Иннокентий Анненский. Стихотворения в прозе
----------------------------------------------------------------------------
Серия "Литературные памятники"
Иннокентий Ф.Анненский "Книги отражений", М., "Наука", 1979
OCR Бычков М.Н.
----------------------------------------------------------------------------
Под снегом
На поля и дороги, легко и неслышно кружася, падают снежные хлопья.
Резвятся белые плясуны в небесном просторе и, усталые, неподвижные, целыми
тысячами отдыхают на земле, а там заснут на крышах, на дорогах, на столбах и
деревьях.
Кругом - тишина в глубоком забытьи, и ко всему равнодушный мир
безмолвен. Но в этом безбрежном покое сердце обернулось к прошлому и думает
об усыпленной любви.
Тучи
Я стражду. Там, далеко, сонные тучи ползут с безмолвной равнины. На
черных крыльях гордо прорезая туман, каркая, пролетают вороны. Печальные
остовы деревьев с мольбой подставили свои нагие ветви под жестокие укусы
ветра. Как мне холодно. Я одна. Под нависшим серым небом носятся стоны
угасшего и говорят мне: Приди. Долина одета туманом, приди, скорбная, приди,
разлюбленная.
Здравствуй, нищета
Кто это стучится в мою дверь?
Здравствуй, нищета, ты не страшна мне.
Войди и повей холодом смерти.
Я приму тебя, суровая и спокойная.
Беззубое привидение с руками скелета, посмотри в лицо.
Тебе и этого мало! Что ж, подойди, подойди, проклятое видение, отними
от меня надежду, когтистой лапой захвати мое сердце и простри крыло над
скорбным ложем моей матери, которая умирает.
Ты беснуешься. Напрасно.
Молодость моя, жизнь моя, ты не увидишь моей погибели в роковой борьбе.
Над грудой обломков, над всеми муками жизни горят и блещут мои двадцать лет.
Тебе не отнять у меня божественной силы, что сжигает мне сердце, тебе
не остановить бешеного полета, который влечет меня. Твое жало бессильно.
Я иду своей дорогой, о черная богиня.
Посмотри там, в мире, сколько там солнца, сколько роз, слышишь ли в
радостном небе веселые трели ласточки, что за блеск верований и идеалов, что
за трепет крыльев.
Старая бескровная мегера, что ты там прячешь в своем черном чепце? В
моих жилах течет кровь, черная и гордая мужицкая кровь. Попираю страх и
слезы, и гнев и стремлюсь в грядущее.
Я ищу вдохновенного труда, который все подчиняет своей благородной
власти, я ищу вечно юного искусства, лазурного смеха, воздуха, напоенного
цветами, я хочу звезд, поцелуев и блеска. Ты же проходи мимо, черная
колдунья, проходи, как роковая тень отходит от солнца.
Все воскресает, все надеется, в чаще улыбаются фиалки, и я смело
выскользну из твоих сетей и пою гимн жизни.
Песня заступа
Я грубая шпага и рассекаю грудь земли. Я сила и невежество, во мне
скрежет голода и блеск солнца. Я нищета и надежда. Мне знаком и раскаленный
бич жгучего полдня и грохот урагана в долине, и тучи, мечущие молнии. Я знаю
дикие и вольные ароматы, которые, торжествуя, разливает по земле май с его
душистыми цветами, бабочками и поцелуями. От труда ежечасного, ежеминутного
я становлюсь острее и блестящее, и я иду решительная, страшно сильная и
постоянная, иду, прорезывая твердую землю.
Я вхожу в низкие покосившиеся лачужки, в грубо сколоченную сыроварню,
куда пробирается сквозь дверные щели резкий зимний ветер, туда, где у
стонущего пламени очага приютилась малодушная лень и где дрожит голодная
старуха с худым и желтым лицом. Я вхожу туда и все это вижу. И вот,
брошенная в угол в глубокую и страшную ночь, которая налегла на сырую
равнину и на дымную комнату, пока ржавая лихорадка треплет разбитые женские
тела и слышно только, как храпят мужики, я не сплю, и дуновение желания
воспламеняет меня. Я грежу о новой заре, когда, как сельское победное знамя
на солнце, что золотит воздух, в ясном блеске колеблясь над вдохновенной
толпой, я восстану над плодородной землей, сияя жизнью и мощью.
На железе не будет крови, знамена будут белы. Под молодецкими ударами,
раздавленная, умрет змея ненависти, и из земли, насыщенной любовью,
благоухающей розами, очищенной юным пылом, до самой небесной лазури будет
доноситься шум грубых человеческих голосов, не то гимн, не то вопль.
Мира... труда... хлеба.
Побежденные
Сколько их - сотня, тысяча, миллионы.
Их без числа и счета.
Сдержанный гул несется издалека из их тесных рядов.
Они идут среди сурового ветра ровным и медленным шагом, с голой
головой, в грубых одеждах, с воспаленными взглядами. Они ищут меня.
Они меня настигли все, и вот толпа серых фигур, масса изможденных лиц
колеблющейся волной окружила меня, сдавила, скрыла, замкнула. Я слышу
хриплое дыхание, долгий плач звучит в тумане, проклятия, вздохи.
Мы собрались из домов без огня, с беспокойных постелей, где осиленное
тело сначала должно скорчиться, потом подается и, наконец, сляжет. Мы пришли
из рвов и из тайников и бросаем на землю чудовищную тень скорби и
опасностей.
Мы искали ее идеальной веры. И она предала нас. Мы искали любви,
которая надеется и верит, и она предала нас. Мы искали труда, который
бодрит, возрождает, и он отверг нас.
Где же надежда? Где сила?
О пощади, пощади нас. Мы побеждены. Над нами и вокруг нас в сильном
золотом свете солнечных лучей ярко разносится веселый и громкий гимн
лобзаний и труда.
Железной змеей с шумом влетает поезд под горные своды. Промышленность
военной трубой зовет умы и руки на жатву.
Тысячи уст горят влюбленным желаньем.
Тысячи жизней отважно бросаются в это пылающее жерло.
А нас не нужно. Кто бросил нас на эту землю, злую мачеху?
Кто не дает нам свободно дышать? Кто гнетет и давит нас? Чья ненависть
тяготеет над нами? И чья неизвестная рука нас оттолкнула? Почему слепая
судьба кричит нам: напрасно.
О милосердие, милосердие к побежденным.
Свет
В дремлющем воздухе рассыпались целые снопы лучей. Цветя и сверкая,
ярче блещет мягкая свежесть молодой зелени, и розовые жемчужины покатились
по земле и по небу.
О свет, все побеждающий, жгучий, сбросивший покрывало свет.
Это радужные перлы скачут в чистой влаге. Это брак белых мотыльков с
розами. Это языческая жизнь изливается сладкой струей из цветочных лобзаний.
Мир ждет, призывая любовь.
Я чувствую, как у меня в сердце бьется волна надежды. Я чувствую
страстную радость, что живу. И, точно стая ласточек, взвились в вольный
простор неба мои веселые грезы, все в ярких лучах света.
Гений и солнце, с вами я чувствую себя Крезом.
Дочь народа
Шпульки вертятся, нитка сучится, я пою, мне 18 лет, у меня есть
красивые глаза, ткацкий станок и любовь. Я ношу холщевое платье и не знаю,
что такое слезы.
Когда я развяжу и распущу мою русую косу, где играет солнечный луч, у
того, кто на меня смотрит, загорается искра в глазах, и в груди он чувствует
электрический
Но я спокойно прохожу мимо и смеюсь в лицо речистому любезнику. Для
своего друга я храню все поцелуи и продала бы весь мир за его улыбку.
О, я люблю его - он владыка над кузней, царь молота. Он такой высокий,
могучий, плечистый, такой прекрасный. Рядом с ним я кажусь малюткой.
Когда он перед очагом бьет раскаленное железо и горячий уголь бросает
тень на его лицо, когда жилы натянуты на его открытой шее, о, как я горжусь
им тогда, как рада для него забыть все на свете.
Он мой демон и мой бог и мне одной он скажет: люблю.
И когда я жду его в своей каморке и условный час уже пробил, судорога
перехватывает мне горло и точно кто колет в сердце. Но на лестнице раздаются
шаги.
Дверь в сенях настежь.
Пусть рука у меня дрожит и губы белые, на ногах будто выросли крылья,
Черный от пыли и сияющий любовью, разбитый и улыбающийся, вот
привлекает он меня в свои гордые объятия, и я слышу, как его сердце стучит
на моем.
Не тревожь меня
Если иногда, поглощенная думой, я не внимаю твоим любовным речам, если
мои глаза горят, а по лицу и губам разливается непривычная бледность, если я
все забываю и, склонив темнорусую голову, вся отдаюсь своим мыслям, не
трогай меня: передо мной в эти минуты открывается огромный божественный
Разорванные тучи окружили солнце, нагое и смеющееся. Небо держит в могучих
объятьях землю всю в миртах и фиалках.
И отовсюду, со скошенного луга и с волнующихся безбрежных полей, с
листвы дубов и кипарисов, из оазиса и из пустыни, из бесконечных лесов, где
воет, бешено ревет сердитый ветер с трепетом чувственной любви, что живит
все созданное, я чувствую, как отовсюду несется вместе с беспокойным полетом
рассеявшихся в воздухе птиц широкое, свежее, торжествующее дыхание, веет
силой и здоровьем.
Все зацветает розами, надеждой, чистой, верующей думой, торжествующим
трудом, благородным одушевлением, талантом, подвигом.
Не пьет больше крови скорбная земля.
Война, эта свирепая и непокорная колдунья, не наводит больше ружей и не
разражаются больше пушки яростными выстрелами, а на боевом поле не слышно
больше военных песен.
Весь мир одно отечество, и всех оживляет один священный энтузиазм, и
песня торжественной и кроткой любви летит с одного берега на другой.
Паровик дымит, плуг разрывает плодородную грудь земли, ревут и стучат
машины, пылают очаги, и над этим диким львиным ревом земли, в брожении
Свобода распустила свои белые крылья, и гул их гордо разносится по ветру.
Печатается впервые по автографу (ЦГАЛИ, ф. 6, оп. 1, ед. 57).
Рукопись - черновая: в ней много зачеркнутых вариантов (слов,
словосочетаний, целых фраз) и отсутствует большинство необходимых знаков
препинания (точек, запятых, знаков восклицательных и вопросительных),
которые в настоящей публикации даются в соответствии с современной
пунктуационной нормой, вполне согласующейся с смысловым членением текста и
его синтаксисом. Все многоточия, имеющиеся в тексте (характерный для
Анненского знак), сохранены.
Рукопись не датирована.
Цикл состоит из 26 "стихотворений в прозе", жанровый пример которых - и
тоже в форме цикла - был подан Тургеневым. Большая часть их имеет форму
монологов от женского лица и объединена образом их героини, молодой девушки
из народа, "дочери народа".
Первое из "стихотворений" цикла, озаглавленное "Autopsia" (вскрытие),
построено как обращение умершей к "лекарю", вскрывающему ее тело в морге.
Она вспоминает о своей жизни, полной труда и лишений. Другие "стихотворения"
цикла, написанные от женского лица, могут быть истолкованы как реминисценции
отдельных эпизодов в судьбе героини. Ее монологи перемежаются пейзажными
лирическими отрывками, раздумьями о человеческих судьбах и картинами,
рисующими положение рабочего люда. Любопытно, что в виде монолога от
женского лица развертывается и "Песня заступа": заступ в самом же начале
уподобляет себя "грубой шпаге" и грамматическим родом этого существительного
определяется здесь, очевидно, выбор формы женского рода, проходящей через
весь текст.
В цикле изображен особый мир - бедности, нищеты, горя; интерес автора
привлекают к себе "простые люди", люди труда, рабочие, о которых он говорит
с неизменным сочувствием и пафосом, в то же время представляя их себе весьма
обще. Демократическая направленность цикла не отражает какой-либо
политической позиции, хотя связана, вероятно, с поздненародническими
веяниями (через Н. Ф. Анненского и его круг).
Цикл принадлежит, надо полагать, раннему творчеству писателя, о чем
говорят и содержание и стиль: преобладают, так сказать, в "открытом виде",
идеи и темы, выступающие в позднем творчестве (и в лирике, и в критической
прозе) и в более опосредованной, и более сложной, и сдержанной форме; стиль
здесь гораздо примитивнее, чем в жанрово-близких "стихотворениях в прозе",
опубликованных В. И. Кривичем в сборнике "Посмертные стихи" и датированных
началом 900-х годов, хотя есть и черты явной общности (особенно в
ритмическом строении фразы и абзаца).
Вместе с тем тематика, проблематика, образный строй цикла предвосхищают
появление некоторых аналогичных мотивов в зрелой лирике Анненского, где в
отдельных стихотворениях проходят и образы простых людей, и тема социальных
контрастов, и сознание ответственности за творимую в мире несправедливость
(например, "В дороге" - в "Тихих песнях", "Картинка" - в "Кипарисовом
ларце", "Опять в дороге" ("Луну сегодня выси"), "Песни с декорацией" и
"Старые эстонки" - в поздних стихах). От цикла "Autopsia" и других
стихотворений в прозе тянутся нити и к критической прозе, к тем моментам в
ней (как преимущественно в статьях о произведениях Достоевского и Гоголя, о
драмах Писемского и Горького), где речь идет о важных нравственных
проблемах, связанных с социальными антагонизмами русской жизни, и где
выступают фигуры людей из общественных низов, образы обездоленных и
отвергнутых.