П.Амнуэль. Марк из рода Давида
---------------------------------------------------------------
© Copyright Павел Амнуэль
Email: [email protected]
Изд: "Русский израильтянин"
Date: 17 Mar 2002
---------------------------------------------------------------
Бабушка Двора позвонила и сказала коротко: "Приезжай". Был третий час
ночи, вставать не хотелось. Лиза спросила сквозь сон:
- Что случилось?
- Спи, - сказал я. - Похоже, с дедом совсем плохо.
Жена проснулась мгновенно.
- Я с тобой, - заявила она. - И не вздумай спорить.
Я и не собирался. Наама - небольшой мошав в часе езды от Тель-Авива. То
есть, в часе, если ехать, как я это обычно делал, вечером после работы, по
загруженным трассам, а ночью весь путь занял у нас минут двадцать пять. Лиза
села за руль, пробурчав, что я слишком нервничаю, чтобы вести машину.
Господи, думал я, все естественно, человеку исполнилось восемьдесят,
вряд ли мы при нынешнем ритме жизни проживем так долго. Все естественно и
ожидаемо, но когда тебе говорят "Приезжай", кажется, что это невоз, так
не должно быть, вчера я говорил с дедом по телефону, и он шутил, что крепче
его сердца лишь камень из жерла вулкана, а вот теперь он умирает или, может,
уже умер, я всегда боялся, что не услышу его последнего слова, его прощания,
почему-то это для меня было очень важно - важнее только рождение сына, но
Арику уже пять, и хорошо, что он сейчас у моих родителей в Беэр-Шеве,
бабушка, скорее всего, им и звонить не стала, странные у них сложились
отношения, давние какие-то споры...
- Что же ты? - сказала Лиза. - Выходи, приехали.
Дед лежал в спальной комнате на узкой кровати, и сейчас ему
действительно было дать все восемь десятков. Бабушка молча сидела у
изголовья на любимом своем раскладном стульчике и встретила нас с Лизой
долгим взглядом, в который вложила все - и страх перед ожидаемым, и любовь к
мужу, пронесенную через долгую жизнь, и что-то еще было в этом взгляде,
неопределимое, но важное.
- Скорую вызвали? - спросила Лиза.
- Нет, - ответил вместо бабушки дед, и голос его прозвучал неожиданно
громко, будто сухой выстрел из стартового пистолета. - Не нужно скорую...
Шимон, это ты?
- Да, - сказал я.
- Иди сюда, - говорить деду было все-таки трудно, и он перешел на
шепот. - И скажи женщинам, чтобы посидели на кухне. Хочу с тобой говорить.
- Хорошо, - кивнул я. - У тебя болит что-нибудь? Может, все-таки...
- Помолчи, - перебил меня дед. - Прошло время, когда у меня что-то
болело. Голова, сердце, душа... Запомни: тогда, в сорок седьмом, это
действительно был Мессия. Теперь я точно знаю.
- Да, - повторил я, не желая спорить.
Это была старая история, которую дед сочинил еще в юности. Когда-то он
хотел стать литератором и написал несколько вполне терпимых по стилю и
композиции рассказов, среди которых был и этот, названный автором "Мессия
оставляет путь". Опус в те еще годы напечатали в "Маариве", остальные так и
пылились в тонкой папке, которую дед никогда не раскрывал. Вырезка из газеты
много лет лежала в другой папке, а потом дед переложил ее в целлофановый
пакет. Он не переоценивал своего литературного дарования, точнее, считал,
что таковое вовсе отсутствует, и оба его сына, в том числе мой отец,
работавший редактором в спортивном журнале, были вполне согласны с
родительским мнением.
- Сколько раз ты читал этот рассказ? - спросил дед. Каждое слово
давалось ему с трудом, он сглотнул, и в груди у него булькнуло, будто
утонула не сказанная еще фраза.
- Не знаю... - протянул я. - Десять. Может, больше.
Чтобы доставить старику удовольствие, я всякий раз, приезжая в Нааму,
делал вид, что с удовольствием перечитываю старый рассказ, в котором с
непосредственностью человека, не умеющего строить сюжет и интригу,
рассказывалось, как однажды летним вечером в дом к молодому бойцу Эцеля
постучался путник и попросил помощи. Нужно было путнику не так уж много:
чтобы его довезли до Иерусалима - до стен Старого города, дальше он
как-нибудь сам...
Время было известно какое - куда опаснее, чем сейчас, в дни второй
интифады. Герой рассказа - его звали Ароном, как и автора - вовсе не
собирался в Иерусалим. Напротив, будучи человеком военным, он должен был
вернуться из мошава в Тель-Авив и поступить в распоряжение командира боевой
группы. Эцель и Лехи каждый день устраивали какую-нибудь акцию, а та, что
ожидалась, была особенной - предстояло отомстить англичанам за то, что они
сделали с пароходом. Полторы тысячи евреев прибыли из разоренной Европы в
Эрец Исраэль, и что же? Им даже не позволили высадиться на берег - судно
развернули и отправили назад, лишив людей будущего после того, как нацисты
лишили их прошлого.
Арон не собирался все это излагать незваному гостю, сказал коротко: "Не
могу". Гость не настаивал, спросил только, ли переночевать. Ему
бросили старый матрац в большой комнате, и он всю ночь ворочался, бормотал
что-то, молился, а утром, когда взошло солнце, поднялся и сказал: "Поехали?"
И Арон не смог отказать. Не смог, потому что была в госте, назвавшемся
Марком, внутренняя сила, которой невоз было сопротивляться. На Марка
было трудно смотреть - взгляд будто наталкивался на невидимый барьер; дед,
не обладая литературным талантом, не сумел толком описать ни это ощущение,
ни другое, которое он обозначил словами: "Марк убедительно молчал".
"Ему не нужно было доказывать свою правоту", - сказал как-то дед, когда
я задал ему этот вопрос по поводу прочитанного.
"Какую правоту?" - продолжал допытываться я.
Дед взял у меня из рук газетный лист, перечитал отмеченное место и
вернул со словами:
"То, что он Мессия. Он не доказывал, я и сам понял".
"Ну конечно", - сказал я и больше к этому вопросу не возвращался. Не
знаю, что происходило в жизни, но согласитесь, у литературного произведения
есть свои законы восприятия - я (да и никто другой из читателей) не мог
поверить герою, назвавшему себя Мессией и упорно молчавшему в ответ на все
вопросы.
Они отправились в Иерусалим поутру, у деда был грузовичок, оставшийся
от отца. Согласно семейному преданию, на этом грузовичке прадед мой приехал
из России и привез весь свой небогатый скарб, но на самом деле этого быть не
могло: Пинхас Брумель совершил свое восхождение в Эрец Исраэль месяца за
четыре до того, как в Петербурге большевики отобрали власть у временного
правительства. Грузовичок был моложе - я сам, будучи ребенком, видел на его
двигателе, выброшенном уже на свалку, надпись: "Krupp, 1931".
Они поехали, и начались чудеса - точнее, дед пытался описать какие-то
чудеса в своем рассказе, но похоже, он находился в таком эмоциональном
состоянии, когда чудом кажется обычный восход солнца. Марк сидел рядом с
Ароном и все время что-то говорил, дед смотрел на дорогу, боялся, что их
обстреляют из засады и слушал вполуха, но все равно воспринимал каждое
слово, будто результат собственных размышлений.
"Бог никогда не отворачивался от своего народа, - говорил Марк, - но
разве народ еврейский всякий раз правильно понимал желания Творца? А
понимая, разве исполнял их так, как было задумано? Если бы евреи не
оказались столь жестоковыйными, я пришел бы раньше. На много веков раньше".
"Куда бы ты пришел? - с иронией спрашивал Арон, стараясь не пропустить
нужный поворот дороги. - В Палестину, где евреев и не было почти? Дай срок,
соберется здесь весь народ, тогда, может быть, и Мессия явится".
"Я - Мессия", - утверждал Марк.
"Из рода Давидова?" - подначивал Арон. Он не был религиозен, отец его
привез из далекой России вместе с домашним скарбом груз социалистических
идей, и Арон проникся ими с детства, он читал, конечно, что Мессия должен
быть потомком самого царя Давида, но больше, пожалуй, не знал ничего.
"Из рода Давидова, - серьезно глядя на Арона, отвечал Марк. - Отца
моего звали Шломо, деда Хаим, прадеда"...
"Держись!" - крикнул Арон и надавил на педаль газа с такой силой, что в
моторе, казалось, что-то хрустнуло. Грузовичок, будто конь, поднятый на
дыбы, рванулся вперед, и только тогда Марк, похоже, услышал выстрелы.
Лопнуло стекло, но никого не задело, а за поворотом уже не стреляли.
"Пока обошлось", - сказал пассажиру Арон.
"Ничего с нами не случится, - сказал Марк. - Во всяком случае, ничего
не случится с тобой".
Арон в этом сильно сомневался.
Когда по сторонам потянулись одноэтажные дома, стоявшие вдоль Яффской
дороги, он спросил:
"Обратно сам будешь выбираться?"
Марк повернул к Арону одухотворенное лицо.
"Нет, - сказал он. - Я пришел. Теперь вы - все вы - пойдете за мной".
"Ну да, конечно, - кивнул Арон. - А откуда нам знать, что за тобой
нужно идти?"
"Я - Мессия", - сказал Марк.
"Чем докажешь?" - они уже почти достигли цели путешествия, и Арон
позволил себе быть бестактным и грубым.
"Мессия, - сказал Марк, - это тот, кто всех победит".
"Тогда понятно", - кивнул Арон и хотел добавить еще какую-нибудь
колкость, но улица впереди была перегорожена большими камнями, не проехать,
и он остановил машину.
"Спасибо тебе", - сказал Марк и спрыгнул из кабины на брусчатку.
Он пошел, не оглядываясь, в сторону Яффских ворот, и только тогда Арон
вспомнил, что настоящий Мессия должен въехать в Иерусалим на белом ослике.
Значит, этот - не настоящий. Почему-то, когда Марк находился рядом, эта
простая мысль в голову не приходила.
Арон развернул грузовик, на узкой улице это было непросто сделать, и
все его внимание сосредоточилось на управлении. Потом он все-таки оглянулся
- Марк стоял посреди проезжей части, и было в его позе что-то нелепое, Арон
не сразу понял, почему ему так показалось. И только когда Марк упал, широко
раскинув руки, Арон услышал выстрелы - даже не выстрелы, пожалуй, а эхо,
будто сигнал о том, что непоправимое уже случилось.
На этом рассказ заканчивался, и я несколько раз спрашивал у деда: а что
дальше? Когда я был мальчишкой, дед отвечал, что дальше я узнаю, став
взрослым. А когда я наконец повзрослел, дед отвечал на мой вопрос так: если
ты сам не понял, то тебе и объяснять ничего не надо.
Он и не объяснял - никогда. Рассказ жил своей жизнью в полиэтиленовом
пакете, а у нас была своя жизнь, другая. Мне было интересно, почему дед
придумал эту историю с Мессией, неправдоподобную и в литературном отношении
беспомощную. Я не задавал этого вопроса прямо, но дед сам все прекрасно
понимал, и время от времени, когда мы оставались одни, говорил: "Не рассказ
плох, а рассказчик. Не история странная, а историк, не способный изложить
события так, как они происходили на самом деле".
- Десять... - повторил дед. - Шломо, я действительно привез в Иерусалим
Мессию.
- Конечно, - кивнул я, отведя взгляд.
- Тогда я этого не понимал, - продолжал он тихим голосом, в груди у
деда что-то хрипело, он поморщился и, подняв свои худые руки, сложил их там,
где сердце, будто защищался от чего-то невидимого.
- Тогда я не понимал, - продолжал он, - но силу его ощутил. Силу и
страсть... И уверенность. Я не смог передать это своими словами... Я плохо
владел словом... А как еще иначе я мог... Мессия пришел в Эрец Исраэль, и
его убили.
- Ну, - не удержался я, - значит, это был не Мессия. Мессия - это тот,
кто всех победит. Мессию убить невоз.
- Невоз, - повторил дед. - А ты мне скажи, почему я ничего не
помню из того, что произошло потом? Будто сознания лишился и в себя пришел
только тогда, когда вернулся домой. Один. Вечером. Где я был целый день? Что
стало с Марком?
- Рассказ твой заканчивается...
- Да, Марк умирает, и это конец рассказа. Но я просто не знал, что было
потом. Тогда я не смог этого узнать. На другое утро уехал в Тель-Авив... И
долгие годы не до того было. Война, киббуц, опять война и опять киббуц... В
промежутке, когда я раненый лежал дома, написал эти рассказы. И опять
война... А однажды я понял, что годы уходят, и нужно понять, наконец, что
случилось в тот день, в июле сорок седьмого.
Дед перестал растирать себе грудь и ткнул в меня костлявым пальцем.
- Ты ведь у нас в роду единственный ученый, - сказал он. - Я всегда
думал, что только ты поймешь... Разве ты не видишь - он действительно всех
победил...
- Кто? - спросил я.
- Он. Марк из рода Давида. Мессия.
- Ты же написал, что его...
- Да какая разница? Почему вы все решили, что Мессия явится в образе
человека? А если и явится, как человек, то сохранит ли свой образ? Мессия -
это божественное послание народу. Мессия - это путь. В конечном счете он и
есть сам народ Израиля. Все остальное - образы, фантазии, как мой рассказ.
- Пожалуйста, - сказал я, - не нужно так нервничать.
- Ах, оставь! - прохрипел дед. - Мне уже все . Я собирал эту
мозаику, и только сейчас... когда понял, что пора уходить... все сложилось.
- Да-да, - сказал я.
- Он пришел в июле сорок седьмого, - голос у деда сел, слова утратили
звучность, они будто выползали из полураскрытого рта, и мне пришлось
наклониться, чтобы ничего не упустить. - В том же месяце... именно тогда...
в комиссии ООН был согласован наконец план окончательного раздела Палестины.
И было решено, что евреи получат свое государство. Опубликовали план в конце
августа, но решение принято... я узнавал это... говорил с людьми, которые
знали, что происходило на комиссии... да, решено все было в июле. Даже
точнее - семнадцатого числа, в тот день, когда я повез Марка в Иерусалим. И
оставил его там. Навсегда.
- Не нужно тебе говорить так много, - сказал я, но дед не слушал, он
уже уходил, оставляя мне свои слова, я не мог остановить его, он был в
другом мире и говорил, прикрывая за собой дверь в страну, где меня еще не
ждали.
- Он ушел, - бормотал дед, - ушел и стал нами... всеми. Стал Страной
Израиля. Может быть, если бы... если бы его не... убили... он остался бы
человеком... и тогда не было бы ничего... ни нашей страны... ни наших
войн... мы ведь всех победили... потому что Мессия - в нас, понимаешь?
- Да-да, - сказал я. - Понимаю, конечно.
- Война Гога и Магога, - голос деда становился тише, с каждым словом из
легких уходили остатки воздуха, я слышал странное шипение и какие-то
всхлипывания, грудная клетка деда неожиданно поднялась куполом и резко
осела, это было страшно, я хотел встать, позвать бабушку, Лизу, позвонить в
скорую, наконец, - может, еще не упущен момент и деда спасут, но его цепкие
пальцы держали меня за отворот рубашки, я только сейчас это почувствовал и
приник к лицу деда, как приникают к роднику, из которого вытекают последние
капли воды.
- Война Гога и Магога, - хрипел дед, - она идет долго... А потом все
будет хорошо. Все будет хорошо, ты слышишь? Третий храм. Ты его построишь,
ты...
Дед не был религиозен, и если заговорил о Третьем храме, то имел в
виду, скорее всего, вовсе не каменное сооружение на вершине горы, не место,
где евреи будут возносить Творцу молитвы. Что же тогда?
- Ты построишь, - слова всплывали и тонули, я ловил их, как ловят
руками рыбу в холодном и чистом водоеме. - Ты и твои дети.
Дед неожиданно замер, я только чувствовал, как колотится его сердце,
будто пытается пробиться сквозь грудную клетку - наружу, к свету, вверх,
туда, куда уходит душа.
- Дед, - сказал я холодными губами, испугавшись, что все уже кончено, и
дед широко раскрыл глаза, посмотрел на меня, я утонул в этом взгляде и
увидел то, что он так и не смог выразить словами - ни тогда, когда писал
свой рассказ, ни тогда, когда долгие годы искал подтверждения своим мыслям,
ни сейчас, убеждая меня в том, что Мессия действительно сошел на землю
семнадцатого июля 1947 года.
В раскрывшихся окнах его взгляда я отчетливо увидел уходившую в даль
улицу Яффо - она была чем-то похожа на ту, по которой я так часто ходил в
последние годы, но все-таки была другой, незнакомой и чужой, - и темную
фигуру, силуэт человека в лучах солнца. Фигура была темной, как тень, и в то
же время светлой, как трепещущий огонь, и я понимал, что в том нет
противоречия. Человек, который назвал себя Марком из рода Давида, повернулся
ко мне лицом и поднял в приветствии руку - он знал, что сейчас произойдет, а
я еще нет, хотя не мог не знать.
- Я пришел, - теплый утренний ветер донес до меня его слова, будто
легкий парусный кораблик приплыл ко мне на гребне воздушных волн. - Я
пришел, и я ухожу. Я - это вы. Помни это, Арон.
Он обращался к деду, почему же дед не описал этот эпизод в своем
рассказе?
- Я помню...
Кто это сказал? Дед или я?
Марк повернулся ко мне спиной и пошел в сторону Яффских ворот легкой
походкой, а потом упал вперед - как и шел, легко, непостижимо и естественно.
Звука выстрела я не услышал. Как я мог его услышать? Из прошлого всплывает
лишь то, что должно остаться в памяти.
Взгляд деда застыл, застыла и картина - тело на мостовой и излученный
им свет, уплывающий куда-то в сторону Старого города. А потом свет померк.
"Почему в комнате так темно?" - подумал я.
В комнате было светло. Просто деда в ней больше не было. Я опустил на
застывшую грудь его тяжелую руку, закрыл деду глаза, отгородив от мира его
остановивший время взгляд, и встал.
- Дед, - сказал я, зная, что душа его еще где-то здесь, рядом, и
прекрасно слышит не только каждое мое слово, но и каждую мысль, - дед, я не
успел сказать тебе... Я не умер тогда. Я здесь, слышишь?
- Да, - прошелестел в воздухе шепот, будто сухой лист упал с высокого
дерева.
Я открыл дверь, и в комнату вошли моя жена и бабушка - им не нужно было
ничего говорить, и я ничего не сказал.
Я вышел из дома в ночь. Я вышел на войну Гога с Магогом. Я должен
победить в этой войне.
Я - Мессия