Книго 

     Меня ввел в заблуждение смокинг, поэтому в первые две секунды  я  его
не узнал. Возможный  клиент,  первый  заглянувший  ко  мне  за  неделю,  и
выглядел он прекрасно.
     Несмотря на что, что утром, в 9-45, на  нем  был  смокинг.  Там,  где
кончался рукав, были еще десять  дюймов  узловатой  руки  и  шесть  дюймов
костлявой ладони. И брюками и носками видна была голая кожа.  Но  в  целом
выглядел он прекрасно.
     Потом я посмотрел ему в лицо и увидел, что это совсем не клиент.  Это
мой дядя Отто. Красота кончилась. Как обычно, лицо у моего дяди Отто  было
как у ищейки, которую ближайший друг только что пнул в крестец.
     Моя реакция была не очень оригинальная. Я воскликнул:
     - Дядя Отто!
     Вы тоже узнали бы его, если бы посмотрели ему в лицо. Пять лет назад,
когда его портрет поместили на обложке "Тайм" (это было в 57 или 58),  204
читателя написали, что никогда не забудут это лицо. Большинство  добавляли
кое-что относительно кошмаров. Если хотите знать полное  имя  моего  дяди,
его зовут Отто Шлеммельмайер. Не  торопитесь  с  выводами.  Он  брат  моей
матери. Моя фамилия Смит.
     Он сказал:
     - Торопись, мой мальчик, - и застонал.
     Интересно, но не очень понятно. Я спросил:
     - А почему смокинг?
     Он ответил:
     - Взял напрокат.
     - Хорошо. Но почему вы в нем утром?
     - А что, уже утро? - Он огляделся, потом подошел к окну и выглянул.
     Таков мой дядя Отто Шлеммельмайер.
     Я заверил его, что уже утро, и он с  усилием  заключил,  что,  должно
быть, всю ночь бродил по улицам.
     Отнял пригоршню пальцев от лба и сказал:
     - Я так расстроился, Гарри. На банкете...
     Пальцы немного поблуждали, потом собрались  в  кулак,  который  начал
пробивать дыры в моем письменном столе.
     - Но теперь все кончено. Отныне все будет по-моему.
     Мой дядя Отто всегда говорит так, с того самого времени,  как  открыл
эффект Шлеммельмайера. Может, это  вас  удивит.  Может,  вы  думаете,  что
эффект Шлеммельмайера сделал моего дядю знаменитым. Ну, как посмотреть.
     Он открыл эффект в 1952,  и,  воз,  вы  об  этом  слышали.  Если
коротко, то он  изобрел  германиевое  реле,  которое  отвечает  на  мысли,
улавливая электромагнитное излучение клеток мозга. Он долгие годы работал,
чтобы встроить такое реле в флейту, так чтобы она играла под  воздействием
мысли. Тогда все могли бы играть, не нужно никакого умения, только мысль.
     Но потом, пять лет  назад,  парень  из  "Консолидейтид  Армз"  Стивен
Виленд модифицировал эффект Шлеммельмайера и повернул его. Он изобрел поле
ультразвуковых волн, которое через германиевое реле активизировало  клетки
мозга и убил крысу на расстоянии двадцати футов. И, как выяснилось  позже,
смог убивать и людей.
     После чего Виленд получил премию в десять тысяч долларов и  повышение
по службе, а главные  держатели  акций  "Консолидейтид  Армз"  получили  и
продолжают  получать  миллионы,  когда  правительство  купило   патент   и
разместило заказы.
     Мой дядя Отто? Он получил портрет на обложке "Тайм".
     После чего, все, кто оказывался близко от него, скажем, в  нескольких
милях, могли понять, что у него горе. Некоторые считали, что  это  потому,
что он не получил денег; другие - из-за того,  что  его  великое  открытие
стало средством убийства людей.
     Вздор! Все из-за флейты! Вот что оказалось настоящим гвоздем в  стуле
его жизни. Бедный дядя Отто. Он так любил свою флейту. Всегда носил  ее  с
собой, готовый продемонстрировать по первой  просьбе.  Когда  он  ел,  она
лежала рядом со столом в специальном ящичке, когда спал -  была  рядом.  о
утрам по  воскресеньям  физические  лаборатории  университета  заполнялись
ужасными звуками музыки под  неумелым  мысленным  управлением:  дядя  Отто
исполнял какую-нибудь слезливую немецкую песню.
     Беда в том, что ни один изготовитель не желал к ней прикоснуться. Как
только стало известно о ее существовании, союз музыкантов  пригрозил,  что
ни один инструмент во всей стране не прозвучит; многочисленные компании по
организации развлечений призвали своих лоббистов и выстроили  в  ряды  для
немедленных действий, даже старый Пьетро Фаранини сунул  свою  дирижерскую
палочку за ухо и начал делать пылкие заявления для газет  и  надвигающейся
смерти искусства.
     Дядя Отто так и не пришел в себя.
     Он говорил:
     - Вчера у меня исчезла последняя надежда.  "Консолидейтид"  сообщила,
что будет в мою честь банкет давать. Кто знает, сказал я себе. Может,  они
мою флейту будут покупать. - Когда мой дядя волнуется, порядок слов в  его
речи меняется от английского к немецкому.
     Его слова заинтересовали меня.
     - А в чем дело? - спросил я. - Тысяча гигантский флейт, размещенных в
ключевых точках вражеской территории, будут исполнять коммерческие мелодии
так громко, что...
     - Тише! Тише! - Дядя со звуком пистолетного выстрела опустил кулак на
мой стол, пластиковый календарь  испуганно  подпрыгнул  и  упал.  -  И  ты
насмехаешься? Где твое уважение?
     - Простите, дядя Отто.
     - Тогда слушай. Я пошел  на  банкет,  и  там  произносились  речи  об
эффекте Шлеммельмайера и о том, как приручить энергию  мозга.  И  когда  я
думал, что они мою флейту будут покупать, они дали мне это!
     Он достал что-то похожее на  двухтысячедолларовую  золотую  монету  и
швырнул с меня. Я уклонился.
     Если бы она попала в окно,  конечно,  разбила  бы  его  и  угодила  в
какого-нибудь прохожего, но она ударилась в стену. Я подобрал ее. По  весу
ясно было, что она  только  покрыта  золотом.  На  одной  стороне  надпись
"Медаль Элиаса Бенкрофта Саффорда" -  большими  буквами  и  "доктору  Отто
Шлеммельмайеру за его вклад в  науку"  -  маленькими.  На  другой  стороне
профиль, очевидно, не моего дяди Отто. Вообще не похоже  даже  на  профиль
собаки, скорее на свинью.
     - Это, - объявил дядя Отто, - Элиас  Бенкрофт  Саффорд,  председатель
правления "Консолидейтид Армз".
     Он продолжал:
     - Как только я понял, что к чему, я встал  и  очень  вежливо  сказал:
"Джентльмены, чтоб вам подохнуть, не сходя с места!" и вышел.
     - И ходили всю ночь по улицам, - продолжил я  за  него,  -  и  пришли
сюда, даже не переодевшись. Вы все еще в смокинге.
     Дядя Отто вытянул руку и посмотрел на рукав.
     - В смокинге? - спросил он.
     - В смокинге! - повторил я.
     Его длинное, с мощными  челюстями,  лицо  покраснело  пятнами,  и  он
взревел:
     - Я прихожу сюда с делом  первостепенной  важности,  а  ты  только  и
болтаешь, что о смокинге И это мой собственный племянник!
     Я дал огню прогореть.  Дядя  Отто  гений  нашей  семьи,  поэтому  мы,
умственно отсталые его не трогаем. Ну, разве только не даем ему  упасть  в
канализацию или выпасть из окна.
     Я спросил:
     - И чем же я могу вам быть полезен, дядя Отто?
     Я постарался,  чтобы  звучало  это  по-деловому  старался  установить
отношения: адвокат-клиент.
     Он немного подождал и ответил:
     - Мне нужны деньги.
     Ну, он не в то место пришел. Я сказал:
     - Дядя, как раз сейчас у меня не...
     - Не твои, - сказал он.
     Я почувствовал себя лучше.
     - Я открыл новый эффект Шлеммельмайера, лучший. Но  о  нем  не  будет
публикаций  в  научных  журналах.  Мой  большой  рот  на   замке.   Эффект
принадлежит только мне. - Говоря, он дирижировал невидимым оркестром.
     - Благодаря этому эффекту, - продолжал он, - я заработаю много  денег
и открою собственную фабрику флейт.
     - Хорошо, - солгал я, думая о фабрике.
     - Но не знаю как.
     - Плохо. - Я солгал, по-прежнему думая о фабрике.
     - Беда в том, что у меня слишком гениальный мозг. Я создаю концепции,
недоступные обычным людям. Но, Гарри, я не могу придумать, как  заработать
деньги. Этого таланта у меня нет.
     - Плохо, - сказал я и на этот раз не солгал.
     - Поэтому я пришел к тебе как к юристу.
     Я испустил умоляющий смешок.
     - Я пришел к тебе, -  продолжал  он,  -  чтобы  ты  помог  мне  своим
искаженным, лживым, пронырливым, бесчестным умом юриста.
     Я внимательно выслушал этот неожиданный комплимент и ответил:
     - Я вас тоже люблю, дядя Отто.
     Он, должно быть, понял сарказм, потому  что  побагровел  от  гнева  и
заорал:
     - Не будь таким обидчивым! Будь как я - терпеливым,  все  понимающим,
добродушным, тупая башка! Кто говорит о тебе как о человеке?  Как  человек
ты дубина, глупая копф! Но как юрист ты должен быть  мошенником.  Все  это
знают.
     Я вздохнул. Меня предупреждали, что случаются неудачные дни.
     - В чем заключается ваш новый эффект, дядя Отто? - спросил я.
     Он ответил:
     - Я могу уходить назад во времени и извлекать предметы из прошлого.
     Я действовал быстро. Левой рукой достал из жилетного кармана  часы  и
беспокойно посмотрел на них. Правой потянулся к телефону.
     - Да, дядя, - сердечно сказал я, - я только  что  вспомнил  об  очень
важном свидании, на которое уже опаздываю. Всегда рад вас  видеть.  Боюсь,
что сейчас должен  с  вами  попрощаться.  Да,  сэр,  увидеться  с  вами  -
удовольствие6 большое удовольствие. Ну, до свиданья. Да, сэр...
     Поднять телефонную трубку я не смог. Я ее поднимал, да, но руки  дяди
Отто прижимала ее книзу. И спорить невоз. Я вам говорил, что дядя был
в гейдельбергской команде борцов в 32 году?
     Он мягко (для себя) взял меня за локоть, и я обнаружил, что  стою.  И
тем самым экономлю силы.
     - В мою лабораторию пошли, - сказал он.
     И в его лабораторию мы пошли. И так как у меня не было  ни  ножа,  ни
желанию отрезать левую руку по плечо, я в его лабораторию пошел тоже...
     Лаборатория  моего  дяди  Отто  вдоль  по  коридору  и  за  углом   в
университетском здании. Со времени  открытия  эффекта  Шлеммельмайера  его
освободили от всех занятий и предоставили самому себе.  И  лаборатория  об
этом свидетельствовала.
     Я спросил:
     - А вы ее не закрываете?
     Он хитро взглянул на меня, сморщив нос.
     - Она закрыта. С помощью реле Шлеммельмайера. Я думаю слово - и дверь
открывается. Без этого никто не может зайти. Даже президент  университета.
Даже уборщик.
     Я пришел в возбуждение.
     - Дядя Отто! Мысленный замок может принести вам...
     - Ха! Я должен продать патент,  чтобы  кто-нибудь  разбогател?  После
прошлого вечера? Никогда. Я сам богатым стану.
     Вот каков мой дядя Отто.  Он  не  из  тех,  с  кем  приходится  долго
спорить, прежде чем они увидят свет. Ч ним вы знаете, что он никогда света
не увидит.
     Поэтому я сменил тему. Я сказал:
     - А машина времени?
     Дядя Отто на фут выше меня, на тридцать фунтов тяжелее и  силен,  как
бык. Приходится ограничивать свое участие в споре, иначе посинеешь.
     Я посинел соответственно.
     Он сказал:
     - Шшш!
     Я его уже понял.
     Он выпустил меня и сказал:
     - Никто не знает о проекте Х. - И повторил подчеркнуто: -  Проект  Х.
Понял?
     Я кивнул. Говорить я не мог, гортань приходит в себя медленно.
     Он сказал:
     - Я не прошу тебя на слово мне верить. Я буду тебе демонстрировать.
     Я старался держаться поближе к двери.
     Он сказал:
     - У тебя есть бумажка с твоим почерком?
     Я порылся во внутреннем  кармане  жилета.  Там  у  меня  заметки  для
возго письма возго клиента когда-нибудь в будущем.
     Дядя Отто сказал:
     - Не показывай мне.  Просто  порви.  На  маленькие  кусочки  порви  и
кусочки в мензурку положи.
     Я разорвал листок на сто двадцать восемь частей.
     Он задумчиво посмотрел на них и начал нажимать кнопки  на...  ну,  на
машине. На ней толстая опаловая стеклянная пластинка,  похожая  на  поднос
дантиста.
     Последовало ожидание. Он продолжал колдовать над машиной.
     Потом сказал: "Ага!" и еще произнес странный звук, который я не  могу
передать.
     Над стеклянным подносом, примерно в  двух  футах,  появилось  смутное
изображение листка бумаги. Оно постепенно приобрело резкость, и... к  чему
тянуть? Это был  мой  листок.  Мой  почерк.  Абсолютно  четкий.  Абсолютно
законный.
     -  его взять? - Я говорил хрипло - отчасти от удивления, отчасти
из-за мягкого способа обращения моего дяди.
     - Нет, - ответил он и  провел  сквозь  него  рукой.  Бумага  осталась
нетронутой. Он сказал: - Это только изображение  в  фокусе  четырехмерного
параболоида. Второй фокус в прошлом, до того, как ты порвал листок.
     Я тоже провел рукой. И ничего не почувствовал.
     - Теперь смотри, - сказал он. Нажал кнопку на машине,  и  изображение
листка исчезло. Потом он взял несколько листков бумаги из пачки, бросил их
в пепельницу и поднес  к  ним  горящую  спичку.  Потом  выбросил  пепел  в
раковину. Снова нажал кнопку, и бумага появилась, но с отличиями.  Кое-где
не хватало неровных кусков.
     - Сгоревшие листы? - спросил я.
     - Да. Машина должна проследить по времени  гипервекторы  молекул,  на
которые она  сфокусирована.  Допустим,  некоторые  молекулы  рассеялись  в
воздухе - пф-ф-ф!
     Я понял.
     - Ну, если у вас пепел документа?
     - Только молекулы этого пепла  проследить.
     - Но они будут так распределены, -  заметил  я,  -  что    будет
увидеть очертания всего документа.
     - Гмм. Может быть.
     Идея все более захватывала меня.
     - Послушайте, дядя Отто. Знаете ли вы, сколько  заплатит  департамент
полиции за такую машину? Да это будет такая помощь законным...
     Я замолчал. Мне не понравилось, как он напрягся. вежливо спросил:
     - Что вы сказали, дядя Отто?
     Он проявил поразительное спокойствие. Реагировал только криком.
     - Раз и навсегда, племянник. Все мои открытия отныне  только  я  один
использую. Сперва мне нужно начальный капитал получить. Капитал их другого
источника, без моих идей продавания. После этого я фабрику по изготовлению
флейт открываю. И потом, много спустя, ради прибыли времявекторную  машину
производить могу. Но  сначала  флейты.  Прежде  всего  мои  флейты.  Вчера
вечером я поклялся.
     - Благодаря эгоизму мир великой музыки лишился.  Неужели  имя  мое  в
истории как имя убийцы останется?  Неужели  эффект  Шлеммельмайера  -  это
способ  мозги  человеческие  поджаривать?  Или  прекрасную  музыку  разуму
приносить? Великую, удивительную, бессмертную музыку?
     Правую руку он поднял ораторским  жестом,  левую  держал  за  спиной.
Стекла окон завибрировали от его слов.
     Я быстро сказал:
     - Дядя Отто, вас услышат.
     - Тогда перестань кричать, - ответил он.
     - Но послушайте, возразил я, - как вы собираетесь получить  начальный
капитал, если не хотите использовать свою машину?
     - Я тебе еще не сказал. Я могу сделать изображение реальным. Что если
изображение окажется ценным?
     Звучит неплохо.
     - Ну, например, какой-нибудь утраченный  документ,  рукопись,  первое
издание - такие вещи?
     - НЕт. Есть ограничение. Два ограничения. Три ограничения.
     Я подождал, пока он прекратит считать.  Три,  по-видимому,  оказалось
пределом.
     - И что это за ограничения?
     - Во-первых, предмет в настоящем должен находиться в фокусе, иначе  я
не смогу сфокусировать на нем в прошлом.
     - То есть вы не можете получить из прошлого то, что сейчас не видите?
     - Да.
     - В таком случае препятствия  номер  два  и  три  представляют  чисто
академический интерес. Но все же каковы они?
     - Я могу переместить из прошлого только грамм материала.
     Грамм! Тринадцатая часть унции!
     - А в чем дело? Не хватает энергии?
     Мой дядя Отто ответил нетерпеливо:
     -  Это  универсальные  экспоненциальные   отношения.   Всей   энергии
вселенной не хватит, чтобы два грамма принести.
     Звучит туманно. Я спросил:
     - А третье препятствие?
     - Ну. - Он колебался. - Чем больше отделены друг от друга два фокуса,
тем гибче связь. Нужно уйти  на  большую  глубину,  прежде  чем  настоящее
потянет обратно. Другими  словами,  я  в  прошлое  на  сто  пятьдесят  лет
углубиться должен.
     - Понятно, - сказал я (на самом деле совсем нет). - Подведем итоги.
     Я старался говорить как юрист.
     - Вы хотите доставить из прошлого нечто такое, что  принесло  бы  вам
капитал. Оно должно существовать сейчас, вы должны его видеть, так что это
не может быть утраченная историческая или  археологическая  ценность.  Это
нечто должно весть меньше одной тринадцатой унции, так что  это  не  может
быть бриллиант Куллинан или что-то в этом роде. Оно должно быть старше ста
пятидесяти лет, так что редкой маркой быть тоже не может.
     - Совершенно верно, - подтвердил дядя Отто. - Ты понял.
     - Что понял?  -  Я  задумался  на  две  секунды.  -  Ничего  не  могу
придумать, - сказал я. - Ну. до свиданья, дядя Отто.
     Я не думал, что сработает, просто попробовал.
     Не сработало. Руки дядя Отто сжали мои плечи, и я стоял  на  цепочках
на дюйм над полом.
     - Вы порвете мне пиджак, дядя Отто.
     - Харалд, - сказал он. - Как юрист клиенту ты должен мне больше,  чем
просто "до свидания".
     - Я не принимал поручения, - умудрился я прохрипеть.  Воротник  начал
пережимать мне шею. Я  попытался  глотнуть,  и  верхняя  пуговица  рубашки
отскочила.
     Он стал уговаривать меня:
     - Между родственниками  поручение  -  это  простая  формальность.  Ты
должен верно служить мне как клиенту и как дяде. К тому же если ты мне  не
поможешь, я свяжу тебе ноги за шеей и буду играть тобой, как баскетбольным
мячом.
     Ну, как юрист, я всегда восприимчив к логике. Я сказал:
     - Сдаюсь. Вы выиграли.
     Он выпустил меня.
     И  тут  -  когда  я  оглядываюсь,  именно  это  кажется   мне   самым
невероятным, - мне пришла в голову мысль.
     Гигантская идея. Идея-кит. Такая, которая  человеку  приходит  раз  в
жизни.
     В то время я не все рассказал дяде Отто.  Мне  нужно  было  несколько
дней, чтобы подумать. Но  я  сказал  ему,  что  делать.  Сказал,  что  ему
придется поехать в Вашингтон. Спорить с ним нелегко, но, с другой стороны,
если знать моего дядю Отто, есть способы.
     Я отыскал в своем бумажнике две жалких десятидолларовых бумажки и дал
ему.
     И сказал:
     - На поездной билет я вам выпишу чек, а  две  десятки  сможете  взять
себе, если я вас обманул.
     Он подумал.
     - Ты не дурак, чтобы рисковать двумя десятками, - признал он.
     Он абсолютно прав...
     Он вернулся через два дня и объявил, что объект  в  фокусе.  В  конце
концов он ведь выставлен на всеобщее рассмотрение.  В  заполненной  азотом
герметичной витрине, но дядя Отто сказал, что это не имеет значения.  И  в
лаборатории, в четырехстах милях, фокусировка оставалась точной. Дядя Отто
и в этом заверил меня.
     Я сказал:
     - Две вещи, дядя Отто, прежде чем мы что-то сделаем.
     - Что? Что? Что? - Он очень долго продолжал: - Что? Что? Что?
     Я сообразил, что он беспокоится. И сказал:
     - Вы уверены, что если мы принесем из прошлого кусочек чего-то,  этот
кусочек не исчезнет из объекта в настоящем?
     Дядя Отто потрещал большими костяшками и ответил:
     - Мы создаем новую материю, а не крадем  старую.  Зачем  иначе  нужна
была бы такая огромная энергия?
     Я предъявил второй пункт.
     - А какова будет моя плата?
     Можете мне не верить, но до сих пор я даже  не  упоминал  о  деньгах.
Дядя Отто тоже, но это не удивительно.
     Его рот растянулся в подобии улыбки.
     - Плата?
     - Десять процентов с общей суммы, - объяснил я.
     Его челюсть обвисла.
     - А какова общая сумма?
     - Может, сто тысяч долларов. У вас остается девяносто.
     - Девяносто тысяч! Дьявол! Чего же мы ждем?
     Он подскочил  к  машине,  и  через  полминуты  на  подносе  появилось
изображение пергамента.
     Пергамент был исписан мелким четким почерком и  походил  на  образчик
старых  соревнований  по  каллиграфии.  Внизу  подписи:  одна  большая   и
пятьдесят пять маленьких.
     Забавно! Я чуть не задохнулся. Репродукции я видел много раз, но ведь
это оригинал. Подлинная Декларация Независимости!
     Я сказал:
     - Будь я проклят! Вы это сделали.
     - А сто тысяч? - спросил дядя Отто, переходя к сути.
     Наступило время объяснить.
     - Видите, дядя, внизу листа подписи? Это фамилии великих американцев,
отцов своей страны, кого  все  мы  глубоко  почитаем.  Все  касающееся  их
интересует подлинного американца.
     - Ну, ладно, - проворчал мой дядя Отто. -  Сейчас  подыграю  тебе  на
флейте "Звездно-полосатый".
     Я тут же рассмеялся, чтобы показать, что принял его слова  за  шутку.
Альтернатива шутке совершенно невыносима. Слышали  когда-нибудь,  как  мой
дядя играет на флейте "Звездно-полосатый"?
     Я сказал:
     - Один из подписавших, представитель Джорджии, умер в 1777  году,  на
следующий год после подписания Декларации. Он мало  что  оставил,  поэтому
аутентичный экземпляр его подписи  чрезвычайно  ценен.  Его  звали  Баттон
Гвинетт.
     - А как это нам поможет получить деньги? -  спросил  дядя  Отто,  его
мозг, как всегда, цеплялся за вечные истины вселенной.
     - Вот это, -  сказал  я  просто,  -  аутентичная,  подлинная  подпись
Баттона Гвинетта, прямо на Декларации Независимости.
     Дядя Отто застыл в полном молчании, а заставить замолчать  дядю  Отто
непросто.
     Я сказал:
     -  Видите,  слева  эта  подпись  вместе  с  подписями   двух   других
представителей Джорджии: Лаймена Холла и Джорджа  Уолтона?  Заметьте,  что
они свои подписи потеснили, хотя и сверху  и  снизу  достаточно  места.  В
сущности Большая буква  в  фамилии  "Гвинетт"  практически  соединяется  с
именем Холла. Поэтому мы не будем пытаться их разделить. Возьмем все  три.
Можете сделать это?
     Видели  когда-нибудь  счастливую  ищейку?  Ну,  дядя  Отто,  конечно,
справился.
     Пятно  более  яркого  света  накрыло  фамилии  троих   представителей
Джорджии.
     Дядя Отто прерывающимся голосом сказал:
     - Я раньше никогда это не пробовал.
     - Что! - закричал я. И он только сейчас мне это говорит.
     - Требуется слишком много энергии. Не  хотел,  чтобы  в  университете
заинтересовали, что происходит. Но не беспокойся!  Мои  расчеты  не  могут
быть ошибочными.
     Я молча начал молиться, чтобы его расчеты не оказались ошибочными.
     Свет  становился  все  ярче,   послышалось   пронзительное   гудение,
заполнившее лабораторию. Дядя  Отто  нажал  кнопку,  потом  вторую,  потом
третью.
     Помните,  как  несколько  недель  назад  весь  Манхеттен   и   Бронкс
двенадцать часов были  без  электричества,  потому  что  из-за  перегрузки
отключились все линии? Не скажу, что мы это сделали: не  хочу,  чтобы  нас
заставляли расплачиваться за ущерб. Но скажу так:  электричество  исчезло,
когда дядя Отто нажал на третью кнопку.
     Все огни в лаборатории погасли, и оказался на полу,  в  ушах  у  меня
страшно звенело. Дядя Отто лежал поперек меня.
     Мы помогли друг другу встать, и дядя Отто отыскал фонарик.
     Он взвыл от горя.
     - Расплавилась! Расплавилась! Моя машина разрушена.
     Но подписи? - крикнул я. - Вы их получили?
     Он прекратил кричать.
     - Я не посмотрел.
     Он посмотрел, а я закрыл глаза. Исчезновение ста  тысяч  долларов  не
так легко перенести.
     Он воскликнул: "Ага!" - и я быстро  открыл  глаза.  В  руке  его  был
обрывок пергамента шириной примерно в  два  дюйма.  На  нем  три  подписи,
верхняя - подпись Баттона Гвинетта.
     Имейте в виду, подписи  абсолютно  подлинные.  Это  не  подделка.  Ни
одного атома не подделано при перемещении. Хочу, чтобы это  было  ясно.  В
руках дяди Отто была подпись самого Баттона Гвинетта из Джорджии на  самом
подлинном оригинале Декларации Независимости.
     Было решено, что с обрывком пергамента в Вашингтон поедет дядя  Отто.
Я для этого не подходил. Я юрист. Предполагалось бы, что я  слишком  много
знаю. А он просто гений науки, и предполагалось, что он ничего не знает. К
тому же кто заподозрит доктора Отто Шлеммельмайера  в  чем  угодно,  кроме
абсолютной честности?
     Мы неделю готовились. Я купил по такому случаю , старую  историю
колониальной Джорджии, в магазине подержанных книг. Дядя Отто  должен  был
взять ее с собой и заявить,  что  нашел  документ  среди  страниц:  письмо
Конгрессу от имени штата Джорджия. Он пожал плечами и решил сжечь его  над
горелкой  Бунзена.  Физика  старые  письма  не  интересуют.  Но   тут   он
почувствовал странный запах и обратил внимание, что оно горит медленно. Он
загасил пламя, но спас только кусочек с подписями. Посмотрел на них, и имя
Баттона Гвинетта что-то ему напомнило.
     Он заучил  эту  историю.  Я  обжег  края  пергамента,  так  что  чуть
затронута была самая нижняя подпись - Джорджа Уолтона.
     - Так будет реалистичнее, - объяснил я. - Конечно, подписи без самого
письма не так ценны, но ведь целых три подписи, все подписавшие Декларацию
     Дядя Отто выглядел задумчивым.
     - А если сопоставят подписи с теми, что под  Декларацией,  и  увидят,
что все совпадает даже микроскопически, разве ничего не заподозрят?
     - Конечно. Но что они смогут  сделать?  Пергамен  подлинный.  Чернила
подлинные. Подписи подлинные. Им придется это  признать.  Как  бы  они  ни
подозревали, ничего доказать не смогут. Подумают ли они  о  путешествии  в
прошлое? Надеюсь, они поднимут  вокруг  этого  шум.  Известность  увеличит
цену.
     Последняя фраза заставила дядю Отто рассмеяться.
     На следующий день он уехал в Вашингтон с видениями  флейт  в  голове.
Длинных флейт, коротких флейт, басовых флейт, флейт  тремоло,  макрофлейт,
микрофлейт, флейт для индивидуальной игры и флейт для оркестра. Мир флейт,
управляемых мыслью.
     - Помни, - были его последние  слова,  -  у  меня  нет  денег,  чтобы
восстановить машину. Это должно сработать.
     - А я ответил:
     - Дядя Отто, неудачи не может быть.
     Ха!
     Он вернулся через неделю. Я каждый день звонил ему, и он  каждый  раз
отвечал, что проверяют.
     Проверяют.
     Ну, а вы не стали бы проверять? Но что это им даст?
     Я ждал  его  на  вокзале.  Лицо  его  было  лишено  выражения.  Я  не
осмеливался расспрашивать на людях. Хотел  спросить:  "Да  или  нет?",  но
подумал: пусть скажет сам.
     Я отвел его в свой кабинет. Предложил сигару и выпивку. Спрятал  руки
под столом, но от этого только затрясся стол, так что я сунул их в карманы
и дал им возсть подрожать.
     Он сказал:
     - Проверили.
     - Конечно! Я ведь говорил, что будут проверять. Ха ха, ха! Ха, ха?
     Дядя Отто медленно затянулся. Сказал:
     - Ко мне пришел человек из архива и сказал: "Профессор Шлеммельмайер,
вы стали жертвой очень ловкого мошенника". Я сказал: "Да? А как может  эта
подделка  быть.  Подпись  подделана  есть?"  И   он   ответил:   "Подпись,
несомненно, не выглядит как подделка, но должна быть ею!" "А  почему  быть
должна?" - спросил я.
     Дядя Отто положил сигару, поставил выпивку и наклонился над столом ко
мне. Он меня так захватил, что я  сам  наклонился  к  нему,  так  что  сам
заслужил.
     - Совершенно верно, - пролепетал я, -  почему  быть  должна?  оказать
подделку невоз: подпись  подлинная.  Почему  тогда  она  должна  быть
подделкой, а?
     Голос дяди Отто стал ужасающе сладким. Он спросил:
     - Мы взяли пергамент в прошлом?
     - Да Да. Вы и сами это знаете.
     - Далеко в прошлом.
     - Больше ста пятидесяти лет. Вы сказали...
     - Сто пятьдесят лет назад пергамент, на котором  написали  Декларацию
Независимости, был совершенно новым. Нет?
     Я уже начал понимать, но недостаточно быстро.
     Дядя Отто переключил скорости, и голос его превратился в глухой рев:
     - А если Баттон Гвинетт умер в 1777 году, как  может  быть  подлинной
его подпись на абсолютно новом пергаменте?
     И тут весь мир обрушился на меня.
     Скоро я надеюсь снова встать на ноги. Я по-прежнему болею, но доктора
говорят, что кости не сломаны.
     Но все же дядя  Отто  не  заставил  меня  проглотить  этот  проклятый
пергамент.
Книго
[X]