Книго 

Предuсловuе, составление

и подготовка текста.
     АЛЕКСАНДРА ЖАРОВА

     
ДЖЕК АЛТАУЗЕН
     Имя поэта Джека Алтаузена стало известно в конце двадца-
     тых годов, когда он накануне первой пятилетки вступил в строй
     молодых советских поэтов.
     Родился Яков Моисеесаич Алтаузен в 1907 году на одном из
     Ленских приисков, в семье старателя. Одиннадцати лет по сте-
     чению обстоятельств он попал в Китай. Жил в Харбине, Шанхае,
     работал мальчиком в гостиницах, продавал газеты, служил в ка-
     честве боя на пароходе, курсировавшем между Шанхаем и Гон-
     конгом. Вместо прежнего имени Алтаузену было присвоено и за-
     писано в документ имя Джек.
     Но скоро его потянуло на родину. Из Харбина он добрался
     до Читы. В Чите встретился со своим старшим собратом-поэтом
     Иосифом Уткиным, который помог ему добраться до Иркутска и
     принял доброе участие в дальнейшей судьбе юного Алтаузена.
     В Иркутске он некоторое время работал на кожевенном заводе,
     на лесосплаве и одновременно восполнял пробелы в учении.
     В конце 1922 года Алтаузен вступил в комсомол, а в 1923 го-
     ду по комсомольской путевке приехал на учебу в Москву. Он
     занимался в Литературно-художественном институте, где на него
     обратил внимание Брюсов. В конце двадцатых годов Алтаузe
     работал в редакции газеты "Комсомольская правда" в долж-
     ности секретаря литературного отдела, которым тогда заведовал
     Иосиф Уткин.
     В ряду активньrх сотруд:ников газеты в то время был
     В. В. Маяковский. По поручению редакции Алтаузен поддерживал
     с ним постоянную связь. Часто бывал в редакции и Э. Багрицкий.
     Творчество Маякавского и в особенности Багрицкого, беседы с
     этими крупными поэтами оказали значительное влияние на Дже-
     ка Алтаузена, способствуя формированию характера его поэзии
     и его первым поэтическим успехам.
     . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
     . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
     . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
     В 1942 году в бою под Харьковом Джек Алтаузен отдал
     жизнь за Родину.
     
АЛEКСАНДР ЖАРОВ

Москва, 1957 г.

Иосифу Уткину

     Домой привез меня баркас.
     Дудил пастух в коровий рог.
     Четыре брата было нас,-
     Один вхожу я на порог.
     Сестра в изодранном платке,
     И мать, ослепшая от слез,
     В моем походном котелке
     Я ничего вам не привез.
     15

     Скажи мне, мать, который час,
     Который день, который год?
     Четыре брата было нас,-
     Кто уцелел от непогод?
     Один любил мерцанье звезд,
     Чудак, до самой седины.
     Всю жизнь считал он, сколько верст
     От Павлограда до луны.
     А сосчитать и не сумел,
     Не слышал, цифры бороздя,
     Как мир за окнами шумел
     И освежался от дождя.
     Мы не жалели наших лбов.
     Он мудрецом хотел прослыть,
     Хотел в Калугу и Тамбов
     Через Австралию проплыть.
     На жеребцах со всех сторон
     Неслись мы под гору, пыля;
     Под головешками ворон
     В садах ломились тополя.
     Встань, Запорожье, сдуй золу!
     Мы спали на цветах твоих.
     Была привязана к седлу
     Буханка хлеба на троих.
     
16


     А он следил за пылью звезд,
     Не сльiшал шторма и волны,
     Всю жизнь считая, сколько верст
     От Павлограда до луны.
     Сквозной дымился небосклон.
     Он версты множил на листе,-
     И как ни множил, умер он
     Всего на тысячной версте.
     Второй мне брат был в детстве мил.
     Не плачь, сестра! Утешься, мать!
     Когда-то я его учил
     Из сабли искры высекать...
     Он был пастух, он пас коров,
     Потом пастуший рог разбил,
     Стал юнкером.
     Из юнкеров
     Я Лермонтова лишь любил.
     За Чертороем и Десной
     Я трижды падал с крутизны,
     Чтоб брат качался под сосной
     С лицом старинной желтизны.
     Нас годы сделали грубей;
     Он захрипел, я сел в седло,
     И ожерелье голубей
     Над ним в лазури протекло.
     
17

     А третий брат был рыбаком.
     Любил он мирные слова,
     Но загорелым кулаком
     Мог зубы вышибить у льва.
     В садах гнездились лишаи,
     Деревни гибли от огня,
     Не счистив рыбьей чешуи,

     Вскочил и прыгнул через Дон.
     Кто носит шрамы и рубцы,
     Того под стаями ворон
     Выносят смело жеребцы.
     Но под Варшавою, в дыму,
     у шашки выгнулись края.
     И в ноздри хлынула ему
     Дурная, теплая струя.
     Домой привез меня баркас,
     Гремел пастух в коровий рог.
     Четыре брата было нас,-
     Один вхожу я на порог.
     Вхожу в обмотках и в пыли
     И мну буденновку в руке,
     И загорелые легли
     Четыре шрама на щеке.
     Взлетают птицы с проводов.
     Пять лет не слазил я с седла,
     18
     А он следил за пылью звезд,
     Не сльiшал шторма и волны,
     Всю жизнь считая, сколько верст
     От Павлограда до луны.
     Сквозной дымился небосклон.
     Он версты множил на листе,-
     И как ни множил, умер он
     Всего на тысячной версте.
     Второй мне брат был в детстве мил.
     Не плачь, сестра! Утешься, мать!
     Когда-то я его учил
     Из сабли искры высекать...
     Он был пастух, он пас коров,
     Потом пастуший рог разбил,
     Стал юнкером.
     Из юнкеров
     Я Лермонтова лишь любил.
     За Чертороем и Десной
     Я трижды падал с крутизны,
     Чтоб брат качался под сосной
     С лицом старинной желтизны.
     Нас годы сделали грубей;
     Он захрипел, я сел в седло,
     И ожерелье голубей
     Над ним в лазури протекло.
     17
     




     А третий брат был рыбаком.
     Любил он мирные слова,
     Но загорелым кулаком
     Мог зубы вышибить у льва.
     В садах гнездились лишаи,
     Деревни гибли от огня,
     Не счистив рыбьей чешуи,
     Вскочил он ночью на коня
,-
     Вскочил и прыгнул через Дон.
     Кто носит шрамы и рубцы,
     Того под стаями ворон
     Выносят смело жеребцы.
     Но под Варшавою, в дыму,
     у шашки выгнулись края.
     И в ноздри хлынула ему
     Дурная, теплая струя.
     Домой привез меня баркас,
     Гремел пастух в коровий рог.
     Четыре брата было нас,-
     Один вхожу я на порог.
     Вхожу в обмотках и в пыли
     И мну буденновку в руке,
     И загорелые легли
     Четыре шрама на щеке.
     Взлетают птицы с проводов.
     Пять лет не слазил я с седла,
     18

     Чтобы республика садов
     Еще пышнее расцвела.
     За Ладогою, за Двиной
     Я был без хлеба, без воды,
     Чтобы в республике родной
     Набухли свежестью плоды.
     И если кликнут - я опять
     С наганом встану у костра.
     И обняла слепая мать,
     И руку подала сестра.
     1928

     Я в дом вошел, темнело за окном,
     Скрипели ставни, ветром дверь раскрыло,-
     Дом был оставлен, пусто было в нем,
     Но все о тех, кто жил здесь, говорило.
     Валялся пестрый мусор на полу,
     Мурлыкал кот на вспоротой подушке,
     И разноцветной грудою в углу
     Лежали мирно детские игрушки.
     Там был верблюд, и выкрашенный слон,
     И два утенка с длинными носами,
     И дед-мороз - весь запылился он,
     И кукла с чуть раскрытыми глазами,
     И даже пушка с пробкою в стволе,
     Свисток, что воздух оглашает звонко,
     А рядом, в белой рамке, на столе
     Стояла фотография ребенка...
     178

     Ребенок был с кудряшками, как лен,
     Из белой рамки, здесь, со мною рядом,
     В мое лицо смотрел пытливо он
     Своим спокойным, ясным взглядом...
     А я стоял молчание храня.
     Скрипели ставни жалобно и тонко.
     И родина смотрела на меня
     Глазами белокурого ребенка.
     Зажав сурово автомат в руке,
     Упрямым шагом вышел я из дома
     Туда, где мост взрывали на реке
     И где снаряды ухали знакомо.
     Я шел в атаку, твердо шел туда,
     Где непрерывно выстрелы звучали,
     Чтоб на земле фашисты никогда
     С игрушками детей не разлучали.
     
1941
Книго
[X]