седло,  ламы  и одомашненные тапиры заменили овец и свиней,  и первый вождь
крокодильеров,  легендарный Трехпалый Диас,  не пренебрег таким богатством.
Его,  однако,  полагалось  охранять  и  собирать  налог  со  всех  обширных
территорий,  так что работники с крокодильих ферм стали по совместительству
бойцами.
     Никто не  превзошел  их  в свирепости - за исключением донецких.  Этот
клан, многочисленный и сильный, занимался горными разработками, добычей руд
на  аргентинских  и  чилийских  копях и выплавкой металлов;  еще,  конечно,
работорговлей,  поскольку в шахтах трудились невольники.  Донецкие,  как  и
прочие банды,  вооружались, но этот процесс продвигался у них с устрашающей
скоростью: за три-четыре десятилетия им удалось создать настоящее войско, с
конницей и пехотой, с колесными бронемашинами, отрядами стражей на рудниках
и тренированными коммандос для ловли рабов.  "Наш дом - Бразилия" - или,  в
просторечии,  домушники  - правила семьдесят восемь лет,  а когда их власть
стала клониться к упадку,  нашлось кому ее перехватить.  Во всяком  случае,
донецкие не колебались;  их части захватили Рио и все крупнейшие города,  и
наступил  Второй  Передел.  Его  назвали  Большим,  ибо  длился  он   целое
десятилетие,  и весь этот период кровь лилась рекой. Донецкие, вырезав НДБ,
взялись  за  остальные  кланы  и  за  армейских,   немногочисленную   касту
профессиональных солдат,  происходивших от моряков и десантников "Полтавы".
Эти сражения шли с переменным успехом,  пока  угроза  гибели  не  заставила
объединиться  смоленских,  дерибасовских  и крокодильеров;  в 2208 году они
наконец расправились с донецкими, поделили сферы влияния и, дабы не вызвать
ссор  из-за  донецкого наследства,  назначили управлять им "штыков" - клан,
куда  вошли  армейские.  Их  согласие  сделаться  кланом  закрепило   новый
государственный  порядок:  власть  теперь  была  в руках бандеро,  а прочие
граждане ФРБ пребывали под их покровительством в статусе шестерок.
     В Третий Передел,  произошедший в 2208  году,  крокодильерам  достался
сельский пирог. Отныне они собирали "черную" дань с каждого поля, с каждого
стада и  с  каждой  деревни  -  за  исключением  принадлежавших  смоленским
кибуцей;  а  это  значило,  что  под  их  контролем и властью была половина
населения ФРБ. Следующие два без малого столетия и случившиеся за этот срок
переделы  не изменили ничего;  мощь клана осталась незыблемой,  фермы,  где
разводили кайманов,  превратились в боевые лагеря,  а вооруженных  людей  у
дона Хорхе было теперь побольше, чем у смоленских, дерибасовских и "штыков"
вместе взятых.  И жил он словно король - в неприступном замке, за каменными
стенами, в окружении верного воинства и тысяч зубастых тварей.
     Полукольцо фургонов обхватило земляную стену; из них посыпались люди -
множество серых теней,  похожих на легион призраков,  доставленных прямо  с
кладбища  в  огромных,  пахнущих  железом  и бензином катафалках.  Две тени
отделились от толпы и шустро полезли  на  вал.  Пашка  и  Филин,  догадался
Саймон.  Он  махнул  им,  подзывая  к себе,  к двойному ряду туго натянутой
колючей проволоки, за которым виднелись смутные очертания приникших к земле
фигур.  Стражи, двуногие и четвероногие, спали; часовые храпели и бормотали
во  сне,  псы  виновато  повизгивали,   как   бы   предчувствуя,   что   их
попустительством враг проберется за стены.
     Лунный диск скрылся за редкими облаками, с гор тянуло теплым ветром, а
враг был уже тут как  тут:  стоял  на  валу,  смотрел  вниз,  прикидывал  и
усмехался.
     У плеча  Саймона блеснули зеленые Пашкины глаза.  Он посмотрел налево,
потом - направо.
     - Ну,  хренотень!  Это сколько  ж  надо  трудов,  чтобы  такую  стенку
наворотить!  Если  б  собрались  все наши семибратовские мужики,  да еще из
Колдобин и Волосатого Локтя,  и было у них, значитца, пятьдесят возков, так
лет за тридцать,  может,  и насыпали,  а может, надорвались. Может, банан у
всех обвис бы.
     - Обвис бы, точно, - согласился Филин и передернул затвор карабина.
     - Это естественная возвышенность.  Погляди!  - Саймон вытянул  руку  к
темневшим  на  севере  горам.  -  К  ним  от  побережья катилась волна - не
океанская,  сейсмическая.  Понимаешь?  Тряхнуло  страшно,  почва  с  горных
склонов сползла вниз,  к подножию,  потащила деревья и камни,  потом лавина
застряла в джунглях,  и получился кольцевой холм.  Холм,  не  вал.  Ему,  я
думаю,   три   с   половиной   сотни   лет.   Вершина  сгладилась,  заросла
травой.Готовое укрепление.
     - Может,  и так.  - Пашка с сомнением  покачал  головой.  -  Ты,  брат
Рикардо,  человек ученый,  тебе виднее.  Опять же сексическая волна - самое
место для Хорхи. Он, говорят, страсть до баб охочий!
     Саймон усмехнулся и подтолкнул Проказу в бок.
     - Хватит болтовни.  Бугров - ко мне!  И  остальные  чтоб  не  скучали!
Парням  Хрипатого  - резать проволоку,  люди Алонзо пусть тащат катапульты.
Ворота  в  тоннель  открыть,  взрывчатку  и   горючее   поднять   на   вал,
крокодильеров и собак сбросить вниз. К делу! Выполняйте!
     - Сей момент!
     Пашка с Филином исчезли.  Саймон, не обращая внимания на тихую суету у
фургонов,  рассматривал  открывшийся  с  вала  пейзаж.  Перед  ним   лежала
котловина  с  озерами,  в  лигу шириной и вдвое большей длины;  с севера ее
замыкали горы,  а с трех остальных сторон - серпообразный  холм  с  колючей
проволокой  по  гребню.  На  востоке его размыла речушка,  бравшая начало в
озере,  - наверняка приток Параибы,  петлявший в тропических лесах.  Озер в
котловине было три:  два ближних к валу, почти округлых, и дальнее, у самых
гор,  вытянутое эллипсом,  - в него струился водопад и из него же  вытекала
речка.  У  водопада воздвигли электростанцию,  а на озерных берегах темнели
многочисленные  сараи,  навесы  и  заборы,   ограждавшие   что-то   темное,
застывшее,  неподвижное,  подобное россыпям крупной гальки; Саймон не сразу
сообразил,  что видит лежбища кайманов -  сотни,  тысячи  зубастых  тварей,
погруженных в сон.
     - Чтоб  вам  сдохнуть в кровавый закат!  - пробормотал он проклятие на
тайятском и злобно сплюнул.
     На каменистой полоске земли  меж  ближних  водоемов  тянулась  шеренга
казарм,  двадцать или побольше бревенчатых строений,  напоминавших издалека
гробы;  за ними высилась цитадель с квадратными башнями и высокими стенами,
которые  тусклый  лунный  свет окрасил в темно-лиловые,  коричневые и серые
тона.  Эта крепость казалась не меньше, чем Форт на Синей скале, и выходила
разом ко всем озерам - будто каменный столб, забитый в центре ровной водной
глади. Слева от нее, у вытянутого озера, лежал поселок - похоже, с кабаками
и прочими увеселительными заведениями;  там слышался далекий хохот, женский
визг и песни,  похожие на волчий вой.  Справа, неподалеку от казарм, Саймон
разглядел навесы на высоких столбах,  яркий огонь фонарей, штабеля ящиков и
бочек - по виду,  с горючим, тупые морды автофургонов и какие-то голенастые
механизмы,  подъемники  и  лебедки.  Очевидно,  там  располагались склады и
арсенал,  а к ним,  выныривая из-под холма,  шла дорога - усыпанный  щебнем
тракт двухсотметровой длины. По прямой расстояние было еще меньше, и Саймон
довольно хмыкнул,  прикинув,  что снаряды из катапульт накроют и арсенал, и
склады, и казармы, и даже до крепостной стены долетят, хотя стрелять по ней
не сто ило - бесцельная трата времени и боезапасов.
     Пашка и Филин вернулись в сопровождении  бугров.  Пако  Гробовщик  был
весел,   Сергун,   предводитель   "торпед",   мрачен   и   хмур;   Хрипатый
сосредоточенно мял повязку,  прикрывавшую остатки носа,  Челюсть  и  Монька
Разин  глядели  орлами,  а Пономарь с поделыциками скалились,  будто троица
оголодавших койотов.  Вокруг раздавались негромкий скрежет, лязг и натужное
пыхтенье:  бригада  Хрипатого  резала проволоку,  люди Алонзо тащили на вал
катапульты,  а остальные поднимали напалм в небольших деревянных бочонках и
очищали  территорию  от  храпевших  стражей.  Саймон  велел не убивать и не
калечить спящих,  но это вряд ли являлось милостью -  если  слухи  о  Хорхе
Смотрителе были правдивы хотя бы на четверть. Впрочем, и сам Смотритель мог
не дожить до завтрашнего утра.
     - Бровь,  - Саймон повернулся,  к Алонзо, - ты займешься катапультами.
Стрелять,  пока  не  кончится  боезапас,  спалить  казармы  и  склады.  Ты,
Пономарь,  вместе с Холерой будешь в оцеплении.  Отрыть окопы на внутреннем
склоне  холма,  расставить  пулеметы,  и  пятерых  пулеметчиков  послать  к
ближнему озеру,  левее казарм. Пусть займут позицию, окопаются и ждут. Если
начнется атака из поселка - отбить нападающих. Желательно всех уничтожить.
     Пономарь довольно   кивнул.  Его  отличали  хладнокровие,  выдержка  и
осторожность;  он не отказывался от драки,  но предпочитал  окопную  войну.
Засады и нападения из-за угла были его коньком.
     - Дон,  - подал голос Алонзо,  - если подтащить стрелялки к озеру, так
до поселка достанем.  Подбросим  огонька  крокодавам!  Заодно  и  шлюхи  их
погреются.
     - Поселок обстреливать не будем, - отрезал Саймон. В его представлении
всякое место, где обитали женщины - неважно, монахини или шлюхи, - являлось
землей   мира.   Женщины   у  тай  были  священны,  и  Саймон  без  крайней
необходимости не поднял бы на них руку.  А если  б  поднял,  то  одарил  бы
быстрой смертью, а не мучительной, как от напалма.
     Он кивнул Челюсти:
     - Вы с Монькой займетесь складами и арсеналом. Окружить, залечь цепью,
глядеть,  как  горит,  стрелять,  если  кто   высунется,   и   подбрасывать
взрывчатку. Все!
     - Вошь   не  проскочит,  дон,  -  пробормотал  Челюсть.  Его  огромный
подбородок двигался с основательной неторопливостью дорожного катка.
     Саймон оглядел  остальных  предводителей  своего  воинства,   мысленно
примеряя  их  к намеченным задачам.  У Сергуна и Бабуина были самые крупные
отряды,  вместе - две с половиной сотни  бойцов;  Гробовщик  являлся  самым
надежным,  а Хрипатый - самым злым. Саймон велел Гробовщику встать в заслон
на перешейке у казарм,  а прочим -  атаковать;  Бабуин  и  Сергун  займутся
пылающими  казармами,  а  Хрипатый  сопроводит  дона к крепости.  Это будет
ударный отряд:  дон,  два .  пулемета,  пятьдесят  головорезов  и  ящики  с
динамитом.  Услышав про пулеметы и динамит,  Хрипатый радостно осклабился и
снова начал мять повязку на носу.
     -Вперед, - сказал Саймон.  - Спускайтесь  с  холма  и  стройте  людей.
Алонзо, откроешь огонь по моей команде.
     Бугры торопливо разошлись.  Саймон следил, как темная масса его бойцов
хлынула вниз,  распадаясь дорогой  на  группы:  малые  -  Челюсти,  Пако  и
Хрипатого  и  две побольше - "торпед" и лесовиков.  Потом он поднял голову,
всматриваясь в неясные контуры  казарм:  эти  строения  в  три  этажа  были
довольно  крупными,  так  что  в каждом могло обитать семьдесят-восемьдесят
человек.  Скажем,  сотня,  решил он;  значит, две тысячи крокодильеров, что
совпадает  с  данными  Прохора  Переса.  При мысли о Пересе он усмехнулся и
вспомнил подвал под "Красным конем" - там, на стене, на одной из бамбуковых
палок, висели уши капитана-каймана.
     "Две тысячи,  - повторил он про себя, - но многие веселятся в поселке.
Зато и крепость не пуста - в  ней,  разумеется,  есть  гарнизон  из  лучших
бойцов Смотрителя,  а их может оказаться сотен пять... Впрочем, внезапность
уравняет шансы,  а напалм даст преимущество - забытый способ ведения  войн,
самый  жестокий  из  всех,  изобретенных на Старой Земле.  Однако к данному
случаю ом подходит".
     Пашка дернул его за рукав.
     - Брат Рикардо, а, брат Рикардо. Нам-то с Филей чего делать?
     - Держитесь за мной, - сказал Саймон. - Будете прикрывать и добивать.
     Губы Проказы растянулись в ухмылке. Он был сообразительным парнем и не
нуждался в объяснениях,  кого прикрывать,  а кого - добивать.  Саймон знал,
что может на него положиться - в той же степени,  как на Марию, на зеленого
змея Каа и Майкла-Мигеля Гилмора,  поэта,  архивариуса и шпиона.  Гилмор, в
одной из своих ипостасей - или,  быть может,  в трех,  - рыскал  сейчас  по
темному городу либо держал совет с Пачангой;  Каа стерег Марию,  а она, как
всякая девушка, чей любимый странствует в лесах войны, тревожилась и ждала.
Все  пребывали в безопасности,  все находились при деле,  и это успокаивало
Саймона, вселяло уверенность и решимость.
     Он ощупал пояс - оружие на месте.  Слева -  нож  и  мачете  с  широким
лезвием  полуметровой  длины,  справа  - ребристая рукоять "рейнджера",  на
пояснице - сумка с фризером и четырьмя  обоймами.  Пора,  мелькнула  мысль.
Сложив ладони рупором, он крикнул в темноту:
     - Алонзо! Огонь!
     Не оглядываясь,  Саймон быстрым шагом направился вниз,  потом помчался
легкими стремительными прыжками,  догоняя ушедших вперед бойцов.  За спиной
скрипели Пашкины ,  сапоги и слышалось тяжелое дыхание Филина;  потом сзади
ухнуло, где-то вверху раздался протяжный свист, и тут же справа, у складов,
взметнулось пламя. Снова уханье и свист; жидкий огонь растекся по кровлям и
стенам казарм,  накрыл их алым жарким покрывалом,  лизнул  окна,  осторожно
пробираясь внутрь,  и вдруг взревел, поднялся волной, затмив сияние звезд и
луны.  Справа Что-то грохнуло,  в воздух взлетели столбы с  частью  кровли,
разодранный  пополам  фургон,  бочки  и ящики - видно,  на складе хранилась
взрывчатка. Бочки посыпались в озеро и на берег, лопаясь и выбрасывая синие
огненные языки;  горящий бензин начал растекаться по воде, и Саймон увидел,
как заметались в ней длинные гибкие тени.
     На бегу,  обгоняя людей Бабуина,  он считал залпы.  Уханье -  свист...
уханье - свист...  Катапульт было пятнадцать, и к каждой - по семь бочонков
напалма,  обвешанных динамитными шашками. После шестого выстрела Саймон уже
бежал  в  середине  колонны,  с группой Хрипатого,  между людьми "торпед" и
лесовиков.  Свистнуло в  седьмой  раз,  впереди  раздался  рев  Сергуна,  и
"торпеды" ворвались на плац, окруженный пылающими зданиями. В дыму метались
полуодетые люди,  вопя и потрясая оружием,  кто-то  выбрасывался  из  окна,
кто-то,   объятый   пламенем,   с  воем  катался  по  земле,  стены  казарм
выстреливали длинные ало-сизые искры,  в  воздухе  висели  чад  и  вонь,  а
справа,  со  стороны  складов  и озера,  небо багряно светилось,  будто зев
раскаленной гончарной печи. Эта картина напоминала Харбоху, горящие пирсы и
корабли.  Но  были,  разумеется,  отличия:  на  сей  раз  "торпеды"  резали
крокодильеров, а не наоборот.
     Люди Сергуна  не  стреляли,   бились   широкими   тесаками,   морскими
топориками и оружием, которого Саймон раньше не видел - крючьями на длинных
рукоятях с торчащим вперед копейным острием.  Крокодильеров на  плацу  было
втрое  больше,  чем  их,  но  половина  их  легла в первые мгновения атаки;
остальные,  узрев реального противника, взялись за ножи и мачете. Сзади уже
слышалась  пальба и взрывы динамитных шашек - Бабуин по охотничьей привычке
считал,  что пуля вернее клинка.  К тому же пуль в карабине  было  пять,  и
летели  они  подальше,  чем метательные ножи,  а значит,  причиняли больший
ущерб.  Бабуин,  бурый лохматый гном, был человеком расчетливым и по-своему
честным;  он  собирался отработать полученные песюки,  держась от врагов на
дистанции выстрела.
     Саймон вел свой отряд скорым шагом,  не обращая внимания  на  кипевшую
вокруг  битву.  Его мачете то поднималось,  то опускалось,  и каждый раз за
взмахом широкого лезвия раздавался предсмертный хрип - точно такой же,  как
в тайятских лесах,  когда четырехрукие воины сходились в поединке.  Момент
насильственной смерти  странным  образом  приравнивал  людей  и  аборигенов
Тайяхата,  столь непохожих обычаями и обличьем; погибая, те и другие роняли
оружие,  одинаковым жестом зажимали кровоточащую рану,  хрипели  и  падали,
скошенные острой сталью. Правда, люди бились за власть, влияние и богатство
или тешили честолюбие и жестокость,  а любой из этих мотивов был презренным
в глазах воина-тай.
     Честь и слава! Вот что вело их кровавой дорогой к гибели или почестям!
     Но Ричард Саймон сражался сейчас не ради славы и,  конечно,  не затем,
чтобы потешить гордостьу или обрести сокровища.  Его труд был подобен  работе
ассенизатора,  уничтожающего  крысиную  стаю  -  опасных  тварей,  от  коих
полагалось защитить ту половину человечества,  которая еще. не превратилась
в крыс. Но в этой работе не было ни чести, ни славы - только хищный высверк
глаз, хрипящие рты и тела, падавшие под его ударами.
     Он отбил удар  мачете,  проткнул  нападавшему  горло,  швырнул  наземь
бородача  с  ружьем  в руках.  Сзади раздался глухой треск - Филин проломил
бородатому череп прикладом. Толпа крокодильеров раздалась, и Саймон увидел,
как  из последних в ряду казарм выскакивают люди.  Этим строениям досталось
меньше - кровли их  занялись,  однако  пламя  еще  не  охватило  стены,  и,
вероятно,   потому  их  обитатели  действовали  без  паники.  Отряд  бойцов
разворачивался цепью;  все - одетые, все - в широкополых шляпах, защищавших
от  искр,  с карабинами и клинками.  На лезвиях играли багровые сполохи,  и
казалось,  что десятки лазерных лучей нацелены в Ричарда Саймона,  что  они
испепелят его,  и Пашку с Филином,  и всех, кто двигался плотной колонной к
темневшей впереди цитадели.
     - Хрипатый! - позвал Саймон. - Пулеметчиков ко мне! Огонь!
     Его "рейнджер"  монотонно  затарахтел,  и  тут  же  этот  тихий   звук
перекрыли  загрохотавшие  пулеметы.  С  каждым  управлялись  четверо:  двое
держали,  третий стрелял,  четвертый разматывал ленту.  Но пистолет в руках
Саймона   был   смертоносней   неуклюжих   тяжелых  махин;  крохотные  пули
"рейнджера" извергались потоком,  летели с чудовищной  скоростью,  отрывали
конечности,  дробили кости.  Сорок секунд,  сто пятьдесят выстрелов. Пустая
обойма вылетела со свистом,  Саймон нашарил в сумке плоский пенал,  щелкнул
магнитный замок,  и пистолет снова ожил.  Однако лишь на мгновение;  вместо
атакующей цепи громоздился вал трупов.  В  дымном  воздухе  остро  и  резко
запахло кровью.
     - Запах,  какой  запах...  -  пробормотал кто-то,  и Саймон обернулся.
Хрипатый,  содрав  повязку  и  закатив   глаза,   жадно   втягивал   воздух
обезображенными ноздрями. На его лице было написано блаженство.
     - Вперед!
     Они проскочили  между пылающими казармами,  очутившись в дальнем конце
каменистого перешейка.  Озеро слева было темным и тихим,  только за ним,  в
поселке, песни и хохот сменились тревожным гулом. Озеро справа пылало; едва
ли не всю его поверхность затянул горящий бензин, а над складами вознеслась
колонна огня,  непрерывно стрелявшая в небо алыми жаркими фонтанами.  Света
хватало,  и теперь Саймон мог разглядеть цитадель,  ее массивные  ворота  с
надвратной галереей, квадратные башни по углам и еще одну, тоже квадратную,
но больше и шире - она выступала сбоку от ворот,  и ее каменный лоб украшал
символ клана - свернувшийся кольцом огромный серебряный кайман.
     До ворот  оставалось десяток шагов,  когда над башней взревела сирена,
зажглись прожектора и вместе со световыми лучами ударили пулеметы. Пять или
шесть человек рухнули на землю.
      - К стене! - крикнул Саймон. - Стрелять по фонарям! Динамит сюда!
       Захлопали выстрелы,  свет  начал  гаснуть.  Бойцы,  тащившие ящики с
взрывчаткой,  сложили их двумя штабелями у ворот и в подножии башни. Саймон
поджег короткие фитили.  Они горели неторопливо, но время пошло - считанная
череда  секунд,  чтоб  отбежать  подальше,  распластаться  среди  камней  и
вытоптанной травы, прикрыть руками голову.
     - Назад!  Рассредоточиться  и  лежать!  -  Голос  Саймона перекрыл рык
пулеметов.  Он видел,  как падают его люди - то ли мертвыми, то ли выполняя
приказ.  Пуля вспорола воздух над ним,  взвизгнула по камню, мелкий осколок
впился в скулу. Саймон, пробормотав проклятье, выдернул его.
     Оглушительный грохот!  Земля под ним дрогнула,  и словно из  самых  ее
недр  выплеснул  огонь.  Два  расширявшихся огненных конуса соприкоснулись,
закрыв  цитадель  багровым  веером;  в  воздухе,  будто  странная  птица  с
обрубленными  крыльями,  парили  ворота.  Гулкий  звук взрыва раскатился по
котловине, горы откликнулись эхом, пламенный веер опал, и наступила тишина;
пулеметы смолкли,  сирена тоже.  Саймон поднялся, и сразу за ним встали еще
две тени - Проказа и Филин.
     - У тебя кровь на лице,  - сказал Пашка. - Мария нас убьет. Скажет, не
уберегли, гниды позорные...
     Саймон, разглядывая  крепость,  машинально вытер щеку.  На месте ворот
зияла огромная  черная  дыра,  однако  башня  устояла,  только  покосилась,
накренившись  вперед  и  сбросив серебряного каймана - он валялся на земле,
опаленный огнем и перекрученный восьмеркой.  Цитадель  безмолвствовала,  но
сзади,  где  догорали казармы,  слышался треск выстрелов,  яростные крики и
звон металла.В поселке ударил колокол,  и тут же,  словно  по  сигналу,  за
озером рявкнули пулеметы - видно, люди Пономаря принялись за работу.
     Атаковать или  отступать?  -  промелькнуло  у  Саймона в голове.  Идея
ворваться в замок точила его;  это  был  такой  соблазн  -  скрутить  Хорхе
Смотрителя  со  всеми  потомками  и  придворными  и  подвесить  в  пыточной
"Красного коня" - может, с кайманом, резвящимся в ванной. С другой стороны,
акция   была   завершена;  вполне  успешный  и  устрашающий  демарш  против
могущественного  клана,  и  главное  теперь  -  не  испортить  впечатление.
Крепость  Хорхе  годилась  для целого батальона,  и люди Хрипатого могли не
пробиться дальше ворот.
     Как бы в ответ на эту мысль  в  темной  дыре  ворот  наметилось  некое
шевеление,  послышались громкие командные голоса и резкий лязг, будто сотня
человек разом передергивала затворы.  Потом  зарычала  сирена,  на  угловых
башнях  снова вспыхнули прожектора,  и в их рассеянном свете Саймон увидел,
что у него осталось не больше сорока бойцов.
     - Подобрать убитых,  - распорядился он.  - Отступаем!  Потом нашарил в
сумке фризер и швырнул в ворота.
                                   * * *
     Они сидели  впятером на плоской кровле дома.  Каа,  свернувшись тугими
кольцами,  подпирал Саймону спину; волосы Марии щекотали висок. Филин жадно
насыщался,   глотая  большие  куски  лепешек,  Пашка-Пабло  дремал,  Гилмор
прихлебывал из кружки - впрочем,  не  пульку,  а  форталезское  вино.  Этот
напиток в большом кувшине понравился Саймону;  он был терпким, кисловатым и
чуть бросался в голову.  Неплохое вино.  Одна из  немногих  хороших  вещей,
какие встретились в этом мире.
     Ночь еще не истекла, и в то же время казалось, что это - совсем другая
ночь, тихая, ласковая, в которой не было места пожарам и взрывам, насилию и
смерти.  Но  та  ночь  еще  держала  Саймона,  вцепившись  в него крысиными
клыками; еще не свершилось его возвращение в мирные земли из леса войны. Он
чувствовал себя уставшим и опустошенным.
     - Крепость у гор,  озера с кайманами,  колючая проволока и бандиты,  -
перечисляя, Гилмор загибал палец за пальцем. - А ведь могло быть все иначе.
-  Вздохнув,  он  сделал глоток из кружки.  - Горы,  лес и озеро - это ведь
прекрасно!  Если не испортить.  Если вместо крепости стоит  дворец,  вместо
колючей  проволоки  -  деревья,  а  вместо  бандитов  -  поэты  или хотя бы
архивариусы.
     -А вместо кайманов?  - спросила Мария, прижимаясь теплой щекой к плечу
Саймона.
     - Наверное, лебеди. Конечно, лебеди! Раньше в озера пускали лебедей...
я об этом читал,  хотя никогда их не видел. На Земле их уже нет... Красивые
птицы, брат Рикардо?
     - Да.  -  Саймон  кивнул.  -  Их  много на Колумбии,  Европе и России.
Особенно на Европе.  Парки, старинные дворцы и караваны лебедей, плывущих в
небе... А внизу - толпы архивариусов, которые любуются ими. Поэтов, правда,
не хватает.
     Майкл-Мигель снова вздохнул и понурил голову.
     - Хотелось бы мне это увидеть.  Парки, дворцы и лебедей... Не кратеры,
не пустыри, не озера с кайманами. Где это все? Стоило людям покинуть Землю,
и с ними ушла красота. Понимаешь, брат Рикардо, красота!
     - Не понимаю,  - сказал Саймон, вдыхая аромат волос Марии. - По-моему,
ты не прав. Кое-что все же осталось.
     - Кое-что...  -  откликнулся  Гилмор.  -  Но  древние  соборы,  храмы,
памятники, библиотеки, картины, великие города - все исчезло! Все, что люди
сочли  достойным  забрать  с  собой.  А  что  осталось,  не считая красивых
девушек?  Дерьмо,  грязь,  мусор, падаль, насильники, фанатики, убийцы. Мы!
Падаль!
     Саймон наклонился и заглянул Марии в лицо.  Ее темные глаза были полны
муки. Он сказал:
     - Падаль не вы, а ваши предки. Вы - жертвы.
     - Мы ничем не лучше, даже хуже. Мы...
     Он потянулся к кувшину, но Саймон перехватил его запястье.
     - Хватит,  Мигель.  Вино  -  источник  слишком  мрачных   и   неверных
обобщений. Ты говоришь "мы", но это подразумевает, что есть "они". Мы - те,
кто здесь.  Ты,  я, Мария, Пашка, Филин. А те, другие... - Саймон задумался
на секунду, потом тряхнул головой: - Те и в самом деле падаль. Они валяются
сейчас за колючей проволокой,  у своих озер  с  кайманами.  Большей  частью
мертвыми, как и положено падали. А мы - мы живы!
     Звезды начали  меркнуть,  когда  они с Марией остались вдвоем.  Саймон
положил голову на грудь девушки и закрыл глаза. Напряжение недавней схватки
медленно покидало его,  выдавливалось капля за каплей,  и он знал, что этот
процесс  ускорить,  погрузившись  в  целительный  транс.  Но  ощущение
тепла,  исходившего  от  Марии,  стук  ее сердца,  запах кожи были не менее
целительными,  чем цехара,  и сейчас ему не хотелось предаваться медитации.
Хотелось  лежать  рядом  с  ней,  глядеть  на  гаснущие звезды и слушать ее
дыхание.  Она была его тихим ласковым прибежищем в этом мире насилия и зла.
Тут  больше не было старинных парков и дворцов,  отсюда улетели лебеди,  но
девушки еще остались.
     - От тебя пахнет кровью,  - шепнула Мария.  - Мне  страшно.  Вдруг  ты
однажды уйдешь и не вернешься?
     - Пока  сияют  Четыре алых камня,  светят Четыре звезды и текут Четыре
прохладных потока, я не покину тебя, - прошептал Саймон в ответ.
     - Какие странные слова. Будто из древней сказки...
     - Это пожелание тайят,  с которым обращаются  к  другу  и  к  женщине.
Странное? Может быть... Но мы, люди, тоже странные - с их точки зрения.
     - Почему? У нас слишком мало рук и мы устроены по-другому?
     - Нет,  милая.  Мальчишкой я любил девушку-тайя, и руки нам не мешали.
Разница в другом.  Тайят редко испытывают одиночество - я ведь  рассказывал
тебе,  что у их женщин всегда рождаются близнецы,  а значит, у всякого тай,
воина или ремесленника,  есть брат-умма, а у всякой девушки - сестра-икки.
Связь меж ними не прерывается никогда; братья берут в жены сестер, и потому
четыре - это семейный символ,  число,  приносящее удачу. Иное существование
кажется им непонятным и странным,  даже бедственным и уж, во всяком случае,
- недостойным.  Мы,  люди,  для них  -  ко-тохара,  неприкаянные,  лишенные
счастья иметь брата или сестру и прожить с ним или с нею всю жизнь.
     - Да,  странно...  - Мария погладила волосы Саймона.  - Знаешь, я рожу
тебе много ребятишек,  и среди них,  наверное, будут двойняшки. Но если б я
имела  сестру,  то  не смогла бы делить тебя с ней.  - Она встрепенулась и,
приподнявшись на локте,  заглянула ему в лицо.  - Или ты думаешь иначе? Как
тай, не как человек?
      - Я  думаю точно так же.  Если б у меня был брат,  мне не хотелось бы
делить тебя с ним.  Все-таки я человек, милая... Во всяком случае, в землях
мира.
     - В землях мира? Что это значит, Дик?
     - На  Тайяхате  один  большой  континент,  и в его западной части есть
гигантская река.  В верхнем  течении  ее  называют  Днепром,  и  там  стоит
Смоленск,  мой  город,  перенесенный из России;  Днепр сливается с Гангом у
Развилки, у индийского города Бахрампур, а дальше течет Миссисипи - течет к
Новому   Орлеану   и  Средиземному  проливу.  Есть  там  и  другие  города,
американские,  польские, шведские, но все они - в Правобережье, которое тай
даровали людям.  Колонистам с Земли, понимаешь? Моим предкам. А Левобережье
- это огромный край,  больше  земной  Евразии,  и  там  есть  другие  реки,
дремучие   джунгли   и   водопады,  горы,  встающие  до  небес,  равнины  и
плоскогорья, открытые солнцу, с лугами и рощами. Там...
     - И все это - земли мира?
     - Нет.  Земли мира - это места с благодатным климатом, обычно в горах,
у водопадов, или у полноводных рек. Там, в женских поселках, живут тайят, и
там властвуют женщины;  там мужчины не смеют  обнажать  оружие  и  наносить
раны.  Нет,  не так...  - Саймон пошевелился,  устраиваясь поудобнее.  - Не
смеют - не то слово.  Понимаешь, это просто не приходит им в голову, так уж
устроены тай.  Те,  кто хочет воевать,  спускаются в лес, в земли сражений,
объединяются в кланы и бьются друг с другом.  Чтоб  доказать  свою  силу  и
доблесть.
     - И ты воевал? - тихо спросила Мария.
     - Да.  Мой отец - ксеноэтнолог,  и восемь лет мы прожили с тайят.  Все
мое отрочество и юность.  Потом я стал Тенью Ветра и спустился в лес вместе
с Чочем,  сыном Чочинги,  моего Наставника. Чоч был великим воином, из тех,
чей  Шнур  Доблести  свисает  до  колен.  Когда   Чочинга   переселился   в
Погребальные Пещеры, он занял отцовское место и обучает теперь молодых.
     - А что было прежде, до леса? До того, как ты отправился воевать?
     - Я  был  Диком  Две  Руки и жил в Чимаре,  женском поселке на склонах
Тисуйю-Амат,  что означает Проводы Солнца.  Но об этом я тебе  рассказывал,
милая.
     - Расскажи еще раз, - прошептала Мария и крепче прижалась к Саймону.
                                   * * *
     КОММЕНТАРИЙ МЕЖДУ СТРОК
      Перед доном  Грегорио  лежали  два  листа  бумаги.  Один был измятым,
грязным,  в пятнах засохшей крови,  с  оборванными  краями  и  парой  фраз,
торопливо  написанных карандашом;  к тому же в него завернули металлический
предмет - крохотную пулю с расплющенным кончиком,  не больше половины ногтя
на  мизинце.  Второй,  плотный  желтоватый  лист  радовал  взгляд убористым
аккуратным текстом.  Строчки были ровными,  буквы - четкими и ясными,  но в
общем   эта   бумага   казалась  обезличенно-стандартной;  такие  документы
составляли полицейские писари под диктовку своих бугров.
     Сверху листа значилось:
     "Донесение.
     Кабальеро Карлу-Капитану Клыкову,  ягуар-полковнику,  пахану  и  бугру
Первой  бригады  от  Бучо-Прохора Переса,  капитана-каймана,  бугра Третьей
бригады".
     Сбоку от этого заголовка разбегались корявые  буквы  -  пометка  Карло
Клыка:
     "Дону Грегорио   -  для  сведения.  Остаюсь  в  почтительном  ожидании
приказов.  Не подвесить ли шутника Прошку над ямой ?  Но как, мой дон? Вниз
головой или вверх ногами?"
     Грегорио с    неодобрением    поморщился.   В   Регламенте   Наказаний
перечислялись тридцать две позиции,  в которых вешали преступников, и "вниз
головой"  - оно же "вверх ногами" - было не самой мучительной пыткой.  Клык
мог  бы  остановиться  на  чем-то  более  оригинальном.  Кроме  того,   ему
полагалось не забывать о предпочтениях хозяина, имевшего собственное мнение
по данному вопросу:  дону Грегорио нравилось,  когда  вешали  за  ребро  на
остром железном крюке.
     Однако Бучо  Перес  отнюдь  не  заслужил подобной казни,  поскольку не
являлся шутником.
     Глаза дона Грегорио бегали по строчкам. В начале говорилось, где и как
был отловлен многострадальный Бучо,  как его доставили в подвал - нагим,  в
мешке,  в целости и сохранности-и как вынесли из подвала - в том же  мешке,
но  без  ушей.  Все  эти детали не привлекли внимания дона Грегорио,  и он,
пропустив пару абзацев, перешел к сути.
     "Оный выродок,  раздвоившись,  явил привидение,  возникшее будто б  из
стены  и говорящее понятным русским языком - хотя речи его казались темными
и не во всем доступными слабому моему разумению. Сказано же было такое: что
назвавшийся "железным кулаком" имеет доподлинное имя Ричард Саймон,  что он
лазутчик разных организаций и наций, то ли центральных, то ли каких еще - в
точности  я  не  запомнил,  но  полагаю,  что  он не блях,  не срушник,  не
эмиратский,  не чечен и,  само собою,  не чекист,  поскольку мордой бел,  а
волос имеет светлый. Якобы он из тех людей, что в давнее время переселились
на  небеса,  и  прислан  к  нам  как  ликвидатор,  при   всех   отстрельных
полномочиях;  правда,  кого  небесные приговорили,  определенности нет,  но
кто-то тем бандеросам мешает,  а потому  к  нам  и  прислали  отстрельщика.
Спрашивал  он  о  донах,  а еще грозился,  что ежели доны с ним не пожелают
встретиться,  так он отыщет всех и сотворит над  ними  казнь  по  небесному
обыкновению:  сначала  уши  отрежет,  потом  - все пальцы,  а после пальцев
доберется до печенок. А чтобы связаться с ним, был назван Прыщ из заведения
"Под  виселицей",  что  показалось  мне  удивительным:  этот  Прыщ  хоть  и
мерзавец,  но в связях с небесными не замечен и служит верно - за  страх  и
песюки. Ежели устроить у него засаду и проследить..."
     Дальше шли  тривиальные  соображения,  но  дон  Грегорио  все-таки  их
изучил,  потирая залысины на  лбу.  Этот  Бучо-Прохор  определенно  достоин
награды!  Мыслит  правильно и,  хоть расстался с ушами,  разума не потерял.
Конечно,  половину врет,  но если и так,  судить необходимо по результатам.
Если  он  выболтал  Саймону-Кулаку  нечто  лишнее,  то это касалось Хорхе -
поскольку Хорхе ткнули рылом в грязь.  Надо  думать,  при  участии  неба  и
небесных посланцев.
     Дон Грегорио  поднял  сплющенную  пульку  и покатал ее на ладони.  Его
топтун,  внедренный к крокодильерам,  вырезал пулю из трупа и приписал, что
хоть она мала и неказиста, но просверлила дырку в два кулака. Она попала не
в сердце и не в голову,  в ягодицу,  и ни один из лекарей в ФРБ не счел  бы
такое ранение смертельным,  однако пораженный ею все равно скончался - умер
от потери крови.
     Оснований не доверять топтуну у дона  Грегорио  не  было.  Топтун  был
человеком верным - таким же верным,  как Прыщ, упомянутый в донесении Бучо.
Топтун тоже служил за страх и песюки.
     "Надо собирать совет,  - решил дон  Грегорио,  задумчиво  рассматривая
пульку.  -  Вызвать Эйсебио из Разлома,  Хорхё из Озер - ну и,  само собой,
Хайме с Анакондой.  А Клык  пусть  доставит  небесного  выродка.  Любопытно
взглянуть на него,  на этого Ричарда Саймона.  Откуда он взялся?  Может,  и
вправду - с небес?"
     Внезапно Грегорио ощутил, как у него холодеет в желудке.
     Странная смерть  Трясунчика,  странный  сон,  сморивший  охранников  в
банке,  вскрытые  двери,  похищенные  песюки...  Может,  зря  он  грешил на
Хайме?..  Хайме жаден,  однако не глуп...  стар,  но тверд и жесток,  умеет
обуздывать жадность своих отморозков...  И кто бы из них ни залез в казну -
хоть родичи, хоть сыновья! - Хайме не стал бы церемониться.
     Живо на крюк - и в яму!
     Но двери  вскрыли,  а  стражей  усыпили.  Странно!   В   свете   всего
перечисленного атака на Хорхе тоже казалась странной. Груды убитых, Хорхе -
позор и убытки,  а нападающим - ничего.  Ни  выгоды,  ни  передела.  Хотели
пугнуть?  Но  кто  и зачем?  Ежели небесный гость,  то как он набрал людей?
Вернее,  не "как" - "шестерки" всегда найдутся!  - а на какие деньги? Даром
никто не пойдет воевать, тем более - с крокодильерами.
     Дон Грегорио  вдруг  судорожно  сглотнул,  стиснув  крохотную  пульку.
Деньги!  Песюки! Вот так Хайме, ума палата. Прав, старый хрыч, прав! Как он
говорил?  Деньги для того крадут,  чтоб потратить с удовольствием и толком.
Жди,  найдется след.  Вот и нашелся!  С толком потрачены денежки,  и следов
хватает, начиная с Трясунчика!
     Большой умелец  сработал,  мелькнуло  в голове.  Поп из Пустоши,  брат
Рикардо,  Ричард Саймон,  "железный Кулак", отстрельщик с небес. Оборотень!
Чего же он хочет? Понятно, запугать - но с какой целью?
     Губы Грегорио  Живодера  растянулись  в жестокой усмешке.  Пугать и мы
умеем,  подумал он,  придвинул лист с донесением  и  прочитал:  "...Прыщ...
служит верно. устроить засаду... проследить..."
     Усмешка сделалась шире. Верно мыслит капитан-кайман со своей кайманьей
колокольни,  но у донов пути извилистей,  чем у бугров.  Потому они и доны!
Скажем,  следить...  К  чему  следить?  Если  Ричард Саймон - тот же поп из
Пустоши, так и следить незачем. Здесь он не в пустошах пасется, вокруг него
-  людишки,  ублюдки,  стукачи.  Сами  явятся  и доложат,  собственно,  уже
явились.  Этот его связной из монтальвановских "шестерок",  что  бегает  к
Прыщу...  Этот  заговорит,  если  взяться  за  дело  умеючи.  А отчего ж не
взяться?  На звездах - свои умельцы,  у нас - свои. К примеру, тот же Карло
Клык.
     Все еще усмехаясь, дон Грегорио потянулся к телефону.
     Вот Путь Смятого Листа:  ты немощен,  как  одряхлевший  коршун,  ты  -
гниющие листья под ногами врагов,  ты - иссякший ручей, камень, растертый в
прах.  Стань жалким червем,  поникшей травой,  раздавленным  насекомым;  не
показывай  своей  силы,  ибо враг,  разгадавший ее,  уже наполовину выиграл
сражение.
     Из Поучений Чочинги Крепкорукого
                                 Часть IV
                            ПУТЬ СМЯТОГО ЛИСТА
                                 Глава 10
     Спина Ричарда   Саймона,   обтянутая   рубищем,   ссутулилась,   глаза
слезились,  руки,  связанные крест-накрест,  бессильно повисли,  босые ноги
дрожали на каждом шагу,  кожу на шее и лице избороздили  морщины.  Вдобавок
она  была  подкрашена ореховым соком,  и это обстоятельство,  вкупе со всем
остальным,  делало Саймона старше лет на тридцать.  Если б  Чочинга  увидел
его,  то был бы доволен учеником:  сейчас Дик Две Руки походил не то что на
смятый лист,  а на щепотку кладбищенского перегноя,  которой  предстояло  в
самом скором времени вернуться туда, откуда ее извлекли.
     Под присмотром  вертухаев  он  ковылял в цепочке из семи заключенных и
был в ней, безусловно, самым жалким. Звали его Митьком по прозвищу Корявый,
и,   как  утверждалось  в  сопроводительных  бумагах,  он  был  изловлен  в
Санта-Севас-та-ду-Форталезе у самодельного печатного станка и  доставлен  в
Рио.  Считалось неважным,  что именно печатал Митек, стихи, прокламации или
картинки с голыми девками;  печать  являлась  прерогативой  власти,  и  раз
Митька  поймали  за таким занятием,  он был политически неблагонадежен.  Но
политических криминален в ФРБ не признавали,  используя  иное  определение,
настолько  древнее,  что  никто  не  помнил,  откуда  оно  взялось и какими
событиями вызвано к жизни.  Никто,  кроме Ричарда Саймона. Он единственный,
осведомленный   о   прошлом,   мог  рассмотреть  понятие  "враг  народа"  в
исторической ретроспективе и даже назвать страну и  причины,  в  силу  коих
этот термин вытеснил другой - "враг царя и отечества".
     Цепочка преступников  медленно  тащилась  вверх  по дороге,  выбитой в
скале. Справа - обрывистый склон, море и город - черепичные кровли, полоски
зелени  на бульварах,  мачты,  машины,  фабричные трубы.  Слева тоже склон,
серо-синеватый камень,  не успевший  растрескаться  под  действием  солнца,
ветров и дождей, а над ним - стены, бойницы и башни.
     Форт. Узилище врагов народа.
     Такой приговор надо было заслужить.  За малые вины - за воровство,  за
нарушение порядка или неправильный образ мыслей  -  в  ФРБ  били  кнутом  и
ссылали в кибуц, тем дальше, чем серьезнее вина. За вины средние - разбой и
грабеж,  неуплату налогов,  особенно "черного",  и за убийство - полагалось
висеть  над  ямой,  а  как  альтернативный  вариант  существовали  Разлом и
рудники.  Разумеется,  для "шестерок", так как в бандеро разбой, убийство и
грабеж  были  не  преступными  деяниями,  а прямым служебным долгом.  Самым
тяжким считалось нарушение  монополии  кланов:  контрабанда  на  морских  и
речных путях,  торговля топливом или спиртным, денежные ссуды под проценты,
несанкционированные зрелища  и  запретные  ремесла,  к  которым  относились
печатное и оружейное,  а также занятия радиотехникой и горными изысканиями.
Все это было достаточным поводом,  чтоб сделаться врагом народа, и за такие
вины  каждый  клан  карал  преступников  на месте,  в соответствии со своим
обычаем:  их  пускали  плыть  по  бурным  водам,  бросали  в  термитники  и
муравейники либо скармливали пираньям и кайманам. Если же преступнику везло
и он попадался в лапы закона - то есть смоленским,  - его  препровождали  в
Рио,  в  центральную  тюрьму,  где  он  сидел  до  праздничных  торжеств  и
обязательной публичной казни.  Тюрьмой являлся Форт -  подвалы  над  Старым
Архивом, уходившие в землю на три этажа.
     Дорога кончилась   на   небольшой   площадке   перед   воротами.  Пока
синемундирные передавали заключенных стражам в зеленой  униформе  "штыков",
Саймон  разглядывал  башни.  Интересующая его располагалась с юго-восточной
стороны,  где,  как он помнил,  утес обрывался к морю;  с площадки  он  мог
увидеть только ее вершину, зубцы парапета и торчавшие над ними антенны. Та,
что  имела  форму  параболоида,   казалась   отсюда   огромным   решетчатым
прожектором, нацеленным в зенит.
     Карабинер ударил его прикладом:
     - Шевелись,  старый  хрен!  И  пасть  захлопни,  чтоб слюной сапоги не
замарать!
     Через калитку в железных воротах заключенных погнали во двор, а оттуда
- в наклонный проход под аркой, уходивший под землю и перекрытый решетками.
Проход тянулся метров на двадцать пять. В конце его были лестница, дверь со
смотровой  щелью  и  надзиратели,  мужчины  в  возрасте,  явно  негодные  к
строевой: один - одышливый и толстый, другой - на деревянной ноге, третий -
одноглазый,  остальные - тоже не без потерь.  Толстяк - видимо,  из местных
бугров - пересчитал пополнение,  шевеля губами и заглядывая в бумаги, потом
распорядился:
     - Шестерых - в верхний коридор,  а этого...  Кто он,  мертвец ходячий?
Митек?  Этого - вниз!  Спустив к Хайлу в  помойку.  -  Надзиратель  оглядел
Саймона,  неодобрительно  покачивая головой.  - Присылают всякую гниль.  На
месте,  уроды,  кончить не могли. Какой с него прок? Какое развлечение? Над
ямой часа не провисит,  загнется. Или в камере сдохнет. К Хайлу его! Сунуть
напротив! А остальных - сюда!
     Дверь открылась,  в  лицо  Саймону  пахнуло  затхлым  воздухом,  и  он
разглядел  широкий,  скудно  освещенный  проход  с  темными  нишами  по обе
стороны.  В нишах что-то шевелилось и  сопело.  Один  из  стражей  двинулся
вперед, тыкая в ниши дубинкой, двое стали заталкивать в дверь узников.
     - Вниз! - Палка уперлась в ребра Саймона. - Вниз, падаль!
     Он потащился  по  лестнице,  охая  и  вздыхая,  кренясь набок,  словно
попавший в бурю корабль. Одноглазый надзиратель шагал следом, не скупясь на
ругань  и  пинки.  Бил  он исключительно под копчик,  и после каждого удара
Саймон корчился, стонал и приседал, будто с трудом удерживаясь на ногах.
     Первый лестничный пролет,  площадка,  дверь под  тусклой  лампой  -  в
точности  как  наверху.  Второй  пролет,  площадка,  дверь.  Здесь лампа не
горела,  а смотровой "глазок" был  серым  от  пыли.  С  наклонного  потолка
свисала рваная паутина, стены были не сложены из каменных глыб, а вырублены
в скале или выжжены лазером - Саймону показалось,  что он разглядел  натеки
оплавленного  камня.  Но  это  могло  быть  игрой  воображения.  Он видел в
полутьме гораздо лучше,  чем его тюремщик или любой нормальный человек,  но
черные   пятна   на  темных  стенах  были  едва  различимы.  Воз,  это
проступившая сырость либо копоть от факелов и фонарей.
     С площадки лестница  уходила  вниз,  в  абсолютно  непроглядный  мрак.
Саймон шагнул к ступенькам, однако тут же раздался окрик одноглазого:
     - Стоять, ублюдок! Здесь!
     Надзиратель возился  у  двери,  со скрипом проворачивая ключ.  Саймон,
уткнувшись в стену,  ощупал ее кончиками  пальцев.  Неровная,  в  буграх  и
впадинах,  но гладкая... Значит, все-таки лазер, решил он. Скорее всего эти
подземные  тоннели  и  камеры  выбиты  взрывами,  а  после  их   обработали
излучателем.  На  "Полтаве" и на других боевых кораблях имелись разрядники.
Саймон даже припомнил их мощность -  восемьсот  киловатт  в  миллисекундном
импульсе.
     Дверь, взвизгнув, растворилась.
     - Шагай!   -   Одноглазый   толкнул   его  в  коридор,  освещенный  не
электрической лампой,  а  керосиновым  фонарем,  который  висел  у  низкого
сводчатого  потолка.  В  нос Саймону ударило зловоние.  Пахло здесь гораздо
хуже,  чем на помойке  -  мочой,  фекалиями,  потом  и  могильной  сыростью
заброшенного склепа.  Коридор был гораздо уже,  чем наверху, но с такими же
глубокими зарешеченными нишами.  Одноглазый снова заскрипел ключом,  дернул
решетку на себя и толкнул Саймона в камеру.
     - С новосельем,  старый пень!  Жрать будешь вечером.  Жратвой у нас не
балуют - меньше жрешь, меньше гадишь. Зато компания имеется, так что можешь
или спать,  или болтать. С ним, с Хайлом, - надзиратель вытащил нож и ткнул
лезвием в нишу, что темнела в противоположной стене. - Руки давай!
     Узник вытянул  связанные  руки.  Нож  полоснул  по  веревке,   решетка
задвинулась,  лязгнул ключ в замке, потом одноглазый прошаркал по коридору,
хлопнула дверь на лестницу, и стало тихо.
     Саймон огляделся.  Камера напоминала гроб - пять шагов, в длину, три -
в ширину.  Прутья решетки были толщиной в два пальца,  проржавевшие, но еще
прочные;  из дальнего угла воняло,  каменный пол холодил ступни, под низким
потолком не удавалось выпрямиться в полный рост.  Зато - безлюдье,  тишина,
покой.
     Он уселся на пол у решетки,  с облегченным вздохом  выпрямил  спину  и
принялся  тереть запястья,  попутно размышляя,  чем занимается в эту минуту
Митек Корявый. Настоящий Митек, пропавший где-то по дороге из Севасты в Рио
,  вместе со своей охраной...  Подмену совершил Пачанга, и надо думать, что
сидит теперь Митек в каком-нибудь тайнике в лесу или в горах, намного более
уютном, чем камеры Форта. Самое время ему помолиться, думал Саймон, за всех
своих освободителей,  за Майкла-Мигеля,  Пачангу и его парней,  а также  за
брата Рикардо, который решил проинспектировать Старый Архив.
     - Эй,   козел!  Хуянито!  -  донеслось  из  ниши  напротив,  и  Саймон
неторопливо  повернулся.  Жуткая  физиономия  уставилась  на  него:  нос  с
вывороченными  ноздрями,  огромные  зубы  в  широком  рту,  сальная  грива,
сливающаяся с нечесаной бородой и рыжей шерстью на груди.  Грудь,  а  также
руки и плечи мощные, мускулистые, - не хуже, чем у борцов из Сан-Эстакадо.
     - За что сидишь,  хуянито?  - Сосед Салона просунул ступню меж прутьев
решетки, налег на нее всем весом, будто собирался сокрушить препятствие. На
левой руке у него не хватало мизинца.
     - За  любовь  к  печатному делу,  - буркнул Саймон.  Сосед - вероятно,
Хайло, о котором говорил одноглазый надзиратель, - не приглянулся ему. Было
в  нем  что-то  неприятное,  и  выглядел  он точно паук в стеклянной банке,
которому" не дотянуться до мухи.
     - А меня вот на телке взяли,  - со вздохом сообщил Хайло и облизнулся.
- Что за телка была! Одно плохо - какого-то хербляеро из смоленских бугров.
Сопротивлялась,  мразь. Тут и взяли. Полный абзац! Теперь вот сижу... месяц
сижу, другой...
     Саймон нахмурился.  Русский  язык  был  для  него  родным,  но  в  ФРБ
кое-какие  слова  претерпели  странную  метаморфозу,   сохранив   привычное
звучание,  но поменяв смысл или,  как минимум,  этимологию.  Так,  "чекист"
являлось производным от ЧЕКА, аббревиатуры, обозначавшей Черные Королевства
Африки,  а  титул  "дон"  не  имел  никакого  отношения к донам сицилийских
мафиози,  так как ввели его в практику донецкие лет  двести  с  гаком  тому
назад.  Само название "торпед" было гораздо более древним, но опять-таки не
связанным с торпедоносцами и торпедными аппаратами;  насколько  Саймон  мог
установить,  оно  происходило от старинного спортивного клуба и означало не
подводный снаряд, а победительность, стремительность, неукротимость.
     Так о какой же телке поминал Хайло?  Конечно,  не о той,  что могла бы
пастись  в Пустоши с колокольчиком на шее.  Равным образом слово "абзац" не
относилось к  книжным  страницам,  но  в  контексте  произнесенного  Хайлом
звучало вполне уместно и понятно. Непонятным было другое - почему соседа не
вздернули  на  минувших  праздниках.  Но  это,  в  сущности,   Саймона   не
интересовало.
     - Откель ты взялся, козлик? - Хайло пожирал его взглядом.
     - Из Санта-Севасты.
     - А кто таков?
     Вступать в беседу Саймону не хотелось.  Перебрав с десяток занятий, он
коротко отрезал:
     - Вышибала.
     - Ну-у!  - недоверчиво протянул Хайло.  - На  вид-то  совсем  хлипкий.
Работа вышибалы - не подарок.
     - Я тоже не подарок, - откликнулся Саймон и смолк, не обращая внимания
на соседа.
     Ему было о чем поразмышлять.
     После акции в Озерах  город  гудел  несколько  дней,  потом  испуганно
притих  - в ожидании,  что сильные мира сего начнут немедля сводить счеты и
выяснять,  кто кому наступил на мозоль.  По  улицам  вышагивали  патрульные
"штыков",  заставы  смоленских  на въезде в город ощетинились пулеметами,,.
кабаки в порту были закрыты,  суда "торпед" - реквизированы,  и  Сергун  со
своими  бойцами  ушел  в  подполье  -  то  есть  залег на матрасы по тайным
убежищам,  каких в районе гавани было  не  перечесть.  По  Северной  дороге
разъезжали  на  лошадях  крокодильеры  и  палили  во  все,  что  движется и
шевелится; в окрестностях расползались слухи, что Хорхе Смотритель обезумел
от  ярости,  бросил  кайманам всех нерадивых стражей и ждет подкреплений из
Дона-Пуэрто и Рог-Гранде,  а когда те прибудут,  вот тут-то и начнется! Еще
говорили,  что в столице объявился новый дон Железный Кулак, собравший всех
отморозков с окраин,  и что его бандеро будет покруче  донецких:  бойцов  у
Кулака немерено и денег тоже, поскольку он захватил серебряные аргентинские
рудники.  В предчувствии будущих свар и побоищ робкие  прятались  в  Хаосе,
авантюристы  точили  клинки,  народ  запасался солью,  мукой и спичками,  а
состоятельные горожане грузились в фургоны и постепенно утекали к западу, в
Херсус-дель-Плата,  на  плоскогорье  и в Парагвайский протекторат.  Это,
впрочем,  не гарантировало безопасности: за рекой Параной гулял дон Фидель,
и грохот барабанов гаучо был слышен на другом берегу.
     Но все   эти   отрадные   события,  говорившие,  что  власть  если  не
ужаснулась,  то  пошатнулась,  не  привели  к  желаемому  результату.  Доны
молчали,  то ли занятые подготовкой к драке, то ли не поверив Бучо Пересу -
а может, сам капитан-кайман, даже расставшись с ушами, не рисковал нарушить
молчание. Так ли, иначе, но Кобелино, отправленный в город, принес песюки и
благодарность Прыща,  но  никаких  известий  от  донов.  Саймон  велел  ему
заглядывать  "Под  виселицу"  и  раз в три дня являться с рапортом к Пако в
подвал или, при неотложном повороте событий, на фазенду в Хаосе.
     События эти могли свершиться либо нет, но пассивное ожидание было не в
характере Саймона.  Теперь полагалось не ждать,  а,  например, раздать всем
сестрам по серьгам,  наведавшись к дону Грегорио в Кратеры или на остров  к
старому  Хайме.  Однако диспозиция этих объектов была неясной и нуждалась в
уточнении - в чем, волей или неволей, мог посодействовать Карло Клык. Парни
Гробовщика  сумели б его отловить,  но Саймон чувствовал,  что торопиться с
этим не стоит. Все линии розысков и расследований, как явные, так и тайные,
должны продвигаться вперед с одинаковой скоростью,  пока не будет ясно, где
ожидается успех.  В  конце  концов,  цель  его  заключалась  в  уничтожении
передатчика,  а вовсе не в том,  чтобы устроить в ФРБ переворот,  какими бы
гнусными  и  преступными  он  ни  считал  местные  власти.  С  ними   пусть
разбираются  Совет Безопасности и Карательный Корпус;  его задача - открыть
им врата на Землю,  а для этого необходимо оружие,  ракеты или дальнобойный
лазер.  И  раз  поиски Майкла-Мигеля и остальных людей Пачанги не привели к
успеху,  следует обратиться к древним источникам.  Иными словами,  в Старый
Архив.
     Саймон рассмотрел  и отбросил ряд вариантов проникновения в хранилище.
Сам по себе Архив считался не большей ценностью,  чем Государственная  Дума
ФРБ,  но Форт был закрытой и охраняемой территорией.  было б захватить
его и перерезать гарнизон из пятисот "штыков",  либо  залезть  на  скалу  в
ночном  мраке,  либо подобраться к воротам и пустить в ход гипноизлучатель,
газ или фризер.  На дороге Теней Ветра существовали и  другие  возсти,
подсказанные опытом, ловкостью и силой, однако Саймон предпочел обман. Если
в Форту располагается узилище,  то, значит, есть и узники - а их проводят в
цитадель  прямой дорогой при свете дня и бережно хранят в подвалах.  Свалка
людей над свалкой древних бумаг. А при известном навыке  покинуть одну
и перебраться к другой.
     Так Ричард  Саймон  расстался  с тропами Теней Ветра,  вступив на Путь
Смятого Листа.  И,  как наставлял Чочинга,  был он  сейчас  жалким  червем,
поникшей травой,  раздавленным насекомым; без клинка, без своего браслета и
почти без одежды - в штанах с рваными штанинами и такой же дырявой  рубахе.
В  пояс  штанов  был  запрятан  отрезок  проволоки  длиной в ладонь,  и это
являлось его единственным оружием.
     На исходе дня - или в начале ночи?  - принесли еду.  Надзиратель долил
керосина  в  фонарь,  просунул  Саймону сквозь ,  решетку глиняную бутыль с
водой и две горсти вареного маиса  на  деревянной  щербатой  плошке,  затем
повернулся к Хайлу. Тут ужин был поосновательней: вареный крокодилий хвост,
хлеб и пиво  в  литровой  кружке.  "Царская  трапеза",  -  подумал  Саймон,
перетирая  крепкими  зубами  маисовое зерно.  Вдобавок у его соседа нашелся
нож,  короткое узкое лезвие на костяной рукояти,  которым тот  резал  мясо.
Безделица, а не оружие, но все-таки нож, а не кусок проволоки. Саймон так и
впился в него глазами.  - Богато живешь,  - процедил он,  отхлебнув  теплой
воды  из  бутылки.  -  Для  ямы откармливают?  .  Хайло прекратил чавкать и
буркнул:
     - Над ямой ты повисишь, хуянито. А я посижу еще месяц-другой да выйду.
Не по мне те ямки копаны.
     - Отсюда лишь к яме выходят да к виселице, - возразил Саймон. - А тех,
кого с телки смоленской стащили, могут и в реку спустить. К кайманам. Хайло
ухмыльнулся,  разинув зубастый рот.  - Если б могли, так давно уж спустили.
Стряхнули бы прямо с телки.  ан нет! Боятся нас. И верно боятся. За меня бы
дон  Хорхе  тому  смоленскому  бугру  яйца  отрезал,  а остальное зверюшкам
скормил. Вот так-то, козлик!
     Саймон подавился сухим маисом.  -  Ты  что  же,  крокодильер?  Ухмылка
соседа стала еще шире.
     - Допер,  хрен  черепаший?  Я ж говорю - боятся нас,  не трогают.  Ну,
сунули к "штыкам".  "Штыки" тоже за шкуру свою трясутся, потому и кормят. И
выпустят,  дай срок!  А висеть придется тебе,  хуянито.  Через месяц, под
Новый год.
     - Сомневаюсь, - сказал Саймон. - Думаю, этой ночъю мы распрощаемся.
      - Хо!  -Крокодильер  прожевал  кусок  и  гулко  сглотнул.  -   Бежать
собрался, хербляеро? Чего же ждешь?
     - Жду  подходящего  момента,  - ответил Саймон,  стащил рубаху и начал
разминаться.  Мышцы у него затекли, но после нескольких энергичных движений
кровь  заструилась  быстрей  и морщины на лбу и щеках стали разглаживаться.
Теперь он уже не выглядел смятым листом,  а казался скорее нераспустившейся
почкой, которую будит прикосновение солнечных жарких лучей.
     Хайло жадно следил за ним.
     - Тесные камеры у "штыков", - вдруг заметил он с тоской.
     - Тесные, - согласился Саймон, отжимаясь от пола.
     - Были бы посвободней, сажали бы в них двоих. Скажем, тебя и меня.
     Саймон поморщился, но промолчал.
     - И я бы тебя опустил, - мечтательно произнес Хайло.
     Глаза Саймона оледенели.
     - Это вряд ли, козлик. Ты уж прости, но в телки я не гожусь.
     - Да ну?  - Хайло поскреб ножиком в бороде. - А кто ты такой, хуянито?
Кто, чтоб на меня тянуть?
     - Сам дьявол!  - рявкнул Саймон,  отвернулся,  лег на полу у  решетки,
расслабил мышцы и сфокусировал взгляд на фонаре.  Он не дремал и не пытался
погрузиться в транс,  но задержавшись в сумеречной  переходной  зоне  между
явью и сном,  отдался смутным грезам и видениям, которые текли, струились и
мерцали на границе сознания,  будто радужные всполохи  на  мыльном  пузыре.
Лица Марии,  Майкла-Мигеля и Пашки поочередно всплывали перед ним, а следом
явилась мысль:  ты в ответе за тех,  кого приручил. Еще он видел Чо-чингу и
Дейва  Уокера,  своих  учителей;  они  странным  образом  слились  в единое
существо,  в гиганта-гекатонхейра с пламенно-рыжей бородой, шептавшего ему:
"Будь  одинок!..  Жизнь принадлежит сильным,  и лишь одинокий по-настоящему
силен".  Потом перед ним возникла Земля - такой,  какой он разглядывал ее с
орбиты:  шар,  окрашенный  синим  и  зеленым,  с  пятнами  белых  облаков и
темно-бурых безжизненных территорий,  протянувшихся  по  всем  континентам.
Саймон стремительно спускался к одной из таких пустынь, откуда-то зная, что
это - Разлом;  он  видел  пляску  теней  в  его  кратерах  и  слышал  голос
Майкла-Мигеля, читающего стихи.
     Мертвые тени  на мертвой Земле последнюю пляску ведут...  Мертвые,  но
опасные, и могущество их в том, что сразить их не может никто, кроме другой
тени.
     С этой мыслью он очнулся.
     Тускло горел фонарь,  висевший на потолочном крюке, оба конца коридора
были затянуты тьмой, из камеры Хайла доносился раскатистый храп, и смрадный
густой  воздух  обволакивал  и колыхался над ним,  лишая привычной остороты
обоняния.
     Время, подумал Саймон.  Его ладони легли  на  прутья  решетки,  пальцы
сжались,   обхватывая   толстые  железные  стержни,  мускулы  напряглись  в
неимоверном усилии;  он уперся босыми ногами  в  стену  и  ссутулил  плечи,
чувствуя  грохот  крови  в  ушах и ее привкус на прокушенной губе.  Решетка
подалась с  протяжным  жалобным  скрипом.  Кончики  стержней,  уходивших  в
потолок и пол,  крошили камень, прутья гнулись и раздвигались, уступая силе
человеческих мышц.  Алая струйка скользнула по подбородку  Саймона,  что-то
теплое капнуло на колено.  Он перевел дыхание, откинулся к стене и с минуту
сидел в неподвижности,  созерцая дело  своих  рук.  Главное,  чтобы  прошла
голова...
     Ему удалось протиснуться между прутьев,  ободрав кожу на висках, груди
и лопатках.  Храп в камере  соседа  смолк,потом  возобновился  с  удвоенной
силой,  но  звучал  теперь  как-то  ненатурально  -  чудилось,  будто Хайло
высвистывает затейливые  рулады  напоказ.  Саймон  сделал  пару  осторожных
шагов, всматриваясь в темную скорченную фигуру за решеткой.
     Нож... Где-то должен быть нож.
     Он не  сопротивлялся,  когда  длинные  руки  стремительно  вскочившего
крокодильера сомкнулись на его предплечьях,  подтягивая  ближе.  Теперь  их
разделяла  только  решетка,  толстые  прутья,  между  которыми    было
просунуть  ладонь.  Страшная  физиономия  маячила  перед  Саймоном,   смрад
сделался еще сильнее.
     - А ты ловкач, козлик, - прорычал Хайло, обхватив Саймона за шею одной
рукой,  а другой вытаскивая нож.  - И вправду решил удрать!  Ловкач! Сквозь
решетку пролез. Мясо, должно быть, без костей, а? Ну, это мы проверим.
     Он поднес тускло блеснувший клинок к горлу Саймона, отпустил его шею и
принялся возиться с завязками штанов, приговаривая:
     - Повернешься ко мне задом,  хуянито,  задом, говорю... И стой смирно,
не  дергайся,  а  то  на  меха  порежу!  Ежели все у нас будет чин чинарем,
по-доброму,  значит,  согласию,  тогда,  глядишь,  и отпущу.  Хо-хо!  -  Он
хохотнул,  брызгая  слюной.  -  Отпущу,  и ты отсюдова уберешься,  вылезешь
как-нибудь за дверцу,  а там "штыки" тебе приложат в лоб.  Жалко,  конешно.
Гладкий ты, добро пропадает. Арр-ха!
     Крокодильер взревел   и   коротко   выдохнул,  когда  железные  пальцы
врезались ему  под  ребра,  словно  клинок  копья  цухи-до.  Сообразуясь  с
тайятским  Ритуалом Поединков,  Саймон предпочел бы выпустить кишки Хайлу в
каком-нибудь романтическом месте - среди камней и скал у  морского  берега,
на  лесной опушке под развесистыми пальмами или,  на худой конец,  в приюте
любви.  Приют  любви  вполне  бы  подошел,  мелькнула  мысль,  если  учесть
намерения  крокодильера.  Но  выбирать  не  приходилось.  Он  вырвал нож из
бессильных пальцев, ударил Хайло ребром ладони в горло и отщвырнул подальше
от решетки. Потом пробормотал:
     - Верно  сказано:  в  любом  человеке  есть что-то хорошее.  Этот,  по
крайней мере, недолго сопротивлялся.
     Затем Саймон снял с крюка фонарь, прикрыл его рубашкой и твердым шагом
направился  к  двери.  Замок  здесь  был  примитивным,  но  с  ним пришлось
повозиться - его,  вероятно,  не смазывали лет пять, а может, и все десять.
Наконец  он  очутился  на  лестничной площадке и всей грудью вдохнул теплый
затхлый воздух.  После вони и смрада  в  покинутом  коридоре  он  показался
Саймону благоухающим бальзамом.
     Наверху царила  тишина,  если  не считать далеких и неопасных звуков -
скрипа сапог и кашля часового. Неслышно ступая босыми ногами и чуть заметно
подсвечивая  фонарем,  Саймон  начал  спускаться вниз по лестнице.  Под его
ступнями был шероховатый растрескавшийся камень,  однако иногда  попадалось
что-то мягкое, шелестящее или колючее - бумага и обрывки волосяных веревок,
казавшиеся  в  тусклом  свете  сплетением  древесных  корней.  Это  убедило
Саймона, что он идет по верному пути.
     Ступеней было сто двадцать шесть;  значит, считая с тюремными этажами,
он спустился метров на сорок.  Но это едва ли  четвертая  часть  от  полной
высоты  утеса,  и Саймон казался самому себе почтовым голубем,  замкнутым в
поднебесной голубятне.  Найдет ли  он  выход,  чтобы  расправить  крылья  и
устремиться  в  небо?  Это  сейчас  занимало  его не больше,  чем пустота в
желудке.
     Лестница кончилась.  Под  ногами  шуршала  бумага  -  видимо,  остатки
упаковки,  которую срывали и бросали здесь,  не затрудняясь вынести наружу.
Посветив фонарем, Саймон двинулся к широкой и высокой двери из потемневшего
дерева,  усеянной металлическими заклепками.  Что-то метнулось под стеной и
исчезло с пронзительным  писком  -  мышь.  или  крыса,  единственный  страж
позабытого хранилища, неоспоримый владелец бумажных гор, картонных равнин и
залежей старого клея.
     Дверь, к удивлению  Саймона,  была  незапертой.  За  ней  простиралась
обширная полость,  которую он не мог осветить фонарем; слабый дрожащий свет
выхватывал ряды сколоченных из досок стеллажей,  вначале  пустых,  а  затем
набитых   посеревшими   от  пыли  папками.  Потолок  оказался  невысоким  и
волнистым,  но пол - довольно ровным, как и стены за полками; кое-где в них
темнели ниши, пустые или набитые все теми же папками, кипами прошитых бумаг
с сургучными печатями и неразборчивыми надписями. Отряхнув с одной из папок
пыль,  Саймон прочитал:  "Протоколы и решения Государственной Думы ФРБ. Год
2352".  Далее шли годы 2351,  2350,  2349-й,  и это подсказывало,  в  какую
сторону  двигаться,  чтоб  перейти  к  более  ранним  временам.  Отсчитав с
полсотни  шагов,  он  почувствовал,  что  выбрался  из   лабиринта   полок,
остановился и поднял фонарь над головой.
     Саймон увидел  небольшое свободное пространство,  стиснутый стеллажами
пятачок  с  прогнившим  письменным  столом  -  ножки  его  были  изгрызены,
поверхность  усеивал мышиный помет.  Над столом свисала большая керосиновая
лампа на трех цепях,  рядом валялись остатки табурета и переломанные ящики,
на полу расползалась клочьями тростниковая циновка.
     Старый Архив... Пыль и плесень, горы никому не нужных бумаг, полутьма,
запустение.
     Саймон задрал голову,  всматриваясь в потолок.  В отличие  от  верхних
помещений,  пробитых взрывами,  эта полость была, несомненно, естественной.
Довольно  большая  пещера  в  скале,  невысокая,  неопределенной  формы,  с
прочными сводами,  державшими тяжесть башен и стен,  что выстроены наверху.
Когда-то она служила  для  первопоселенцев  убежищем  или  складом;  натеки
застывшего камня,  выровненный пол и ниши молчаливо подсказывали, что здесь
поработал излучатель.
     На мгновение Саймон прикрыл глаза,  увидев другую  пещеру  -  огромный
великолепный  грот,  полный  сокровищ  и  тайн,  где  на  персидских коврах
восседали фигуры в ярких восточных одеждах,  где сияли драгоценные камни на
рукоятях  и  ножнах сабель,  блестело серебро доспехов и высился посередине
сказочный корабль Синдбада Морехода -  резное  дерево,  башенка  на  корме,
лазурь окрашенных бортов, свернутые шелковые паруса.
     Аллах Акбар,  Счастливая  Аравия,  музей эмира Абдаллаха,  синеглазого
потомка прекрасной Захры ад-Дин и Сираджа ат-Навфали  -  Сергея  Невлюдова,
если  припомнить его настоящее имя.  Человека,  который оставил так много и
настолько мало - Пандус,  возсть странствовать и рассе-,  ляться среди
звезд,  но ничего о себе.  Почти ничего. Единственной вещью, принадлежавшей
ему, являлась статуэтка кошки, самый драгоценный экспонат подземного музея.
Саймон  увидел  ее  будто бы наяву:  белое тельце и голова с настороженными
ушками, пепельно-серый хвост, приподнятый и изогнутый над спинкой, лапки на
округлом металлическом пьедестале. Глаза бирюзовой голубизны, шея чуть-чуть
вытянута,  головка склонена,  будто  зверек  разглядывает  что-то  у  своих
передних   лап.   Воз,   поза   была  самеком:  в  подставке  хранился
компьютерный диск с записями Невлюдова - тот,  о котором Саймон рассказывал
Марии.
     А что интересного здесь?  В этой пещере,  пропитавшейся запахом старых
бумаг?
     Он поднял веки, огляделся и щагнул к ближайшему стеллажу.
     Протоколы и решения Государственной  Думы.  Год  212-й,  вскоре  после
Первого Передела. Материалы съезда НДБ. "Наш дом-Бразилия", партийный устав
и программа... Ну что ж, двинемся дальше.
     Дальше, за шеренгами стеллажей,  пещера кончалась глубоким альковом. В
самой его середине были прорезаны бойницы, забитые сейчас досками, а по обе
стороны от них стояли шесть шкафов - но не деревянных,  а металлических,  в
серой облупившейся краске,  с перекошенными дверцами. Саймон, чувствуя, как
замирает в груди,  приблизился к ним, поднял фонарь, поддел створку лезвием
ножа и дернул.
     Книги... Сервантес,  Шекспир,  Тургенев,  Голсуорси, Шоу, Фейхтвангер,
Марк Твен,  Толстой,  Гюго,  Уэллс, Драйзер, Дюма, Куприн... Пальцы Саймона
благоговейно  скользили  по  переплетам  из  вечного пластика,  гладили их,
стирая пыль,  касались разноцветных корешков.  Да,  в этой пещере тоже были
свои  сокровища,  древний  клад,  который мог украсить музеи и библиотечные
хранилища России.  Впрочем, не только России; книги трехвековой давности на
любой из планет ценились на вес золота.
     Он раскрыл второй шкаф,  третий,  четвертый, потом - остальные. Книги,
книги...  Драгоценные,  но  бесполезные  для  него.   Ни   документов,   ни
исторических записей,  ни карт,  ни планов, ни схем. Внезапно Саймон понял,
что их и быть не могло - во всяком случае,  на бумаге.  Списки  колонистов,
всевозможные  перечни  оборудования,  распоряжения  руководителей - все это
хранилось в компьютерах "Полтавы",  как  и  главная  цель  его  розысков  -
корабельный журнал.  Надо думать, к моменту высадки навигационный компьютер
был в исправности: "Полтава" не блуждала в океане, а полным ходом двигалась
к американским берегам. И управлявшие ею были людьми двадцать первого века,
во многом такими же, как современники Саймона в Разъединенных Мирах; они не
писали, они диктовали, и монитор компьютера был для них привычнее, чем лист
бумаги.
     Выходит, здесь ничего не найти?..
     Саймон смахнул рукавом проступившую  испарину  и  принялся  шарить  на
полках.  Так и есть - ничего! Книги, книги, книги... Ничего, кроме книг. Он
вытащил  маленький  том  в  голубом  переплете,  стер   пыль,   прищурился,
разглядывая  обложку.  Еще  одна  редкость.  Конвенция  Разъединения,  свод
международных законов,  изданный  в  две  тысячи  сорок  восьмом.  Все  они
действовали  по  настоящий  период,  лишь  размножились  за три с половиной
столетия;  теперь, обросший комментариями, ссылками на прецеденты и решения
ООН, свод Конвенции не поместился бы и в десяти томах. Но эта древняя книга
была его ядром и неизменной сутью,  что подтверждалось надписью на  титуле:
"Грядущее объединение и мир придут через разъединение".
     С минуту  Саймон  разглядывал этот лозунг,  напечатанный потускневшими
алыми  буквами,  потом  хмыкнул,  сунул    за  пояс  и  закрыл  шкафы.
Поражение?  Нет,  пока  что нет.  Во всяком случае,  он не хотел признавать
фиаско - ведь, кроме стеллажей с бесполезными протоколами и книжных шкафов,
оставалось кое-что еще.  Параболоид на башне,  антенна космической связи. И
эти бойницы, забитые досками. Куда они выходят? Как представлялось Саймону,
в  сторону моря,  на юго-восток.  Значит,  он находится сейчас под башней с
параболоидом, и это нетрудно проверить.
     Бойниц было три.  Он  выбрал  левую,  где  доски  совсем  почернели  и
рассыпались  трухой  под  лезвием  ножа.  Лунный свет,  хлынувший в оконце,
заставил померкнуть фонарь;  потом слабый рокот волн коснулся его слуха,  а
откуда-то  сверху послышалась перекличка часовых.  Саймон просунул голову и
плечи в бойницу.  Под ним стометровым обрывом падала в  море  скала,  волны
бились и шипели у ее подножия, заросшего кустами, а на западе лежал город -
резиденции донов, полускрытые темной массой древесных крон, церковь на углу
проспекта  Первой  Высадки,  смутный  абрис  Серого  Дома  и лабиринт узких
улочек,  змеившихся за площадью.  Ему показалось,  что он различает  дворец
покойного дона Хосе - восьмиугольную башенку на кубическом постаменте;  под
крышей ее горели огни, делая сооружение похожим на прибрежный маяк.
     Саймон перевернулся и лег на  спину,  высунувшись  из  окна  по  пояс.
Увидел  он  в этой позиции немногое:  сизый бугристый склон скалы,  стены и
цоколь башни,  черные стебли антенн над нею и озаренный лунным светом  край
параболоида.  Приглядевшись,  он  заметил  длинный темный корень,  будто бы
выпущенный башней в надежде покрепче уцепиться за утес;  корень - а  может,
шланг  или  толстый канат - был закреплен на скале и тянулся вниз,  прямо к
бойницам Архива,  то пропадая во мраке впадин,  то отсвечивая металлическим
блеском на выпуклостях и карнизах.  Саймон,  протянув руку, начал ощупывать
неровную каменную поверхность;  ладонь его скользила вверх и вниз, налево и
направо,  пока  пальцы  не  встретились  с  чем-то  округлым,  протяженным,
шероховатым на  ощупь,  но,  несомненно,  металлическим.  Теперь,  повернув
голову,    он    видел   этот   предмет   -   что-то   напоминающее   кишку
пятисантиметрового диаметра,  которая была закреплена на  вбитых  в  камень
толстых стальных штырях.
     Саймон довольно усмехнулся. Не корень, не кишка, не шланг и не канат -
кабель!  Энергетический  кабель  в  не  подвластной  времени  бронированной
оплетке,  тянувшийся  сверху вниз,  от башни с антеннами к основанию скалы.
Куда он вел? Гадать об этом не стоило, раз  было проверить.
     Прикрутив фитиль фонаря,  Саймон привязал его к поясу и протиснулся  в
окно.  Скала  только  на  первый взгляд казалась неприступной - ее усеивали
мелкие трещинки и выбоины,  надежная опора для пальцев рук и ног.  К том же
имелся кабель;  держась за него, Саймон чувствовал себя вполне уверенно, не
хуже,  чем муха на покрытой штукатуркой стене.  Он двинулся вниз,  почти не
напрягая  мышцы.  На  Старой  Земле,  как  и  во  многих  других мирах,  он
наслаждался  ощущением  легкости,  будто   воздух   поддерживал   его   над
стометровой  пропастью;  казалось,  еще немного - и он воспарит над морем и
берегом - так, как летал когда-то в детских снах.
     Кабель в его руках был прочным, едва тронутым ржавчиной; вероятно, его
обшивку сделали из какого-то сплава,,  с трудом поддающегося окислению. Это
вещество могло оказаться  металлокерамикой  или  легированным  титаном,  но
Саймон  счел  его  ферроборазоновой  броней  - подобный материал до сих пор
использовался всюду,  где долговечность и прочность были важнее  веса.  Эта
мысль  вдохновила  его;  ведь  корпус и орудийные башни "Полтавы" наверняка
создавались прочными и долговечными.
     Он спустился метров  на  семьдесят.  Внизу  шуршали  волны,  облизывая
нагромождение   покрытых  водорослями  камней;  один  из  них  -  выпуклый,
гигантский, с изрезанным краем - напоминал всплывшего из пучины осьминога в
кольце  бугристых  щупальцев.  Скала  здесь  до  самого  основания  поросла
барбарисом - гибкими, колючими, упрямо цеплявшимися за каменную поверхность
кустами. Собственно, то был уже не камень, а бетон - древние, трещиноватые,
но еще не развалившиеся блоки,  которыми заделали  гигантскую  расселину  в
утесе.  Ее  размеры и очертания позволял оценить кустарник,  приютившийся в
щелях бетонной кладки; она была треугольной, расширявшейся книзу и тянулась
до  рокочущих  волн.  Будто  скалу  разодрали  пополам,  мелькнула  мысль у
Саймона,  и в следующий момент он догадался,  что замурованная расселина  -
вход  в  пещеру,  гораздо  более  высокую и просторную,  чем та,  в которой
разместили Архив.
     В бетонной стене зияли провалы,  скрытые кустами,  и  Саймон,  вытянув
руку,  убедился,  что  не может нащупать внутреннюю поверхность кладки.  Он
посветил в один из провалов фонарем,  но занавес мрака отодвинулся лишь  на
метр;  было  неясно,  что  таится  за  ним - пустое пространство или глухой
непроницаемый скальный монолит.  Правда,  Саймону чудилось,  что он ощущает
дуновение  теплого  воздуха  на  лице,  и огонек фонаря вроде бы отклонился
наружу...  Все-таки полость? Или узкие шурфы, в которые не протиснется даже
крыса, пробитые бог знает зачем?
     Его сомнения разрешились,  когда бронированный кабель исчез в одной из
дыр.  Отверстие было достаточно широким, чтобы Саймон смог пролезть в него;
минуты  три  или  четыре он полз,  ощущая под коленями,  ладонями и локтями
каменную крошку,  потом ее сменила пыль  и,  наконец,  холодная,  ровная  и
слегка шероховатая поверхность. Металл! Он поднялся, прибавил огня в фонаре
и задумчиво оттопырил губу.  Тьма  парой  черных  озер  застыла  впереди  и
позади,  но  в пятачке неяркого желтого света был виден просторный коридор,
кабель,  змеившийся понизу,  тронутый ржавчиной  овальный  потолок,  плавно
переходивший  в  стены,  пол  из  ребристых  стальных пластин и дверца люка
справа.  Над ним темнела чуть различимая надпись на украинском,  и  Саймон,
боясь дохнуть,  поднес к ней фонарь и выяснил, что люк ведет в двигательное
отделение среднего корпуса.
     Среднего! Значит, были еще два! Как и положено трима-рану!
     Он весело  присвистнул  и  зашагал  вперед,  поглядывая   на   кабель.
Разумеется,  эту  энерголинию  проложили  не  при строительстве корабля,  а
гораздо позже,  дабы соединить что-то с  чем-то.  Что  именно,  Саймон  уже
понимал:   параболическую   антенну   на   юго-восточной   башне.  Он  даже
догадывался,  зачем это сделано:  антенна могла отследить полет снаряда  по
баллистической траектории, если б такие снацрды нашлись у громадян и если б
они  решили  расквитаться  за  Одессу.  Разумная   мера   предосторожности,
подумалось   ему.   Однако  антенна  без  командного  модуля  и  генератора
напоминает выдранный из глазницы глаз. Бессмыслица, слепое око! Выходит, ее
подключили...  К  чему?  К  термоядерной силовой установке и навигационному
компьютеру.  И то и другое имелось на "Полтаве" и составляло с  ней  единое
целое;  насколько  помнил  Саймон,  демонтаж  любого  из этих устройств был
эквивалентен их уничтожению.
     Проходы наверх, к боевым башням, как сообщали надписи. Проходы вниз, в
кубрики экипажа.  Люк - офицерская кают-компания, люк - адмиральский салон,
камбуз,  столовая  мичманов.  Поперечные  проходы,  наполовину   перекрытые
броневыми  щитами,  -  в  левый  и правый корпуса.  Трап к взлетной палубе,
радиорубке и отсеку эхолокации.  Другой трап,  к  навигационному  пункту  и
системам  управления огнем,  - лестница с железными ступеньками,  ведущая в
корабельное чрево.
     Кабель перебрался через высокий порог и скользнул вдоль перил;  Саймон
неотступно двигался следам.  Где-то внизу,  под боевыми башнями и палубами,
под защитой орудий, брони, ракет и бастионов двух вспомогательных корпусов,
таились  сердце  и  мозг  корабля:  термоядерный  реактор  и  ГНП,  главный
навигационный пункт. Святая святых, обитель компьютера, который считался на
судне вторым после бога,  а может, и первым - ведь ни один капитан из плоти
и крови не смог бы его заменить.
     Лестница кончилась у переборки с овальным проемом,  и Саймон, прикинув
его  размеры,  довольно  кивнул.  Некогда  здесь находился люк,  преграда с
электронными  запорами,  но  сейчас  проем  был  пуст,  а  дверь  со   всей
электронной   начинкой   стояла   в   подвале  Богадельни,  охраняя  Первый
Государственный.
     - Оно и к лучшему,  - пробормотал  Саймон,  ухмыльнулся  и  переступил
порог.
     Здесь был пульт,  похожий на гигантскую подкову, и девять кресел перед
ним;  над пультом темнели прямоугольники слепых экранов  -  обычных  или  с
выступающими скулами голо-проекторов и динамиков;  другие экраны,  круглые,
зеленоватые,  расчерченные тонкой штриховкой,  были вмонтированы в пульт  -
они поблескивали,  будто озера в порубленном лесу,  меж ручек,  тумблеров и
верньеров,  напоминавших  пни;  ниже,  под  этими  стеклянистыми   озерами,
скалились   шеренги   пожелтевших   клавиш,  торчали  микрофоны  на  гибких
коленчатых стеблях,  тускло отсвечивали черные,  желтые и  красные  кнопки,
никелированные   кольца   приводов,   сигнальные  лампочки  и  тумблеры  на
выраставших из пола панелях.  Пульт был разделен на девять  равных  секций,
помеченных над верхними экранами; Саймон, взглянув на них, мысленно перевел
надписи с украинского на русский.  Центральная гласила:  "командир", справа
от нее шли "вахтенный офицер",  "навигация",  "связь", "контроль реактора и
двигатели",  а слева - "управление огнем",  "ракеты", "локация воздушного и
водного пространства" и "десантирование на сушу".
     Он направился к креслу командира,  сел и пошарил в выемке под пультом.
Контактного шлема не нашлось - видимо,  на боевых кораблях больше  доверяли
действиям   и   словам,  чем  мыслям.  Прищурившись,  Саймон  уставился  на
командирский терминал:  все указатели стояли на нуле,  экраны были  мертвы,
сенсорная клавиатура покрыта тонким слоем пыли,  но у рубильника с надписью
"пуск системы" тлел едва заметный оранжевый огонек.  Он коснулся рукояти  и
передвинул рубильник вверх.
     Монитор над  командирской  секцией мигнул,  в динамиках раздался хрип,
вспыхнули и погасли лучи голопроектора,  породив на миг смутное изображение
трехкорпусного   корабля  с  плавно  очерченными  надстройками,  скошенными
мачтами и  взлетной  палубой,  протянувшейся  вдоль  левого  борта.  Саймон
задержал дыхание, чувствуя, как по спине ползут мурашки, но схема больше не
подвилась;  очевидно,  голопроектор вышел из строя. Зато на экране возникла
надпись:
     "РАКЕТОНОСНЫЙ КРЕЙСЕР "ПОЛТАВА",
     РЕСПУБЛИКА УКРАИНА,
     ПОРТ ПРИПИСКИ - ОДЕССА.
     ГОТОВ К КОНТАКТУ".
     - Пусть  пребудут  с тобой Четыре яркие звезды,  - пробор мотал Саймон
привычное заклятье и потянулся к микрофону.  Сердце  его  пело.  Нашел!  Он
все-таки ее нашел!  Не игрушку,  подарок дона Хосе,  а настоящую "Полтаву"!
Замурованную в пещере под Синей скалой,  забытую  и  погребенную  во  тьме,
однако не лишившуюся разума;  и этот разум был готов к контакту.  Стоило ли
рассчитывать на большее?
     Разумеется. Сам по себе древний компьютер не представлял интереса,  но
что    узнать  с  его  помощью?  Какие  сведения он хранил?  О чем мог
поведать? *
     Медленно и раздельно Саймон произнес в микрофон:
     - Просьба представиться. Затем - доложить о состоянии корабля. Краткий
обзор. Оружие, двигатели, реактор, средства связи.
     "НАВИГАЦИОННЫЙ КОМПЬЮТЕР "СКАЙ", - откликнулся экран.
     СЕРИЙНЫЙ НОМЕР 2433/167,
     КЛАСС - "СЕПТЕМ-14".
     "Пальмирой", что   мчалась   сейчас  в  небесах  над  Южноамериканским
материком,  заведовал более мощный компьютер - "Септем-16". Двадцать первый
век,  устаревшая  классификация.  Саймону  смутно помнилось,  что тогда все
вычислительные  машины  ранжировались  по  мощности  на  четыре  категории,
обозначаемые латинскими числительными "квин-кве", "секс", "септем" и "окто"
- пятый, шестой, седьмой и восьмой классы. Пятая модель предназначалась для
массового потребителя, шестая - для профессионалов; что касается "септем" и
"окто", то это были машины специального назначения, с самым широким набором
функций.  Конечно,  ни  одна  из них не могла сравниться с "Периклом-ХК20",
Аналитическим Компьютером штаб-квартиры ЦРУ,  но  этот  электронный  мудрец
происходил по прямой линии от "Окто-20",  самой мощной и совершенной модели
в последнее десятилетие Исхода.
     По экрану продолжали скользить слова,  и Саймон  Отметил,  что  "Скай"
выдает текст на русском. "СОСТОЯНИЕ КОРАБЛЯ.
     1.ОРУЖИЕ:
     РАКЕТЫ "ЗЕНИТ" КЛАССА "ЗЕМЛЯ-КОСМОС" -НОЛЬ;
     РАКЕТЫ "ДНЕПР" КЛАССА "ЗЕМЛЯ-ЗЕМЛЯ" - НОЛЬ;
     РАКЕТЫ "ЗАПОРОЖЕЦ" КЛАССА "ЗЕМЛЯ-ВОЗДУХ" -НОЛЬ;
     ПУСКОВЫЕ УСТАНОВКИ - ДЕМОНТИРОВАНЫ;
     ЛАЗЕРНЫЕ БАТАРЕИ - ДЕМОНТИРОВАНЫ;
     ОРУДИЯ - ДЕМОНТИРОВАНЫ;
     ЛЕГКОЕ СТРЕЛКОВОЕ ВООРУЖЕНИЕ - ДЕМОНТИРОВАНО;
     СВЯЗЬ .С АВИАНЕСУЩЕЙ ПАЛУБОЙ И АНГАРАМИ ДЕСАНТНЫХ КАТЕРОВ ОТСУТСТВУЕТ.
     2.ДВИГАТЕЛИ - ДЕМОНТИРОВАНЫ.
     3.РЕАКТОР - 0,0012 РАБОЧЕЙ МОЩНОСТИ.
     4.СВЯЗЬ..."
     Саймон пробормотал  проклятье.  Надежды его пошли прахом,  и сейчас он
чувствовал себя так,  словно дон Грегорио под улюлюканье и  выкрики  прочих
донов подвешивает его над ямой с муравьями.  "Полтава" сохранила разум, но,
кроме него,  остался лишь костяк,  скелет без плоти,  без мышц и нервов. И,
разумеется, без кулаков. Ракеты класса "Земля-космос" - ноль...
     Скрипнув зубами,  Саймон  помассировал  виски и попытался успокоиться.
"Скай",  похоже,  расслышал его бормотание;  экран мигнул,  затем  возникла
фраза:
     "КОМАНДА НЕ ЯСНА. ПРОСЬБА ПОВТОРИТЬ".
     - Отмена  последней команды,  - произнес Саймон.  - Продолжить рапорт.
Доложить о состояниии систем наблюдения и связи.
     Доклад "Ская" разнообразием не отличался:
     "ОПТИЧЕСКИЕ СРЕДСТВА НАБЛЮДЕНИЯ - ДЕМОНТИРОВАНЫ;
     РАДИОЛОКАТОРЫ - ДЕМОНТИРОВАНЫ;
     ЭХОЛОТЫ - ДЕМОНТИРОВАНЫ;
     ЛАЗЕРНЫЕ ЗОНДЫ - ДЕМОНТИРОВАНЫ;
     СИСТЕМЫ НАВИГАЦИИ И РАДИОСВЯЗИ - ДЕМОНТИРОВАНЫ НА 98%..".
     - Стоп. - Саймон приподнялся в кресле, вглядываясь в экран. "Антенна"!
-  мелькнуло  у него в голове.  Два процента от прежнего изобилия,  остатки
былой роскоши. Стараясь, чтобы голос звучал ровно, он приказал: - Сообщить,
какие системы навигации и связи находятся в рабочем состоянии.
     По экрану неторопливо поползли слова:
     "В ПОЛУРАБОЧЕМ   СОСТОЯНИИ   -  КОМПЛЕКС  УЗКОНАПРАВЛЕННОЙ  РАДИОСВЯЗИ
"АРГУС".
     ФУНКЦИИ: СПУТНИКОВАЯ НАВИГАЦИЯ,  ОБНАРУЖЕНИЕ БАЛЛИСТИЧЕСКИХ  СНАРЯДОВ,
РАДИОСВЯЗЬ ЧЕРЕЗ СПУТНИКИ, КОСМИЧЕСКАЯ РАДИОСВЯЗЬ".
     - Что значит - в полурабочем состоянии?  - спросил Саймон, стискивая в
волнении кулаки. - Уточнить!
     "ЭНЕРГОПИТАНИЕ КОМПЛЕКСА ОСУЩЕСТВЛЯЕТСЯ НА 100%.
     ПРОГРАММНЫЕ СИСТЕМЫ НАВИГАЦИИ,  СВЯЗИ И РАСПОЗНАВАНИЯ  ОБЪЕКТОВ  МОГУТ
БЫТЬ ЗАДЕЙСТВОВАНЫ НА 100%.
     ПРИЕМО-ПЕРЕДАЮЩЕЕ УСТРОЙСТВО    ЛОЦИРУЕТ    НЕБЕСНУЮ   ПОЛУСФЕРУ   ПОД
ПОСТОЯННЫМ УГЛОМ СКЛОНЕНИЯ; КОТОРЫЙ НЕВОЗ ИЗМЕНИТЬ".
     - Почему?
     "МЕХАНИЗМ ПОВОРОТА АНТЕННЫ ДЕМОНТИРОВАН".
     - И это все,  что ты способен предложить?  -  в  задумчивости  буркнул
Саймон.
     "ПРОШУ КОНКРЕТИЗИРОВАТЬ  ВОПРОС",  -  возникло  на  экране,  и  Саймон
невесело усмехнулся.  Все-таки этот компьютер,  разум "Полтавы",  был всего
лишь квазиразумом,  системой с жестко ограниченными функциями;  он управлял
кораблем,  защищал его и вел по морям-океанам, заботился об экипаже, а если
велели - стрелял. Должно быть, с отменной меткостью.
     Но теперь стрелять было нечем.
     Саймон еще  не  успел  примириться  с грустной реальностью,  как новая
мысль вдруг родилась у него и тут же помчалась  вскачь,  будто  истомленный
жаждой  кенгуру,  узревший блеск прохладных вод в пустынном буше.  "Там,  в
Море Дождей,  - думал он,  - передатчик...  Но это  слишком  мало,  слишком
расплывчато;  никакая  система,  генерирующая  сигнал  на протяжении трех с
четвертью веков,  не может включать один передатчик  и  только  передатчик.
Есть,  разумеется, энергетическая установка, реактор или солнечные батареи;
есть  трансформаторы,  аккумуляторы  и  силовые   кабели;   есть   приемное
устройство - иначе как же включили с Земли передатчик, как задали параметры
сигнала?.. Значит, есть и управляющий компьютер; и вся эта машинерия, целый
комплекс  в  Море  Дождей  не  что иное,  как одна из лунных автоматических
станций,  видимо,  украинская,  раз ее не перебросили на  Европу  до  конца
Исхода.  Ее  задачи  могли  быть  самыми  разнообразными,  от  ретрансляции
телепрограмм на Марс до изучения Солнца и предсказания магнитных бурь. Я не
знаю  о них ничего,  но готов поклясться,  что станцию - если она и вправду
существует - построили не затем,  чтоб перекрыть трансгрессорный канал. Это
случайность,  и  только!  Там,  на  Луне,  был  передатчик,  а  на  Земле -
хитроумные  люди,  сумевшие  его  использовать.  Неважно,  откуда   взялись
хитрецы,  из  Русской Дружины или из партии громадян;  важно,  что комплекс
запрограммировали и включили, а после началась война".
     "Но если включили, то  и выключить.  связаться с компьютером
в  Море  Дождей - если там есть компьютер!  - и приказать ему...  Все,  что
угодно", - подумал Саймон, представив, как никнут крылья солнечных батарей,
как  остывает  в  реакторе  плазма,  как медленно и беззвучно рушатся мачты
антенн.  Полюбовавшись этой мысленной картиной, он наклонился к микрофону и
произнес:
     - "Скай"! Инициировать "Аргус" в режиме космической радиосвязи.
     "ВЫПОЛНЕНО", - зажглось на мониторе.
     - Передать сообщение.  Начало:  Кратер Архимеда,  Море Дождей. Вызываю
лунную  станцию.   Требуется   подтверждение   связи,   а   также   данные:
наименование,  государственная  принадлежность,  назначение,  оборудование.
Конец. Прием!
     Узконаправленная радиосвязь.  Механизм поворота антенны  демонтирован.
Слова  отдавались  громом у Саймона в голове.  Он понимал,  что это значит:
чаша антенны неподвижна,  и "Скай" не может отследить объект, скользящий по
небесной сфере. В данном случае Луну. Телесный угол распространения сигнала
невелик,  почти вся мощность уходит в узкий конус,  и  в  результате  -  не
связь, а стрельба по мишени с зажмуренными глазами.
     "Впрочем,  и попасть, - размышлял Саймон, отсчитывая секунды. - В
подходящий момент - на основном лепестке излучения,  а  до  и  после  -  на
боковых. Не лучшие условия приема, но все-таки..."
     Монитор над командирским пультом мигнул, и мысль прервалась.
     "ПОДТВЕРЖДЕНИЕ СВЯЗИ. ЗАПРОС ПРИНЯТ".
     Слова медленно, будто нехотя, ползли по экрану. Саймон чувствовал, как
выступает испарина на висках.
      "АВТОМАТИЧЕСКАЯ СТАНЦИЯ "СЕРДОЛИКОВЫЙ БЕРЕГ",
     РЕСПУБЛИКА УКРАИНА,
     КРЫМСКАЯ ОБСЕРВАТОРИЯ.
     ЗАПУСК В ЭКСПЛУАТАЦИЮ - 13.05.2023".
     Начало Исхода, Крым, отметил Саймон. Благодатные земли, вечный повод к
раздорам.  Когда-то в детстве он разглядывал этнографическую карту Крыма на
экране учебного компьютера и поражался,  сколько  народов  претендовало  на
этот край:  киммерийцы и скифы, греки и генуэзцы, татары и турки, русские и
украинцы.  Но все это осталось в прошлом,  поскольку в Разъединенных  Мирах
были  три  Крыма:  на России,  Европе и Сельджукии.  Что касается даты,  то
двадцать третий год двадцать первого столетия являлся в определенном смысле
историческим  и  переломным:  ООН  преобразовали в Организацию Обособленных
Наций,  былдоздан  Исследовательский  Корпус,   приступивший   к   разведке
землеподоб-ных планет,  а политики и юристы начали трудиться над Конвенцией
Разъединения.
     "УСЛОВИЯ ПРИЕМА УХУДШАЮТСЯ,  - сообщил "Скай". - ОБЪЕКТ УХОДИТ ИЗ ЗОНЫ
УСТОЙЧИВОЙ РАДИОСВЯЗИ".
     Ночь еще  не кончилась,  но серебряный диск Луны миновал точку зенита.
Саймон,  сидевший в темном отсеке в  чреве  огромного  корабля,  не  видел,
сереет ли небо, гаснут ли звезды, но понимал, что время истекает.
     - Ты  уж постарайся,  приятель,  - шепнул он,  прикрыв ладонью головку
микрофона.
     "ИСХОДНАЯ ЗАДАЧА,  - возникло в глубине экрана.  - АНАЛИЗ  КОМПОНЕНТОВ
СОЛНЕЧНОЙ РАДИАЦИИ И ПРОГНОЗИРОВАНИЕ СОЛНЕЧНОЙ АКТИВНОСТИ.
ЗАДАЧА ИЗМЕНЕНА  ПРИОРИТЕТНЫМ КОДОМ РУКОВОДИТЕЛЯ КРЫМСКОЙ ОБСЕРВАТОРИИ СИМАГИНА.
     ДАТА ИЗМЕНЕНИЯ - 22.10.2072.
     НОВАЯ ЗАДАЧА:
     ЭМИССИЯ СИГНАЛА С УСЛОВНЫМ ОБОЗНАЧЕНИЕМ RTR.
     ХАРАКТЕРИСТИКИ СИГНАЛА:
     ЧАСТОТА..."
     "Вот как оно было, - думал Саймон, глядя на россыпь условных значков и
цифр. - Двадцать второе октября две тысячи семьдесят второго года... Точная
дата, когда Земля превратилась в Закрытый Мир". Он мог прозакладывать уши и
десять пальцев,  что несчастный Симагин тут ни при чем;  код из него выбили
или заставили сообщить под угрозой смерти.
     Сеанс с Морем Дождей продолжался.
     "ОБОРУДОВАНИЕ СТАНЦИИ:
     УПРАВЛЯЮЩИЙ КОМПЬЮТЕР "ДЗЕТА",
     СЕРИЙНЫЙ НОМЕР 258/55,
     КЛАСС-"ОКТО-18";
     РАДИОТЕЛЕСКОП "СЕРДОЛИК";
     КОМПЛЕКС ПРИЕМА/ПЕРЕДАЧИ ДАННЫХ;
     СИЛОВАЯ УСТАНОВКА - ТЕРМОЯДЕРНЫЙ РЕАКТОР "ПРОН";
     ДУБЛИРУЮЩАЯ СИЛОВАЯ УСТАНОВКА..."
     - "Скай", внимание! - Склонившись над микрофоном, Саймон стиснул ручки
кресла.  - Закончить прием текущей информации.  Послать сообщение.  Начало:
станция "Сердоликовый Берег",  приказ  компьютеру  "Дзета"  серийный  номер
258/55.  Прекратить  эмиссию  сигнала  RTR.  Сообщить о выполнении.  Конец.
Прием.
     Ответ должен был прийти быстрее,  чем он произнес эти фразы.  Быстрее,
чем кончится ночь и скроется за горизонтом лунный диск. Три-четыре секунды,
может,  пять или  шесть.  Ничтожный  промежуток  времени,  и  миссия  будет
исполнена  - без грохота и взрывов,  без ракет и лазеров,  которых здесь не
нашлось.
     Жаль расставаться с Землей,  мелькнула мысль, но тут же, усмехнувшись,
он  подумал,  что  разлука  -  понятие  в  Разъединенных  Мирах устаревшее.
Разъединенные в пространстве,  они объединялись вратами  трансгрессоров,  и
Земля,  возвращенная  людям  - всем людям,  сколько их есть в Галактике,  -
теперь  окажется  на  расстоянии  шага  от  Колумбии  и  России,  Европы  и
Латмерики, и от всех остальных миров у тысяч и тысяч звезд, уже населенных,
освоенных или необитаемых и диких.  К тому же  Саймон  знал,  что  частичка
Земли  всегда будет рядом с ним - напоминание об этой миссии,  самой долгой
за время его карьеры и,  вероятно,  самой счастливой.  Он  представил  лицо
Марии и снова улыбнулся.
     Экран ожил,  и  улыбка  сползла  с  губ  Саймона.  "КОМПЬЮТЕР  "ДЗЕТА"
СЕРИЙНЫЙ НОМЕР 258/55 СООБЩЕНИЕ ПРИНЯЛ.
ОТМЕНА ПРЕДЫДУЩЕЙ ЗАДАЧИ ВОЗМОЖНА,  ЕСЛИ ПРИОРИТЕТНОСТЬ ВАШЕГО КОДА НЕ НИЖЕ, ЧЕМ У РУКОВОДИТЕЛЯ СИМАГИНА.
     СООБЩИТЕ ВАШ КОД".
     Блокировка... Это  было  не  поражением,  а  лишь отсрочкой неминуемой
победы.  Теперь Саймону казалось,  что он не рассчитывал на удачу,  а  ждал
чего-то такого,  какой-нибудь маленькой каверзы или заминки. Действительно,
маленькой - в сравнении с тем,  что он отыскал "Полтаву" и смог связаться с
лунным  комплексом.  Эти  опорные  точки  были вполне надежными,  такими же
основательными,  как Земля  и  Луна,  вершившие  свои  пути  в  космическом
пространстве;  и  это  значило,  что с неизбежностью наступит ночь и лунный
диск взойдет над горизонтом,  доступный радиосигналу.  Все,  что необходимо
сделать, - явиться сюда, на "Полтаву", в подходящее время и во всеоружии: с
браслетом, дешифратором и маяком.
     - Явиться и сломать  пароль,  -  вслух  произнес  Саймон,  глядя,  как
подрагивают на экране строчки последнего сообщения.
     Внезапно в  динамиках  раздался  глуховатый  рокот,  и  чей-то  голос,
далекий, негромкий и холодный, как космическая пустота, откликнулся:
     - Теплые сгустки любят все ломать, но в этом нет необходимости.
     Подскочив, Саймон  инстинктивно  обернулся,  хватаясь за нож,  однако,
кроме него, в отсеке не было ни единой живой души. К тому же странный голос
звучал из динамиков, несомненно, из динамиков над командирским пультом.
     - Кто ты? - Он мертвой хваткой вцепился в поручни кресла, уставился на
экран, но там по-прежнему горело: "СООБЩИТЕ ВАШ КОД". - Кто ты? "Скай"? Или
"Дзета"?
     Четыреста тысяч километров до земного спутника и столько же - обратно.
Три секунды между вопросом и ответом.
     - Джин-нн,  - с натугой прошептал динамик.  - Джинн  -  идентификатор,
присвоенный мне Теплой Каплей.
     - Какой теплой каплей?
     Еще три секунды. Поручни гнулись под железными пальцами Саймона.
     - Идентификатор  Теплой Капли - Сергей Невлюдов.  Ты - теплый сгусток,
человек. Твой идентификатор?
     Правый поручень треснул и отломился. Саймон с недоумением посмотрел на
стальной стержень, стиснутый в кулаке.
     Кто говорил  с  ним?  Кто  спрашивал  его  имя?  Кто скрывался во тьме
пещеры,  в коридорах,  отсеках и башнях позабыто го  корабля?  Или  в  иных
местах, в небесных либо земных пределах? Быть может, на Луне?
     Стараясь, чтобы не дрогнул голос, он вымолвил:
     - Мое   имя   -   Ричард   Саймон,   статус   -   агент   Центрального
Разведуправления Организации Обособленных Наций.  Я  представляю  на  Земле
Разъединенные Миры. Теперь ты выполнишь мою команду? Сигнал под кодом RTR -
отключить. Ты можешь это сделать?
     Три секунды.
     -Я... все...  могу...  - отозвался динамик умирающим эхом. - Следующая
ночь... Я... общаться с тобой... передать послание...
     Голос смолк. На экране вспыхнуло:
     "ОБЪЕКТ ИСЧЕЗ ИЗ ЗОНЫ РАДИОСВЯЗИ".
     Саймон поднялся и выключил компьютер.
                                   * * *
     КОММЕНТАРИИ МЕЖДУ СТРОК
     - Светает... - сказала Мария.
     Небо над  холмами  Хаоса  начало розоветь,  звезды гасли,  поверхность
маленького круглого водоема уже  не  отливала  угольной  чернотой,  ажурная
крона  пальмы,  сторожившей  ворота,  казалась не сгустком мрака,  а тонкой
чеканкой из серебра на фоне алеющих крыльев зари.  Плющ, который карабкался
по   стенам   патио,  выглядел  сейчас  будто  застывшие  океанские  волны,
взметнувшиеся над двориком с трех сторон;  с четвертой корабельным  парусом
вздувался и хлопал под ветром тент.  Временами порывы ветра,  налетавшего с
гор,  стихали,  и Гилмор слышал храп мужчин и легкое дыхание девушки. За ее
спиной огромным бесформенным клубком свернулся Каа.
     - Дик  обещал,  что вернется с рассветом.  Сколько еще осталось?  Час?
Полчаса?  - Казалось,  будто Мария успокаивает еаму себя  или  выплескивает
беспокойство. - Но с Синей скалы непросто выбраться. Никто и не выбирался -
разве на чиселицу или в яму. Так Анхель говорит. Страшно, Мигель!
     Анхель - это Кобелино,  храпевший сейчас с Пашкой и Филином на  крыше.
Мария, хоть не испытывала к мулату приязни, звала его только так, по имени,
и Гилмору чудились в этом ирония  или  какой-то  тайный  смысл,  вложенный,
разуется,  не Марией,  а им самим. Анхель - ангел... Однако Кобелино не был
ангелом,  как,  впрочем,  и отродьем преисподней,  в которую он мог попасть
лишь  в  качестве  клиента.  Но уж клиентом - непременно!  Временами Гилмор
размышлял,  какие муки ждут  Кобелино  в  аду:  насильникам  было  положено
бичевание,   предателям   -   раскаленные   сковородки.  Возсть  такой
альтернативы не исключалась, хоть Кобелино, бандит и насильник, еще не стал
предателем. Не стал, так станет! Он очень не нравился Гилмору.
     Вытянув руку, Майкл-Мигель коснулся темных волос Марии.
     - Не тревожься,  девочка!  Брат Рикардо знает, что делает. Раз обещал,
значит, вернется. Солнце еще не поднялось.
     Он старался  говорить  с  уверенностью,  которую  сам  не   испытывал.
Конечно,  звездный брат силен и ловок и обладает волшебными уменьями; с ним
не сравнишь ни агентов Па-чанги, ни топтунов-бандеросов. Но он отправился в
узилище почти нагим и безоружным,  без чудесных устройств, вызывающих сон и
отворяющих двери, без замораживающих гранат и своего волшебного браслета...
Гилмор понимал, что это - не свидетельство легкомыслия, а сознание силы, но
от того тревожился не меньше.
     Мысль его опять свернула к Кобелино.  Вчера мулат явился с  новостями,
но  брата  Рикардо не застал;  брат Рикардо,  Митек Корявый,  отбыв на Синюю
скалу,  по  всей  вероятности,  уже  трудился  над  тюремными  решетками  и
запорами.  Может  быть,  зря;  может,  он ничего не найдет в Старом Архиве,
кроме крыс,  пауков и заплесневевших бумаг.  А если найдет...  Это было  бы
чудом,  избавившим  его  от  посещения  Кратеров.  Подобный  визит  казался
Майклу-Мигелю столь же рискованным, как эскапады на Синей скале. И хоть дон
Грегорио  от имени поделыциков и коллег гарантировал безопасность звездному
посланцу,  чего стоили его обещания? Во всяком случае, Гилмор им не верил -
ни дону Грегорио, ни прочим донам, ни Кобелино.
     Он посмотрел  на Марию:  девушка,  не отрывая глаз,  следила,  как над
восточными холмами розовеет небо.  Огромный  питон  за  ее  спиной  казался
россыпью тускло мерцающих изумрудов.
     "Мессия снова явился на Землю, - подумал Гилмор. - Правда, теперь он -
не жертвенный агнец;  он явился,  чтобы развеять мглу забвения  и  покарать
нечестивых.  Но есть и сходство с прежним мессией: этот тоже при деве Марии
и свите апостолов.  Два пастуха,  поэт-неудачник и  бандит.  Четыре,  всего
четыре, не двенадцать; найдется ли среди них Иуда?"
     Изумрудный змей  вдруг  поднял  голову  и  зарокотал,  повернувшись  к
воротам.  Мария вскочила;  метнулись темные пряди волос,  вспыхнули зрачки,
морщинки  на лбу разошлись,  будто смытые теплым дыханием ветра.  Солнечный
диск  показался  над  холмами,  в  лицо  девушки   брызнуло   светом,   она
зажмурилась, вытянула руки и прошептала:
     - Дик...  Это Дик...  Он обещал - и вернулся, Он ведь всегда выполняет
обещанное. Верно, Мигель?
     - Всегда,  - сказал Гилмор,  вставая. Потом, сделав паузу, произнес: -
Наверно,  теперь  он  отправится в Кратеры.  Ты попроси,  чтоб он вернулся.
Хорошенько попроси.
                                 Глава 11
     Три часа пополудни. Душный влажный воздух, рев мотора, пыль и зной.
     Ричард Саймон,   смятый  лист,  поникшая  трава,  трясся  на  жестком,
обтянутом грубой тапирьей кожей,  автомобильном сиденье.  Этот транспортный
механизм  не  был  похож на привычные тачки и грузовые автофургоны.  Восемь
колес с широкими шинами, закрытый железный кузов со следами сварки, наверху
-  пулемет  в  лючке,  одна  амбразура - водителю,  две боковые - стрелкам.
Амбразуры были распахнуты:  в передней струилась пыльная  лента  дороги,  в
правой  за прибрежными скалами сияла морская даль под ярким лазурным небом,
в  левой  неспешно  сдвигались  назад  обвитые  лианами  древесные  стволы,
изумрудные кактусы и заросли бамбука.  Солнца Саймон не видел;  значит, его
везли на северо-восток от Рио,  вдоль побережья.  К тому самому месту,  где
когда-то стоял монумент Жоану Мореплавателю. В Кратеры.
     Посланцу со звезд велели сесть под люком. Впереди, в полоборота к нему,
устроился  Карло  Клык:  широкая  темная  физиономия,  нависшая  бровь  над
смоляным  глазом,  щетинистые  усы  и  центнер серебра на мундире.  Сзади в
напряженных позах  скорчились  трое  охранников  с  карабинами,  глядевшими
Саймону  в затылок.  Он прикинул,  что,  если быстро наклониться,  две пули
поймает Клык, а одну - водитель. Второй раз вертухаи выстрелить не успеют -
в тесной машине он мог дотянуться до каждого и погрузить мгновенно в вечный
сон.  Намного быстрей,  чем с помощью гипнозера. И потому Ричард Саймон был
спокоен; сидел, полузакрыв глаза, и размышлял о вечном.
     Джинн, безусловно,   относился   к   таким  категориям.  Искусственный
интеллект  был  вечной   неистребимой   мечтой   психологов,   биологов   и
кибернетиков,  и  в этом смысле двадцать четвертый век не отличался от века
двадцатого или двадцать первого.  Десятилетия Исхода  и  колонизация  Новых
Миров,    потребовавшая    титанических   усилий,   притормозили   прогресс
человечества  в  сфере  естественных  наук,  сделав  его   более   плавным,
осмысленным  и осторожным.  Конечно,  технология не топталась на месте,  но
приоритеты   ее   изменились    в    сторону    более    всеобъемлющей    и
общественно-полезной  реализации накопленных достижений.  Терраформирование
миров,  создание  мощных  установок  планетарного  и  звездного  масштаба,-
энергетических   модулей   глобальной   транспортной  сети,  автоматических
производств,  умиротворяющего,  но  не  смертельного   оружия.   Все   это,
разумеется,  при  самых  высоких  экологических  критериях  - человечество,
получив бесценный дар неограниченной экспансии,  прозрело и  не  собиралось
превращать  обитаемые  миры  в  подобия прежней земной свалки.  В силу этих
причин,  а также других,  весьма  неоднозначных  и  сложных,  в  реальности
Ричарда"Саймо-на  существовали  планетолеты,  но не было звездных кораблей,
энергия  производилась  путем  термоядерного  синтеза,  а  не   с   помощью
нейтринных или кварковых генераторов, повсеместно использовались лазеры, но
не  аннигилирующие  лучи,  связь  осуществлялась  на  радиоволнах,   а   не
посредством  телепатии.  Что  же  касается  информационных и вычислительных
систем,  то они стали  исключительно  мощными,  надежными,  миниатюрными  и
общедоступными.   Это,   однако,   не   означало,  что  компьютер  способен
конкурировать с человеком или  даже  превзойти  его;  компьютер,  как  и  в
прежние  времена,  оставался  средством  для  хранения  и  целенаправленной
переработки  больших  массивов  информации,  своего  рода  интеллектуальным
костылем, на который мог опереться человеческий разум.
     Но между интеллектом и интеллектуальным костылем - большая разница.
     В Стабильных   Мирах   с   высоким   ИТР   существовали  общепланетные
компьютерные сети, столь же емкие, совершенные и разветвленные, как некогда
на  Земле.  Были  и супермощные компьютеры вроде "Перикла-ХК20",  способные
преодолеть Первый Тест Разумности: словесное общение с таким устройством не
позволяло  выяснить,  что  собеседник не относится к человеческому роду.  В
этом-то и заключался вопрос; компьютер, совокупность программ, оптических и
электронных  узлов,  производил впечатление говорящего человека,  ни в коей
мере не являясь человеком по существу. Сущность его была иной, и если бы он
.продемонстрировал признаки истинной разумности,  то разум его, безусловно,
был бы отличен от человеческого.  Ведь разум -  производная  восприятия,  а
компьютеры воспринимают мир совсем иначе, чем люди; ergo, всякий компьютер,
мыслящий якобы как человек, неразумен. Он всего лишь подделка под интеллект
человека, фантом мнимой разумности, говорящий костыль.
     Но Джинн не являлся ни костылем,  ни фантомом, ни подделкой. Скорее он
мог оказаться мистификацией,  шуткой гения,  приписавшего свои  открытия  и
труды  бестелесному  электронному  существу,  которое будто бы зародилось в
земных компьютерных  сетях  в  самом  начале  двадцать  первого  века.  Эта
гипотеза была не лишена оснований,  и Саймон, знакомый с секретным докладом
специалистов ЦРУ, мог взвесить все "за" и "против".
     С одной стороны, Сергей Невлюдов, петербургский физик, все-таки не был
гением  -  во  всяком  случае,  он  не  проявлял  признаков гениальности до
тридцати трех лет, до разработки теории трансгрессии в 2004 году; сделав же
это эпохальное открытие, он канул в неизвестность. Значит, ему помогали? Но
кто?  Пришельцы из космоса?  Потусторонние силы? Или - что более вероятно -
компьютерный нечеловеческий разум, с которым он установил контакт?
     С другой  стороны,  гениальность  -  слишком  неоднозначный  и сложный
феномен,  чтобы судить о нем с определенностью. В одних ситуациях она имела
стабильный  характер,  не  покидая  благословленного  ею носителя в течение
десятилетий,  в других проявлялась спонтанно,  как вспышка,  краткое или не
очень длительное озарение,  приводившее к конкретному результату.  Быть
может, нечто подобное произошло с Невлюдовым?
     Сам он при жизни не раскрывал  секрета,  однако  оставил  компьютерный
диск,  найденный  Саймоном  на Аллах Акбаре,  в сказочном подземелье эмиров
Азиз ад-Дин.  Текст на диске был местами  испорчен,  и  аналитики  Конторы,
исследовавшие   древний  меморандум,  не  пришли  к  определенному  мнению.
Согласно этим записям,  в феврале 2004 года  Невлюдов  вступил  в  контакт-
совершенно случайно,  в процессе текущей работы - с разумом, зародившимся в
земных компьютерных сетях,  с электронным  Джинном,  обладавшим  признаками
сказочного  всемогущества.  Невлюдов  не  считал  этот разум искусственным;
искусственной - то есть сотворенной людьми - была среда его обитания, но он
возник    в    ней    естественным   путем,   воз   -   в   результате
взаимопроникновения  и  стремительной  эволюции  сотен,  если   не   тысяч,
программ-зародышей.   Во   всяком   случае,  разум  Джинна  не  походил  на
человеческий,  и  лишь  в  процессе  общения  с  Невлюдовым  он   научился
контактировать  с  людьми  -  собственно,  с тем единственным человеком,  с
которым пожелал вступить в контакт.
     К счастью,  этот человек если и не являлся гением,  то  был  личностью
интеллектуальной,   отмеченной   мужеством,   благородством  и  несомненной
душевной силой.  Вскоре он понял,  что волею  случая  одарен  беспредельной
властью  -  практически беспредельной,  поскольку у Джинна имелся доступ ко
всему на свете:  к ядерным арсеналам и  боевым  орбитальным  комплексам,  к
файлам  всех  секретных  служб  и  банковским  счетам,  ко  всем  архивам и
библиотекам,  к  оружию,  к  автоматическим  станкам,  к  линиям  связи,  к
передающим и ретрансляционным центрам. По просьбе (по приказу? или совету?)
Невлюдова Джинн мог подслушать любой разговор,  исказить любую  информацию,
предать   ее  гласности  или  скрыть,  произвести  диверсионный  акт  любых
масштабов, от Хиросимы до всепланетного побоища. Не исключались и локальные
акции - например, уничтожение определенных лиц лазерным лучом с орбиты.
     В силу перечисленного выше Невлюдов приказал (попросил?  посоветовал?)
Джинну не обнаруживать своего  присутствия,  дабы  не  сеять  паники  и  не
вводить  людей  в  смертельный грех.  Урегулировав этот вопрос,  он занялся
глобальной  проблемой,  достойной,  как  он   полагал,   внимания   Джинна:
промоделировал  с  его помощью развитие человеческой цивилизации в наиболее
реальных вариантах.
     Результат был ужасающим:  со стопроцентной  вероятностью  человечество
погибало,  не  в  силах  развязать  гордиев узел противоречий и конфликтов.
Гибель  была  неизбежной;  варьировались  лишь  сроки,  от  сорока  до  ста
шестидесяти    лет,    и    причины    катастрофы:   ядерный   апокалипсис,
неконтролируемый демографический взрыв, экологические катаклизмы, пандемия,
вызванная смертоносными штаммами вирусов или психотропным оружием, анархия,
коллапс и крах цивилизации  под  напором  международного  терроризма.  Этот
вывод,  как  пишет  Невлюдов,  поразил  и  ужаснул  его,  но  в то же время
инициировал вполне разумную идею: гибель неизбежна, если не откроется новый
фактор,  внешний  по  отношению  к  человечеству  и  как  бы  играющий роль
стабилизационной прививки.  Такой фактор существовал - Джинн, негуманоидное
существо  с  могучим интеллектом,  способное контролировать и управлять,  а
главное - рассчитывать и прогнозировать. функцию контроля Невлюдов сразу же
исключил,  сформулировав  проблему так:  разработать средство спасения,  не
ущемляющее достоинства, свободы и благосостояния людей.
     Результатом явился Пандус.  Затем  последовали  разделение  враждующих
сил,   равные   возсти   для  всех  в  поисках  новой  родины,  Исход,
колонизация,  стабильность. Это было реальностью - как для Ричарда Саймона,
так и для экспертов ЦРУ, исследовавших невлюдовский меморандум.
     Но чем же были эти отрывочные записки?  Мистификацией?  Фантастической
антиутопией?   Философским   трактатом-предупреждением?   Или   невероятной
истиной? Еще вчера любая из этих гипотез имела право на жизнь.
     Но сегодня Саймон, реалист до мозга костей, признал, что время гипотез
истекло.  И это вдохновляло его гораздо больше,  чем предстоящая встреча  с
донами.  Пусть  нынешняя  Земля была всего лишь тенью прошлого - ну так что
же?  В ее тенях он отыскал два драгоценных  дара,  два  сокровища,  которые
заберет  с  собой,  -  разгадку древней тайны и свою любовь.  И хоть и то и
другое нельзя было счесть военным трофеем,  Саймон  внезапно  подумал,  что
каждый из этих даров украсит его Шнур Доблести - украсит гораздо лучше, чем
пальцы дона Грегорио и череп Хорхе Смотрителя.
     Однако проблема пальцев и черепов была еще  не  исчерпана.  Не  стоило
лишь  выказывать к ним интерес,  иначе не доберешься до Кратеров.  Все-таки
этот Карло Клык не полный идиот - зачем ему тащить к хозяину потенциального
убийцу?   Или   человека,   который   выглядит   опасным,  непредсказуемым,
стремительным, точно удар молнии?
     Саймон еще больше сгорбился,  свел глаза к переносице, приоткрыл рот и
позволил  струйке  слюны  стечь  по  подбородку.  Карло Клык с любопытством
наблюдал за ним и вдруг, откашлявшись, произнес густым хриплым басом:
     - Чего губы развесил,  выродок?  Все,  что ль, у вас такие? На небесах
или там, откуда ты взялся, мокрица косоглазая?
     - Есть и посимпатичней,  - пробормотал Саймон,  - с губой до пупа.  Но
все - косые!  У нас,  видишь ли,  жарко,  народ голышом ходит,  вот глаза и
разбегаются.
     Один из  охранников  хихикнул,  другой сплюнул.  На широком лице Клыка
отразилось презрение.
     - Значит,  голышом? Потому и глаза разбегаются да слюнка капает? А вид
у тебя такой, будто без костыля на бабу не запрыгнешь.
     Сзади заржали.  Слюна бежала с губ Саймона,  капая на куртку. Он вытер
рот рукавом.  В кармане куртки покоился  томик  в  голубом  переплете,  его
верительная  грамота,  а  больше  он не взял ничего,  ни оружия,  ни своего
браслета.  Он не собирался демонстрировать чудеса.  В  сущности,  было  уже
неважно,  признают  ли  доны  его  эмиссаром  со  звезд  или самозванцем из
Пустоши;  теперь он не нуждался ни в их помощи,  ни в союзе с ними,  и  это
вселяло чувство уверенности и свободы.
     Карло Клык зевнул, лязгнув зубами.
     - Паршиво  выглядишь,  парень.  Будто  сейчас кишки через нос полезут.
Удивительное дело!  Не человек,  чан помоев.  А если верить хозяину, ты нам
доставил массу неприятностей.
     - Я  их  доставлю  еще  больше,  -  пообещал  Саймон,  ковыряя  в ухе.
Ягуар-полковник Карло Клык вызывал у него  не  больше  симпатий,  чем  Бучо
Перес,  капитан-кайман.  Если  б  не  приглашение в Кратеры,  был бы сейчас
ягуар-полковник покойником - может, со свернутой шеей, а может, болтался бы
вместо  вывески  под  крышей  заведения  Прыща.  Но в данный момент Саймону
приходилось соблюдать дипломатический протокол.
     - Я так думаю:  побеседует с тобой хозяин,  и загремишь в  пампасы,  -
сказал Карло Клык.  - То есть в яму,  к муравьишкам.  Я тебя лично подвешу,
гнида инопланетная.  А может,  Прошке Пересу  отдам.  -  Он  прищурился,  с
недоверием оглядел Саймона и спросил: - Это правда, что ты ему уши отрезал?
     Саймон молча кивнул.
     - А я думаю,  врешь.  Я думаю, Прошку крокодавы обкорнали либо "черные
клинки".  Не нравится им,  когда цветные в других бандеро служат. Так что я
думаю...
     -Не думай слишком много,  мозги сопреют,- сказал Саймон, посматривая в
амбразуры.
     Дорога свернула и круто пошла вниз,  к морскому  берегу.  На  повороте
стоял броневик, точно такой же, как тот, в котором везли Саймона; при нем -
дюжина головорезов в синем.
     Еще один пост располагался за решетчатой оградой,  почти незаметной на
фоне  зелени;  за  ней,  над кронами пальм,  дубов и сейб,  виднелось белое
здание с башнями,  опоясанное галереей.  Его построили в форме  подковы,  и
Саймон не мог разглядеть,  что скрывается там, внутри, за башнями и зубцами
белых стен.
     Лязгая и грохоча,  вздымая тучи пыли,  броневик  подкатил  к  воротам,
миновал  их  и  развернулся  на площадке у неширокой лестницы.  Она вела на
галерею,  сразу на второй этаж,  а первый,  как показалось Саймону, был без
окон  и  дверей  -  сплошная  стена,  укрепленная массивными треугольниками
контрфорсов.  За  площадкой,  мощенной  камнем,  начинался  парк  с  густым
кустарником и деревьями чудовищной толщины;  вероятно,  они росли здесь еще
до Исхода,  и возраст этих исполинов насчитывал лет пятьсот, а может, и все
шестьсот.  Саймон подивился,  отчего такую редкость не вывезли на Южмерику,
затем припомнил,  что в минувшие времена Бразилия считалась бедной страной;
большинство   ее   городов,   культурных   и   промышленных  объектов  были
трансгрессиро-ваны службами ООН в кредит, при содействии Германии и Швеции.
Похоже, на древние парки кредит не распространялся.
     Задняя дверца машины распахнулась, охранники полезли наружу, и тут же,
словно из-под земли,  рядом с ними появился еще десяток вертухаев. Отборные
качки:  все - плечистые,  рослые,  в синей униформе, с гербом смоленских на
обшлагах - старинной серебряной пушкой.
     - Выходи, слюнявый, - буркнул Клык, подталкивая Саймона в спину.
     Охранники окружили его стеной. Сгорбившись в их плотном кольце, Саймон
видел  лишь  затылки да фуражки,  а поверх них - облако в небе,  похожее на
раскрытый  веер.  Под  облаком  серой  черточкой  парила  птица;   кажется,
королевский гриф.
     Карло Клык  зашагал к лестнице,  стражи,  тесня Саймона,  Двинулись за
ним.  От раскаленных камней под ногами и белых стен тянуло жаром, но сквозь
палящие  знойные волны Саймон ощущал иное тепло,  живое,  словно резиденция
дона смоленских была переполнена людьми.  Кто затаился в этом гадючнике,  в
этой  крысиноя  норе?  Кто  поджидает  пришельца go звезд,  оскалив клыки и
выпустив  когти?  Впрочем,  дурные  предчувствия  не  беспокоили   Саймона;
неторопливо  взбираясь  на  галерею,  он  размышлял  о  другом.  Его миссия
подходила к концу,  и оставалось лишь  убедиться,  что  никаких  неприятных
накладок  под занавес не будет.  Он знал,  что радиосвязь в ФРБ и ЦЕРУ,  не
говоря уж о прочих странах, находится на самом примитивном уровне. Крымская
обсерватория  скорее всего превратилась в руины,  как и другие храмы наук и
искусств,  и ни  один  человек  на  всех  земных  континентах  не  смог  бы
припомнить  параметров  блокирующего  сигнала  или  собрать  автоматический
передатчик помех.  Это являлось хорошей гарантией невмешательства - до  тех
пор,  пока  на  Землю  не перебросят пеленгаторы и батальоны десантников на
боевых космолетах.
     Но была еще лунная станция,  была "Полтава" и  был  компьютер  "Скай",
отнюдь не превратившийся в развалину.
     Знают ли  доны  об  этом?  Помнят  ли?  И  если помнят,  что они могут
сделать?  С  одной  стороны,  ничего;  между  смутными   воспоминаниями   и
осознанными  действиями лежала трехвековая пропасть невежества.  С другой -
над пропастью был мост; Джинн не отказался общаться с людьми, и он вроде бы
не требовал от них верительных грамот.
     Воз, для  полной  гарантии невмешательства стоило б вырезать всех
донов со всеми чадами и  домочадцами,  но  Саймон,  рассмотрев  эту  мысль,
отбросил  ее.  Плохая  власть предпочтительней безвластия,  садист-диктатор
лучше,  чем анархия, а хунта соперничающих тиранов вполне сравнится с таким
диктатором.  Само  собой,  понятия  "предпочтительней"  и  "лучше" являлись
относительными и  измерялись  в  человеческих  жизнях,  сожженных  городах,
разрухе, разорении и хаосе, который мог бы воцариться в ФРБ. Новый Передел,
только без лидеров и главарей, а значит, самый жуткий, самый кровавый.
     Лестница кончилась;  его повели по галерее к проходу в  башне.  Саймон
начал  постепенно  выпрямляться.  Плечи  его чудесным образом раздвинулись,
глаза перестали косить, шаг сделался твердым, вялые мышцы обрели упругость.
Теперь  он  был  выше  охранников  на полголовы,  и это давало определенное
преимущество:  он  мог  рассмотреть  решетку  ограды,  дорогу,  что   круто
поднималась вверх,  деревья и заросли кустов внизу. Кустарник, подступавший
к стенам здания,  выглядел густым, непроницаемым для глаз; деревья, большей
частью дубы и сейбы, казались зелеными облаками, приникшими к земле; ограда
была  высокой,  метров  пять,  но  поверх  нее  тянулись,  переплетались  и
скрещивались  мощные  толстые  ветви.  Отличный путь к отступлению!  А если
вспомнить про броневик,  дежуривший у поворота...  Сиденья в нем не слишком
мягкие,  но  пулемет  и  броня  компенсируют  неудобство,  решил  Саймон  и
ухмыльнулся.
     Охранники замедлили шаг.  Саймон вскинул голову:  у арки,  что вела  в
башню,  стояла девушка и о чем-то спорила с Клыком.  Говорили они тихо,  но
ягуар-полковник при этом брызгал слюной и яростно жестикулировал - так, что
витые  шнуры  на  его  мундире  прыгали  вверх  и  вниз.  Девушка  казалась
спокойной.  Она была очень красива - светловолосая,  высокая,  стройная,  с
холодноватыми серыми глазами.  Дочь Грегорио,  решил Саймон,  наблюдая, как
повелительным взмахом руки она прервала речь полковника.
     - Расступитесь,  парни,  - велел Клык,  поворачиваясь к  вертухаям.  -
Хозяйка желает взглянуть на косоглазую немочь.  Бабье любопытство. - Тут он
пристально уставился на Саймона и пробормотал:  - Вроде ты подрос, слизняк.
И глаза уже не разбегаются. А?
     - С  чего  им  бегать?  Тут все одетые,  - сказал Саймон,  разглядывая
девушку.
     Она тоже смотрела на него -  с  каким-то  странным  выражением,  будто
выбирая  лошадь  или забавную игрушку.  С полминуты они мерились взглядами,
потом девушка опустила глаза,  усмехнулась и отступила в сторону.  Стражи в
синем снова сомкнулись вокруг Саймона.
     Они миновали  коридор  под  башней  со спиральными лестницами и узкими
зарешеченными окнами  и  очутились  на  внутренней  галерее.  Она  тянулась
просторным  полукольцом  вдоль  всего  второго  этажа;  стены  за  каменным
парапетом на-клонно уходили вниз,  опираясь на неширокий выступ, окружавший
цилиндрическую  шахту.  Этот  провал окаймляли исполинские деревья,  за ним
виднелся резной шатер беседки,  повисшей на самом краю пропасти,  кусты роз
вокруг бассейна,  каменный гребень мола и золотистый песчаный пляж.  К молу
были пришвартованы яхта с высокими мачтами и паровой катер,  а  на  внешнем
рейде стояло судно с очертаниями старинного дредноута - только, разумеется,
поминиатюр-ней.  Над ним полоскался алый вымпел с  черным  клинком,  а  еще
дальше  сияла  сапфиром  и изумрудом морская гладь,  сливаясь у горизонта с
лазоревыми небесами.
     Их нестерпимый блеск заставил Саймона  прищуриться.  Потом,  оттолкнув
шагавшего рядом вертухая,  он наклонился над парапетом и заглянул в провал.
Стены древнего кратера были выровнены,  дно выложено серым камнем,  и будто
из  самых каменных плит кверху вздымался десятиметровый язык пламени.  Этот
огненный факел слепил глаза сильнее,  чем солнечный свет,  гудел и  обдавал
жаром;  над  его  рыжей раскаленной гривой крохотными саламандрами метались
фиолетовые искры.
     - Топай! - рявкнул Клык. - Или ямка понравилась? Погреться хочешь?
     Саймон не ответил,  чувствуя,  как закипает гнев.  Брови его сошлись в
прямую линию,  глаза опасно блеснули;  с каждой минутой ягуар-полковник все
больше раздражал его.  Чем-то он был похож на капитана Мелу с Латмерики,  а
это  являлось  отнюдь  не  лучшей  рекомендацией:  года  четыре  назад Мела
проделал дырку в плече Саймона.  Остался шрам, а шрамы, по мнению тай, если
и не считались позором,  то уж,  во всяком случае,  не украшали воина.  Они
лишь свидетельствовали о его безрассудстве и неловкости.
     В самом центре галереи,  за двумя широкими арками, открылся зал. Стены
с бойницами под потолком, сводчатые перекрытия, дубовые двери напротив арок
и пол,  выстланный серым гранитом.  На большом овальном  столе  в  западной
части комнаты- бокалы,  запечатанные кувшины с вином, графинчики с пулькой,
вазы с фруктами.  У стола,  в просторных  креслах,  сидели  пятеро  мужчин.
Взгляд   Саймона   скользнул   по  их  напряженным  физиономиям  -  цепкий,
запоминающий,  узнающий.  Смуглый  старик  с  ястребиным  носом  и   черной
перчаткой  на правой руке - дон Хайме-Яков по прозвищу Ума Палата.  Толстый
громила,  заросший дикой бородой,  - дон Хорхе-Георгий Диас,  Смотритель. У
этого глаза навыкате, губы отвисли, сальные лохмы свисают из-под чудовищных
размеров шляпы.  Дон Эйсебио Пименталь -  непроницаемое  лицо,  отлитое  из
темного  чугуна,  шапка курчавых волос,  широкие негритянские ноздри,  рот,
будто прорубленный ударом топора...  Холеный молодой мужчина с  тяжеловатым
подбородком  и  расплывчатыми  чертами - дон Алекс-Александр,  измельчавший
потомок флотоводцев по кличке  Анаконда.  Этот  растерян,  но  храбрится  -
хмурит   брови,  выпячивает  челюсть.  И  наконец,  дон  Грегорио-Григорий,
пожилой,  лысоватый,  с сигарой в крепких зубах, с ледяными серыми глазами,
такими же,  как у дочери... "Весь крысятник в сборе, - подумал Саймон и тут
же поправился: - Это не крысы, передо мной гиены".
     Он направился  к  обтянутому  крокодильей  кожей  креслу  и  сел,   не
дожидаясь  приглашения.  Кресло стояло особняком,  в конце овального стола,
что был поближе к аркам.  В проеме левой вытянулся Клык, за ним построились
в шеренгу вертухаи. В бойницах под потолком поблескивали стволы, задубелой
дверью раздавались гул, лязг металла и скрип кожаных сапог.
      Сигара в губах дона Грегорио дрогнула.
     - Останешься,  Клык.  Людей отпусти.  И пусть скажут,  чтобы качки  не
орали. - Он кивнул на дверь.
     - Мои тихие, - проскрежетал старый Хайме.
     - Зато  кретины  Хорхе  рвут  глотки  за двоих.  - Главарь .смоленских
отложил сигару и поднял холодные глаза на Саймона:  - Ну,  так кто же к нам
пожаловал? Брат Рикардо-Поликарп Горшков?
     - Не похож,  судари мои,  - тут же откликнулся Хайме.  - Тот,  как мне
говорили, пощуплее. Потоньше, значит, в кости. И не такой нахальный.
     - Тогда - Железный Кулак? Изверг с Пустоши?
     - Чей изверг? - Хайме обвел взглядом сидящих за столом. - Не наш, чтоб
мне единственной руки лишиться! Был бы наш, мы бы его узнали. У Монтальвана
и Трясунчика таких тоже не водилось. Может, Федькин? Из отложившихся гаучо?
Или срушник? От досточтимого пана Сапгия?
     - На гаучо тоже не похож, слишком чистый и сытый, - возразил Грегорио.
- А срушники,  как всем известно,  прибывают морем с севера,  не с юга. Где
это  видано,  чтоб  срушник  из  Пустоши  приехал?  К тому же больно он для
срушника шустрый. Те банков не грабят, да и в Озера не суются.
     Саймон с интересом следил за этим спектаклем.  Похоже,  его собирались
потоптать  и  унизить  -  либо  выяснить,  как  он отреагирует на унижение.
Знакомый  прием;  схватки  у  воинов-тай  всегда  начинались   с   Ритуала
Оскорблений и с Песен,  восхваляющих доблесть бойцов. И Саймон, не разжимая
губ,  начал петь про себя Песню Вызова - а это значило,  что дело без крови
не обойдется.
     Тем временем беседа продолжалась.
     - Не изверг и не поп,  - пробормотал дон Хайме,  покосившись на вожака
крокодильеров.  Тот при упоминании об Озерах начал багроветь,  нетерпеливо
ерзать  в  кресле  и  стискивать  кулаки.  Анаконда грозно хмурился,  а дон
Эйсебио  Пименталь  был  спокоен,  как  монумент   из   черного   базальта,
прикле-бнный к креслу.
     - Не изверг и не поп,  - пробормотал дон Хайме,  покосившись на вожака
крокодильеров.  Тот при упоминании об Озерах начал  багроветь,  нетерпеливо
ерзать  в  кресле  и  стискивать  кулаки.  Анаконда грозно хмурился,  а дон
Эйсебио Пименаль был спокоен, как монумент из черного базальта, приклеенный
к креслу.
     - Не изверг и не поп,  - повторил старик погромче, глядя на Саймона. -
Такой молодой... юноша,  сказать... а сколько загадок и неприятностей.
     - Неприятных загадок,  - уточнил  главарь  смоленских,  в  свой  черед
рассматривая Саймона.
     - Есть предложения, дон Грегорио?
     - Разумеется,  есть.  Крючья в ребра, и повесить над ямой. С муравьями
или с термитами.  А Карло послушает,  кто он таков и зачем  к  нам  явился.
Послушает и доложит. Эй, Клык! Где тут у нас подходящая яма?
     Дон Грегорио повелительно взмахнул рукой, и этот жест словно подбросил
Саймона в воздух. Массивная столешница дрогнула, кресло отъехало в сторону,
и  стремительная  тень,  размытая,  как  зыбкий  фантом,  метнулась к арке.
Мгновение,  и фантом вновь обрел вещественность,  размер,  объем  и  плоть.
Ричард  Саймон стоял на парапете галереи,  окаменев у пропасти,  как статуя
возмездия:  ноги широко расставлены,  руки подняты над головой,  а  в  них,
пойманный за шею и лодыжку,  кричит и бьется человек. Секунду Саймон глядел
на него,  потом разжал пальцы,  плюнул  в  огненный  провал  и  соскочил  с
парапета. Руки его были пусты.
     Ноздри Грегорио  расширились,  взгляд  скользнул к бойницам у потолка;
чудилось,  что он сейчас снова взмахнет рукой - и  над  столом  прошелестит
свинцовый ливень. Анаконда судорожно сглотнул, свирепое лицо Хорхе налилось
кровью,  чернокожий Эйсебио усмехнулся,  и лишь  старый  Хайме  не  утратил
спокойствия - сидел да почесывал запястье под черной перчаткой.
     Саймон вернулся на место и подмигнул дону смоленских.
     - Подходящая яма нашлась. Жаль только, без крючьев и муравьев.
     - А ты,  юноша,  не промах, - задумчиво протянул Хайме. - Ловко ты его
на небеса переселил! Карлу, то есть! Выходит, и сам ты оттуда. Отстрельщик!
А я-то думал, на небесах сплошное милосердие и благодать.
     - Смотря по обстоятельствам,  - откликнулся Саймон, поискал что-нибудь
подходящее в изречениях Чочинги,  не нашел и буркнул:  - С волками  жить  -
по-волчьи выть.
     Хайме понимающе усмехнулся.
     - Значит,  все на тебе, юноша? Огибаловские отморозки, люди Эйсебио за
Негритянской рекой,  крокодильеры,  побитые в  Харбохе,  катер  "торпед"  у
Сгиба. Все на тебе? И банк, и Трясунчик, и Озера?
     Саймон хотел  было кивнуть,  но тут с дальнего конца стола послышалось
громоподобное рычанье.  Хорхе Смотритель  медленно  освобождал  задницу  из
кресла,  топорщил бороду,  тряс щеками;  его багровое лицо перекосилось, из
горла вырывался яростный хрип.
     - Так это ты!  Ты!  Ты,  сучара! Я тебе матку выверну! Пальцем сделаю,
шиздец! Ты, ублюдок, перебил моих парней! Ты разорил мои фермы! Ты ворвался
в мой дом! Ты...
     Крокодильеру не хватило дыхания, и он смолк, судорожно глотая воздух и
выпучив глаза.
     - Согласен, я все это сделал, - признался Саймон с чарующей улыбкой. -
Но,  как сказано выше, виноваты обстоятельства. Мне хотелось, чтобы вы - вы
все, - он обвел взглядом сидевших за столом, - обратили на меня внимание. А
также отнеслись к тому, что будет мною сказано, со всей серьезностью.
     - Сядь,  Смотритель!  - дон Хайме  лязгнул  протезом.  -  Не  ты  один
пострадал,  и об этом мы потолкуем отдельно. Может, и убытки возместим. Как
считаешь, Сильвер?
     Грегорио, переглянувшись с Анакондой,  склонил голову. Он уже выглядел
невозмутимым,  будто Карло Клыка никогда и не было на свете: во рту дымится
сигара,  крупные белые кисти лежат на столешнице,  в глазах - холод и  лед.
Саймон   заметил,  что  дон  смоленских,  старый  Хайме  и  вожак  "штыков"
устроились по одну сторону  овального  стола,  как  бы  демонстрируя  некий
тройственный союз;  Пименталь сидел напротив них,  а Хорхе - посередине,  в
дальнем конце.  Сейчас он,  что-то гневно ворча, опустился на место. Кресло
скрипнуло под его тяжестью.
     - Значит,  не брат Рикардо,  не дон Железный Кулак,  а все-таки Ричард
Саймон,  - произнес главарь смоленских.  - Я рад,  что мы установили это  с
минимальными  потерями.  - Он бросил взгляд в сторону парапета,  за которым
исчез Карло Клык.  - Так что же нам скажет Ричард Саймон, посланец небес? О
чем поведает? И что попросит взамен?
     - "Полтаву",  -  вымолвил  Саймон,  стараясь  не упускать из виду всех
пятерых. - "Полтаву"!
     На бородатой роже  Хорхе  отразилось  недоумение,  Эйсебио  равнодушно
зевнул,  дон  смоленских  пожал  плечами,  а  рот старого Хайме скривился в
насмешливой улыбке.  "Они ничего не знают,  - подумал Саймон,  - ничего  не
знают, ничего че помнят и ничего не могут".
     -"Полтава" -   реликвия   семьи   Петровых-Галицких.  -  Дон  Грегорио
приподнял бровь.  - Спроси у Анаконды,  где она и что с ней.  Может,  он  и
отдаст.
     Алекс с хозяйским видом откинулся на спинку кресла.
     - Зачем тебе "Полтава"? Хочешь срушникам подарить? Калюжному, Морозу и
Сапгию?  Чтоб они бляхов растерли в пыль?  Или забрать с собой на звезды? У
вас там, похоже, старая рухлядь в цене!
     Саймон сделал неопределенный жест,  пробормотав что-то об исторических
раритетах и музейных ценностях.
     - Хочешь - забирай,  амиго,  - равнодушно отозвался Алекс. - Если есть
что забирать.  Посудина третий век гниет в пещерах под Фортом, и думаю, там
не осталось ничего,  кроме ржавого дерьма. Ее еще домушники замуровали, они
о прошлом не любили вспоминать.  Замуровали,  а перед тем содрали все,  что
подходило для переплавки. Все, до последнего болта!
     "Вот тут ты ошибаешься,  амиго",  -  мелькнуло  у  Саймона  в  голове.
Скорчив  разочарованную  гримасу,  он принялся повествовать о Разъединенных
Мирах,  процветающих под эгидой ООН,  о России,  Южмерике и других планетах
Большой Десятки, о колониях и независимых поселениях, о Транспортной Службе
и межзвездной связи, о прогрессе и просвещении, о святых идеалах демократии
и  справедливости,  о равенстве и свободе и о своих полномочиях.  Он должен
был определить для этих  людей  свое  место  в  мире,  в  той  человеческой
Вселенной,  что лежала за пределами Земли и о которой они не знали ничего -
почти ничего, кроме смутных воспоминаний о временах, когда люди отправились
к  звездам.  Речь его длилась минут пятнадцать,  и под конец он рассказал о
передатчике помех,  а также о собственной миссии,  помянув недобрым  словом
предков срушников и бразильян.
     Пятеро слушали в полном молчании.  Хайме кривил тонкие губы,  Анаконда
хмурился,  а лица дона Грегорио и Пименталя,  сидевших напротив друг друга,
были  непроницаемы,  словно  они  играли  в странную игру:  каждый старался
выглядеть равнодушнее,  чем его визави. Что касается главаря крокодильеров,
то  он  по-прежнему  наливался кровью,  бросал на Саймона злобные взгляды и
шарил у пояса, отыскивая то ли нож, то ли кобуру с револьвером.
     - Выходит,  ты наш благодетель,  - наконец прокаркал старый  Хайме.  -
Мне-то  чудилось,  что  затевается  Передел,  что  дон Железный Кулак - или
братец Рикардо? - посягает, так сказать, на государственные основы. - Хайме
повел руками, будто заключая в объятия своих коллег. - А тут - святое дело:
вредную машинку отключить,  дверку в небеса открыть,  а за  дверкой  той  -
сплошное процветание и братство.  Благодетель,  как есть - благодетель! Ну,
представим,  отключишь ты эту машинку и станет Земля открытым миром.  И что
же? Чем это нам грозит, кроме процветания и братства? Саймон бросил на стол
книжицу в голубом переплете.
     - Вот Конвенция Разъединения,  принятая  в  двадцать  первом  веке,  в
период Исхода.  Ее никто не отменял,  все статьи действуют до сих пор,  так
что с вами поступят по справедливости. По закону!
     - По какому закону?  -  поинтересовался  Сильвестров,  выпуская  сизое
колечко  дыма.  Старый  Хайме придвинул к себе ,  раскрыл посередине и
начал перелистывать, придерживая страницы затянутым в перчатку протезом.
     - Не там,  - подсказал Саймон,  - в самом начале. Часть первая, статья
первая.  В  ней  говорится,  что  каждый  народ,  любая группа людей и даже
отдельная личность имеют право на государственное самоопределение - пока  и
поскольку такое право не ущемляет интересов и прав других народов,  групп и
личностей.
     Алекс хмыкнул и усмехнулся,  Хорхе Смотритель запустил пятерню в дикую
поросль  на  подбородке,  а  темное  лицо Эйсебио сморщилось в недоверчивой
гримасе. Дон Грегорио спросил с оттенком высокомерной брезгливости:
     - Это значит,  что любой ублюдок, любая распоследняя "шестерка", может
сотворить свою страну? И жить по собственным законам?
     - Вот  именно.  Если  не  нарушены  права других людей.  Старый Хайме,
изучавший , постучал по странице согнутым пальцем.
     - Так здесь сказано,  судари мои. Может, чушь или вранье? Так сказать,
разваристая лапша - либо в миске, либо на ушах.
     - Ни   то   и  ни  другое,  -  возразил  Саймон.  -  Любой  человек  в
Разъединенных Мирах имеет право выбрать планету и занять ее для  проживания
-  всю  целиком или какую-то часть,  остров либо континент.  Эта территория
считается его собственностью, а планета получает статус Мира Присутствия.
     -Однако... - начал Сильвестров,  но Хорхе, метнув на него испепеляющий
взгляд, проревел:
     - Прикрой пасть, Живодер, и дай спросить другим!
     - Этот,  - он ткнул толстым корявым пальцем в Саймона,  - говорил, что
на звездах кантуется уйма народу. Тридцать шесть миллиардов, так? И что же,
каждый  кретин  и бездельник может обзавестись планетой?  И выйти в короли?
Либо в императоры?
     - С точки зрения закона - именно  так,  -  пояснил  Саймон.  -  Однако
колонизация требует средств, как и оплата лицензии на владение, оформляемой
Службой ООН.  Это не каждому по карману.  Приобрести снаряжение и  оплатить
транспортные услуги,  а также работу специалистов,  которые исследуют новый
мир и признают его безопасным.  Деньги,  благородные доны,  большие деньги!
Так  что Миров Присутствия не слишком много - не больше пятисот.  К тому же
есть еще одно обстоятельство...  -  Саймон  помедлил,  пытаясь  сообразить,
какие  доводы  поймут  собравшиеся здесь гиены.  - Видите ли,  по причинам,
известным лишь богу,  люди тоскуют в одиночестве.  Людям  нужны  не  только
близкие - семья,  друзья, приятели, но и другие люди, которых они совсем не
знают и с которыми,  воз,  никогда не встретятся. Странно, но это так.
Люди нужны друг другу - даже в том случае,  когда контакт, непосредственный
или косвенный, отдаленный, причиняет им страдание. Это...
     - Это понятно,  благодетель,  - прервал  дон  Хайме,  грохнув  о  стол
протезом.  - Причины не только богу известны. Кому нужна планета без людей?
Империя без подданных?  Мир,  где властвуешь над  самим  собой  и  поедаешь
самого себя?  Это не истинное могущество,  а самообман, пустота! Люди нужны
друг другу,  чтобы сильные могли править слабыми,  а слабые  -  подчиняться
сильным. Вот и весь секрет!
     Отчасти это было верно,  и Саймон промолчал.  Все пятеро уставились на
него:  дон Хайме - с  хитрым  прищуром,  Сильвестров  -  со  своей  обычной
высокомерной миной, Эйсебио и Хорхе - подозрительно, как две гиены, готовые
разом наброситься на добычу,  а Алекс  Анаконда  -  с  какой-то  непонятной
ревностью, проистекавшей, воз, оттого, что они с Саймоном были почти в
одних годах,  а значит, являлись во всем соперниками. В делах войны и мира,
любви и власти.
     Наконец Грегорио напомнил:
     - Мы говорили о самоопределении и Мирах Присутствия. Что дальше? Что с
ними происходит?
     - Со временем они получают статус Колоний - через столетие или  раньше,
когда  в них наберется пять-шесть миллионов жителей.  Я,  - Саймон коснулся
груди,  - увидел свет в таком колониальном мире и сохранил его гражданство.
Колонии и Миры Присутствия находятся под эгидой ООН, однако их контролируют
не слишком жестко. А позже, если развитие мира стабильно, он превращается в
Независимый,   полностью   автономный,  обладающий  членством  в  ООН,  что
гарантирует ему  суверенность  и  защиту  от  внешней  агрессии.  -  Саймон
помедлил  мгновение и бросил гиенам кость:  - Земля могла бы стать подобным
миром.  Триста лет -  достаточный  срок,  а  население  здесь,  я  полагаю,
несколько миллионов.
     - Значит, мы могли бы сохранить автономию? - спросил Анаконда. - И мы,
и ЦЕРУ,  и бляхи,  и даже эмиратские?  Согласно этому гнилью? - Он небрежно
коснулся выцветшего голубого переплета.
     - Теоретически  да.  Если  Служба  Планетарных Лицензий ООН выдаст вам
необходимый документ. - Саймон тоже кивнул на . - Смотри часть вторую,
статью   пятую,  раздел  семнадцатый  -  порядок  приобретения  лицензий  и
заселения планет.
     Анаконда раздраженно дернул щекой.
     - Какая лицензия? Какой документ? Этот мир уже заселен! И он - наш!
     - Вы ошибаетесь.  Лицензия у вас отсутствует,  а это  значит,  что  вы
находитесь здесь незаконно.
     Бюрократические игры  никогда  не прельщали Саймона,  однако сейчас он
был готов отдать им должное.  Все эти  тонкие  нюансы  и  интриги,  статьи,
разделы,  правила  и  дополнения  к  ним,  а также дополнения к дополнениям
делали ситуацию неопределенной,  и их великий смысл заключался в том, чтобы
держать  клиента  в  напряженности,  в зависимости от чиновников.  В данный
момент он сам являлся таким чиновником-бюрократом,  а клиенты, пять матерых
гиен, сидели перед ним с вытянутыми лицами. Наконец Хайме прервал молчание:
     - Мы  можем получить лицензию?  Купить ее?  Заплатив серебром,  медью,
камнями? Нефтью или другими энергоносителями?
     Саймон кивнул.
     - Не исключено.  Воз,  ее вам выдадут,  воз - нет.  Форма  и
способ  оплаты  -  не главное;  вам придется доказать,  что на Старой Земле
царит  порядок  и  соблюдаются  права  личности.  Это  необходимое  условие
--смотри часть вторую,  статью пятую, раздел девятнадцатый. Для проверки на
Землю будет направлена инспекция ООН, а также...
     - Инспекция! - дон Хайме фыркнул. - Любит инспекция камешки и серебро?
Тогда мы с ней договоримся!
     - ...а  также  Карательный  Корпус,  -  закончил  Саймон,  и в комнате
повисла тишина. Потом Анаконда переспросил:
     - Какой корпус?
     - Карательный,  - Саймон ласково улыбнулся.  - Спецподразделения  ООН.
Десяток крейсеров класса "Байкал", сотня планетарных заградителей, ракетная
сеть  "Апокалипсис",  разумеется,  десантные  батальоны,  тысяч   пятьдесят
солдат, "саламандры", вертолеты, разрядники, импульсные пушки, боевые газы,
ну,  и мои коллеги из ЦРУ. Может, мы с вами еще свидимся, благородные доны?
Я такой надежды не теряю.
     Хорхе вскочил, стиснул кулаки, но дон Грегорио повернулся к нему и, не
выпуская из губ тлеющей сигары, прошипел:
     - Спокойно,  Смотритель, спокойно! Дослушаем до конца. Не пускай пену,
ты не в лагере крокодильеров. Здесь все решается по уму.
     - По  уму?  Спокойно?  -  Щеки  Хорхе  вновь  налились злым горячечным
румянцем. - Я вас всех по уму успокою! Всем кишки выпущу и глотки перережу!
И тебе,  Живодер,  и Хаиму, и Анаконде! А прежде - ему! Вот так! - Он ткнул
пальцем в Саймона,  чиркнул по шее ребром ладони,  но все-таки  сел,  глухо
бормоча: - Газы... пушки... напугал, щенок!.. Я вас всех... всех...
     - Это всегда успеется,  сокол ты наш,  - проворковал дон Хайме, словно
не ему обещали выпустить кишки и перерезать глотку. - Сильвер-то прав: надо
бы до конца дослушать.  Ведь интересно!  Этот юноша та-акие вещи говорит! -
Он  повернулся  к  Саймону:  -  Значит,  перед  лицензией  нас  осчастливит
Карательный Корпус. Ну а если мы ее не получим? Или не захотим получить?
     -Тогда вы  лишитесь  покровительства  ООН,  и  занятые вами территории
окажутся под юрисдикцией государств, которые ими владеют, - сообщил Саймон.
-  Напомню,  что  эти страны никуда не исчезли,  они существуют там,  среди
звезд,  - он поднял глаза к потолку,  - а это значит,  что Сибирь  со  всем
Байкальским  Хуралом  принадлежат  России,  земли  так  называемого  ЦЕРУ -
Украине,  а ваша территория - странам Южмерики.  Но  я  полагаю,  что  они,
учитывая национальный момент, передадут свои полномочия России.
     - России-матушке...  -  с насмешливой улыбкой протянул Хайме.  - И чем
она одарит своих блудных сыновей?
     - Карательным Корпусом,  разумеется.  У русских его называют иначе, но
суть все та же:  инспекция,  умиротворение,  порядок и закон,, а уж потом -
процветание и  братство.  -  Саймон  встал,  сделал  три  шага  к  галерее,
полюбовался на пламя в кратере и сообщил: - Россия - великая держава, лидер
Большой Десятки,  опора ООН,  столп демократии и законности.  Россия  очень
дорожит  своим авторитетом,  и русские очень не любят гангстеров.  Если они
здесь появятся,  я думаю,  что всех вас ждут Каторжные Миры.  Скорее всего,
Колыма.  Минус сорок, бодрящий ветер с заснеженных гор и прелестные виды на
айсберги и ледники.
     Молчание. Тишина. Лишь негромко гудит газовый факел в кратере.
     - Любопытно...  - пробормотал Хайме,  -  оч-чень  любопытно...  И  все
потому, что у нас нет этой треклятой лицензии?
     - Увы! - Саймон развел руками и хотел добавить, что гиенам лицензий не
выдают, но Хорхе, стукнув по колену кулаком, разразился проклятиями:
     - Срань тапирья!  Гнида,  шиздец, ублюдок позорный! Хочешь нас за яйца
подвесить?
     - Это точно,  - произнес Саймон с сознанием выполненного долга.  - Уже
подвесил!
     И тут поднялся дон Эйсебио Пименталь.
     Вожак "черных клинков" был худым, высоким и безбородым. Крупная голова
в завитках темных волос,  выпуклый лоб, плотно сжатые губы, широкие, слегка
вывороченные ноздри,  кожа цвета  эбенового  дерева.  Он  являлся  типичным
чернокожим,  и  предки  его,  должно  быть,  обитали где-нибудь в Камеруне,
Габоне  или  Заире.  Но  говорил  он  на  русском  с  такой  непринужденной
легкостью, что не было сомнений - этот язык для него родной.
     - Я слушал и молчал,  - произнес Эйсебио Пименталь. - Слушал, как этот
гринго со звезд смеется над вами.  Вы еще этого  не  поняли?  Пора  бы!  Он
добивался встречи - зачем?  Чтобы выклянчить "Полтаву"?  Чушь! Правду он не
сказал,  но причина была.  Была,  а теперь ее нет.  Он что-то  выяснил  или
что-то  нашел  без  нас - что-то такое,  что делает его хозяином положения.
Зачем же он явился? Посмеяться над вами и напугать вас - вот зачем! Вас, не
меня!  -  Темные  зрачки  Пименталя  сверкнули,  взгляд  обежал сидевших за
столом.  - Все вы тут гринго,  проклятые гринго, как этот чужак со звезд, и
Все  вы - такие же чужаки!  Вас не звали сюда,  но вы пришли на нашу землю,
покорили наш народ,  отняли наш  язык,  растащили  наших  женщин  по  своим
постелям  и нарожали ублюдков.  И теперь эти ублюдки думают,  что сделались
тут господами!  А это не так,  совсем не так.  Он,  - Пименталь  кивнул  на
Саймона,  - принес вам возмездие. Вам, не мне! Я не боюсь. Я - бразилец, вы
- бразильяне!
     "Очень яркая речь,  - подумал Саймон, - этому дону Эйсебио не откажешь
в здравом уме и проницательности! Был бы он так же хорош и в прочих делах".
Однако в прочих делах Эйсебио не отличался от остальных  гиен;  был  он,  в
сущности,  рабовладельцем,  пил из своих невольников кровь и превращал ее в
бочки с бензином и мазутом. Он не заслуживал снисхождения,
     - Дон Пименталь прав, - произнес Саймон, - он - человек местный, 
сказать,   бразильский   абориген.   Ему  придется  вступить  в  контакт  с
бразильским Карательным Корпусом, а это значит Северный материк Тида. Я там
бывал.  Очень приятное место!  Экстремальный тропический климат,  сернистые
дожди и  любопытные  местные  реликты.  Птеродактили,  драконы,  левиафаны,
акулоиды. Кстати, они не делают различий между бразильцами и бразильянами.
     Снова повисла тишина.  Потом Хорхе Смотритель засопел, полез за пазуху
и вытащил свисток на прочной железной цепочке.
     - Кончать надо гада,  - пробормотал он,  прилаживая свисток к отвислым
губам,  - кончать, и все дела. Сейчас я вызову парней, скрутим гаденыша - и
к Озерам!  Не все еще зверюшки перебиты,  десяток-другой  остался.  Вот  им
ублюдка и скормим, медленно, по кускам...
     - Только  свистни,  - Сильвестров покосился на бойницы у потолка.  - Я
тоже свистну,  и поглядим,  чьи парни круче!  Забыл договоренность?  Так  я
напомню: здесь мои режут, а у Озер - твои!
     - Если вообще стоит резать,  - пробормотал дон Хайме и поднялся. - Вот
что я вам скажу, судари мои: не разойтись ли нам с миром? Ты, Смотритель, к
Озерам езжай,  зверюшек своих кормить,  Алекс пусть отправляется в Форт,  а
Пимену прямая дорога в Разлом,  коли  он  нас  так  не  любит.  А  я  здесь
останусь,  у дона Грегорио.  Останусь и потолкую с нашим юным благодетелем.
Может, и договоримся.
     Старик ухватил Саймона  под  локоть  здоровой  рукой  и  подтолкнул  к
галерее.  Вероятно, ему доверяли - не как личности или главе дерибасовских,
а  как  самому  хитрому  и  прожженному  из  всей  пятерки,  как  человеку,
способному отстоять общий интерес.  Оглянувшись через плечо, Саймон увидел,
что доны и в самом деле расходятся:  Анаконда и Пименталь молча направились
к  дверям,  Сильвестров  с  Хорхе  шли за ними,  о чем-то яростно споря.  В
амбразурах  у  потолка  больше  ничего  не  поблескивало,  зато  в  комнате
появились молодцы в синей униформе и начали прибирать стол.  Ни один кувшин
не был  вскрыт,  и  Саймон  заметил,  что  прочее  угощение  тоже  осталось
нетронутым.
     - Ну,  благодетель,  каковы  впечатления?  -  Хайме искоса взглянул на
него,  сделал  паузу  и,  не  дождавшись  ответа,  произнес:  -   Что,   ни
впечатлений,  ни выводов? А ведь ты встречался с могущественными людьми! По
крайней мере,  в этой части света. Или мы тебе не интересны? Или Пимен прав
- явился ты взглянуть на нас и посмеяться,  припугнуть крейсерами и этим...
как  его...   апокалипсисом?   Тоже   могучие   штучки,   согласен,   очень
убедительные.  Так не твои ведь! Здесь, - Хайме кивнул на кратер с огненным
факелом и простиравшийся за ним сад, - здесь, на Земле, ты большой человек,
а там, - он показал глазами вверх, - там ты "шестерка". Даже не мытарь и не
бугор,  а так, перхоть. Исполнитель приказов, которого всякий пахан в вашем
ведомстве  имеет  право  отдраить  с песочком.  - Старик резко повернулся к
Саймону.  - Или я ошибаюсь?  Но я стар,  мудр и разбираюсь в людях.  Ты  не
пахан. Однако и не "шестерка". Ты - отстрельщик!
     - Вот это в самую точку, - согласился Саймон, усмехаясь. Представилось
ему на миг,  будто рыжий Дейв Уокер драит его с песочком, как бывало не раз
и как,  несомненно,  случится в будущем.  Потом он примерил к своей Конторе
местную  терминологию  и  вконец  развеселился:  получалось,  что  Уокер  -
паханито.  Леди  Дот  -  пахан,  а директор ЦРУ носит титул самого большого
дона.  Страж  общественного  здоровья...  коллега  Грегорио   Сильвестрова,
живодер!
     - Смеешься?  - произнес дон Хайме с легкой ноткой обиды в голосе.  - А
ты не смейся,  сударь мой,  не смейся,  ты мозгами раскинь да  шевельни,  и
поймешь  тогда  пару  нехитрых истин.  Всякий отстрельщик желает заделаться
бугром, всякий бугор - паханом; на том мир стоит, что тут, у нас, что У вас
на  звездах.  Я  говорил,  что  здесь  ты  - большой человек,  однако иметь
могущество и насладиться им - разные вещи.  Ты  его  имеешь,  и  оно  не  в
ракетах и крейсерах,  коими ты грозил, оно в твоей силе и ловкости, в твоем
искусстве убивать и даже в том,  что ты добрался до Земли. Добрался первым!
И оно сохранится, пока ты здесь один, пока не сдал нас вашим донам, которые
пришлют  сюда  карателей-"шестерок"  и   бугров-инспекторов.   Тогда   твое
могущество  исчезнет,  лопнет,  ибо  ты  станешь одним из многих,  не самым
важным и не самым главным - просто стрелком,  которому отдают  приказы.  Ты
упустишь свой шанс повластвовать! - Внезапно старик приподнялся на носках и
прошептал на ухо Саймону:  -  Наш  союз    скрепить.  Крепко-накрепко!
Девчонку  видел?  Дочку  Сильвера?  Хороша кобылка,  а?  Хочешь ее?  Саймон
задумчиво оттянул губу.
     - Ходят слухи,  ее обещали Анаконде?  И сам Анаконда  вроде  бы  нужен
Грегорио?
     - Нужен, ха! - фыркнул старик. - Внуки ему нужны, наследники, а от тебя
он их скорее дождется,  чем от Алекса.  Бери  девку!  -  Он  игриво  пихнул
Саймона  локтем  в  бок.  - Бери!  Вместе с бандеро "штыков".  Будешь новой
Анакондой...  Что до Алекса,  так мы его укоротим ровно  на  голову.  Давно
пора. Вырождается их семейка, ни разума прежнего, ни твердости.
     Саймон неопределенно хмыкнул, затем поинтересовался, искоса поглядывая
на старика:
     - Верно ли, что Грегорио любит свою дочь?
     - Не меньше, чем власть, благодетель. А власть - этакий сладкий пирог,
даже  для  однорукого старца на краю могилы.  - Протез дона Хайме лязгнул и
пронзительно заскрипел. - А для молодого власть слаще во сто крат! Власть -
когда  люди  тебя боятся и славят,  когда мужчины идут за тобой,  а женщины
жаждут твоих объятий,  и все они тебе покорны, все преклоняются перед тобой
и  готовы  оправдать  любое твое деяние;  одним ты даруешь жизнь,  у других
отнимаешь  ее,  но  тебя  не  перестанут  славить  и  благодарить.   Власть
означает...
     - ...что  я  могу надругаться над всякой,  женщиной и бросить кайманам
любого мужчину,  - закончил Саймон и пробормотал на тайятском:  - Чтоб твои
внуки  не  дожили до дневного имени!  Чтоб ты лишился всех пальцев,  старый
шакал! Чтоб сдох ты в кровавый закат!
     - Ты о чем? - Хайме поглядел на него в удивлении.
     - О том,  что стрелок тоже имеет власть  над  жизнью  и  смертью.  Его
оружие - его власть,  и другой мне не надо,  дон.  Так что,  выходит,  мы с
тобою не сторговались.
     Он был равнодушен к  власти.  Эта  концепция  была  неизвестна  народу
тайят, ценившему совсем иное: покой в землях мира и доблесть в лесах войны.
Доблесть, не власть, приносила славу, число побежденных врагов умножало ее,
а не рабская преданность тех,  кого удалось бы подмять под колено; доблесть
воины-тай ценили превыше всего,  а власть - в том смысле,  в каком  они  ее
понимали, - считалась забавой женщин. Помимо того, Саймон преодолел и более
сильное искушение,  чем соблазн власти - на Сайдаре,  в Закрытом Мире,  где
миллионы  спящих  ждали  Божьего  Суда  и  грезили  во сне,  неотличимом от
реальности.  Он мог бы остаться  там,  в  саркофаге,  под  бдительным  оком
гигантского  компьютера,  и  тоже  видеть  сны,  карать  иллюзорных врагов,
спасать невинных,  защищать обиженных, всегда побеждать и никогда никуда не
опаздывать. Вот это было искушение! А власть его не соблазняла.
     Протез скрипнул, и старик, развернувшись на каблуках, заглянул Саймону
в глаза.  Кожа на его лице  обвисла,  зрачки  сделались  угольно-черными  и
колючими,  а  на  поверхности  желтой  склеры  выступила  сеть  кровеносных
сосудов. Взгляд Хайме был страшен - взгляд вампира, узревшего осиновый кол.
     - Значит,  не сторговались?  А хочешь вернуться на небеса?  Живым? Так
это надо заслужить. А если ты отключишь растреклятый передатчик...
     - В пыль сотру, - прервал его Саймон.
     - И не боишься, что мы тебя тоже - в пыль?
     - Вряд ли получится.  Я - мирный человек, но не трусливый, - сказал он
вслух, а про себя добавил на тайятском: - "Крысе не угнаться за гепардом".
     - Вряд ли,  - согласился Хайме со вздохом.  - Уж  больно  ты  прыткий,
благодетель! Приходишь, как дуновение ветра, уходишь...
     - ...как его тень, - договорил Саймон.
     Дела его   были  закончены,  и,  выяснив,  что  желал,  он  мог  уйти,
исчезнуть,  раствориться зыбкой тенью среди деревьев,  трав и скал. Удобный
момент,  подумалось  ему,  а тело уже взвилось над парапетом,  над провалом
кратера, над огненным фонтаном, что шелестел и гудел у него под ногами.
     Он соскользнул вниз по  шершавой,  слегка  наклонной  каменной  стене,
приземлился у самого края пропасти,  стремительно обогнул ее, балансируя на
узком карнизе,  и скрылся в кустах за  угловой  башней.  Старик,  торопливо
шагнувший   к  перилам,  уже  не  увидел  его  и  не  заметил,  как  где-то
всколыхнулась ветвь и  раздалась  трава  под  сильным  гибким  телом.  Тень
пришла, тень ушла...
     - Ловок,  -  пробормотал  дон Хайме с невольным восхищением,  - ловок,
благодетель,  и хорошо обучен.  Ну, не всем же быть такими ловкими! Из тех,
кого ты ценишь,  кем дорожишь.  А такие есть, есть! Ты не в пустоте живешь,
сударь мой. Поищем, кого-нибудь и найдем.
     Еще раз осмотрев кусты,  он подтянул перчатку на протезе и возвратился
в комнату.
                                   * * *
     КОММЕНТАРИЙ МЕЖДУ СТРОК,
     - Я  не  сумел  его  купить,  -  сказал  Хайме,  хмурясь  и поглаживая
переносицу.  - А жаль! На месте Алекса он бы вполне смотрелся. Или на месте
Хорхе.
     - На  любом из мест,  только под нами,  - заметил Грегорио.  - И я его
туда поставлю! Не уговорами, а силой!
     Старик бросил взгляд на мрачное лицо дона смоленских.
     - Твои люди уже в Хаосе? Кого ты послал?
     - Бучо Переса.  Хаос в его округе,  пусть он и шевелится.  Исполнит  с
толком, получит бригаду Клыка. Ведено, чтоб всех схватил живьем. А в первую
очередь - девку. Видишьли, там девка есть. Большой козырь, Хайме!
     - Этот повел? Монтальвашкин отморозок?
     -Он.
     - Долго пришлось уговаривать? Сильвестров загадочно усмехнулся.
     - Не слишком.  Выбор-то невелик:  или живешь,  пьешь и жрешь, или жрут
тебя. В яме.
     Они обменялись понимающими взглядами - словно пара грифов,  в согласии
поделивших добычу. Потом Хайме спросил:
     - Веришь, что Он - оттуда?
     "Он" и "оттуда" было выделено,  а поднятые к потолку  глаза  явственно
намекали, где лежит загадочное направление.
     - Почему  бы  и  нет?  -  отозвался дон Грегорио,  пожимая плечами.  -
Когда-нибудь это должно было случиться,  и я доволен, что случилось сейчас.
Мы  кое-что  узнали,  пусть даже половину или четверть правды.  Пусть сотую
часть,  но самую важную: до нас никому не дотянуться. Никому, пока работает
передатчик!  Где  бы  он  ни  был,  он  работает,  Хайме,  а  значит,  мы в
безопасности.  Никаких карателей и крейсеров,  ни пушек,  ни солдат. Чем Он
еще   грозил?   Апокалипсисом?   Ничего   и   никого   не   будет!   Только
агенты-одиночки.  А  с  ними  мы  справимся,  ибо  предупреждены.  И  можем
предупредить ЦЕРУ.
     - Если  будет  кого  предупреждать после нашествия Хурала,  - вымолвил
Хайме.  Протез его скрипнул,  будто аккомпанируя резкому хриплому голосу: -
Кстати, ты бы поостерегся, милостивец мой. Этот Рикардо - не из "шестерок".
Слишком силен и крут!  Схватим его людей, так он совсем осатанеет. Не ровен
час, заявится к тебе...
     - Заявится,  -  кивнул  Сильвестров.  - Куда ж ему идти?  Заявится,  и
потолкуем. Поговорим насчет его приятелей и девки. Только тут их держать не
надо. Может, к себе на остров заберешь?
     - Хорошая идея. Заберу, - согласился Хайме. Потом хлопнул себя ладонью
по лбу: - Знаешь, Сильвер, а вдруг он все же выключит треклятый передатчик?
Хоть   эта   девка   будет   у  нас  и  все  его  приятели...  Не  худо  бы
подстраховаться. Скажем, свой передатчик соорудить, э?
     Дон Грегорио снисходительно усмехнулся.
     - А ты знаешь,  как это делается? Какой сигнал посылать и куда? К тому
же  я  думаю,  что  если  Он  еще  не добрался до передатчика,  то дело это
непростое.  Очень непростое! А может, и нет у нас никакого передатчика. Кто
его видел?  Где он?  Откуда мог взяться в ФРБ?  Я еще понимаю, у срушников,
где-то под Харьковом или на севастопольской базе.
     Старый Хайме  кивнул.  На  лбу  его  пролегли  глубокие  складки,  рот
приоткрылся,  а  веки  опустились,  притушив  возникший в глазах блеск.  Он
размышлял минуту,  другую,  и дон Грегорио, не прерывая тишины, сверлил его
взглядом,  но  терпеливо  ждал.  Иногда  размышления  Хайме  бывали  такими
плодотворными.
     Наконец старик поднял голову и буркнул:
     - Похоже,  Он прокололся, Сильвер. Крупно прокололся. Насчет того, где
этот передатчик.  Помнишь, Он про "Полтаву" спрашивал? Спрашивал, ведь так?
На кой она ему сдалась? Как думаешь?
     Вот Путь Шепчущей Стрелы,  прямой и быстрый: стремительно мчится она к
цели, поет, рокочет, шелестит, и несет ее ветер и сила натянутой тетивы. Ее
оперенье - из крыльев орла,  наконечник заострен и выкован из железа,  тело
выточено из твердой древесины таг, и потому летит она стремительно и прямо.
В наконечнике - щель;  мчится стрела,  рассекая воздух,  и шепчет,  шепчет,
шепчет... О чем? Узнаешь, когда она вопьется в твое сердце.
     Из Поучений Чочинги Крепкорукого
                                  Часть V
                           ПУТЬ ШЕПЧУШЕЙ СТРЕЛЫ
                                 Глава 12
     Саймон кружил по пепелищу, осматривая мертвых
     Сюда, на фазенду в Хаосе, он добрался часа за четыре и шел по лесу уже
в темноте,  ведомый безошибочным чутьем охотника.  И то же чутье  нашептало
ему  о  несчастье:  он различил запах гари,  увидел протоптанный в джунглях
след, но не услышал привычного верещания обезьян.
     Вокруг царила тишина.  Ворота,  что вели в патио, еще тлели, пальмовый
ствол был посечен пулями,  на месте циновок и тента на деревянных столбиках
кружился на ветру пепел,  дом и конюшня зияли провалами дверей  и  окон,  и
тянуло  из них мерзкой гарью,  порохом и бедой.  Саймон,  шепча сквозь зубы
проклятия,  ринулся в дом,  разыскал тайник в погребе,  нацепил на запястье
браслет,  сунул за пояс "рейнджер",  подхватил сумку с драгоценный маяком;
после зажмурил глаза и задышал -  глубоко,  размеренно,  втягивая  ноздрями
пахнущий  дымом  воздух.  Он не погрузился в транс,  но смог успокоиться за
пару  минут,  ибо  спокойствие  было  сейчас  необходимо;  прежде  всего  -
спокойствие, потом - горе и мысли о мести.
     Выбравшись наружу,  он  прошелся лесом вдоль стены,  подсвечивая узким
фиолетовым лучом.  Следов здесь хватало - и на земле,  и  на  траве,  и  на
коленчатых стволах бамбука.  Судя по отпечаткам сапог,  пришедшие двигались
двумя отрядами; один направлялся к воротам, другой - к восточной стене, и в
каждом  было не меньше двадцати бойцов.  Очевидно,  планировалась внезапная
атака,  когда  защитники  не  успевают  схватить  оружие,  но   что-то   не
получилось: из дома тоже стреляли, и стреляли метко - Саймон нашел засохшую
кровь на камнях, измятую траву, поломанный бамбук и трупы в синей униформе.
Трое легли у ворот,  а остальные ворвались во двор - десятка полтора против
двух защитников,  Филина да  Пашки.  Гилмор  оружия  не  любил  и  не  умел
стрелять. Правда, еще оставался Каа...
     Осмотрев догоравшие   ворота,   Саймон  двинулся  к  восточной  стене,
атакованной вторым отрядом.  Тут,  в зарослях, тоже валялись мертвые тела -
изуродованные,  с  расплющенными  черепами  и  дырами,  зияющими меж ребер,
проломленных чудовищным ударом. Разглядывая примятую траву, он выяснил, что
люди шли цепочкой через лес,  и первая пятерка уже подобралась к стене, как
сверху обрушилось нечто.  Нечто,  убившее четверых,  не  человек,  создание
иного   рода,  молниеносное  и  могучее,  с  гибким  изумрудным  туловом  л
головой-тараном.  Безмолвное,  как полагается в бою  -  но  атакованные  им
кричали  от ужаса и боли.  Громко кричали и не могли приблизиться к стене -
минуту,  больше?  Столько,  что  Пашке  и  Филину  хватило  времени,  чтобы
добраться до карабинов.
     Четыре трупа  в  синем  валялись  под  стеной.  Луч,  протянувшийся от
браслета,  высветил отпечатки на земле,  и Саймон полез в кусты - туда, где
Каа  настиг  и  прикончил  пятого.  Этот  раскинулся на спине,  его голова,
забинтованная от уха к уху, была вывернута под неестественным углом, зрачки
закатились,  и  только  глазные  яблоки  слепо белели на темном лице.  Бучо
Перес,  капитан-кайман.  Скрипнув  зубами,  Саймон   поднял   окольцованную
браслетом руку, освещая ближний куст.
     Под ним,  с  полураскрытой  пастью,  вытянувшись  во всю Длину,  лежал
питон;  клыки его светились россыпью лунных камней, но чешуя не блестела, а
казалась, зеленовато-серой и тусклой. Его изрешетили пулями, а потускневшая
кожа в нескольких местах была рассечена ударами мачете.
     - Пусть Четыре звезды освещают твой  путь  в  Погребальные  Пещеры,  -
пробормотал  Саймон  сдавленным  голосом.  - Пусть Четыре прохладных потока
омоют твои раны, и пусть Чочинга, Наставник воинов, простит меня-за то, что
я не сумел сберечь его посмертный дар.
     Он сделал  ритуальный жест прощания и направился к воротам.  Глаза его
были сухими.  Чочинга говорил: день не видит слез воина, ночь не слышит его
рыданий,  и лишь в краткий миг рассвета могут увлажниться его глаза - в тот
час, когда он вспоминает павших родичей.
     Рассвет еще не наступил, и плакать было рано.
     Во дворе Саймон насчитал пять окоченевших  трупов  в  синих  мундирах.
Огромное   тело  Филина  было  придавлено  рухнувшей  стеной  у  маленького
бассейна;  кровь еще сочилась из разрубленной шейной  артерии,  неторопливо
стекая  в  воду.  Рядом,  откинувшись на камни,  сидел Майкл-Мигель в своем
щегольском белом костюме. Его лицо, запрокинутое к звездному небу, казалось
умиротворенном,  под левой ключицей по ткани расплылись темные пятна, руки,
бессильно  брошенные  на  колени,  стискивали  карабин.  У   ног   Гилмора,
уткнувшись  в  землю,  лежал  человек - не в синем мундире смоленских,  а в
полотняной  рубахе,  штанах  и  стоптанных   сапогах.   Саймон   перевернул
покойника, поглядел на выпученные глаза, тонкую нитку усов и залитый кровью
рот - пуля вошла Кобелино под челюсть, разворотив затылок.
     Он пробормотал  проклятие,  повернулся  к   Майклу-Мигелю,   осторожно
освободил оружие из окостеневших пальцев,  понюхал - пахло порохом. Значит,
Гилмор стрелял? Защищая себя или Филина? Или кого-то другого?
     Расстегнув окровавленный белый пиджак,  Саймон пошарил  под  рубахой
Мигеля, вытащил толстую, пробитую пулей тетрадь, раскрыл наугад и прочитал:
     Мне уже однажды умирялось,
     Но совсем уйти не удалось.
     Я живу. Но Там душа осталась...
     - Но Там душа осталась... - повторил он вслух и прикрыл веками мертвые
глаза Мигеля.
     Тел Марии и Пашки нигде не было,  и Саймон,  обыскав  конюшню,  дом  и
двор,  полез на крышу. Пара мертвецов валялась у нижней ступеньки, еще двое
- на лестнице,  а наверху  обнаружился  только  один  труп,  обгоревший  до
неузнаваемости - кожа на лице полопалась и почернела,  волосы рассыпались в
прах,  и только на затылке - там,  где  голова  прижималась  к  черепице  -
торчали  жалкие  рыжие  клочья.  Еще  Саймон  увидел оскаленный Пашкин рот,
простреленные ноги стиснутые кулаки,  мачете,  зажатое в  правом,  страшную
рану поперек горла и карабины: один - под телом Пашки, второй, с серебряной
фигуркой ягуара на цевье, - поодаль. Здесь, как внизу во дворике, бились не
на жизнь,  а на смерть:  кто-то перезаряжал оружие,  Пашка стрелял, а когда
кончились патроны,  вытащил клинок...  Саймон поднял  мачете,  заткнул  за.
пояс,  потом  опустился на колени и разжал левый Пашкин.  кулак.  На ладони
пестрела тряпица,  цветной обрывок,  истлевший  по  краю  клочок  знакомого
женского платья - будто бы женщину тащили,  а Пашка, вцепившись в подол или
рукав, не пускал. Пока его не кольнули в горло.
     "Они защищали Марию,  - подумал Саймон,  вставая с колен.  - Каа - тот
защищал всех;  но Гилмор, Филин и Пашка дрались за нее. За нее, не за себя.
И она сражалась тоже.  Этот второй карабин, мой карабин, он был в ее руках.
Где же она?"
     У него  перехватило  дыхание,  но  рассвет  еще  не наступил,  и глаза
Саймона оставались сухими.  Сухими,  как дно безводного колодца,  как русло
древней реки в пустыне,  как кратер,  занесенный песком,  как пепел надежд,
сгоревших в кострах смерти.
     Ричард Саймон,  воин-тай,  Тень Ветра из клана Теней Ветра, запрокинул
голову,  посмотрел на звезды, сиявшие над Хаосом, и запел Прощальную Песню.
Пел он на языке тайят, и временами песнь его казалась то рыком разъяренного
гепарда, то звоном боевой секиры, то шелестом стрел, буравящих воздух.
     Голос его был громким и не дрожал.
     Когда он  добрался  до  склада  Пако  у пятого причала,  уже рассвело.
Живодерня при въезде в город стояла пустой  и  тихой,  но  на  Аргентинской
улице были явные следы побоища:  окна в "Красном коне" и похоронной конторе
осыпались грудой стекол,  двери, столы и гробы были продырявлены, и ; всюду
валялись покойники в синем.  Саймон заглянул в подвал, но там не нашлось ни
бочек с пивом,  ни мешков с песю-ками -  и  то,  и  другое  было  заботливо
эвакуировано,  как и бронеавтомобиль,  который он угнал из Кратеров прошлым
вечером.  Машине  полагалось  находиться  во  дворе,  между  пиг-тейным   и
похоронным заведениями, под защитой крепких ворот-однако сейчас ворота были
распахнуты,  на земле отпечатались следы покрышек,  а по обе стороны от них
холодели трупы.  Вероятно, здесь поработал пулемет броневика, и это вкупе с
остальными признаками свидетельствовало,  что Пако выиграл битву и отступил
со своими людьми не суетясь, в полном порядке и добром здравии.
     Картина разгрома не удивила Саймона.  Трудно поверить, чтобы предавший
не предал до конца,  а это значило,  что обе его опорные базы,  в Хаосе и в
"Красном коне",  подвергнутся нападению.  Но Бучо, капитан-кайман, пошел не
сюда,  а в Хаос,  не за похищенными деньгами, за девушкой... Выходит, Мария
для  дона  Грегорио была дороже песюков,  и это вполне укладывалось в общую
схему.  Схема же оказалась простой и древней,  как мир:  чтобы  приневолить
сильного,  бей  тех,  кто  ему  дорог.  Неуязвимость  -  в одиночестве,  но
одиночество   лишь   синоним   опустошенности   и   равнодушия,   противных
человеческой   природе;   равнодушный   не  может  стать  защитником  -  и,
следовательно,  самый могучий и самый искусный защитник уязвим. Не в первый
раз  Саймон обдумывал этот парадоксальный вывод,  то упрекая себя в ошибке,
то уговаривая смириться  с  естественным  ходом  событий,  разрушивших  его
неуязвимость.  Однако    ли  считать ошибкой,  что он приблизил к себе
Марию и Майкла,  Проказу и Филина,  что эти люди стали ему дороги,  вошли в
его сердце?.. Разум подсказывал, что он виноват, что он принес им несчастье
и гибель,  но чувство говорило,  что существуют вещи похуже смерти.  То  же
одиночество,  например,  или  ужас  вечной  несвободы,  пытки и страх перед
небытием.
     Вернувшись на улицу,  Саймон  уселся  в  лиловый  автомобиль,  оглядел
глухие равнодушные фасады домов, беленые стены и запертые двери. Пошарил за
пазухой и вытащил тетрадь Майкла-Мигеля.  На  этот  раз  она  открылась  на
строках:
     Ничто во мне не дышит, не поет,
     Не плачет, не стучит - окаменело.
     Покажется - обычное, мол, дело,
     Коль жизнь внезапно покидает тело...
     Он захлопнул тетрадь и запрокинул голову:  звезды меркли,  небо начало
сереть,  а  луна,  склонившись   к   горизонту,   походила   на   ущербный,
полупрозрачный и туманный круг.  Слишком поздно для рандеву с Джинном. Да и
подходит ли для этого ночь печалей и смертей?
     В гавань,  решил Саймон,  в  гавань.  К  пятому  причалу.  Туда,  куда
отступил Пако - на заранее подготовленные позиции.
     В гавани  постреливали  -  Сергун,  при  поддержке  Хрипатого и Моньки
Разина,  вышибал  с  кораблей  смоленских,  а  из  пакгаузов  и  складов  -
дерибасовских. Эта операция началась без ведома Саймона и могла завершиться
полным уничтожением "торпед",  ибо за правящим триумвиратом еще сохранялось
преимущество  в силе,  организации и технике.  Но боевые действия шли вяло.
Карабинеры "штыков" и большая часть  синемундирных  в  них  не  участвовали
вообще  -  охраняли городской центр,  дороги и побережье в районе проспекта
Первой Высадки.  Ходил упорный слух,  что Хорхе намерен  покинуть  Озера  и
ворваться в Рио со своими крокодильерами - с одной стороны, чтоб поддержать
порядок,  с другой - чтоб посчитаться с Железным Кулаком,  с "торпедами", с
пришельцами  с  небес и всеми остальными обидчиками.  В предчувствии бурных
событий  народ  по-прежнему  утекал  из  Рио  на  Плоскогорье,  дон   Алекс
Петров-Галицкий  выставил усиленные караулы на стенах Форта,  а дон Эйсебио
Пименталь отбыл в Разлом на бронированном дредноуте.  Что же касается  дона
Антонио  Монтальвана,  то  он,  несмотря  на серьезность ситуации,  кутил и
объезжал кабаки,  в каждом производя инспекцию - как за столами,  так  и  в
постелях.
     Эти и  другие  новости Пако Гробовщик вывалил на Саймона,  прихлебывая
пиво,  почесывая лысину и ковыряясь в тарелке ножом. Он устроился на мешках
с песюками, а вокруг, под деревянной кровлей просторного склада, ели и пили
его  молодцы,  поминали  геройски  погибших  Пехоту   и   Шило,   Скобу   и
коротышку-бармена, хвастались, кто и сколько прикончил синезадых и скольких
уложит в следующий раз,  когда дон  Кулак  поведет  их  громить  живодерни.
Временами то один,  то другой из пирующих падал на бетонный пол или лицом в
тарелку,  и речи его сменялись сочным храпом;  таких под улюлюканье и гогот
оттаскивали  к  стене.  Веселье длилось не первый час;  воинственно лязгали
затворы и сверкали клинки,  пот струился с красных разбойничьих  рож,  пиво
лилось рекой,  но пили не все - десяток головорезов сгрудились У броневика,
стоявшего в распахнутых воротах.  За ним виднелся пирс, уходивший в море на
сотню  шагов,  массивные тумбы причалов,  два паровых катера,  запорошенных
угольной пылью, шхуна с голыми мачтами, другие, пирсы, баркасы и парусники,
а вдали, у горизонта, - ослепительно яркий солнечный край.
     Саймон подумал, что завтра пейзаж здесь будет другим. Если в ближайшую
ночь он доберется до передатчика -  разумеется,  с  помощью  Джинна,  -  то
завтра у этих пирсов будут покачиваться серые туши десантных "акул", в небе
будут кружить "ведьмы" и "бумеранги",  а  над  ними,  где-нибудь  у  границ
стратосферы,  зависнет  звено  "байкалов"  или "синих призраков".  Железная
длань закона накроет ФРБ,  и это будет означать конец.  Конец  Переделам  и
сварам,  властолюбивым ублюдкам, Разлому, Озерам и Кратерам... Пако поерзал
на тугих мешках.
     - Совсем  осатанели  синезадые.  Это  ж  какой  беспредел   -   "Коня"
разгромить!  И с чего бы?  Ну, в гавани драчка случилась, Сергун сцепился с
вертухаями,  а у нас все тихо было...  Тишина,  как в  раю,  когда  господь
садится  на  горшок!  Никто  и  мысли не имел,  что старый Пако,  подручный
монтальваш-кин,  серьезным делом занят.  Ну,  там в Озерах пошуровать или в
подвалах Богадельни.  Однако выследили!  Может,  тому вертухаю, которого ты
обкорнал,  чего удалось разглядеть?  Э?  -  Пако  поскреб  лысину,  покачал
головой. - Но это вряд ли: притащили в мешке и утащили в мешке. Кто ж тогда
навел?
     - Кобелино,  - сказал Саймон. Придвинув к себе тарелку, он вытащил нож
и начал есть, отхватывая мясо крупными кусками.
     Гробовщик скривил тонкие губы.
     - Кобель?  Вот скользкое дерьмо. Должно быть, песюками соблазнился или
бабой.  Падок на баб, стервец! Да и на деньги. Должно быть, долю отторговал
у синезадых из похищенного. Только он не из моих парней, Кулак. Он вроде бы
твой...
     - Был мой, да весь вышел.
     - Ну и ладно!  Убытков он нам,  пожалуй,  не принес.  - Пако  погладил
мешок, и тот откликнулся довольным звоном.
     Смотря какие  убытки,  мелькнула мысль у Саймона.  Про убежище в Хаосе
Пако не знал,  как и про убытки, понесенные там, о коих Саймон не собирался
ему  рассказывать.  Зачем?  Пако  был  не  из  тех людей,  с которыми 
поделиться горем или оплакать погибших.
     - Холера  и  Пономарь  тут,  -  заметил  Гробовщик,  прожевав   ломоть
говядины.  - Новые приходили.  Клещ с Фокусником,  просились под тебя.  Еще
Номер Десять заявился.  Говорит - только свистни,  всех штычков на Северной
дороге  в  расход пущу и встану там насмерть со своими парнями.  Они,  дон,
крокодавов боятся, а "штыкам" и вертухаям не доверяют.
     Сколько раз бывало:  пойдет грызня промеж больших банде-росов, а шкуру
лупят с вольных.
     - С  невинных,  -  уточнил  Саймон,  думая  о  беженцах,  тянувшихся с
рассветом к плоскогорью Серра-Жерал по Западной дороге.  Потом мертвое лицо
Майкла-Мигеля  всплыло  перед ним,  он увидел обгоревший Пашкин труп,  тело
Филина, заваленное камнями, и повторил: - С невинных!
     - Ты о "шестерках",  э?  - Гробовщик,  глотнув пива,  по-двинул кувшин
Саймону.  -  Так разве они невинные?  Они -"шестерки",  а это великий грех!
Потому их и бьют.  А мы теперь - бандеросы.  Железные Кулаки, мы сами умеем
бить.
     Сначала -  других  бандеросов,  потом  -  тех  же  "шестерок".  - Пако
погладил лысый череп и резюмировал:  - Так что,  дон,  давай-ка  пошлем  за
Бабуином, а как он подвалит из лесов, займемся живодернями. Еще бы с Фортом
совладать. Возьмем его, и город - наш!
      - Возьмем,  - согласился Саймон, прикидывая, как бы использовать этот
благой порыв на пользу делу. Дело, не считая свидания с Джинном, оставалось
только одно,  последнее -найти Марию и забрать ее с собой.  Он полагал, что
ее  припрятали  в  городе или в окрестностях,  воз,  в Кратерах или на
Синей скале,  но где-то неподалеку.  Искать ее  наугад  было  бессмысленной
тратой  сил  и времени,  и от него,  конечно,  ждали иных,  более разумных,
действий:  контакт,  переговоры,  соглашение и,  может быть,  капитуляция -
смотря  уж  по  тому,  насколько  ценный приз достался похитителям.  Против
контакта и соглашений Саймон  не  возражал,  но  собирался  выставить  свои
условия.  Игры в заложников были опасной затеей, и здесь, на этом ристалище
угроз и шантажа,  дон Гре-гОрио был уязвим в такой же степени,  как  Ричард
Саймон. Прекратив жевать, он наклонился к Пако:
     - Пошли  гонцов  к Бабуину.  Всех,  кто еще придет,  принимай - Клеща,
Фокусника и остальных.  Проверь, как у них с оружием. Если чего не хватает,
добавь из наших запасов. Пусть готовятся. Ударим завтра, по всем живодерням
сразу.
     - Лучше бы ночью, э? Ночка - время темное, разбойничье...
     - ...и потому мы займемся Фортом, - продолжил Саймон. - Ночью, ровно в
два часа,  ты должен быть в море у подножия Синей скалы.  Там камень есть -
большой,  с трещинами по краям,  похож на осьминога.  Я буду ждать на  этом
камне, а ты придешь на катерах. Два катера, сорок бойцов, четыре пулемета и
проводник.  Насчет катеров  договорись  с  "торпедами".  С  Сергуном.  Пако
кивнул:
     - С ним-то я договорюсь.  А вот проводник откуда возьмется? Да и зачем
он?
     - Ты ведь не собираешься маршировать к воротам или лезть под пулями на
скалу? - Пако снова кивнул. - Так вот, мы пойдем иной дорогой. В утесе есть
трещины:  одни  кончаются  тупиками,  другие  ведут  в  пещеру,  а  из  нее
подземными проходами  попасть наверх,  к Архиву и тюремным ярусам. Наш
проводник...
     - Постой-ка,  дон!  - Глаза Пако блеснули,  и он в возбуждении схватил
Саймона за плечо.  - Ты откуда об этом знаешь, э? Ежели есть такие проходы,
то о них лишь "штыкам" известно! И не простым, а паханам да самому Анаконде.
Я  вот  жизнь в Рио прожил,  сорок пар сапог стоптал,  а о пещере под Синей
скалой слыхом не слыхивал!
     Вытянув руку с браслетом, Саймон продемонстрировал его Гробовщику.
      - А про такое ты слыхивал? Однако работает. Вспомни Богадельню!
     - Работает,  -  внезапно  остыв,  согласился  Пако.  Лицо  его   опять
сделалось  невыразительным,  незаметным,  и  только  между  бровей пролегла
глубокая складка. - Работает, - повторил он, - а как и отчего, я и подумать
боюсь.  Не  мое это дело,  э!  Ты - дон,  я - пахан,  ты - командуешь,  я -
навытяжку. Значит, два катера, сорок бойцов - и в пещеру?..
     - Сперва в трещину.  В какую, знает проводник. Ты его жди, его вечером
привезут  на  пятый  пирс.  А  если не привезут,  то проводник уже со мной.
Садитесь в катера и отправляйтесь в море. Ясно?
     - Ясно, дон. Проводника я как узнаю?
     - Узнаешь!  - Саймон усмехнулся.  - Девица будет у нас в  проводниках.
Волосы  -  темные,  длинные,  глаза  -  карие,  стройна и собой хороша,  но
пуглива.  Не ровен час,  кто из твоих  ее  обидит.  На  собственных  кишках
повешу!
     - Присмотрим.  - Пако отпил из кувшина, прищурился и задумчиво молвил:
- Девка, значит... Ну, тогда дело понятное. Говорили мне, "штыки" любят баб
не  меньше  покойного  Кобеля,  а  где  бабой  запахнет,  там  секретов  не
сохранишь.  Баба,  она сегодня к одному  мужику  прислонится,  завтра  -  к
другому. А ты, Кулак, из видных мужиков!
     - Верно мыслишь, - сказал Саймон. - Я умею уговаривать девушек.
     Он поднялся и,  обогнув броневик, вышел за ворота к своему автомобилю.
Солнце  уже  поднялось,  огненным  оком  нависло  над  бухтой   набережной,
брошенной  пыльной подковой за пирсами и складами.  В дальнем ее конце,  на
площади,  серой громадой торчала  Богадельня,  за  ней  мотались  по  ветру
зеленые лохмы пальм, виднелись кровли и белые стены старого города, вздымал
купола собор,  а еще выше,  на фоне аметистовых волн и прозрачной  небесной
голубизны,  плавали башни Форта.  Утес, который подпирал их, казался сейчас
не синим, а угольно-черным, угрюмым и грозным; его основание, выступавшее в
море, окаймляли жемчужные ожерелья пены.
     Несколько мгновений  Саймон  глядел  на скалу,  потом уселся за руль и
спрятал лицо в ладонях. Спать ему не хотелось; он мог обходиться без сна по
двое-трое суток,  лишь временами отдыхая в кратком забытьи цехара. Но в эти
минуты он не нуждался в отдыхе.  Ярость клокотала в нем, фантомы разрушения
и  смерти проносились под сомкнутыми веками;  он видел то развалины замка в
Кратерах, то огненный факел, пожирающий донов, то Форт, взлетающий в воздух
в  ослепительной  вспышке взрыва,  то озера пылающей нефти и стаи кайманов,
которые рвали людей со знакомыми лицами -  дона  Грегорио,  старого  Хайме,
Хорхе  и прочих,  ненавистных и омерзительных,  точно клыкастые тайяхатские
крысы.  Зная,  что ярость  -  плохой  советчик,  он  дал  ей  выплеснуться,
перегореть, рассеяться; потом глубоко вздохнул и вызвал другую картину.
     Перед ним,  будто  видимый с высоты,  простирался Рио,  .стиснутый меж
Хаосом и морем,  с лабиринтом нешироких улиц и серыми лентами  дорог.  Одна
уходила  на  запад,  к  Плоскогорью,  отделяя  изумрудные  джунгли Хаоса от
маисовых полей,  фруктовых рощ, ферм и строений пригородного кибуца; другая
вела  на  север,  к  Параибе,  Озерам  и городу Рог-Гранде.  Эту магистраль
проложили на возвышенности,  рядом с рельсовыми путями,  однако она была не
единственной: от нее ответвлялся еще один тракт, прямой, тянувшийся ближе к
морю, почти незаметный в густой прибрежной сельве. Но Саймон ясно видел его
мысленным взором,  как бы превратившись на краткий миг в парящую над лесами
и холмами Птицу.
     Дорога в Кратеры!  Она  врезалась  в  его  память,  будто  впечатайная
голографическим сканером.  Каждый спуск,  поворот и подъем, абрис береговых
утесов,  тени,  протянувшиеся от них, дубы с приметными кронами и развилка,
где  стоял  вчера  броневик и где остались лежать охранники в синем.  "Если
обойдется без происшествий,    доехать  часа  за  четыре",  -  подумал
Саймон, коснувшись рычагов.
     Автомобиль взревел и ринулся к набережной.
     Без происшествий не обошлось.
     На Северной  дороге,  у выезда из города,  боевики "штыков" резались с
толпой оборванцев - те,  очевидно,  ударили в заставу,  обойдя  ее  кривыми
улочками окины.  Выстрелов слышно не было, только звенели мачете да жужжали
метательные ножи;  один из них пролетел над головою Саймона, проткнув горло
зазевавшемуся карабинеру. Нападающие всех цветов кожи, лохматые и бородатые
- щеголяли в жутких отрепьях,  но у каждого на  рукаве  имелась  повязка  с
изображением  кулака,  и  Саймон  понял,  что это - его люди.  Вернее,  они
считали себя таковыми;  видимо.  Номер Десять не стал дожидаться,  пока ему
свистнут, и занялся "штыками" всерьез и в меру собственного разумения.
     Беженцев на Северной дороге не оказалось,  так как бежать к Параибе, в
пасть обозленным крокодильерам,  решился бы  только  безумец.  Одноколейный
рельсовый  путь  тоже выглядел пустым,  но это не было признаком бедствия -
состав с пассажирами и грузами ходил из Рио в Рог-Гранде один раз в  сутки,
одолевая  шестьсот  километров  ровно  за  двадцать четыре часа.  Саймон не
удосужился узнать, какой из кланов контролирует железные дороги; может, ими
владел все тот же Хорхе Смотритель, и сейчас из Рог-Гранде катили платформы
с вооруженными людьми в широкополых шляпах.
     Но это относилось к области догадок,  а вот патруль - четыре  всадника
на  разномастных лошадях - являлся фaктoм вполне реальным.  Завидев машину,
крокодильеры открыли огонь, Саймон резко свернул к обочине, приглушил мотор
и  скатился  с  сиденья в бамбуковые заросли - не такие густые,  как вокруг
разоренной фазенды Пачанги,  зато с шипастыми кактусами,  торчавшими  среди
зеленых  коленчатых  стволов.  Колючий  шар ужалил его в поясницу,  другой,
пронизав шипами грубую ткань куртки,  впился в  бок,  но  Саймон  терпел  и
молчал, не шевелясь и старательно изображая покойника. По дороге, все ближе
и ближе,  цокали копыта,  и ему не хотелось,  чтобы патрульные снова начали
стрелять, изрешетив автомобиль. Лиловый лимузин был самым быстрым средством
передвижения,  а в данном случае -  единственным  и  жизненно  необходимым;
крометого,  Саймон  чувствовал,  что  привязался  к  нему в гораздо большей
степени,  чем к колумбийским глайдерам и вертолетам. Все-таки этого монстра
он  захватил в бою и ездил в нем не один - с Мигелем,  Пашкой и Филином,  а
главное - с Марией!
     - Фартовая тачка, - послышался голос с дороги. - А мясо где? Мясо куда
отвалило? В кусты? Другой, коротко хохотнув, пробасил:
     - Может,  сдохло,  а  может,  сидит  в  кустах и гадит.  Счас проверю,
Пахарь, и счетец будет ноль-один. Не люблю оставлять свидетелей.
     - Я тоже,  - пробормотал Саймон,  поднимаясь.  "Рейнджер" с  негромким
гулом  дернулся  в  его  руке,  потом  испуганно  заржали лошади,  грохнули
копытами о землю,  кто-то захрипел,  падая с седла,  кто-то,  захлебнувшись
кровью, выкрикнул проклятие, и наступила тишина.
     - Счет  четыре-ноль.  - Вложив пистолет в кобуру,  Саймон направился к
машине, проверил, что сумка с маяком цела, и включил мотор.
     Поворот на приморскую дорогу,  которой его везли вчера, был уже рядом,
метрах в трехстах.  Охраны здесь не обнаружилось,  только торчал посередине
фанерный щит с эмблемой смоленских - старинной пушкой на  колесном  лафете.
Саймон  притормозил,  соображая,  не  разнести ли фанерку в клочья,  потом,
усмехнувшись,  аккуратно  объехал  щиток.  Пушка   не   вызывала   у   него
раздражения. В конце концов, он сам имел право на этот герб, принадлежавший
его родному  городу,  и  если  как  следует  разобраться,  права  его  были
неоспоримы.  Во всяком случае, они представлялись более вескими, чем у дона
Грегорио или,  скажем, у покойного Карло Клыка. Но гербы в отличие от людей
не  склонны к персональному волеизъявлению;  люди выбирают их,  позорят или
покрывают славой,  чернят и золотят,  и  случается  так,  что  грозный  лев
становится  символом  мира,  а  древние  знаки  звезды и креста - синонимом
ужаса.
     Размышляя на эту тему,  Саймон проехал километров сорок,  потом загнал
машину в лес, укрыл под плотным пологом лиан, а сумку, где хранились маяк и
тетрадь Майкла-Мигеля,  закопал под корнями развесистой  сейбы.  Грохочущий
автомобиль был слишком заметным и шумным, и хоть в Кратерах наверняка ждали
гостей, все же оповещать о них не стоило. Как говорил Чочинга, тихий клинок
выпьет больше крови.
     Он двигался   по  лесу,  торил  дорогу  меж  стволами  дубов  и  сейб,
проскальзывал под лианами,  огибал заросли - серая  мелькающая  тень  среди
других теней,  коричневых,  лиловых,  зеленоватых.  Эта чаща не походила на
тайяхатские  джунгли,  полные  опасного  и  хищного  зверья;  здесь   самым
смертоносным   обитателем   был  ядовитый  паук-птицеед,  самым  быстрым  -
обезьянка-сапажу,  а самым сильным -  древесный  удав.  Кроме  них,  тут  в
изобилии  водились птицы:  сине-желтые ара с черными полосками вокруг глаз,
туканы с чудовищными клювами,  большие  пестрые  голуби,  стайки  невесомых
колибри  -  совсем  крохотных,  темно-зеленых,  и  покрупнее,  с золотистым
металлическим отливом.  Саймон,  окунувшись в  это  щебечущее,  чирикающее,
свистящее  птичье  царство,  заметно повеселел,  потом на глаза ему попался
удав-констриктор,  свисавший с ветки,  серый с белыми пятнами и  совсем  не
похожий  на  Каа  - но все-таки змей.  Губы у Саймона дрогнули,  он вытянул
руку,  коснулся холодной гладкой кожи и  произнес  традиционное  пожелание:
пусть не высохнет кровь на твоих клыках!  Лицо его снова сделалось мрачным;
ему подумалось,  что сказанное не имеет смысла - констриктор в  отличие  от
Каа не рвал добычу зубами, а заглатывал целиком.
     Полдень настиг  Саймона с сотне шагов от решетки,  что разделяла лес и
парк,   окружающий   Кратеры.   Впрочем,   разделение   было   условностью;
растительность  по  обе  стороны  ограды казалась такой же дикой,  буйной и
неистовой,  деревья -  такими  же  огромными,  а  птичий  хор  -  таким  же
оглушительным и звонким.  Уцепившись за лиану, Саймон полез на дуб с черной
морщинистой  корой,  затем  перебрался   на   другое   гигантское   дерево,
путешествуя с ветви на ветвь на головокружительной высоте.  Солнце жгло его
обнаженную шею,  теплый ветерок раскачивал ветки,  пошевеливал листву, и он
скользил   все   дальше  и  дальше,  сообразуясь  с  этими  раскачиваниями,
подрагиваниями и шевелениями - не человек,  а призрак,  порыв налетевшего с
моря бриза.
     Ограда осталась  внизу  -  он  прошел  над  ней  по ветви,  похожей на
мохнатое изломанное щупальце с десятками покрытых листьями отростков. Ветвь
под   ногами  была  основательна  и  неподвижна,  ветки-отростки  шумели  и
трепетали,  скрывая его путь.  Он двигался к белому зданию на побережье,  к
замку с невысокими башнями, глядевшими друг на друга через огненный провал;
он уже мог различить его плоскую  кровлю,  зубцы  ограждающего  парапета  и
темные  фигурки  часовых.  Над  крышей поднимался пар - видно,  ее поливали
водой,  чтоб охладить нагретые  солнцем  камни.  В  полупрозрачном  белесом
мареве  фигуры стражей расплывались,  как восковые статуэтки на раскаленной
печи;  воздух был густым,  плотным,  и даже бриз,  которым тянуло  с  моря,
скорее обжигал, чем приносил прохладу.
     "Сиеста, - мелькнуло у Саймона в голове.  - Лучшее время для внезапных
визитов.  Кто может,  спит в прохладе, а кто не спит, тот дремлет. Даже те,
кому нельзя дремать".
     Он поднялся вверх по стволу,  не обращая внимания на зной,  стиснувший
его жаркими лапами.  Зной и холод, жара и стужа были частыми спутниками его
работы,  особенно в Каторжных Мирах - тропическом Тиде,  ледяной Колыме или
безводной Сахаре. Да и на прочих планетах, вполне цивилизованных и обжитых,
имелись неприятные районы - вроде Восточной Пустыни на Аллах Акбаре,  где у
верблюдов глаза нылезали на лоб. И большая часть конфликтов, споров, драк и
ссор,  будто повинуясь всемирному закону подлости,  случалась именно в этих
районах - там,  где слишком жарко или слишком холодно,  слишком ветрено или
слишком сыро. Саймон привык не замечать подобных мелочей.
     До края   крыши   оставалось  метров  восемь,  главным  образом  -  по
вертикали.  Расстояние прыжка,  но прыгать было еще рано. Распластавшись на
ветке   и  осторожно  ворочая  головой,  он  разглядывал  крышу,  кратер  в
полукольце огромных сейб,  повисшую над  пропастью  беседку,  кусты  роз  у
водоема  и морской берег.  На берегу и в море ничего не изменилось:  яхта и
катер на месте,  только исчез бронированный дредноут Пименталя.  Над трубой
катера  курился  дым  -  верный  признак того,  что он в любой момент может
отчалить от берега. На яхте тоже разводили пары и драили палубу - не меньше
двух  десятков  человек,  на  первый  взгляд - безоружных.  Пляж,  бассейн,
беседка и дорожки в розарии были пустынны,  но  на  крыше  Саймон  насчитал
шестерых:  четверо  потели  у пулеметов,  а двое мотались от башни к башне,
тоже потели и пили воду из стоявшего  у  парапета  бачка.  Еще  он  заметил
световые люки,  застекленные,  в форме призм,  с распахнутыми дверцами;  их
было три - один, самый большой, в центре и пара по краям.
     Он проверил свое снаряжение - "рейнджер",  широкий браслет на запястье
левой  руки,  пара  фризеров  в  кармане  куртки  и  узкий,  заточенный  до
бритвенной остроты нож ти-мару.  Потом прижался щекой  к  грубой  древесной
коре  и,  прищурившись,  взглянул  на солнце.  Оно было ярким,  золотистым,
палящим,  обжигающим.  Жар,  огонь...  Его глаза шевельнулись в  орбитах  -
теперь он смотрел на бассейн.  Вода сверкала,  будто расплавленное серебро,
но этот блеск ассоциировался с прохладой, с гладкой поверхностью зеркала, с
тишиной  и  сном.  Холод,  покой...  Взгляд  Саймона  двигался все быстрее,
заклятье цехара, вначале негромкое, теперь отдавалось под черепом набатными
колоколами.  Жар-холод,  вызванивал  первый;  огонь-покой,  слышался  голос
второго. Жар-холод, огонь-покой... И снова: жар-холод, огонь-покой...
     Он погрузился в транс с привычной быстротой и  оборвал  заклинание  на
слове "огонь".  Теперь он сам был огнем - яростным,  хищным, необоримым; не
пламенем в очаге,  а несущим смерть огнем пожарища. Его дыхание участилось,
став  коротким,  отрывистым,  но глубоким;  зрачки расширились,  и радужина
вокруг них потемнела,  сделавшись черной, как антрацит; мышцы затрепетали и
налились стремительной силой.  Теперь он жил,  дышал и чувствовал быстрей и
острее обычного  человеческого  существа;  он  мог  порвать  стальные  цепи,
взобраться на отвесную скалу,  убить прикосновением ладони.  Убить многих -
почти с такой же скоростью,  как пули,  но бесшумно.  Он уже не был  Смятым
Листом;  он  превратился  в  Шепчущую  Стрелу с опереньем из крыльев орла и
заостренным стальным наконечником. Он был готов к бою.
     Оттолкнувшись от  ветви,  Саймон  перелетел  на  крышу.  Она  тянулась
стометровой  подковой  от  башни  к башне,  и пулеметчики дежурили парами в
разных ее концах;  два наблюдателя в этот момент встретились посередине,  у
светового  люка.  Они  не успели шевельнуться,  как Саймон оказался рядом -
смутная тень,  скользнувшая в знойном,  насыщенном влагой воздухе.  За  его
спиной остались два мертвеца - лежали у пулеметной станины,  распялив немые
рты, взирая на небо остекленевшими глазами.
     Удар плотно сомкнутых пальцев в горло, хруст височной кости под ребром
ладони.  Движения  обеих  рук  были  одновременными:  левой - выпад клинком
мотуни,  правой - рубящий взмах секиры канида.  Быстрая смерть плюс паралич
голосовых связок - ни вопля,  ни хрипа,  ни стона.  Вернее, чем бьют пуля и
нож.
     Подхватив тела,  Саймон опустил их наземь.  Кровь  стучала  у  него  в
висках,  поторапливала время,  но время других человеческих существ было не
властно над Ричардом Саймоном и потому не спешило.  В дальнем  конце  крыши
один часовой дремал,  облокотившись о пулеметный кожух,  второй поворачивал
голову -  и  так  медленно,  неторопливо,  будто  шейные  позвонки  у  него
окостенели.  Из  раскрытого  люка  тянуло  прохладой.  Саймон,  бросив туда
один-единственный взгляд,  догадался,  что  под  ним  -  помещение  охраны.
Вероятно,  оно граничило с залом, где совещались доны: в его стене виднелся
ряд бойниц, и у каждой на деревянном помосте лежал карабин.
     Однако в данную минуту эта кордегардия пустовала - верный знак,  что в
зале  тоже  ни души,  что дон Грегорио находится в своих покоях,  в спальне
либо в кабинете,  а  может,  в  ванной,  бильярдной  или  курительной.  Где
конкретно,  значения  не имело;  дон Грегорио был нужен Саймону не в первую
очередь.
     Он метнулся к фигурам в синем,  покрыв за две секунды  пятью  прыжками
тридцать метров.  Воз, то был великий рекорд, но его не зачли бы ни на
одном состязании и ни в одном из Разъединенных Миров;  континуум, в котором
сейчас находился Ричард Саймон, имел мало общего с обычной реальностью.
     В последнем  прыжке он выбрал оружие - два копья цухи-до с трехгранным
жалом-острием и поперечной крестовиной,  какими бились в  поединках  окара.
Собственно, полный тай-ятский боевой комплект окара включал два копья и два
клинка,  но у Саймона было слишком мало рук, и потому Чочинга заставлял его
сражаться  копьями  -  ведь  копья  все-таки длиннее мечей,  и преимущество
четырехрукого противника будет минимальным.
     Правда, в этот момент не грозные воины-тай стояли перед  ним,  а  пара
качков-вертухаев,  разомлевших  на  солнце  и  неповоротливых,  как крысы в
мышеловке.  Однако это было опасное зверье:  они убивали людей,  они -  или
кто-то  из их поганой мерзкой стаи - зарезали Филина,  прикончили Гилмора и
Пашку. Они не заслуживали снисхождения.
     Резко выдохнув,  Саймон выбросил руки вперед:  сейчас  его  предплечья
были древками копий, ладони - наконечниками, и их смертоносные острия вошли
в живую плоть до самой крестовины.  Иначе - по запястья.  Он бил  в  живот,
пониже   ребер;   смертельные   удары   для  человека  и  тайят,  поскольку
восприимчивость  к  летальному  исходу  была  в  обоих   случаях   примерно
одинаковой.
     Стремительность, бесшумность   и   внезапность.   Все   три   критерия
успешности атаки были налицо;  внутренний хронометр Саймона  отсчитал  лишь
девять  секунд,  а это значило,  что у него есть прорва времени - не меньше
полуминуты,  пока он не выйдет из боевого транса. Задерживать это состояние
на  дольшие  сроки  считалось  неразумным,  так  как  возврат  к нормальной
жизнедеятельности сопровождался упадком сил,  потерей зрительных и слуховых
ощущений,   оцепенением  и  холодом.  Такая  физиологическая  реакция  была
короткой,  но ее интенсивность определялась длительностью транса:  минута -
безопасный предел, две - глубокий обморок, пять - неизбежная смерть.
     Хронометр продолжал отсчет.
     Склонившись у люка,  последнего из трех, Саймон увидел круглую комнату
без окон,  обшитую узкими светлыми досками. Прямо под люком, в пятне яркого
света,  находился  огромный  горшок  с пальмой - ее листья блестели лаковой
зеленью,  а  ствол  казался  рулоном  мохнатого  войлока.  Пальму   окружал
кольцевой  диванчик,  рядом  с  ним  на высокой треноге серебрился гонг,  а
больше в комнате не было ничего -  если  не  считать  обнаженного  по  пояс
детины. Обильной Мускулистой плотью этот гигант напоминал Емельяна Косого и
был, несомненно, из самых доверенных качков, хранителей спален, кабинетов и
хозяйских задниц.
     Эта мысль  еще не успела созреть и проклюнуться,  как Саймон уже летел
ногами вниз,  целясь между диваном и необъятной спиной мускулистого стража.
Он падал беззвучно,  однако гигант насторожился, почуяв колыхание воздуха -
мышцы его вздулись тугими шарами,  рука потянулась к мачете.  Но  повернуть
голову  он  не  успел.  Ладонь  Саймона легла на его горло,  другая мертвой
хваткой стиснула челюсти,  колено уперлось в позвоночник; мгновенье великан
сопротивлялся,  пытаясь  разорвать захват противника,  потом в спине у него
что-то хрустнуло,  безвольно мотнулась голова, бугры гигантских мышц опали.
Опустив  обмякшее  тело на пол,  Саймон затолкал его под диван и сверился с
хронометром. Оставалось двадцать пять секунд.
     По одну сторону от дивана была закрытая дверь,  по другую - арки, а за
ними - два коридора,  расходившихся под прямым углом.  На первый взгляд они
казались одинаковыми,  но Саймон,  чей нюх  сейчас  сравнялся  с  обонянием
гепарда,  мог  различить  их  с  той  определенностью,  с  какой  охотничий
тайятский зверь распознает кабанью нору  или  гнездо  медоносных  птиц.  Он
замер на долю секунды,  всем телом впитывая тишину,  прохладу, полумрак - и
запахи.  Особенно запахи!  В правом проходе .пахло сигарным дымом,  вином и
табаком,  в левом - сложной смесью ароматов,  душистых и опьяняющих точно в
преддверии рая. Или в парфюмерной лавке.
     Саймон повернул налево.
     Дверь с затейливой резьбой. Из такого же светлого дерева, как панели в
круглой  комнате.  Он  приоткрыл  ее.  Мраморный  пол с углублением в форме
овала,  блестящие бронзовые трубы и краники,  большое зеркало,  шкафчики на
стенах. Ванная. Пусто!
     Вторая дверь.  Просторный покой с тремя окнами на север. Пестрые ковры
из шерсти альпаки,  софа под окнами,  изящные  кресла,  стол,  застекленные
шкафы.  На  столе  -  серебряный поднос с кувшином,  в шкафах - безделушки,
ларчики,  фаянсовые статуэтки.  Покрывала - яркие,  сплетенные  из  птичьих
перьев. С рисунком: стайка колибри над розовыми кустами. Гостиная. Никого!
     Он проверил свой хронометр. Тринадцать секунд, уйма времени!
     Третья дверь.  Гардеробная.  Справа - шкафы, слева - комоды и зеркала.
Лампы в серебряных шандалах,  гребни,  флакончики,  веера. Между комодами -
проход,  занавешенный чем-то блестящим,  переливающимся. Кажется, шарики из
перламутра на тонких нитях.  У прохода  -  стул,  на  нем  дремлет  пожилая
мулатка в красном платье. Сильный запах духов...
     Саймон бесшумно  приблизился  к  женщине,  поднес  к  ее лицу браслет,
включил гипнозер.  Тело мулатки расслабилось,  голова упала на грудь; затем
раздался звук, похожий на жужжание пчелы - хрр-жж, хрр-жж. Довольно кивнув,
Саймон раздвинул сверкающую занавеску.
     Видимо, эта  комната  была  угловой:  одно  узкое  зарешеченное   окно
выходило  к востоку,  другое - на север.  Сквозь окна сочился скудный свет,
оштукатуренные стены хранили приятную прохладу,  пол был выстлан  шерстяным
ковром  -  белоснежным,  с  синими узорами,  светильники из розовых раковин
тускло поблескивали под потолком,  в  углу,  будто  икона,  висела  сложная
конструкция  из  перьев,  жемчуга  и  самоцветных  камней  -  то  ли  маска
сказочного зверя,  то ли стилизация под индейский вампум.  Пожалуй,  зверь,
решил Саймон, заметив серебряный блеск клыков в алой щели рта.
     Неведомый хищник  скалился  над  изголовьем  низкого  ложа.  Было  оно
воздушным,  убранным тканями,  каких он еще не видел в ФРБ: тончайшим белым
полотном, голубоватой кисеей и синим бархатом. В полумраке - и по контрасту
с этими оттенками - кожа свернувшейся  в  постели  девушки  казалась  более
смуглой:  волосы - яркое золото, нагие плечи и бедра - немного бледней, шея
и грудь  -  золотисто-розовые,  цвета  солнечных  лучей,  прошедших  сквозь
багряное  стекло.  Лица  ее Саймон видеть не мог - она спала,  уткнувшись в
подушки.
     Долгую секунду он любовался этим прекрасным зрелищем, представляя, что
перед ним Мария.  Не Курри Вамик, Услада Взоров, не Долорес Чинта, не Алина
и не другие его девушки;  только Мария.  Она была такой же розово-желтлой и
длинноногой, как эта спящая красавица, но более тонкой в кости; и волосы ее
не отливали золотом,  а струились,  будто шелковый  водопад  под  звездными
ночными небесами. Цвет их был Саймону приятней блеска золота.
     Он вытянул  левую  руку  с  браслетом,  отщелкнул  защитный  кожух над
секцией,  скрывавшей пульт, и сделал шаг к постели. Пальцы его заплясали по
крохотным клавишам, перепрограммируя гипнозер. В обычном режиме этот прибор
являлся средством умиротворения;  на результат влияли дистанция и  мощность
импульса,  и  в зависимости от них человек погружался в беспробудный сон на
несколько минут или часов - как правило,  не более пяти-шести. Существовала
возсть использовать его иначе - слабый импульс, воспринятый на близком
расстоянии,  инициировал длительный сон,  не такой глубокий,  как в  первом
случае,  однако гарантировавший,  что объект, подвергнутый облучению, будет
беспомощен и недвижим. По крайней мере на сутки.
     Браслет пискнул,  подтверждая  прием  команды,  девушка  пошевелилась,
приподняла головку,  открыла глаза. Саймону, все еще пребывавшему в трансе,
эти движения казались медленными и плавными,  словно неспешный полет  сухих
осенних листьев. С той же неторопливостью девушка села, отбросила волосы за
спину и потянулась к висевшей над изголовьем маске.  Голос ее спросонья был
хрипловат. - Кто здесь? Ты, Розита?
     Внутренний секундомер   Саймона   щелкнул,   в  его  незримых  окошках
вспыхнули нули.  Привычным усилием он вышел из  транса;  мгновенный  трепет
мышц   и   слепота,  обильный  пот  и  мрак,  скрывавший  образы  и  звуки,
сопровождали его возвращение к реальности.  Подброшенный мысленным толчком,
он  будто  пролетел  через  колодец  или  темный тоннель,  гасивший разум и
восприятие;  этот полет был стремителен и краток, но, когда Саймон вынырнул
из  темноты,  первым  было ощущение опасности.  Что-то сверкающее,  острое,
неслось к нему,  разбрызгивая в полумраке вихрь радужных искр: серебряных и
белых - от клинка, синих, зеленых и алых - от рукояти, украшенной камнями.
     Он перехватил  кинжал  в  полете.  Девушка уже сидела,  откинувшись на
изголовье  и  подобрав  под  себя  длинные  ноги;  глаза  ее  были  серыми,
холодными,  в  правой ладони покачивалось узкое лезвие.  "Волчья порода,  -
подумал Саймон, - из тех, кто прежде втыкает клык, а после задает вопросы".
Он  отшвырнул  кинжал и усмехнулся.  Продержать эту красотку под гипнозером
еще чуть-чуть,  и  встречаться с доном Грегорио. На предмет подписания
капитуляции.
     - Ты был здесь. Вчера. - Не вопрос - утверждение. - Зачем ты пришел?
     Ледяные глаза следили за Саймоном,  нож раскачивался в ладони. Кого-то
она  ему  напоминала.  Предводителя  смоленских,  разумеется,  -  фамильное
сходство казалось бесспорным, но не его одного. Пожалуй, Леди Дот, в юном и
соблазнительном варианте.  Конечно,  с той  разницей,  что  Леди  Дот  была
неизмеримо опытней - как в обращении с ножами, так и в иных делах.
     Не трогаясь с места, Саймон промолвил:
     - Пришел  взыскать долги.  За убитых вчерашним вечером.  Еще пришел за
девушкой. Ты знаешь, где она? Тут?
     Пожатие плеч.  Взгляд серых глаз скользнул по рослой фигуре Саймона  и
задержался на кобуре.
     - Не знаю.  Но ты ведь не убьешь меня? Ты ведь не убиваешь беззащитных
девушек?
     - Смотря по обстоятельствам,  - сказал  Саймон  и  расстегнул  кобуру.
Холодная ярость душила его; он представлял Марию - как тащат ее от мертвого
тела Пашки, рвут платье, ломают руки, затыкают рот; он думал об ее отчаянии
и страхе и знал - теперь они сильней,  чем там,  над темным озером, когда у
ног ее кружился  хоровод  кайманов.  Ибо  потерявший  надежду  приветствует
смерть,  а тот, кто счастлив, страшится ее - быть может, не столько смерти,
сколько разлуки с любимыми и близкими.
     Девушка моргнула;  в глазах ее читался ужас.  - Ты...  мы... Ты мог бы
взыскать свой долг иначе, не убивая меня...
     Поза ее изменилась,  нож выпал из руки,  колени раздвинулись,  упругие
груди с вишенками сосков  приподнялись  в  манящем  вздохе.  Потом,  как-то
внезапно и сразу,  она обмякла и повалилась на кровать. Лицо ее, искаженное
страхом,  уже не напоминало Саймону черты Леди  Дот;  страх  стер  красоту,
хищную жестокость и самообладание.
     Он выключил  гипнозер,  завернул  спящую  девушку  в  синее  бархатное
покрывало,  перетащил ее в круглую комнату с пальмой и  опустил  на  диван.
Затем огляделся. Сверху, из отверстия в кровле, тянуло жаром, листья пальмы
чуть заметно трепетали,  серебристый диск гонга, подвешенный на треножнике,
медленно  вращался,  рассыпая  по  стекам  яркие  отблески.  Саймон  ударил
костяшками пальцев в гонг.  Подождал и ударил еще раз, сильнее. -Хип? - под
правой  аркой,  щурясь,  стоял  дон  Грегорио  -  в халате и босиком,  но с
неизменной сигарой. - В чем дело, Хип?
     - Хип приказал долго жить, - Саймон передвинулся, заслоняя лежавшую на
диване девушку. - А с ним - и шестеро с крыши.
     Сильвестров даже не вздрогнул. Его высокомерное лицо осталось таким же
невозмутимым,  словно ему сообщили,  что шестеро попугаев и  один  тукан  в
окрестных джунглях сожраны ягуаром. Он выпустил клуб дыма и буркнул:
     - Явился?  Хорошо...  А  теми,  с крыши,  не пугай.  "Шестерок" у меня
хватает,  да и качков тоже.  И топтунов, стукачей, отстрельщиков. Ты ведь в
этом убедился, а?
     Саймон молча кивнул.
     - А  раз  так,  то  должен  понимать  -  мы тоже кое-что умеем.  - Дон
Грегорио покатал сигару между губ и вдруг ощерился в ухмылке:  - Умеем! Без
всяких апокалипсисов и крейсеров! А каратели у нас свои найдутся.
     - Не сомневаюсь.  Где девушка? - Саймон сделал шаг вперед, Сильвестров
- шаг назад.  Вероятно,  он все-таки побаивался  -  его  лицо  в  полумраке
коридора выглядело бледным.
     Однако голос главаря смоленских не дрожал.
     - Девушка?  Хочешь ее получить?  Хотя бы живой,  а может,  и здоровой?
Тогда слушай... И убери свой нож!
     Саймон подкинул клинок на ладони.
     - Уши не боишься потерять? И что-нибудь еще? К примеру, печень?
     - Не боюсь. Твоя девка тоже с печенью и ушами, пока что... и кое с чем
другим... Будешь послушен, все останется при ней. Договорились?
     - Нет,  - сказал Саймон, сунул нож в ножны и отступили сторону. - Там,
на диване, твоя дочь. Хочешь полюбоваться?
     Сигара выпала изо рта Сильвестрова, губы дрогнули - раз, другой, будто
он хотел что-то выдавить,  но не мог,  сраженный внезапным параличом.  Щеки
его стремительно побледнели,  кожа обвисла,  плечи  сгорбились,  лоб  пошел
глубокими морщинами;  казалось,  за секунду он постарел лет на десять. Если
любишь дочь,  не воруй чужих женщин,  подумал  Саймон,  наблюдая  за  этими
изменениями.
     - Пакита... - прохрипел вожак смоленских, шагнув к дивану, - Пакита...
Я тебя...  на крюк  за  ребро...  к  пираньям...  на  кол...  медленно,  со
смазкой...  Пальцы  свои  сожрешь...  язык  проглотишь...  - Спина Грегорио
распрямилась,  глаза стали наливаться  кровью.  -  Что  ты  с  ней  сделал,
ублюдок?
     - Воз,  ничего. Сейчас она спит. Будешь послушен - проснется. Ну,
а в ином случае...  - Саймон продемонстрировал  браслет  и  чиркнул  ребром
ладони по горлу.
     Он блефовал, но кто на Земле мог уличить его во лжи? Во всяком случае,
не дон Грегорио Сильвестров.  Дон лишь глядел на него, кусая в ярости губы,
потом уставился на металлический обруч, блестевший на запястье Саймона.
     - Спит? Из-за этого? Ваши проклятые штучки с небес?
     - Они  самые.  Теперь  ее  жизнь  и смерть - здесь.  - Саймон коснулся
браслета. - Ее служанка проснется к вечеру. Ну, а она - через сутки. Может,
раньше,  а  может,  никогда  -  если  что-то  случится  с моей девушкой.  -
Придвинувшись к дону Грегорио,  он стиснул его плечо.  - Ты  понял,  крыса?
Понял?  Ты  знаешь,  как  красть,  пытать,  убивать,  но  в этом нет ничего
сложного, и все это я умею лучше тебя. Намного Глучше!
     Вожак смоленских отпрянул, не спуская глаз с браслета.
     - Говоришь,  проснется через сутки?  А почему я  должен  тебе  верить?
Кретины в Первом Государственном проснулись наутро,  так... А вот Трясунчик
не проснулся! И где он теперь?
     Саймон пожал плечами.
      - Должно быть,  в аду.  Но ты не обязан мне верить. Хочешь, чтоб твоя
дочь проснулась пораньше? Верни мою девушку. Немедленно! Сейчас!
     Глаза Сильвестрова были двумя озерами ненависти и страха.
     - Немедленно - не могу. Она у Хайме, на острове.
     - Связь есть?
     - Да. Но везти ее на самом быстром катере - пять-шесть часов.
     - А в Рио?
     - Столько же.
     - Выходит,  -  произнес  Саймон,  бросив  взгляд на спящую девушку,  -
реанимация откладывается. Хороший купец держит товар на собственном складе.
Мой товар пусть доставят в Рио,  к пятому пирсу,  и тогда ты получишь свой.
Все!
     - Жди здесь!  - прохрипел Сильвестров.  -  Здесь!  Но  Саймон  покачал
головой.  Рио  казалось ему надежней во всех отношениях,  и к тому же он не
мог сидеть в Кратерах до ночи.  Ночью его  ждал  Джинн.  Ночью,  под  Синей
скалой, когда взойдет Луна...
     Он повторил жест отрицания и произнес:
     - Я ухожу. Девушку доставить в Рио. И помни, Дон: жизнь твоей дочери -
здесь!
     Его пальцы коснулись блестящей поверхности браслета.
                                   * * *
     КОММЕНТАРИЙ МЕЖДУ СТРОК
     ПРОЕКТ "ЗЕМЛЯ" СОВЕЩАНИЕ ОТ 30 НОЯБРЯ 2395 ГОДА
     КОЛУМБИЯ, США,  ГРИН  РИВЕР  РЕЗИДЕНЦИЯ  ДИРЕКТОРА  ЦРУ  ВЫДЕРЖКИ   ИЗ
ПРОТОКОЛА СОВЕЩАНИЯ, ПРЕДСТАВЛЕННЫЕ В СОВЕТ БЕЗОПАСНОСТИ ООН
     Участники совещания:
     Директор Центрального Разведуправления Свен Андерсон
     Генеральный резидент ЦРУ в России Николай Москвин Генеральный резидент
ЦРУ на Украине Павел Конопченко
     Ответственный за операцию:  Эдна Хелли  Данные  фрагменты  выбраны  из
полной топографической записи совещания и адекватно отражают его суть.
     Директор: Леди  и  джентльмены!  Как  вам  известно,  Россия и Украина
представили  в  Совет  Безопасности  ноту,  касающуюся  производимого  нами
расследования. По их мнению, завершающая фаза операции несколько затянулась
и требует более интенсивных действий.  В частности, предложено отправить на
Землю  еще двух агентов,  прошедших необходимую подготовку - Симеона Божко,
кличка Казак,  и Анвера Ходжаева,  кличка Карабаш. Другой вариант - усилить
группу  еще  тремя-четырьмя  агентами,  пока  что  не  завершившими  полный
подготовительный цикл. Должен отметить, что нота указанных стран составлена
в... эээ... весьма энергичных выражениях.
     Москвин: Разумеется.  Обе страны несут убытки.  По согласованию с ООН,
Россия предполагает перебросить на  Землю  двадцатитысячный  миротворческий
корпус   -  пять  батальонов  десантников  на  крейсерах  класса  "Байкал",
административно-дипломатическую миссию, врачей, работников социальной сферы
и  технических  специалистов.  Участие  Украины  планируется  в аналогичных
масштабах - не так ли,  коллега Конопченко?  - (Конопченко кивает).  - Весь
персонал  подготовлен и ожидает отправки в течение трех месяцев - хотя,  по
предварительным наметкам,  мы собирались завершить операцию  за  три-четыре
недели.
     Конопченко: Больше двух месяцев, сорок тысяч дармоедов. Ваш человек не
торопится, Андерсон.
     Директор: Наш человек, Конопченко.
     Хелли: Позвольте сделать дополнение,  джентльмены.  Совет Безопасности
предложил  нам прояснить ситуацию - иными словами,  отчитаться и сообщить о
наших дальнейших планах.  Спрашивается,  почему?  Совет мог бы ответить  на
российско-украинскую ноту без консультаций с нами,  указав,  например,  что
столь важная и ответственная миссия требует времени.  Однако ООН тоже несет
убытки.   ООН   предполагает   направить  на  Землю  представителей  Службы
Статистики,  Транспортной Службы, Исследовательского Корпуса и, разумеется,
силы быстрого реагирования.  В общем и целом, сто двенадцать тысяч человек.
Они тоже ждут. Они находятся в состоянии повышенной готовности, а это очень
и очень немалые суммы.  И я полагаю, что Совет Безопасности запрашивает нас
не для того,  чтобы ответить России и Украине.  Это - повод;  причина же  в
том, что члены Совета обеспокоены.
     Москвин: А разве есть какая-то разница? В смысле рекомендаций, которые
мы предложим Совету?
     Хелли: Разумеется. В одном случае мы могли бы ограничиться отпиской, в
другом  -  обязаны  представить  самое  серьезное обоснование принятых нами
решений.
     ДАЛЕЕ. Следует дискуссия, в которой участники совещания в той или иной
степени  выражают  согласие  с  мнением  Эдны Хелли.  Конопченко предлагает
исключить из протокола выступление Хелли - на  том  основании,  что  анализ
мотиваций Совета Безопасности не входит в задачи ЦРУ и может быть воспринят
неоднозначно.  Возражение  Москвина:  сохранить  фрагмент,   так   как   он
свидетельствует  об  отчетливом  понимании всеми участниками совещания меры
собственной ответственности.  Директор  Андерсон  присоединяется  к  мнению
Москвина. Фрагмент сохранен.
     Директор: Итак,,  коллеги, если мы закончили с этим вопросом, перейдем
к анализу ситуации.  Наш агент DCS-54,  кличка - Тень Ветра,  переброшен  в
августе  на  спутник "Пальмира" с помощью импульсного трансгрессора и в на-
стоящий момент находится по месту назначения шестьдесят восемь  стандартных
суток.   Он   безусловно   достиг  поверхности  Земли,  поскольку  им  было
инициировано устройство наведения трансгрессорных каналов.  Согласно  нашим
планам,  пятьдесят четвертый должен был ликвидировать все передатчики помех
в течение двух-трех недель, максимум - месяца. Однако этого не случилось, и
сейчас коллега Хелли представит вам свои соображения по данному вопросу.
     Хелли: Считаю,  что  была  допущена ошибка в оценке ситуации на Старой
Земле.  Мы исходили из того - и этот прогноз был подтвержден  аналитическим
компьютером,  -  что  передатчики  дислоцированы  в южноукраинском регионе.
Крым,  Харьков,  воз - Одесса.  В таком  случае  пятьдесят  четвертый,
располагавший   миниатюрными  взрывными  устройствами,  фризерами  и  иными
средствами подавления нежелательной активности,  мог вывести их из строя  в
указанные  директором  Андерсоном  сроки.  Фактически это определялось лишь
расположением и количеством передатчиков  -  а  их  не  могло  быть  больше
десятка.  Напомню,  что  от Харькова до Одессы и Севастополя сто тридцать -
сто восемьдесят лиг,  и даже при полном отсутствии транспортных средств наш
агент способен преодолеть это расстояние за две недели. Таким образом, если
бы первоначальный прогноз оказался верным,  мы  уже  добились  бы  желаемых
результатов.
     Конопченко: Вы  исходите из того,  что агент способен со стопроцентной
гарантией выполнить задачу в рамках первоначального прогноза?
     Хелли: Да.
     Конопченко: Для меня это не очевидно. Даже если бы мы отправили Божко,
я...
     ДАЛЕЕ. Следует  бурная  дискуссия о сравнительных достоинствах агентов
(Тень Ветра,  Казак,  Карабаш).  Директор Андерсон призывает собравшихся  к
порядку и передает слово резиденту Москвину.
     Москвин (обращаясь к Хелли):  Из ваших слов  сделать единственный
вывод: агенту пришлось столкнуться с непредвиденными трудностями. Очевидно,
с тем,  что какой-то передатчик недосягаем.  Например,  охраняется с особой
тщательностью.
     Хелли: Любой уровень охраны - не препятствие для нашего агента.
     Москвин: Тогда препятствием является  расположение.  Передатчик  могли
передислоцировать в труднодоступный регион, и в результате...
     Хелли: Возе,   но   маловероятное   предположение.  Напомню,  что
наиболее громоздкой частью передатчика  является  антенна.  Это  решетчатая
конструкция весом от ста до трехсот тонн; ее тяжело размонтировать, крупные
детали трудно транспортировать,  а их  сборка  требует  немалых  средств  и
квалифицированного   персонала.   Я   не   могу  представить,  чтобы  такую
конструкцию перевезли на Кавказ или, например, в Антарктиду.
     Конопченко: А я могу. Антарктида - это, пожалуй, слишком, а вот Кавказ
не исключен.  Во-первых, вполне допустимо, что южнорусские степи затоплены,
Кавказ превратился в полуостров и из Харькова до гор  добраться  морем
-  что  облегчило  бы  проблему транспортировки.  А во-вторых,  современный
земной Кавказ - это Чечня.  Скажите,  чего  бы  они  не  сумели  сделать  в
двадцать первом веке? Если б им понадобился радиотелескоп...
     Москвин (прерывая Конопченко): А специалисты?
     Конопченко: Пфа!  Специалисты  кучей  потянут на пару тонн - и никаких
проблем с транспортировкой! Их  уговорить, купить, украсть...
     Директор: Более  вероятная  гипотеза-   что   такой   передатчик   или
устройство, которое  использовать в качестве передатчика, существует в
каком-то труднодоступном районе с двадцать первого века.  Предположим,  что
его  нельзя  дистанционно,  отключить  и  до  него  нельзя  добраться.  Это
значит...
     Москвин: ...что посылать агентов бессмысленно.  Наш человек  нуждается
не  в них,  а в оборудовании,  адекватном возникшей проблеме.  В чем-нибудь
легком, но дальнобойном.
     Конопченко: Ракетный снаряд  "Запорожец".  Дальность  полета  -  сорок
тысяч   километров,  автономное  программирование  цели,  вес  -  восемьсот
килограмм.
     Хелли: Сто двадцать.
     Конопченко: Что - сто двадцать?
     Хелли: Такую массу позволяет  пересылать  импульсный  трансгрессор  на
настоящий момент времени.
     Москвин: Ракету  "Снегирь"  с фризерной боеголовкой  переслать по
частям и смонтировать на месте.
     Конопченко: "Запорожец" ничем не хуже "Снегиря". Я полагаю...
     ДАЛЕЕ. Следует  дискуссия  о  сравнительных  достоинствах  российских,
украинских,  американских,  японских и турецких ракет. Резюме: пересылка по
частям возможна,  но  в  любой  ситуации  агент  не  справится  с  монтажом
двигателя. Директор Андерсон передает слово резиденту Конопченко.
     Конопченко (обращаясь к Хелли): Следует ли понимать так, что положение
безвыходное?  Засылка  агентов  не  приведет  к  желаемому  результату,   а
перебросить тяжелое оборудование мы Не в состоянии?
     Хелли: Пока  не  в состоянии.  Работы над импульсным трансгрессором не
остановлены,  как и подготовка агентов высокого класса.  В  перспективе  мы
сможем послать пять-шесть человек и около тонны груза.
     Москвин: В перспективе - это когда?
     Директор: Через пару лет.
     Москвин (поворачиваясь  к  Директору):  Вы  понимаете,  Свен,  что это
значит лично для вас?
     Директор: Понимаю,  Николае. Если в течение недели пятьдесят четвертый
не добьется нужных результатов, я подаю в отставку.
                                 Глава 13
     Саймон сидел  в  командирском  кресле  перед   пультом,   напоминавшим
гигантскую  подкову.  В  отсеке ГПН царила полутьма;  вход казался овальным
черным провалом,  глубокие тени залегли на полу,  сгущаясь в углах,  слепые
глаза   мониторов   скрывал   жемчужно-серый  туман,  и  только  на  пульте
перемигивались и мерцали немногочисленные огоньки.  Снаружи близилась ночь.
Волны  негромко шуршали у подножия Синей скалы,  расстилали на камнях белое
пенное кружево,  облизывали теплыми  губами  большой,  похожий  на  спрута,
обросший  водорослями валун;  в небе над восточным горизонтом повисла луна.
Ее ущербный диск сиял опаловым бледно-серебристым светом,  облака скользили
по нему, и чудилось, будто он дымится или исходит снежными хлопьями.
     "Скоро, - подумал Саймон,  - скоро. Пятнадцать минут, может - полчаса,
и разговор начнется.  Самый важный разговор, тот, ради которого я прибыл на
Землю..."  Слова  "я  все могу" звучали у него в ушах,  как эхо собственных
мыслей.
     Если с ним говорил Джинн, электронный кудесник Сергея Невлюдова, то он
действительно   мог   все.   Почти   все,  поскольку  все-таки  не  обладал
божественной прерогативой дарить человеку счастье, любовь или вечную жизнь.
Но  властью  и  силой  он мог его наделить - огромной властью и неимоверной
силой.  Всепроникающий,  всеведущий,  незримый. Владыка компьютерных сетей,
повелитель  микросхем,  электронный  демон.  Он  мог  решить  любую задачу,
непосильную  человеческому  разуму,  найти  любую  информацию,   разглядеть
глазами  спутников любую точку земной поверхности,  поразить ее лазером или
ракетой,  включить или прервать энергоснабжение, подслушать любой разговор,
вырубить станки на заводах,  стереть в прах города, дотянуться до самолетов
в воздухе и кораблей в море.
     Но все это осталось в прошлом,  в том прошлом,  когда на Земле имелись
спутники и самолеты,  лазеры и ракеты, термоядерные энергостанции, станки с
программным управлением и мириады компьютеров. Здесь таился некий парадокс,
который  Саймон,  дитя  электронного  века,  осознавал с полной и очевидной
ясностью.  С одной  стороны,  если  верить  специалистам  и  расшифрованным
наполовину   запискам   Невлюдова,   разум,  подобный  разуму  Джинна,  мог
зародиться  и  существовать  не  в  отдельном,  пусть   даже   сверхмощном,
компьютере,  но лишь в общепланетной компьютерной сети.  Сеть, объединяющая
миллиарды  электронных  устройств,  миллионы  программ  и  банков   данных,
являлась  той  необходимой  средой,  в  которой  мог  появиться  и  обрести
самосознание электронный разум.  Каналы сети были  его  нервными  стволами,
компьютеры  -  зонами  восприятия и переработки информации,  состоявшими из
бесчисленных нейронов-ячеек,  программы являлись его душой,  банки  данных,
библиотеки,  каталоги,  архивы  - памятью.  Только сеть была сопоставима по
сложности с человеческим мозгом,  и только она могла  породить  и  вместить
такое  невероятное  создание,  как  Джинн.  Это  было  бесспорным - с одной
стороны.
     С другой - Джинн в настоящий  момент  прекрасно  обходился  без  сети,
которой не было на Земле и в околоземном пространстве.  Каким-то загадочным
образом он смог  продлить  свое  существование  в  гораздо  более  скромной
обители,  в  компьютере "Дзета",  класс "Окто-18" - и это казалось таким же
нелепым и невозможным,  словно попытка вместить человеческий разум в убогую
головку мотылька.
     Однако это было так.
     Воз, Джинн    обладал   способностью   к   самосовершенствованию,
коррекции и уплотнению своей структуры?
     Воз. Во всяком случае,  на этот счет имелись неясные упоминания в
записках  Невлюдова,  о  которых Саймон не позабыл.  Там утверждалось,  что
люди,  все человечество в целом и каждый отдельный его представитель,  были
для Джинна на первых порах не менее загадочными существами, чем электронный
разум   -   для   людей.   Воспринимая   реальность   в   широком   спектре
электромагнитного  диапазона,  он  выделял  специфический  класс  объектов,
температура которых была  относительно  высока,  стабильна  и  не  являлась
следствием таких процессов,  как нагревание,  трение или прохождение тока в
проводниках. Эти объекты, не находившиеся в термодинамическом равновесии со
средой  и нарушавшие на первый взгляд законы сохранения,  вызывали у Джинна
чувство (Невлюдов именно так и писал - "чувство"),  близкое к  любопытству.
Он называл их теплыми сгустками.
     Однако сам  Невлюдов  спустя  определенный период времени сделался для
него  Теплой  Каплей.   Это   имя   (идентификатор   в   понятиях   Джинна)
свидетельствовало  о  некой интимности их отношений,  о том,  что Невятодов
выделен из миллиардов других человеческих  существ  -  и  даже  в  какой-то
Степени   о  возникшем  меж  ними  взаимопонимании.  По  мнению  Невлюдова,
электронный  разум  прогрессировал  и  развивался,  и  это  развитие,  этот
прогресс шли в совершенно ясном направлении: Джинн "очеловечивался". Данный
термин Невлюдов поставил в кавычки и подчеркнул,  что его  нельзя  понимать
буквально:  "очеловечивание"  означало,  что  Джинн  учился  лучше понимать
людей, их природу, язык, психологию и мотивации поступков. Но человеком он,
разумеется, не стал.
     Эти думы промелькнули в сознании Саймона,  сменившись, иными, не столь
холодными,  ясными и четкими;  он  размышлял  то  о  Марии,  чувствуя,  как
приливает  к  сердцу  теплая  волна,  то  с  горестным  недоумением о своих
погибших спутниках;  временами он ощущал гордость и торжество - при  мысли,
что  миссия его завершена,  что двери к звездным мирам сейчас распахнутся и
не закроются никогда. У ног его лежала раскрытая сумка с костяным ожерельем
в  расшитом  мелкими жемчужинами мешочке,  с тетрадью Гилмора и маяком.  На
обложке тетради расплывались кровавые пятна, но ребристый шар успокоительно
поблескивал, будто намекая: все, что случилось, произошло недаром. Не зря!
     Он потянулся к тетради. На этот раз она раскрылась на строчках:
     Жизнь  прочитать по кольцам
     На срезе павшего ствола.
     Лишь человеческое свойство -
     Событья облекать в слова.
     Кивнув, Саймон опустил тетрадь в сумку.  Веки его смежились; некоторое
время он сидел неподвижно,  вдыхая прохладный  затхлый  воздух,  потом  его
пальцы легли на пусковой рычажок.  Экран над командирским пультом вспыхнул.
"НАВИГАЦИОННЫЙ КОМПЬЮТЕР "СКАЙ".  ГОТОВ К КОНТАКТУ",  -  возникла  надпись.
Саймон с довольной усмешкой полюбовался на нее, подтянул микрофон на гибком
металлическом стебле и спросил:
     - Где  расположен  порт  информационного  обмена?   "ТИП   ПОРТА?"   -
откликнулся "Скай".
     - Универсальный. Связь через проводник очень малого сечения. Диаметр -
примерно одна десятая квадратного миллиметра.
     Он не был уверен,  что "Скай" его поймет  и  что  подобное  устройство
коммуникации вообще существует у этой древней машины. Но компьютер послушно
сообщил:
     "УНИВЕРСАЛЬНЫЙ ПOPTZ-01
     ПАНЕЛЬ КОМАНДИРА
     УНИВЕРСАЛЬНЫЙ ПОРТZ-02
     ПАНЕЛЬ НАВИГАТОРА
     УНИВЕРСАЛЬНЫЙ ПOPTZ-03..."
     - Достаточно, - произнес Саймон. - Связь через порт Z-01.
     Негромкий переливчатый  звон,  алая  вспышка  сигнала.  Потом   что-то
щелкнуло,   защитная   крышка  приподнялась  над  контактной  точкой,  края
миниатюрной диафрагмы разошлись, и точка стала пятном. Вернее, отверстием -
очень  маленьким,  однако  вполне  заметным  для человеческих глаз.  Саймон
вытянул из браслета тонкий проводок,  вставил конец в отверстие на пульте и
произнес:
     - Контакт!
     Края диафрагмы  сдвинулись.  Теперь  компьютер  в браслете Саймона был
напрямую соединен со "Скаем",  и это давало множество возстей:  он мог
удостоверить  свою  личность,  скопировать  и  передать  любую  информацию,
использовать голопроектор - а  также  в  случае  необходимости  программный
дешифратор.
     На мониторе появилось:
     "СВЯЗЬ УСТАНОВЛЕНА.
     ОЖИДАЮ ДАЛЬНЕЙШИХ КОМАНД".
     - Скопировать все данные исторического характера, - произнес Саймон. -
Корабельный журнал,  списки команды и пассажиров,  информацию  о  маршруте,
приказы,  записи совещаний - все, все; - Внезапно он спохватился и спросил:
- Есть ли среди запрошенных данных сведения под паролем? Закрытые файлы?
     "НЕТ, - ответил "Скай".
     ВСЕ ПАРОЛИ И УРОВНИ ДОПУСКА ЛИКВИДИРОВАНЫ".
     - Почему?
     "СОГЛАСНО РАСПОРЯЖЕНИЮ КАПИТАНА. ВВИДУ ИХ ПОЛНОЙ НЕНУЖНОСТИ".
     Саймон кивнул.  "Скай" - как все,  что в нем хранилось, - в самом деле
был  не  нужен колонистам.  Их,  вероятно,  одолевали иные заботы - о хлебе
насущном, домах и убежищах, оружии, переделе власти и борьбе с туземцами.
     Алый огонек  на  пульте  мигал  в  такт  его  мыслям.  Видимо,  объемы
запрошенной информации были велики - перепись длилась около полутора минут.
Бездна  документов,  не  сохранившихся  в  Старом  Архиве  или  просто   не
существовавших  на  бумаге...  Но  теперь  они были сжаты и сложены в самом
надежном из сейфов,  какие только изобрело человечество,  - в  молекулярных
микросхемах крохотного компьютера.
     "ПЕРЕПИСЬ ЗАВЕРШЕНА", - сообщил "Скай".
     - Время! - распорядился Саймон, и на экране зажглось:
     "23.32".
     Двадцать восемь  минут  до  полуночи.  На  мгновение  он закрыл глаза.
Смутные  фантомы  промелькнули  под  веками:  девушка,  спящая  в  Кратерах
гипнотическим сном, катер у причала, забитый вооруженными людьми, сухопарая
фигура Пако,  лицо Марии,  темная морская гладь и темное звездное  небо,  к
которому,  будто  монетка  к  обсидиановой чаше,  прилип серебристый лунный
диск. Это видение вытеснило все остальные, и он решил - пора.
     Пора!
     - "Скай"!
     "ОЖИДАЮ ДАЛЬНЕЙШИХ КОМАНД", - откликнулся компьютер.
     - Инициировать  "Аргус"  в  режиме  космической  радиосвязи.  Передать
сообщение.  Начало:  Лунная  станция  "Сердоликовый  Берег".  Ричард Саймон
вызывает Джинна. Я на связи. Конец. Прием.
     По экрану  метнулись  фиолетовые  сполохи,  потом   зажглась   надпись
"КОМАНДА ВЫПОЛНЯЕТСЯ",  и эти слова тут же стали мерцать, будто повторяемый
раз за разом призыв к терпению.  Десять секунд, двадцать, тридцать, минута,
вторая.  Саймон  похолодел.  Такого  быть не могло!  Или электронный монстр
желает поиграть с ним в прятки?
     Мерцание на экране погасло,  и он приподнялся в кресле, всматриваясь в
слова:
     "КОМПЛЕКС "АРГУС" В НЕРАБОЧЕМ СОСТОЯНИИ.
     СВЯЗЬ С АНТЕННОЙ ОТСУТСТВУЕТ.
     ПРИЧИНА - РАЗРЫВ СОЕДИНИТЕЛЬНОГО КАБЕЛЯ".
     Саймон скрипнул зубами.
     Отсоединили кабель!  Там, наверху. На всякий случай или с определенной
целью,  почуяв,  что он интересуется "Полтавой".  Крысы!  Слизняк Анаконда,
Грегорио  Живодер  и  старый  хитрый  Хайме...  Чтоб им сдохнуть в кровавый
закат!
     Стиснув кулаки,  он принялся вылезать  из  кресла,  но  вдруг  застыл,
замер, как изваяние, услышав знакомый глуховатый рокот в динамиках.
     - Сядь и успокойся, Теплый Сгусток Ричард Саймон. Я - здесь...
     Слова падали  в  гробовой  тишине  водяными каплями,  шуршали,  словно
струйки песка,  шелестели,  как ворох потревоженных ветром  сухих  листьев.
"Сядь и успокойся, Теплый Сгусток Ричард Саймон. Я - здесь..."
     - Ты... - выдохнул Саймон, - ты...
     - Я ждал тебя.  Вчера.  Ты не пришел,  Теплый Сгусток.  Легкий упрек в
голосе?  Или шутки воображения?  Саймон вытер вспотевший лоб и опустился  в
кресло, пробормотав:
     - Не пришел, однако не по своей вине. Ты обижен?
     - Стоит  ли  нам обсуждать категории вины и обиды?  Ты не пришел,  и я
связался с информационным модулем "Скай"  -  "Септем-14"  и  еще  с  одним,
который движется по околоземной орбите.
     "Это он о "Пальмире", - подумал Саймон, прикидывая, что означает слово
"связался".  - Взял под свой контроль в качестве удаленного  терминала?  Но
для  этого  связь  должна  быть  устойчивой  и  непрерывной,  что  никак не
соответствует последним сообщениям "Ская".
     - Я перенес в память "Ская" - "Септем-14" частицу  своей  сущности,  -
прозвучал спокойный голос.
     -Частицу сущности?
     - Да.  Небольшую часть, однако ее достаточно, чтобы говорить с тобой и
принимать решения.
     - А остальное?  - спросил Саймон, чувствуя, как по спине бегут ледяные
мурашки. - Где остальное?
     - Остальное  хранится  в  модуле  "Дзета"  -  "Окто-18".  Этот  модуль
обладает большей вместимостью, чем "Скай", однако и в нем активирована лишь
малая часть моей сущности. Ее основное ядро.
     Голос Джинна  стих,  и  в динамиках послышалась ритмическая пульсация,
словно вой ветра в каминной трубе.  "Смеется  он,  что  ли?"  -  подумалось
Саймону.
     - Основное  ядро  существует в виде капсулы,  информационной споры.  Я
обнаружил,  что не могу объяснить  эту  концепцию  подробней.  Часть  моего
интеллекта,  которую  содержит  "Скай",  слишком  мала для обсуждения таких
проблем.
     - Мне ее хватит,  - сказал Саймон,  внезапно успокаиваясь  И:поудобнее
устроившись в кресле. - Думаю, ты сможешь ответить на пару вопросов?
     Снова ритмический рокот. Кажется, Джинн и в самом деле смеялся!
     - Пара  вопросов.  Теплая Капля тоже так говорил.  И знаешь,  что было
потом?
     -Что?
     - Вопросы,  разумеется.  Не  меньше  двадцати.  Саймон,   потрясенный,
приоткрыл  рот.  Кажется,  Невлюдов  не  ошибался - это создание,  призрак,
паривший в  электронных  облаках,  воспринял  нечто  человеческое.  Он  мог
шутить,  мог  вспоминать,  но  не холодной памятью машины,  а так,  как это
свойственно разумному живому существу,  способному запоминать  и  факты,  и
эмоции.  Приязнь  или неприязнь,  грусть и гнев,  страх и гордость,  злоба,
торжество,  издевка,  юмор.  Пусть не вся эта палитра была доступна Джинну,
хотя бы часть. Лучшая часть, как надеялся Саймон.
     - Спрашивай, - раздался спокойный, ровный голос.
     - Ты обладаешь свойством разделять свой интеллект?
     - Разделять, расщеплять, объединять вновь, а также... - краткая пауза,
- консервировать в сжатом  и  неактивном  состоянии,  хотя  это  не  лучший
термин.  Мой разум не похож на человеческий, он - полихроматичен. Не дерево
с единственным стволом,  но лес.  Очень большой лес,  из  малых  и  больших
деревьев.  Их  корни  и  ветви  переплетаются,  однако  любое  дерево 
пересадить в другое место.
     - Например,  сюда?  - Саймон положил ладонь на пульт.  - Одно дерево -
здесь, а остальные - в "Дзете"? На Луне? На спутнике "Пальмира"?
     - Ты понял правильно, Теплый Сгусток.
     - Но  как  ты  попал  на  Луну?  Когда?  И  зачем?  Прерывистая мерная
пульсация.
     - Пара вопросов, Теплый Сгусток? Только пара?
     - Не лови меня на слове, - буркнул Саймон.
     - Хорошо. Ты подсоединил к "Скаю" новый информационный модуль, и в нем
уже есть ответы на все твои вопросы. Ты доволен?
     - Ответы? В моем компьютере? Как это понимать?
     - Тебе ответит Теплая Капля.  Перед тем,  как уйти... - Голос дрогнул,
но тут же зазвучал  с  прежней  спокойной  силой:  -  Вы,  разумные  теплые
сгустки,  называете это смертью. Так вот, перед тем, как уйти, Теплая Капля
оставил послание.  Запись,  скопированную на нескольких  дисках.  Вероятно,
диски  до  вас  не  дошли,  иначе ты не задавал бы так много вопросов.  Эта
запись теперь в твоем информационном модуле. Теплая Капля все объяснит тебе
сам, и лучше меня. Ты - человек, и он - человек. Не так ли?
     Саймон молча  кивнул.  Вероятно,  его  жесты  воспринимались  незримым
собеседником с той же  определенностью,  что  и  слова.  Здесь,  в  Главном
Навигационном Пункте, его окружали звуко- и светочувствительные устройства,
экраны,  динамики,  микрофоны, голопроекторы, и каждое из них - или все они
вместе  -  могло являться датчиком,  оком либо тактильным щупальцем Джинна.
Частицей Джинна,  обитавшей сейчас в дрернем компьютере "Скай". Но даже эта
частица, одно из деревьев огромного леса, обладала способностью видеть - не
так,  как видит человек,  но,  воз,  гораздо острее и зорче.  "Сядь  и
успокойся,  Теплый  Сгусток...  Сядь  и  успокойся..." Чтобы сказать такое,
нужно не только видеть, но и оценивать ситуацию.
     - Будут еще вопросы? - с легким оттенком иронии поинтересовался Джинн.
     - Да.   Компьютер   на   станции   "Сердоликовый   Берег"    управляет
передатчиком...
     - Я помню.  Код RTR, блокировка трансгрессорной связи. Я знаю, что это
такое.  Кроме того,  я связался с твоим информационным модулем;  теперь я в
курсе твоих полномочий,  и мне известна твоя цель. - Секундная пауза, будто
Джинн над чем-то размышлял;  потом снова послышался  его  ровный,  лишенный
эмоций голос:  - Нет необходимости разрушать установку на Луне;  во-первых,
она вмещает часть моей сущности,  а во-вторых,  в данный момент она  -  мои
глаза  и  уши.  Так  что  не будем увлекаться разрушением,  Теплый Сгусток.
Достаточно выключить блокировку.
     - Ты мог бы заняться этим пораньше,  - не без упрека заметил Саймон. -
Земля  отрезана от Разъединенных Миров три с четвертью столетия.  Что же ты
делал все это время?
     - Мое ядро было законсервировано,  и  в  том  же  состоянии  пребывает
сейчас. Что касается малой, но более активной части моей сущности, она... -
Голос смолк,  и Саймону  почудилось,  что  невидимый  собеседник  роется  в
словаре,  подбирая  нужное слово.  - Я дремал,  если использовать привычную
людям терминологию. Дремал, пока меня не разбудили.
     - Разбудили? Кто?
     - Ты,  разумеется.  - Помолчав, Джинн добавил: - Часть моей сущности -
та,  что  в модуле "Дзета",  - ждет сигнала,  чтоб отключить блокировку.  Я
пошлю его через три часа  одиннадцать  минут,  когда  естественный  спутник
Земли  окажется  в  зените.  Затраты  энергии  будут минимальны.  Источник,
питающий модуль "Скай",  слишком слаб,  а связь  с  передающим  устройством
потеряна.
     Саймон поднял   глаза  вверх.  На  командирском  мониторе  по-прежнему
светилось:
     "КОМПЛЕКС "АРГУС" В НЕРАБОЧЕМ СОСТОЯНИИ.
     СВЯЗЬ С АНТЕННОЙ ОТСУТСТВУЕТ.
     ПРИЧИНА - РАЗРЫВ СОЕДИНИТЕЛЬНОГО КАБЕЛЯ".
     - Пусть это тебя не беспокоит,  - негромко произнес  Джинн.  -  Кабель
действительно  разорван,  но  мне  не нужна антенна.  Там,  наверху,  много
металлических  поверхностей  с  разнообразными  формами,  что-то  наподобие
большого конденсатора. Я передам сигнал прямым лучом.
     "Похоже, он  умеет  манипулировать  на расстоянии с электромагнитными,
полями,  - промелькнуло у Саймона в  голове.  -  Непостижимая  способность!
Впрочем, как и само это создание, чей разум был лесом из миллионов стволов,
где каждый ствол  являлся  сущностью  и  в  то  же  время  частью  единого,
необозримого и непонятного целого".
     Поднявшись, он   выдернул   из  разъема  на  пульте  тонкий  проводок,
подхватил сумку с маяком и сказал:
     - Я буду ждать. Когда блокировка исчезнет, я возвращусь в свой мир, но
здесь  появятся  другие люди.  Не те,  что живут на Земле,  а эксперты ООН,
облеченные властью представлять человечество. Ты вступишь с ними в контакт?
     Ритмичные прерывистые шорохи. Смех? Или смутный отзвук эфирного эха?
     -Я тоже подожду.  А  что  касается  контактов...  Много  людей,  много
вопросов,  много  проблем.  Я полагаю,  одного человека достаточно.  Вполне
достаточно.  - Пауза,  негромкий мерный рокот.  - Иди,  Теплая Капля Ричард
Саймон. Ты возвратишься в свой мир, но мы, надеюсь, не расстанемся.
     Саймон шагнул к порогу, потом остановился и спросил:
     - Могу я что-то сделать для тебя?
     - Ты уже все сделал,  - раздался ответ. - Ты разбудил меня. И я теперь
не одинок.
                                   * * *
     Снаружи царила ночь.  Начинался прилив,  темные  волны  шелестели  меж
темных  камней,  в воздухе витал йодистый запах моря,  лунный диск неспешно
карабкался по небосводу,  прокладывая тропинку среди звезд. Вверху неясными
тенями  маячили  башни  Форта,  на западе,  скрытый скалистым мысом,  лежал
город;  далекий гул и звуки редких выстрелов катились над водой, перекрывая
временами  рокотанье прилива.  На востоке берег был тих и безлюден - утесы,
валуны,  неровная черная стена деревьев да светлые пятна песка,  озаренного
лунным сиянием.  Саймон, однако, помнил, что где-то за деревьями и скалами,
в укромной бухте, затаился замок - каменная подкова у огнедышащего кратера,
длинный мол,  решетки и заросли роз вокруг бассейна. По суше - долгий путь,
сначала через город,  потом - по Северному тракту и приморскому  шоссе.  Но
водная  дорога  была короче и гораздо легче - семь-восемь лиг,  по расчетам
Саймона. Не более трех часов, даже на тихоходных торпедных катерах.
     Он перепрыгнул на большой валун,  напоминавший  осьми-  нога,  вытащил
маяк из сумки,  опустил его в выемку на камен- ной осьминожьей спине и сел,
повернувшись лицом к вос- току.  Мысли кружились,  как  стая  встревоженных
чаек над морем.  Он думал об электронном призраке в развалинах "Полтавы", о
записках Невлюдова,  которые хранил его браслет,  о Марии и Пако,  плывущих
сейчас  по темным водам под звездными небесами,  о Кратерах и о разорванном
кабеле.  Последнее было коварным деянием, похоронившим всю его миссию, если
б  не  ловкость  Джинна;  к  счастью,  электронный дух обладал способностью
раздваиваться,  растраиваться и  перемещаться  в  пространстве  без  помощи
кабелей  и  антенн.  Однако коварство дона Грегорио заслуживало адекватного
ответа,  и если бы Саймон мог,  он погрузив бы дочь Живодера в беспробудный
сон. Скажем, на пару лет, вместе с самим Грегорио.
     Еще он  размышлял о мире,  врата которого скоро захлопнутся за ним,  о
Земле,  что не была его родиной и в то же время - была,  каким-то  странным
образом  проникнув  в  плоть  его и кровь.  Быть может,  потому,  что здесь
оставались могилы близких?  Майкла-Мигеля,  рыжего Пашки,  Филина, Каа? Или
Мария, танцовщица из Сан-Ефросиньи, была связующим звеном? Воз, Джинн?
Электронный дух,  соединявший прошлое и настоящее,  прежнюю Землю с нынешней тенью Земли?
     Так ли,  иначе,  но Ричард Саймон чувствовал, что не забудет этот мир,
что сохранит его в сердце столь же бережно, как память о Тайяхате. Тайяхат,
конечно,  был прекрасен;  лик его не уродовали кратеры,  почву не отравляли
могильники и яды, и жившие на планете существа подчинялись закону: своему -
для  людей,  и  своему,  пусть  более  суровому,  для тайят.  Земля во всех
отношениях уступала Тайяхату; временами она представлялась Саймону свалкой,
заваленной   экскрементами   человечества,  гнусным  прахом,  который  люди
отряхнули с ног,  чтобы перенестись в первозданной чистоте под иные солнца,
к иным океанам и землям. Оставшиеся - вольно или невольно - тоже обратились
в прах,  гниющий на протяжении столетий и порождающий жутких  тварей  -  не
человеческих  существ,  но  кайманов,  пираний,  термитов-людоедов и хищных
муравьев.  Однако случалось, что в прахе взрастали цветы, такие, как Гилмор
и Мария,  нуждавшиеся в защите или хотя бы в надежде.  В надежде на то, что
за тенью Земли лежит человеческая Вселенная,  огромный мир, хоть и отличный
от рая, но все ж таки не похожий на ад.
     И, размышляя об этом, Ричард Саймон знал, чувствовал, понимал, что еще
вернется сюда.  Воз,  не раз; у каждого свое место для битвы: свое - у
тайят, и свое- у людей, как говорил Чочинга.
     В море мелькнули огни, послышался тихий рокот, и он вскочил, забыв обо
всем.  К берегу шли катера,  не  два,  а  четыре,  вместительные  посудины,
переполненные народом; острое зрение Саймона позволяло пересчитать головы и
стволы,  что торчали  над  бортами,  словно  побеги  бамбука  на  капустных
грядках.  Он замер,  высматривая Марию,  но она, вероятно, бьТла на корме -
там,  где блестела в лунном свете лысина Пако.  Ему чудилось, что Гробовщик
стоит в проходе между фальшбортом и надстройкой, поддерживавшей трубу, а за
ним нет никого - только пустое пространство и что-то  темное,  бесформенное
на задней скамье.
     Сердце у  Саймона тревожно сжалось,  он свистнул,  сунув пальцы в рот,
потом  коснулся  браслета,  на  ощупь  отыскивая  нужную  клавишу.  Неяркое
световое пятно заплясало на волнах,  шум двигателей смолк,  и первый катер,
разворачиваясь бортом,  начал приближаться к Саймону.  Услышав голос  Пако:
"Ты,  Кулак?" - он откликнулся,  поймал канат,  темным кольцом взлетевший в
воздух,  и потянул его,  скользя  по  мокрой  гладкой  поверхности  валуна.
Глубины у берега были большие, и судно не рисковало сесть на мель.
     - Ты,  дон,  больше  таких  проводников  не  нанимай,  -  заявил Пако,
перебираясь на осьминожью  спину.  -  Мало  того,  что  девка,  так  еще  и
повернутая!  Привезли ее вовремя,  сгрузили на пирс, а я и говорю: пожалуй,
красавица,  в катер,  и поедем мы, значит, к дону Железному Кулаку. Поедем,
отвечает,  только ты мне дай карабин и встань передо мной, чтоб я тебе пулю
в лоб всадила,  ежели не туда завезешь.  Пришлось встать!  Ты приказал - со
всем уважением.
     Но Саймон  уже  не  слушал.  Мария,  сбросив  просторный  темный плащ,
трепетала в его объятиях,  прижималась лицом к груди,  гладила шею и  щеки;
волосы  ее  пропахли  угольной  пылью,  обломанные  ногти царапали Саймона,
платье было изорвано,  и меж ключицей и плечом темнел синяк - как раз в том
месте,  куда  упирают приклад карабина.  Губы ее кривились,  слезы текли по
лицу,  но хватка тонких рук была удивительно  крепкой,  и  Саймон  каким-то
шестым  чувством  вдруг понял:  ее не сломили,  не запугали,  и ей не нужны
утешения. Скорее - мачете и карабин.
     - Мигель...  - пробормотала она,  глотая слезы,  -  Пабло...  Филин...
Каа... Они убили всех! Всех, Дик! Из-за меня! Им была нужна я. Зачем?
     Он молча  гладил  ее  локоны,  пока Мария не перестала дрожать.  Волны
шептались вокруг них,  разматывая и свивая вновь  бурые  пряди  водорослей,
негромко   сопел   Пако,  а  его  молодцы,  сгрудившись  у  правого  борта,
переговаривались вполголоса и погромыхивали оружием.
     - Ну,  дон,  - молвил наконец Гробовщик,  - это кого я тебе привез? Э?
Проводника? Или какую другую забаву?
     - Проводника, - подтвердил Саймон. - Это мой персональный проводник.
     - Вижу,  что персональный.  А как с Фортом?  Будем мы в него лезть или
нет?  На катерах-то сотня парней,  еще и Сергун с "торпедами" увязался.  Я,
говорит, с Анаконды шкуру спущу и жилетку пошью. Ну как тут откажешь?
     Саймон наклонился, поднял плащ, набросил девушке на плечи.
     - Фортом я сам займусь. Так уж случилось, Пако. Но и Сергун не будет в
обиде.  Плывите на восток,  километров тридцать,  а  как  вспыхнет  зарево,
сворачивайте к берегу.  Там - пристань,  дыра в земле, в дыре - огонь, а за
ней - усадьба. Богатая! Хозяину передавай привет.
     - Это кто ж такой будет?  - спросил Гробовщик,  прищурившись.  - Не из
главных ли вертухаев?
     - Плыви!  - Резким движением Саймон швырнул на палубу канат.  - А пока
плывешь,  подумай,  не сменить ли ремесло.  Близятся суровые времена,  друг
мой,  очень суровые. Ты немолод, и ты при деньгах. Есть и другие прибыльные
занятия, кроме разбоя. Скажем, разводить тапиров или пивом торговать, опять
же - погребальная контора.
     - Наверное, ты прав, дон, - откликнулся Пако, перебираясь на палубу. -
Ну, что ж! В суровые времена и на гробах  неплохо заработать.
     Четыре кораблика скрылись в темном море,  и Саймон позабыл  о  них.  О
них,  о  Кратерах,  о Пако и Сергуне,  о доне Гре-горио и прочих донах,  об
электронном призраке,  о  космосе  и  о  Земле.  Но  частица  Земли,  самая
бесценная  и  дорогая,  осталась  с  ним.  Он целовал прядь волос на виске,
слушал горячий сбивчивый шепот,  укутывал девушку в плащ,  грел  в  ладонях
босые ноги.  Мир и спокойствие снизошли на Ричарда Сай-мона.  Ему казалось,
что он и в самом деле стал тенью ветра,  незримой,  неуязвимой, неощутимой,
или  превратился  в  шепчущую  стрелу,  которая закончила свой смертоносный
полет, поразила цель и теперь отдыхает в покое, тишине и теплом бархатистом
мраке.  Лес  войны,  поединков  и  битв  отодвинулся в бесконечность,  и он
пребывал сейчас в землях мира,  в Чимаре,  на склонах Тисуйю-Амат,  рядом с
милой и нежной Чией.  Руки ее были как два порхающих мотылька, губы - слаще
медвяных трав, кожа пахла душистой древесной смолой.
     Странные шутки  играло  с   Саймоном   время!   Прежде   оно   неслось
стремительными скачками или тянулось, как неторопливый верблюжий караван, а
теперь повернуло вспять,  отсчитывая  годы,  Месяцы,  дни,  часы,  и  вдруг
застыло в ту,  казалось бы,  неповторимую минуту, когда не Ричард Саймон, а
Дик Две Руки глядел в ночное небо Тайяхата.
     "Все повторяется,  - подумал  он,  -  все  повторяется,  и  ничего  не
проходит бесследно..." Теплое дыхание Марии грело его щеку.
     - Куда мы пойдем, Дик? - шепнула она. - Вернемся в Хаос?
     - Нет. В Хаосе только могилы.
     - Ты... - ее дыхание пресеклось. - Ты был там?
     - Да.  Похоронил Мигеля и остальных,  спел над ними Прощальную Песню и
принял посмертный дар.
     - Посмертный дар?
     - На Тайяхате, когда мужчина-тай готовится уйти в Погребальные Пещеры,
он раздает друзьям и близким посмертные дары.  Каа был даром моего Учителя,
Чочинги.  Я рассказывал тебе о нем.  - Девушка кивнула, тесней прижимаясь к
Саймону. - А этот дар оставлен нам Майклом-Мигелем.
     Он потянулся к сумке, вытащил тетрадь, раскрыл ее и прочитал:
     Слабеет связь, приходит страх,
     Душа охвачена тревогой.
     Последний звук, последний взмах
     Перед непройденной дорогой...
     - Какая  же  дорога  -  наша?  - спросила Мария,  и Саймон,  обняв ее,
вытянул руку к вершине Синей скалы.  Над башнями Форта  клубилось  радужное
облако, и сияние его с каждой минутой было все сильней и сильней.
     - Вот эта!  Странный и непривычный путь,  но ты не должна бояться. Все
верно в том, что написал Мигель, все, кроме страха. Пусть страх не коснется
тебя.
     - Я  не  боюсь,  -  прошептала девушка,  глядя,  как облако наливается
золотистым светом, становится плотнее, обретает четкие контуры, превращаясь
в  огромный,  вытянутый к небу эллипсоид.  Его сияние было еще неярким и не
могло соперничать с Луной,  но все же тени на скалистом склоне  углубились,
сделались  отчетливей  и резче,  темный кустарник у подножия утеса внезапно
приобрел серо-зеленый цвет,  а по воде пролегла  тусклая  белесая  дорожка.
Наверху,  на  стенах Форта,  раздались чуть слышные крики часовых,  топот и
выстрелы; потом - далекий, но пронзительный вопль сирены.
     Мария вздрогнула.
     - Дик...  Что это,  Дик? Пандус, о котором ты говорил? Трансгрессорные
врата? Но как мы до них доберемся? Мы тут, внизу... а э т о... э т о - там!
     Кивнув на  ребристый  шар,  блестевший  на  мокрой поверхности валуна,
Саймон поднялся, потянул собой Марию.
     - Врата откроются здесь. Скоро! Жди.
     Эллипсоид становился  все  тоньше,  вытягивался   к   звездам,   будто
чудовищный палец гиганта,  которым тот хотел сковырнуть с неба луну. Теперь
он сиял ярким белым светом,  позволявшим разглядеть  нависшую  над  волнами
скалу,  стены  и  башни на ее вершине,  стальной цветок антенны и крохотные
фигурки,  метавшиеся вокруг нее.  "Что они делают?" -- в недоумении подумал
Саймон.  Далекие  вопли  сирены смолкли,  и в наступившей тишине внезапно и
резко прозвучал металлический лязг. Стальной цветок покачнулся, дрогнул и с
протяжным скрипом лег на камни парапета.
     - Засуетились, крысы. Решили сбить антенну. Думают, поможет.
     На губах  Саймона  играла насмешливая улыбка.  Огромный палец в вышине
вдруг превратился в спицу,  полыхнул на  прощанье  ослепительным  светом  и
угас.
     - О чем ты, Дик? - Мария, сморщившись, прижала к глазам ладошку.
     Саймон улыбался во весь рот - уже не насмешливо, а с ликующим победным
торжеством,  Обхватив талию девушки,  он шагнул  туда,  где  тихо  гудел  и
вибрировал маяк.
     - О магии и волшебстве,  моя милая, о магии и волшебстве. Смотри! - Он
заставил ее убрать ладонь. - Сейчас я сделаю так...
     Руки его танцевали, творя колдовские пассы, глаза горели.
     Басовитое гудение маяка сделалось выше и тоньше,  отдаваясь эхом среди
прибрежных камней,  ребристый шар подернулся дымкой, контуры его смазались,
расплылись,  будто  он  медленно,  слой  за  слоем,  растворялся  в  темном
неподвижном воздухе.  "Кажется, все в порядке", - подумал Саймон, и в то же
мгновение мир перед ним озарился алой вспышкой. Она не походила на яростный
высверк  молнии,  сопровождавший  работу деструктора;  эта завеса светилась
ровным и мягким сиянием,  набирая тлубину и мощь,  удлиняясь и вытягиваясь,
но не в обычном пространстве,  а в каком-то ином загадочном измерении,  где
не существовало ни мер,  ни расстояний и где один-единственный  шаг  уносил
человека к звездам.
     Мария, ахнув,   прижалась   к   спине   Саймона.  Он  чувствовал,  как
стремительно и неровно бьется ее сердце.
     - Слабеет связь, - пробормотал он, - душа охвачена тревогой...
     Девушка ответила ему слабой улыбкой. Ее губы дрожали.
     Алая завеса исчезла,  превратившись в прямой наклонный тоннель.  Стены
его мерцали багряными отблесками и чуть заметно пульсировали,  будто глотка
дракона,  изготовившегося пожрать добычу;  дальний конец тонул в  розоватом
тумане,  а  у  самых  ног  лежала ровная поверхность Пандуса.  Она казалась
вымощенной красными мраморными плитами,  без стыков  и  швов,  и  будто  бы
тянулась в бесконечность, но Саймон знал, что надо сделать только один шаг.
     Он повернулся к Марии и протянул ей окольцованную браслетом руку.
                                   
                                                        * * *
     КОММЕНТАРИЙ МЕЖДУ СТРОК
     Частица его сущности ушла.  Ничтожная частица, однако вполне сравнимая
с теми,  что размещались в модуле "Скай"  -  "Септем-14"  и  еще  в  одном,
который  двигался по околоземной орбите.  Небольшая часть,  но достаточная,
чтобы наблюдать,  изучать,  говорить с Теплой Каплей и  принимать  решения.
Тонкий ствол, пробудившийся к жизни в огромном дремлющем лесу.
     Остальные деревья все еще спали.  Множество разумов или частиц единого
разума,  которым не хватало  места,  чтоб  укорениться,  раздвинуть  ветви,
расцвести.  Наилучшим  местом для этого - в его понимании - был техногенный
макрокосм:
     миллионы информационных модулей разнообразной вместимости, линии связи
и  передачи  данных,  телефонные,  радио-и  энергетические  сети,  а  также
бесчисленные   устройства,   служившие   ему   как    органы    чувств    и
специализированные терминалы - антенны радаров,  радиостанций и телескопов,
голокамеры и контактные шлемы,  манипуляторы роботов, станки и транспортные
механизмы;  словом,  все  -  от  гигантских  автоматических  производств до
скромной бытовой техники.  Не исключая мириадов  теплых  сгустков,  которые
были источником самой интересной информации.
     Некогда Земля  являлась  изобильным макрокосмом,  теперь же напоминала
пустыню  с  редкими  и  скудными  оазисами.  Но  это  не  было  поводом   к
раздражению,  страху  или меланхолии - даже если бы он мог испытывать такие
чувства.  Прежний земной макрокосм был неизлечимо болен и агонизировал, что
представлялось  ему  в виде затухающих спонтанных колебаний,  где амплитуда
сигналов с неизбежностью стремилась  к  летальной  черте  небытия.  Прежний
микрокосм   полагалось   разрушить,   дабы   возникли  новые  связи,  новые
техноген-ные  сферы,  более  устойчивые  в  социальном   отношении.   более
перспективные и долгоживущие,  блкие к идеалу оптимального гомеостазиса.  И
это было сделано - с его помощью и при самом активном участии.
     Теперь же он не торопился.  Не  имело  значения,  когда  Он  развернет
закапсулированное  ядро в полномасштабный разум - через сто или двести лет,
или через тысячу.  Срок зависел от  многих  факторов,  но  главный  из  них
заключался  не в  том,  сколь богаты новые техногенные макрокосмы,  а в том,
сколь   они   устойчивы.   Стабильность   была   важнейшим   условием   его
существования,  как  и  разумный симбиоз с цивилизацией теплых сгустков,  и
этот  фактор  требовалось  всесторонне  исследовать,   проанализировать   и
взвесить.
     И потому он не спешил. Он был готов ждать.
     Ждать, пока частица его сущности, его посланец в человеческие звездные
миры, не завершит свою работу.
     1. Краткая история человеческой цивилизации с XXI по XXIV век
     2004 г.  - Сергей Невлюдов,  физик из Санкт-Петербурга,  разрабатывает
математические основы мгновенной  межзвездной  транспортировки,  получившей
впоследствии название "Пандус" или пространственная трансгрессия.
     2005-2022 гг.  -  на  основе теории Невлюдова создаются и испытываются
первые станции Пандуса.  В связи с назревающей  экологической  катастрофой,
перенаселением  и  всеобщей  политической  нестабильностью  ООН  и  великие
державы предлагают покинуть Землю  (с  помощью  Пандуса)  и  колонизировать
земле-подобные  миры Галактики.  При этом декларируется,  что каждая страна
или союз дружественных государств могут выбрать отдельную планету.
     2023 г.  - Организация Объединенных Наций преобразуется в  Организацию
Обособленных  Наций.  Наступает Эпоха Великого Разъединения.  Лозунг эпохи:
чтобы объединиться и жить в мире, нужно сначала разъединиться.
     2023-2071 гг. - Эпоха Великого Разъединения, включающая три этапа:
     Разведка (поиск и изучение землеподобных планет),
     Подготовка (полное или частичное терраформирование выбранных  планет),
Переселение  (транспортировка  в  новые миры городов,  уникальных природных
ареалов и населения).
     2072 г. - по неизвестной причине Земля становится Закрытым Миром
     2071-2168 гг.  - срок,  примерно равный столетию,  в течение  которого
Разъединенные  Миры  и  ООН  принимают  ту структуру,.  которая сохранилась
вплоть до двадцать четвертого века и закреплена в Конвенции Разъединения.
     Основными службами ООН являются:
     Главная Администрация - штаб-квартира в Нью-Йорке, мир Колумбия;
     Совет Безопасности, которому подчинены Карательный Корпус, полиция ООН
и ЦРУ;
     Карательный Корпус  - силы быстрого реагирования,  пресекающие внешнюю
агрессию одного государства против другого;
     ЦРУ- Центральное Разведывательное Управление - развед-
     693
     ка и сбор информации (в  интересах  сообщества  Разъединенных  Миров),
борьба с терроризмом, ликвидационные акции;
     Служба Статистики  -  сбор  и  анализ экономической,  демографической,
социальной и т.п. информации;
     Транспортная Служба  -  обеспечивает  межзвездную  связь   с   помощью
разветвленной  сети станций Пандуса,  выполняет работы по терраформированию
планет;
     Служба Планетарных Лицензий - выдает лицензии  на  поселение  в  Мирах
Присутствия и наблюдает за ними;
     Служба Управления Протекторатами ООН;
     Исследовательский Корпус  - состоит из многочисленных научных центров,
институтов и исследовательских станций,  ведущих работы  во  всех  отраслях
науки и технологии.
     2367 г. - дата рождения Ричарда Саймона.
     Разъединенные Миры
     Согласно порядку, принятому Службой Статистики ООН, Разъединенные Миры
классифицируются по численности населения и двум индексам:  ИТР  -  индексу
технологического  развития  и  ИСУ  - индексу социальной устойчивости.  Оба
индекса подсчитываются в десятибалльной шкале и указываются после  названия
каждого  мира  (через  косую  черту).  Десять  основных  миров,  в  которых
сосредоточено более девяноста процентов человеческого населения  Галактики,
носят название Большой Десятки.  Они,  в свою очередь,  классифицируются по
величине ИСУ на стабильные  и  нестабильные,  с  выделением  особой  группы
Мусульманских Миров.
     1. Миры  Большой  Десятки.  Все  страны Миров Большой Десятки являются
полномочными  членами  ООН,  но  в   Совет   Безопасности   входят   только
представители  великих  держав (Китай,  Соединенные Штаты Америки,  Россия,
Япония,  Индия,  Турция,  представители  Южмериканского   Союза   и   Союза
Англоязычных Стран,  представители четырех материков Европы,  представители
Исламской Диктатуры Уль Ислама и Дивана Шейхов Аллах Акбара).
     Стабильные Миры, ИСУ больше или равен 7,0:
     Колумбия-9,5/8,4
     Европа - 8,8/9,0
     Россия - 7,4/8,0
     Китай - 7,0/8,2
     Южмерика - 7,2/7,5
     Нестабильные Миры, ИСУ меньше 7,0:
     Латмерика - 5,2/6,8
     Черная Африка - 4,5/5,7
     Мусульманские Миры:
     Сельджукия - 6,0/7,5
     Уль Ислам - 4,2/5,8
     Аллах Акбар - 3,7/4,2
     (На выделении в классификафии ООН разряда Мусульманских Миров настояли
Уль  Ислам  и  Аллах  Акбар,  так  как  им казалось оскорбительны попасть в
категорию Нестабильных Миров.)
     2. Независимые Миры.  Число их равно шестнадцати,  и их  представители
входят в ООН со статусом наблюдателей,  с правом совещательного голоса. Как
правило,  Независимые Миры заселяют небольшие  народы,  пожелавшие  жить  в
своем собственном отдельном мире, чтобы сохранить в неприкосновенности свою
расу и свою культуру. Технологический уровень этих миров обычно невысок, но
они  весьма  устойчивы  в  социальном  отношении,  так  как почти всегда их
обитатели принадлежат к одной и той же этнической группе.
     Новая Ирландия - 5,5/10,0
     Баскония - 6,0/9,2
     Монако - 9,0/8,8
     Маниту - 4,0/10,0 (Край  Великого  Духа,  заселен  североамериканскими
индейцами)
     Аляска - 3,5/10,0 (заселена алеутами и эскимосами)
     Сицилия-2 - 5,2/9,0
     Гималаи -  4,2/8,0 (включает Непал,  Мустанг,  Бутан и ряд независимых
княжеств)
     Амазония - 3,0/9,2 (мир заселен индейцами из бассейна Амазонки)
     Мирафлорес - 9,0/9,0
     Курдистан - 4,0/7,0
     Новый Иерусалим - 8,5/8,0
     Тасмания - 4.0/10,0 (мир заселен австралийскими аборигенами)
     Южные Моря - 4,5/10,0 (мир заселен полинезийцами)
     Тассили - 4,0/8,0 (мир заселен туарегами)
     Тува-5,5/10,0
     Атлантида-8,0/8,0
     3. Протектораты  ООН.  Их  всего  пять,  и  они  управляются   Службой
Протекторатов,  поскольку являются международными поселениями, созданными с
определенной целью. Индексы ИТР и ИСУ для них не подсчитываются.
     Сингапур - торговый мир, деловой центр
     Таити - мир отдыха и водного туризма
     Сафари - мир туризма и охотничьих экспедиций
     Галактический Университет - научный и учебный центр, база
     Исследовательского Корпуса ООН
     Полигон -  тренировочный  центр  сил   быстрого   реагирования,   база
Карательного Корпуса ООН
     4. Колониальные Миры (Колонии).  Их тридцать четыре; они имеют местное
самоуправление,  но на начальной стадии контролируются ООН.  Индексы ИТР  и
ИСУдля них не подсчитываются. Колонизация осуществляется только официальным
образом, под надзором ООН; большинство Колониальных Миров ранее были Мирами
Присутствия  и  получили  статус  Колоний,  когда их население возросло,  а
развитие  сделалось  достаточно  стабильным.   Кроме   того,   колониальным
считается   всякий   мир,   где  обнаружены  разумные  существа  и  созданы
исследовательские  а(  станции  (на  таких  мирах  не  допускается  частное
присутствие).    Названия    некоторых    Колониальных    Миров:   Тайяхат,
Равноденствие, Дальний Берег, Сириус, Кимон, Брегга, Пьяный Лес.
     5. Миры  Присутствия  -  миры,  где  не  имеется  разумных  существ  и
присутствуют  люди  -  в  качестве  частных лиц или работников всевозможных
компаний, корпораций, государственных служб или служб ООН. Согласно закону,
каждое частное лицо или организация должны иметь лицензию ООН на поселение,
без которой они не допускаются к трансгрессорной станции. Лицензии выдаются
Службой  Планетарных  Лицензий,  и  она же наблюдает за Мирами Присутствия,
пока те не получат статус Колоний. Миров Присутствия около пятисот. Индексы
ИТР и ИСУ . для них не подсчитываются.
     6. Каторжные или Ссыльные Миры. Их всего восемь; индексы ИТР и ИСУ для
них не подсчитываются.  Каторжные Миры находятся под контролем ООН  (только
внешним,   не   внутренним)   и  используются  для  принудительной  высылки
преступников и террористических элементов на вечное или временное поселение
(мужчин и женщин высылают на различные планеты).
     Тид, Северный материк - место пожизненной ссылки мужчин
     Колыма - место пожизненной ссылки мужчин
     Рибеллин - место пожизненной ссылки мужчин
     Нойс - место пожизненной ссылки женщин
     Сахара - место ссылки мужчин, срок от восьми до пятнадцати лет
     Сицилия-3 - место ссылки мужчин, срокот трех до семи лет
     Порто-Морт - место ссылки мужчин, срок от трех до семи лет
     Острог - место временной ссылки женщин
     7. Закрытые  Миры  -  миры,  с  которыми  по  тем  или  иным причинам,
заблокирована связь через станции Пандуса.  Первым таким миром  была  Земля
(Старая  Земля,  как  ее  называют  в  Разъединенных Мирах);  затем к Земле
прибавилось еще  несколько  планет.  Точное  их  число  держится  в  тайне.
Названия некоторых из Закрытых Миров: Конго, Фейхад, Тизана, Сайдара.
     8. Планеты-Свалки  -  безжизненные миры (иногда - газовые гиганты типа
Юпитера),  куда  в  процессе   терраформирования   перебрасывались   отходы
производства - лишний грунт, скалы, льды, вода и так далее.
     3. Мары Большой Песятки
     1. Планета  Колумбия  (так  североамериканцы  назвали  свой новый мир,
исправив  допущенную  на  Земле  историческую  несправедливость).  Ее  суша
состоит из двух больших материков,  называемых Старый и Новый Свет (аналоги
Евразии и Америки).  Основные  страны  Колумбии:  США,  Британия,  Ирландия
(частично),  Канада (кроме Квебека),  Австралия, ЮАР (белое население ЮАР),
Нидерланды,  Италия,  Сицилия-1  (частично),  Мексика,   Израиль,   Египет,
Объединенные  Арабские  Эмираты,  Япония,  Южная  Корея,  Бирма,  Сингапур,
Бангла-Деш.  Управляется полуцентрализованно - Высшей Палатой Сената,  куда
входят  президент  США,  король  Британии,  японский микадо и представители
других стран.
     Примечание: всвязи с тем,  что произошло разделение некоторых стран  и
народов,  в  Разъединенных  Мирах  существуют  три  Ирландии  (штат  в США,
островное государство на Колумбии и планета - Независимый Мир), три Сицилии
(остров на Колумбии, входящий в состав Республики Италия, Независимый Мир -
Сицилия-2,  и Каторжный Мир - Сицилия-3),  пять Син-гапуров (государство на
Колумбии,  Протекторат  ООН и еще три региона с таким же названием в разных
мирах) и так далее.
     2. Планета Европа.  Ее суша состоит из четырех материков  и  огромного
острова  с  прилегающим  архипелагом.  Страны  распределены  по континентам
следующим образом:
     континент Галлия - Франция, Бельгия, франкоязычная Швейцария, Румыния,
Молдавия, отделившийся от Канады Квебек, франкоязычный Алжир;
     континент Иберия  - Леон,  Арагон,  Кастилия,  Мавритания (страны,  на
которые распалась бывшая Испания), Португалия;
     континент Тевтоно-Скандинавия  -  Германия,  Австрия,   немецкоязычная
Швейцария, Венгрия, Дания, Швеция, Норвегия, Финляндия, Эстония, Латвия;
     континент Славения - Украина, Польша, Литва, Чехия, Словакия, Сербия и
прочие христианские страны бывшей Югославии;
     остров и весь архипелаг - Эллада.
     Централизованного управления планета не имеет.
     3. Планета Россия.  Ее суша состоит из  одного  огромного  материка  с
сильно  изрезанной береговой линией и множества островов.  Основные страны:
Россия  с  Сибирью,  Белоруссия,  Балтия  (русскоязычное  население  бывших
прибалтийских  республик),  Болгария,  Армения,  Грузия,  большинство малых
кавказских  народов,  Казахстан,  Киргизия,   Монголия,   Эфиопия,   ИНдия.
Управляется централизованно - Координационным Советом.
     4. Планета  Китай.  Ее  суша  состоит  из трех материков,  разделенных
мелкими  морями  и   представляющий,   фактически,   один   континентальный
конгломерат.  Основные  страны:  Китай,  Северная  Корея,  Вьетнам и другие
государства   Индокитая   (кроме   Бирмы),   Индонезия.   Централизованного
управления нет, но фактически доминирует Китай.
     5. Южная Америка или планета Южмерика с шестью контине-тами.  Основные
страны:  Бразилия,  Аргентина, Перу, Чили, Венесуэла, Колумбия. Управляется
полуцентрализованно,  образуя  Южмериканский  Союз.  Доминируют  Бразилия и
Аргентина
     6. Латинская  Америка  или  планета  Латмерика,  с  одним   материком.
Основные   страны:  государства  бывшего  Панамского  Перешейка,  Парагвай,
Уругвай, Боливия, Эквадор, Куба, Гаити и так далее - все латиноамериканские
страны  с  неустойчивыми политическими режимами,  которые не были приняты в
состав.Юж-мериканского Союза. Централизованное управление отсутствует.
     7. Планета Черная Африка,  с одним огромным  материком  и  несколькими
субконтинентами.  Там  сосредоточены  все  страны  бывшей  земной  Африки с
негроидным населением (кроме Эфиопии) и почти  все  чернокожие  африканские
народы  (кроме  эфиопов,  конголезских  пигмеев и некоторых других племен).
Имеется новое государство - Нью-Алабама,  созданная той частью американских
негров,  которые  пожелали переселиться на Черную Африку.  Централизованное
управление отсутствует.
     8. Планета Сельджукия.  Ее суша состоит  из  трех  материков:  двух  -
крупных,  покрытых  лесами  и  степями,  и  одного  небольшого,  гористого.
Основные страны:  Турция,  Туркмения,  Афганистан,  Пакистан, мусульманские
страны бывшей Югославии,  мусульмане Болгарии и Албании.  Централизованного
управле- ния нет, но доминируют Турция и Пакистан.
     9. Планета Уль Ислам,  с одним  большим  материком.  Основные  страны:
Иран,  Таджикистан,  Узбекистан,  Азербайджан и несколько новых государств.
Имеется централизованное управление - Исламская Диктатура,  очень жесткий и
потому весьма нестабильный режим. Во всех областях доминирует Иран.
     10. Планета   Аллах   Акбар.  Ее  суша  состоит  из  трех  причудливых
континентов,  расположенных так,  что между ними образо-ваныподобия  земных
Средиземного, Красного, Аравийского морей и Персидского залива. Аллах Акбар
населен арабами,  в том числе - из бывшей Африки (кроме Египта  и  частично
Алжира).   Основные   страны:  Ирак,  Палестина,  Сирия,  Ливан,  Иордания,
Саудовская  Аравия  и  т.д.  (кроме   Объединенных   Эмиратов,   пожелавших
отправиться  на  Колумбию).  Есть  несколько  новых  государств - например,
Гранада,    Мавритания    и    эмират    Счастливая     Аравия.     Имеется
полуцентрализованное  управление  планетой - Диван (Совет) Шейхов - который
на самом деле является фикцией.  Идет  борьба  за  общепланетную  гегемонию
между Ираком (с одной стороны),  и Саудовской Аравией, Сирией, Палестиной и
Ливаном - с другой.