Сергей Абрамов
                      Требуется чудо
   1
   Цирк был пустым и гулким, как рояль, из которого вынули музыку.
   - На сегодня - все, - сказал Александр Павлович, - закрыли контору.
   - А люки проверил? - спросил инспектор манежа.
   - У вас что, иллюзию давно не работали?
   - Давно... - Инспектор повспоминал: - Года два уже...
   - Оно и видно. Мусора в люках как на свалке.
   - Я скажу униформе.
   - Не надо. Мои ребята сами уберут.
   - Бережешь тайны, старый факир?
   - А что ты думаешь?.. Не успеешь оглянуться - сопрут. Тайны у  меня  на
вес золота.
   -  Особенно  с  люками...  -  усмехнулся  инспектор.  -  Жгучая  тайна.
Ассистентку - в ящик, ящик - под купол -  трах,  бах!  -  ящик  на  куски,
ассистентка - в амфитеатре, живая-здоровая... Дураку ясно, что под манежем
- люки. Нам вон пионеры об этом письма пишут...
   - Пусть пишут, на то их грамоте учат... А вообще-то, у  меня  с  твоими
люками - полтора трюка. Хочешь - выкину?
   - Выкини, будь умным. У тебя и так все трюки - первый сорт,  ты  у  нас
великий волшебник... Кстати, поделись с товарищем по искусству: как это ты
из аквариума песок разного цвета достаешь?  И  еще  сухой...  Аквариум  же
прозрачный, все видно...
   - Значит, не все... Секрет фирмы, товарищ по искусству. Выйду на пенсию
- опишу  в  популярной  брошюре.  Для  пионеров.  Чтоб  тебя  письмами  не
мучили... Ладно, отдыхай до завтра.
   - Как  же,  отдохнешь...  -  вздохнул  инспектор.  -  Через  полчаса  -
репетиция у медведей...
   - Ну это уж  твои  заботы.  Гляди,  чтоб  не  съели...  -  И  Александр
Павлович, взглянув на часы, поспешил на второй этаж, в личную гардеробную.
До шести - всего полтора часа, а надо было  еще  успеть  заскочить  домой,
принять душ, переодеться,  купить  цветы  -  лучше  всего  розы,  красные,
шелковые, с тяжелыми каплями воды  на  лепестках,  а  в  шесть  его  ждала
Валерия - ровно в шесть, так условились: больше всего на  свете  Александр
Павлович ценил в людях  железную  пунктуальность.  Здесь,  кстати,  они  с
Валерией сходились... А в чем не сходились?
   Если честно, ни в чем не сходились: это-то и было интересно  Александру
Павловичу в его новой знакомой.  Впрочем,  они  пока  не  сравнивали  свои
мнения по разным поводам, не выясняли - кто прав, а кто нет, а потому и не
ссорились ни разу за две - да, почти две уже, какой срок, однако! - недели
знакомства, хотя Александру  Павловичу  и  хотелось  иной  раз  поспорить,
пофехтовать. Но к своим тридцати восьми годам он  определенно  решил,  что
всякое выяснение отношений, взглядов на мир или - тем  паче!  -  жизненных
принципов, всякие там споры по этим больным вопросам  непременно  ведут  к
размолвке. Все сие в равной степени относится как  к  мужчинам,  так  и  к
женщинам, и если с мужчинами Александр Павлович конфликтов тем не менее не
избегал, не чурался их, особенно по работе, то с женщинами - дело  другое.
Женщину не переубедить, всерьез считал Александр  Павлович,  женщину  надо
принимать такой, какова она есть, терпеть ее и внимательно изучать, искать
слабые места, коли есть желание. А коли нет - так и  иди  мимо,  спокойнее
будет...
   Что касается Валерии - желание  имелось.  Александр  Павлович  впервые,
пожалуй,   повстречался   с   таким   ярким,   говоря   казенным   слогом,
представителем века эмансипации, чрезвычайно симпатичным представителем  -
нет спору, но вот к  самой  эмансипации,  к  процессу-этому  пресловутому,
Александр Павлович относился с предубеждением и ничуть не верил в "деловых
женщин", утверждал - когда разговор о том заходил, - что "деловитость"  их
не что иное, как метод самозащиты, самоутверждения дурацкого, а за  ним  -
обыкновенная женщина, со всеми Богом данными ей и  только  ей  качествами.
Как физическими, так и душевными. И ничем качеств этих не скрыть: хоть  на
миг, да вырвутся они наружу, проявят себя.
   Но вот странность: Валерия, похоже, исключением являлась, ничего у  нее
пока не вырывалось, а Александр Павлович не терпел исключений, не  умел  в
них поверить,  потому  и  спешил  на  свидание  к  Валерии,  к  загадочной
женщине-исключению.
   Впрочем,  Александр  Павлович  не   отрицал   очевидного:   эмансипация
эмансипацией, а женщина Валерия - куда как интересная. В меру красивая,  в
меру умная, в меру интеллектуальная... А что без меры самоуверенная -  или
иначе: уверенная в себе! - так "будем посмотреть", как говорится...
   А может, просто-напросто нравилась она ему?
   Может, и нравилась, все бывает, но Александр Павлович никогда не спешил
с выводами, тем более что случилась однажды в его  жизни  ошибка  как  раз
из-за поспешности: женился - развелся, а между этими веселыми глаголами  -
три с лишним года...
   Валерия поинтересовалась как-то:
   - А зачем женились?
   Александр Павлович честно объяснил:
   - Казалось, любил...
   И получил ответ:
   -  "Казалось"  -   понятие   неконкретное,   зыбкое.   Как      им
руководствоваться?
   - А так и , - усмехнулся Александр  Павлович.  -  Вы  что,  только
конкретными руководствуетесь?
   - Только! - отрезала. - Как и любой здравомыслящий человек...
   Вот  так  так!  Здравомыслящий  человек...   А   откуда,   скажите,   у
здравомыслящего человека дочь-школьница? Не аист ли адресом ошибся?..
   Александр  Павлович  бестактно   поинтересовался   и   получил   вполне
конкретный - в стиле Валерии - отпор:
   - Этот вопрос я предпочитаю не обсуждать.
   Предпочитаете?.. Да на здоровье!.. У нас свои  тайны,  у  вас  -  свои,
меняться не станем... Правда, любопытно:  когда  она  успевает  заниматься
дочерью?.. Времени вроде нет: за две пролетевшие недели Александр Павлович
изучил расписание Валерии, сам в него довольно  плотно  втиснулся...  Или,
может, она у нее вундеркинд?..
   Александр Павлович не видел девочки - случая, не было.  Обычно  заезжал
за  Валерией  на  работу,  в  институт,  забирал  ее  с  кафедры  или   из
лаборатории, а возвращал домой поздно: ритуал прощального поцелуя у дверей
подъезда - и спокойной ночи, Лера. Сегодня же  был  шанс  познакомиться  с
чудо-ребенком: Валерия с утра в  институт  не  пошла,  что-то  там  у  нее
отменилось, и ехал за ней Александр Павлович  как  раз  домой  -  впервые,
кстати; даже поинтересовался по телефону номером квартиры.
   Розы он купил на импровизированном  рыночке  у  метро  "Белорусская"  -
какие хотел, такие и купил, шелковые и с каплями - и ровно в шесть  звонил
в квартиру Валерии. Звонок, отметил, заедало: приходилось туда-сюда качать
кнопочку, искать пропавший контакт. Валерия - дама техническая, кандидатша
каких-то сложных наук, могла бы  и  починить...  Однако  дверь  открылась.
Открыла ее девочка лет десяти, невысокая,  худенькая,  угловатая  даже,  с
прямыми, стриженными "под пажа" каштановыми волосами. Открыла и  отступила
в сторону, пропуская Александра Павловича в тесную переднюю.
   - А если я - вор? - серьезно спросил у девочки Александр Павлович, даже
не поздоровавшись, спросил с ходу.
   - Как это? - не поняла девочка.
   - Ты даже не спросила, кто я и к кому пришел. А вдруг у меня за  спиной
- топор, пистолет, бомба, а?
   Девочка не улыбнулась.
   - У вас были заняты руки, - сказала она. - Букетом. Он,  вероятно,  для
мамы?
   - И для мамы, и для тебя, - ответил  Александр  Павлович,  протянул  ей
цветы. - Найди какую-нибудь банку. Желательно литровую...
   - У нас есть ваза, - девочка  опять  не  приняла  шутки,  и  Александру
Павловичу это не понравилось. Он любил веселых и даже хулиганистых  детей,
он привык к цирковым детям, к этим "цветам манежа", которые растут сами по
себе и не признают никаких клумб.
   - Тогда поставь в вазу, - вздохнул он. И все же не удержался,  добавил:
- А лучше бы напустить в ванну воды и бросить их плавать...
   Девочка,  уже  шагнувшая  было  в  комнату  -  за  вазой,  естественно,
остановилась, будто раздумывая. Похоже, ее заинтересовала идея  с  ванной.
Цирковой ребенок, считал Александр Павлович, поступил бы именно  так,  как
ему интересно...
   - Я сейчас узнаю, - быстро сказала девочка и побежала прочь,  забыв  об
Александре Павловиче.
   Он вошел в комнату вслед за ней, но девочка  была  уже  в  соседней,  и
Александр Павлович слышал оттуда ее торопливый говорок:
   - Мама, смотри, какие розы, а если пустить их плавать в ванне?..
   Александр Павлович довольно улыбнулся и сел в  кресло  у  окна.  Отсюда
хорошо просматривалась дверь в соседнюю комнату.
   - Что за глупости? - удивилась невидимая Александру Павловичу  Валерия.
- Вот эти... - тут она помолчала, должно быть, отбирая цветы, - поставь  в
большую вазу, ту, с ободком... А эти две подрежь под самые чашечки  и  вот
их можешь пустить плавать. Только не в ванну, а с салатницу...
   "Розы в салатницу? - удивился Александр Павлович. - Это  будет  похлеще
ванны..." Девочка прошла мимо с букетом, не глядя на Александра Павловича,
скрылась в кухне - там сразу вода из крана полилась,  что-то  звякнуло,  а
по-прежнему невидимая Валерия спросила:
   - Саша, это ты?
   - Нет, - сказал Александр Павлович, -  это  не  я.  Это  рассыльный  из
цветочного магазина. Он ждет "на чай".
   Валерия засмеялась.
   - Пусть подождет... Идея насчет ванны - твоя?
   - Моя. Как и все бредовое... Только с салатницей, по-моему, не лучше.
   - Понимал бы!
   - А что... - начал было Александр Павлович и осекся:  в  комнату  вошла
девочка, держа в руках хрустальную то ли салатницу, то ли супницу,  что-то
хрустально-утилитарное, а все же больше  похожее  на  широкую,  с  низкими
краями вазу, в которой красными лебедями плавали две цветочные головки.
   И Александр Павлович вспомнил Амстердам -  был  он  там  на  гастролях,
вспомнил огромное, похожее на аэровокзал, здание аукциона цветов,  длинные
стеклянные витрины сувенирных  киосков,  где  в  почти  таких  же,  только
специально для того сделанных, вазах-салатницах плавали аккуратные головки
роз и тюльпанов...
   Девочка осторожно поставила салатницу на журнальный столик,  посмотрела
на Александра Павловича: мол, каково?
   - Красиво, - признал он.
   - И жить они будут вдвое дольше, чем в вазе,  -  добавила  из-за  стены
Валерия. - Понял мысль?..
   - Я бы тебе еще принес, - усмехнулся Александр Павлович,  -  подумаешь,
проблема... Красиво-то оно красиво, да только цветы без  стеблей,  знаешь,
как-то...
   - Дело вкуса, - сказала Валерия. - А вы  познакомьтесь,  познакомьтесь,
раз уж увиделись... - чем-то она там шуршала, погромыхивала: готовилась  к
выходу "в свет". -  Наташа.  Александр  Павлович...  Да,  Наташа,  знаешь:
Александр Павлович работает в цирке, он - фокусник.
   - Иллюзионист, - поправил Александр Павлович.
   - Есть разница? - удивилась Валерия.
   - Смутная...
   Девочка послушно стояла перед  Александром  Павловичем.  Он  достал  из
кармана пачку "Явы", выбил на ладонь сигарету:
   - Смотри.
   Взмахнул рукой - исчезла сигарета. Снова взмахнул  -  опять  появилась.
Запер ее в кулаке, вытянул руку, медленно-медленно разжал пальцы - пусто.
   Наташа следила за ним завороженно...
   - Что вы там молчите? - спросила Валерия.
   - У нас дело, - ответил Александр Павлович.
   Он  щелкнул  зажигалкой,  затянулся.  Держа  горящую   сигарету   двумя
пальцами, как и положено: средним и указательным - он  сгибал  и  разгибал
их, и сигарета послушно пропадала и вновь возникала  -  только  качался  в
стоячем комнатном воздухе зыбкий-табачный дымок.
   Старый-престарый фокус: ловкость рук - и никакого мошенничества...
   Валерия наконец-то вошла в комнату.
   - Курил?
   - Ни в коем случае! - с ужасом сказал Александр Павлович  и  как  бы  в
подтверждение поднял руки: сигареты в них не  было.  -  При  ребенке!  Как
!..
   Наташа восхищенно засмеялась, и Александр  Павлович  отметил,  что  это
впервые с того момента, как он пришел.
   - А дым откуда? - Валерия резко повернула его ладонь: с тыльной стороны
ее, зажатая пальцами, еле держалась сигарета. - Иллюзионисты липовые...
   - Разоблачили, - признался Александр Павлович. - Значит,  не  судьба...
Ничего, Наталья, я знаю еще двести семьдесят три абсолютно неразоблачаемых
фокуса и все тебе покажу. Хочешь?
   Она кивнула.
   - В другой раз, - сказала Валерия. - Нам пора... Наташа,  если  успеешь
сделать  уроки  -  в  девятнадцать  десять  по  второй   программе   "Клуб
кинопутешественников". И не забудь погладить белье, там немного... Пока.
   - И еще почини звонок, - добавил Александр Павлович. - Он заедает.
   Валерия удивленно посмотрела на него.
   - Пожалуй, этого она не сумеет...
   - Да что ты говоришь?! - изумился Александр Павлович. - А  я-то  думал,
что звонок для нее - так, семечки...  Ладно,  Наталья,  не  грусти:  "Клуб
кинопутешественников!" - штука посильнее, чем "Фауст" Гете. Звонок  я  сам
починю. В следующий раз. Я умею. А фокусы от нас не убегут...
   Уже в машине он спросил Валерию:
   - Она у тебя вундеркинд?
   - Обыкновенный ребенок. А что тебя не устраивает?
   - Наоборот, я потрясен. Все сама и сама...
   - Не все, - засмеялась Валерия, - звонок, видишь, не может.
   -  Кого  ты  из  нее  делаешь?  -  серьезно  поинтересовался  Александр
Павлович.
   - Человека, Сашенька, милый, человека.
   - Себя?
   - А чем я плоха?
   Отшутился:
   - Плохо ко мне относишься.
   Поддержала шутку:
   - Как заслужил...
   Он вел машину и курил сигарету - ту,  что  осталась  от  фокуса.  Он-то
знал, что не заслуживает хорошего  отношения.  Но  откуда  об  этом  знала
Валерия?
   2
   Александр Павлович сидел в своей гардеробной в цирке и смотрел в  окно.
Сентябрь уж наступил. Еще зеленое, но уже немножко желтое дерево -  ясень,
кажется, - шелестело  под  теплым  по-летнему  ветром,  иногда  залетавшим
ненадолго в гардеробную Александра Павловича. Где-то внизу утробно  ревели
медведи.
   До премьеры, до открытия сезона оставалось десять дней.
   Александр Павлович приехал в цирк сразу после своего отпуска, и так  уж
получилось, что  одним  из  первых.    было,  не  считаясь  с  обычно
ограниченным репетиционным временем,  "прогнать"  аттракцион,  даже  
было сделать это днем, а не ночью - в привычный для иллюзионистов  час;  -
потому что в  цирке  почти  никто  не  появлялся  и  не  стоило  опасаться
любопытных. Но мучительно не хотелось работать...
   Александр Павлович изучал ясень и вспоминал вчерашний ночной разговор с
Валерией. Он сам на него напросился,  завел  его,  когда  уже  за  полночь
подъехали к ее  подъезду,  сидели  в  темной  машине;  Александр  Павлович
неторопливо курил, сбрасывая пепел за окно.
   - Как тебе люди? - спросил он.
   Они "гуляли" в его компании, а вернее, даже не в его - в  компании  его
приятеля-сценариста,  что-то  пили,  чем-то,  естественно,  закусывали,  о
чем-то пустом болтали - уже и  не  вспомнить  о  чем,  а  ведь  как  копья
ломали!..
   -  Люди?  -  Александр  Павлович  не  видел  Валерии,  но   по   голосу
почувствовал, что она улыбнулась. - Там  был  только  один  человек.  Твой
приятель. Он, я поняла, умница. А остальные - трепачи и бездельники.
   - Ты же их не знаешь, - он вдруг почувствовал обиду за  этих  людей,  к
кому,  по  совести,  ничего  не  испытывал,  кроме  банального  житейского
любопытства.  Два-три  актера,  не  раз  виденные  им  в   кино,   два-три
писательских  имени  -  из  тех,  что  всегда  на  слуху,  и   еще   пяток
неизвестных...
   - Саша, милый, их и не надо знать, их довольно послушать... Ты  же  сам
так думаешь, только почему-то обижаешься.
   - Я так не думаю. Я не умею делать выводы после первой встречи. В конце
концов, и про меня и про тебя кто-то мог так же подумать.
   - Про тебя - да, ты болтал как заведенный. А про меня  -  нет,  я  весь
вечер промолчала. Скорее про меня решили, что я дура, темная инженерша, до
их уровня не дотягиваю.
   - А ты дотягиваешь?
   - Саша, не злись, не  надо...  Помнишь  анекдот  про  солдата,  который
совместил пространство и время? Ну помнишь: он копал канаву от  забора  до
обеда?.. Мы измеряем наши уровни - я имею в виду себя  и  тех  людей  -  в
разных единицах, в разных координатах. Бесполезно сравнивать.
   - И чьи же координаты лучше?
   - Да ничьи  не  лучше.  Они  просто  разные,  понимаешь,  разные.  Есть
пространство Эвклида  и  есть,  например,  пространство  Римана,  и  глупо
выяснять, какое лучше.
   - У Римана, помню из физики, посложнее...
   - Дело не в сложности:  для  каждого  пространства  свои  законы,  свои
задачи, свои ответы в учебнике.
   - Интересно, из какого ж это я пространства?
   Валерия засмеялась.
   -  Тебе  интересно?..  Ты  из  нашего  пространства,  из  земного,   из
привычного, - потянулась к нему, обняла, голову на плечо положила.
   Александр Павлович  чуть  отодвинулся:  курить  ему  было  неудобно.  А
разговор почему-то раздражал.
   - Я такой же, как они, Лера, я  трепач  и  бездельник,  и  мой  уровень
отлично укладывается в их координаты. Что ты во мне нашла?
   Она резко отстранилась, почему-то слишком резко, будто он задел  что-то
больное.
   - Я ничего в тебе не искала.
   - Но ты же со мной?
   - Саша, давай расставим все точки. Мы не дети. Тебе - под сорок, мне  -
за тридцать. Ни ты, ни я слово "любовь" в разговорах не упоминали, так? Мы
вместе, потому что нам так хочется, потому что _пока_, -  она  подчеркнула
это "пока", - нам хорошо вместе, потому что легко, нет никаких  проблем...
Я не знаю, как там у тебя, в цирке, а у меня в институте проблем  хватает,
хватает нервотрепки - это, увы, не от меня зависит. Но то, что зависит  от
меня, я делаю так, как я хочу, понимаешь?.. Я живу  так,  как  я  хочу.  Я
воспитываю Наташу так, как считаю нужным. Я встречаюсь с теми людьми,  кто
мне приятен или интересен. Я тебя  не  вижу  сейчас,  но  не  кривись,  не
кривись, не будь ханжой. Ты ведь  не  ханжа,  верно?..  Я  знаю:  тебе  со
мной... как бы сказать... любопытно, что ли. У тебя не было таких, как  я,
да?.. Ты умный человек, Саша, ты любознательный, ты меня  изучаешь.  Я  не
против. Но и тебе хорошо со мной. _Пока_. И  от  нас  зависит,  чтобы  это
"пока" продлилось как  дольше. Ты меня понял, Саша?  Ты  согласен  со
мной?..
   Самое противное, думал Александр Павлович, что она права. Она абсолютно
точно определила  ситуацию,  спорить  бессмысленно,  но  рутинная  инерция
заставляла его говорить не то, что он думает, а то, что положено.
   - Ты цинична...
   - Да, цинична. Но и ты не ангел. Ты - мужчина, я - женщина, мы  вместе.
Что еще?
   - Ты не женщина.
   Валерия опять засмеялась - легко и коротко.
   -  Женщина,  женщина.  И  ты  это  знаешь  лучше  других...  -  быстро,
_вскользь_ поцеловала его в  щеку,  выскочила  из  машины.  Дверь  держала
открытой, и боковые ночники чуть освещали ее  улыбающееся  лицо.  -  Таких
женщин пока - единицы. Ох как много еще бабы в женщине,  как  много!..  Но
скоро совсем не будет. И все станут как я.
   - Не дожить бы, - буркнул Александр Павлович.
   - Доживешь, куда денешься... - хлопнула дверью, вернув темноту в салон,
зацокала каблучками по  асфальту,  крикнула  невидимая:  -  Завтра  -  как
обычно, идет?..
   Александр Павлович  еще  посидел  немножко,  "переваривая"  услышанное,
докурил очередную сигарету - что-то много курить стал,  пачки  в  день  не
хватает! - и уехал домой.
   ...А сейчас он перебирал в  памяти  мельчайшие  подробности  разговора,
взвешивал их на своих "внутренних" весах - конечно же, наиточнейших!  -  и
сам себе удивлялся. Почему? Да потому что  ничего,  кроме  злой  обиды  на
Валерию, он не ощущал, примитивной мужской обиды. Как  так  он,  прошедший
огни и воды, - и вдруг потерял инициативу, выражаясь спортивным  языком  -
"отдал свою игру". Свою! Ведь то,  что  сказала  Валерия,  много  раз  мог
произнести он и не произносил только потому, что не умел быть  откровенным
циником, всегда играл с женщинами в этакое солидное благородство... И ведь
как четко она его раскусила: любопытно ему с ней - точное слово. И  другие
слова - тоже точные: хорошо ему с ней, легко...
   За окном на ясень - или что же это все-таки за дерево? -  полез  драный
рыжий кот. Он лез споро, иногда оглядываясь  вниз,  и  Александр  Павлович
оторвался на секунду от своих горьких мыслей и заглянул в окно:  что  кота
напугало? Под деревом гулял рабочий с медведем на цепочке. Медведь, помня,
что он не в манеже, ходил на четырех  лапах,  тяжко  переваливался,  нюхал
землю и не обращал на кота никакого внимания. А кот, дурачок,  решил,  что
медведь только за ним и гонится...
   "Кто за кем гонится?.. Никто ни за кем не гонится... А если гонится, то
не за кем, а за чем. А за чем?.."
   Александр Павлович медленно  встал  и  заходил  взад-вперед  по  тесной
гардеробной, пытаясь поймать какую-то  ускользающую  мысль,  еще  даже  не
осознанную, не понятую. Но он был уверен, что она, эта мысль,  чрезвычайно
важна сейчас, что поймай он ее, "оформи", как говорится, - и все с ним и с
Валерией будет в порядке, все уладится... Он ходил и тупо повторял: кто за
кем гонится? кто за чем гонится? кто куда гонится? - и вдруг  остановился,
пораженный очевидной простотой решения.
   Так всегда бывало: из чепухи, из пустых посторонних ассоциаций внезапно
рождался новый трюк, и Александр Павлович записывал решение в  специальный
блокнотик, просчитывал, потом ладил модельку, проверял ее в деле  и,  если
она _работала_, строил сам или заказывал  ее  мастерам  такой,  какой  она
появится в манеже, в аттракционе, и вот уже о трюке заговорят специалисты,
и станут его "обсасывать", и пытаться понять: как это делается...
   "Кто за кем гонится?.."
   Александр Павлович присел за стол  перед  зеркалом,  разложил  блокнот,
сдвинув  на  край  коробочки  с  гримом,  пузырьки  всякие,  стаканчики  с
кисточками, начал чертить что-то хитрое. Вытащил из ящика  стола  японский
крохотный калькулятор, грыз карандаш, подымал очи горе - изобретал...
   Ах, любимое это было занятие, даже наилюбимейшее, и  получалось  оно  у
Александра Павловича, всегда хорошо получалось, если вдохновение  на  него
находило, а сейчас, похоже, нашло, потому что не отрывался он от блокнота,
пока не вздохнул облегченно, он откинулся на стуле и... чуть не упал,  еле
удержал равновесие: опять забыл, что у  стула  нет  спинки,  сломана  она,
никак починить не соберется.
   И только тогда посмотрел на часы: уже половину шестого натекало.
   Батюшки светы: обед-то он проворонил! И не только обед, но и  ужин  мог
проворонить, а ужин у Александра  Павловича  по  вчерашней  договоренности
намечался совместный с Валерией...
   Ничего не поделаешь: ужин придется отменить.
   Он спустился в проходную, бросил двушку в  автомат,  набрал  номер:  по
логике, Валерия еще в институте.
   - Валерию Владимировну, будьте добры...  Валерия  Владимировна,  я  вас
приветствую, хорошо, что я тебя поймал... Лерочка, прости, но сегодня я не
смогу... Нет, ничего не случилось, просто есть одна идейка, хочу проверить
ее, время дорого... С чего ты взяла? Ничуть не  обиделся.  И  если  ты  не
против, завтра и докажу, что не обиделся... Хорошо, тогда завтра в шесть я
к тебе заеду. Наташе привет. Скажи ей, что двести семьдесят три  фокуса  -
за мной...
   Потом он все-таки пообедал - тем, что осталось  в  цирковом  буфете.  И
хотя осталось там немного и все холодное и невкусное, он не привередничал,
просто не думал о еде, жевал машинально, потому что  помнил  из  прописей:
человек должен  питаться,  чтобы  не  умереть  от  истощения.  Умирать  от
истощения ему сейчас было совсем  не  с  руки.  За  свою  довольно  долгую
цирковую  жизнь  он  придумал  и  сделал  немало   забавных   и   сложных,
приспособлений, всяких хитрых механизмов, превративших  его  аттракцион  в
необычное и таинственное зрелище, ничуть не похожее на все существующие  в
цирковом  "конвейере"  иллюзионные  дива.  Про  него  говорили:  голова  у
Александра Павловича работает...  Голова  у  Александра  Павловича  хорошо
работала, руки тоже не подводили, но то, что он придумал сегодня,  не  шло
ни  в  какое  сравнение  со  всеми  предыдущими   изобретениями.   Правда,
придуманное не имело и не будет иметь к  аттракциону  никакого  отношения,
зато  прямое  -  к  его  дурацкой  обиде  на  Валерию.  Более  того,  оно,
придуманное, и родилось-то благодаря обиде. Вернее, вследствие ее. И еще -
это, правда, совсем уж  необъяснимо!  -  вследствие  излишнего  самомнения
рыжего драного кота...
   Короче, будем считать так: Валерия вчера высказалась, ответный ход - за
Александром Павловичем. Он его сделает, этот ход, может быть, даже завтра.
Голова сработала, теперь лишь бы руки не подвели...
   В цирковую мастерскую он не пошел: дома имелось все, что  нужно.  Любые
инструменты, даже два станочка - токарный и сверлильный, совсем махонькие,
привез с Урала, недешево купил их там  у  старика  мастера...  Для  начала
Александр Павлович отключил телефон, потом разделся до трусов - он  всегда
так работал дома, считая, что  одежда  стесняет  движения,  режет,  давит,
мешает сосредоточиться, - и приступил к  делу...  И,  как  накануне  днем,
когда даже не  заметил,  сколько  просидел  за  блокнотом,  так  и  сейчас
оторвался от  рабочего  стола,  лишь  увидев  за  окном  утреннее  солнце.
Привычно посетовал: не спал  всю  ночь,  теперь  день  разбитым  проходит.
Одернул себя: а почему, собственно, разбитым? День - твой. Позавтракай - и
в постель, спи хоть до пяти...
   Так и сделал. Отмылся, бутерброд с кефиром перехватил и улегся спать. В
сон провалился  почти  мгновенно,  лишь  успел  еще  разок  удовлетворенно
взглянуть на стол. Там лежала невеликая, не  больше  среднего  портсигара,
металлическая коробочка, похожая, кстати,  на  портсигар,  с  кнопочкой  и
колесиком на ребре, а на основной ее грани выпуклой линзой чернел  круглый
глазок. Со стороны посмотришь: вроде электрический фонарь, только странный
какой-то...
   Подумалось: вот и хорошо, что "вроде", никто ничего не заподозрит.
   3
   Спал Александр Павлович мало. Проснулся в полдень - совершенно бодрым и
необъяснимо довольным. Полежал минуты три, поискал  объяснения.  Вспомнил:
"портсигар"! Вскочил с  постели,  подошел  к  столу:  "портсигар"  сверкал
черным глазом, будто подмигивал. Александр Павлович подержал  приборчик  в
руках -  тяжелый,  холодный;  серебряную  шкатулку  на  него  не  пожалел,
антикварную, купил как-то по случаю в  комиссионке,  ползарплаты  отвалил.
Валялась она, ненужная, а вот и пригодилась...
   Аккуратно положил на стол, пошел в ванную, влез под  душ.  Воду  пустил
холодную, чтоб окончательно сбить  сон,  коченел  себе  потихоньку,  думал
сварливо: "Бабы, говоришь, в женщине много?.. Счастье, что осталась она  в
женщине, что не  придушили  ее  насмерть  всякие  там  службы,  заседания,
воскресники, вздорные мечты о  карьере  великой...  Плачутся:  природу  не
уважаем,  экологический   баланс   нарушен,   рыбку   повыловили,   тигров
постреляли, леса в Европе нету, канцерогены отовсюду  ползут...  да  не  с
этого началось! Основа баланса - отношения между мужчиной и  женщиной,  те
отношения, что сама природа и установила. В двух словах так: мужик мамонта
валил, женщина огонь поддерживала. Так и должно  быть!  Всегда!  А  у  нас
наоборот... Вон хмырь вчерашний, из неизвестных, хвастался: он-де сам обед
готовит, сам детей воспитывает, жене не доверяет... Докатились: хвастаемся
этим!..  а  жена  у  него  художница,   видите   ли!   Она   творит!   Она
самовыражается! Ей некогда... Господи, да назовите мне хоть одну  женщину,
которая в мужской профессии  сравнялась  бы  с  великими?  Подчеркиваю:  с
великими, а не с рядовыми. Черта с два назовете! Принцесса Фике, Екатерина
Великая? Истеричная дура. Софья Ковалевская? Ординарный профессор, десятки
таких в России было... Мария Склодовская?  Да  она  своему  мужу  пробирки
мыла... Марина Цветаева? Огромный талант, но разве поставишь  ее  рядом  с
Пушкиным?.. То-то и оно... Есть среди женщин Рембрандты? Толстые, Пушкины,
Достоевские? Эйнштейны или Циолковские?.. Нет и  не  будет!  Ибо  природа,
повторяю,  по-иному  установила:  мужик  мамонта  валит,   женщина   огонь
поддерживает. И природу в нас    только  убить,  изменить  нельзя.  А
убитая - зачем она нужна?.. А то вон уже и детей  воспитывать  некому.  На
двадцать пять душ одна воспитательница; которая только и мечтает,  чтоб  в
завроно  выбиться...  "Бабы  в  женщина  много..."   Мало,   очень   мало!
Но-осталась она в ней пока, и спасать ее надо,  спасать  скорее,  чтобы  в
один прекрасный день не получилось так,  что  все  женщины  кругом  -  как
Валерия... А что Валерия? Дуреха она, и все... Покажу я ей: сколько в  ней
"бабы",  как  она  выражается...  И  еще  покажу,  что  "баба"  эта   куда
естественнее, чем та женщина, какую она себе сочинила..."
   Кончил думать, потому что замерз.
   Воз, не будь вода столь  холодной,  Александр  Павлович  думал  бы
менее категорично, менее резко, но пытки не  способствуют  диалектическому
мышлению, а холодный душ для Александра Павловича был именно пыткой, и что
самое обидное - ежедневной и добровольной. Александр Павлович на все  шел,
чтобы его несомненно здоровый дух находился все-таки в  здоровом  теле,  а
тридцать  восемь  -  не  восемнадцать,  здоровье  приходится  поддерживать
искусственно...
   Растерся докрасна, ожил.  Оделся,  умостил  "портсигар"  во  внутреннем
кармане пиджака, вышел  из  дому  и  порулил  завтракать  плюс  обедать  в
ресторан "Берлин", где у  Александра  Павловича  с  давних  времен  имелся
знакомый метрдотель. А точно в восемнадцать ноль-ноль тормознул  машину  у
институтского парадного подъезда.
   Как ни странно, Валерию пришлось ждать. Она опоздала минут  на  десять,
выбежала взмыленная, села в машину, тяжело дыша.
   - За тобой погоня? - осторожно поинтересовался Александр Павлович.
   Валерия крутанула водительское  зеркальце  к  себе,  секунду  поизучала
собственное отражение.
   - Ну и видик... - Она вернула зеркало на место.  -  Нет,  от  погони  я
оторвалась.
   - Что не поделили?
   - Предзащита у моей девочки была. Тема сложная, она в  ней  плавает,  а
шеф как зверь...
   Александр Павлович тут  же  записал  неведомого  шефа  Валерии  в  свои
единомышленники. Спросил:
   - А может, он прав?
   Валерия на Александра Павловича как на сумасшедшего посмотрела.
   - Кто? Шеф?..  Он  деспот  и  рутинер,  -  любила,  ох  любила  Валерия
"припечатывать" противников, вешать им ярлыки, как в магазине, чтоб  -  не
дай бог!" - не перепутать, - а девочка способная, должна защититься.
   - Кому должна?
   - Науке.
   - Ах, науке... - с  уважением  протянул  Александр  Павлович,  -  тогда
конечно... - И между прочим полюбопытствовал: - А  мы  что,  так  и  будем
стоять?
   -  Стоять?..  -  Валерия  взглянула  в  окно  и   засмеялась.   -   Да,
действительно...  Поехали,  Саша,  поехали,  тут   мои   студенты   ходят,
смотрят...
   - Стыдно, - немедленно  согласился  Александр  Павлович.  Он,  как  уже
отмечалось, не любил спорить с женщинами. Тем более сейчас, когда  у  него
был План. Именно так: с большой буквы... - А куда мы поедем?
   - Домой. Я должна привести себя в порядок после такого боя.
   Этот вариант очень устраивал Александра Павловича:  впервые  испытывать
"портсигар" следовало в обычной для испытуемого обстановке, в привычном  и
расслабляющем окружении. Испытуемым  была  Валерия.  Точнее:  должна  была
стать, если получится...
   Александр Павлович вел машину и ворчал для порядка:
   - Бой, битва, сражение... Не жизнь, а сеча какая-то... А хочется покоя,
тишины, мира...
   - Покой нам только снится, - рассеянно сказала Валерия. Она смотрела  в
окно, думала о чем-то своем и Александра Павловича слушала вполуха.
   - Банально, - немедленно отреагировал Александр Павлович.
   - Зато верно... Слушай, Саша, помолчи чуть-чуть, дай мне в себя прийти.
   - Ты еще там? - Он имел в виду предзащиту,  так,  кажется,  назвала  ее
Валерия.
   Усмехнулась:
   - Я еще там. Не все высказала...
   - Ну досказывай, -  согласился  Александр  Павлович.  -  Можешь  вслух.
Считай меня шефом - деспотом и рутинером.
   - Ты не деспот, - она легонько, кончиками  пальцев,  погладила  его  по
щеке. - Ты добрый и тактичный. Ты во всем со мной соглашаешься:  тебе  так
удобнее. Ты не стремишься меня переделать...
   - А все стремятся?
   - Не все, но многие. Вот шеф, например...
   - Какой негодяй!.. А ты, естественно, не даешься?
   - Естественно.
   - А если и я начну тебя переделывать?
   Сказал  вроде  в  шутку,  а  прозвучало  всерьез.  И  ответила  Валерия
серьезно:
   - Уйду,  Саша...  -  Она  отвернулась,  смотрела  вперед.  Впереди  шла
"Волга", на ее заднем стекле качалась зеленая  ладонь  с  желтой  надписью
по-английски: "Внимание!" - Только ты не начнешь. Тебе этого  не  надо.  И
лень.
   - Как знать...
   - Знаю, знаю... - И замолчала,  даже  глаза  закрыла.  Устала,  видимо,
здорово.
   "Тяжко вам бои даются, - думал Александр Павлович. - Вот уж  и  вправду
не женское дело... Воины... А качать науку с  боку  на  бок  -  женское?..
Много ль та девочка науке должна? Да ничего  не  должна!..  Вот  наука  ей
должна. Как роды, к примеру, облегчить, совсем обезболить.  Чтоб  нарожала
она с десяток мужиков.  Воинов..."  -  улыбнулся  про  себя:  по  нынешним
временам "десяток" - число нереальное, двое  -  уже  перебором  считается.
Заикнись сейчас Валерии о втором ребенке - убьет. И вовсе не  потому,  что
одна: был бы муж - его убила бы...
   - Наташа дома? - спросил Александр Павлович, когда в лифте поднимались.
   - Дома... - Валерия посмотрела на часы. - Уроки заканчивает.
   - Точно знаешь?
   - Есть домашний график.
   Не преминул - вставил:
   - В какой системе координат?
   Посмотрела на него с интересом.
   - Все-таки обиделся...
   - Ни за что! - отчеканил. - Просто умные слова на ус мотаю.
   - Ну-ну... Не забудь, что ты звонок  обещал  починить.  Причем  не  мне
обещал - Наташе. Она сегодня спрашивала...
   - Про звонок?
   - И про звонок, и  про  фокусы.  Купил  ты  ребенка,  иллюзионист...  -
затвердила  наконец,   как   цирковая   профессия   Александра   Павловича
называется. А может, и раньше знала, только нарочно перевирала.
   ...Валерия принимала ванну или душ, Александр Павлович чинил звонок,  а
Наташа, которая, оказывается, график опередила, уроки уже сделала,  стояла
рядом с Александром Павловичем и держала винтики и изоляционную ленту.
   - Запоминаешь? - спросил он.
   Она кивнула.
   - В другой раз сама сможешь?
   - Вряд ли.
   - Почему?
   - Мама говорит: я к технике неспособная.
   Разумно. Только с чего бы Валерии  делать  столь  "антиэмансипационные"
выводы? Не в ее стиле...
   - А к чему ты способная? Она пожала плечами.
   - Не знаю.
   - А мама знает?
   - И мама не знает. Это-то ее и расстраивает.
   - Рано расстраиваться. Тебе десять?
   -  Десять.  Мама  говорит,  что  в  десять  лет  человек   уже   должен
определиться.
   "Неопределившаяся" дочь - это, конечно, не может не  огорчать  Валерию.
Интересно:  сама-то  она  в  десять  лет  знала   про   свои   технические
чудо-способности?..
   - Слушай, а может, тебя в цирк взять?
   - Как это?
   - Ну будешь артисткой.
   - Как это? - повторила.  А  глаза  загорелись,  рот  приоткрылся,  даже
винтики в кулаке судорожно зажала.
   Александр Павлович тут же пожалел о сказанном: такими обещаниями  перед
детьми не бросаются.
   - Обыкновенно - как... Ты в цирке-то была хоть раз?
   - Была. Ребенком.
   - А сейчас ты кто?
   - Сейчас я - сознательный элемент общества.
   - Красиво! - восхитился  Александр  Павлович.  Он  привинтил  последний
винтик, надавил кнопку. Звонок загудел ровно и мощно.
   - Звонят! - крикнула из ванной комнаты Валерия.
   - Это мы! - крикнул в ответ Александр Павлович. Захлопнул дверь,  отдал
отвертку  Наташе.  -  Слушай,  элемент,  у   тебя   завтра   когда   уроки
заканчиваются?
   - В два десять. А что?
   - Я к школе подъеду и увезу тебя в цирк. Хочешь?
   - Насовсем? - В голосе ее слышался ужас пополам с восхищением.
   Александр Павлович и не хотел, а засмеялся.
   - Пока на время. Часов до шести. А потом мы вместе за мамой заедем.
   - Надо спросить у мамы, - сказала Наташа.
   - А если б насовсем, то не надо? - провокационный вопрос.
   Наташа  помолчала.  Смотрела  в  ладошку,  катала  по   ней   отверткой
оставшиеся винтики. Потом подняла глаза, и Александр  Павлович  неожиданно
уловил в них какое-то сомнение.
   - Наверно, не надо... Насовсем мама все равно бы не  разрешила...  -  И
пошла в комнату: винтики и отвертку в стол прятать.
   А Александр Павлович так и не понял: то ли она не спросила  бы  и  ушла
сама, как "сознательный элемент общества", то ли и спрашивать не стала бы,
потому  что  все  равно  не  уйти?  Впрочем,  интерес  у  него  был  чисто
риторический...
   ...Валерия вышла из ванной в большом параде. Ни тебе домашнего  халата,
ни тебе трубочек бигуди на голове, ни тебе растоптанных шлепанцев:  полный
"марафет",  туфли,  прическа,  платье  -  хоть  сейчас  на  подиум,   моду
демонстрировать. Это несколько осложняло условия  эксперимента;  Александр
Павлович рассчитывал, что Валерия малость расслабится, позволит себе некие
"бытовые уступки": ну хотя бы халат. Александр Павлович  знал:  он  у  нее
вполне элегантным был - прямо с картинки из французского модного  журнала.
Но нет так нет: Александр Павлович все же  надеялся,  что  "портсигар"  не
подведет, его мощности хватит и на полный "марафет".
   - О чем вы тут беседовали?  -  поинтересовалась  Валерия.  Она  села  в
кресло напротив Александра Павловича, облегченно вздохнула: похоже,  ванна
прямо-таки вернула ее к жизни,  опять в бой.
   - О цирке, - сказал Александр Павлович.
   - Фокусы показывал?
   - Не успел... Я хочу ее завтра повести в цирк.
   - Ты же говорил, что представления еще не идут.
   - Я ей не представление, я ей _цирк_ хочу показать.
   - А что там смотреть? - вполне искренне удивилась Валерия.
   - Все, что Наташа захочет.
   - А Наташа захочет?..  -  Валерия  обернулась:  девочка  стояла  позади
матери, слушала разговор. - Сядь, Наташка, - Валерия подвинулась в кресле,
- посиди со мной. Ты  действительно  хочешь  пойти  завтра  с  Александром
Павловичем?
   Наташа осторожно, словно боясь помять платье матери,  села  на  краешек
кресла, кивнула согласно:
   - Хочу.
   - Дурило ты мое, - легко засмеялась Валерия, прижала к  себе  Наташкину
голову, чмокнула в макушку. - Валяйте идите...
   Пора, решил Александр Павлович.
   Сейчас перед ним сидела женщина - настоящая, а не ею самой придуманная,
такой момент с Валерией мог и не повториться.  Он  сунул  руку  в  карман,
нащупал кнопку на  "портсигаре",  резко  нажал  ее  и  сразу  же  крутанул
колесико до упора.
   Ничего не произошло, да ничего  и  не  должно  было  произойти.  Просто
Валерия вдруг посмотрела на Александра Павловича, и он увидел, что глаза у
нее - черные, непрозрачные, глубокие и два  крохотных  заоконных  вечерних
солнца качались в них.
   - Идите... - как-то замедленно, заторможенно повторила она, по-прежнему
глядя на Александра Павловича, и вдруг будто бы очнулась: - Саша, а  давай
сегодня останемся дома?
   - Давай, - сказал он.
   "Портсигар" действовал, сомнений у Александра  Павловича,  пожалуй,  не
было.   сразу  выключить  его,  вернуть  реальность,  а    и  не
выключать, продлить мгновение, тем  более  что  оно  и  вправду,  кажется,
прекрасно...
   Александр Павлович решил  не  выключать,  подождать  немного.  В  конце
концов, это была его маленькая  месть  Валерии,  а  месть,  как  известно,
сладка.
   - Вы никуда не уйдете? - удивленно спросила Наташа.
   - Ни-ку-да! - счастливо протянула Валерия. - А ты что, не веришь?
   - Ты обычно вечером уходишь или работаешь. Время ведь дорого...
   - Да наплевать на него! На наш век хватит... Будем чай пить.
   - А у меня в машине коньячок есть, - сказал Александр Павлович.
   - Тащи. Грех не выпить.
   - С чего бы это?  -  Александра  Павловича  так  и  тянуло  сегодня  на
провокационные вопросы: уже второй за вечер задавал.
   - Не знаю, Сашенька, не знаю, настроение что-то хорошее, просто  летное
настроение, давно такого не было... Иди за коньяком.
   -  Ушел...  -  Александр  Павлович  тронулся  было,   но   вспомнил   о
"портсигаре",  вернулся,  снял  пиджак,  повесил  его  на  спинку   стула:
работающий прибор должен оставаться в квартире.
   - Ты что это? - удивилась Валерия.
   - Жарко...
   Пока ходил к машине, анализировал; что происходило?  Может,  прибор  ни
при чем, а внезапное решение Валерии Остаться дома - всего лишь  результат
ее необъяснимо хорошего настроения? В том-то и дело, что необъяснимо... Но
"чистым"  эксперимент  пока  не  назовешь.  Александр  Павлович  правильно
сделал,  что  не  выключил  "портсигар".  Стоило  посмотреть,  как   будут
развиваться события...
   Пили коньяк, пили чай, у Валерии в  холодильнике  сухой  торт  нашелся.
Кухонька в квартире тесная, стол крошечный, еле-еле втроем поместились.
   - Саша, ты, наверно, голоден? - спросила Валерия.
   - Три часа назад я наелся на неделю вперед. И на сутки назад. Ты  лучше
Наташку покорми.
   - Я не хочу, - быстро сказала Наташа. Ее вполне устраивал торт с чаем.
   - То есть как это "не хочу"? - спросила Валерия. - Время ужинать...
   - Я правда  не  хочу...  -  Наташа  умоляюще  смотрела  на  мать,  зная
прекрасно, что послабления не будет.
   - Минутку, - сказал Александр Павлович. - Сейчас  ваш  спор  сам  собой
решится.
   Он сходил в комнату и надел пиджак.  Потрогал  карман:  "портсигар"  на
месте.
   - Замерз, - пояснил он, усаживаясь за стол.
   - Что с тобой? - В голосе Валерии звучала доселе незнакомая  Александру
Павловичу нотка  заботы.  Впрочем,  забота  эта  была  круто  замешена  на
железной  категоричности  Валерии,  побороть  которую   не   мог   никакой
"портсигар": - Ты не заболел? Ну-ка, дай  лоб  попробую...  -  Она  быстро
протянула руку.
   Александр Павлович успел отстраниться.
   - Здоров я... Так о чем ты, Наталья?
   - Я не хочу ужинать, - повторила Наташа.
   - Не хочешь - не надо, -  Валерия,  казалось,  была  удивлена  странной
непонятливостью дочери. - Кто тебя заставляет?
   - Никто, - подтвердил Александр Павлович и поднял рюмку. -  Наталья,  я
хочу выпить за твою маму. Ты не против?
   - Не против.
   - И я не против, - согласилась Валерия. И вдруг встревожилась: -  Саша,
а как ты поедешь? Ты же за рулем, а тут коньяк... Нет,  поставь  рюмку,  я
тебе не разрешаю.
   Интересное  кино:  вчера  она  почему-то  не  спрашивала,  как   поедет
Александр Павлович, просто села в машину -  и  привет.  Другое  дело,  что
вчера Александр Павлович ни капли не выпил, но голову давал на  отсечение,
что Валерия на это не обратила внимания. Все равно ей было: пил - не  пил.
Лишь бы ехалось...
   - Я немножко. Пока уйду - выдохнется...
   Потом они играли в скучнейшую игру "Эрудит", которая Наталье  почему-то
нравилась, да по большей части она и выигрывала. Потом смотрели  программу
"Время". Потом Валерия почему-то вздумала вымыть Наташе  голову:  это  для
девочки было совсем уж странным.
   - Я сама могу, - сказала она.
   - Сама ты толком не промоешь, - настаивала Валерия.
   - Но ведь всегда промывала... - Наташе хотелось, чтобы мама ей помогла,
и сопротивлялась она лишь по инерции.
   - Не уверена, - резко возразила Валерия, и Александр Павлович  подумал,
что возражение вполне точно  отражает  положение  дел  в  семье:  вряд  ли
Валерия когда-нибудь обращала внимание на то, промыла голову Наташа или не
промыла. Должна промыть - вот и весь сказ.
   Должна...
   Александр Павлович не без сожаления отметил, что  этот  жесткий  глагол
по-прежнему руководит Валерией, хотя намерения вроде куда как благие...
   В ванной комнате они долго орали - в основном Валерия орала: то  Наташа
не так стоит, то голову не  так  держит,  а  Александр  Павлович  сидел  в
пиджаке неподалеку от двери в ванную; боялся  отпускать  Валерию  из  зоны
действия "портсигара". Думал: просто идиллия получилась, история из  цикла
святочных...
   Потом они уложили Наташу спать, и Александр Павлович засобирался домой.
Честно говоря, он устал за сегодняшний  вечер,  устал  все  время  быть  в
напряжении, "на стреме", да и бессонная ночь давала о себе знать.
   Уже в прихожей Валерия быстро прижалась к нему, спрятала лицо на груди,
спросила глухо - пиджак ей мешал:
   - Может, останешься, а?..
   И тут Александр Павлович подумал, что  для  Валерии  вредно  находиться
слишком близко к "портсигару": он у нее совсем под носом очутился.
   - Ты что? - ошарашенно сказал он. - Наташка ведь...
   - Ну и пусть! Это было настолько непохоже  на  Валерию,  что  Александр
Павлович испугался: а не переборщил ли он?
   - Нет, не пусть, - взял за плечи, поцеловал: - До завтра, Лера.
   Она крикнула вслед:
   - Будь осторожен!
   От чего, интересно, она его остерегала?..
   ...Только сев в машину и опустив стекло, он  вспомнил  о  "портсигаре".
Вытащил его, ударил  по  кнопке  -  выключил.  Приборчик  был  по-прежнему
холодным, будто и не работал вовсе. Александр Павлович закурил -  еще  бы,
весь вечер протерпел! -  и  блаженно  откинулся  на  сиденье.    было
подвести кое-какие итоги. Приборчик действовал?  Еще  как!  Что-нибудь  он
себе доказал? Себе - да.  Доказательства  налицо.  Вон  даже  Наташа,  как
считал Александр Павлович, удивлена. Теперь бы суметь  эти  доказательства
самой Валерии предъявить...
   Подумал: а ведь с Наташей это он зря. Не надо  было  экспериментировать
при девочке. Десять лет - возраст иллюзий. Завтра она  проснется,  к  маме
кинется, а мама-то на вчерашнюю непохожа. На позавчерашнюю она похожа.  На
позапозавчерашнюю.  На  всегдашнюю.  Прямо  хоть  включай  "портсигар"   и
оставляй его в квартире навечно - где-нибудь под шкафом или  за  батареей,
пока не сломается. Если в нем есть чему ломаться... Ладно, утром Валерия в
институт уйдет, Наташка - в школу,  утром  им  не  до  сантиментов  будет,
некогда, а в два десять Александр  Павлович  подъедет  к  школе  и  увезет
девочку в цирк. Там тоже будет сказка.
   4
   Наташа не задержалась: ее пунктуальность не отличалась  от  маминой.  В
два десять прозвенел звонок с урока - Александр Павлович услышал его, сидя
в машине: на улице тепло, окна в школьном здании открыты, -  а  через  две
минуты увидел Наташу, бегущую к нему через двор.
   Она уселась в машину, аккуратно хлопнула дверью, с ходу спросила,  даже
не поздоровавшись:
   - Что вчера было с мамой?
   - С мамой?.. -  Александр  Павлович  вопрос  понял,  но  не  знал,  как
ответить, и тянул время. - А что вчера было  с  мамой?  По-моему,  ничего.
Мама как мама.
   - Не как мама. Я даже не думала, что она может быть такой...  -  Наташа
поискала  слово,  -  домашней   какой-то.   А   сегодня   она   проснулась
злая-презлая.
   - Наверно, не выспалась, - предположил Александр Павлович. - Не бери  в
голову, Наталья, все пройдет... И в конце концов - здравствуй.
   - Ой, простите, здравствуйте, - улыбнулась Наташа.
   - Не передумала - в цирк?
   - Что вы! Еле дотерпела.
   - Ну потерпи еще минут десять. Здесь недалеко.
   ...Выключенный "портсигар" лежал в кармане. Выходит, Валерия преотлично
помнила все, что происходило вчера вечером. Помнила - да, но понимала  ли?
Не   исключено,   что   понимала,   иначе   почему   бы   ей   просыпаться
"злой-презлой"?.. Кстати, на кого - злой? На  Александра  Павловича?  Вряд
ли. Ей и в голову наверняка не пришло, что именно Александр Павлович  стал
причиной...  чего?..  ну,  скажем,  сдачи  позиций,   завоеванных   ею   в
смертельных боях за равноправие. На себя она злится, себя она винит. И, не
исключено, в том и винит, что необъяснимо и вдруг изменила свое  отношение
как  раз  к  Александру  Павловичу.  Сама  изменила,  про  "портсигар"  ей
неведомо...
   А если и вправду сама изменила?
   Александру Павловичу лестно было думать именно  так.  Да  и  что  такое
"портсигар", если всерьез разобраться? Фокус, не более...
   Он загнал машину на тротуар - вплотную к служебному входу в  цирк,  под
"кирпич". Нарушение, конечно, но милиция смотрит  на  это  сквозь  пальцы:
квадратный тупичок между бетонным забором рынка и боковой  стеной  старого
циркового здания издавна, хотя и негласно, считался суверенной территорией
цирка.
   - Приехали.
   Провел Наташу через тесную проходную, через пустое полутемное фойе, где
по стенам висели цветные плакаты и черно-белые фотографии  артистов.  Звук
шагов по  холодному  мраморному  полу  отзывался  эхом  где-то  позади,  и
казалось, что Наташа и Александр Павлович здесь не одни, что кто-то упорно
идет вслед за ними - невидимый, огромный, жутковатый.
   - Как в старинном замке, - тихо сказала Наташа.
   -  "Звук  шагов  тех,  которых  нету..."  -  тоже  вполголоса  прочитал
Александр Павлович. - Страшно?
   - Интересно...
   Александр Павлович откинул тяжелую и довольно пыльную штору, отделяющую
фойе от закулисной части. Пол здесь был уже  бетонным,  легко  гасил  звук
шагов, и "ощущение замка" исчезло. Да и вообще закулисная часть кольцевого
коридора, опоясывающего зрительный зал,  выглядела  по-деловому  буднично:
какие-то грубые ящики у стен, толстый рулон серо-зеленого брезента, четыре
ярко раскрашенных деревянных сегмента  -  части  круга  для  роликобежцев,
разнокалиберные ажурные стальные  тумбы,  крытые  красным  сукном,  -  для
слона, для его стандартно-небогатого  набора  трюков.  Александр  Павлович
машинально отметил, что и тумб вчера  не  было,  и  ящиков  стало  поболе:
потихоньку подъезжает народ, премьера близится... Он хотел  скорее  пройти
мимо: незачем девочку разочаровывать, сказку ведь обещал, а какая сказка -
из брезента и облезлых ящиков?
   - Куда мы идем? - спросила Наташа.
   - Наверх. В мою гардеробную.
   - А там что?
   - Там - обещанные фокусы.
   - А где арена?
   - Ты хочешь увидеть манеж?.. Ну конечно же, сейчас...
   Александр  Павлович  подвел  ее  к  занавесу  в  форганге,   подтолкнул
легонько: шагай. Она скользнула в  щелку  между  половинок  занавеса,  они
мягко и плотно сомкнулись за ней. Александр Павлович прислонился спиной  к
холодной стене, закрыл глаза. Ну чем ее удивить? Не поспешил ли он?..  Она
не была в цирке с детских щенячьих лет, а за кулисы, в "кухню",  и  вообще
не попадала, а в цирк на первое свидание надо приходить в праздник,  когда
манеж залит огнями, когда на балкончике  "душит"  зрителей  маршем  медная
группа оркестра, да и за кулисами куда интереснее: суета, беготня,  кто-то
разминается - стоит на голове, жонглирует, колесом крутится; а дикие звери
не в далеких клетках, а совсем рядом - только руку протяни;  хотя  кто  ее
решится протягивать - звери все-таки...
   Александр  Павлович  выглянул  из-за  занавеса.  В  манеже  подвешивали
"вертушку" воздушных гимнастов. Она лежала на красном репетиционном  ковре
- сверкающая хромом ракета, еще не готовая к полету;  провисшие  тросы  от
нее тянулись под купол, где  их  крепили  невидимые  снизу  артисты.  Зато
хорошо слышимые.
   - Тяни на меня, тяни! - орали под куполом. - Ну куда ты тянешь, болван,
крепления не чувствуешь? Щас я тебе руки пообрываю!..
   Все это было пока вполне цензурно, но кто  даст  гарантию,  что  так  и
дальше продлится? Цирковой артист - человек,  в  выражениях  несдержанный.
Наташу стоило увести от греха подальше... Александр Павлович шагнул было к
ней, но кто-то положил ему ладонь на плечо.
   - Подожди.
   Обернулся: инспектор манежа.
   - Привет, Грант. Эта девочка - со мной.
   - Я понял, - сказал инспектор, прошел мимо,  встал  на  барьер:  -  Эй,
наверху! А ну потише! Вы не одни здесь... - Он протянул Наташе руку, помог
перебраться в манеж. - Смотри: это ракета. Совсем скоро она  взлетит  надо
всем этим, - он обвел рукой  пустой  и  темноватый  зрительный  зал,  ряды
кресел с откинутыми сиденьями, крутым амфитеатром уходящие вверх,  круглые
ложи  осветителей  с  черными  зачехленными  "пушками"  софитов,   -   она
быстро-быстро помчится по кругу, а на  трапеции  под  ней...  видишь:  вот
трапеция, вот  она  закреплена...  на  специальных  петлях...  вот  петли,
просунь руку, удобно?.. на трапеции и на петлях станут работать  гимнасты.
Это очень хорошие гимнасты, ты их увидишь, когда придешь на представление.
Ты ведь давно не была в цирке, верно?
   - Откуда вы знаете? - спросила Наташа.
   Она сидела на корточках перед  ракетой,  и  маленькая  рука  ее  крепко
держала  ременную  петлю,  свободно  пристегнутую  к  хромированному  боку
"вертушки".
   - Я догадался, - сказал инспектор. Он тоже сидел на корточках  рядом  с
Наташей. - У тебя это на лице написано.
   - Не может быть. - Наташа даже петлю отпустила, выпрямилась. -  А  мама
говорит, что я как каменная: никаких эмоций.
   - И мамы могут ошибаться, - вздохнул инспектор. - А скорее  она  просто
не умеет читать по лицам. Это оч-чень трудная наука: читать по лицам.
   - А где вы учились?
   - Читать по лицам? - он усмехнулся. - Здесь, в цирке.  Только  здесь  и
 хорошо научиться этому.
   - Значит, и Александр Павлович тоже умеет?  -  непонятно  было:  то  ли
Наташа всерьез верила инспектору, то ли просто приняла шутку и  подхватила
ее, подыграла старшим - воспитанная девочка.
   - Александр Павлович умеет больше: он людей насквозь видит. Так, Саша?
   - Почти так. Грант, - согласился Александр  Павлович,  -  вижу,  только
смутно.
   - Не прибедняйся, Саша. Ты  же,  на  крайний  случай,  поднатужишься  и
изобретешь какой-нибудь ящик с дырочкой. Сквозь нее все будет видно как на
ладони...
   Как в воду смотрит, старый болтун, думал Александр  Павлович.  Знал  бы
он, что почти попал в цель: не в "десятку", так около... Он любил  Гранта,
как, впрочем, и все артисты, помнил его чуть ли не с детства - тот  уже  и
тогда инспектором манежа работал, по-старому шпрехшталмейстером,  -  хотя,
как казалось Александру Павловичу, Грант был ненамного старше его  самого:
может быть, лет на десять-двенадцать. И все же, кто  знает?  В  паспорт-то
его Александр Павлович не заглядывал.
   - Этого человека, который  умеет  читать  по  лицам,  -  сказал  Наташе
Александр Павлович, - зовут Грант Ашотович. А ее, Грантик...
   - Стоп, - прервал инспектор. - Ты забыл, Саша: ее имя я сам прочитаю...
- Он внимательно всмотрелся в  Наташино  лицо,  смешно  пошевелил  тонкими
губами, закатил глаза. Наташа спокойно ждала результата. - Ее  зовут...  -
инспектор помедлил, - На-та-ша... Так?
   - Так, - Наташа, казалось, совсем  не  удивилась.  А  что,  собственно,
удивляться? Коли он умеет читать по  лицам,  то  уж  имя  узнать  -  проще
простого.
   Они с Грантом стояли  почти  в  центре  манежа,  и  Александр  Павлович
невольно  вспомнил  себя,  когда  он  впервые  в  жизни  оказался  посреди
огромного и абсолютно пустого зала, посреди оглушающе-тяжкой тишины,  один
на один с липким страхом, который рождает чужое и чуждое,  даже,  кажется,
враждебное человеку  пространство;  отчетливо  вспомнил  холодную  струйку
пота, вдруг скользнувшую между лопаток...
   Потом, позже, этот страх ушел, но до  сих  пор  Александр  Павлович  не
любил оставаться в манеже один, да, по правде  говоря,  и  не  получалось:
ассистентов в его аттракционе - восемнадцать человек, о каком  одиночестве
речь?
   Но ведь было же!..
   А он обещал Наташе сказку.
   - Подождите! - вдруг воскликнул Александр Павлович. - Я сейчас!  Только
никуда не уходите, очень прошу. Стойте там, где стоите.  Ну  поговорите  о
чем-нибудь... Грант, расскажи ей анекдот, что ли...
   - Ты куда? - крикнул Грант.
   Но Александр Павлович уже бежал по коридору, пулей взлетел по  лестнице
на второй этаж - к своей гардеробной,  откинул  крышку  кофра,  в  котором
хранил  всякий  мелкий,  не  используемый  в  работе   реквизит,   разгреб
воздушный, почему-то пахнущий конюшней  завал  пестрых  шелковых  платков,
вытащил со дна аккуратный деревянный ящик с ручкой, похожий на те, в каких
геодезисты хранят свои теодолиты или  кремальеры,  сломя  голову  бросился
назад, в манеж, даже не заперев гардеробной  -  потом,  потом!  -  откинул
бархатный занавес форганга, остановился, тяжело дыша.
   Грант  и  Наташа  по-прежнему  стояли  посреди  манежа,  а   серебряная
вертушка, уже подвешенная на тросах, плыла на положенной для полета высоте
над барьером - "воздушники" механизм проверяли, - и тонкая  швунг-трапеция
вольно качалась под ней.
   - Ждете? Хорошо...
   Он перешагнул через барьер; стараясь  не  промахнуться,  поставил  ящик
точно в центре манежа, открыл его, достал оттуда аппарат,  смахивающий  на
обыкновенный фильмоскоп для детей, только  не  с  одним  объективом,  а  с
восемью, причем  какими-то  странными  -  узкими,  длинными,  похожими  на
револьверные  дула  с  раструбами-блендами  на  концах.  Быстро  прикрутил
четырехлепестковую антенку, винтами  на  ногах-опорах  вывел  на  середину
каплю уровня под  стеклом  -  "загоризонталил"  прибор.  Размотал  длинный
тонкий провод, подсоединил его к розетке на внешней стороне барьера.
   Грант и Наташа ошеломленно молчали, внимательно следя за  манипуляциями
Александра Павловича. Наконец Грант не выдержал.
   - Что это, Саша? Новый трюк? - спросил он.
   - Не знаю. Грант, - честно ответил Александр Павлович. Он  поймал  себя
на том, что волнуется, будто  впервые  на  манеж  вышел.  -  Может,  будет
трюком, а может, и нет... - Он положил руку на  пластмассовый  тумблер  на
матово-черной подставке прибора. - Внимание!.. Наташа, смотри! - и щелкнул
тумблером.
   И безлюдный зал ожил.
   Зашумел, заволновался  партер,  замелькали,  выплыли  откуда-то  то  из
черной глубины,  стали  резкими,  контрастными  живые  человеческие  лица,
взлетели, как голуби, аплодисменты,  а  невидимый  оркестр  на  совершенно
пустом балкончике грянул звенящий туш, и надо всем  этим  ярким  и  шумным
многолюдьем, переливаясь и сверкая, летела настоящая ракета, а под ней, на
трапеции - вот это уж  и  вправду  почудилось!  -  напряженной  струночкой
вытянулась тоненькая воздушная гимнастка...
   И  вдруг  все  сразу  исчезло.  Даже  прожекторы,  опоясывающие  купол,
погасли;  только  горели  аварийные  лампы,  еле-еле   освещая   безлюдный
зрительный зал. Ракета-"вертушка" перестала жужжать - мотор отключился - и
плыла по кругу по инерции, гасила скорость.
   Из окошка электриков над директорской ложей кто-то выглянул и заорал на
весь цирк:
   - Что вы там навключали, черт бы вас подрал?! У меня предохранители  на
щите выбило... - и уже спокойнее: - Предупреждать надо...
   Прожекторы вокруг купола снова зажглись, моторчик  зажужжал,  и  ракета
опять начала  набирать  скорость.  А  зал  был  по-прежнему  пуст:  прибор
Александра Павловича "молчал".
   - Перегорел, - констатировал Александр Павлович.  Он  перегнулся  через
барьер,  выдернул  вилку  из   розетки,   начал   наматывать   провод   на
пластмассовую катушку.
   - Вот тебе и ответ. Грант, - сказал он, - не выйдет  трюка.  Факир  был
пьян...
   Наташа смотрела на Александра Павловича как на чародея, на  всемогущего
мага, хотя, честно говоря, сам Александр Павлович не ведал,  как  положено
глядеть на магов и чародеев. Наверно, с восхищением пополам со  страхом?..
Тогда накладка: страха во взгляде Наташи не замечалось, зато восхищения...
   - Что это за штука, Саша? - Грант наклонился над прибором,  внимательно
его рассматривая. Восхищения в его голосе  не  слышалось  -  одно  деловое
любопытство. - Сам сделал?
   - У меня кишка тонка, - усмехнулся Александр Павлович. - Подарили.
   - Кто?
   - Бем. Слыхал?
   - Рудольф Бем? "Король магов"?.. Он же умер, по-моему.
   - Два года назад был живехонек. Живет под Брюсселем, домик у него  там.
Полдня я у него  просидел,  обедали,  ужинали.  Старик  расчувствовался  и
подарил мне эту штуку. Сказал, что сам хотел воспользоваться, да не успел.
   - А ты чего же?
   - Веришь: впервые включил. Чего-то боялся. Не мое...
   - А  ты  у  нас  можешь  только  свое...  Что  за  принцип,  интересно?
Голография? Ты хоть его разворачивал, Кулибин?
   Александр Павлович посмотрел  на  Наташу.  Она  напряженно  слушала  их
разговор, и  слово  "голография",  произнесенное  Грантом,  явно  было  ей
знакомо  -  от  мамы,  наверно;  более  того,  слово  это  -  реальное   и
основательное -  могло  перечеркнуть  сказку,  только  что  показанную  ей
Александром Павловичем. А ведь он для  того  лишь  и  вспомнил  о  приборе
"короля магов", а то лежал бы он  в  кофре  мертвым  грузом  до  скончания
веков...
   - Нет, - сказал Александр Павлович, - я его не разворачивал. И  никакой
голографией здесь не пахнет, Грант. У тебя дурная привычка: искать  любому
чуду реальное объяснение.  Зачем?  Грант  оторвался  наконец  от  прибора,
глянул на Александра Павловича, потом - на Наташу, понимающе улыбнулся:
   - Ты прав, Саша. Дурная привычка. А чудо у тебя -  первый  сорт!  Я  же
всегда говорил: ты - великий волшебник. - Он подмигнул Наташе: - А ты  мне
понравилась, принцесса. Ты цирковая.
   - Она не цирковая, - поправил Александр Павлович.
   - Ты меня не понял, Саша. Она может расти  в  семье  пекарей,  токарей,
слесарей, кесарей, все равно она цирковая. Придет время -  сам  увидишь...
Прощай, принцесса. Когда захочешь - приходи. Не стесняйся. Спросишь Гранта
Ашотовича - все тебе будет... - помахал  рукой,  легко  перепрыгнул  через
барьер и скрылся в форганге.
   Александр Павлович прибор в ящик уложил, взял Наташу за руку и повел  в
гардеробную. До встречи  с  Валерией  времени  оставалось  навалом,  и  он
собирался показать Наташе запланированную программу - трюк с прибором Бема
заранее  не  планировался  -  с  десяток  забавных  фокусов:  с  шелковыми
платками; с лентами, бесконечно вылезающими из  фальшивой  бутылки  из-под
шампанского; с фирменными монетами, пригоршнями высыпающимися в серебряное
ведерко из самых странных мест - из пустой ладони, из  уха,  из  носа,  из
выключателя на стене, из водопроводного крана, наконец; с толстой иголкой,
легко  "прошивающей"  сплошное  стекло;  с   дюжиной   футбольных   мячей,
поочередно выскакивающих  из  плоского  чемодана-"дипломата"...  И  еще  в
гардеробной - в холодильнике - спрятано было ореховое  мороженое  и  шесть
запотевших бутылочек с фантой.
   ...Программу  они  выполнили  полностью.  Еле  успели  к  институту   в
назначенный срок.
   Валерия уже стояла  на  ступеньках,  нетерпеливо  смотрела  на  дорогу.
Александр Павлович  затормозил,  и  Наташа  немедленно  вышла  из  машины,
пересела на заднее сиденье.  Александр  Павлович  этот  факт  отметил,  но
комментировать не стал. И возражать не стал, хотя - странное  дело!  -  он
предпочел бы, чтобы сейчас рядом с ним по-прежнему сидела Наташа...
   - Опаздываете, - сказала Валерия.
   - Минута в минуту, - возразил Александр Павлович. -  Ты  просто  раньше
вышла. Куда поедем?
   - Домой. Наташке уроки делать надо, а у меня в  понедельник  доклад  на
кафедре, хочу подготовиться.
   - Значит, я свободен?
   - Хочешь - можешь сидеть рядом со мной. Только молча.
   - Спасибо за честь... Я отвезу вас и вернусь в цирк:  у  меня  половина
багажа не распакована.
   - Наше дело предложить... Ну как поразвлекались?
   - Наталья, как? - спросил Александр Павлович, глядя в зеркальце: Наташа
в нем отражалась.
   - Очень хорошо, - сказала Наташа и замолчала.
   - И это все? - удивилась Валерия.
   Если с утра, как Наташа  утверждала,  она  была  "злой-презлой",  то  к
вечеру явно отошла, подобрела.
   - Она еще не разобралась, - поспешил на помощь  Александр  Павлович.  -
Столько впечатлений...
   Удивительное дело: он сейчас легко мог поставить себя на место  Наташи.
У нее появилась своя тайна - единственная, необычная,  сладкая-пресладкая,
такая, в которую и пускать-то никого не хочется. Пока не хочется. А  потом
видно будет... И еще приятным казалось, что эту тайну делил  с  Наташей  и
он. В отличие от Валерии...
   Александр Павлович довез их до дому, высадил. Сказал:
   - Завтра выходной. Может, махнем с утра за город?
   - А что? Это идея! - загорелась Валерия.
   Наташа стояла в стороне, в разговор не вмешивалась.
   - Значит, я заезжаю за вами в девять утра. Будьте  готовы.  Обе.  Форма
одежды - летняя парадная.
   - С Наташкой поедем? - спросила Валерия. Александр  Павлович  попытался
уловить в ее голосе недовольство или хотя бы разочарование,  но  не  смог:
ровным был голос, обычным.
   - Естественно.
   - Тогда я вас целую, - сказала Валерия и пошла к подъезду.
   А Наташа быстро наклонилась к открытому окну, шепнула:
   - Большое спасибо вам,  Александр  Павлович.  Мне  было  очень  хорошо,
очень... - и скорей за матерью побежала.
   Что ж, подумал Александр Павлович, приятное признание. Впрочем, как это
ни казалось ему странным - с  детьми  до  сей  поры  дела  не  имел,  даже
побаивался их, но он вполне мог ответить Наташе теми же словами...
   А "портсигар" в кармане пиджака так весь день и пролежал невключенный.
   5
   Александр Павлович лежал поутру в постели, никуда не спешил - рано  еще
было, анализировал  события.  Ну  прямо  любимое  занятие  у  него  стало:
анализировать события; эдак из практика-иллюзиониста в психолога-теоретика
переквалифицируется, смежную профессию освоит...
   А что, собственно, анализировать?
   Ну, во-первых, техники многовато в  этой  истории.  Прибор-"портсигар",
прибор  "короля  магов"  Рудольфа  Бема...  И  тот  и  другой   безотказно
подействовали на женщин: один - на мать, второй - на дочь. Семейная черта:
повышенная восприимчивость к техническим чудесам...
   А во-вторых?
   Во-вторых, приборы-то - ох какие разные-е-е...
   Наташу расстраивать не хотел, сказку убивать не хотел, а ведь догадался
Грант: бемовский "фильмоскоп" на принципе голографии построен. Заложены  в
него голограммы, мощно  подсвечены,  фоновыми  шумами  подкреплены  -  все
реально, хотя техническое исполнение безукоризненное, штучная работа.
   Помнится, спросил у Бема:
   - А все-таки, почему сами не воспользовались?
   Старик помолчал, губами пошлепал - зубов у него совсем не  осталось,  а
протезы он почему-то не носил, - ответил:
   - Техники не люблю. Не верю. Рукам своим верю. И вам советую.
   - Зачем же дарите?
   - Просто так. На память. Может, пригодится когда-нибудь.
   Вот и пригодилось...
   Александр Павлович в отличие от Бема технике верил, но лишь той,  какую
своими   руками   сотворил,   какую   мог   по   винтику,    по    дощечке
собрать-разобрать, принцип действия назубок знал, хоть патентуй.
   Может, "портсигар" запатентовать, а?..
   Его не запатентуешь, принцип действия самому до сих пор неясен,  только
и остается, что в чудеса верить.
   Однако  пора  подниматься,  холодный  душ  принимать:   какой   садист,
любопытно, на него патент получил?..
   Привычная пытка рождала столь же привычное раздражение. Думал: "А  ведь
ты сам садист. Зачем тебе эти эксперименты? Доказать Валерии, что  женщина
должна быть женщиной, как природа  установила?..  Ну,  допустим,  докажем,
хотя вряд ли. И что дальше? А про "дальше" ты ни черта не ведаешь, боишься
в "дальше" заглядывать,  как  страус,  голову  в  песок  сунул:  авось  не
заметят, мимо пройдут. Авось не  спросят:  что  это  вы,  умный  Александр
Павлович, дальше делать станете?.. Может, плюнуть? Выкинуть "портсигар"  в
мусоропровод, Валерии не  звонить,  уйти  в  подполье,  вплотную  заняться
предстоящей премьерой... А Наташа?.. Да-а, с Наташей - тут ты совсем  зря!
Жила девочка, не тужила, как герой из анекдота, которого прохожий хотел из
болота вытянуть... Зачем вытягивать?  Зачем  вбивать  в  голову  глупые  и
пустые иллюзии? У нее есть свой мир, свое, если хочешь,  болотце.  Ей  там
хорошо, привычно, а что малость коломытно - так это пройдет. С  возрастом.
А не пройдет - не твоя забота..."
   В том-то и дело, что; Александр Павлович точно не знал: его это  забота
или не его. Три дня назад, к примеру, знал точно - не  его,  а  сегодня  -
плавает, ответить не может. И прекратить эксперимент не может: разбежался,
трудно остановиться...
   Успокаивал себя: "Да ничего не произойдет, страшного не предвидится, не
стоит и пугать себя. И вообще, кончать надо с психологией  липовой,  а  то
ненароком в психиатричку же и залетишь  с  каким-нибудь  мудрым  диагнозом
вроде: "синдром самобичевания"... Жуть!.. Нет, брат, делаешь  -  делай,  а
рассуждать - этим пусть другие занимаются, им за то деньги платят..."
   Вроде убедил себя, успокоил, а  настроение  не  исправилось.  Как  было
кислое, таким и осталось.
   Валерия это сразу заметила:
   - Не выспался?
   - С чего ты взяла?
   - Вид унылый.
   - Погода...
   Погода не радовала. С утра зарядил мелкий сыпучий дождик,  небо  прочно
затянуло серыми тучами, лишь кое-где просвечивали проплешины побелее.
   - Может, не поедем? - спросила Валерия. -  По  лесу  не  побродишь,  на
травке не поваляешься...
   Александр Павлович бросил взгляд в зеркальце: Наташа сидела позади -  в
красной нейлоновой курточке с капюшоном,  в  полной  дождевой  экипировке,
смотрела умоляюще.
   Решил:
   - Не будем отменять задуманное. Скорректируем планы: съездим в Загорск,
зайдем в ризницу, поиграем в туристов, а на обратном пути  пообедаем;  там
по дороге один ресторанчик есть, помню.
   -  Ладно,  уговорил,  -  согласилась  Валерия.  Александр  Павлович   с
удивлением отметил в  ней  некую  нерешительность,  вот  это:  "Может,  не
поедем?" Непохоже на Валерию. "Может" - не  из  ее  лексикона.  Она,  если
решает, так твердо и на века. А тут: и хочется и  колется...  Наташа  тому
причиной, очень просила? Да нет, вряд ли: если  уж  Валерия  что-то  сочла
нецелесообразным, то  проси  не  проси...  Значит,  не  сочла.  Недосочла.
Александр  Павлович  машинально  запустил  руку   в   карман:   на   месте
"портсигар", невключенный. Неужто "остаточные явления"?.. Вполне воз.
Как, впрочем, вполне воз и то, что Валерии безразлично: ехать или  не
ехать. Сегодня выходной. Отдыхает она в конце концов от своей "железности"
или нет? Или так и спит в латах? Может она  предоставить  кому-то  другому
право решать? Тем более что и решать-то нечего...
   И все же Александр Павлович сомневался: не  привык  он  к  "нерешающей"
Валерии, незнаком был с такой.
   ...В ризницу им попасть не удалось: там тоже был выходной день. Прячась
под двумя  зонтами  -  черным  Александра  Павловича  и  красно-коричневым
Валерии, - перебегали  из  собора  в  собор,  посмотрели  сквозь  железную
изгородь на длинное здание духовной академии, прошлись по крепостной стене
лавры, благо над ней крыша имелась.
   Валерия к  дождевым  неудобствам  относилась  стоически,  не  требовала
немедленно вернуться в машину, да и  вообще  больше  помалкивала,  слушала
Александра Павловича. Он как раз недавно путеводитель по загорским  местам
проштудировал: ехал в поезде в Москву, ничего почитать в дорогу  не  взял,
забыл в суматохе сборов, а путеводитель этот кто-то в купе обронил. Память
у Александра  Павловича  хорошая,  цепкая:  говорил  и  специалистом  себя
ощущал. Валерия даже поинтересовалась:
   - Откуда ты все знаешь?
   Почти признался:
   - Специально для вас, дамы, выучил.
   Не поверили. Но это уже их дело... И с Наташей Валерия ровно себя вела,
только раз сорвалась, когда девочка оступилась, набрала полный сапог воды.
   - Ты что, не видишь, куда ступаешь? - "Срыв" вполне  в  стиле  Валерии:
сухо, жестко, обличающе, но голоса не повышая.
   - Я нечаянно, - оправдывалась Наташа.
   Александр Павлович не вмешивался, ждал продолжения: как-то  все  будет,
когда "портсигар" выключен? Было обычно.
   - Вину на  нечаянные  обстоятельства  сваливают  только  беспомощные  и
слабые люди.  Я  не  хотела  бы  считать  тебя  таковой...  Ну  и  что  ты
собираешься делать? Тут  Александр  Павлович  счел  дальнейшее  воспитание
неуместным. Поставил ногу на  мокрый  валун,  посадил  на  колено  Наташу,
придержал рукой.
   - Снимай сапог и носок. Помочь?
   - Я сама...
   - Еще бы не сама, - все-таки вставила Валерия, однако мешать не стала.
   Наташа вылила из сапога воду, выжала носок.
   - Не надевай его, - сказал Александр Павлович. - Давай на босу ногу.  В
машине высушим.
   В машине он включил печку и положил сапог и носок  под  струю  горячего
воздуха. Валерия его действия не комментировала. Согласилась на его  опеку
над  дочерью?..  Не  зная  точного  ответа,  Александр  Павлович  все-таки
решился: нащупал в кармане "портсигар" и нажал кнопку.  Пусть  поработает:
Валерии не повредит, а Наташе, да и самому Александру Павловичу  спокойнее
будет. И потом: эксперимент-то надо продолжать.
   Надо или не надо?..
   Здесь Александр Павлович тоже не знал точного ответа.
   - Конфликт улажен? - спросил он.
   - Какой конфликт? - удивилась Валерия.
   - С водой в сапоге.
   - Я тебя не понимаю, Саша, - довольно раздраженно  сказала  Валерия.  -
Конфликта...  -  она  выделила  слово,  -  не  было.   Было   обыкновенное
замечание... Наташа, ты поняла?
   - Поняла, - Наташа вытянула босую ногу между передними сиденьями, рядом
с ручником - ловила горячий воздух из печки.
   - Вот и все, - подвела итог Валерия.
   Конфликта не было, подумал Александр Павлович. Верно: для  Валерии  это
не конфликт. Ерунда, повседневность, обычность,  обычный  "воспитательный"
эпизод. Не включи Александр Павлович "портсигар", все равно тема  была  бы
исчерпана.
   Но "портсигара-то включен...
   Тогда откуда раздраженность в голосе Валерии?  По  логике,  она  должна
кроткой стать, мягкой и  ласковой  -  ни  тени  агрессивности.  А  Почему,
кстати, ни тени?.. Вполне женская черта характера. Нормальная Валерия, без
влияния "портсигара", по пустым поводам раздражаться  не  стала  бы,  она,
даже когда злится, ни за что не выйдет из себя, голоса не повысит.
   ...Александр Павлович  глянул  на  указатель  уровня  топлива:  батюшки
светы, красная  лампочка  загорелась,  эдак  не  только  до  Москвы  -  до
Абрамцева не дотянуть... Помнится, где-то на выезде из города  заправочная
колонка стояла; талоны на бензин есть, там и заправимся.
   - Тронулись?..
   Ответа  Александр  Павлович  не  ждал,  сам  "тронулся",  без  согласия
общественности. Общественность в лице Наташи  взяла  из-под  печки  носок,
сказала ликующе:
   - Совсем высох! - оделась, ногой притопнула: - И ничего страшного.
   - Никто и не боялся, - заявила Валерия. Дождь кончился, в обложном небе
появились голубые прорехи, в одну из которых выглянуло солнце,  высветлило
мокрую траву вдоль шоссе, зажгло ее.
   Валерия приспустила стекло.
   - Где твоя колонка?
   - С километр отсюда. Или чуть больше.
   - Останови, мы с  Наташкой  пройдемся.  Там  небось  очередь;  пока  ты
заправишься, мы до колонки и дойдем. А то обидно: были за городом, а лесом
даже не подышали.
   Александр Павлович выехал на  обочину,  затормозил.  Валерия  и  Наташа
вышли -  обе  в  одинаковых  красных  куртках,  в  красно-синих  резиновых
сапожках, обе тоненькие, - и Александр Павлович впервые отметил,  что  они
похожи. А собственно, что удивляться: не чужие ведь...
   - На все про все вам - полчаса. Хватит?..  Только  к  колонке  идти  не
надо. Здесь гуляйте. Леса навалом.
   - Почему не идти?
   - Я этот километр от фонаря взял. А если три? Или  пять?  Нет  уж,  так
спокойнее: выйдете через полчасика на дорогу, я и подъеду. А  вы  по  лесу
погуляйте, а не вдоль шоссе.
   - Уговорил, - засмеялась Валерия. - Только полчаса, не дольше...
   Александр Павлович  был  прав:  до  колонки  оказалось  пять  с  лишним
километров. Они бы их час пехом одолевали... Заправился он быстро,  выехал
на шоссе, развернулся, погнал назад. Думал: успеет своих  дам  отыскать  и
сам с ними по лесу пройдется, сто лет  на  природу  не  вылезал,  плесенью
покрылся. Впереди газовал "МАЗ" с прицепом, ничем, видимо,  не  груженным:
его болтало из стороны в сторону. Александр Павлович включил  "мигалку"  и
приноровился пойти на обгон, но в это  время  сзади  на  встречную  полосу
выскочила серая "Волга", громко сигналя,  рванулась  вперед,  стремительно
опережая и Александра Павловича, и "МАЗ". Она бы успела  это  сделать,  но
вдруг навстречу, из-за поворота, из-за лесного островка, возник автобус, и
"волгарь"  резко  принял  вправо,  трудно  втискиваясь  между  "МАЗом"   и
"жигуленком" Александра Павловича, притормозил, чтобы - не дай бог!  -  не
"поцеловаться" с автобусом. Серый багажник  "Волги"  внезапно  очутился  в
опасной близости от капота "жигуленка", Александр Павлович  несколько  раз
прижал педаль тормоза, "покачал" его чуть-чуть, отлично помнил он о мокром
и скользком дорожном покрытии, но полысевшая  резина  не  смогла  удержать
машину; "жигуленок" легко, как  на  лыжах,  понесло  вперед,  и  Александр
Павлович еще успел выкрутить руль, увести машину к обочине, и  все  же  не
избежал столкновения, мазнул своим передним крылом по заднему "волгаря".
   "Волга" проехала еще метров десять и встала. "МАЗ" маячил где-то далеко
впереди, его водитель даже не заметил, наверно, что случилось. Или углядел
в зеркальце, но задерживаться не стал: он-то тут при чем?..
   Шофер "Волги", казенной, судя по номеру, - здоровенный мордастый парень
в ковбойке - сначала  обошел  свою  машину,  оглядел  крыло,  на  корточки
присел, изучая вмятину, потом направился к Александру  Павловичу,  который
так же сидел на корточках перед смятым в гармошку левым крылом  "Жигулей",
тупо смотрел на рваное железо, на причудливо изогнутое кольцо от фары,  на
ее осколки на черном асфальте.
   - Чего делать будем? - спросил "волгарь". Он был  настроен  миролюбиво,
понимал, что виноват в аварии больше, чем Александр Павлович,  но  еще  он
прекрасно понимал, что вину эту вряд ли докажешь: свидетели разъехались от
греха подальше, а для милиции - кто сзади, тот и  ответ  держи,  соблюдать
дистанцию надо, о том в правилах написано.
   Александр Павлович правила помнил, но гнев собственника, которым он был
сейчас обуян, почему-то невероятно усиливал веру в святую справедливость.
   - Разберутся, - мстительно сказал он.
   - Кто разберется? - "Волгарь"  почувствовал,  что  с  дураком-частником
миром не поладишь, и полегоньку пошел в наступление.
   - Милиция. ГАИ.
   - Где ты их возьмешь, гаишников? За кустом, что ли?  Здесь  не  Москва,
телефонов нет.
   -  А  телефоны  и  не  нужны...  -  Александр   Павлович   проголосовал
проезжавшему мимо "жигуленку",  своему  "брату-частнику",  тот  немедленно
тормознул, высунулся в окно:
   - Стукнулись?
   Вопрос был праздным. Александр Павлович, не отвечая, приступил к делу:
   - Вы в Загорск?
   - Ну.
   - Там, на въезде, пост ГАИ есть, знаете?.. Скажите им,  чтобы  прислали
инспектора. И поскорее, если .
   - Есть, потороплю...  -  "Брат-частник"  умчался  торопить  милицию,  а
Александр Павлович спросил "волгаря":
   - Ты хоть понимал, что в аварию лезешь, умелец?
   - Сам умелец, - огрызнулся "волгарь". - Дистанцию  не  держишь.  Видел,
что я на обгон пошел...
   - Кто ж на обгон на повороте идет?
   - Тебя не спросили!
   На этом "волгарь" счел разговор  законченным,  сел  к  себе  в  машину,
демонстративно хлопнув дверцей. И Александр Павлович тоже к себе сел.
   "Вот невезуха, - думал  он.  -  Славненько  покатались...  Да,  Лера  с
Наташей ждать станут, - он  посмотрел  на  часы:  назначенные  им  полчаса
пролетели, как не было, - ну да ладно, подождут, пойдут  навстречу,  здесь
уже недалеко, полдороги до них я проехал".
   Видимо, "брат-частник" встретил инспектора  ГАИ  задолго  до  Загорска:
"его желтый с синей надписью на коляске мотоцикл подъехал к  месту  аварии
минут через пятнадцать. Все это время Александр Павлович и мордастый шофер
сидели по своим авто и дипломатические отношения не возобновляли.
   Инспектор - лейтенант милиции - остановился на обочине: как  раз  между
"Волгой" и "Жигулями", заглушил двигатель, снял белый шлем,  кинул  его  в
коляску. Однако с  мотоцикла  не  слезал,  выдерживал  характер.  Впрочем,
повреждения на обеих машинах ему были отлично видны. Александр Павлович  и
"волгарь"  характеры,  напротив,  не  выдерживали,  мигом   к   инспектору
подались.
   - Товарищ лейтенант, - первым начал Александр  Павлович,  -  он  же  на
двойной обгон пошел, а навстречу - автобус,  так  этот  тип  полез  передо
мной, я в него и вмазал...
   - На какой на двойной,  -  заорал  "волгарь",  -  ты  только  "мигалку"
включил, а я уж по встречной  шпарил,  ты  что,  сам  не  видел  автобуса,
притормозить не мог, водило липовое?..
   - А вот хамить не надо, - спокойно  сказал  инспектор,  по-прежнему  не
слезая с мотоцикла. - Попрошу документы.
   Александр  Павлович  протянул  ему  техпаспорт  на  машину,  залитые  в
целлофан международные права. Шофер "Волги" свои бумаги вытащил. Инспектор
долго и внимательно  все  изучал,  особенно  пристально  путевой  лист  на
"Волгу" рассматривал. Наконец резюмировал:
   - Оба виноваты, братцы. Один - что на обгон на слепом  повороте  пошел.
Другой - что дистанцию не держал. Акт я составлю,  права  ваши,  извините,
реквизирую, а завтра вы к  нам  в  ГАИ  заедете.  Ежели  решите  полюбовно
расстаться - все назад получите... У вас машина застрахована? - спросил он
Александра Павловича.
   Тот кивнул, расстроенный: не хотел  права  отдавать,  не  хотел  завтра
черт-те куда ехать, время терять.
   - Вот и ладушки... На ремонт тратиться не придется.
   - А нервы? - не удержался Александр Павлович.
   - Нервы - это не по нашей  части,  -  сказал  инспектор,  -  это  вы  к
доктору... - и принялся за акт.
   ...Минут через тридцать-сорок инспектор укатил.  Следом  за  ним  уехал
донельзя злой "волгарь": у того, оказывается, с путевым листом что-то не в
порядке было, куда-то не туда,  голубчик,  несся.  А  Александр  Павлович,
вконец умученный, сел на обочинку, прямо на  мокрую  траву,  почувствовал,
как мгновенно намокли джинсы, но вставать не  стал:  намокли  -  высохнут,
покой дороже. А покоя Александру Павловичу хотелось сейчас  больше  всего,
хотелось просто сидеть и смотреть в лес, и  чтобы  никто  его  не  трогал,
никуда не торопил, попусту не дергал, и даже о Валерии с Наташей он в  тот
момент забыл - совсем из головы вылетело.
   Устал он.
   От ожидания премьеры. От того, что ничего еще не готово, аттракцион  не
репетировался,  ассистенты   невесть   где   шляются.   От   каждодневного
напряжения, когда любая встреча с Валерией как непростая  служба,  которую
сам себе и придумал: никто его не заставлял глупые  эксперименты  ставить,
"портсигар" мастерить. От какого-то полувранья устал, когда сам толком  не
ведаешь, как относишься к женщине: безразлична она тебе или нет?  Да  нет,
наверно, в том-то и дело, не совсем безразлична, от чего и тяжко.
   А тут еще Наташа...
   Он докурил сигарету, швырнул окурок в траву, встал. И сразу увидел  две
красные фигурки, бегущие к нему по обочине.
   - Саша! Саша! - донеслось до него.
   Чисто  машинально  полез  в  карман:  "портсигар"  работал.  Для  кого,
интересно?.. Прижал кнопку - выключил.
   Валерия первой добежала до него, с ходу обхватила Александра Павловича,
тесно прижавшись к нему сырой курткой: по лесу, видать, бродили, а деревья
насквозь дождем пропитались.
   - Саша, что с тобой, Саша?! Ты цел? - подняла испуганное лицо.
   Он впервые видел Валерию такой: тушь с ресниц  под  глазами  размазана,
волосы "поплыли" из-под капюшона, приклеились ко лбу, лицо мокрое - то  ли
от слез, то ли  от  дождя.  И  Наташа  не  лучше:  у  этой-то  глаза  явно
заплаканные, красные - под цвет куртки.
   - Я цел, - сказал Александр Павлович. - А вот вы-то что в такой панике?
Медведя встретили?
   - Медведя... Дурак! - Валерия  не  выбирала  выражений,  не  стеснялась
Наташи. - Мы тебя ждали-ждали, отчаялись уже, Наташка волнуется:  где  ты?
Не случилось ли что?.. Я тоже нервничать стала... А тут  две  тетки  мимо,
говорят: там авария, все вдребезги, два трупа... Мы и побежали... - И  тут
она, не стесняясь, в голос, заплакала, уткнулась лицом  в  толстый  пиджак
Александра Павловича,  будто  снимала  с  себя  накопленное  за  этот  час
напряжение, _разряжалась_.
   Выходит, и у нее оно было - напряжение?..
   И Наташа рядом носом хлюпала.
   Для полноты картины заплакать оставалось и  Александру  Павловичу.  Для
проезжающих  мимо  умилительное  зрелище:  безутешная  семья  рыдает   над
разбитым семейным счастьем марки "ВАЗ-21011"... Поэтому Александр Павлович
плакать не стал, да и забыл он давным-давно, как это  делается,  хотя,  по
правде говоря, в горле что-то предательски пощипывало. Впрочем, сие  
было и на нервы списать...
   -  Ну,  ладно,  ладно,  -  он  старался  быть  строгим,  -   прекратите
немедленно!  Нагородили  тут:  "вдребезги",  "трупы"!  Тетки,  видите  ли,
сказали...
   - Да-а, тебя же нету-у, - тянула  Валерия.  Наташа  плакать  перестала,
стояла рядом, держась за полу пиджака Александра Павловича: чтобы  он,  не
ровен час, опять не исчез, - страховалась, значит.
   - Все, кончили! - Александр Павлович уже начинал всерьез  сердиться.  -
Устроили рев... Подумаешь, авария! Крыло заменить - и все. День работы  на
станции... Вот что, дамы: я обедать хочу. По машинам...
   Двигатель работал вполне исправно.  Александр  Павлович  развернулся  в
сторону Москвы и, уже не  слишком  торопясь,  повел  своего  покалеченного
"жигуленка".
   - В ресторацию? - спросил. Хотя, честно, не  до  ресторанов  ему  было.
Представлял: сколько придется  возиться,  пока  страховку  получишь,  пока
найдешь крыло, фару, решетку, бампер - ну просто оторопь брала.
   - Никаких ресторанов, - твердо сказала Валерия. - Едем  домой.  У  меня
есть курица, я ее в духовке изжарю, на пару. А  Наташка  сделает  салат...
Как, Наташка?
   - Сделаю...
   Валерия осторожно, но крепко прикрыла  своей  ладонью  руку  Александра
Павловича, лежащую на рычаге коробки передач. Сидела, молчала. Так и ехали
- молчком.
   И, лишь подъезжая к проспекту  Мира,  Александр  Павлович  с  некоторым
замешательством вспомнил: а "портсигар"-то он выключил...
   6
   Александр Павлович уехал  от  Валерии  поздно:  за  полночь.  Собирался
спать, думал: денек завтра - врагу  не  пожелаешь!  С  утра  надо  поймать
Олега, великого автомобильного мастера,  договориться  с  ним  о  ремонте:
может, самому ничего доставать не придется, может, все у Олега и отыщется;
он - мужик запасливый, рачительный. Потом - "пилить" в Загорск за правами;
унижаться в ГАИ, уверять, что правила дорожного  движения  для  Александра
Павловича как Библия для верующего, что всю оставшуюся жизнь  он  посвятит
соблюдению дистанции.
   Целый день - как отдай!
   А когда подготовкой к премьере заниматься?
   Плюнул на позднее  время,  позвонил  своему  заведующему  постановочной
частью, по сути - главному администратору иллюзионного хозяйства.
   - Валентин? Это я. Разбудил?.. Ничего, и так много  дрыхнешь...  Слушай
меня внимательно: завтра все распакуй - до винтика, всех моих бездельников
собери, накачай их как следует - пусть дрожат. Особенно  девицы.  Отъелись
небось за отпуск, ни в один ящик не  влезут...  Договорись  с  Грантом:  в
двадцать два ноль-ноль мы  полностью  прогоняем  аттракцион,  пусть  манеж
даст. Понял?.. А я только к  вечеру  подъеду...  Да  нет,  ничего:  просто
тюкнул машину, права забрали, отправлюсь  их  выцыганивать...  К  черту...
Ладно, спи...
   Свет погасил, лег, изготовился ко сну.
   На улице гулял ветер, яростно раскачивал жестяной фонарь  на  столбе  у
дома и по потолку,  над  Александром  Павловичем  бегали  светлые  полосы,
мешали спать. А скорее не они спать мешали,  а  прожитый  день,  до  краев
набитый событиями - одно другого любопытней.
   Врачи считают: все болезни обостряются по ночам. А совесть? Ну-у,  если
она больная...
   Какая же совесть у Александра Павловича? Пустой  вопрос!  У  Александра
Павловича совесть крепче гранитной глыбы,  ни  одного  изъяна,  ни  единой
трещинки. А что ж тогда не спится?..
   Смотрел в потолок, думал: "Валерия "сломалась", это ясно... Пусть  сама
она об этом не ведает,  пусть  оскорбится,  если  ей  намекнуть,  но  ведь
расклеилась, растаяла и еще, как сие для нее ни грустно, обабилась.  Слово
вроде обидное, а по сути  -  ничего  плохого.  Скорее  наоборот.  Конечно,
только в данном случае... - Александр Павлович терпеть  не  мог  буквально
"обабившихся" женщин, сутками  не  вылезающих  из  засаленных  халатов,  с
торчащими из-под  косынок  бигудями,  с  облупленным  маникюром:  вдосталь
повидал он таких по цирковым гостиницам. - С Валерией случай  -  лечебный.
Она "обабилась" ровно настолько, чтобы  перестать  быть  мужиком  в  юбке.
Этакой "железной леди"... Ну что, намекнуть ей о том?.. А зачем? Что  тебе
это даст? И так ситуация критическая, хоть беги...  "Портсигар",  скажешь,
виноват? Ох, сам себе не ври, не  успокаивай  себя...  А  впрочем,  ладно:
пусть - "портсигар", не все ли равно? Главное, что эксперимент  затянулся,
пора   подбивать   бабки,   как   говорится.   А   результат,    повторим,
положительный... Опять положительный!.. Если честно  разобраться,  дорогой
Александр Павлович: что в тебе женщины находят? Все твои женщины.  Сколько
их у тебя было, не считая жены?.. Поставь себя на их место. Поставил?..  И
что? То-то и оно, ничего  особенного,  понять  их  трудно.  Ну,  здоровый,
сильный, лицом не мордоворот,  фактурный  -  это  "киношный"  термин...  А
внутри?.. А внутри - пусто. То есть, конечно, не пусто, внутри внутренний,
как и положено, мир, вполне богатый - чего зря  скромничать.  Но  кого  ты
внутрь пускаешь, а, Сашенька? Никого не пускаешь, боишься, что поломают  в
твоем хрупком организме,  в  твоем  внутреннем  мире  какую-нибудь  важную
детальку, а  с  запчастями  нынче  худо...  Вежливый,  воспитанный,  слова
грубого  от  тебя  не   услышишь,   цветы   умеешь   дарить,   комплименты
разбрасывать, светскую беседу поддерживать, чувства юмора не лишен... Все?
Все. Значит, ничего.  Дупель-пусто,  "доминошно"  выражаясь.  Одна  форма,
содержания на первый взгляд - ноль. До него не докопаться, сам  никому  не
даешь... А собственно, чего это ты разбичевался? Форма и есть  форма.  Кто
сейчас голым в обществе появляется? Нет таких. Все в какой-то форме. Какую
выбрали. Или какая досталась.  Носят,  не  снимая,  потеют,  пыжатся,  шеи
воротничками натирают, но оголиться - ни-ни! И лишь дома, наедине с собой,
даже супружницу порой не беспокоя, - снимают формочку, вешают на плечики в
шкаф до утра: чтоб - упаси боже! - не помялась.  Вот  тогда  настоящими  и
становятся... Посмотреть бы  разок  на  них  -  настоящих:  не  станет  ли
жутко?.. А если на тебя, на настоящего, одним глазком глянуть?.. Ни в коем
случае! Тоскливый занудный эгоист, эгоист, эгоцентрист - что там еще  есть
на "эго"? Одна форма тебя и спасает, а она у  тебя  на  все  случаи  жизни
одна... Спасает? А не губит ли?.. Ты же не умеешь носить ее круглосуточно.
Ты  же  из  нее  нет-нет  да  выглядываешь.  Вон  вчера:  Лера  с  Наташей
изволновались, чуть с ума не сошли, а ты о них вспомнил?..  Даже  когда  в
машину сели, в Москву отправились - о чем думал? О  неравнодушных  к  тебе
женщинах? Об их ранимых, как оказалось, душах? Черта лысого!  О  крыле  ты
думал. О бампере и о фаре. О том, не ушел ли твой Олег в отпуск...  А  вот
то, что женщины  неравнодушные,  что  души  у  них  ранимые,  -  это  тебя
напугало. Напугало, старый хрен?.. Ужас как! Поэтому и отбой бьешь...
   Поначалу задело тебя, что Валерия оказалась  большим  мужиком,  чем  ты
сам? Что ты ей был нужен для того же,  для  чего  и  она  тебе?..  Задело.
Засуетился ты, "портсигар" сочинил... И  зря.  Устраивал  тебя  баланс,  а
дисбаланса ты не хотел... Не хотел, а получил.  Сам  дурак...  А  тут  еще
Наташа! Черт тебя дернул взять  ее  в  цирк,  расчувствовался,  сказку  ей
показал, аппарат старика Бема из нафталина вытряхнул... Наташа не Валерия,
с ней как со всеми нельзя, и ты  это  знаешь  прекрасно.  Знаешь?  Как  не
знать, потому и мучает это тебя. Мама смешно говорит: мулиет.  И  странная
штука: "мулиет", потому что Наташа - единственная женщина (так  это,  так,
возраст ни при чем!), перед которой ты другую форму надеть захотел.  Более
того: надел. Са-авсем иную, доселе не надеванную,  непривычную.  Вон  даже
Грант, похоже, малость удивился... А ведь  нравится  тебе  эта  форма,  а,
Саша? Нравится и в старую  влезать  неохота,  верно?  По  крайней  мере  с
Наташей... Она, повторим, - единственная женщина, с которой ты должен быть
честным. До конца! А конец-то - вот он, рукой достать ..."
   На том и заснул.
   А на следующий день все задуманное преотлично исполнил: и Олег на месте
оказался, и права в ГАИ забрал, и страховку успел оформить  -  ну,  просто
"одним махом семерых убивахам". Отогнал машину Олегу в гараж,  к  двадцати
двум ноль-ноль на таксомоторе в цирк прибыл. А там уже  полный  кворум.  И
ассистентки вроде не потолстели, и аппаратура в целости. Короче - порядок.
Прогнали  аттракцион  одним  духом:  за  исключением  мелочей  все  прошло
аккуратно - ровненько.
   Грант сказал:
   - Чисто для первого раза, поздравляю. Трюк с мячами из чемодана  раньше
делал?
   - Еще в Калинине пустил. Как трючок?
   - Первый сорт! Сколько ты их выкидываешь? Двенадцать?
   - Молодец, считать умеешь.
   - Будь человеком, скажи: как они у тебя надутыми  выскакивают?  Мячи-то
не простые - футбольные, настоящие, сам трогал...
   - Грант, родной, ты же не со вчерашнего дня  в  цирке.  Откуда  столько
любопытства?
   - Прости, Саша, ничто человеческое даже шпрехшталмейстерам не чуждо. Не
скажешь?
   - Не скажу.
   - И правильно. Это я от взрослости.  А  цирк  -  ты,  Саша,  знаешь,  -
взрослости не приемлет. И мне и Наташе от тебя одно требуется - чудо. А  у
тебя этого добра - полны закрома.
   - Полны, говоришь? - усмехнулся Александр Павлович. - Если бы... -  Вот
и не согласился он с Грантом, да ведь они разные вещи в виду имели:  Грант
- одно, Александр Павлович -  совсем  другое.  Он  похлопал  в  ладоши:  -
Закончили репетицию. Все - по местам, укрыть, как от врага. Завтра - в  то
же время, без опозданий...
   И домой ушел, Валерии звонить не стал.
   А утром во двор вышел  -  к  Олегу  собрался,  посмотреть,  как  ремонт
"Жигуля" идет, - а на лавочке перед подъездом Наташа сидит.
   - Вот тебе и раз, - только и сказал. - Ты что здесь делаешь?
   - Вас жду, - Наташа вежливо встала, портфель на скамейке оставила.
   Была она в школьной форме, в коричневом платьице со стоечкой, в  легком
черном фартучке. Поверх  платья,  поверх  кружевного  крахмального  белого
воротничка, подшитого  к  стоечке,  -  пионерский  галстук;  узел  вывязан
ровно-ровно.
   - А школа?
   - Я не пошла.
   - Ну, мать, ты даешь... - Александр Павлович,  действительно  несколько
потрясенный, с размаху плюхнулся на скамью, и Наташа тоже  позволила  себе
сесть - на самый краешек, вполоборота к собеседнику, как ее мама учила.  -
Почему не пошла?
   - Мне надо с вами поговорить.
   - Ты давно здесь сидишь?
   - Не очень. Какая разница?
   - А почему не поднялась?
   Наташа не ответила, только плечами пожала: мол, не поднялась  -  и  все
тут, интересоваться бестактно.
   У  Александра  Павловича  опять  противно  заныло  в  животе:   то   ли
предчувствовал он, о чем разговор  пойдет,  то  ли  просто  разволновался,
увидев Наташу.
   - А школа, значит, побоку? Нехорошо... - это он по инерции: слышал, что
в подобных случаях полагается говорить детям. А вообще-то ему до  школьных
занятий Наташи дела не было. Он, равнодушный, даже не спросил ни разу, как
она учится. - Кстати, как ты учишься?
   - В смысле? - не поняла Наташа. Она явно собиралась беседовать о чем-то
ином, обсуждение школьных проблем не входило в ее планы.
   - В смысле успеваемости.
   - На "хорошо" и "отлично", - сухо сказала она. -  Мы  что,  мои  оценки
будем обсуждать?
   Ноющая боль отпустила, и  Александр  Павлович  неожиданно  ощутил  даже
некую приязнь: вот же милая девочка, отыскала его адрес,  приехала,  ждала
невесть сколько, в школу не пошла. И наверняка Валерии - ни слова.
   - Что же мы будем обсуждать? - спросил он, обнимая Натащу за плечи,  но
девочка  вдруг  напряглась,  даже  отодвинулась,  и   Александр   Павлович
немедленно убрал руку.
   - А вы не догадываетесь?
   - А я не догадываюсь.
   - Я пришла поговорить о маме.
   - А что с мамой? - Александр Павлович прекрасно знал, что с  мамой,  но
ведь должен же он был что-то спрашивать...
   - Вы прекрасно знаете - что с мамой,  -  Наташа  будто  подслушала  его
мысли.
   - Понятия не имею!
   - Она - другая, я вам уже говорила. И виноваты в этом вы!
   Прямое обвинение Александру Павловичу не понравилось.
   - Знаешь, подруга, я за собой вины не чувствую. Никакой.
   -  Извините,  я  оговорилась.  Не  виноваты,  а...  -  Помялась,  слово
подбирая: - Ну после того, как вы к нам в дом пришли, она другой стала.
   Все верно. Именно после того: слепой бы не заметил.
   - Какой - другой? Ты  можешь  говорить  внятно?  -  Александр  Павлович
решил: с Наташей необходимо быть честным.
   Это он, помнится, еще позавчера ночью решил, когда  уснуть  не  мог.  А
пока тянул время, занудствовал по своему обычаю: стать честным с  женщиной
- на такой шаг мужество требуется, а  его  у  Александра  Павловича  не  в
избытке, подкопить надо. И то ли "подкопил" он, то ли надумал  сразу  -  в
омут головой, но вдруг сказал: - Ладно, не отвечай. Я знаю, что ты  имеешь
в виду, прекрасно знаю... Но вот интересно: чем  тебе  не  нравится  такая
мама?
   Наташа отвернулась. Смотрела, как малыши толкались в песочнице,  кто-то
у кого-то ведерко отнимал, выл в голос: еще сопли не высохли, а уже  делят
имущество, сами себе проблемы создают.  С  детства  и  далее  -  со  всеми
остановками...
   Наташа сказала не оборачиваясь:
   - Мне нравится. Мне очень нравится. Я только боюсь.
   - Чего ты боишься?
   - Что вы уйдете - и она станет прежней.
   Ах, умная девочка Наташа, взрослая мудрая девочка!.. И все же не  могла
она понять то,  что  мог  понять  Александр  Павлович.  Или  иначе:  хотел
поверить, что понял.
   - А с чего ты взяла, что я уйду? - спросил и сам себя  одернул:  ты  же
хотел быть честным. Так будь! - Нет, подожди. Наташа! Ты умная  девочка...
- Он встал и заходил туда-сюда вдоль скамейки. Наташа по-прежнему на  него
не смотрела: вроде бы разглядывала малышей.  Она  не  хныкала,  ничего  не
просила, и от ее каменного молчания Александру Павловичу было еще труднее.
- Поверь, мама уже не станет прежней, не сможет, она нашла в себе себя,  -
он говорил с Наташей как со взрослой, уверенный, что ей все  ясно.  -  Это
главное: найти в себе себя, а мама очень долго не хотела ничего искать, ее
вполне устраивало все, что происходит. А теперь, ты права, она изменилась.
Может быть, чуть-чуть, всего самую малость, но ведь  надо  сделать  только
первый шаг... - Странно, но он говорил не о Валерии. Вернее, не  только  о
Валерии - вообще о женщинах. И плевать ему было на то,  что  слушательнице
десять лет от роду. Главное: она слушала. И,  похоже,  верила,  как  он  и
просил. - Самое трудное - сделать первый  шаг,  но  после  уже  невоз
остановиться: это как снежный ком.  Но  страшно  другое:  никто  не  хочет
делать первого шага. Никто! Все кругом говорят: надо, надо, иначе беда,  а
от разговоров - ни на шаг, прости за каламбур. А Валерия сделала... И  это
не кто-нибудь, а твоя мама! Ты же знаешь, как она ценит  свою  разлюбезную
независимость, как она трясется  над  ней.  И  тебя  тому  же  учит...  Ты
другая... К счастью...
   - Вы уйдете... - упрямо повторила Наташа.
   - Ну при чем здесь я? - почти кричал Александр Павлович. - Я  -  ничто,
никто, я для нее - трамплин, рогатка, катапульта: называй  как  хочешь.  С
меня только началось. Понимаешь: на-ча-лось! А дальше я не нужен! Ну,  был
бы другой, не я - все равно началось бы...
   - Другой не мог. Никто не мог. А вы смогли...
   И тогда Александр Павлович - кто, кто его за руку дернул?!  -  решился.
Выхватил из кармана "портсигар", нажал  кнопку:  тускло  зажглось  круглое
выпуклое окошко на серебряном, с чернью, антикварном боку приборчика.
   - Смотри, Наташа...
   - Что это?
   - Помнишь то чудо в цирке?
   - Когда зал ожил?
   - Да-да! Там был прибор "короля магов". А этот - мой. И  я  его  сделал
для того, чтобы мама стала другой. Сам сделал!
   Наташа протянула руку к "портсигару", осторожно взяла его. Нелепо, не к
месту, но Александр Павлович вспомнил цитатку: "берет как бомбу, берет как
ежа, как бритву обоюдоострую..." К случаю цитатка подходила...
   - Фонарик?
   - Он только похож на фонарик. Но когда я включал его, мама  становилась
такой, как я хотел... - он добавил: - Как ты хотела.
   - И это - все?! - В Наташином голосе был ужас.
   - Все!  Все!  -  Александр  Павлович  испытывал  странное,  болезненное
облегчение: выговорился, ничего не скрыл. Нет больше проблемы!..
   - Включить... - Наташа  как  завороженная  смотрела  на  желтый  глазок
"портсигара".
   - Да! Забери его. Насовсем. Держи у себя. Никому не показывай. Он твой.
Только твой. Захочешь - включишь.
   - А по какому принципу он работает?
   Как ни был взволнован, а все ж отметил: мамина дочка, четких объяснений
требует. А в цирке-то не требовала, на веру приняла...
   - Какая тебе разница? Работает и работает. Ты как мама... Не  открывай,
не надо: другого я сделать не смогу. Знаешь: это было у меня  как  наитие.
Чудо, если хочешь... Вдруг осознал: требуется чудо, - он невольно повторил
слова Гранта, - и я его сотворил.
   - А если сломается?
   - Он никогда не сломается, не беспокойся...
   Александр Павлович наклонился и легко-легко, чуть прикоснувшись губами,
поцеловал Наташу в щеку. Щека была теплой и все же мокрой: и не хотела, а,
видно, поплакала девочка, только незаметно, Александр Павлович  ничего  не
углядел.
   - Прощай! - И он, не  оглядываясь,  боясь,  что  Наташа  окликнет  его,
побежал через двор, выскочил из ворот на улицу, увидел зеленый  огонек:  -
Такси! - хлопнул дверцей: - На Войковскую, к плотине...
   Закрыл глаза. Сердце стучало как бешеное: вот-вот выскочит. И  никогда,
никогда еще не было ему так больно  и  скверно.  Никогда  в  жизни  он  не
мучился так оттого, что всего-навсего - ну пустяк же,  привычное  дело!  -
обманул женщину.
   7
   Но боль прошла, потому что никогда ничего у Александра Павловича  долго
не болело. Разве что поясница: но это  профессиональный  недуг,  результат
цирковых сквозняков; да, кстати, он, этот недуг,  о  себе  тоже  давно  не
напоминал.
   А если что и осталось,  так  ощущение  брезгливого  недовольства  самим
собой: разнюнился, как юнец. Решено,  эмоции  побоку.  Стоит  вспомнить  к
случаю недавние слова Валерии о том, что у нее эмоций и  неприятностей  на
службе - во  как  хватает!  У  Александра  Павловича  -  тоже,  и  лишние,
"сердечные", - совсем ни к чему.
   А девочку он успокоил, дал ей могучую техническую игрушку - пусть  сама
пользуется. Александр Павлович в этих играх больше не  участвует:  слишком
далеко, кажется, дело зашло...
   И все было бы распрекрасно - не  в  первый  раз  Александр  Павлович  с
дамами сердца, как говорится, "завязывал", оставаясь с ними  между  тем  в
наидобрейших дружеских отношениях: гордился он этим своим  дипломатическим
свойством, но ближе к вечеру, когда Александр Павлович  отдыхал,  морально
готовясь к нудному ночному прогону, явилась Валерия. Явилась  без  звонка,
как ни в чем не бывало, ничему не удивляясь. Только спросила:
   - Куда ты исчез?
   Александр Павлович неожиданных визитов не любил,  вообще  сюрпризов  не
терпел, считал, что лишь тот сюрприз хорош, о котором заранее известно. Но
виду не подал, усадил Валерию в кресло, кофе  принес:  как  раз  перед  ее
приходом заварил.
   - Дела, Лер... До премьеры времени - с гулькин нос. И ничего не готово,
хоть плачь.
   - Плачешь?
   - Рыдаю.
   - Могу платочек ссудить.
   - Давно запасся...
   Александр Павлович прекрасно понимал, что бессмысленный  этот  разговор
всего лишь прелюдия  к  чему-то  более  серьезному,  ради  чего  и  пришла
Валерия, пришла, не позвонив, не сговорившись заранее, как  всегда  у  них
делалось, потому что, вестимо дело, уяснила: позвони  она  -  и  Александр
Павлович тысячу причин найдет, чтобы встреча не состоялась. Умная женщина,
дочь - в нее...
   Валерия и вправду была умной: долго  кота  за  хвост  не  тянула,  если
поговоркой воспользоваться.
   - Слушай, Сашенька, ты меня совсем дурой считаешь?
   - С чего ты взяла?
   - Ты ведь не случайно исчез, так?.. Только не ври мне, пожалуйста, я же
не школьница с косичками.
   - Насчет косичек - эт-то  точно...  -  Александр  Павлович  неторопливо
поставил чашку на стол с колесиками, на котором из  кухни  кофе  прикатил,
быстро прикинул про себя: врать или не врать? Как и утром, решил не врать.
- Ты права, Лер, не случайно.
   - Значит, все?
   Вот чего Александр Павлович от нее не ожидал, так это внезапной страсти
к выяснению отношений. Хотя если иметь в виду влияние "портсигара"...
   - Лера, я ведь не считаю тебя дурой, ты  знаешь...  Хочешь,  я  напомню
тебе твои слова - тогда, в машине?
   - Значит, все-таки обиделся...
   - Не обиделся, а принял к сведению. И понял, что  ты  нрава.  Воздушные
замки - сооружения непрочные и громоздкие. Жить  в  них  нельзя.  Еще  раз
повторю: ты очень права. Я готов  подписаться  под  каждым  твоим  словом,
сказанным в тот вечер. И тем более не понимаю: с чего ты  решила  выяснять
отношения? Это же не в твоем стиле...
   - Выяснять отношения?.. - Валерия встала. - Да нет, милый Саша, я не за
тем пришла. - Она взяла свою сумку, элегантную  черную  кожаную  сумку  со
множеством  карманов  и  отделений,  с  широким   и   длинным   ремнем   -
вместительную сумку деловой женщины, порылась в ней и  выбросила  на  стол
"портсигар" Александра Павловича, подаренный им Наташе. - Что это такое?
   Александр Павлович усмехнулся:
   - А ведь отбирать у детей подарки нехорошо, негуманно, а, Лерочка?  Или
ты так не считаешь?
   - Ты мне не ответил на вопрос.
   Александр Павлович  медленно  закипал.  Внешне  у  него  это  никак  не
проявлялось: он лишь становился спокойнее, просто совсем  каменным  -  изо
всех сил сдерживался, следил за собой; а  еще  голос  чуть  не  до  шепота
понижал.
   Вот и сейчас сказал тихо-тихо:
   - Я подарил коробочку не тебе, а Наташе. Какое ты имела право забрать у
нее мой подарок?
   - Это не подарок. Это - подлость!
   - Вот как? Почему?
   -  Наташа  объяснила  мне,  зачем  ты  сделал  эту   ко-робоч-ку...   -
издевательским тоном произнесла, как выругалась.
   - И что же она тебе объяснила? -  Александр  Павлович  даже  улыбнулся,
будто бы веселила его ситуация, будто бы шутили  они  с  Валерией.  Ну  не
сказать, как остроумно!..
   - Чушь! Чушь объяснила! Зачем ты обманул Наташу? Ребенка пожалел?
   - Я ее не обманывал.
   - Ах, не обманывал... - Валерия подцепила ногтем крышку "портсигара". -
Ну-ка,  объясни,  что  здесь  на  меня  так  подействовало?..   Батарейка?
Лампочка? Два сопливых проводка?.. Ты сделал обыкновенный фонарик.  Только
в серебряной оболочке -  антикварное  барахло.  Кому  ты  морочил  голову?
Наташе? Или себе?
   Александр Павлович взял "портсигар", внимательно  осмотрел  его,  будто
впервые увидел. Приподнял батарейку, заглянул под нее.
   - Здесь была еще деталька... Такая маленькая... Куда ты ее дела?
   - Какая деталька?.. Не было там никакой детальки.
   - Нет, была, была... Ты могла ее не заметить, выронить.
   Утерянная "деталька" - это удачный  ход.  Смутить  Валерию,  ошеломить,
заставить усомниться в себе...
   - Я ничего не роняла...
   Ага, вот уже и сомнение в голосе!
   - Она очень маленькая. Но в ней все дело...
   - Слушай, не морочь мне голову, я не вчера родилась. Неужели ты всерьез
считаешь, что  создать прибор, который, видите  ли,  напрочь  изменит
характер? - А вот теперь уже  никаких  сомнений,  одна  издевка.  Конечно!
Валерия - дама ученая, без пяти минут профессор, а у Александра Павловича,
кроме собственных рук, никаких научно-технических аргументов...
   Поднял голову от "портсигара":
   - Я же его сделал.
   - Пойми, - Валерия опять села в кресло, снизила тон, старалась говорить
мягко и ласково. Александр Павлович даже подумал: как с сумасшедшим, - это
невоз.  Это  противоречит  физике,  математике,   механике,   логике,
наконец...
   - Этого не может быть, потому что  не  может  быть  никогда.  Классика.
Помню.
   - Саша, я же знаю тебя как облупленного. Ты можешь обдурить Наташку, но
не меня. Ты можешь обдурить кого хочешь, это твоя профессия, наверно, ты в
ней гений, но при чем здесь я?
   Какая, однако, самоуверенность! Она знает его "как облупленного"...  Да
он сам себя так не знает.
   Александр  Павлович  захлопнул  "портсигар"  и  втиснул  его  в  карман
джинсов. Помнится, он любопытствовал:  как  довести  до  сведения  Валерии
доказательства ее "бабства", полученные с  помощью  "портсигара".  Что  ж,
доказательства до сведения доведены. Вопрос в ином: приняты ли они?  
поспорить, поломать копья... Впрочем, Александр Павлович  с  женщинами  не
спорил, даже если зол на них был. Как сейчас.
   - Видишь ли, Лера, - начал  он  раздумчиво,  желая,  не  сказав  ничего
конкретного, все же дать ей понять, ради чего он сыр-бор  городил,  -  ты,
повторяю, тогда, в машине, все правильно объяснила. И  про  наши  с  тобой
отношения, и  про  то,  что  не  встречал  я  раньше  таких,  как  ты,  не
довелось... Ты вон  все  время  настаиваешь:  мол,  обиделся  я.  Нет,  не
обиделся - задело меня. И не то задело, что мы оба - потребители в  любви,
а то, что ты у нас такая уникальная, одна на белый свет. Вот и  захотел  я
тебе доказать, что никакая ты не уникальная...
   - Обыкновенная?
   - Извини.
   - Да чего  там...  -  Валерия  улыбнулась,  но  улыбка  вышла  какой-то
неловкой, словно одолженной, не ее. - И ведь доказал...
   А вот тут уже Александр  Павлович  изумился.  Только  что  агрессивная,
полная негодования, чуть ли не  ненависти,  и  вдруг:  "И  ведь  доказал"!
Такого признания он от Валерии и вообще не ожидал -  не  то,  что  сейчас,
когда она тигрицей мечется. Чтобы Валерия сдала позиции?! Да ни  в  жисть!
Прав Александр Павлович: этого не может быть, потому  что  не  может  быть
никогда! Даже если сдаст, не признается...
   - Что я доказал?
   - Что хотел, то и доказал. Доволен?
   Валерия явно пыталась остаться ироничной, как всегда, но получалось это
у нее  плоховато,  а  вот  Александр  Павлович  постепенно  оправлялся  от
изумления, становился самим собой.
   - Ты знаешь: доволен.
   - Ты знаешь: и я довольна.
   - Ты?!
   Нет,   положительно   сегодня   день   сюрпризов,   причем    истинных,
неподготовленных, а их, как уже отмечено, Александр Павлович не терпел.
   - Я.
   - Ты-то чем?..
   - Тебе не понять.
   - Где уж нам... А все ж попробуй объясни: вдруг соображу, умом хилый?
   -  Не  паясничай,  Саша,  не  надо...  Ты  нормальный  мужик:  сильный,
уверенный в себе, ни на кого, кроме себя, ни в чем  не  рассчитывающий,  к
женским слабостям снисходительный, терпимый,  даже  любишь  их,  по-моему,
слабости. Ты - стена, Саша, за тобой спокойно, легко, прочно. Веришь ли: я
впервые  почувствовала  себя  слабой  рядом  с  тобой.  Приятное  чувство,
оказывается, - быть слабой. Я никогда не знала этого, Саша. Спасибо тебе.
   - Не за что, - машинально ответил Александр Павлович.
   - Есть за что... Я тут накричала, обвинений тебе целый ворох  накидала.
А ведь зачем пришла? Думаешь, из-за коробочки твоей? Это для Наташки она -
чудо. Для Наташки ты сам - чудо из чудес, она в тебя влюбилась, как в Деда
Мороза... Но я о другом. Вот ты мне тот разговор в машине в пику  ставишь.
А ведь я тогда на что упор  делала:  нам  с  тобой  хорошо  вместе.  Очень
хорошо, Саша, очень! Да, верно: ты не встречал таких, как я. Но ведь  и  я
не встречала таких, как ты...
   - На стену похожих?
   - Еще раз прошу: не ерничай... Ты можешь понять,  глупая  твоя  голова,
что так, как с тобой, мне ни с кем не было? Ни с кем!.. Я тогда  проверить
тебя хотела - на прочность, что ли? А ты  не  поддался,  вроде  бы  принял
правила игры - мои правила, но остался-то самим собой... Ты - всегда  "сам
собой", Саша, тем и ценен обществу... - усмехнулась. Почему-то невесело. -
Первый раз в жизни прошу: не уходи. От добра  добра  не  ищут.  Не  уходи,
Саша...
   Как утром с Наташей, спросил по инерции:
   - С чего ты взяла, что я ухожу?.. - и  опять  же,  как  утром,  одернул
себя: не будь страусом, не прячь голову в песок. Все равно: задница наружу
торчит... - Не надо, Валерия, не изменяй себе: не проси мужика.  От  добра
добра не ищут, верно. Да только в чем оно - добро? В том,  что  в  постели
нам ладно? Мало этого, Лера, ох как мало! Сие, как известно, физиология. А
как насчет души?
   - Что же я, по-твоему, совсем бездушная?
   - Ты не бездушная.  Ты  деловая  современная  женщина.  Как  в  детских
стихах: "драмкружок, кружок по фото, а мне еще и петь охота..."  Для  тебя
слово "быт" страшней атомной войны.
   - А для тебя?.. Ты от этого слова так же бежишь...
   - Бегу, согласен. И вот парадокс: все время его ищу. Не исключено,  что
найду я наконец такую  женщину,  какую  сам  придумал,  посмотрю  на  нее,
порадуюсь, сердцем отойду - и тронусь дальше: привык, как ты говоришь,  ни
на кого, кроме себя, в этой жизни не рассчитывать. А может, и не тронусь -
остановлюсь... Но ведь ты, Лера, не та женщина, какую я придумал. И сама о
том знаешь прекрасно. Вон даже "портсигар" не помог...
   - Какой "портсигар"?
   - Этот, - достал из кармана серебряную вещицу.  Валерия  выхватила  ее,
вытряхнула из нее батарейку, яростно рванула  проводки,  бросила  на  пол,
ногой придавила: коробочка легко расплющилась, серебро - мягкий металл.
   - Нет никакого "портсигара"! Нет и не было! При чем он?  Ты  же  видел,
Саша: я могу быть женщиной. Женщиной, а не  доцентом  кафедры  автоматики.
Даже Наташа это поняла...
   - И насколько тебя хватит? На неделю? На месяц?  На  год?  А  семинары,
симпозиумы, хоздоговоры, студенты? А твоя девица, так нужная науке?.. Нет,
Лера, ты у нас - доцент кафедры автоматики, все  остальное  -  потом,  все
остальное - неважно, даже мешает. И ни-ку-да от сего факта не денешься.
   - А тебе кто нужен? Кухарка? Нянька? Портомойница? Да ты сам  от  такой
через неделю волком взвоешь!
   - Мне никто не нужен, Лера, - сказал Александр Павлович. - Ни  кухарка,
ни нянька, ни портомойница. Ни тем более доцент...  Мужик  валит  мамонта,
женщина поддерживает огонь...
   - Ты о чем, Саша?
   - Так, пустяки... - встал. - Бессмысленный разговор, Лера. Ни ты, ни  я
- никто друг друга убедить не сможет. И переделать не сможет.  Будем  жить
как жили.
   Валерия тоже  встала,  подхватила  сумку,  перебросила  через  плечо  -
красивая, уверенная в себе женщина, ничуть не похожая  на  ту,  что  всего
лишь четверть часа назад  просила  Александра  Павловича  не  уходить,  не
ломать налаженное.
   Как налаженное?
   Кем?..
   Спросила:
   - Поврозь? - улыбнулась ослепительно: хоть сейчас на плакат с надписью:
"Летайте самолетами Аэрофлота".  Александр  Павлович  не  ответил,  стоял,
прислонившись спиной к косяку двери в комнату, ждал. Только чего ждал?.. -
Ну, ладно, прощай, милый Саша. Прости, что я "портсигар" поломала.
   - Ничего, - сказал Александр Павлович. - Если будет нужно, я починю,  -
подумал: смолчать или "дожать"? Все же решил "дожать", раз  начал:  -  Вот
жалко: деталька та всего одна у меня была...
   - Какая деталька?
   - Ну та, что ты из. "портсигара" выронила... Слушай, будь другом: поищи
ее у себя в квартире. Наверняка где-то на  полу  валяется.  Знаешь,  такая
тонкая пластинка с напаянной  схемкой.  Десять  миллиметров  на  двадцать.
Совсем крохотная.
   Валерия серьезно, уже без улыбки, смотрела на него.
   - Саша, ты в своем уме?
   - В своем, Лера, в чьем же?
   Она повернулась и, не  прощаясь,  сильно  хлопнула  входной  дверью.  А
Александр Павлович так и остался стоять у  косяка.  Не  знал:  то  ли  ему
радоваться, то ли плакать?
   8
   Оставшиеся до премьеры дни работал как вол. Ассистентов  загонял,  себя
затюкал, зато в день премьеры был уверен: все пройдет  на  уровне  мировых
стандартов, никто ни к чему придраться не сможет.
   Режиссер программы особенно не мучил Александра Павловича, свои замыслы
воплощал в первом отделении, зато Александр Павлович придумал  ему  финал.
Вернее, не сам придумал: видел как-то в программе цирка Барнума  и  Бейли,
но и не претендовал  на  авторство.  Его  аттракцион  занимал  все  второе
отделение, и Александр Павлович последним специально такой трюк  поставил,
немало, впрочем, изменив барнумовский: вывозил на манеж  плоское  зеркало,
старинное, в бронзовой раме, с мраморным подзеркальником; взмахивал  перед
ним  черно-красным  плащом,  и  на  подзеркальнике,  отражаясь  в  стекле,
возникал очередной участник программы. Так они все из зеркала на  манеж  и
попрыгали. Эффектно было.
   Грант, мужик ушлый, сказал:
   - Эффектно-то эффектно, а красть, Саша, некрасиво.
   - А что я украл? - обиделся  Александр  Павлович,  поняв,  однако,  что
Грант знал о финале Барнума. - Подумаешь - увидел!..  Этого  мало,  Грант.
Надо было придумать, как сделать.
   - Вот тебе люки и понадобились. Не зря твои ассистенты  полдня  из  них
мусор вытаскивали.
   - Заметь: только на этот трюк и понадобились. Все остальные, как  ты  и
просил, выкинул.
   - Спасибо, Саша, это к лучшему.
   - А я и не спорю...
   Премьера - день суматошный, да и права пословица: первый блин -  комом.
Как в театре, Александр Павлович не знал, а в цирке - именно так.  Артисты
волнуются, ритм то и дело сбивается, униформа за  номерами  не  поспевает,
осветители тоже не до конца освоились: когда красный фильтр ставить, когда
- зеленый, путаются...  Старый  и  мудрый  режиссер,  ныне,  к  сожалению,
покойный, всю жизнь этому цирку отдавший, любил  повторять:  "На  премьеру
ходят  только  враги  -  порадоваться..."  Режиссер  любил   высказываться
афоризмами,  любил  парадоксы,  но  превосходно  знал,  что  на   премьеру
стремятся попасть все цирковые, все артисты, которые в этот день в столице
оказались. Директору цирка тяжко: ложа битком забита, в  зале  в  проходах
стулья понаставлены - разве своим в месте откажешь? А участникам программы
своя публика - в  радость.  Пусть  жонглер  "сыплет",  пусть  у  акробатов
колонна разваливается, пусть у канатоходца сальто не пошло - своя  публика
все  "на  ура!"  примет,  овацией  наградит,  даже  "браво!"  крикнуть  не
преминет.
   Александру Павловичу было все равно: премьера - не премьера. Аттракцион
он сто раз прогнал, финал - тоже, накладок не опасался.
   Первое отделение смотреть не стад - еще  увидит,  чуть  ли  не  полгода
вместе "пахать", - сидел в гардеробной: грима он на лицо  почти  не  клал,
так - пудры чуть-чуть, чтоб кожа не блестела, поэтому спешить было некуда,
делать нечего. Только и ждать, когда Грант объявит антракт: в  гардеробной
висел динамик, все, что на манеже происходит, слышно.
   Не отпускала мысль: зачем приходила Валерия?..
   Сколько дней уже прошло, ни разу с тех пор не перезвонились; будь на ее
месте другая - давно забыл бы, из головы выкинул. Так и бывало - всегда. А
на сей  раз  -  осечка?  Да  нет,  вроде  все  решено  правильно,  никаких
сожалений... Ну, пусть не из арифметики задачка  -  из  алгебры,  но  ведь
решена, так?
   А почему с ответом не сходится?..
   Думал: "Полюбить меня неземной любовью она не могла  -  это  исключено,
тут  я  не  обольщаюсь...  Задела  история  с  "портсигаром"?  Нет,  ясно:
"портсигар"  только  повод  для  прихода...  Может,  в   Валерии   чувство
собственника заговорило: как так, мое - и уплывает? Может,  конечно.  Хотя
вряд ли. Она была абсолютно искренна, голову прозакладываю...  Тогда  что?
Как и я, боится дисбаланса? Но, судя по всему, она  всегда  легче  легкого
шла  на  дисбалансировку  а-атлично  сбалансированных  отношений  с  моими
предшественниками... Сказала: Наташа в меня влюбилась. Да, Наташу жалко...
А если и впрямь Валерия "все осознала"? Если она поняла, что я для всех  -
золото: и для нее и для Наташи?.. Ох,  любишь  ты  себя,  аж  позолотил!..
Впрочем, не исключено, что поняла. Потому и пришла.  Но  ведь  и  я  прав:
насколько ее хватит? Где гарантия, что надолго? То-то и оно..."
   В это время Грант в манеже раскатисто объявил:
   - Антр-ракт!..
   В  динамике  это  получилось  менее  эффектно:  динамик   хрипел,   как
простуженный.
   Александр Павлович, внутренне  уже  готовый  к  выходу,  надел  отлично
отутюженный фрак  -  знал,  что  сидит  он  на  нем  как  родной,  как  на
каком-нибудь графе, явившемся пленять дам на первый бал Наташи Ростовой, -
спустился  вниз.  Занавес  был  полураскрыт,  и   Александр   Павлович   с
удовольствием увидел, как  униформисты  и  ассистенты  быстро  и  слаженно
стелют на манеж расписной пластиковый пол. Ближе к форгангу подкатывали на
низких тележках аппаратуру - для начала аттракциона. Девочки-ассистентки в
блестящих  "бикини",  со  страусовыми  цветными  перьями   на   одинаковых
"блондинистых" париках, споро ходили взад-вперед: грелись.  В  отличие  от
Александра Павловича грима на лице каждой хватило бы на пятерых.
   Подошел Грант.
   - Волнуешься?
   - Ты что, не знаешь меня, Грантик? Когда это я волновался?
   - Прости, я запамятовал: ты же у нас железный. Стена - не человек...
   Банально народ мыслит: что Валерия, что  Грант...  А  может,  Александр
Павлович и вправду производит такое впечатление?..
   - При чем здесь стена? Все отлажено...
   - А коли так, у меня для тебя сюрприз.
   Опять сюрприз! Что они все, сговорились?
   - Накануне работы? Окстись, Грант...
   - Приятный, Саша, приятный. Вон, смотри... - он указал куда-то за спину
Александру Павловичу.
   Тот обернулся: позади стояла Наташа.
   В том же  школьном  платьице,  в  переднике,  с  галстуком,  с  тем  же
портфелем - она виновато смотрела на Александра Павловича, а он неожиданно
для себя шагнул к девочке, взял ее за плечи:
   - Ты пришла... Молодчина...
   - Я вам принесла,  вот...  -  сказала  она  и  протянула  руку.  На  ее
раскрытой ладошке лежала маленькая -  десять  миллиметров  на  двадцать  -
металлическая пластинка с напаянной на нее схемой. - Я ее нашла. На  полу.
Возьмите...
   Александр Павлович посмотрел на Наташу и вдруг увидел - как и тогда,  в
Загорске, у Валерии! - что глаза  у  девочки  тоже  черные,  непрозрачные,
глубокие, и два крохотных солнца качались в них. Только, конечно, это были
никакие не солнца, а обыкновенные тысячесвечовые голые лампы, вкрученные в
патроны на стене у форганга.
   И в это время в зале погас свет и заиграла музыка.
   Грант тронул Александра Павловича за плечо:
   - Я тебя объявляю, Саша.
   - Иду!
   Александр Павлович взял Наташину руку, сжал  ее  в  кулак  -  вместе  с
пластинкой. Сказал:
   - Дождись меня. Только непременно. Я скоро. Отбросил в стороны  тяжелые
бархатные половинки занавеса и ушел делать чудеса.
---------------------------------------------------------------------
   Авт.сб. "Требуется чудо". М., "АСТ", 1999.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 18 October 2000
--------------------------------------------------------------------
"Книжная полка", http://www.rusf.ru/books/: 05.11.2001 14:33