----------------------------------------------------------------------------
© Copyright Борис Акунин
Email: [email protected]
Официальная страница Бориса Акунина: http://akunin.ru/
Оригинал здесь - ONLINE БИБЛИОТЕКА - http://www.bestlibrary.ru
----------------------------------------------------------------------------
"Доктор, это случилось снова". Генерал тяжело опустился на кушетку,
сцепил крепкие узловатые пальцы и горько покачал головой.
"Да, я видел по телевизору. - Соломон Борисович с участием покивал. -
Вы располагайтесь на кушетке поудобнее, вытяните ноги. Сеанс будет долгим.
Признаться, я никогда еще не встречался с таким головоломным случаем. Разве
что в восемьдесят втором, когда еще работал в сфере психотерапии. У одной
пациентки наблюдался странный синдром. Очень любила принимать гостей. Целый
день провозится у плиты, наготовит всяких разносолов, а перед тем как
подавать на стол, вдруг ощущает непреодолимый позыв плюнуть в каждое блюдо.
И плевала, ничего не могла с собой поделать. Потом выяснилось, что, когда
она была грудным младенцем, ее мать всякий раз перед кормлением плевала себе
на сосок - ей казалось, что так гигиеничней. Представляете? Тогда-то я и
решил заняться психоанализом. Чтобы докопаться до сути проблемы, я должен
вскрыть корневую систему вашего патогенного бессознательного, выявить
парадигму невротической симптоматики. Вы рациональный, зрелый, волевой
человек. Ваша странная аномалия безусловно носит аффектный характер и
сублимирует некий разрушительный позыв. Расскажите, как это произошло на сей
раз".
Генерал тяжело вздохнул и стал рассказывать. Шел митинг протеста против
антинародного режима. Речь была подготовлена заранее. Он собирался говорить
о катастрофической бездуховности неокомпрадорской буржуазии. Вдруг, когда по
конспекту следовало повернуть к идее человеколюбия и соборности, он ни к
селу ни к городу, глядя прямо в нацеленные телекамеры, выкрикнул злополучную
фразу: "А виноваты во всем жиды! Хороший жид - мертвый жид!" И это уже в
третий раз за минувший год...
Безумно стыдно. Не говоря уж о том вреде, который наносят эти
безобразные припадки народно-патриотическому делу. Некоторые товарищи вновь
поставили вопрос об исключении генерала из партии - и если б не боевые
заслуги, если б не четыре боевых ранения, полученных в боях с афганскими
сионистами, то выгнали бы с треском и позором. Зиновий Андреевич выручил,
опять взял на поруки, но при расставании руки не подал. И пришлось
проглотить.
Закончил генерал на молящей ноте, в обычной жизни совершенно ему
несвойственной: "Помогите, до Спасите меня. Сделайте что-нибудь! Это
как мина замедленного действия - никогда не знаешь, когда произойдет взрыв.
А может быть, меня прозомбировали тайные враги России? Или я сумасшедший?"
Соломон Борисович выслушал внимательно, строча золотым "паркером" в
блокноте. "С психическим здоровьем у вас, милейший, все в полном порядке. А
зомбирования никакого не существует. Чушь это все, враки. Тут другое:
истинная причина вашей спонтанно проявляющейся юдофобии полностью вытеснена
в подсознание. Работа психоаналитика - помочь вам в локализации
травматического очага. Давайте искать вместе. Будем постепенно двигаться в
прошлое. Если понадобится, дойдем хоть до эпохи еврейско-монгольского ига. -
Доктор коротко улыбнулся, давая понять, что шутит и что так далеко в историю
забираться не придется. - Ваши приступы - классическое проявление PSTD". -
"Что?" - приподнялся генерал, решивший, что недослышал. "Лежите-лежите. У
вас post-traumatic stress disorder. Посттравматический синдром. Где-то в
вашем прошлом таится психическая травма, связанная с евреями. Вы готовы
вскрыть механизм своего подсознания? Предупреждаю, что дело это неприятное и
даже страшное. Никогда не знаешь, что может выплыть". - "Я не робкого
десятка", - улыбнулся генерал, но от слов психоаналитика по сердцу пробежал
холодок. "Тогда приступим. - Соломон Борисович включил магнитофон. - Начнем
с современности - так уж, для порядка. Скажите, много ли среди ваших
соратников евреев?"
Генерал удивился. Ему никогда не приходило в голову различать людей по
национальному признаку - был бы человек хороший. Да и партия, к которой он
принадлежал, отстаивала интернационализм и твердо держалась
ленинско-павловских принципов (в смысле, не принципов академика Павлова, а
принципов Павла, для которого несть ни иудея, ни еллина).
"Право, не знаю. Может быть, московский гауляйтер Ампиров? В его
внешности есть что-то семитское". - "Он не уводил у вас жену? Не делал
скрытых гомосексуальных намеков? Не вызывал в вас тайного мазохистского или
садистского влечения?
Прошу говорить совершенно откровенно - не нужно ничего скрывать".
"Господь с вами! - даже растерялся генерал. - У нас с Ампировым добрые
товарищеские отношения". - "Может быть, в вашей жизни когда-либо прежде
имела место личная драма, в которой был повинен еврей?" - "Да нет же, уверяю
вас! Разве что в Афганистане, когда душманы и зеликманы взяли меня в плен.
Они грозились сделать мне обрезание, но я убил часового и бежал". - "Стало
быть, вы выплеснули фрустрационный импульс на часового. Нет, это не та
травма, которая нам нужна".
Соломон Борисович задумался.
"Хорошо, давайте двигаться дальше в прошлое. Вам, вероятно, пришлось
немало хлебнуть с пятым пунктом во времена брежневизма?" - "Как всем. Долго
не выпускали в загранкомандировки, и в партию из-за национальности приняли
только с шестого раза. Но это в порядке вещей - такое уж было время. Я
относился с пониманием, и зла на евреев не держу, честное слово".
Он вспомнил, как в шестьдесят седьмом его бессовестно завалили на
вступительных экзаменах в Военно-политическую академию. Фимка Гурвич,
отличный парень, после шепнул: "Ты, Алик, не виноват - просто квоту русских
на этот год уже набрали". И еще потом, в семьдесят восьмом, когда из
генштаба безо всяких объяснений вдруг перевели в Вычегду, начальник отдела
генерал Шмуэльсон по секрету сказал: "Ты замечательный работник, но я ничего
не мог сделать. Сказали на парткоме: у тебя в отделе и так двое русских. Не
Селедкина же мне гнать - у него жена парализованная".
"Нет, - решительно сказал генерал вслух. - Ерунда все это. Я всегда
говорил, что целеустремленный человек сумеет пробиться, несмотря на пятый
пункт. И пробился. Как видите, я генерал-полковник, хоть и стопроцентный
русак. Отец - Емельян Патрикеевич, мать - Арина Святогоровна".
Врач проницательно посмотрел генералу в глаза. "Я вижу, что вы говорите
правду. Ладно, тогда давайте двигаться дальше, в пятидесятые. Время было
трудное, борьба с космополитизмом, дело русских врачей-вредителей. Наверняка
это коснулось и вашей семьи?" - "Конечно коснулось. Но меньше, чем других.
Дедушке профессору пришлось, конечно, посидеть, но недолго. Бабушке однажды
на рынке плюнули в лицо. Меня в училище обзывали наймитом мирового
славянства" и раз пытались устроить темную, но я сумел постоять за себя". -
"Значит, и тут ничего... А где вы были во время войны?" - "В оккупации, мы
же со Смоленщины. Но я был совсем маленький, ничего не помню".
Соломон Борисович заглянул в карту, весь вдруг как-то напрягся и стал
удивительно похож на хищную клювастую птицу. "Так-таки ничего? - вкрадчиво
повторил он. - Но во время освобождения вам было уже семь лет. Это странно.
Очень странно". - "Самому странно. Очевидно, у меня поздно стали
воспоминания формироваться. Время голодное, витаминов не хватало".
Но доктор уже не слушал - чиркал что-то ручкой в блокноте.
"Наша проблема там, - азартно сказал он. - Девяносто четыре процента
патогенных психотравм генерированы в раннем предпубертате. Придется
прибегнуть к гипнозу".
Он включил кассету с записью журчащей воды, закачал у лежащего генерала
перед глазами блестящим брелком. "Расслабьтесь, ни о чем не думайте,
смотрите на искорки". Генерал честно попытался расслабиться, но выходило
плохо - ведь всю жизнь приучал себя к собранности.
"С кем вы жили в оккупации? С родителями?" - "Я сирота. Родители умерли
рано, я их не помню. Я жил с бабушкой по материнской линии". - "Как она вас
называла?" - "Алькой", - улыбнулся генерал.
Мягким старушечьим голосом Соломон Борисович засюсюкал: "Для, Алечка,
внучек, проснись. Это я, твоя бабуля, пора вставать".
Генерал поневоле хмыкнул - до такой степени носатый доктор был не похож
на покойную бабу Мотрю, но в следующий миг вдруг случилось чудо.
Пространство замутилось, подернулось пленкой, стало совсем темно, и остался
только зовущий голос...
"Аля, Алечка, проснись. Вставай скорей, беда!"
Шестилетний Алька открыл глаза и захныкал. За окнами было темным-темно.
Откуда-то из ночи доносились крики, шум выстрелов. Мама испуганно куталась в
платок. Отец, заведующий сельской рюмочной, был бледен и весь дрожал.
Картавый механический голос, многократно усиленный динамиками, вещал:
"Жители Петговки, жители Петговки, ваша дегевня выбгана евгейским
командованием как объект для акции возмездия. Вы дали пгибежище пагтизанам.
Ваши дома будут сожжены. Выходите на площадь и ничего не бойтесь". Время от
времени механический голос умолкал, и тогда доносилось зловещее завывание
"Хава-Нагилы".
Алька был маленький, но страшное слово "каратели" уже знал. У него
застучали зубы.
"Надо спрятаться в подпол", - сказала баба Мотря. "Если из дома никто
не выйдет, устроят обыск, - скороговоркой произнесла мама. - Найдут и
вытащат. Или закидают гранатами. Солдатня вся пьяная, озверелая. Бери Альку
и прячьтесь. А мы с Емельяном пойдем. Вырасти Альку хорошим человеком..."
Соломон Борисович кашлянул, и видение исчезло.
Генерал лежал на кушетке, смотрел в потолок, по лицу стекали слезы, но
он этого не замечал.
"Ну что, вспомнили? - нетерпеливо спросил до - Вы что-то такое
бормотали, но я ничего не понял. Какие-то партизаны. При чем тут партизаны?"
Генерал проглотил комок, ответил коротко и скупо, по-военному:
"Вспомнил. В ноябре сорок третьего еврейская зондеркоманда провела у нас в
Петровке акцию устрашения. Половину деревенских расстреляли, остальных
отправили в гетто. И не будем больше об этом, ладно? Вы свою работу
выполнили - освободили мне подсознание, или как там это у вас называется.
Спасибо. Вот вам за ваш труд".
Положил на стол две тысячи шестьсот семьдесят рублей, сто долларов по
курсу Центробанка, - американской валютой не пользовался принципиально.
Вышел на бульвар, вдохнул свежий воздух. Отпустив машину, шел по аллее,
сцепив руки за спиной. Снежинки садились на мерлушковую папаху.
Да, эта нация принесла нашему народу много горя, думал генерал, но ведь
сын за отца не ответчик. Пусть мертвецы лежат в своих могилах и не тянут за
собой живых. Бог с ним, с кровавым прошлым. Будем дружно жить все вместе.
Аминь.